Страница:
— Больно у тебя, Федька, гладко все получается. — Не соглашался дед. — Думаешь Всеволод Гродненский забыл, что его отца Волынского княжения лишили и в Дорогобуже век доживать заставили? В том деле Мономах заводилой был!
— Ну и что? За дело Давыда покарали! За то, что князя Василька Теребовльского ослепил! Да и породнился Всеволод Давыдович с Мономахом — зятем стал.
— Родство княжьим которам не помеха! — Продолжал гнуть свое дед. — Дружок наш с тобой, Федя, Ярослав Святополчич тоже в родстве с Мономахом был. Третья жена его Елена Мстиславна — внучка Мономаха. Однако выгнал ее Славка вместе с пацаном.
— Ага… — Боярин Федор вдруг пригорюнился и предложил: — Давай-ка, Кирюха, помянем Ярослава… Трое нас когда-то было, кто ж мог подумать, что так вот все выйдет…
Друзья выпили, не чокаясь, помолчали… Дед вздохнул и неожиданно улыбнулся.
— Золотые денечки были, Федька! Помнишь, как девкам в баню скоморошьего медведя запустили?
— Ха! — Оживился Федор Алексеич. — А помнишь, как ты бабкой нарядился и боярина Гюряту на семь дней поноса сглазил? Его, бедолагу целую неделю и несло, как утку! Весь Туров перерыли — колдунью искали.
— Ха-ха-ха — Подхватил дед. — Я же сам прилежнее всех и искал, даже чуть было не нашел!
Дальше воспоминания пошли валом, друзья, перебивая друг друга вспоминали один случай за другим: пьянки, драки, розыгрыши, откровенное хулиганство, любовные приключения, снова драки…
"Ну, почудили деды в молодости! А что? Лет по шестнадцать-семнадцать им тогда было, да еще в компании с княжичем. Близкими друзьями, похоже, были — Славкой называют. А дед-то словно помолодел: все стариковские ухватки куда-то подевались, знаменитое «Кхе» из речи исчезло, даже осанка изменилась — заметно, что в молодости орлом был. М-да, сэр, патриархальное общество с неотжившим еще менталитетом родоплеменного строя. Любой начальник неосознанно имитирует стариковское поведение. Еще недавно, да и сейчас еще во многих местах, всем заправляют старейшины, а потому авторитет управленца обязательно должен подкрепляться невербальным рядом, характерным для пожилого мужчины: неторопливость (даже, некоторая скованность) движений, рассеянный взгляд, специфическая мимика, покашливание, насмешливая язвительность по отношению к более молодым…".
— А помнишь, как с черниговскими купцами подрались? — Продолжал между тем дед. — Ох и отметелили нас тогда! У меня вот с тех пор зуба и нет…
— А у меня с тех пор к непогоде копчик ноет… — Жизнерадостно вторил Федор — Д-а-а, а Славке тогда ребро сломали…
— Ага! — Подхватил Корней. — А он им в отместку, когда они перед отъездом молебен заказали, попу в кадило навозу подсыпал! Как и исхитрился-то? Вонища была!
— А помнишь, Кирюха, как Славка тебя с Аграфеной ночью из города выводил? Головами, ведь, рисковали… А! — Федор махнул рукой, опрокинув что-то из посуды. — Молодые были, все нипочем!
— Да… молодые… — Улыбка медленно сползла с дедова лица. — А теперь: ни Ярослава, ни Аграфены моей…
Боярин Федор тоже посерьезнел и как-то робко спросил:
— Как же ты теперь, Кирюша? А ну, как надумает князь Вячеслав Ярославовых братьев из Пинска выгонять? Тебе же с сотней идти придется…
— Лучше и не спрашивай, Федя. — Дед покрутил в пальцах моченое яблоко и вдруг сжал его в кулаке так, что сок брызнул в разные стороны. — Я уже за то Бога благодарю, что не пришлось мне два года назад на самого Ярослава сотню вести. Все понимаю… Ляхов и угров Славка на Русь привел, собственный город на щит взять собирался… Но, хочешь — верь, хочешь — не верь, Федя, радуюсь, что изувечили меня до того, и в смерти Ярославовой даже малой доли моей вины нет. — Дед помолчал и с ожесточением добавил: — А еще радуюсь, что Аграфена не дожила и смерти брата своего не увидела, сотню ратнинскую на войну с ним не проводила…
В горнице повисла тишина, Мишка сжался за столом, стараясь сделаться маленьким и незаметным.
"Вот она воинская служба — прикажут и пойдешь воевать против собственной родни и друга юности. От хорошей жизни увечью не радуются… А дед, ведь, искренен, если б не ранение, пришлось бы ему вести сотню под Владимир-Волынский. Правда, тогда бы не угробили треть народа на той переправе, но что чувствовал бы и переживал дед… Похоронить жену и идти воевать против ее брата, который, не убоявшись отцовского гнева помог, в свое время, сбежать влюбленным. Вот Вам, сэр, Ромео и Джульетта "а ля рюс"".
Боярин Федор, словно откликаясь на мишкины мысли, подал голос:
— Кирюш, а ведь старший сын Славкин — Вячеслав Ярославич, что в Клецке сидит… Он же, вроде, как племянник тебе?
— Эх, Федька! Да была б у меня не сотня задрипанная, а войско настоящее… Повышибал бы я Мономашичей и с Волыни, и из Турова, да посадил бы Вячка на отцовский стол!
— Ты что, Кирюха? — Федор Алексеич испугано замахал руками. — Окстись! Не дай Бог услышит кто, да донесет! Тоже мне, воевода великий! Князей он по столам рассаживать будет!
— Да не трясись ты, Федька! — Дед свысока глянул на приятеля и пьяно ухмыльнулся. — Сразу видно, что воинского дела ты не знаешь. Привык тут на погосте мешки да короба считать… — Мишке так и показалось, что дед сейчас добавит: "крыса тыловая". — У меня в Ратном неполная сотня, в Пинске и Клецке, наверно, и того меньше. Всей войны: что два раза чихнуть, да один раз пёрнуть… А на счет доноса… Да если бы ты тут у себя доносчиков терпел, так давно бы из погостных бояр вылетел. Что я не знаю, что ли?..
— Знает он… — Ворчливо прогудел в бороду погостный боярин, отжимая намоченный в огуречном рассоле рукав рубахи. — На меня не донесут, а на кого другого…
— Да ладно тебе, — перебил дед — скажи-ка лучше, кто, по твоему разумению, на место Мономаха в Киеве сядет? В Турове разное болтают… По листвичному праву очередь на Великое княжения у Ярослава Святославича Черниговского…
— Плюнь, Кирюха. Похерил Мономах Листвичное право.
Федор Алексеевич, как будто только сейчас заметил Мишку и, покосившись на него, вопросительно глянул на деда. Тот в ответ лишь равнодушно махнул ладонью: "Пусть, мол, сидит". Погостный боярин еще раз покосился на корнеева внука, пожал плечами и продолжил:
— Помнишь, как семь лет назад наше войско за Дунай ходило?
— Чего ж тут помнить? — Удивился дед. — Я и сам с сотней ходил. Добычи тогда набрали… До Царьграда совсем немного оставалось и вдруг назад повернули.
— Вот-вот! — Подхватил боярин Федор. — А почему повернули? — И не дожидаясь дедовой реплики, сам же и ответил: — А потому, что император Комнин признал Мономаха равным себе. Царем признал!
— Значит, правда? А я думал: трепотня.
— А ты, Кирюха, не думай! Воинского дела я не знаю — передразнил Федор деда. — Да, не знаю, зато кое-что другое знаю получше тебя! Так что, слушай, Кирюха, и мотай на ус… И ты, Михайла… Усов у тебя пока нет… — Боярин обернулся к Мишке и ухмыльнулся. — Мотай на что найдется.
— Будет тебе, Федька! — Деду приятельская ухмылка явно не понравилась. — Если есть что, так выкладывай, нечего глумиться.
— Есть, Кирюшенька, еще как есть!
Федор Алексеич степенно расправил усы и, забыв, что сидит на лавке, откинулся назад, чуть не упав, но удержался рукой за край столешницы. Дед хихикнул, а его приятель, разом утратив наставническую величавость, заговорил спокойно, даже немного грустно.
— Цареградская империя одряхлела, кругом враги: половцы, турки, арабы, крестоносцы — тоже, хоть и христиане. Внутри мятежи, заговоры. Законная династия пресеклась: После Мономахов трон незаконно захватили Диогены, их спихнули другие самозванцы — Комнины. Им, чтобы удержаться на троне, нужны две вещи: признание законными императорами и сильный союзник.
Владимир Мономах — потомок законной Цареградской династии, правда по женской линии, сел в Киеве незаконно. Воинской силой и признанием киевского боярства. А тати, Кирюха, ты сам знаешь, имеют обыкновение в шайки сбиваться. Вот незаконные Комнины и сговорились с незаконным Мономахом. Он их признает и помогает, при нужде, воинской силой. Они его тоже признают, но не просто Великим князем, а царем.
"Блин! Оказывается в 1877 году мы не в первый раз от самого Константинополя назад повернули! Политика, туды ее…".
Кто царю наследует? Старший сын, и больше никто! — Продолжал Федор Алексеич — Все остальные князья становятся изгоями, все лишаются права когда-нибудь, в свою очередь, сесть на Великий стол! — Погостный боярин навалился грудью на край стола и выкрикнул прямо в лицо деду: — ВСЕ! Есть царь и есть его слуги, какого бы звания они ни были, хоть бы и князья! Ну что, Кирюха, согласятся остальные Рюриковичи на такое?
— С-сучий потрох… — Прошипел дед. — Кровью умоемся…
— Не сразу, Кирюша, не сразу. На Киевский Великий стол после Мономаха сядет, как и положено старшему царевичу, Мстислав Владимирович Белгородский. Мономах его специально из Новгорода в Белгород пересадил — к власти приучает. Мстислав уже сейчас в Киеве времени больше проводит, чем в Белгороде.
Помешать этому никто не сможет. Я тебе не зря рассказывал, как Мономах своих сыновей по княжествам рассадил. Они спина к спине вокруг Киева встали со всех сторон, кроме Чернигова.
— Но там же, как раз Ярослав Святославич — прервал дед — его очередь на Великое княжение…
— Его очередь, да не его сила! — Недослушал возражения Федор. — Он не воин. Когда еще на Муромско-Рязанском княжении сидел, даже с дикой мордвой управиться не мог. Будет тихо сидеть в Чернигове и радоваться, что обратно в Муром не гонят!
— М-да, пожалуй, что и так… — Согласно покачал головой дед. — А другие братья Мстиславу не подгадят?
— Пока нет. Во-первых, им важно Киевское княжение за родом Мономашичей удержать. Во-вторых, у Мстислава за спиной Новгород. Он там сызмальства жил, его новгородцы любят и знают. Когда Святополк Изяславич дружка нашего Славку хотел в Новгород посадить, а Мстислава на Волынь, новгородцы бучу подняли и не отпустили Мстислава — поперек воли Великого князя пошли! Понимаешь, Кирюха?
— Чего ж тут не понять? — С деда, так же, как и с его приятеля заметно сошел хмель, выглядел он серьезным и сосредоточенным. — Не первый раз Киевский Великий стол новгородскими мечами берется. Так и Владимир Святой Великим князем стал, и Ярослав Мудрый…
— Так и Мстислав станет! Даже и не мечами новгородскими, а только угрозой их. — Добавил Федор. — Не первый раз, это ты верно сказал, но в последний!
— В последний?
— Да, Кирюша. Новгород медленно, но верно, от Киева отходит. Мстислав в Новгороде своего сына Всеволода вместо себя оставил, а тот, дурень, с новгородцами не ужился. Довел до того, что новгородские бояре к Мономаху с жалобой в Киев приехали. А Мономах с ними сурово поступил — те из бояр, кто крест на верность целовать отказался, в порубах киевских сгнили. Одного только боярина Ставра жена Забава выручить сумела.
— Слыхал я эту сказку! — Дед скептически скривил лицо, отчего его и без того страшный шрам, стал выглядеть и совсем уж жутко. — Брехня, не могло такого быть!
— Ну почему же брехня? Могла баба мужиком переодеться? Могла! Могла на скачках выиграть? Могла! Был бы конь резвый…
— Могла, могла… — согласно закивал дед — а вот победить в поединке ратника из ближней княжьей дружины, да еще не одного — ни в жизнь!
— Кирюш, бабы разные бывают. А в Новгороде, если не знаешь, суд и бабам поле [1]присуждает. В доспехе и с острым оружием!
— Все равно! — Дед пристукнул кулаком по столу. — У меня в Ратном тоже одна такая есть. Аленой зовут. Здорова — слов нет! Однажды корову из навозной ямы за задние ноги вытащила! Из лука бьет — хоть сейчас в строй ставь! Кулаками машет — лучше не подходи, на смерть уложить может. Однако же, в настоящем поединке, даже я на одной ноге, ее одолею. Воин есть воин, а в ближней дружине Великого князя слабаков нет.
— Но мужа-то она выручила!
— Да ублажила Мономаха по-бабьи, и весь сказ! Такую лихую бабу любому мужику… Гм… — Дед покосился на Мишку. — Лестно…
— Да, это верно… — Федор мечтательно завел глаза и посветлел лицом, видимо вспомнив что-то приятное. — Лихие бабы они… — Боярин, так же, как только что дед, покосился на Мишку и примолк.
"А сказка-то, если помните, сэр Майкл, до третьего тысячелетия дожила. Про Забаву Путятичну, победившую князя Владимира Красно Солнышко в конных состязаниях, побившую в поединке несколько дружинников за раз и перепившую на пиру самых крутых выпивох. Только вот "Красным Солнышком" звали не Владимира Мономаха, а его прадеда — Владимира Святославича Святого, крестившего Русь. Эх, такую легенду лорд Корней опошлил!".
— Не сходится у тебя, Федька! — Прервал мишкины размышления дед. — То ты говоришь, что новгородцы за Мстислава горой стоять будут, то, что против сына его взбунтовались и наказание претерпели. Не сходится.
— Невнимательно слушаешь, Кирюха, я сказал: если не мечами новгородскими, то их угрозой. Ярослав Мудрый тоже с новгородцами разругался, но когда понадобилось, сумел помириться. Мстислав не дурнее прадеда своего, даст Новгороду какие-нибудь льготы, еще чем-то ублажит… Он в Новгороде почти всю жизнь прожил, знает, чем новгородцев удоволить. Поэтому угроза есть и никто из князей рисковать не решится — Судьбу Святополка Окаянного повторять никому неохота.
— Тогда опять не сходится! — Гнул свое дед. — По твоим словам, все мирно должно пройти, а ты сам про кровь говорил!
— И опять ты меня невнимательно слушал! Стареешь, Кирюша, стареешь…
— Сам больно молодой. — Дед обиженно насупился, но было видно, что не всерьез. — Давай уж, объясняй, "Федька Премудрый".
— Я согласился с тобой, что кровь будет, но сказал: не сразу. Первая кровь будет привычной. Половцы, после смерти Мономаха обязательно воспрянут и нового Великого князя на прочность попробуют. Но Мстислав с братьями их быстро в разум приведут, не впервой.
Вторая кровь… — Боярин Федор немного помолчал, барабаня пальцами по столу и что-то прикидывая про себя. — Вторая кровь будет чуть позже — в Полоцком княжестве. Если уж Мономашичи решатся всю Русь под себя нагибать, то начнут с Полоцка. Эту язву, и правда, надо с корнем выжигать, мира у Киева с Полоцком уже никогда не будет. К тому же, у Мономашичей своих сыновей взрослых полно, а тут целое княжество освободится, будет куда детишек пристроить. В общем, Кирюха, все полоцкие князья (сколько их там, пятеро, что ли?) повторят судьбу Всеслава Полоцкого и Глеба Минского — либо в поле полягут, либо в киевских порубах [2]сгниют.
— Гм… Сурово мыслишь, Федор…
— Кирюш, ты что и впрямь стариком стал? Не понимаешь?
— Да все я понимаю, Федька! — Дед досадливо поморщился. — Война рядом с племяшом моим пройдет — Славкиным сыном. Не дай Бог полоцкие князья его на свою сторону перетянут, Мономашичей-то ему любить не за что.
— Ну, и как спасать будем Вячка?
— Придумаем… Время еще есть. — Дед вопросительно глянул на друга. — Есть ведь, Федя?
— Ну… — Федор поколебался. — Пока с половцами разберутся, пока другие неурядицы утрясут… Года два, Кирюша. Думаю, что года два у нас есть.
— Вот и ладно. Мы с тобой не старые еще, два года, Бог даст, проживем. А там вон и Михайла в силу входить начнет… Да в конце-то концов! — Вдруг обозлился дед. — Свой-то ум у Вячеслава должен быть, моим же сыновьям почти ровесник! Жизнь повидал, при урогском и ляшком королях покрутился… Не дитё!
"Злится лорд Корней! Верный признак: не знает, что делать. А что тут сделаешь? Мономашичи старшего сына Ярослава Святополчича не могут во врагах не числить. Найдут повод и кокнут. А дед себя считает обязанным его защитить, да и Федор Алексеич, похоже, так же мыслит. Блин! Делай, что должен, и будет то, что будет. Втравимся так, что костей не соберем, Мономашичи цацкаться не станут, прихлопнут, как мух. Взять бы и найти Вячеславу Ярославичу новое княжество, а дед при нем воеводой, а Федор — главой боярской думы… Бред собачий!".
— Давай дальше, Федя, чую, что про главную кровь ты еще и не начинал. Так?
— Так, Кирюша… А может, по чарочке сначала?
— Наливай. Михайла, тебе спать не пора ли?
— Деда! Мне же через два года шестнадцать будет! Вы как раз про те времена говорите, когда мне службу начинать. Дозволь остаться! Федор Алексеич! — Мишка умоляюще глянул на хозяина дома. — Ну где я еще такое услышу? Дозволь еще с вами посидеть, я же не мешаю!
— Ну что, Федя, пусть остается? Ладно, сиди, слушай, мотай на у… На что ты там мотаешь?
— На… — Мишка с трудом сдержал лезущее наружу слово. — На палец мотаю, деда.
— Это ты зря! — Боярин Федор хихикнул и подмигнул деду. — Руки у воина должны быть свободны, на другое место мотать надо!
— Там уже не помещается! — Мишка все же не удержался. — Не дорос еще до ваших статей!
Га-га-га! Корней с Федором дружно загоготали, потом с удовольствием опрокинули чарки и принялись закусывать.
"Ну что за мужики! Только что о смертельных, без преувеличения, делах говорили, а теперь ржут, как жеребцы. Привыкли всю жизнь по краю ходить, а в перерывах оттягиваться… Федор, конечно, прибедняется, что не воин. Попробуй столько лет сидеть в глухомани, дань с язычников собирать и живым остаться. Но берет явно не силой — на погосте всего-то десятка три ратников, и из них половина княжьи, а половина — боярская дружина самого Федора. Умен, слов нет, умен. То-то у него деревеньки и тут есть, и на восточном берегу Случи. А семьи нет, ни жены, ни детей. Что-то не так, надо бы деда потом выспросить или мать".
— Давай, Федюша, вещай далее, но помни: тебя будущий сотник слушает и… хе-хе, куда надо мотает!
— Думаешь, станет сотником? — Федор Алексеич испытующе оглядел Мишку. — Хватит силушки?
— А куда он денется? Если не станет, пусть на том свете мне на глаза не показывается! Выпорю!!! А ты, Михайла слушай и мотай… Тьфу, привязалось! Давай-ка, Федя, еще по одной!
"И как Вам, сэр Майкл, перспектива стать сотником? Мало! Не знаю почему, не знаю для чего, но мало! Спинным мозгом чую: больше надо! Пять сотен, десять… Сто! ЗДЕСЬ это тьмой называется. Не хочу, как дед, в майорах обретаться, хочу быть корпусным генералом! А Владычицей Морскою не желаете, сэр? И чтобы золотая рыбка на посылках?
Стоп! Откуда это все лезет? То желание командовать десятитысячным корпусом, то новое княжество для дедова племянника… между прочим, моего двоюродного дядьки. Подсознание что-то пытается подсказать? Или просто дурь? Подождем, если подспудно вызревает какая-то идея, то со временем вылезет более отчетливо, а если дурь, то забудется. Федор уже, кажется, к самому интересному перешел, слушайте, сэр, и мотайте… Блин, да что ж такое-то?".
— Когда это все закрутится, я, Кирюша, сказать пока не могу. — Федор говорил раздумчиво, тщательно подбирая слова. — И никто пока не может. Мстислав немолод — полсотни вот-вот сравняется. Сколько он еще проживет? Как отец — до семидесяти двух? Если так, то часть братьев, а может и все, не так, так эдак, в мир иной перейдут. Тогда посадить после себя наследником старшего сына у него может получиться.
Тут, Кирюша, время важно. Целое поколение (а лучше два) должно вырасти при Мономаховом роду на Киевском Великокняжеском столе. Чтобы казалось, что иначе и быть не может, чтобы иного и помыслить не могли. Если проживет Мстислав еще лет двадцать, так и будет. Сыновья подрастут, осильнеют. Снова, как нынешние Мономашичи, спина к спине вокруг Киева встанут. Мономах еще не царь, и Мстислав царем не будет, а вот если Всеволод Мстиславич Новгородский от отца Киевский стол примет, тогда будет у нас царь и царство. Единое, сильное, способное не только от врагов оборониться, но рубежи раздвинуть.
Федор Алексеевич помолчал, передвинул туда-сюда по столу чарку, вздохнул и продолжил.
— Только не верится мне, Кирюша, в такое благолепие. Так и знай: проживет Мстислав меньше десяти лет, и не видать нам с тобой тогда спокойной старости. Всеволод Новгородский слаб, против дядьёв не устоит. Я тебе не зря сказал, что Мстислав Мономашич последний из князей, кто новгородской силой на Киевский стол садится. Сам Мономах пришел в Киев из Переяславля — с границы Дикого Поля. С сильным войском и славой защитника Русской Земли.
Сила и слава, Кирюша, вот ключ от Киева, а не Листвичное право и прочие уставы, ряды и уложения. Власть не дают, власть берут! Не доживет Мстислав до шестидесяти, придет третья кровь — самая большая и страшная! Первым на Киевский стол взберется Ярополк Переяславльский. Спросишь: почему? Войско! Войско, которое все время в готовности, которое что ни год, то воюет, которое постоянно пополняется удальцами, не желающими дома сидеть, а готовыми головой рискнуть ради славы и добычи.
Надо ли объяснять, что дружины и ополчения других князей против него ничто? Но на всю Русь его силы, конечно, не хватит, и братья начнут дележ земли. Вот тогда-то… Так что, Кирюша, на спокойную старость не рассчитывай. Копи силу, воспитывай вот их, — Федор хлопнул Мишку по плечу так, что тот чуть не слетел с лавки — и молись, чтобы племяш твой Вячеслав Ярославич Клёцкий дожил до того смутного времени, когда возможным станет все!
— Мам, а чего это у Федора Алексеича ни жены, ни детей? И живет он один в глухомани, а ведь заметно, что не глуп и образован.
— Еще бы незаметно было! — Отозвалась мать. — Он когда-то при Великом князе Святополке Изяславиче большим человеком был — в посольских боярах ходил. Сам послом, правда, не разу не был — в возраст почтенный не вошел, но советником при послах ездил много раз.
Только вот, не повезло ему в жизни. — Мать сочувствующе вздохнула. — Умный он, добрый, когда-то весельчаком был. Первый раз женился… — Мать поколебалась, но, видимо, все же решила не кривить душой. — Первый раз он женился, как говорили, не по любви — из выгоды. В жены себе взял дочь ближнего боярина великокняжеского. Видать Бог его за это и наказал. Чуть больше года прожили и жена его умерла во время родов. И ребеночка лекари тоже спасти не смогли.
Прошло сколько-то лет, года три, наверно, и поехал Федор Алексеич с посольством к ляхам. Дружок его князь Ярослав Святополчич на дочери короля Болеслава жениться надумал. Ну сватовство, да еще королевское… Пьянки-гулянки, пиры, охоты… Приглянулась боярину Федору одна паненка, Кристиной звали — дочка кого-то из ближников князя Мазовецкого. И он, говорили, ей по сердцу пришелся. В другой раз поехал Федор Алексеич в Краков — невесту к жениху везти, а на обратном пути остановились у Князя Мазовецкого в замке. Тут Федор возьми, да и посватайся к Кристине.
Отец ее, не упомню уже, как его звали, ни да, ни нет не сказал, но обнадежил. Видать, хотел сначала вызнать как следует все про будущего зятя. Ну, отгуляли свадьбу, Ярослав Святополчич с молодой женой зажил, а Федор все мается. В конце концов попросил Федор князя Ярослава помочь в сватовстве, а для начала, послать его с каким-нибудь поручением к князю Мазовецкому, очень уж ему Кристину повидать хотелось.
Ну, для дружка старинного князь Ярослав расстарался. Отправил с боярином Федором грамоту, а в ней попросил князя Мазовецкого похлопотать об удаче в сватовстве. Мол, боярин Федор Алексеич мой друг старинный, человек достойный, у самого Великого князя в чести. Федор по дороге Кристину навестил и такая у них любовь сделалась, что уговорились сбежать вместе, если отец на женитьбу не благословит. Но оказалось, что зря сговаривались, князь Мазовецкий, как грамоту ярославову прочел, так сразу и велел свадебные подарки готовить. "Я сам", говорит, "Сватом у тебя буду, мне не откажут!".
Федор, конечно, рад радёшенек, единым духом слетал в Киев, получил благословение у родителей — они еще живы были тогда — и обратно в Мазовию. Весна, распутица, реки разлились, чуть не утонул по дороге, но разве мужика в таком деле удержишь? Приехал, а подарки подносить и некому! Вместо усадьбы отца Кристины, только стены закопченные — пруссы перед самой ростепелью набег на Мазовию учинили. Рассчитали, поганцы, что по половодью за ними никто в погоню не пойдет.
Федор Алексеич — к князю Мазовецкому, то утешил: трупа Кристины на развалинах не нашли, значит, жива — в полон увели. Погоди, говорит, реки в берега вернутся, пошлю дружину в Пруссию, глядишь, и невесту твою отыщем. Ну, Федор на месте, конечно, усидеть не смог, поехал к князю Ярославу во Владимир-Волынский. Тот другу посочувствовал, дал три сотни латных для похода на пруссов, Ратнинская сотня тоже пошла, не мог Корней Агеич друга в беде бросить.
Лето в тот год рано началось, жара, сушь, ратники в доспехах так упревали, что бывало без памяти с коней валились, один Федор, как железный, не ест не спит. Как какого прусса живым возьмут, сам пытал страшно, все дознавался, где нужно его невесту искать. Нашли, все-таки, на одном хуторе. Батюшка Корней рассказывал, что поверить не мог, будто красавицей была — худая, страшная, в волосах седые пряди, это в шестнадцать-то лет! А на шее полоса синяя и кожа ободрана — руки на себя наложить пыталась, да не дали, успели из петли вынуть.
— Ну и что? За дело Давыда покарали! За то, что князя Василька Теребовльского ослепил! Да и породнился Всеволод Давыдович с Мономахом — зятем стал.
— Родство княжьим которам не помеха! — Продолжал гнуть свое дед. — Дружок наш с тобой, Федя, Ярослав Святополчич тоже в родстве с Мономахом был. Третья жена его Елена Мстиславна — внучка Мономаха. Однако выгнал ее Славка вместе с пацаном.
— Ага… — Боярин Федор вдруг пригорюнился и предложил: — Давай-ка, Кирюха, помянем Ярослава… Трое нас когда-то было, кто ж мог подумать, что так вот все выйдет…
Друзья выпили, не чокаясь, помолчали… Дед вздохнул и неожиданно улыбнулся.
— Золотые денечки были, Федька! Помнишь, как девкам в баню скоморошьего медведя запустили?
— Ха! — Оживился Федор Алексеич. — А помнишь, как ты бабкой нарядился и боярина Гюряту на семь дней поноса сглазил? Его, бедолагу целую неделю и несло, как утку! Весь Туров перерыли — колдунью искали.
— Ха-ха-ха — Подхватил дед. — Я же сам прилежнее всех и искал, даже чуть было не нашел!
Дальше воспоминания пошли валом, друзья, перебивая друг друга вспоминали один случай за другим: пьянки, драки, розыгрыши, откровенное хулиганство, любовные приключения, снова драки…
"Ну, почудили деды в молодости! А что? Лет по шестнадцать-семнадцать им тогда было, да еще в компании с княжичем. Близкими друзьями, похоже, были — Славкой называют. А дед-то словно помолодел: все стариковские ухватки куда-то подевались, знаменитое «Кхе» из речи исчезло, даже осанка изменилась — заметно, что в молодости орлом был. М-да, сэр, патриархальное общество с неотжившим еще менталитетом родоплеменного строя. Любой начальник неосознанно имитирует стариковское поведение. Еще недавно, да и сейчас еще во многих местах, всем заправляют старейшины, а потому авторитет управленца обязательно должен подкрепляться невербальным рядом, характерным для пожилого мужчины: неторопливость (даже, некоторая скованность) движений, рассеянный взгляд, специфическая мимика, покашливание, насмешливая язвительность по отношению к более молодым…".
— А помнишь, как с черниговскими купцами подрались? — Продолжал между тем дед. — Ох и отметелили нас тогда! У меня вот с тех пор зуба и нет…
— А у меня с тех пор к непогоде копчик ноет… — Жизнерадостно вторил Федор — Д-а-а, а Славке тогда ребро сломали…
— Ага! — Подхватил Корней. — А он им в отместку, когда они перед отъездом молебен заказали, попу в кадило навозу подсыпал! Как и исхитрился-то? Вонища была!
— А помнишь, Кирюха, как Славка тебя с Аграфеной ночью из города выводил? Головами, ведь, рисковали… А! — Федор махнул рукой, опрокинув что-то из посуды. — Молодые были, все нипочем!
— Да… молодые… — Улыбка медленно сползла с дедова лица. — А теперь: ни Ярослава, ни Аграфены моей…
Боярин Федор тоже посерьезнел и как-то робко спросил:
— Как же ты теперь, Кирюша? А ну, как надумает князь Вячеслав Ярославовых братьев из Пинска выгонять? Тебе же с сотней идти придется…
— Лучше и не спрашивай, Федя. — Дед покрутил в пальцах моченое яблоко и вдруг сжал его в кулаке так, что сок брызнул в разные стороны. — Я уже за то Бога благодарю, что не пришлось мне два года назад на самого Ярослава сотню вести. Все понимаю… Ляхов и угров Славка на Русь привел, собственный город на щит взять собирался… Но, хочешь — верь, хочешь — не верь, Федя, радуюсь, что изувечили меня до того, и в смерти Ярославовой даже малой доли моей вины нет. — Дед помолчал и с ожесточением добавил: — А еще радуюсь, что Аграфена не дожила и смерти брата своего не увидела, сотню ратнинскую на войну с ним не проводила…
В горнице повисла тишина, Мишка сжался за столом, стараясь сделаться маленьким и незаметным.
"Вот она воинская служба — прикажут и пойдешь воевать против собственной родни и друга юности. От хорошей жизни увечью не радуются… А дед, ведь, искренен, если б не ранение, пришлось бы ему вести сотню под Владимир-Волынский. Правда, тогда бы не угробили треть народа на той переправе, но что чувствовал бы и переживал дед… Похоронить жену и идти воевать против ее брата, который, не убоявшись отцовского гнева помог, в свое время, сбежать влюбленным. Вот Вам, сэр, Ромео и Джульетта "а ля рюс"".
Боярин Федор, словно откликаясь на мишкины мысли, подал голос:
— Кирюш, а ведь старший сын Славкин — Вячеслав Ярославич, что в Клецке сидит… Он же, вроде, как племянник тебе?
— Эх, Федька! Да была б у меня не сотня задрипанная, а войско настоящее… Повышибал бы я Мономашичей и с Волыни, и из Турова, да посадил бы Вячка на отцовский стол!
— Ты что, Кирюха? — Федор Алексеич испугано замахал руками. — Окстись! Не дай Бог услышит кто, да донесет! Тоже мне, воевода великий! Князей он по столам рассаживать будет!
— Да не трясись ты, Федька! — Дед свысока глянул на приятеля и пьяно ухмыльнулся. — Сразу видно, что воинского дела ты не знаешь. Привык тут на погосте мешки да короба считать… — Мишке так и показалось, что дед сейчас добавит: "крыса тыловая". — У меня в Ратном неполная сотня, в Пинске и Клецке, наверно, и того меньше. Всей войны: что два раза чихнуть, да один раз пёрнуть… А на счет доноса… Да если бы ты тут у себя доносчиков терпел, так давно бы из погостных бояр вылетел. Что я не знаю, что ли?..
— Знает он… — Ворчливо прогудел в бороду погостный боярин, отжимая намоченный в огуречном рассоле рукав рубахи. — На меня не донесут, а на кого другого…
— Да ладно тебе, — перебил дед — скажи-ка лучше, кто, по твоему разумению, на место Мономаха в Киеве сядет? В Турове разное болтают… По листвичному праву очередь на Великое княжения у Ярослава Святославича Черниговского…
— Плюнь, Кирюха. Похерил Мономах Листвичное право.
Федор Алексеевич, как будто только сейчас заметил Мишку и, покосившись на него, вопросительно глянул на деда. Тот в ответ лишь равнодушно махнул ладонью: "Пусть, мол, сидит". Погостный боярин еще раз покосился на корнеева внука, пожал плечами и продолжил:
— Помнишь, как семь лет назад наше войско за Дунай ходило?
— Чего ж тут помнить? — Удивился дед. — Я и сам с сотней ходил. Добычи тогда набрали… До Царьграда совсем немного оставалось и вдруг назад повернули.
— Вот-вот! — Подхватил боярин Федор. — А почему повернули? — И не дожидаясь дедовой реплики, сам же и ответил: — А потому, что император Комнин признал Мономаха равным себе. Царем признал!
— Значит, правда? А я думал: трепотня.
— А ты, Кирюха, не думай! Воинского дела я не знаю — передразнил Федор деда. — Да, не знаю, зато кое-что другое знаю получше тебя! Так что, слушай, Кирюха, и мотай на ус… И ты, Михайла… Усов у тебя пока нет… — Боярин обернулся к Мишке и ухмыльнулся. — Мотай на что найдется.
— Будет тебе, Федька! — Деду приятельская ухмылка явно не понравилась. — Если есть что, так выкладывай, нечего глумиться.
— Есть, Кирюшенька, еще как есть!
Федор Алексеич степенно расправил усы и, забыв, что сидит на лавке, откинулся назад, чуть не упав, но удержался рукой за край столешницы. Дед хихикнул, а его приятель, разом утратив наставническую величавость, заговорил спокойно, даже немного грустно.
— Цареградская империя одряхлела, кругом враги: половцы, турки, арабы, крестоносцы — тоже, хоть и христиане. Внутри мятежи, заговоры. Законная династия пресеклась: После Мономахов трон незаконно захватили Диогены, их спихнули другие самозванцы — Комнины. Им, чтобы удержаться на троне, нужны две вещи: признание законными императорами и сильный союзник.
Владимир Мономах — потомок законной Цареградской династии, правда по женской линии, сел в Киеве незаконно. Воинской силой и признанием киевского боярства. А тати, Кирюха, ты сам знаешь, имеют обыкновение в шайки сбиваться. Вот незаконные Комнины и сговорились с незаконным Мономахом. Он их признает и помогает, при нужде, воинской силой. Они его тоже признают, но не просто Великим князем, а царем.
"Блин! Оказывается в 1877 году мы не в первый раз от самого Константинополя назад повернули! Политика, туды ее…".
Кто царю наследует? Старший сын, и больше никто! — Продолжал Федор Алексеич — Все остальные князья становятся изгоями, все лишаются права когда-нибудь, в свою очередь, сесть на Великий стол! — Погостный боярин навалился грудью на край стола и выкрикнул прямо в лицо деду: — ВСЕ! Есть царь и есть его слуги, какого бы звания они ни были, хоть бы и князья! Ну что, Кирюха, согласятся остальные Рюриковичи на такое?
— С-сучий потрох… — Прошипел дед. — Кровью умоемся…
— Не сразу, Кирюша, не сразу. На Киевский Великий стол после Мономаха сядет, как и положено старшему царевичу, Мстислав Владимирович Белгородский. Мономах его специально из Новгорода в Белгород пересадил — к власти приучает. Мстислав уже сейчас в Киеве времени больше проводит, чем в Белгороде.
Помешать этому никто не сможет. Я тебе не зря рассказывал, как Мономах своих сыновей по княжествам рассадил. Они спина к спине вокруг Киева встали со всех сторон, кроме Чернигова.
— Но там же, как раз Ярослав Святославич — прервал дед — его очередь на Великое княжение…
— Его очередь, да не его сила! — Недослушал возражения Федор. — Он не воин. Когда еще на Муромско-Рязанском княжении сидел, даже с дикой мордвой управиться не мог. Будет тихо сидеть в Чернигове и радоваться, что обратно в Муром не гонят!
— М-да, пожалуй, что и так… — Согласно покачал головой дед. — А другие братья Мстиславу не подгадят?
— Пока нет. Во-первых, им важно Киевское княжение за родом Мономашичей удержать. Во-вторых, у Мстислава за спиной Новгород. Он там сызмальства жил, его новгородцы любят и знают. Когда Святополк Изяславич дружка нашего Славку хотел в Новгород посадить, а Мстислава на Волынь, новгородцы бучу подняли и не отпустили Мстислава — поперек воли Великого князя пошли! Понимаешь, Кирюха?
— Чего ж тут не понять? — С деда, так же, как и с его приятеля заметно сошел хмель, выглядел он серьезным и сосредоточенным. — Не первый раз Киевский Великий стол новгородскими мечами берется. Так и Владимир Святой Великим князем стал, и Ярослав Мудрый…
— Так и Мстислав станет! Даже и не мечами новгородскими, а только угрозой их. — Добавил Федор. — Не первый раз, это ты верно сказал, но в последний!
— В последний?
— Да, Кирюша. Новгород медленно, но верно, от Киева отходит. Мстислав в Новгороде своего сына Всеволода вместо себя оставил, а тот, дурень, с новгородцами не ужился. Довел до того, что новгородские бояре к Мономаху с жалобой в Киев приехали. А Мономах с ними сурово поступил — те из бояр, кто крест на верность целовать отказался, в порубах киевских сгнили. Одного только боярина Ставра жена Забава выручить сумела.
— Слыхал я эту сказку! — Дед скептически скривил лицо, отчего его и без того страшный шрам, стал выглядеть и совсем уж жутко. — Брехня, не могло такого быть!
— Ну почему же брехня? Могла баба мужиком переодеться? Могла! Могла на скачках выиграть? Могла! Был бы конь резвый…
— Могла, могла… — согласно закивал дед — а вот победить в поединке ратника из ближней княжьей дружины, да еще не одного — ни в жизнь!
— Кирюш, бабы разные бывают. А в Новгороде, если не знаешь, суд и бабам поле [1]присуждает. В доспехе и с острым оружием!
— Все равно! — Дед пристукнул кулаком по столу. — У меня в Ратном тоже одна такая есть. Аленой зовут. Здорова — слов нет! Однажды корову из навозной ямы за задние ноги вытащила! Из лука бьет — хоть сейчас в строй ставь! Кулаками машет — лучше не подходи, на смерть уложить может. Однако же, в настоящем поединке, даже я на одной ноге, ее одолею. Воин есть воин, а в ближней дружине Великого князя слабаков нет.
— Но мужа-то она выручила!
— Да ублажила Мономаха по-бабьи, и весь сказ! Такую лихую бабу любому мужику… Гм… — Дед покосился на Мишку. — Лестно…
— Да, это верно… — Федор мечтательно завел глаза и посветлел лицом, видимо вспомнив что-то приятное. — Лихие бабы они… — Боярин, так же, как только что дед, покосился на Мишку и примолк.
"А сказка-то, если помните, сэр Майкл, до третьего тысячелетия дожила. Про Забаву Путятичну, победившую князя Владимира Красно Солнышко в конных состязаниях, побившую в поединке несколько дружинников за раз и перепившую на пиру самых крутых выпивох. Только вот "Красным Солнышком" звали не Владимира Мономаха, а его прадеда — Владимира Святославича Святого, крестившего Русь. Эх, такую легенду лорд Корней опошлил!".
— Не сходится у тебя, Федька! — Прервал мишкины размышления дед. — То ты говоришь, что новгородцы за Мстислава горой стоять будут, то, что против сына его взбунтовались и наказание претерпели. Не сходится.
— Невнимательно слушаешь, Кирюха, я сказал: если не мечами новгородскими, то их угрозой. Ярослав Мудрый тоже с новгородцами разругался, но когда понадобилось, сумел помириться. Мстислав не дурнее прадеда своего, даст Новгороду какие-нибудь льготы, еще чем-то ублажит… Он в Новгороде почти всю жизнь прожил, знает, чем новгородцев удоволить. Поэтому угроза есть и никто из князей рисковать не решится — Судьбу Святополка Окаянного повторять никому неохота.
— Тогда опять не сходится! — Гнул свое дед. — По твоим словам, все мирно должно пройти, а ты сам про кровь говорил!
— И опять ты меня невнимательно слушал! Стареешь, Кирюша, стареешь…
— Сам больно молодой. — Дед обиженно насупился, но было видно, что не всерьез. — Давай уж, объясняй, "Федька Премудрый".
— Я согласился с тобой, что кровь будет, но сказал: не сразу. Первая кровь будет привычной. Половцы, после смерти Мономаха обязательно воспрянут и нового Великого князя на прочность попробуют. Но Мстислав с братьями их быстро в разум приведут, не впервой.
Вторая кровь… — Боярин Федор немного помолчал, барабаня пальцами по столу и что-то прикидывая про себя. — Вторая кровь будет чуть позже — в Полоцком княжестве. Если уж Мономашичи решатся всю Русь под себя нагибать, то начнут с Полоцка. Эту язву, и правда, надо с корнем выжигать, мира у Киева с Полоцком уже никогда не будет. К тому же, у Мономашичей своих сыновей взрослых полно, а тут целое княжество освободится, будет куда детишек пристроить. В общем, Кирюха, все полоцкие князья (сколько их там, пятеро, что ли?) повторят судьбу Всеслава Полоцкого и Глеба Минского — либо в поле полягут, либо в киевских порубах [2]сгниют.
— Гм… Сурово мыслишь, Федор…
— Кирюш, ты что и впрямь стариком стал? Не понимаешь?
— Да все я понимаю, Федька! — Дед досадливо поморщился. — Война рядом с племяшом моим пройдет — Славкиным сыном. Не дай Бог полоцкие князья его на свою сторону перетянут, Мономашичей-то ему любить не за что.
— Ну, и как спасать будем Вячка?
— Придумаем… Время еще есть. — Дед вопросительно глянул на друга. — Есть ведь, Федя?
— Ну… — Федор поколебался. — Пока с половцами разберутся, пока другие неурядицы утрясут… Года два, Кирюша. Думаю, что года два у нас есть.
— Вот и ладно. Мы с тобой не старые еще, два года, Бог даст, проживем. А там вон и Михайла в силу входить начнет… Да в конце-то концов! — Вдруг обозлился дед. — Свой-то ум у Вячеслава должен быть, моим же сыновьям почти ровесник! Жизнь повидал, при урогском и ляшком королях покрутился… Не дитё!
"Злится лорд Корней! Верный признак: не знает, что делать. А что тут сделаешь? Мономашичи старшего сына Ярослава Святополчича не могут во врагах не числить. Найдут повод и кокнут. А дед себя считает обязанным его защитить, да и Федор Алексеич, похоже, так же мыслит. Блин! Делай, что должен, и будет то, что будет. Втравимся так, что костей не соберем, Мономашичи цацкаться не станут, прихлопнут, как мух. Взять бы и найти Вячеславу Ярославичу новое княжество, а дед при нем воеводой, а Федор — главой боярской думы… Бред собачий!".
— Давай дальше, Федя, чую, что про главную кровь ты еще и не начинал. Так?
— Так, Кирюша… А может, по чарочке сначала?
— Наливай. Михайла, тебе спать не пора ли?
— Деда! Мне же через два года шестнадцать будет! Вы как раз про те времена говорите, когда мне службу начинать. Дозволь остаться! Федор Алексеич! — Мишка умоляюще глянул на хозяина дома. — Ну где я еще такое услышу? Дозволь еще с вами посидеть, я же не мешаю!
— Ну что, Федя, пусть остается? Ладно, сиди, слушай, мотай на у… На что ты там мотаешь?
— На… — Мишка с трудом сдержал лезущее наружу слово. — На палец мотаю, деда.
— Это ты зря! — Боярин Федор хихикнул и подмигнул деду. — Руки у воина должны быть свободны, на другое место мотать надо!
— Там уже не помещается! — Мишка все же не удержался. — Не дорос еще до ваших статей!
Га-га-га! Корней с Федором дружно загоготали, потом с удовольствием опрокинули чарки и принялись закусывать.
"Ну что за мужики! Только что о смертельных, без преувеличения, делах говорили, а теперь ржут, как жеребцы. Привыкли всю жизнь по краю ходить, а в перерывах оттягиваться… Федор, конечно, прибедняется, что не воин. Попробуй столько лет сидеть в глухомани, дань с язычников собирать и живым остаться. Но берет явно не силой — на погосте всего-то десятка три ратников, и из них половина княжьи, а половина — боярская дружина самого Федора. Умен, слов нет, умен. То-то у него деревеньки и тут есть, и на восточном берегу Случи. А семьи нет, ни жены, ни детей. Что-то не так, надо бы деда потом выспросить или мать".
— Давай, Федюша, вещай далее, но помни: тебя будущий сотник слушает и… хе-хе, куда надо мотает!
— Думаешь, станет сотником? — Федор Алексеич испытующе оглядел Мишку. — Хватит силушки?
— А куда он денется? Если не станет, пусть на том свете мне на глаза не показывается! Выпорю!!! А ты, Михайла слушай и мотай… Тьфу, привязалось! Давай-ка, Федя, еще по одной!
"И как Вам, сэр Майкл, перспектива стать сотником? Мало! Не знаю почему, не знаю для чего, но мало! Спинным мозгом чую: больше надо! Пять сотен, десять… Сто! ЗДЕСЬ это тьмой называется. Не хочу, как дед, в майорах обретаться, хочу быть корпусным генералом! А Владычицей Морскою не желаете, сэр? И чтобы золотая рыбка на посылках?
Стоп! Откуда это все лезет? То желание командовать десятитысячным корпусом, то новое княжество для дедова племянника… между прочим, моего двоюродного дядьки. Подсознание что-то пытается подсказать? Или просто дурь? Подождем, если подспудно вызревает какая-то идея, то со временем вылезет более отчетливо, а если дурь, то забудется. Федор уже, кажется, к самому интересному перешел, слушайте, сэр, и мотайте… Блин, да что ж такое-то?".
— Когда это все закрутится, я, Кирюша, сказать пока не могу. — Федор говорил раздумчиво, тщательно подбирая слова. — И никто пока не может. Мстислав немолод — полсотни вот-вот сравняется. Сколько он еще проживет? Как отец — до семидесяти двух? Если так, то часть братьев, а может и все, не так, так эдак, в мир иной перейдут. Тогда посадить после себя наследником старшего сына у него может получиться.
Тут, Кирюша, время важно. Целое поколение (а лучше два) должно вырасти при Мономаховом роду на Киевском Великокняжеском столе. Чтобы казалось, что иначе и быть не может, чтобы иного и помыслить не могли. Если проживет Мстислав еще лет двадцать, так и будет. Сыновья подрастут, осильнеют. Снова, как нынешние Мономашичи, спина к спине вокруг Киева встанут. Мономах еще не царь, и Мстислав царем не будет, а вот если Всеволод Мстиславич Новгородский от отца Киевский стол примет, тогда будет у нас царь и царство. Единое, сильное, способное не только от врагов оборониться, но рубежи раздвинуть.
Федор Алексеевич помолчал, передвинул туда-сюда по столу чарку, вздохнул и продолжил.
— Только не верится мне, Кирюша, в такое благолепие. Так и знай: проживет Мстислав меньше десяти лет, и не видать нам с тобой тогда спокойной старости. Всеволод Новгородский слаб, против дядьёв не устоит. Я тебе не зря сказал, что Мстислав Мономашич последний из князей, кто новгородской силой на Киевский стол садится. Сам Мономах пришел в Киев из Переяславля — с границы Дикого Поля. С сильным войском и славой защитника Русской Земли.
Сила и слава, Кирюша, вот ключ от Киева, а не Листвичное право и прочие уставы, ряды и уложения. Власть не дают, власть берут! Не доживет Мстислав до шестидесяти, придет третья кровь — самая большая и страшная! Первым на Киевский стол взберется Ярополк Переяславльский. Спросишь: почему? Войско! Войско, которое все время в готовности, которое что ни год, то воюет, которое постоянно пополняется удальцами, не желающими дома сидеть, а готовыми головой рискнуть ради славы и добычи.
Надо ли объяснять, что дружины и ополчения других князей против него ничто? Но на всю Русь его силы, конечно, не хватит, и братья начнут дележ земли. Вот тогда-то… Так что, Кирюша, на спокойную старость не рассчитывай. Копи силу, воспитывай вот их, — Федор хлопнул Мишку по плечу так, что тот чуть не слетел с лавки — и молись, чтобы племяш твой Вячеслав Ярославич Клёцкий дожил до того смутного времени, когда возможным станет все!
* * *
На очередной дневке Мишка вспомнил о том, что собирался расспросить мать о боярине Федоре. Время было как раз подходящим — Анна Павловна, пристроившись у костра, над которым висел котел, крошила на разделочной доске солонину. Мишка присел на бревно рядом с матерью и спросил:— Мам, а чего это у Федора Алексеича ни жены, ни детей? И живет он один в глухомани, а ведь заметно, что не глуп и образован.
— Еще бы незаметно было! — Отозвалась мать. — Он когда-то при Великом князе Святополке Изяславиче большим человеком был — в посольских боярах ходил. Сам послом, правда, не разу не был — в возраст почтенный не вошел, но советником при послах ездил много раз.
Только вот, не повезло ему в жизни. — Мать сочувствующе вздохнула. — Умный он, добрый, когда-то весельчаком был. Первый раз женился… — Мать поколебалась, но, видимо, все же решила не кривить душой. — Первый раз он женился, как говорили, не по любви — из выгоды. В жены себе взял дочь ближнего боярина великокняжеского. Видать Бог его за это и наказал. Чуть больше года прожили и жена его умерла во время родов. И ребеночка лекари тоже спасти не смогли.
Прошло сколько-то лет, года три, наверно, и поехал Федор Алексеич с посольством к ляхам. Дружок его князь Ярослав Святополчич на дочери короля Болеслава жениться надумал. Ну сватовство, да еще королевское… Пьянки-гулянки, пиры, охоты… Приглянулась боярину Федору одна паненка, Кристиной звали — дочка кого-то из ближников князя Мазовецкого. И он, говорили, ей по сердцу пришелся. В другой раз поехал Федор Алексеич в Краков — невесту к жениху везти, а на обратном пути остановились у Князя Мазовецкого в замке. Тут Федор возьми, да и посватайся к Кристине.
Отец ее, не упомню уже, как его звали, ни да, ни нет не сказал, но обнадежил. Видать, хотел сначала вызнать как следует все про будущего зятя. Ну, отгуляли свадьбу, Ярослав Святополчич с молодой женой зажил, а Федор все мается. В конце концов попросил Федор князя Ярослава помочь в сватовстве, а для начала, послать его с каким-нибудь поручением к князю Мазовецкому, очень уж ему Кристину повидать хотелось.
Ну, для дружка старинного князь Ярослав расстарался. Отправил с боярином Федором грамоту, а в ней попросил князя Мазовецкого похлопотать об удаче в сватовстве. Мол, боярин Федор Алексеич мой друг старинный, человек достойный, у самого Великого князя в чести. Федор по дороге Кристину навестил и такая у них любовь сделалась, что уговорились сбежать вместе, если отец на женитьбу не благословит. Но оказалось, что зря сговаривались, князь Мазовецкий, как грамоту ярославову прочел, так сразу и велел свадебные подарки готовить. "Я сам", говорит, "Сватом у тебя буду, мне не откажут!".
Федор, конечно, рад радёшенек, единым духом слетал в Киев, получил благословение у родителей — они еще живы были тогда — и обратно в Мазовию. Весна, распутица, реки разлились, чуть не утонул по дороге, но разве мужика в таком деле удержишь? Приехал, а подарки подносить и некому! Вместо усадьбы отца Кристины, только стены закопченные — пруссы перед самой ростепелью набег на Мазовию учинили. Рассчитали, поганцы, что по половодью за ними никто в погоню не пойдет.
Федор Алексеич — к князю Мазовецкому, то утешил: трупа Кристины на развалинах не нашли, значит, жива — в полон увели. Погоди, говорит, реки в берега вернутся, пошлю дружину в Пруссию, глядишь, и невесту твою отыщем. Ну, Федор на месте, конечно, усидеть не смог, поехал к князю Ярославу во Владимир-Волынский. Тот другу посочувствовал, дал три сотни латных для похода на пруссов, Ратнинская сотня тоже пошла, не мог Корней Агеич друга в беде бросить.
Лето в тот год рано началось, жара, сушь, ратники в доспехах так упревали, что бывало без памяти с коней валились, один Федор, как железный, не ест не спит. Как какого прусса живым возьмут, сам пытал страшно, все дознавался, где нужно его невесту искать. Нашли, все-таки, на одном хуторе. Батюшка Корней рассказывал, что поверить не мог, будто красавицей была — худая, страшная, в волосах седые пряди, это в шестнадцать-то лет! А на шее полоса синяя и кожа ободрана — руки на себя наложить пыталась, да не дали, успели из петли вынуть.