Крапивин Владислав Петрович. Та сторона, где ветер

   Генка вздыхал и спрашивал:
   – Папа, ты в отпуску или в командировке?
   – В отпуску.
   – Ты ведь уже был в отпуску.
   Теперь вздыхал отец. Он опускал книгу на грудь, несколько секунд молча смотрел на Генку и, наконец, четкими, раздельными словами давал объяснение:
   – Я разбил месячный отпуск на три части. И еще взял неделю без сохранения содержания. То есть без денег. Ясно?
   Это означало: «Отвязался бы ты и не мешал читать!»
   – Ясно, – говорил Генка, но вдруг его охватывало беспокойство за отца. – А как там без тебя? Там же работа. Справятся там?
   Диван раздраженно скрипел: это отец лежа пожимал плечами.
   – Что я, пуп земли? Заместитель есть на участке. Потерпит десять дней.
   – А тайга какая?
   – О боже! Большая тайга, вековая, дремучая, густая! Волки, медведи, куницы, крокодилы!
   – Крокодилов нет, – тихо говорил Генка.
   Отец немного смягчался, и книга опять ложилась на грудь.
   – Ладно. На будущий год поедем вместе, сам увидишь… Там ты хоть человеком станешь.
   Генка смотрел на длинное, с залысинами, отцовское лицо, на твердый, раздвоенный подбородок.
   – А сейчас я кто? – спрашивал Генка.
   – Сейчас ты так… так просто, – отвечал отец без улыбки. Даже серые светлые глаза не улыбались.
   И Генкины глаза, такие же серые и светлые, не улыбались тоже.
   – А когда человек человеком делается?
   – Когда у него работа появляется, нужное дело. Понятно?
   – Понятно. А я в школе учусь. Это, что ли, не нужное дело?
   – Учение – еще не работа.
   – Оно еще труднее, – обижался Генка. – С работы пришел – и отдыхай. И короткие дни по субботам. А нам еще уроки учить. Говорили, что в субботу задавать не будут, а все равно задают… А ты говоришь: «Не человек».
   – Ну ладно, ладно, человек.
   – Все ребята, значит, не люди?
   – Люди. Не мешай.
   – И студенты, раз они учатся, не люди?
   – Слушай, ты дашь мне почитать?
   – Ну, читай, – вздыхал Генка. – Только отдай книжку.
   – Какую?!
   – Ну, которая у тебя…
   – Ты что, смеешься?
   – Ну, папа, – жалобно говорил Генка, – мне же только на три дня дали! Я же сам не читал.
   – Успеешь еще.
   – Да, успеешь…
   Отец медленно поднимался, садился. Коротенькие волосы у него смешно топорщились над круглым, красным от таежного загара лбом.
   – Что это за порядок? Пришел из школы – и сразу же за книжку про шпионов! Небось учебник не берешь. И вообще… Ну-ка, показывай дневник!
   Пожалуйста! Генка вытаскивал из-под дивана портфель. Чего ему боятся? Пусть смотрит. Тройки по природоведению да по истории? Ну и что? Не двойки ведь. И Генка сердито дергал блестящий замок, который все время заедало…
   Так было, когда Генка учился в третьем классе, в четвертом. В пятом он уже не показывал дневник так охотно. Из-за английского. Да отец во время редких приездов почти и не вспоминал о нем.
   И о том, что возьмет Генку в тайгу, он говорил не так часто. Но все-таки говорил иногда.
   И Генка ждал. Тайга представлялась ему громадой мачтовых стволов и сплошной хвойной зелени, прорезанной тонкими лучами солнца и звенящим звуком электропил… И казалось Генке, что там, вдвоем с отцом, они будут ближе друг другу.
   Но не получилась поездка. Опять все тот же английский…
   Конечно, не стал Генка говорить про это Владику. Только сказал:
   – У меня отец тоже инженер. Строитель. В поездках все время… А мать диспетчером на троллейбусном маршруте работает.
   Он думал, что и Владик теперь скажет что-нибудь о своей матери. Владик подергал дужку наушников, примерил на голове и улыбнулся.
   – Крепко держится. А то вчера знаешь что? Вечером, поздно уже, папа сидит чертит, а я лежу и пьесу слушаю: «Шторм», про моряков. Он говорит: «Хватит, спать пора». А я говорю: «Рано еще». Пьеса интересная, жалко бросать. Он опять: «Спи давай». А я залез под одеяло и слушаю. Он тогда подошел и наушники с меня тянет. А я не даю. Ну, и давай дурачиться. А они – хлоп на пол. Винтик выскочил – и в какую-то щель… А теперь уж не выскочит.
   – Передачу-то дослушал? – спросил Генка.
   – Папа громкость включил в приемнике. Вместе и слушали. Он говорит, что все равно голова от работы распухла. Да он так часто говорит, а все равно сидит по ночам…
   – Хороший он у тебя, – чуть слышно сказал Генка.
   Владик снял наушники.
   – Пойдем, да? Бумагу мочить…
   – Айда.
   Владик первым шагнул к выходу. Генка двинулся за ним и только сейчас заметил на стене у двери велосипед. Искорки света горели на спицах и ободах. Генка крутнул переднее колесо. Оно завертелось легко, с чуть слышным шорохом.
   – Горьковский, – сказал Генка. – «Прогресс». Законный велик…
   Владик остановился:
   – У тебя нет?
   – Нет. В этом году уже не купят. Может, в будущем.
   – Если хочешь, бери, катайся, – предложил Владик. – Он все равно пока без дела висит.
   Это была неожиданная радость. Но Генка сдержал ее.
   – А твой отец? – спросил он. – Не заругается?
   Владик удивленно обернулся, и его глаза, совсем не похожие на глаза слепого, скользнули по Генке.
   – Что ты! Он ничего не скажет. Он все равно не ездит на нем, это же мой велосипед.
   – Твой?! – вырвалось у Генки. Правда, в ту же секунду он прикусил язык.
   Ну надо же так! А если Владик ослеп недавно? А вдруг он еще этой весной, как все мальчишки, носился на велосипеде по асфальтовым тротуарам, пугая прохожих и радуясь синему блеску луж?
   Но Владька не обиделся. А если и обиделся, то немного, как обижается любой из ребят, когда ему не верят.
   – Не веришь? А знаешь, как я на нем гонял, когда в Воронеже жили? Там вокруг двора асфальтовая дорожка была. Я на ней каждый поворот знал…
   – Да я верю, – пробормотал Генка.
   – Я ночью катался, – тихо сказал Владик. – Днем там прохожие ходят, малыши бегают, а я ночью. Мне-то все равно. Хорошо было. Только один раз на какого-то пьяницу налетел. Вот. – Он подтянул узкий рукав футболки, и Генка увидел белый шероховатый рубец. – Это я тогда ссадил, – объяснил Владик. – А ты не веришь.
   – Да верю я, – смущенно повторил Генка. И все-таки не удержался, спросил: – А отец-то тебе разрешал?
   – Он разрешал. Он меня сам учил, – сказал Владик. И неожиданно добавил: – Он меня и ходить учил… Так, чтобы незаметно было, что я не вижу.
   Генка молчал. Он думал о том, что Владька не похож на других мальчишек не потому, что слепой. На слепого он ведь тоже не похож. Тут что-то другое…
   – Ой, ну пойдем, – вдруг заспешил Владик. – Не надоел тебе мой разговор? Я в эти дни все один да один дома. Все молчу… А тут ты пришел.
   – Плохо одному, – сказал Генка. Владика он понял. Но что еще мог он сказать? Это ведь только в книжках пишут, что встретятся незнакомые мальчишки и в первые же минуты: «Слушай, давай дружить!» – «Давай!» – «По-настоящему?» – «По-настоящему!» А на самом деле разве так говорят? Генка не понимал, как вообще можно об этом вслух говорить.
   И Владик, наверно, думал так же.
   – У вас в огороде бочка. Обмакнем туда бумагу, – предложил Генка, – а потом кнопками к стене пришпилим. Есть кнопки?
   – Конечно.
   Они пошли к бочке, и снова Генке казалось, что пружинистые доски вот-вот подбросят Владьку, как легкое черное перо. Перо закружится по ветру и улетит к зениту. Вон туда!
   Генка поднял глаза.
   В небе трепыхался и медленно падал «Желтый щит».
   Генка даже не знал толком, чей это «конверт». Но большой желтый змей падал рывками, как падают все «конверты», захлестнутые закидушкой.
   – Владик, – торопливо сказал Генка, – мне надо бежать. Сбили змея.
   – Твой? – спросил Владик и остановился.
   – Не мой. Не знаю чей. Но все равно бежать надо. Понимаешь, такое правило. Голубятники сбили.
   Владик молча шагнул с дощатых мостков, давая Генке дорогу.
   – Без меня не мочи бумагу, – сказал Генка, следя за падением змея.
   – Значит, придешь? – обрадованно спросил Владик. – Сегодня придешь?
   «Желтый щит» падал где-то в переулке Конноармейцев.
   – Сегодня – не знаю. Нам дрова привезут, надо в поленницу складывать. Кубиков восемь. А завтра обязательно.
   – Завтра обязательно? – негромко переспросил Владик.
   – Да, – сказал Генка и быстро пошел, потом побежал к калитке.

Глава пятая

   Утром Генка проснулся и увидел, что окна серые. Шел дождь, мелкий, нудный, моросящий. И откуда нагнало эти низкие, пропитанные сыростью облака? Руки у Генки гудели: вчера пришлось повозиться с дровами. В ладони тихо ныла заноза. Настроение было скверное.
   – Вставай, – сказала мать. – Опять опоздаешь на занятия. Как дела в школе-то?
   – Лучше некуда, – буркнул Генка. Это можно было понимать как хочешь.
   – Вот оно, наказанье-то наше! – простонала на кухне бабушка.
   «Начинается!» – уныло подумал Генка. Но вспомнил о Владике, и на душе потеплело.
   Он отыскал в шкафу свою старую серую куртку. Куртка называлась непромокаемой и потому промокала не раньше, чем через пять минут. А до Владика идти минут восемь. «Переживем», – решил Генка.
   – Не забудь учебник с тетрадкой, – предупредила мать.
   – Не забуду.
   На самом деле учебник размокал за поленницей. Генка подумал об этом с полным спокойствием. Ему было все равно.
   – Я пошел…
   И на этот раз ему открыл калитку Владик. Он ждал, это Генка сразу понял.
   – Пришел!
   «Как видишь», – чуть не брякнул Генка и ахнул про себя.
   – Пойдем, – заторопился Владик. – Сыро. Моросит и моросит…
   Дом Владькиной тетки состоял из двух частей. Словно два домика срослись боками. Один был побольше и постарше, под крутой двухскатной крышей, а к нему лепилась недавно сделанная пристройка. Доски некрашеного крыльца еще не потеряли свежей желтизны, а водосточный желоб у края плоской шиферной крыши не был тронут ни единым пятнышком ржавчины.
   В этой пристройке и жил Владик с отцом.
   В узких сенях было темно и пахло новой рогожей. Владик дернул дверь, ведущую в комнату.
   – Заходи.
   Генка старательно вытирал о мешковину промокшие тапочки. Потом увидел светло-желтый пол комнаты и сбросил их совсем. Владик догадался по звуку.
   – Ну зачем ты…
   Генка бросил у порога мокрую куртку.
   – А то еще наляпаю у вас тут.
   В комнате было светло. Даже казалось, что солнечно, потому что на полу играли яркие желтые блики. В углу у двери прижимался к стене кособокий большой шкаф с пятнистым зеркалом. Он словно стеснялся своего неказистого вида и старался быть в тени. Даже зеркало его почти не блестело. А еще было три разных стула, длинная облезлая кровать, узкий диван, почти такой же, как дома у Генки, и широкий стол с чертежной доской. Видно, тетка снабдила родственников мебелью, что похуже. Только чертежная доска была светлая и новая. Конечно, не теткина. А на полу, вдоль стен, стопками лежали книги.
   Кроме того, Генка увидел дверь, а за ней белый бок маленькой печки. Там была, наверно, кухня. Странно, что вход в нее был через комнату.
   Пока Генка осматривался, Владик вытащил из-за шкафа свернутую в трубку бумагу.
   – Проверь. Гладкая? – Он с громким шелестом развернул лист. – Я ее не мочил. Просто утюгом прогладил через полотенце.
   Бумага в самом деле оказалась гладкой.
   – Хоть сейчас можно дранки наклеивать, – согласился Генка. – Есть они у тебя?
   – Есть. – Он опять полез за шкаф. И вдруг остановился. – Гена, а как тот змей? Правда сбили его?
   – Сбили, – небрежно сказал Генка. – Только все равно без толку. Мы вперед успели, подобрали.
   – Я боялся, что он сам упал, – сказал Владик. И, помолчав, признался: – Не люблю, когда змей падает… У меня раньше падали.
   – Но ведь тот… ну, последний… Он ведь хороший был, – пробормотал Генка. – Он же не сам…
   – Сейчас они у меня получаются, – сказал Владик. – Только я долго сижу над ними… Ну ладно. Если сейчас начнем, к обеду кончим. Еще ведь рано, да?
   – Куда торопиться-то? Все равно дождь. И откуда его принесло?
   – Я еще вчера знал, что принесет, – сообщил Владик, вытаскивая дранки. – Думаешь, он надолго? Он скоро кончится, вот увидишь.
   – Вчера знал? – удивился Генка. – И не сказал ничего.
   Владик насторожился.
   – Ты бы не обещал, что придешь, да?
   – Ну вот… Чего это ты? – досадливо ответил Генка. – «Не обещал». Из-за обещанья я, что ли, пришел?
   – Я просто так… – негромко сказал Владик.
   Генка, чтобы замять неловкий разговор, оглянулся: о чем бы спросить?
   В углу, за диваном он увидел большой черный футляр. Генка знал, что в таких футлярах носят баяны. Это, кстати, все, что он знал о баянах и вообще о музыке. Он был к ней равнодушен. Из всего, что за долгие столетия сочинили композиторы, Генка знал и любил две песни: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал!» и кубинский марш «Двадцать шестое июля».
   Но сейчас надо было о чем-то заговорить, и Генка шагнул к баяну. Щелкнул по футляру и спросил:
   – Твой инструмент?
   Владик не ответил. Он стоял спиной к Генке, и в руках его громко шелестела бумага.
   – Владик, твой баян? – переспросил Генка.
   – Это аккордеон, – сказал Владик.
   – Ну, твой?
   Владик толкнул за шкаф свернутую в трубку бумагу. Его узкие плечи как-то устало опустились.
   – Ты как все, – почти шепотом сказал Владик. – Такой же.
   Генка ничего не понял. Но почувствовал, что опять сказал что-то лишнее. Но что? И как ответить теперь?
   Но Владик заговорил сам. Негромко, но с резкой, звенящей обидой:
   – Про велосипед никто не спросит. Даже не верят. Удивляются, охают. А про эту штуку, – он безошибочно кивнул в сторону черного футляра, – каждому надо знать. «Твой?», «Учишься?», «Играешь?». А он и не мой! Это папа себе купил, а не мне. Думаешь, если… если человек ничего не видит, значит, ему только на гармошке играть, да? Думаешь, больше он ничего не может?
   – Ничего я не думаю, – выдавил Генка и подумал, что хорошо бы сейчас оказаться далеко-далеко, если уж нельзя провалиться сквозь землю. Сколько раз говорил себе: «Не болтай лишнего!»
   – Думаешь, очень мне нужна эта музыка… – повторил Владик.
   Генка сморщился, как от боли:
   – Да ничего я не думаю. Ну, просто спросил.
   – Кроме музыки, еще тысячи разных дел есть, – не оборачиваясь, проговорил Владик.
   – Ты… ты как девчонка! – жалобно крикнул Генка. – Сам все выдумываешь, а потом обижаешься. Я же просто так спросил. Потому что здесь баян стоит. У любого бы спросил, если бы у него был баян. Хоть у кого! Понятно?
   – Знаю я… – тихо сказал Владик. И было непонятно, что он знает: то ли, что сам виноват в этом споре, то ли, что нельзя верить Генке. Но ведь Генка не врал!
   Теперь они молчали. И чем дальше, тем хуже было молчать. Наконец Владик примирительно произнес:
   – Понимаешь, обидно, когда все одно и то же…
   – Я понимаю, – поспешно откликнулся Генка.
   Владик подошел и стал рядом. Опустил голову и покусывал губы, словно не решался в чем-то признаться.
   – Хочешь… я покажу, – с запинкой начал он, – одну вещь. Только надо лезть на чердак.
   Генка готов был хоть к черту на рога, лишь бы скорее забылась Владькина неожиданная обида.
   Он даже куртку не надел, когда выскочил вслед за Владиком под дождь.
   Владик первый взобрался на крышу дома по скользким от дождя перекладинам лестницы. Видно было, что лазил он здесь не один раз. Генка даже отстал немного.
   Светло-серый ребристый шифер блестел, как мокрая стиральная доска. Там, где плоская крыша пристройки переходила в скат главной крыши, прилепилось что-то вроде крошечного домика. Это был вход на чердак. А недалеко от него торчал железный прут с жестяным широким флажком. «Флюгер», – понял Генка.
   Владик согнулся и нырнул в темный квадрат чердачного входа. Пролез и Генка.
   Сначала он увидел только темноту и смутные полосы деревянных балок.
   – Вот… – с какой-то неловкостью в голосе начал Владик. – Здесь у меня… Понимаешь?
   – Сейчас, – ответил Генка. Он ждал, когда глаза привыкнут к темноте.
   Потом он догадался: шагнул в сторону от распахнутой дверцы и стало светлее. «Бригантина», – чуть не сказал Генка.
   Потому что в первую секунду чердак показался ему кораблем. Конечно, только в первую секунду. Никакой чердак с кораблем не сравнишь. Но все-таки что-то похожее было: Генка вспомнил старый фильм, где высокие волны качали с борта на борт тяжелый трехмачтовый парусник, в темном трюме плескалась вода, а на мостике капитан в промокшей треуголке кричал в медный рупор красивые испанские ругательства. Почему это вспомнилось Генке? Может быть, пасмурный свет дождливого дня был похож на свет киноэкрана, а толстые балки чердачных перекрытий напоминали корабельные ребра – шпангоуты. Может быть, потому, что посвистывал и звенел влажный ветер. А самое главное – то, что на одной из поперечных балок блестели медью и никелем приборы.
   Генка еще не разглядел, что это за приборы. Он видел только белые циферблаты и тонкие усики стрелок. И там же, на гвозде, вколоченном в балку, висела фуражка. Обыкновенная мальчишечья фуражка. Значит, Владькина. Висела она здесь как-то по-домашнему, словно в коридоре на вешалке. И Генка понял, что Владик бывает здесь часто, очень часто.
   Может быть, Владик играет в корабль? Генка еще не очень понимал, в чем тут дело. Но он знал, что бывают игры, которые не просто игры, а связаны с чем-то важным. С какой-то мечтой или тайной. Он уважал такие тайны и знал, что нельзя их задевать ни любопытством, ни самой легкой шуткой.
   Генка шагнул к приборам.
   – Здорово устроено, – заметил он.
   Слева висел будильник. Обыкновенный будильник, только без стекла. И цифры были не нарисованные, а выпуклые, вырезанные из картона.
   – Знаешь, какой он точный! – сказал Владик. – За десять дней всего на полминуты убегает.
   Справа поблескивал стрелками круглый барометр-анероид. Генка знал, что это за штука, видел у Шурика. Когда хотели поскорее узнать, какая будет погода, стукали по стеклу ногтем и смотрели, куда дернется стрелка. Генка и сейчас хотел щелкнуть, но спохватился: как и на будильнике, здесь не было стекла. Медная стрелка-указатель торчала прямо вверх. Ее острый конец разделил пополам слово «переменно» и стоял на числе «76».
   – Ага, – сказал Генка. – Ясно, как ты узнаешь про дождь.
   – Ты барометр смотришь? – спросил Владик. – Думаешь, по нему узнаю? Можно и без него. Да и врет он часто. Все равно можно. Мне бы еще только термометр, чтобы стрелка была. Без стрелки я не могу.
   – Бывают и со стрелками, – сказал Генка. – В Москве на университете есть такой, похожий на часы. Большущий.
   – Я знаю. Только как устроен, не знаю. А то бы мы с папой попробовали сделать…
   – Он тебе и это помогал устраивать? – Генка щелкнул по железному пруту флюгера, который проходил на чердак сквозь крышу.
   – Нет, это я сам. – Владик сел на корточки и сжал прут в кулаке. – Тут все просто устроено.
   Стержень внизу был закреплен на подставке, с подшипником и поэтому легко вращался. На той же подставке, вокруг подшипника, лежало фанерное кольцо с делениями из наклеенных спичек и с выгнутыми из проволоки буквами: NOSW. А над кольцом, прикрепленная к стержню, вздрагивала жестяная стрелка. Ее наконечник прыгал слева от буквы W, где-то у маленького деления, обозначающего, кажется, вест-зюйд-вест.
   – …И не надо лазить на крышу, – оживленно и немного сбивчиво объяснял Владик. – Ветер наверху… Там флажок двигается, а стрелка здесь ходит.
   – Хорошо придумано, – рассеянно сказал Генка. Придумано было действительно неплохо, но Генка думал о другом. – Владик… Тут ведь все железное.
   – Ну да. Из дерева делать плохо. Надо толстый шест искать, а потом такую дырищу в крыше пробивать. Тетка бы лопнула от злости.
   – Тогда хоть заземление надо сделать, – с хмурой озабоченностью предложил Генка. – А то он торчит над крышей, как громоотвод, только наоборот: громоотводы против молний, а этот притянет.
   – Да ерунда, – торопливо сказал Владик. – Ничего не притянет. Это только так говорят.
   Генка насупился и предупредил тихо, но сердито:
   – Владька, я ведь серьезно. Вот спалишь дом.
   Владик подпрыгнул, сел верхом на балку и закачал ногами.
   – Ну и пусть! – заявил он как-то слишком весело. – А нам с папой скоро квартиру дадут.
   – А эта… тетя ваша? В шалаше будет жить?
   – Тю-у? Она новый дом построит! Думаешь, не построит? Ого!
   Он пришпорил балку и гикнул, будто пятилетний малыш, который вообразил себя верхом на горячем скакуне. Он веселился вовсю. Только было ли у него веселым лицо, Генка не видел: Владик сидел к нему спиной. Вдруг он сказал:
   – Она, наверно, целых пять домов построит, если захочет. Всю жизнь деньги копит. Думаешь, она для нас эту пристройку делала? Для квартирантов. Студентов хотела в нее пустить. С каждого – по десятке. Ничего, она с нас не меньше дерет. Ты не думай, что жалко. Просто противно. Богу чуть ли не каждый день молится, про грехи какие-то бормочет, а сама такая… На людей ей наплевать.
   – А она кто? Настоящая твоя тетка? Родная?
   Владик раздраженно мотнул головой.
   – «Родная, родная»! Ты прямо как мой папка! Он тоже доказывает… А мне хоть кто, хоть роднее всех. Если она такая…
   Генка больше не спрашивал. Владик сидел, устало сгорбившись, будто проскакал на своем «коне» много трудных километров. Потом он легко спрыгнул с балки и как ни в чем не бывало предложил:
   – Пойдем, у меня там компас. Тоже сам сделал.
   Он потащил Генку в дальний угол чердака. Там в пластмассовом бачке для проявления фотопленок плавала на пробковом кружке длинная сапожная игла.
   – Я ее намагнитил, – объяснил Владик. – Такой компас очень точным считается. Только надо держать подальше от железа. Я не знал сначала и поставил возле флюгера. А потом догадался, что врать будет. Помнишь, в» Пятнадцатилетнем капитане» Негоро железо под компас сунул? Я, когда прочитал, догадался.
   – Прочи… – начал Генка и осекся: опять Владик обидится.
   Владик не то с усмешкой, не то со вздохом сказал:
   – Не я, конечно, читал, а папа. Сам я редко читаю.
   «Читает все-таки, – подумал Генка. – Кажется, бывают такие книги с выпуклыми буквами». Он набрался смелости и спросил:
   – Есть такие книги, да? Специальные? – Он не решился сказать «для слепых».
   – Есть, – недовольно ответил Владик. – Мало только. Там буквы проколами делаются. Я их не люблю, я обыкновенные буквы люблю.
   Они сидели в дальнем темном углу, у компаса, на каких-то чурбаках, и Владик сказал:
   – Знаешь, как я учился читать? Еще до школы. По спичкам. Папа на работу уходил, а я целый день один дома. Знаешь, как скучно!.. Маленький еще был. Тогда папа меня и начал учить, из спичек складывал. Сначала буквы, потом слова. Потом начал сказки сочинять. Я ночью сплю, а он сидит, сочиняет, а потом спички на кусочки ломает, слова складывает. Сначала еще ничего, я плохо читал, сказки коротенькие были. А когда научился, знаешь как ему доставалось… Он иногда до утра сидел. А я же глупый был, мне лишь бы сказка получше да подлиннее. Утром он уйдет на работу, я встану – и скорее к столу. Там уж газета, а на газете буквы. Если сказка длинная, мне на полдня хватало. Ползаю, разбирая… Надо ведь осторожно, чтобы спички не сдвинуть. Потом уж их папа приклеивать стал, потому что один раз окно было открыто, и ветер газету сдул… Уж я ревел! Бегал по комнате, кулаками махал, хотел ветер наколотить… Смешно, верно?
   Было ничуть не смешно. Наоборот. Захотелось Генке сказать Владику какие-то хорошие слова. Про него самого и про его отца. Но таких слов Генка говорить не умел. И он лишь спросил небрежно:
   – А в школе ты тоже в Воронеже учился?
   – В Воронеже… И в Омске. В разных…
   – В специальных?
   Владик покачал головой.
   – Нет. Не хочу я… В специальные интернаты… Там все время жить надо. А мы с папой… понимаешь, вместе все время.
   – Понимаю, – шепотом сказал Генка.
   – Я и в такой школе могу. Думаешь, не могу? У меня память хорошая, я все на уроках запоминаю. Писать в тетрадях только трудно. Ну, меня от чистописания все равно освобождали. И от рисования освобождали.
   – Ты в каком теперь?
   – В четвертый перешел, – вздохнул Владик. – Мог бы в пятый уже, мне почти одиннадцать. Но я как-то глупо родился, в сентябре. Когда в первый класс записывали, меня сначала не взяли. Говорят, потому что до семи полмесяца не хватает. На следующий год тоже не хотели, да я уж читать и считать умел. Одна учительница, Нина Сергеевна, меня в свой класс взяла, занималась, домой к нам ходила. Хорошая такая… А первый раз ох я и ревел, когда не приняли! – признался он. – Так же, как в тот раз, когда ветер сказку рассыпал…
   «Он мне все рассказывает, – подумал Генка. – Почему? Может быть, потому, что ничего не видит и все для него кругом как ночь, а ночью, говорят, люди бывают откровеннее?» Но Генка понимал, что это ерунда. Он чувствовал другое: Владик доверяет ему как другу.
   – Я, когда маленький был, не любил ветер, – тихо сказал Владик. – Только уж потом полюбил, когда понял… От ветра знаешь как погода зависит! – Он поднялся и стал пробираться к флюгеру. – Слышишь, ветер сильнее стал и ровнее? Значит, скоро дождь кончится. Если ветер чувствовать, можно хорошо узнавать, какая будет погода…
   – Это правильно, – согласился Генка.
   Ломая на кусочки какую-то щепку, Владик вполголоса проговорил:
   – Конечно… есть еще разные внешние признаки. Например, цвет неба, форма облаков. Облака – это ведь важно: перистые, кучевые, слоистые. Только ведь скажут, если надо, верно? Не один же я буду.
   – Где? – морща лоб, спросил Генка. Опять он ничего не понимал.
   Владик бросил щепки.
   – Ну, где… На станциях. На зимовках. Где определяют погоду. Ты же знаешь.
   «Ух ты!» – не то подумал, не то прошептал Генка. Потому что лишь в эту секунду пришла настоящая разгадка. Все встало на свои места, сделалось четким и понятным, словно в бинокле, когда повернешь окуляры до полной резкости. И деловитая стрелка флюгера над фанерной шкалой, и дребезжащий анероид, и Владькина фуражка на гвозде рядом с приборами, и сам Владька, не захотевший стать музыкантом. Владька, задумавший удивительное и дерзкое: стать метеорологом. «На станциях. На зимовках…»
   В сумраке чердака пасмурный квадрат окна казался ярким и серебристым. По нему бежали рваные облака. Владькина фигурка в этом квадрате была совсем черной.
   Он стоял спиной к Генке, тоненький, прямой и неподвижный. Что-то непонятное задело Генкину душу. Это «что-то» было тревожным и звонким, словно ждала далекая дорога и под синим грозовым небом горны проиграли походный сигнал.
   Но ведь не было пока у Генки такой дороги. А у Владьки была…
   – Ты не говори, – вдруг услышал Генка. – Никому не говори про это, ладно? Я тебе первому сказал, одному.
   Генка кивнул. Он забыл, что Владик не увидит этого молчаливого согласия.
   И, встревоженный молчанием Генки, а может быть, своими мыслями, Владик сбивчиво заговорил:
   – Вот ты… как думаешь, получится это у меня? Если изо всех сил…
   В голосе его вдруг прозвучало такое беспокойство, что у Генки холодок пробежал по спине.
   – Получится, – тихо сказал он. – У тебя все получится.
   Дождь кончился, и за клочьями низких облаков угадывалась солнечная желтизна. Ветер был еще сырой, но легкий и не холодный. Генка и Владик выбрались на крышу. После сумрака и земляного запаха чердака небо и улицы показались Генке удивительно просторными и светлыми, а ветер приносил запахи мокрых трав.
   – Ветер пахнет лесом, – сказал Владик. – Земляникой пахнет и листьями осины.
   Он стоял рядом, и Генка чувствовал его острый локоть.
   – Да, – ответил Генка, хотя не помнил как пахнут листья осины.
   Владик прислушался.
   – Папа идет, – сказал он.
   – Где?
   – Ну, я не знаю. Далеко еще.
   Генка зажмурился и напряг слух. Ему тоже захотелось услышать шаги Владькиного отца. Но он слышал только незаметный шум дня: шорох ветра, далекий гул машин, голоса прохожих, басовитые гудки буксиров, музыку репродуктора… А потом звякнула калитка, и Владик весело крикнул: