Красницкий Евгений. Отрок, часть 9

Отрок.
Часть 9

   Князья, упоминаемые в этой части, и места их княжения в 1125 году.
 
    Полоцкие князья (Изяславичи - потомки старшего сына Владимира Святого):
   Борис Всеславич - Полоцк
   Святослав- Витебск
   Глеб Всеславич - Минск
   Рогволд Борисович - Друцк
   Всеволод Давыдович - Городно (только город, Городненского княжества еще нет)
   Мономашичи:
   Мстислав - Киев
   Ярополк - Переяславль
   Вячеслав - Туров
   Андрей - Владимир-Волынский
   Ростислав - Смоленск
   Юрий (впоследствии получивший прозвище "Долгая рука") - Суздаль
   Агафья - дочь Мономаха, жена Всеволода Городненского - Городно
   Елена Мстиславна - последняя жена Ярослава Святополчича, которую он выгнал вместе с малолетним сыном Юрием, поссорившись с ее дедом Мономахом - Клецк.
 
    Святополчичи (потомки великого князя Святополка Изяславича - старшего внука Ярослава Мудрого):
   Ярослав Святополчич - друг юности Корнея Лисовина - убит при попытке вернуть себе волынское княжение с помощью поляков и венгров.
   Изяслав Святополчич - Пинск
   Брячислав Святополчич - отправлен Мономашичами из Турова в Пинск к брату.
   Аграфена (вымышл.) - внебрачная дочь Святополка Изяславича, жена Корнея Лисовина (умерла).
   Вячеслав Ярославич - старший сын Ярослава Святополчича (через Аграфену Святополковну, племянник Корнея Лисовина) - Клецк
   Юрий Ярославич - сын Ярослава Святополчича и Елены Мстиславны - Клецк
 
    Необходимые пояснения.
   Святополк Изяславич сидел на киевском столе в полном соответствии с лествичным правом, как старший внук Ярослава Мудрого, после него должен был сесть в Киеве Олег (Давид) Святославич Черниговский, но Мономах незаконно опередил его. После смерти Олега Черниговского все его потомки автоматически лишились права на великое киевское княжение - таково было требование лествичного права.
   В следующем поколении Рюриковичей первенствующее право на Киевский стол имели сыновья Святополка Изяславича: Ярослав, Изяслав и Брячислав. Ярослав был убит, а двух других братьев незаконно обошел сын Мономаха Мстислав Владимирович. При этом создалась ситуация, когда, после смерти всех внуков Ярослава Мудрого, формально, на великое княжение не мог претендовать никто, кроме Мономашичей и Святополчичей. Таким образом, династическая политика Мономаха и Мономашичей имела целью оставить права на Киевский великокняжеский стол внутри их рода. Святополчичи - Изяслав и Брячислав - были лишь формальной помехой, так как реальной силы противостоять Мономашичам не имели, а сыновья убитого Ярослава Святополчича - Вячеслав Ярославич и Юрий Ярославич - утратили все права на Киев после гибели отца, так на великом княжении и не побывавшего.
   Фактически, нормы лествичного права Мономахом и его потомками были разрушены, и с этого периода истории Киевской Руси доминирующим аргументом, подкрепляющим претензии на великое княжение, стала сила.

Глава 1

   Июль 1125 года. Село Ратное.

   За несколько дней до начала похода Младшей стражи на земли боярина Журавля
   - Так, Леха, разговор у нас с тобой будет такой, что, конечно, за чаркой оно способнее было бы, - сотник Корней с неприязнью глянул на водруженный в центре стола кувшин с квасом - однако дела так складываются, что не до пития нам сейчас. Кхе... но узнать, как ты себя в дальнейшем среди ратнинцев мыслишь, мне надо до того, как речь о серьезных делах заведем. Хотя... - Корней снова глянул на кувшин и поскреб в бороде. Хотя, это дело тоже несерьезным не назовешь... Ну, чего ты на меня уставился, будто не знаешь, о чем говорить хочу?
   - Догадываюсь, дядька Корней: об Анюте.
   Алексей не притворялся непонимающим, не прятал глаза, но так же, как и Корней, пошарил взглядом по столу и, не обнаружив никаких напитков, кроме кваса, повел плечами, словно на нем неловко сидела одежда.
   Два сотника - тертые и битые мужики, повидавшие в жизни всякого и, по части воинского да жизненного опыта, если и не равные друг другу, то достаточно близкие, сидели за столом в большом доме лисовиновской усадьбы, практически копируя позу собеседника - спина выпрямлена, плечи расправлены, правая рука с отставленным локтем упирается в бедро, ладонь левой лежит на краю стола. Всего-то и разницы, что левая рука Алексея лежала на столешнице неподвижно, а Корней нервно барабанил пальцами по дереву и воинственно выставлял вперед бороду.
   Ситуация была непроста - разговор явно принимал такой оборот, что от того, как он сложится и чем закончится, будет зависеть вся дальнейшая жизнь Алексея в Ратном. По обычаю, все, вроде бы, было ясно и понятно - разговор старшего с младшим, разговор главы семьи с побратимом его погибшего сына, который и так, вследствие обряда побратимства, считался вровень с родней, да еще и собирался усилить это родство через женитьбу на вдове побратима. Обычай давал Корнею, по сути, отцовские права и налагал на Алексея сыновние обязательства. По ситуации, тоже все было ясно и понятно - беглый и беззащитный нищий одиночка прибился к могущественному, по местным понятиям, клану, и был обязан выразить почтение и подчинение главе рода.
   Однако, во всей этой "ясности-понятности" присутствовало множество "но", главным из которых была сама личность Алексея. Княжий человек в немалых чинах, женатый в прошлом на боярышне и сам прошедший возле самого боярства, которого не удостоился лишь волей неблагоприятных обстоятельств; атаман разбойной вольницы умевший подчинить и держать в узде самых, очень мягко говоря, разных людей; удачливый командир, побеждавший и переигрывавший степняков на их территории и в привычных им условиях; наконец, беспощадный убийца, сам способный оценить число своих жертв только с точностью "плюс-минус сотня". И в то же время: заботливый отец, мужчина, сохранивший (или возродивший?) чувства, которые испытывал в молодости к невесте друга, наставник, воспитывающий подростков умело и без излишней жестокости, вопреки собственным заявлениям о том, что делать этого не умеет.
   Как сложить из двух очень непростых зрелых мужчин пару "строгий батюшка - почтительный сын"? Как сделать его своим, не ломая, но и не дав лишней воли? Как избежать длительного противостояния двух сильных характеров, почти наверняка способного закончится разрывом? Корней намеренно не выставил на стол ничего хмельного. Конечно, можно было посидеть, выпить, "поговорить за жизнь" и правильно понять друг друга, в чем-то согласиться, в чем-то установить границы, через которые ни тот ни другой не будут переступать. При соблюдении разумной умеренности, совместное возлияние вполне способно облегчить взаимопонимание и породить доброжелательные отношения, и оба собеседника прекрасно умели "соблюсти плепорцию", сохраняя ясный ум при ослабленной хмельным сдержанности, но... НО! Это был бы договор равных, а Корнею требовалось подчинение! Причем, добровольное - без потери лица!
   Ломать, пользуясь обстоятельствами, зрелого и крепкого мужчину, Погорынский воевода не хотел, да и было бы это непростительной расточительностью - Алексей требовался главе рода Лисовинов таким, каким он был. Допускать же даже видимость равенства, пусть даже не выражающегося открыто, пусть "всего лишь" подразумевающегося, Корней не хотел и не имел права - подчинение должно быть недвусмысленным, не оставляющим ни малейших лазеек или недоговоренностей. Ни сейчас, ни в сколь угодно отдаленном будущем, у Алексея и мысли не должно возникнуть о претензиях на главенство в роду, и в то же время, он должен быть предан роду Лисовинов "со всеми потрохами".
   - Не об Анюте, а о тебе с Анютой! - Корней слегка прихлопнул ладонью по столу. - Она, если по жизни, давно стала своей, ратнинской - вдова десятника, пятерых детей родившая, из них двух будущих воинов, хозяйка отменная, одна из самых уважаемых баб в селе и... все такое прочее. Это по жизни. А по душе, так дочка мне родная, роднее некуда, я за нее кому хочешь...
   - Я тоже! - Алексей схлестнулся взглядами с главой рода Лисовинов так, что стало ясно: в его список "кому хочешь", запросто, попадает, если так сложится, и сам Корней Агеич. - А к твоим похвалам Анюте могу еще добавить: красавица, умница, умелица! Для всей Младшей стражи второй матерью умудрилась стать, девки в ее руках прямо расцветают - хоть за бояр замуж отдавай...
   - Так чего ж ты хороводишься, да не сватаешься?! - Корней по-бабьи всплеснул руками. - Ратнинские сплетницы уже мозоли на языках набили... девки у них расцветают, понимаешь, а какой пример вы с Анютой тем самым девкам подаете?
   - На сплетниц оглядываться не приучен! - Чем больше горячился Корней, чем жестче и напряженнее становился Алексей. - Тем более что без толку - если сейчас они о нас треплют, что, мол, не сватанные и невенчанные, то, поженись мы с Анютой, будут трепать про то, как баба под венец полезла, когда у самой дочки на выданье. Этих балаболок только одним способом угомонить можно - языки поотрывать, и лучше, если б вместе с головами. Так что, сплетнями ты меня, дядька Корней, не попрекай... про тебя самого, да про Михайлу такое несут... а про Аньку с Машкой, среди отроков обретающихся, так и вовсе...
   - Я с тобой не про сплетни, а про Анюту! - Корней, видимо сам не замечая, уже повысил голос почти до крика. - Ты мне дочку не позорь!!!
   - Хватит, дядька Корней! - Алексей не изменил позы, только слегка приподнял пальцы ладони, лежавшей на столе, обозначая останавливающий жест. - Посвататься могу хоть сейчас и отказа, ни от тебя, ни от Анюты не опасаюсь...
   - Ишь ты как! Не опасается он...
   - ... Не опасаюсь! - напер голосом Алексей. - Но на разговор ты меня, дядька Корней, зазвал не из-за сватовства!
   - Да? А из-за чего же? - Коней саркастически покривил рот и шевельнул своим жутким шрамом, вертикально проходящим через левую сторону лица. - Поведай увечному, да убогому: что ж это ты такое прозрел, мудрец всеведающий?
   - До чего же вы с Михайлой похожи! - совершенно неожиданно для собеседника сообщил Алексей. - Он тоже, совсем как ты, порченой бровью шевелит, когда кого-то пугнуть надо. Только я-то всяких рож насмотрелся... был у меня в ватаге один умелец, так он навострился лицо от головы отрубать - так и лежали рожи отдельно, занятное зрелище, я тебе скажу!
   - Кхе... - неожиданный пассаж Алексея сбил Погорынского воеводу с настроя. - Ты что несешь?
   - То же, что и ты, дядька Корней. Ты - про свадьбу, я - про рожи, а о деле молчок. Ну, если ты не хочешь, могу я начать. Думается мне, что через разговор про нас с Анютой, решил ты выведать: в чем и насколько мне доверять можно, а узнать это тебе понадобилось из-за того, что вскорости у тебя каждый надежный человек на счету будет.
   - Кхе! Ну-ну, интересно, дальше давай.
   - Могу и дальше. То, что вчера к тебе боярин Федор приехал, я знаю, то, что вы с ним полночи за разговором просидели - тоже. Сидели только вдвоем, тихо, и выпивки вам принесли совсем чуть, а больше вы не требовали. И спал ты после того разговора плохо и мало - вон глаза какие красные, а рожа серая. С хорошими вестями так не приезжают, значит, новости были плохие.
   - Кхе...
   - Дальше. Здесь у нас новости тоже невеселые. Хотели мы узнать: кто это к нам соглядатаев подсылает? Узнали. Легче от того стало? Нет, только забот прибавилось. Бунт мы подавили, легче стало? С одной стороны легче - зубы показывать в твою сторону теперь поостерегутся, но с другой-то стороны Михайлу теперь и взаправду Бешеным Лисом считают - на полном серьезе прозвище пристало, и не по доброму, а со злостью величают! Я, дядька Корней, очень хорошо знаю, как это - злые взгляды спиной чувствовать, на себе испробовал. И как эти взгляды в острое железо обращаются, тоже знаю. Ну и еще: семьи бунтовщиков ты выслал, но куда делись бабы, которые Михайлу прилюдно прокляли, никто не знает. А это - не шутки, если помнишь, Пелагея поклялась обоих сыновей воинами вырастить и в ненависти к Лисовинам воспитать.
   - Кхе... было дело.
   - А не приходило тебе в голову, что их люди Журавля увели? Бабы-то они бабы, но не холопки же, а жены воинов - рассказать о Ратном и ратнинской сотне могут многое такое, что и соглядатаям не высмотреть. Что ж получается? Мы, через Иону, кое-что о Журавле узнали, Журавль, через Пелагею и других баб, кое-что узнал о нас. И выходит, если задуматься, что столкновение между нами и Журавлем неизбежно, а возможности его нам толком неведомы. И тут является твой дружок Федор и приносит какую-то заботу извне! Очень вовремя! Хоть пополам разорвись! - Алексей состроил вдохновенно-поэтическую мину былинника-сказитеся и протяжно загнусавил: - И призывает меня, после всего этого, воевода Погорынский боярин Корней Агеич, да вопрошает: "Почто на Анюте моей разлюбезной не женишься?". Яснее ясного: аз многогрешный воеводе надобен и ищет оный воевода привязь, которая меня возле него удержать могла бы, даже и в любой крайности. И так боярин Корней этой мыслью увлекся, что все на свете позабыл! - Алексей в упор глянул на собеседника и добавил уже обычным голосом: - Даже и то, что никакой привязи мне не требуется.
   Корней криво ухмыльнулся, показывая, что оценил насмешливую язвительность собеседника, и отрицательно покачал перед собой указательным пальцем.
   - То, что тебе деться некуда, еще не привязь! - невольно подтвердил он правильность догадки Алексея. - Это тебе с Саввой болезным с места стронутся трудно, а был бы ты один...
   - Один?! - Алексею, все-таки, изменила выдержка и он подался вперед, упершись животом в край стола. - Да пойми ты старый... обрыдло мне одному, как зверю... семьи хочу, дома нормального, житья человеческого!
   - Ну, так женись! - снова повернул на проторенную дорожку Корней. - Будет тебе и дом, и семья, и житье человеческое, глядишь, и детишек еще прибавится. Вы с Анютой еще не старые... даже я, ветхий да увечный, сподобился, а уж вам-то!
   Корней откровенно "бил ниже пояса" - с одной стороны подкидывал наживку, с другой, ставил младшего по возрасту собеседника в положение, когда по обычаю тот должен был начать уверять воеводу Погорынского в том, что тот еще совсем не стар, мужчина в самом соку, и вообще: "ноги в этом деле - не главное". Алексей на подначку не повелся:
   - Не о том говорим! - Старший наставник Младшей стражи досадливо повертел головой, но сила обычая все же взяла верх: - Благодарствую, конечно, на добром слове, честь мне великую оказываешь, батюшка Корней, и без того облагодетельствован тобой непомерно, до конца дней своих молить о тебе Господа...
   - Будет дурака-то валять! - прервал Алексея воевода. - Вижу же, что злишься, хоть обычай и блюдешь... ладно, хоть блюдешь, от других-то и того не дождешься. В чем дело, чем недоволен?
   - Прости, что перечить осмеливаюсь...
   - А ну, кончай! - Корней снова повысил голос. - Что ты кривляешься, как... как Кузька в циркусе?
   Оба собеседника озадаченно умолкли - Корней, сам изумившись пришедшему в голову сравнению, Алексей, не поняв о чем идет речь.
   - Кхе... - Корней ухмыльнулся, вспоминая пребывание в Турове и враз подобревшим голосом спросил: - Так что тебя не устраивает? С Анютой у тебя все сладилось, Савва твой к ней душой прислонился, со мной породниться, сам говоришь, честь великая, и я не спорю: зятем видеть тебя буду рад и... да чего уж там, прав ты - нужен мне человек, которому, как себе верить буду... Лавруха-то мой мякина мякиной - нет в нем братниной твердости, и не будет. - Воевода запнулся и добавил уже совсем негромко: - Эх, Михайле бы годков десяток прибавить, в отца покойного пошел... - Еще немного помолчал и, тряхнув головой, словно отгоняя пустопорожние мечтания, повторил вопрос: - Так что тебя не устраивает?
   - Все так, дядька Корней. - Отозвался Алексей. - И с Анютой, и Савва, и честь... да только... Ну поставь себя на мое место! Кто я? Ни кола, ни двора, сотник без сотни, погорелец беглый. Кем в семью войду, приживалкой? Женюсь или за жену выйду? Кем себя чувствовать буду, что люди обо мне говорить станут? Из милости подобрали, с бабой благополучие себе приспал?
   - Сам говорил, что на сплетни наплевать...
   - Это не сплетни, это моя цена в людских глазах! На всю оставшуюся жизнь! Как бы ни сложилось, что бы ни произошло, всегда найдется кто-то, кто попрекнет или усмехнется. А я ведь не стерплю - кровь пущу. Но даже и это не самое страшное, страшнее другое - постоянно ожидать насмешки или попрека. Всю жизнь, каждый час! Ты бы так смог? И можно ли полностью доверять тому, кто, вместо того, чтобы о деле мыслить, постоянно оглядывается: что обо мне подумают, что скажут? Тебе надежный человек нужен или такой, который однажды Ратное и ратнинцев возненавидит? Не боишься, что из меня опять Рудный Воевода вылезет?
   - Ну, ты, Леха, страхов развел...
   - Погоди, дядька Корней! - Алексей уже не обозначил, а полностью воспроизвел останавливающий жест, выставив перед собой руку ладонью вперед. - Еще об одном подумай! Сам говоришь, что Анюта тебе, как родная дочь, так за что же ты так ее унижаешь - в ошейник для нужного тебе человека превращаешь? Она же умница, все понимает...
   - Ну, Леха, это ты уж и совсем заехал! Унижаю, скажешь, тоже... Стезя у баб от веку такая. Ибо сказано... э-э... "Она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы". Вот!
   - Ага: и "добрый перед Богом спасется от нее". Это мне-то от Анюты спасаться? Не я "заехал", а ты, дядька Корней.
   - Кхе!
   - Ладно, хватит нам вокруг, да около, ходить. Мне Анюта рассказала, как ты в крайности бедственной в пастухи подался, лишь бы на подачки не жить. Я, ты уж прости, тебя не хуже, поэтому вот тебе мой сказ! Пока я сам из ничтожества не поднимусь, в зятья мне к тебе мне идти зазорно. Когда сочту себя достойным, сам приду и в ноги тебе паду, чтобы Анюту за меня выдал. От помощи не отказываюсь - не к чужим людям пришел, к семье побратима покойного, но подняться я должен сам, да так, чтобы ни у кого сомнения это не вызывало.
   Что же касается верности и преданности тебе, то даже и слышать о таком из твоих уст мне странно и обидно - коли мы с Фролом покойным побратались, ты можешь на меня рассчитывать, как на него самого. Всегда! Если тебе этого мало, то могу клятву на оружии принести, если же где-то в округе капище перуново сберегается, то и на крови...
   - Не надо! Верю... Не держи зла на старика, Леха, верю я тебе, иначе и не было бы у нас этого разговора. Но пойми меня и ты... тебе ж приходилось людьми командовать, должен знать: одно дело я - Корней, отец побратима твоего, и совсем другое дело я - воевода Погорынский. Как родню, а ты, считай, родня, сына вместо, я тебя оберегать обязан, но, как воевода, может так случиться, я тебя и на смерть послать буду должен. И это, сынок, са-авсем разные вещи. Но сейчас ты мне доказал, не словом, а делом: есть в тебе гордость мужская, и она тебе не даст увильнуть, если мне доведется такой безжалостный приказ отдать. Верю!
   - Дядька Корней...
   - Батюшка! Отныне дозволяю и велю тебе, Алексей, называть меня только так! И никаких дядек!
   Алексей дернулся, было, подняться из-за стола, Корней тоже, начал ответное движение - по всем канонам, вроде бы надлежало им заключить друг друга в объятья, сыновние и отеческие, но оба, уже немолодые и не склонные к сентиментальности, устыдились своего порыва. Секундное, даже меньше, чем секундное, промедление, и все закончилось - теперь проявление чувств оказалось бы фальшивым и показным. Оба это ощутили и оба, почти одновременно сделали вид, что просто поудобнее усаживаются на лавке. Помолчали, чувствуя неизвестно откуда взявшуюся неловкость. Корней принялся массировать пальцем шрам на щеке, а Алексей, чисто машинально, вытащил из-за пояса деревянные четки - подарок сарацинского купца.
   - Кхе... Это что у тебя, Леха?
   - Четки. Неужели не видал никогда?
   - Видал, почему не видал? Только, все как-то не выходило спросить: для чего эта игрушка?.
   - Хорошая вещь, мне один сарацин подарил, успокаивает, думать помогает... ты, наверно замечал, что некоторые, когда задумаются, что-нибудь в руках теребят. Еще полезно, когда сердишься или огорчаешься сильно - так, вот, поперебираешь зернышки, и вроде бы легче становится. Вообще-то, они для молитв придуманы, но сарацины и другие южные люди давно пользу от четок поняли. Бывает, разговариваешь с таким, он сидит, слушает, а сам четки перебирает, и на лице ни одной мысли - спокойное, неподвижное, благостное такое. Безделица, а внутренний покой сохранять помогает.
   - Понятно... - Корней протяжно вздохнул. - Эх, по чарочке бы сейчас... в самый раз для внутреннего покоя.
   - Хорошо бы... - согласился Алексей и мотнул головой в сторону двери - ...так, может?..
   - Нет. Сейчас Федор и Осьма подойдут, разговор серьезный будет, голова нужна ясная.
   - Так ты ж, дядь... батюшка, говоришь, что у тебя от этого только ум острее делается!
   - Да, говорю! - Коней расплылся в хитрой улыбке. - Но только тем, кто меня от пития удерживать пытается! А если наоборот, то и я наоборот. Жена, покойница, бывало... М-да... Слушай, Леха, пока посторонних нет, хочу тебе кое-что сказать. - Корней немного поколебался, но все-таки продолжил: - Мы с тобой люди воинские, и кому из нас раньше помирать доведется, одному Богу известно. Лавруха-то мякина, с воеводством не совладает... Хочу, чтобы ты мне пообещал: если меня не станет, до того, как Михайла в возраст войдет, присмотри, чтобы парня не заклевали, да чтоб он дури не натворил. Проще говоря, пригляди за воеводством, но только до того срока, как Михайла повзрослеет! Обещаешь?
   - Но Лавр твой наследник...
   - Потаскун он блудливый, а не наследник! Это ж надо доиграться до того, что бабы шепчутся, будто он себе хрен железный выковал, да что-то с заклятьем напутал, и теперь эта оглобля ему ни днем, ни ночью покоя не дает! Или в кузне сидит, как пришитый, или на выселки усвищет - болтают, что у него там аж четыре бабы - или наклюкается, как свинья и у Таньки прощения просит. Четвертый десяток, а вразумлять, как отрока приходится... убью, как-нибудь, сгоряча.
   - Это верно, что он с Анютой...
   - Не суди! - Корней неожиданно громко пристукнул костяшками пальцев по столешнице. - Не смей, слышишь? Ни при мне, ни при ком, а если ее попрекнуть посмеешь... Ты сам подумай: остаться вдовой с пятью детьми и свекром немощным. Как тут мужской опоры не начать искать, тем более, что Лавруха с Фролом близнецы, на одно лицо? Обычай старый знаешь? Жену убитого брата...
   - Знаю, батюшка, и не попрекну никогда, даже и не сомневайся ни на миг. Я о другом сказать хочу: может быть у Лавра-то, как раз из-за этого все и пошло?
   - Из-за чего, из-за этого?
   - Ну, было же время, когда он главой рода стал. Неожиданно, в бедствии, но не испугался - принял все на себя и справился! Ведь справился же? Ты от него, наверно и сам не ожидал?
   - Кхе... ну... как-то ты, Леха, все повернул... А куда ж ему деваться-то было? Единственный взрослый муж в семье, бабы, детишки, да я - безногий, почти слепой, голова трясется...
   - Хозяйство до разора не довел, никто в семье не умер, не занедужил, не покалечился? - Алексей так уверенно принялся перечислять признаки благополучия, словно все происходило у него на глазах. - Дети присмотрены, поле вспахано, скотина ухожена? И Анюта, благодаря ему, здоровье телесное и духовное сохранила. Так?
   - Ну... как бы, так.
   - А чего ему это стоило? Ты вспомни, батюшка: Фрол во всем первым был, Лавр, будто в тени брата обретался. Только в кузне себя настоящим человеком и чувствовал - там-то ни ты, ни Фрол ничем упрекнуть, ничего указать ему не могли. Ведь так?
   - Кхе...
   - Миновала беда, и что? Доброе слово, за то, что все на себе тащил, он о тебя, батюшка, услышал?
   - За что? Это обязанность его была! Меня тоже никто не благодарил! При мне сотня никогда таких потерь не несла, а как я вернулся, что? Бунтом встретили!
   - И заплатили головами! По справедливости. Но Лавра-то за что казнишь?
   - Казню?
   - Да! Пришлось Лавру принять всю семью и хозяйство на себя - принял. Не жаловался, не причитал, даже виду не показывал, что трудно ему. А потом? Все опять на круги своя! Постоянные сравнения с покойным братом, тебе ли, батюшка, не знать, что с покойником в любви ближних соревноваться невозможно? Постоянные напоминания, что он "мякина". Это Лавр-то, который, самое меньшее, года два на себе все тащил! От Анюты дитя ждал - не дождался, от Татьяны - тоже. Его кто-нибудь пожалел? Ты оздоровел и вернул его туда, где он при жизни Фрола был! Только теперь первый во всем не Фрол, а Михайла. Ладно жалость - она для баб, но благодарность, оценка по достоинству где? Нету! Это казнь, и не спорь!
   - Ишь ты, как заговорил...
   - Прости, если сгрубил, но там где я несколько лет обретался, за такое не слова обидные говорят, а нож в спину всаживают, и грехом это не считается. Ты же сотник, боярин, воевода, неужто не знаешь, что не оценить мужа по достоинству - хуже, чем обмануть? Постоянно напоминать о недостатках, которые исправить невозможно - медленно убивать! Знаешь, почему у него любовницы не в Ратном, а на выселках? Потому, что он там, как у себя в кузнице - не чей-то брат неудачный, не "мякина", а честный и сильный муж. Просто Лавр, но для него и это в радость, потому что дома он даже просто Лавром быть не может - либо худший из братьев, либо менее любимый, чем внук. Скажи спасибо, что он только пьет да блудит, обернись иначе, не будь Лавр, как ты говоришь, "мякиной", возненавидел бы он Михайлу, потому что из него вырастает такой же живой упрек ему, каким был Фрол. И на меня бы нож за голенище наточил - из-за Анюты. Добрый он, добрый, и в этом Лавр сильнее и покойного брата и, ты уж прости, тебя тоже. Не лисовиновское это достоинство, как я понимаю, но уж чем наградил Господь, тому и радоваться надо.
   Не обижайся за прямоту, батюшка Корней, и не казнись, такое у начальных людей сплошь и рядом случается - о других помнишь, а на своих - ни сил, ни времени... Я, вот, своих тоже проворонил, иначе, чем ты, но... чего уж теперь. У кого жена умная, такое не слишком заметно, а ты-то вдовец - ни Лавра пожалеть, ни тебе намекнуть, некому было. Татьяна-то сначала вся в свое горе ушла, а теперь над дитем будущим трясется - не повезло Лаврухе с женой... или так уж сложилось.