Крапивин Владислав Петрович. Победители

   Твердые, будто асфальт, они сами просятся под колесо, и километры летят незаметно…
   А все-таки этот Феликс наврал. Стан оказался гораздо дальше, чем он говорил. Алешка насчитал десять километровых столбов, прежде чем увидел в стороне от насыпи длинные навесы и зеленые вагончики. Далеко среди желтого пшеничного поля.
   Алешка подкатил к переезду. От шлагбаума разбегались дороги. Одна, пыльная и неширокая, вела к стану.
   У горизонта ползли комбайны, похожие на припавших к земле кузнечиков…
   Алешка остановил велосипед у крайнего вагончика. Несколько человек стояли рядом и все враз кричали друг на друга. На Алешку даже не глянули. Он этого не ожидал. Он думал, что спросят сразу: "Ты здесь зачем?" Тогда бы он объяснил. А так что делать?
   – Здравствуйте, – сказал Алешка кричащим людям.
   Они не слышали.
   – Мне надо Колыванцева! – громко заявил Алешка.
   Никто не обернулся.
   Тогда он положил велосипед, шагнул к ним и, собравшись с духом, кого-то потянул за рукав.
   На Алешку глянули сердитые, непонимающие глаза:
   – Ну?
   – Мне надо Колыванцева! – отчаянным голосом повторил Алешка.
   – А я при чем? – Вдруг человек посмотрел куда-то через Алешку и крикнул с явным облегчением: – Дмитрий Васильич! Иди! К тебе тут…
   Колыванцев был высокий, в пыльных до белизны сапогах, в сером пиджаке и полотняной фуражке, которая когда-то была белой, а теперь стала одного цвета с пиджаком. Худое небритое лицо его показалось Алешке сердитым.
   – Что нужно? – спросил Колыванцев и, не дождавшись ответа, повернулся к спорящим: – Хоть орите, хоть нет. Зернопульты я вам вручную, что ли, буду крутить? – И опять нетерпеливо взглянул на Алешку. – Чего тебе?
   – Мне Великанова, – пробормотал Алешка.
   – Какого еще Великанова? Трое их.
   – Миш… Михаила, – сказал Алешка. Феликс говорил ему про какого-то Мишку Великанова.
   – Ну, а я-то для чего? Ищи этого Михаила.
   – Ну, вы послушайте, – громко и жалобно произнес Алешка. – Ваш Ерохин застрял со столбами и говорит: "Найди Колыванцева, пусть пошлет Великанова, чтоб меня вытащил!"
   – Кого вытащил? – хрипло спросил Колыванцев.
   – Да Ерохина же! Два километра от тракта, на старой дороге.
   Колыванцев отчаянно хлопнул себя по карманам.
   – Какой дьявол его туда понес?! Где я тебе возьму Великанова?! Он здесь раз в сутки бывает! Чего чепуху-то молоть!
   Алешка отступил на шаг.
   – Что вы на меня кричите? – тихо сказал Алешка. Он еще хотел добавить, что не заставлял Ерохина опрокидывать прицеп, а Великанова – лишь раз в сутки приезжать на полевой стан…
   Но Колыванцев замолчал, вздохнул и неожиданно спросил:
   – Есть хочешь?
   Алешка посмотрел в глаза Колыванцеву – припухшие, усталые и немного виноватые. Вытер локтем вспотевший лоб и кивнул. Он и правда хотел есть.
   Они прошли через широкую утрамбованную площадку. Словно кто-то расчистил здесь футбольное поле. По краю площадки было вырыто несколько узких глубоких ям. "Для столбов, – понял Алешка. – Может быть, еще успеют поставить сегодня? Интересно, что такое зернопульты?"
   – Уморился, пока ехал? – на ходу спросил Колыванцев.
   – Да нет, – сказал Алешка и постарался шагать пошире.
   – Все же без седла, на ногах. Километров двенадцать накрутил.
   – Подумаешь, – сказал Алешка и вспомнил Юркин язвительный шепот. Собирались на рыбалку, и Юрка шептал: "Ну его, Борь, маминого сыночка. Еще заплачет по дороге, что устал…"
   Шиш тебе, Юрка!
   У дальнего вагончика дымила походная кухня, похожая немного на старинный паровоз.
   – Катюша! – позвал Колыванцев.
   Маленькая смуглая Катюша выскочила из-за кухни. "Будто прокоптилась здесь у огня", – подумал Алешка, и ему стало почему-то смешно.
   – Осталось у тебя что-нибудь? – спросил ее Колыванцев.
   Блестя белками глаз, Катюша затрещала:
   – Ой, господи, Дмит-Васильич, ковалевцы не приезжали, Мохов не приезжал, студенты тоже. Совсем, что ли, не будут обедать? Куда я буду все это девать?
   – Покорми человека. – Дмитрий Васильевич подтолкнул Алешку в спину шершавой ладонью.
   Алешка получил полную чашку супа из разваренной картошки с коричневыми крупинками мяса.
   Раньше, когда мама водила его к кому-нибудь в гости, он всегда отчаянно смущался за столом. Давился пирогом, захлебывался чаем и от неловкости начинал болтать ногами, что, по утверждению мамы, было уж совсем скверно.
   А тут он не стеснялся. Нисколько. Сел прямо на землю, опустил ноги в яму для столба, поставил посудину на колени и взялся за ложку. Но алюминиевое дно обжигало колени. Тогда Алешка отошел к траве, лег на живот, поставил чашку перед собой. Сейчас же из травы попрыгали в суп крошечные зеленые букашки. И сварились. Алешка вздохнул:
   – Вот сумасшедшие. – И стал вылавливать их кончиком ложки. Но рыгали все новые, и он махнул рукой.
   Суп был горячий, и Алешка глотал, не разбирая вкуса. Краем глаза он увидел, как лихо подкатил тяжелый грузовик. Из кузова сбросили доски и осторожно спустили какой-то мотор.
   К водителю подошел Колыванцев. Что-то сказал, и громадная машина послушно попятилась, развернулась и пошла назад, поднимая летучую пыль.
   Алешка отнес посуду Катюше.
   – Добавку? – спросила она.
   Он засмеялся и замотал головой.
   – И куда я все это дену? – жалобно глядя на котел, протянула Катюша.
   На другом конце тока Алешка разыскал велосипед. Подъехал к Колыванцеву.
   – Уже? – рассеянно спросил тот.
   – До свидания, – сказал Алешка. – Мне к четырем обязательно надо домой.
   – К четырем?
   Дмитрий Васильевич вздернул рукав и показал часы. Было три минуты пятого.
   Дорога прямая и ровная. Груженый "ЗИЛ" идет мягко. Лишь изредка его тряхнет на случайной кочке. Тогда у велосипеда бренчит звонок и начинает медленно крутиться заднее колесо. Велосипед лежит у кабины, воткнувшись рулем в зерно. Алешка сидит рядом. Сидеть хорошо. Он зарыл в пшеницу ноги. Зерно сухое и прохладное. И поэтому даже солнце кажется не таким жарким. Да и не высоко оно, не так, как в полдень. Ветер бьет навстречу короткими хлесткими волнами. Эти волны пахнут теплой сухой землей, дымом торфа и смолистым воздухом леса.
   Так бы ехать и ехать все время.
   Но Алешке надо скорее домой. Василий, наверно, пришел уже и спрашивает, где велосипед. Он требует, чтобы к его приходу "машина" всегда была на месте. Поэтому и едет Алешка на грузовике.
   Устроил его Колыванцев. Он вышел на дорогу и махнул первой же машине, и та затормозила, подняв перед собой серое пылевое облако. Водитель высунулся из кабины. Это был очень пожилой шофер. И, наверное, он казался еще старше, чем был на самом деле. В морщины набилась пыль, и они стали резкими и темными. Лицо недовольное, даже суровое.
   – Закурить есть? – спросил Колыванцев.
   Шофер молча протянул ему пачку и щелчком выбил сигарету.
   – В Юрты сейчас? – поинтересовался Колыванцев, отыскивая в кармане спички.
   – В Юрты.
   – Мальца захвати. Ему туда же.
   Шофер мельком взглянул на Алешку.
   – Я еще в Боровое заскочу. Зерно-то надо ссыпать.
   – Ну, заскочишь, а потом в Юрты. Все равно скорее, чем он на педалях пилить будет. Приехал, понимаешь, Ерохина выручать. Устал, пока крутил.
   – Я не устал. Просто мне надо быстрее, – объяснил Алешка.
   Шофер не обратил внимания. Спросил Колыванцева:
   – А с Ерохиным что?
   – Сел в песке.
   – Вот рыжий балалаечник, – сквозь зубы сказал водитель.
   Почему балалаечник, было непонятно.
   – Дмитрий Васильевич, а поехали уже его вытаскивать? —озабоченно спросил Алешка.
   – Поехали уже.
   – Великанов?
   – Нет, другой.
   Колыванцев легко поднял в кузов велосипед и велел Алешке садиться в кабину.
   – Можно я в кузове? – Ехать рядом с сердитым водителем Алешке не хотелось.
   – Не бойся, не свалится твой драндулет, – сказал шофер.
   – Я не боюсь. Просто я хочу в кузове.
   – Только без дураков там. Сиди смирно…
   И вот Алешка сидит. Смотрит с высоты и видит землю. Земля – это круг, опоясанный дымчатой кромкой лесов. Круг, желтый от спелых колосьев, зеленый от листьев и трав. Он перехлестнут дорогами. По дорогам пылят машины. Вдали по насыпи тянется состав. Ходят в поле красные комбайны. А дальше, за насыпью, стелются над жухлой травой сухого болота седые космы дыма, уползают куда-то к лесу. Прошел над лесом самолет и оставил в небе черные точки. Точки падают, падают и вдруг превращаются в легкие белые пузырьки. Цепочка пузырьков повисает в синем воздухе. Парашютисты. Что это? Тренировка? Или что-то другое?
   Круг земли, который виден Алешке, живет беспокойно и тревожно. Все в работе и движении. И Алешка, подхваченный этим движением, тоже мчится куда-то.
   Ну и пусть. Даже хорошо, что так вышло. Если сегодня придет на стан лесовоз и поставят столбы, протянут провода и загудят таинственные зернопульты, то, может быть, не зря Алешка опоздал на берег. Ведь в конце концов не в последний рейс ушел "Рахманинов". Вот только Василий… Он может отобрать велосипед навсегда. Он не любит слушать объяснений… Но сегодня же пятница! Может быть, сегодня он придет поздно. Кажется, по пятницам он с друзьями ремонтирует поселковый клуб… В общем, все равно: теперь жалеть поздно.
   Удивительная вещь – дорога. Сколько встреч и приключений на ней, если только не смотреть назад, не бояться…
   Шофер оставил Алешку на заросшей лопухами деревенской улице. Сказал, что сдаст зерно и заедет сюда на обратном пути. А на пункте Алешке, мол, делать нечего.
   Алешка прислонил велосипед к плетню, сооруженному из прутьев и палок. Потом сел в траву. И начал ждать.
   Улица была пуста. Только бродили неподалеку серые недружелюбные гуси. Один из них, с шишковатым лбом и красными глазами, иногда отделялся от компании и направлялся к Алешке. Останавливаясь на полдороге, он вытягивал над землей шею и нахально шипел. Потом он успокоился. Успокоился и Алешка. Бросил прут, который на всякий случай выдернул из плетня.
   А время шло. Где-то за домами гудели моторы, протарахтел мотоцикл, а здесь было тихо. Никого и ничего, кроме гусей.
   Появилась собака,, очень большая, серая и лохматая. Она бежала куда-то по своим делам. Алешка подумал и свистнул. Собака остановилась. У нее была добрая, озабоченная морда. Алешка чмокнул губами. Собака подошла и махнула хвостом, один раз, для приличия. Алешка погладил ей белое пятно на лбу, почесал за ухом. Собака терпеливо перенесла это и вопросительно глянула на него желтыми прозрачными глазами: а что дальше? Что дальше, Алешка и сам не знал. Взгляд собаки стал укоризненным: "Эх ты! А зачем-то звал, отрывал от дела". Она отвернулась и деловитой рысцой потрусила вдоль забора, сразу позабыв про Алешку.
   Ему вдруг стало грустно, одному на пустой незнакомой улице.
   И шофер куда-то исчез…
   Алешка сорвал сухой стебелек, смерил его по длине мизинца, торчком зажал между указательным и средним пальцами. Потом развернул обе ладони, будто книгу. Тень стебелька перескочила шесть пальцев. Неужели шесть часов? Вот тебе и "скорее"!
   Это Валька его научила так измерять время. А раз она сказала—значит, все правильно. Она никогда не врет ему. Не то что Алешка. Он терпит, терпит, а потом что-нибудь да сочинит. Зачем-то наврал про метеорит, который зажег торф… А может быть, не наврал? Может, правда был метеорит? Они же часто падают в августе…
   – Все сидишь?..
   Алешка вздрогнул. Это подошел шофер. Подошел незаметно и встал рядом. И смотрит как-то внимательно, будто хочет о чем-то спросить. Он, наверно, не сердитый, а просто очень устал.
   – Ну, пойдем, – тихо сказал шофер.
   Алешка вскочил и взял велосипед.
   – К машине? А где она?
   – Там она… Пойдем.
   Он пошел вперед, потом замедлил шаги, чтобы Алешка догнал его.