Крапивин Владислав Петрович. Рассекающий пенные гребни

   Мальчик постоял рядом с шинелью. Будто случайно тронул ее плечом и рукою. Потом шагнул в середину капонира. Только сейчас на него посмотрели.
   – Тебе чего, барабанщик, – добродушно сказал лейтенант.
   – Дружок у него в башне, мичманёнок ихний, вот он и мается, – объяснил знакомый сержант Кокнар (мальчик его не любил).
   – Никакой он не дружок! Мы с ним рассорились! Он сказал про мою медаль, вот про эту, что она простая медяшка! И что наш император перед их императором… будто мышь перед тигром! – Это мальчик придумал в секунду. В опасности иногда вспыхивает мгновенное вдохновение.
   – Ну а чего тогда здесь болтаешься? – это опять офицер.
   – Я… не ел с утра. Господин лейтенант, можно мне попросить немного хлеба?
   Ему дали краюху и помидор.
   – И шел бы ты в свое расположение, – посоветовал офицер. – Нечего тебе глядеть на то, что будет завтра.
   – Да, мой лейтенант! С вашего позволения, я сейчас отправлюсь в казармы.
   – Заблудится он в развалинах. Или мародеры привяжутся – обеспокоился сержант Кокнар.
   – Чего с него брать мародерам, – сказал другой сержант.
   – Я не заблужусь. Я запомнил дорогу! – Мальчик отдал честь и по-строевому крутнулся на пятках.
   Он на виду у многих ушел с бастиона. Потом скрытно вернулся. Ящеркой скользнул в расщелинах камней, за спинами часовых на внешнем посту. Прячась в бурьяне и наваленных всюду ракушечных глыбах, пробрался к башне. Часовой ходил с другой стороны. Душно пахло чертополоховым соком. Мальчик громко шепнул в черную щель бойницы:
   – Вить\'а…
   В сумраке забелело круглое лицо.
   – Даня…
   – Витька… Если я после заката отопру дверь, вы сумеете уйти?
   – Подожди…
   Витька исчез на несколько минут, и мальчик истомился ожиданием.
   – Даня… Тут есть матрос, он до войны служил на этом бастионе. Говорит, что знает тайный проход к дальним причалам. Можно рискнуть. Все равно терять нечего…
   – Я отвлеку часового. Вы выйдите, и его… только не убивайте, ладно?
   В зарослях чертополоха с красными (тоже кровавыми) цветами мальчик дождался захода солнца. Оно быстро утонуло в тихой, с переливчатыми красками воде. Почти сразу навалилась теплая ночь.
   Над полукруглой, врезанной в каменную толщу дверью горел зарешеченный фонарь. Тусклый, закопченный.
   Мальчик проследил, как сменили часового. Новый солдат зевал и оглядывался. Топтался у двери. Мальчик подождал с четверть часа, потом кинул камешек в дальние кусты дрока. Часовой нацелил штык и крадучись двинулся на шум.
   Хорошо, что замок оказался смазан. Колюч повернулся легко, дужка не звякнула. Сердце мальчишки колотилось будто не в груди, а в ушах, гул стоял в голове. Но двигался мальчик точно и стремительно. Плечом нажал на дверь…
   Все было продумано. Два матроса выскользнули из башни и притаились снаружи. Вернувшийся часовой не пикнул, когда его скрутили. Заткнули рот, замотали голову, поясами стянули ноги и руки. Сунули беднягу в каземат, опять навесили замок.
   …По наружной линии бастиона стояли часовые. На берегу тоже. Но матрос-проводник скользнул в незаметную щель вблизи башни. За ним остальные. Оказались в полной тьме. Кто-то зажег тряпичный, пропитанный оливковым маслом (от тюремного обеда) жгут.
   Во мрак уходил тесный сводчатый туннель. Пошли быстро и без слов, с частым хриплым дыханием. И шли долго. Мальчики – в середине цепочки.
   Наконец дохнуло морской солью, блеснули звезды. Все крадучись выбрались из туннеля. В темноте громоздились каменные обломки, обгорелые сараи. Близко плескала вода. Над ней угадывались мостки из свай.
   В бухте отражалось догорающее вдали судно. Порой взлетали сигнальные ракеты. На дальнем берегу мерцали сторожевые огни противника… Да, а кто теперь противник?
   Основное пространство бухты было темным. Можно пересечь незаметно. А на чем?
   – Здесь завсегда полно было яликов и шлюпок старых. Нынче, видать, все увели беженцы…
   – Вот окаянность…
   – Вашбродь, тут вроде вельбот под пирсом… Он и есть. Господь милостив…
   – Пробоина же. Потому, видать, и не взяли…
   – Да какая пробоина. Сей же час заткнем. Плыть-то недолго…
   – И впрямь… Доски поищите заместо весел…
   Этот приглушенный разговор словно не касался мальчишек. Они стояли друг против друга.
   – Даня! Уходи с нами.
   – Куда я там… И выйдет, что дезертир. Нет…
   – Тебя же здесь убьют. Догадаются…
   – Не догадаются. Все знают, что я ушел с бастиона. К утру буду в казарме…
   – Я написал тебе адрес. Вот, – Витька сунул в ладонь мальчика бумажный комок.
   Они коротко обнялись. Даниэль проглотил слезы. От вельбота сказали:
   – Астахов, скорее. Мальчик плывет с нами?
   – Нет, – не то выдохнул, не то всхлипнул Витька. – Говорит, что не может.
   Командир беглецов подошел, сжал мальчику плечо.
   – Спасибо, товарищ. Не забудем до смерти. Храни тебя Бог…
   И мальчик остался один. Заплескало вблизи, тронулась по воде похожая на многолапого зверя тень. И даже не крикнешь "прощай"…
   Он понимал, что безнадежно заплутает во мраке. Поэтому дождался среди развалин рассвета. И двинулся мимо черных разбитых домов, по лестницам и остаткам улиц.
   "Наверно, красивый был раньше город".
   Вверху большой лестницы, на площадке с рухнувшей колоннадой его остановил патруль.
   – Это что за ранняя пташка? Небось, спешишь со свидания? Где ты отыскал девиц?
   – Да рано ему еще с девицами! Небось, шарил по домам.
   – Я не шарил, я заблудился! Я барабанщик Второго Колониального полка! Был на бастионе "Каменный лев", а сейчас иду в казарму!
   – Ишь ты, барабанщик! С медалью. Видать, герой… Однако, обыщите героя на всякий случай…
   А в кармане – бумажка с чужими буквами, с адресом враждебной страны. И ключ! Он его сунул в карман, когда запер замок, и выбросить забыл…

8

   Разобрались быстро. Мальчик поотпирался и перестал. Куда деваться-то, раз улики налицо! Он очень устал и уже не боялся.
   Его почти не ругали. Незнакомые офицеры во время допроса хмуро переглядывались и пожимали плечами. А один седой майор со сдержанной жалостью сказал:
   – Ох и дурак ты, братец…
   Но мальчик знал, что он не дурак. Он сделал все как надо.
   Его отвели опять на "Каменного льва" и заперли там, откуда бежали пленные. На тот же замок, тем же ключом.
   Скоро случившееся стало известно командующему.
   Прибыл лейтенант Бордо с письмом. Вошел в каземат вместе с командиром караула.
   – Встаньте, барабанщик.
   Мальчик поднялся с соломы.
   Лейтенант Бордо официальным голосом прочитал приказ. В нем сообщалось, что завтра после восхода солнца барабанщик Второго Колониального полка Даниэль Дегар будет расстрелян на парапете бастиона. Вместо заложников, которых он столь вероломно и предательски освободил ночью. Казнь произойдет так, чтобы всю процедуру видела противная сторона.
   Мальчик стремительно мертвел. Не двигался.
   – У вас есть лишь одна слабая надежда, – сообщил Бордо. – Возможно, вас помилуют, если приговоренных к расстрелу пленников удастся вернуть.
   Несмотря на ледяной ужас, мальчик нашел силы для улыбки: "Попробуйте, верните". Бордо понял его. Сказал значительно:
   – Командующий принял особые меры.
   Затем офицеры вышли. Дверь ухнула, лязгнула – и опять полумрак.
   Мальчик постоял полминуты и упал в солому лицом.
   Какие меры принял маршал, барабанщик, разумеется, не знал. А тот поступил, по мнению многих, весьма подло. Вновь направил парламентером барона де Люсса, который сообщил командующему вражеской армией следующее:
   – Князь! Десять пленников, приговоренных к расстрелу, малодушно бежали, воспользовавшись помощью подкупленного ими мальчишки-барабанщика. Это накладывает пятно на всю вашу армию.
   – Простите меня, старика, барон, вы несете вздор! Право на побег существует у всех пленных. Особенно же у тех, кого, вместо обещанного им обмена, обрекли смертной участи. А что касается барабанщика, то, как мне известно, мальчик помог несчастным из сострадания и благородства души.
   – К сожалению, благородство души не спасет его от расстрела, если к тому времени беглецы не отдадут себя вновь в наши руки…
   – С какой стати, майор? Это бред!.. К тому же, среди них тоже есть мальчик. Что за безбожный выбор вы предлагаете!
   – Не я, ваше сиятельство, а маршал.
   – Я не верю, что маршал решится запятнать себя кровью ребенка!
   – Этот ребенок – солдат и подчиняется законам военного времени. А маршал никогда не меняет своих решений. Казнь неизбежна.
   – Если… т а к о е случится, – глухо сказал князь, – я отвечу на это мощью всей своей артиллерии. Восемьсот девяносто орудий в течение суток будут превращать ваши позиции в щебень. Я прикажу потратить месячный запас боеприпасов, и сам государь не осудит меня за такой расход…
   – Ваше сиятельство! Поскольку вы отказываетесь сообщить о требовании маршала беглецам, я считаю долгом самому сделать это. И если в них есть хоть капля благородства…
   – Есть, есть. И они бы вернулись, конечно, если бы узнали про такое иезуитство… Однако, барон, изъявив намерение снестись с бывшими пленными через мою голову, вы превысили полномочия парламентера. Это дает мне основание задержать вас… вплоть до завершения всей ситуации… Лейтенант Жильцов! Примите у майора де Люсса саблю и проводите его на офицерскую гауптвахту. Проследите, чтобы барон ни в чем не имел нужды, но не имел бы также никаких сношений с кем-либо из офицеров и солдат…
   В небе проступило предощущение утра. Казалось бы, звезды светили по-прежнему, но в блеске их появилась неуверенность. А в черноте неба – чуть заметная белесость. Кузнечики смолкли.
   Мальчик ушел в башню, лег на солому и заснул.
   Ему приснилась мама.
   Вот странно, он почти не помнил ее и наяву думал о ней очень редко. А тут мама подошла, нагнулась, тронула волосы, и повеяло от нее такой нежностью, хоть плачь. Мальчик сел. Но мама уже уходила во тьму, а рядом оказался капрал Бовэ. И стало светло. И мальчик увидел, что глаза у дядюшки Жака светло-карие. Дядюшка щурил эти глаза, неуверенно отводил их от мальчика и говорил:
   – Да ты не бойся. Самое поганое – это секунда, когда в тебя стреляют, а дальше уже не страшно.
   Мальчик хотел соврать, что он и не боится, но опять сделалась ночь, и дядюшка Жак стал уходить в эту ночь. Мальчик кинулся было за ним, но тьма вдруг заискрилась частыми звездами (как недавнее небо!). И мальчик понял, что это не просто ночь, а громадный шелковый шлейф с блестками. Шлейф тянется за платьем Катрин, которая играет Добрую Королеву. Не мог же мальчик упустить, бросить этот шлейф. Ведь он – королевский паж!
   Мальчик хотел ухватить черный шелк. Если успеет, если схватит – все станет хорошо! Он уйдет в сказку, и нынешняя страшная жизнь будет над ним уже не властна!.. Однако невесомая чернота со звездами скользнула между пальцев, как воздух…

9

   Когда в бойницах засветилось утро, мальчика разбудили. Он сразу все вспомнил. Над ним стояли незнакомые сержант и солдат.
   Солдат протянул чистую белую рубашку.
   – Вот… надень. Так положено.
   Полотно пахло свежестью.
   Поверх рубашки мальчик хотел опять надеть свою синюю куртку с измызганными галунами, но сержант сказал:
   – Не надо…
   "Это чтобы меня лучше видели с той стороны", – догадался мальчик. Потом подумал: "Наверно, и Витька увидит…" И от этого появилась сладкая горечь.
   – А медаль можешь прицепить. На рубашку, – сказал сержант. – Медали тебя не лишали.
   Мальчик оторвал медаль от куртки и бросил в амбразуру. Медный кружок с трехцветной ленточкой и вензелем его императорского величества…
   Было время, когда барабанщик Даниэль Дегар верил, что готов умереть за императора.
   А теперь за кого он будет умирать? За Витьку. И за тех пленников, которым помог бежать… Ну, их-то мальчик почти не знал, а вот Витька… что же, это не какой-то незнакомый, чудовищно далекий император. Витька – он живой, настоящий, добрый. За него – ст о ит… Пусть он поживет на свете за себя и за Даниэля, пусть поплавает по морям, посмотрит на белый свет…
   Теплая горечь нарастала в груди мальчика, намокли ресницы.
   Вошел высокий длиннолицый священник (мальчик встречал его зимой в городке Тростевиле). Глядя мимо мальчика, священник сказал:
   – Помолись, сын мой.
   Мальчик ответил шепотом:
   – Я ночью три раза прочитал "Патер ностер". Чего еще.
   Священник положил ему на голову легкую ладонь, подержал немного.
   – Тогда идем, сын мой… Господь милостив и дает нам надеяться до последнего мига…
   Когда вышли, в мальчика весело ударило встающее солнце. Оно подымалось над развалинами, малиново-золотистое.
   "Какое чистое", – подумал мальчик. Весь год солнце светило сквозь дым, но теперь дым развеялся, и мальчик впервые видел ясный восход.
   Мальчика взяли за локти и заставили встать на высокий парапет. Далеко внизу было море – зеленая глубина под каменным отвесом. Погода стояла тихая, но все же у камней вода лениво ворочала космы бурых водорослей, ходила туда-сюда… А за бухтой был желтый берег со сплошной линией укреплений. Пустынный. Выжидательно притихший.
   Все это мальчик видел недолго, его заставили повернуться – лицом к внутренней площадке бастиона.
   Ух какие люди собрались здесь ради мальчишки! Сам маршал Тюлюппэ не поленился встать рано, пожаловал с адъютантами…
   Двенадцать солдат морского десанта выстроились с ружьями недалеко от парапета. "Ну, правильно. Знакомых на это дело не поставят… Вот странно, я почему-то почти не боюсь…"
   Один из адъютантов развернул очень белый лист и стал громко читать. Громко и… неслышно. Между ним и мальчиком как бы выросла прозрачная стенка и слова отскакивали от нее.
   Потом адъютант что-то сказал караульному офицеру. Прозрачная стенка исчезла. Офицер с черной бородкой – тот, что вчера дал мальчику хлеб и помидор – отчетливо ответил адъютанту:
   – Это не входит в мои обязанности, капитан!
   – Под арест! – не то пролаял, не то прокашлял командующий императорской армией.
   Офицер пожал плечами. Отцепил саблю, отдал адъютанту и пошел с каменной площадки.
   Командир Второго Колониального полка (мальчик его почти не знал, тот появился недавно, вместо прежнего, раненного) официально шагнул к Тюлюппэ.
   – Господин маршал, мы ждали от вас иного. Неужели вам чуждо всякое сострадание?
   – Вы забываетесь, полковник!
   – Прикажете и мне под арест?
   – Если вы откажетесь командовать солдатами.
   – В данном случае – безусловно. И надеюсь, что эта история скоро станет известна императору! – Полковник тоже отдал саблю адъютанту. И ушел вслед за командиром караула.
   Мальчик наблюдал за происходящим со спокойным любопытством. Будто он – это не он. Будто во сне…
   – Лейтенант! – пролаял Тюлюппэ.
   – Я, мой маршал! – Лейтенант Бордо звякнул шпорами.
   – Я поручаю эту миссию вам… капитан! И поторопитесь! Пора кончать! Не армия, а балаган!
   Бордо встал у края шеренги.
   – Солдаты! На-а прицел!
   "Кажется, ведь должны завязать глаза? Черта с два! Не дам!"
   Но про повязку, видимо, забыли.
   Ружья поднялись. Медленно, вразнобой. Потом правофланговый усач нагнулся и положил ружье.
   – Виноват, мой маршал. Я солдат, мой маршал, я не умею стрелять в ребятишек. Лучше уж прикажите встать рядом с ним…
   "Вот это да", – подумал мальчик. И будто проснулся. В нем стремительно вырастала надежда.
   Остальные солдаты тоже сложили перед собой ружья – как дрова.
   – Вы все будете расстреляны по решению военного суда! За неповиновение и бунт!.. Кру-гом! На гауптвахту шагом марш! – В голосе Тюлюппэ прорезались петушиные ноты.
   Солдаты повернулись – кто через левое, кто через правое плечо. И шеренга, ломаясь, ушла с площадки (гравий хрустел под сапогами). В спинах солдат был не страх, а облегчение.
   – Лей… капитан! Вы мне кажетесь здесь единственным офицером, знакомым с воинской дисциплиной! – Тюлюппэ, видимо, забыл про притихших адъютантов. – Капитан! Я приказываю вам самому довести дело до конца!
   Бордо повел плечами. Встал свободно, даже развязно. Провел языком по ярким губам. Откинул полу синей шинели, достал из глубокого внутреннего кармана длинный пистолет. "Почти как мой", – тоскливо подумал мальчик.
   Стало тихо-тихо. Все знали, что Бордо отличный стрелок. В тишине он сказал с нарочитым зевком:
   – Жаль. Такой красивый мальчик…
   Глаза у него были, словно в них капнули оливкового масла.
   Бордо заложил левую руку за спину, а правую начал поднимать на уровень плеча.
   Впереди масляных глаз мальчик увидел пистолетный зрачок.
   Пропуская над собой хлесткий выстрел, мальчик отчаянно выгнулся назад, толкнулся подошвами. Ахнула пустота, завертелся, засвистел мир. Зеленая, завитая в спирали вода понеслась навстречу. Сквозь ее неровную толщу видны были размытые пятна медуз.
   Удар о воду оглушил мальчика. Но только на миг. Инерция тянула его ко дну, в тугую зеленую толщу. Потом нестерпимую плотность моря встряхнул, изломал на глыбы чудовищный удар. И мальчик понял в последний миг: это мстительно грянули на дальнем берегу все батареи.
   "Господи, зачем?.."

***

   Конец этого рассказа неясен.
   Что стало с Витькой, с мичманом Астаховым, неизвестно. Возможно, что после войны он и в самом деле отправился в кругосветное плавание. А потом служил на кораблях нового, уже броненосного флота и, возможно, достиг высоких чинов.
   Среди редких уцелевших жителей разгромленного города ходил слух, что одноногий яличник дед Матвей в одном из береговых, заливаемых волнами гротов нашел тело длинноволосого мальчишки. Хотел уже, помолившись, схоронить на берегу, но хлопчик вдруг зашевелился, что-то сказал не по-нашему. Вроде бы, дед выходил найденыша, только почему-то прятал от людей. Вскоре, однако, старик помер, а мальчонку так никто и не видел. Правда это или нет – разве узнаешь? В те времена, в последние дни осады, а затем – в смутные дни перемирия, случалось всякое…
   Суд над солдатами, кажется, не состоялся.
   Маршал был обласкан императором за славную победу. Но историю на бастионе "Каменный лев" многие офицеры ему не забыли. Как не забыли и прозвище – Тюлюппэ.
   Новоиспеченный капитан Бордо за день до перемирия был убит штуцерной пулей, прилетевшей с Правого берега.
   В семидесятых годах девятнадцатого века среди европейских репортеров-путешественников был известен фотограф Даниэль Дегар, автор многих снимков. сделанных в африканской саванне и на берегах Амазонки. Впрочем, сомнительно, что это т о т с а м ы й Даниэль. А если тот, значит, он все-таки преодолел морскую болезнь. Ведь в Африку и Южную Америку на воздушном шаре было не долететь. По крайней мере, в те времена. Только Жюль Верн, на радость мальчишкам, сочинил про это фантастический роман…
   И в любом случае Даниэль Дегар и Виктор Астахов едва ли что-то знали друг о друге. Ведь бумажку с адресом у барабанщика отобрали при допросе…
   Но конец неясен даже не из-за этой неизвестности. Грустно другое. Маленький барабанщик Второго Колониального полка никогда не узнал ответа на свой вопрос: "Зачем мир устроен так, что люди все время убивают друг друга?" И не узнал бы, доживи он хотя бы и до нынешних времен.
   Потому что и в наши дни ответа нет.

II. Газетчик

1

   Оська с разбега пересек пустой солнечный двор. Запрокинул голову. Поймал на затылке чуть не слетевшую бейсболку.
   – Чудовище! Эй, Чудовище!
   Двор обступали квадратом старые двухэтажные дома. С длинными балконами. На балконах неподвижно висело белье. Был конец мая, но стояла уже не весенняя, а густая летняя жара. В щелях ракушечных плит синел цикорий. У высохшего колодца утомленно доцветал кривой каштан-пенсионер. В этот полуденный, разморенный солнцем час на дворе должна была стоять сонная тишина. А тут – нате вам:
   – Чудовище! Анаконда! Ну, где ты?!
   Из-за стеклянной звякнувшей двери возникла Анка. С закутанной в полотенце головой (наверно, снова красила волосы).
   – Осище, ты опять дразнишься! Я скажу маме!..
   – Держи! – Оська метнул вверх увесистый школьный рюкзачок (кепка при этом все-таки упала). Анке куда деваться-то – поймала “посылку”.
   – Осина ненормальная! Я все равно скажу ма…
   – Скажи, что я в редакцию, а потом в порт! – Он подхватил бейсболку и замелькал навечно загорелыми икрами и локтями.
   – Стой! Почему ты не в школе?! У вас же контрольная! Я скажу ма…
   – Отменили! – донеслось из-под арки вместе с убегающим щелканьем сандалий.
   Контрольную и правда отменили. Только не для всех, а для Оськи.
   Когда на доске были написаны оба варианта с примерами и задачами, математичка Роза-Угроза вдруг скандально заявила:
   – Чалка! Еще решать не начали, а ты уже пытаешься списать у соседа!
   Чалка – это Оськина фамилия.
   – Чего я пытаюсь списать! У него же другой вариант!
   – Значит, пялишь глаза через проход в тетрадку Юхновской!
   – Чего пялить, если у нее еще ни цифры не написано! – возмутился Оська. Хотя возмущаться, когда говоришь с Розой-Угрозой – себе дороже.
   – Еще и хамишь! Встань сейчас же!
   “Наверно, с утра полаялась с мужем”, – подумал Оська. И, видимо, эта мысль прочиталась у него на лице.
   – Ты что-то умничать стал последнее время…
   Оську опять дернуло за язык:
   – А вам только дураки нравятся, да?..
   – Что-о?.. А гуляй-ка ты, друг любезный, из класса. Отправляйся к завучу и скажи, что я сняла тебя с контрольной за подглядывание в чужие тетради. А я постараюсь, чтобы эту контрольную ты писал осенью!
   “Ага, в другом пространстве”, – буркнул под нос Оська. И, уходя, довольно крепко закрыл за собой дверь.
   Но в коридоре он сразу остыл. Обида еще булькала в нем, но уже не злостью, а слезами. Не хватало ему переэкзаменовки! И главное – за что?!
   “Вот пойду к Ховрину и расскажу про все! Пусть напишет статью про издевательства над учениками! Или сам напишу…”
   Но сначала надо было идти к школьному начальству.
   К завучу Оська не пошел. Не сумасшедший же! Еще не было случая, чтобы Муза Георгиевна (старшеклассники прозвали ее Медузой Горгоновной) защитила пятиклассника перед учителем. Оська зашагал к кабинету директора (и по пути старался распалить себя снова, хоть немного).
   Повезло: строгой секретарши в приемной не было, а директор был на месте. Но… там же сидела и Медуза!
   – Здрасте… – Оська сумрачно встал на пороге.
   – Ты почему входишь без стука! – Это, конечно, Горгоновна.
   – Я постучал…
   Директор – седой, тощий и утомленный жизнью – медленно посмотрел на мальчишку с мокрыми глазами.
   – Сядь вон там в уголке, остынь… А мы пока закончим разговор… Муза Георгиевна, с ведомостями можно не спешить. А этим… господам из управления скажите, что у нас все-таки школа, а не канцелярия…
   Они с завучем заговорили о своем, а Оська сел в закутке у шкафа на твердый пластмассовый табурет. Посапывал, дергал у колен бахрому обтрепанных штанов и поглядывал на часы. Они качали тяжелый никелированный маятник и отщелкивали минуту за минутой… И насчитали их семь.
   … – Ну, так что у тебя случилось?
   Оська встал, уронил табурет, быстро поднял.
   – А чего… Еще не начали решать даже, я просто повернул голову, а она сразу: “Ты списываешь!” А чего там списывать-то…
   – Не “она”, а Роза Ричардовна! – встряла завуч. – Стой как следует, раз ты в кабинете директора!
   – Я и стою… Я и не думал даже списывать, а она…
   – Это Оск а р Чалка из пятого “В” – обличительным тоном сообщила Медуза.
   – Да знаю я… – вздохнул директор. – Кстати, как человек, причастный к газетному делу, ты мог бы изъясняться более связно. Ну, ладно… А почему Роза Ричардовна заподозрила тебя в преступных намерениях?
   – Да просто я голову повернул! Чтобы лучше видеть доску…
   – Чтобы видеть доску , провернулся к тетради соседа , – вставила Горгоновна.
   – Да! – Оська сердито проглотил комок. – Потому что сбоку мне смотреть удобнее! Когда я прямо гляжу, у меня… темная полоска перед глазами. Вот так, сверху вниз… А когда я отворачиваюсь, она тоже уходит в сторону, наискосок все видно лучше… – Он честно взметнул на директора сырые ресницы. И… опять чуть отвернулся. – Я правду говорю.
   – Подожди… Что за полоска? Давно это у тебя?
   – Не так уж давно… То есть бывало еще в прошлом году, но не часто. А теперь почти все время.
   – А родителям ты говорил про это?
   – Пока не говорил… Это не очень мешает. Только если читаешь, надо голову немного вбок отворачивать…
   – Так можно и шею натрудить… Ладно, об этом позже. А пока ступай в класс, скажи Розе Ричардовне, что вопрос исчерпан, и начинай решать.
   Оська глянул на часы.
   – Ага, вон сколько времени прошло. Я не успею решить, а она мне “пару”. И на осень…
   – Суета сует… Муза Георгиевна, посмотрите в вашем журнале, какие оценки у Оскара Чалки из пятого “В” по математике в течение года.
   – Я и так знаю. Сплошные тройки.
   – У меня две четверки в этом месяце, – осторожно возмутился Оська.
   – И двойка! – Медуза помнила все.
   – Просто я тогда перепутал и не ту тетрадь принес! Разве за это ставят?
   Директор утомленно встал.
   – Муза Георгиевна, я думаю при таких успехах Оскара Чалки, контрольная не скажет ничего нового. Выставьте ему годовой результат по текущим оценкам.
   Оська внутренне возликовал.
   – Как прикажете, Олесь Дмитриевич, – сухо отозвалась Горгоновна. – Должна только заметить, что если Чалка и в будущем учебном году станет заниматься через пень-колоду, от переэкзаменовки все равно не отвертится.
   – Ага, в другом пространстве. – суеверно шепнул Оська и скрестил пальцы. Тихо шепнул, но они услышали.
   – Что-что? – заинтересовался Олесь Дмитриевич.
   Оська уставился на сандалии и опасливо задышал.
   – У них в этом году новая поговорка. – разоблачила Оську Медуза. – Ян Янович любит рассказывать детям о разных аномальных явлениях и… гипотезах. И поведал осенью пятиклассникам, что мир наш, так сказать, многомерен и в нем существует множество пространств. И что в одних пространствах жизнь совсем не похожа на нашу, а в других почти такая же, только с разницей в некоторых деталях… Хотя едва ли найдется пространство, где Оскар Чалка – отличник… Короче говоря, научная фантастика. И у наших деток теперь это на языке. Чуть что не понравилось, сразу: “Это в другом пространстве”…