– Я только глянуть…
– Насмотришься еще, даже надоест. Что ж ты натворил, Мишаня? Разве можно у подранка на пути становиться? Счастье твое, что он уже чуть жив был: ударил и сам упал тут же. Потому, наверно и удар неверным оказался. Повезло. И еще раз повезло - пес у тебя умница. Сюда прибежал и меня к тебе привел. А потом третий раз повезло, когда я его с твоей шапкой домой отослала, он твою подружку лекарку первой нашел. Она тебя, считай из-за кромки и вернула, я бы не смогла. Везучий ты, Мишаня. Только сколько же можно везение испытывать? Рано или поздно везти перестанет. Ладно, отпей еще пару глотков и спи. Сон - лучше лекарство.
– Как он, баба Нинея?
– Даже лучше, чем я думала. Везунчик. Любят его светлые боги.
– Он христианин.
– Он - никто. В нем вообще никакой веры нет, можешь не сомневаться, я знаю.
– Вообще никакой? Так же не бывает!
– Бывает. Трудно таким - надеяться не на кого, кроме себя, да близких людей: друзей, родных. А еще трудно, потому, что самому приходится добро от зла отличать, а не по тому, как вера учит.
– Так за что же его боги любят, если он им не поклоняется?
– А сами боги себе поклоняются? Требы кладут, молитвы возносят?
– Так он, что… Бог?
– Глупостей-то не болтай! Мальчишка он. Может немного необычный, но мальчишка. В каждом из нас есть частица бога, потому, что мы - их потомки. А в нем, наверно, эта частица чуть побольше, чем у других. Вот и все.
– А может, кто-то из богов с его матерью согрешил? Вот и оберегает свое чадо.
– Нет, не чувствую я в нем ничего такого… Нет. Я бы заметила. Человек он. Смертный человек - сын смертных людей, только… Не знаю, как сказать… Есть в нем что-то такое… Ты, когда его лечила, ничего не заметила?
– Что?
– Нет, ты же первый раз… не с чем сравнивать. Потом, может быть, поймешь.
Голоса снова начали удаляться, становиться невнятными…
"Какую подружку Чиф нашел? Юльку? Но эту же Людмилой зовут. А голос похож…".
Додумать мысль Мишка не успел - уснул.
– Михайла! Просыпайся! Смотри, кого я тебе привез!
Голос дядьки Лавра вырвал Мишку из сонного покоя.
– Мишаня, сынок…
– Мама!
– Ань, ну что ж ты плачешь-то? Смотри: живой, здоровый!
– Да какой же здоровый? Ты посмотри на него! Мишаня, сынок, я извелась вся, что ж ты наделал? Пропал, ни слуху, ни духу. Потом Чиф твою шапку принес, не знали что и думать…
– Мама, прости, не мог я иначе. Не хочу я в доме жить, где тебя обижают. Я деду с Немым еще припомню, как они тебя… А жить с ними вместе не буду. Ты не беспокойся, я уже поправляюсь. Баба Нинея говорит, что скоро вставать смогу.
– Да что ж ты говоришь такое, сынок? Разве ж можно так? Нельзя на родичей зло держать. А батюшка Корней чуть не умер. Ты же не знаешь: мы, когда в село вернулись, почти все заболели, а дед Корней тяжелее всех.
– Как заболели? Юлька же написала, что можно возвращаться!
– Да вот так, заболели. Болезнь, оказывается, не прошла, просто все переболели, но умирали почти одни только старики. А кто выздоровел, тот снова уже не заболевал - такая болезнь. Несколько дней человек в жару лежит, кашляет сильно, а потом на поправку идет. Только старики не выдерживали, и Настена не сразу разобралась, как правильно лечить. А когда мы вернулись, она уже все про эту болезнь знала, даже деда выходила, хоть он и старый. Он, да еще староста Аристарх Семеныч теперь самые древние у нас, старше никого не осталось.
– И ты болела?
– И я, но не сильно, дней пять всего…
– И малышня?
– И они тоже, но сильнее всех дед Корней. Он и до сих пор слаб и кашляет еще. Он в бреду все тебя поминал, все хотел идти искать. А как в себя пришел, сказал, что тебя в лесу не найти, но как холода настанут, ты сам на пасеку придешь, чтоб в тепле быть. Туда и собирался за тобой идти.
– Правильно, я так и хотел сделать, да вот не вышло.
– Ты на него зла не держи, он тебя любит, а что озлился тогда, так от горя. Ему же тебя тоже не хотелось посылать, но нельзя было иначе. А тут я еще… Да и не ожидал он, что ты с ножом на него…
– Правильно он все сделал, Аня, - прервал материны причитания Лавр - как настоящий мужик себя повел. Но сейчас уже все, Михайла: батюшка сам жалеет, что так вышло, а Андрей больше никого пальцем не тронет. Никогда. С ним разговор был суровый. Так ему и сказали: или ты пес Корнеев, тогда на цепи сиди, или ты родич наш, тогда и веди себя, как родич. Он все понял.
– Он тоже болел?
– А по нему не поймешь. Вроде бы походил несколько дней смурной, а потом все время около бати сидел, как с ребенком с ним нянчился. Даже хотел тебя искать идти, еле отговорили - добром бы не кончилось. А потом у бати беспамятство прошло, он про пасеку и сказал. Еще сказал, что ты в лесу не пропадешь, можно не бояться.
– А ты, дядя Лавр?
– А мне болеть некогда было: Татьяна чуть жива, да Кузьма с Демьяном…
– А как тетя Таня?
– Поправляется понемногу. Ты все правильно сделал, племяш, если бы мы тогда на пасеке остались, там бы ее и схоронили… Настена сказала: вовремя привезли. Так что, ты - молодец. Пять дней назад Чиф к Юльке с твоей шапкой прибежал, а на шапке кровь. Я коня заседлал, Юльку за спину и погнал. Чиф сюда нас и привел, только с тобой тогда не поговорить было.
– Так я что: пять дней тут валяюсь? А почему на шапке кровь, у меня же голова цела!
– Лосиная, наверно, но мы же не знали.
– Лавруш, ты подарок-то ему покажи.
– О! Забыл совсем! Я ведь в задумке-то твоей разобрался, хитро ты придумал, красота! На-ка, вот, держи.
Лавр положил на постель самострел. Такой, как Мишка и задумывал: с прикладом, как у автомата, с рычагом для взвода ногой.
– Сильная штука получилась: с полусотни шагов щит и доспех навылет пробивает. Ты поправляйся скорее, я тебя с собой на облавную охоту стрелком возьму. Раньше-то что ж ты мне не показал? Если б он у тебя был, ты бы лося и близко не подпустил, завалил бы издали.
– Если б он у меня раньше был, я бы Немого грохнул!
– Я же говорила, Лавр, нельзя ребенку такое в руки давать!
– А с копьем на лося ребенку можно? Да, пацан еще, но вел себя как мужик! И насчет Андрея все, я думаю, правильно понял. Так, Михайла?
– Угу.
– Точно?
– Понял я все, но если он мать хоть пальцем…
– Я его сам кончу, тебя дожидаться не стану! Но он не тронет - тоже все понял.
– Будет вам! Развоевались! - Голос матери стал немного пободрее, видимо мишкин вид и голос ее слегка успокоили. - Ты бы лучше спасибо дядьке сказал за подарок.
– Да, дядя Лавр, спасибо тебе, а как ты догадался? Я же тебе не показывал.
– А когда вещи собирали, мне твоя самоделка и попалась, долго понять не мог, а потом Демка самострел натянуть попробовал и не смог. Вот тут-то я и понял, что ты задумывал.
– Спасибо, дядя Лавр!
– Мишаня, сынок, поедем домой. Что ж ты у чужих людей, как сирота?
В ответ раздался властный голос пожилой женщины, тот самый, который объяснял то ли Юльке, то ли Людмиле секреты лечения.
– Не дело говоришь, Медвяна! Не чужой он мне стал. Да и не был чужим. Я с вашей старостихой Беляной Веденеевной в родстве состою - наши матери за двоюродными братьями замужем были. А она же и вам родней приходится.
– Прости Нинея Всеславна, не знала я…
"Медвяна… А Юльку Людмилой называла. Ну да, она же язычница, еще и ведунья. Интересно: мне пригрезилось, или она взаправду с бабой Ягой знакома была? Вроде бы я где-то читал, что Яга - более древний персонаж, отголосок культа мертвых, или что-то в этом роде. Ладно, ерунда это все, главное другое. Чего я хотел, того и добился: Немого приструнили, дед больше наезжать не будет. И самострел у меня теперь есть, все - как по нотам!".
– И везти его пока рано, - продолжила Нинея - слабый еще. Да ты, Медвяна, сама посмотри: поговорили немного, а он уже бледный - утомили парня.
Пришлось Мишке оставаться у бабки Нинеи. О том, в чьи руки он попал, Мишка начал догадываться, вспоминая о разговорах, невольно подслушанных во время кратких перерывов в беспамятстве. Правда, верилось в услышанное не очень-то, слишком уж все это напоминало бред. Но, то одно событие, то другое, раз за разом, подтверждали правдоподобие услышанного.
Старуха, несомненно, была мощнейшим экстрасенсом. Дело было даже не в том, что она погружала Мишку в сон лишь одним прикосновением руки к голове и ласковым приговором: "Спи, Мишаня, спи, сон - лучшее лекарство". Окончательно в мощи ее воздействия на себя, Мишка убедился, когда Нинея попросила его рассказать о том, как он очутился один в лесу.
Старуха села рядом с постелью, посмотрела на него ласково, но, вместе с тем, очень внимательно и выслушав Мишкино: "Да глупость сделал - из дому сбежал" - негромко сказала:
– Ничего, Мишаня, ты рассказывай, рассказывай…
И - все. Мишка, как будто утонул в ее глазах. Слова сами полились, как вода, без наводящих вопросов, без уточнений. Ни утаить что-либо, ни нечаянно упустить какую-то деталь было совершенно невозможно. При этом Мишка был уверен, что ни в какое гипнотическое состояние не впадал и оставался в ясном сознании. Когда он закончил свой рассказ, то точно знал: рассказал все, добавить нечего. Вернее, добавить нечего к тому, что заинтересовало Нинею - эти моменты Мишка описывал очень подробно, хотя она ни разу ничем не дала понять, что одни события можно лишь упомянуть вскользь, а другие описать с упоминанием малейших мелочей, таких, которые, в принципе, в памяти и удержаться-то не могли.
Собственно, заинтересовали Нинею два момента: найденные в лесу останки женщины, поклонявшейся Перуну и Мишкино отношение к Юльке. Вот на второй-то теме Мишка чуть и не прокололся. Его сравнения отношения людей к императиву "Делай, что должен и будет то, что будет" ЗДЕСЬ и ТАМ уже готовы были сорваться с языка, но старуху, видимо, больше интересовали личные отношения между подростами, и мимо опасной темы удалось благополучно проскочить.
– Ну что ж, Мишаня, выходит, что не слабость лося тебя спасла, а то, что ты уже падал, когда он копытом ударил, потому он и промахнулся. Если бы удержатся ты тогда на ногах, мы бы сейчас с тобой не разговаривали. А на деда зла не держи, ему самому тогда хуже всех было, оттого и злился.
– Я не на деда, я на Немого…
– Ну а на него-то и вовсе зря! Если хозяин на тебя пса натравил, ты на кого злиться будешь? На пса или на хозяина?
– Андрей не пес!
– Человек умеет преданнее любого пса быть! Ты сам подумай: один на всем белом свете, увечный, бессловесный, никем не любимый. У него же и невесты не было, из-за характера его мрачного.
– А дед ему жизнь спас, а потом в своем доме пригрел…
– И это - тоже. Он, ведь, о тебе беспокоился, хотел искать идти. А Медвяну - матушку твою - он осторожно нес, чтоб больно не сделать, вспомни-ка.
– И верно… А я ему рубаху порезал…
– Ну, понял теперь, что зря старался?
– Чего - старался?
– Тебя за стол с мужиками посадили, а ты испугался, что когда в село вернетесь, снова на женскую половину отправят. Вот и решил показать всем, что уже не ребенок.
– Да я и не думал об этом!
– Думал, думал. Может другими словами, может другие причины находил, но думал.
– Да нет же! Что я - дурак совсем?
– Да, дурак! Что есть мужчина, в первую голову? Защитник и кормилец! Кормильцем ты еще долго не станешь. А защищать тебе некого и не от кого. Вот ты и выдумал врага и решил от него матушку защищать. Все дети во взрослых играют, только ты лишку заигрался!
– Не я один мать защищал! Дядька Лавр тоже…
– А вот это - не твоего ума дело! Мал еще! Да и не известно, кого он больше защитил, а ну-ка - ты успел бы нож метнуть?
"Бабка-то кругом права! Ну что, сэр, опять за пацаном не уследили? Как он Вас подставил-то, а? А вообще-то, если честно, пацан здесь не причем, это меня все время тянет из образа выйти, надоело дитем быть, хоть вешайся!".
– Ну, и что надумал?
– И правда: дурак я.
– Значит, поумнел.
– Баба Нинея, а ты и вправду бабу Ягу знала?
– А ты откуда про нее знаешь?
– Да слышал, как ты Юльке рассказывала…
– Ты мне, парень, не ври, меня обмануть трудно, ни у кого не выходит… давно уже не выходит.
– Да я, правда слышал, как ты…
– Но ты про Ягу уже знал раньше. Так?
– Так…
– Откуда?
– Слышал где-то… или читал, не помню.
"Блин! Что я несу! Где ЗДЕСЬ об этом прочесть можно?"
– Читал? Это где ж? У попа вашего, что ли? И что ж там написано?
"Спасибо, бабуля! Этой версии и будем придерживаться. Считаем, что исследование по древнеславянской мифологии имеется в библиотеке отца Михаила".
– Написано, что избушка у нее непростая была. Два выхода у нее: один - в мир живых, другой - в мир мертвых. Вернее, дверь-то одна, но избушка может поворачиваться и к миру живых и к миру мертвых. И сама баба Яга - наполовину живая, наполовину мертвая. И чтобы живому пройти в мир мертвых, надо притвориться мертвым. Потребовать, чтобы она тебя накормила, напоила, в баньке попарила, спать уложила. Ну, вроде бы, как ты - свой. Но есть и пить ничего нельзя, только притворяться, что ешь. Тогда она тебя за своего примет и через избушку пропустит.
– Вон ты о чем! - Мишке показалось, что старуха вздохнула с облегчением. - Вот она, благодарность людская: сколько народу вылечила, от смерти спасла, а ее именем теперь… Да, вот так живешь, живешь, и - на тебе.
– О чем ты, баба Нинея?
– Дурак твой поп, и книги у него дурацкие! Не Ягой ее звали.
– А как?
– А вот это ни тебе, ни другим знать не надо. Есть знания, которые до добра не доводят. Может оно и к лучшему, что настоящее имя забыли?
– Потому, что "во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь".
– Верно! Сам придумал?
– Это в тех "дурацких" книгах написано.
– Да? А еще, что там написано?
– Ну… Вот еще: "Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после". Ты, ведь, об этом только что говорила?
– Говорила… А еще помнишь что-нибудь?
– Помню: "Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием".
– А еще?
– Еще? "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "посмотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас".
– А еще?
"Понравилось? Ну, я тебе сейчас расскажу!".
– Хочешь еще? "И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею".
– Хорошо тебя поп учит, и ты - молодец. Хорошо учишься.
– Что ж ты меня хвалишь? Это ж христианские книги.
– А что, Экклезиаст разве христианином был?
"Ой! Мамочки! Она Экклезиаста знает! Или у меня опять бред?"
– Ну так как? Был Экклезиаст христианином?
– Н-нет, тогда еще христианства не было.
– Тогда почему книги - христианские? Все - вранье, все - краденое! И все это нам сюда тащат, а от своего, родного отказываться велят, в грязь втаптывают! Огнем и мечом искореняют! Рабами делают, неважно, что рабами божьими. Рабы они есть - рабы. А мы - внуки божьи! Забыл, или вовсе не знал? Учат вас… рабами быть вас учат, а вы учитесь, да ума не прибавляется!
– Баба Нинея…
– Молчи! Про женщин он мне рассказал! Я-то все ждала, что ты другое вспомнишь: "И предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростию все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем". Упражнялись! Понял? За сколько веков, еще, Экклезиаст предупреждал: думайте своей головой. А вы долдоните по заученному, а толку-то…
– Баба Нинея, а у нас свои книги есть?
–Книги? Может и остались где-то. Были, немного, но были.
– Велесова книга?
– Не слыхала, может и была…
– А если написать? Ну, вот ты наговоришь, а я запишу.
– А попы сожгут.
– Но можно же тайно, чтоб попы не проведали.
– Можно, конечно… заболталась я с тобой, а дел-то… Лежи, поправляйся.
"Однако, сэр Майкл! Позвольте Вам заметить: это и называется фейсом об тейбл, да еще с оттягом. И на пацана не сошлешься, сами напоролись. Но кто же мог знать? Бабка язычница, ведунья-экстрасенс цитирует Ветхий Завет без запинки, да еще и экзамен любимому ученику отца Михаила устраивает. Блин, только и остается повторить за принцем Гамлетом:
Есть в мире тьма, Гораций, кой чего,
Что вашей философии не снилось
Эту бы Нинею, да к нам в девяностые годы, ставила бы общечеловеков в такие позы, что и в "Камасутре" не найдешь. Только вот, что-то очень быстро она закруглилась, когда я про подпольную работу, да подрывную литературу намекнул…".
– Мисяня!
Возле постели обнаружилась девчушка лет шести-семи, позади нее топтались два мальчишки, один, примерно, того же возраста, другой - совсем малыш.
– Здравствуй, красна девица, тебя как звать?
– Красава, а его Глеб, а его Неждан.
– Ну вот, а я, как раз наоборот - Ждан.
– Не-а, баба велела тебя Мисяней звать!
"Вот те на! Всех родовыми именами кличет, а меня христианским. С чего бы это?".
– Мисяня, расскажи сказку!
– Так вам баба Нинея, наверно, все сказки уже рассказала, она же их больше меня знает.
– А ты расскажи новую!
"Железная логика! Как можно конкурировать со сказочницей, лично знакомой с бабой Ягой? Только придумать что-то новое. Что ж им рассказать? Карлсон и Электроник отпадают сразу же, как персонажи совершенно невообразимые. Буратино? Тоже не подходит - они не знают, что такое кукольный театр".
– Мисяня! Ну расскажи!
– Сейчас, сейчас, Красава, дай только вспомню.
"Незнайку? Нет, не катит: воздушный шар, автомобиль… Блин! Совсем новое не лезет ни в какие ворота, придется идти в глубь веков. Ну, товарищ Пушкин, выручай!".
– У самого синего моря жил старик со своею старухой. Старик ловил неводом рыбу, а старуха пряла пряжу…
Слушали, что называется, затаив дыхание, в очередной раз подтверждая, что классика - всегда классика, понятна всем и во все времена. Единственное, что, на всякий случай, пришлось подправить, это заменить столбовую дворянку на боярыню. Ну, так смысл этого титула и в ХХ веке далеко не все понимают. На бис, с не меньшим успехом пошла история про Машу и трех медведей. Тут, правда, возникли сложности с мебелью. Стулья пришлось поменять на лавки, а кровати… опять на лавки, ничего не поделаешь, уложить медведей вповалку на полати - разрушить сюжет. Зато Крыловская ворона, лишившаяся завтрака вследствие желания стать звездой шоу бизнеса, ни в каких поправках не нуждалась. Разве что, на языке XII века получилось не в рифму. Но, все равно, публика была в восторге.
Так дальше и пошло: каждый вечер Мишка отрабатывал функцию передачи "Спокойной ночи, малыши", то и дело замечая, в числе слушателей бабку Нинею, и постоянно ожидая вопросов по поводу того, откуда ему известно столько сказок. Слава Богу, Нинея этим интересоваться не стала - какой бы обширной библиотека отца Михаила ни была, наличие в ней сочинений Пушкина, Крылова, Андерсена, Перро и прочих, было бы сущей дичью, а соврать старухе, как Мишка уже убедился, было совершенно невозможно.
Детский организм заращивал раны быстро. Мишка начал вставать, выбираться на улицу. Особой радости, по правде сказать, это не доставляло. Дождливая осень, и без того - не самое лучшее время для прогулок, а вид мертвой деревни, в одночасье потерявшей практически всех жителей, еще более усугублял тоскливость пейзажа.
Не принес ожидаемой радости и самострел. У него не оказалось никаких прицельных приспособлений, стрелять приходилось по наитию, которое дается только очень долгими тренировками. Мишка лишь с четвертого раза сумел попасть в толстенную сосну, а попав, тут же об этом пожалел - извлечь глубоко засевший в древесину болт, не повредив его, так и не удалось. Болтов было всего три штуки, и так глупо потерять один из них, было чертовски обидно.
Сделав выводы из собственной ошибки, Мишка приспособился стрелять в глинистый береговой откос, прикрепляя к нему, в качестве мишеней, опавшие листья. Дело, было, пошло на лад, но тут он потерял второй болт, еще глупее, чем первый. Просто-напросто, случайно нажал на спуск, когда самострел был направлен в сторону реки.
В общем, настроение было подстать погоде.
С Нинеей, вроде бы такой ласковой и внимательной, тоже никак не удавалось поговорить на интересующие темы. Она либо вообще уходила от ответа, либо разговор начинал принимать весьма рискованный для Мишки оборот.
– Баба Нинея, а куда вся скотина из села подевалась? И поля все сжаты, и огороды убраны.
– Так вон же: ледник мясом забит, амбар зерном полон, и другого всего запасено - не на один год хватит.
– Но ты же одна не могла все это сделать?
– Свет не без добрых людей.
– Ты меня единственного крестильным именем называешь, а не родовым. Почему?
– А нет его у тебя… Вернее есть, но не такое, как у всех. Я попробовала узнать, да не разобрала.
– Ну что ты, баба Нинея, у моего отца сначала две девочки родились, а он все сына ждал, поэтому, когда я родился, он меня Жданом и назвал.
– Нет, не чувствуешь ты себя Жданом. Ты сам для себя Михайла, а когда вглубь себя заглядываешь, где и есть место родовому имени, ты себя опять Михайлой ощущаешь, только каким-то другим. Не понимаешь?
– Не понимаю.
– Тебя в честь кого Михаилом крестили?
– В честь Святителя Михаила Митрополита Киевского.
– Он кем был?
– Первым Митрополитом на Руси.
– Да нет, из какого племени?
– Болгарином был.
– Вот смотри: болгарин - человек чужого племени…
– Но болгары - тоже славяне!
– Не перебивай! Во-первых, болгары ближние родственники не нам, а булгарам, что на Каме живут. Они только язык и обычаи переняли, а кровь другая, хоть со славянской и перемешанная. Во-вторых, у них давно уже царство, наподобие греческого, то есть, и обычаи они покорежили. В третьих, у них вера греческая, то есть, они и веру пращуров отринули, что славянских, что булгарских. Что там от истинных славян осталось?
– Но язык-то один?
– Язык у нас и с чехами и с ляхами один, а ты их своими считаешь?
– Так они латинскую веру приняли! Ну ладно, не только в этом дело. Нет, не считаю.
– А чем болгары лучше? Перебил ты меня… Что ж я хотела-то?… Да! Михаил! Чужой нам человек принес нам чужую веру. А про то, что у христиан большая часть не своя, а ворованная, я тебе уже говорила. Так вот: сам чужой, веру принес чужую, а мы должны от всей своей прежней жизни отказаться и жить так, как он нам укажет. Да еще не своим умом укажет, а так, как ему из Царьграда велят. А кто не согласен, тех - огнем и мечом. Ты себя таким Михаилом видишь?
– Н-нет, пожалуй. Как-то у тебя, баба Нинея все выходит… Полтора века уже прошло, неужели за это время не погнали бы христиан, если бы их вера в народе не прижилась?
– Да не о том я! Ты себя ощущаешь тем, кто пришел диким людям указывать: как надо жить, а как нет? Славян дикарями считаешь? Ну не всех, так хоть тех, кто крест не принял. Считаешь дикарями?
– Нет, конечно!
– А он считал! По его наущению княжий родич Добрыня приказал Новгород поджечь, когда туда попов не захотели пускать. Так со своими поступают? Вот ты бы мою деревню велел поджечь из-за того, что мы попов к себе не пустили?
– Да что ты говоришь! Нет, конечно!
– Но ты же святому, в честь которого назван, во всем подражать должен?
– Ну уж нет! Никого я жечь не собираюсь…
– Значит, первый Михаил, который на поверхности - не ты. Но есть в тебе еще и другой Михаил, который к вере христианской относится… даже не знаю, как сказать… Проще говоря: не христианин ты, но и в славянских богов тоже не веруешь. Так посторонний человек на чужую брань смотрит, которая его не касается.
– Вот и нет! У меня душа болит и за тех, и за других, потому, что и те и другие - свои. И брань эта их только ослабляет!
– Вот этого Михаила я и люблю, его по имени и зову. Понял теперь?
– Понял.
– А я - нет! Откуда ты такой взялся? Не бывает таких детей!
– А ты, Нинея? Ты где училась? Библию на память знаешь, историю народов и государств ведаешь, дискутируешь, как богослов! Таких образованных княгинь или боярынь днем с огнем не сыщешь, а ты в деревеньке глухой сидишь… Ты-то откуда взялась? Не бывает таких деревенских старух!
– Вот и поговорили, Мишаня. Не бывает таких, как мы. Так может нас и нет?
– Ну, если ты сейчас еще и древнегреческих философов помянешь, то я точно поверю, что нас нет и все это мне только кажется.
– А сам-то кого из философов помнишь?
– Ну… Аристотеля, Геродота, Платона… погоди! Ты меня опять проверяешь?
– И много ты деревенских мальчишек видел, которые эти имена в разговорах поминают?
"Господи, не может быть! А почему не может? Он же не говорил, что мой предшественник мужчина!".
– Нинея Всеславна, а Вы Максима Леонидовича не забыли еще?
– Кого?
– Ученого из Петербурга.
– Нашел, все-таки, чем бабку уесть! Не знаю я ученого Максима, не слыхала даже. Из греков, что ли?
– Насмотришься еще, даже надоест. Что ж ты натворил, Мишаня? Разве можно у подранка на пути становиться? Счастье твое, что он уже чуть жив был: ударил и сам упал тут же. Потому, наверно и удар неверным оказался. Повезло. И еще раз повезло - пес у тебя умница. Сюда прибежал и меня к тебе привел. А потом третий раз повезло, когда я его с твоей шапкой домой отослала, он твою подружку лекарку первой нашел. Она тебя, считай из-за кромки и вернула, я бы не смогла. Везучий ты, Мишаня. Только сколько же можно везение испытывать? Рано или поздно везти перестанет. Ладно, отпей еще пару глотков и спи. Сон - лучше лекарство.
– Как он, баба Нинея?
– Даже лучше, чем я думала. Везунчик. Любят его светлые боги.
– Он христианин.
– Он - никто. В нем вообще никакой веры нет, можешь не сомневаться, я знаю.
– Вообще никакой? Так же не бывает!
– Бывает. Трудно таким - надеяться не на кого, кроме себя, да близких людей: друзей, родных. А еще трудно, потому, что самому приходится добро от зла отличать, а не по тому, как вера учит.
– Так за что же его боги любят, если он им не поклоняется?
– А сами боги себе поклоняются? Требы кладут, молитвы возносят?
– Так он, что… Бог?
– Глупостей-то не болтай! Мальчишка он. Может немного необычный, но мальчишка. В каждом из нас есть частица бога, потому, что мы - их потомки. А в нем, наверно, эта частица чуть побольше, чем у других. Вот и все.
– А может, кто-то из богов с его матерью согрешил? Вот и оберегает свое чадо.
– Нет, не чувствую я в нем ничего такого… Нет. Я бы заметила. Человек он. Смертный человек - сын смертных людей, только… Не знаю, как сказать… Есть в нем что-то такое… Ты, когда его лечила, ничего не заметила?
– Что?
– Нет, ты же первый раз… не с чем сравнивать. Потом, может быть, поймешь.
Голоса снова начали удаляться, становиться невнятными…
"Какую подружку Чиф нашел? Юльку? Но эту же Людмилой зовут. А голос похож…".
Додумать мысль Мишка не успел - уснул.
– Михайла! Просыпайся! Смотри, кого я тебе привез!
Голос дядьки Лавра вырвал Мишку из сонного покоя.
– Мишаня, сынок…
– Мама!
– Ань, ну что ж ты плачешь-то? Смотри: живой, здоровый!
– Да какой же здоровый? Ты посмотри на него! Мишаня, сынок, я извелась вся, что ж ты наделал? Пропал, ни слуху, ни духу. Потом Чиф твою шапку принес, не знали что и думать…
– Мама, прости, не мог я иначе. Не хочу я в доме жить, где тебя обижают. Я деду с Немым еще припомню, как они тебя… А жить с ними вместе не буду. Ты не беспокойся, я уже поправляюсь. Баба Нинея говорит, что скоро вставать смогу.
– Да что ж ты говоришь такое, сынок? Разве ж можно так? Нельзя на родичей зло держать. А батюшка Корней чуть не умер. Ты же не знаешь: мы, когда в село вернулись, почти все заболели, а дед Корней тяжелее всех.
– Как заболели? Юлька же написала, что можно возвращаться!
– Да вот так, заболели. Болезнь, оказывается, не прошла, просто все переболели, но умирали почти одни только старики. А кто выздоровел, тот снова уже не заболевал - такая болезнь. Несколько дней человек в жару лежит, кашляет сильно, а потом на поправку идет. Только старики не выдерживали, и Настена не сразу разобралась, как правильно лечить. А когда мы вернулись, она уже все про эту болезнь знала, даже деда выходила, хоть он и старый. Он, да еще староста Аристарх Семеныч теперь самые древние у нас, старше никого не осталось.
– И ты болела?
– И я, но не сильно, дней пять всего…
– И малышня?
– И они тоже, но сильнее всех дед Корней. Он и до сих пор слаб и кашляет еще. Он в бреду все тебя поминал, все хотел идти искать. А как в себя пришел, сказал, что тебя в лесу не найти, но как холода настанут, ты сам на пасеку придешь, чтоб в тепле быть. Туда и собирался за тобой идти.
– Правильно, я так и хотел сделать, да вот не вышло.
– Ты на него зла не держи, он тебя любит, а что озлился тогда, так от горя. Ему же тебя тоже не хотелось посылать, но нельзя было иначе. А тут я еще… Да и не ожидал он, что ты с ножом на него…
– Правильно он все сделал, Аня, - прервал материны причитания Лавр - как настоящий мужик себя повел. Но сейчас уже все, Михайла: батюшка сам жалеет, что так вышло, а Андрей больше никого пальцем не тронет. Никогда. С ним разговор был суровый. Так ему и сказали: или ты пес Корнеев, тогда на цепи сиди, или ты родич наш, тогда и веди себя, как родич. Он все понял.
– Он тоже болел?
– А по нему не поймешь. Вроде бы походил несколько дней смурной, а потом все время около бати сидел, как с ребенком с ним нянчился. Даже хотел тебя искать идти, еле отговорили - добром бы не кончилось. А потом у бати беспамятство прошло, он про пасеку и сказал. Еще сказал, что ты в лесу не пропадешь, можно не бояться.
– А ты, дядя Лавр?
– А мне болеть некогда было: Татьяна чуть жива, да Кузьма с Демьяном…
– А как тетя Таня?
– Поправляется понемногу. Ты все правильно сделал, племяш, если бы мы тогда на пасеке остались, там бы ее и схоронили… Настена сказала: вовремя привезли. Так что, ты - молодец. Пять дней назад Чиф к Юльке с твоей шапкой прибежал, а на шапке кровь. Я коня заседлал, Юльку за спину и погнал. Чиф сюда нас и привел, только с тобой тогда не поговорить было.
– Так я что: пять дней тут валяюсь? А почему на шапке кровь, у меня же голова цела!
– Лосиная, наверно, но мы же не знали.
– Лавруш, ты подарок-то ему покажи.
– О! Забыл совсем! Я ведь в задумке-то твоей разобрался, хитро ты придумал, красота! На-ка, вот, держи.
Лавр положил на постель самострел. Такой, как Мишка и задумывал: с прикладом, как у автомата, с рычагом для взвода ногой.
– Сильная штука получилась: с полусотни шагов щит и доспех навылет пробивает. Ты поправляйся скорее, я тебя с собой на облавную охоту стрелком возьму. Раньше-то что ж ты мне не показал? Если б он у тебя был, ты бы лося и близко не подпустил, завалил бы издали.
– Если б он у меня раньше был, я бы Немого грохнул!
– Я же говорила, Лавр, нельзя ребенку такое в руки давать!
– А с копьем на лося ребенку можно? Да, пацан еще, но вел себя как мужик! И насчет Андрея все, я думаю, правильно понял. Так, Михайла?
– Угу.
– Точно?
– Понял я все, но если он мать хоть пальцем…
– Я его сам кончу, тебя дожидаться не стану! Но он не тронет - тоже все понял.
– Будет вам! Развоевались! - Голос матери стал немного пободрее, видимо мишкин вид и голос ее слегка успокоили. - Ты бы лучше спасибо дядьке сказал за подарок.
– Да, дядя Лавр, спасибо тебе, а как ты догадался? Я же тебе не показывал.
– А когда вещи собирали, мне твоя самоделка и попалась, долго понять не мог, а потом Демка самострел натянуть попробовал и не смог. Вот тут-то я и понял, что ты задумывал.
– Спасибо, дядя Лавр!
– Мишаня, сынок, поедем домой. Что ж ты у чужих людей, как сирота?
В ответ раздался властный голос пожилой женщины, тот самый, который объяснял то ли Юльке, то ли Людмиле секреты лечения.
– Не дело говоришь, Медвяна! Не чужой он мне стал. Да и не был чужим. Я с вашей старостихой Беляной Веденеевной в родстве состою - наши матери за двоюродными братьями замужем были. А она же и вам родней приходится.
– Прости Нинея Всеславна, не знала я…
"Медвяна… А Юльку Людмилой называла. Ну да, она же язычница, еще и ведунья. Интересно: мне пригрезилось, или она взаправду с бабой Ягой знакома была? Вроде бы я где-то читал, что Яга - более древний персонаж, отголосок культа мертвых, или что-то в этом роде. Ладно, ерунда это все, главное другое. Чего я хотел, того и добился: Немого приструнили, дед больше наезжать не будет. И самострел у меня теперь есть, все - как по нотам!".
– И везти его пока рано, - продолжила Нинея - слабый еще. Да ты, Медвяна, сама посмотри: поговорили немного, а он уже бледный - утомили парня.
Пришлось Мишке оставаться у бабки Нинеи. О том, в чьи руки он попал, Мишка начал догадываться, вспоминая о разговорах, невольно подслушанных во время кратких перерывов в беспамятстве. Правда, верилось в услышанное не очень-то, слишком уж все это напоминало бред. Но, то одно событие, то другое, раз за разом, подтверждали правдоподобие услышанного.
Старуха, несомненно, была мощнейшим экстрасенсом. Дело было даже не в том, что она погружала Мишку в сон лишь одним прикосновением руки к голове и ласковым приговором: "Спи, Мишаня, спи, сон - лучшее лекарство". Окончательно в мощи ее воздействия на себя, Мишка убедился, когда Нинея попросила его рассказать о том, как он очутился один в лесу.
Старуха села рядом с постелью, посмотрела на него ласково, но, вместе с тем, очень внимательно и выслушав Мишкино: "Да глупость сделал - из дому сбежал" - негромко сказала:
– Ничего, Мишаня, ты рассказывай, рассказывай…
И - все. Мишка, как будто утонул в ее глазах. Слова сами полились, как вода, без наводящих вопросов, без уточнений. Ни утаить что-либо, ни нечаянно упустить какую-то деталь было совершенно невозможно. При этом Мишка был уверен, что ни в какое гипнотическое состояние не впадал и оставался в ясном сознании. Когда он закончил свой рассказ, то точно знал: рассказал все, добавить нечего. Вернее, добавить нечего к тому, что заинтересовало Нинею - эти моменты Мишка описывал очень подробно, хотя она ни разу ничем не дала понять, что одни события можно лишь упомянуть вскользь, а другие описать с упоминанием малейших мелочей, таких, которые, в принципе, в памяти и удержаться-то не могли.
Собственно, заинтересовали Нинею два момента: найденные в лесу останки женщины, поклонявшейся Перуну и Мишкино отношение к Юльке. Вот на второй-то теме Мишка чуть и не прокололся. Его сравнения отношения людей к императиву "Делай, что должен и будет то, что будет" ЗДЕСЬ и ТАМ уже готовы были сорваться с языка, но старуху, видимо, больше интересовали личные отношения между подростами, и мимо опасной темы удалось благополучно проскочить.
– Ну что ж, Мишаня, выходит, что не слабость лося тебя спасла, а то, что ты уже падал, когда он копытом ударил, потому он и промахнулся. Если бы удержатся ты тогда на ногах, мы бы сейчас с тобой не разговаривали. А на деда зла не держи, ему самому тогда хуже всех было, оттого и злился.
– Я не на деда, я на Немого…
– Ну а на него-то и вовсе зря! Если хозяин на тебя пса натравил, ты на кого злиться будешь? На пса или на хозяина?
– Андрей не пес!
– Человек умеет преданнее любого пса быть! Ты сам подумай: один на всем белом свете, увечный, бессловесный, никем не любимый. У него же и невесты не было, из-за характера его мрачного.
– А дед ему жизнь спас, а потом в своем доме пригрел…
– И это - тоже. Он, ведь, о тебе беспокоился, хотел искать идти. А Медвяну - матушку твою - он осторожно нес, чтоб больно не сделать, вспомни-ка.
– И верно… А я ему рубаху порезал…
– Ну, понял теперь, что зря старался?
– Чего - старался?
– Тебя за стол с мужиками посадили, а ты испугался, что когда в село вернетесь, снова на женскую половину отправят. Вот и решил показать всем, что уже не ребенок.
– Да я и не думал об этом!
– Думал, думал. Может другими словами, может другие причины находил, но думал.
– Да нет же! Что я - дурак совсем?
– Да, дурак! Что есть мужчина, в первую голову? Защитник и кормилец! Кормильцем ты еще долго не станешь. А защищать тебе некого и не от кого. Вот ты и выдумал врага и решил от него матушку защищать. Все дети во взрослых играют, только ты лишку заигрался!
– Не я один мать защищал! Дядька Лавр тоже…
– А вот это - не твоего ума дело! Мал еще! Да и не известно, кого он больше защитил, а ну-ка - ты успел бы нож метнуть?
"Бабка-то кругом права! Ну что, сэр, опять за пацаном не уследили? Как он Вас подставил-то, а? А вообще-то, если честно, пацан здесь не причем, это меня все время тянет из образа выйти, надоело дитем быть, хоть вешайся!".
– Ну, и что надумал?
– И правда: дурак я.
– Значит, поумнел.
– Баба Нинея, а ты и вправду бабу Ягу знала?
– А ты откуда про нее знаешь?
– Да слышал, как ты Юльке рассказывала…
– Ты мне, парень, не ври, меня обмануть трудно, ни у кого не выходит… давно уже не выходит.
– Да я, правда слышал, как ты…
– Но ты про Ягу уже знал раньше. Так?
– Так…
– Откуда?
– Слышал где-то… или читал, не помню.
"Блин! Что я несу! Где ЗДЕСЬ об этом прочесть можно?"
– Читал? Это где ж? У попа вашего, что ли? И что ж там написано?
"Спасибо, бабуля! Этой версии и будем придерживаться. Считаем, что исследование по древнеславянской мифологии имеется в библиотеке отца Михаила".
– Написано, что избушка у нее непростая была. Два выхода у нее: один - в мир живых, другой - в мир мертвых. Вернее, дверь-то одна, но избушка может поворачиваться и к миру живых и к миру мертвых. И сама баба Яга - наполовину живая, наполовину мертвая. И чтобы живому пройти в мир мертвых, надо притвориться мертвым. Потребовать, чтобы она тебя накормила, напоила, в баньке попарила, спать уложила. Ну, вроде бы, как ты - свой. Но есть и пить ничего нельзя, только притворяться, что ешь. Тогда она тебя за своего примет и через избушку пропустит.
– Вон ты о чем! - Мишке показалось, что старуха вздохнула с облегчением. - Вот она, благодарность людская: сколько народу вылечила, от смерти спасла, а ее именем теперь… Да, вот так живешь, живешь, и - на тебе.
– О чем ты, баба Нинея?
– Дурак твой поп, и книги у него дурацкие! Не Ягой ее звали.
– А как?
– А вот это ни тебе, ни другим знать не надо. Есть знания, которые до добра не доводят. Может оно и к лучшему, что настоящее имя забыли?
– Потому, что "во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь".
– Верно! Сам придумал?
– Это в тех "дурацких" книгах написано.
– Да? А еще, что там написано?
– Ну… Вот еще: "Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после". Ты, ведь, об этом только что говорила?
– Говорила… А еще помнишь что-нибудь?
– Помню: "Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием".
– А еще?
– Еще? "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "посмотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас".
– А еще?
"Понравилось? Ну, я тебе сейчас расскажу!".
– Хочешь еще? "И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею".
– Хорошо тебя поп учит, и ты - молодец. Хорошо учишься.
– Что ж ты меня хвалишь? Это ж христианские книги.
– А что, Экклезиаст разве христианином был?
"Ой! Мамочки! Она Экклезиаста знает! Или у меня опять бред?"
– Ну так как? Был Экклезиаст христианином?
– Н-нет, тогда еще христианства не было.
– Тогда почему книги - христианские? Все - вранье, все - краденое! И все это нам сюда тащат, а от своего, родного отказываться велят, в грязь втаптывают! Огнем и мечом искореняют! Рабами делают, неважно, что рабами божьими. Рабы они есть - рабы. А мы - внуки божьи! Забыл, или вовсе не знал? Учат вас… рабами быть вас учат, а вы учитесь, да ума не прибавляется!
– Баба Нинея…
– Молчи! Про женщин он мне рассказал! Я-то все ждала, что ты другое вспомнишь: "И предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростию все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем". Упражнялись! Понял? За сколько веков, еще, Экклезиаст предупреждал: думайте своей головой. А вы долдоните по заученному, а толку-то…
– Баба Нинея, а у нас свои книги есть?
–Книги? Может и остались где-то. Были, немного, но были.
– Велесова книга?
– Не слыхала, может и была…
– А если написать? Ну, вот ты наговоришь, а я запишу.
– А попы сожгут.
– Но можно же тайно, чтоб попы не проведали.
– Можно, конечно… заболталась я с тобой, а дел-то… Лежи, поправляйся.
"Однако, сэр Майкл! Позвольте Вам заметить: это и называется фейсом об тейбл, да еще с оттягом. И на пацана не сошлешься, сами напоролись. Но кто же мог знать? Бабка язычница, ведунья-экстрасенс цитирует Ветхий Завет без запинки, да еще и экзамен любимому ученику отца Михаила устраивает. Блин, только и остается повторить за принцем Гамлетом:
Есть в мире тьма, Гораций, кой чего,
Что вашей философии не снилось
Эту бы Нинею, да к нам в девяностые годы, ставила бы общечеловеков в такие позы, что и в "Камасутре" не найдешь. Только вот, что-то очень быстро она закруглилась, когда я про подпольную работу, да подрывную литературу намекнул…".
– Мисяня!
Возле постели обнаружилась девчушка лет шести-семи, позади нее топтались два мальчишки, один, примерно, того же возраста, другой - совсем малыш.
– Здравствуй, красна девица, тебя как звать?
– Красава, а его Глеб, а его Неждан.
– Ну вот, а я, как раз наоборот - Ждан.
– Не-а, баба велела тебя Мисяней звать!
"Вот те на! Всех родовыми именами кличет, а меня христианским. С чего бы это?".
– Мисяня, расскажи сказку!
– Так вам баба Нинея, наверно, все сказки уже рассказала, она же их больше меня знает.
– А ты расскажи новую!
"Железная логика! Как можно конкурировать со сказочницей, лично знакомой с бабой Ягой? Только придумать что-то новое. Что ж им рассказать? Карлсон и Электроник отпадают сразу же, как персонажи совершенно невообразимые. Буратино? Тоже не подходит - они не знают, что такое кукольный театр".
– Мисяня! Ну расскажи!
– Сейчас, сейчас, Красава, дай только вспомню.
"Незнайку? Нет, не катит: воздушный шар, автомобиль… Блин! Совсем новое не лезет ни в какие ворота, придется идти в глубь веков. Ну, товарищ Пушкин, выручай!".
– У самого синего моря жил старик со своею старухой. Старик ловил неводом рыбу, а старуха пряла пряжу…
Слушали, что называется, затаив дыхание, в очередной раз подтверждая, что классика - всегда классика, понятна всем и во все времена. Единственное, что, на всякий случай, пришлось подправить, это заменить столбовую дворянку на боярыню. Ну, так смысл этого титула и в ХХ веке далеко не все понимают. На бис, с не меньшим успехом пошла история про Машу и трех медведей. Тут, правда, возникли сложности с мебелью. Стулья пришлось поменять на лавки, а кровати… опять на лавки, ничего не поделаешь, уложить медведей вповалку на полати - разрушить сюжет. Зато Крыловская ворона, лишившаяся завтрака вследствие желания стать звездой шоу бизнеса, ни в каких поправках не нуждалась. Разве что, на языке XII века получилось не в рифму. Но, все равно, публика была в восторге.
Так дальше и пошло: каждый вечер Мишка отрабатывал функцию передачи "Спокойной ночи, малыши", то и дело замечая, в числе слушателей бабку Нинею, и постоянно ожидая вопросов по поводу того, откуда ему известно столько сказок. Слава Богу, Нинея этим интересоваться не стала - какой бы обширной библиотека отца Михаила ни была, наличие в ней сочинений Пушкина, Крылова, Андерсена, Перро и прочих, было бы сущей дичью, а соврать старухе, как Мишка уже убедился, было совершенно невозможно.
Детский организм заращивал раны быстро. Мишка начал вставать, выбираться на улицу. Особой радости, по правде сказать, это не доставляло. Дождливая осень, и без того - не самое лучшее время для прогулок, а вид мертвой деревни, в одночасье потерявшей практически всех жителей, еще более усугублял тоскливость пейзажа.
Не принес ожидаемой радости и самострел. У него не оказалось никаких прицельных приспособлений, стрелять приходилось по наитию, которое дается только очень долгими тренировками. Мишка лишь с четвертого раза сумел попасть в толстенную сосну, а попав, тут же об этом пожалел - извлечь глубоко засевший в древесину болт, не повредив его, так и не удалось. Болтов было всего три штуки, и так глупо потерять один из них, было чертовски обидно.
Сделав выводы из собственной ошибки, Мишка приспособился стрелять в глинистый береговой откос, прикрепляя к нему, в качестве мишеней, опавшие листья. Дело, было, пошло на лад, но тут он потерял второй болт, еще глупее, чем первый. Просто-напросто, случайно нажал на спуск, когда самострел был направлен в сторону реки.
В общем, настроение было подстать погоде.
С Нинеей, вроде бы такой ласковой и внимательной, тоже никак не удавалось поговорить на интересующие темы. Она либо вообще уходила от ответа, либо разговор начинал принимать весьма рискованный для Мишки оборот.
– Баба Нинея, а куда вся скотина из села подевалась? И поля все сжаты, и огороды убраны.
– Так вон же: ледник мясом забит, амбар зерном полон, и другого всего запасено - не на один год хватит.
– Но ты же одна не могла все это сделать?
– Свет не без добрых людей.
– Ты меня единственного крестильным именем называешь, а не родовым. Почему?
– А нет его у тебя… Вернее есть, но не такое, как у всех. Я попробовала узнать, да не разобрала.
– Ну что ты, баба Нинея, у моего отца сначала две девочки родились, а он все сына ждал, поэтому, когда я родился, он меня Жданом и назвал.
– Нет, не чувствуешь ты себя Жданом. Ты сам для себя Михайла, а когда вглубь себя заглядываешь, где и есть место родовому имени, ты себя опять Михайлой ощущаешь, только каким-то другим. Не понимаешь?
– Не понимаю.
– Тебя в честь кого Михаилом крестили?
– В честь Святителя Михаила Митрополита Киевского.
– Он кем был?
– Первым Митрополитом на Руси.
– Да нет, из какого племени?
– Болгарином был.
– Вот смотри: болгарин - человек чужого племени…
– Но болгары - тоже славяне!
– Не перебивай! Во-первых, болгары ближние родственники не нам, а булгарам, что на Каме живут. Они только язык и обычаи переняли, а кровь другая, хоть со славянской и перемешанная. Во-вторых, у них давно уже царство, наподобие греческого, то есть, и обычаи они покорежили. В третьих, у них вера греческая, то есть, они и веру пращуров отринули, что славянских, что булгарских. Что там от истинных славян осталось?
– Но язык-то один?
– Язык у нас и с чехами и с ляхами один, а ты их своими считаешь?
– Так они латинскую веру приняли! Ну ладно, не только в этом дело. Нет, не считаю.
– А чем болгары лучше? Перебил ты меня… Что ж я хотела-то?… Да! Михаил! Чужой нам человек принес нам чужую веру. А про то, что у христиан большая часть не своя, а ворованная, я тебе уже говорила. Так вот: сам чужой, веру принес чужую, а мы должны от всей своей прежней жизни отказаться и жить так, как он нам укажет. Да еще не своим умом укажет, а так, как ему из Царьграда велят. А кто не согласен, тех - огнем и мечом. Ты себя таким Михаилом видишь?
– Н-нет, пожалуй. Как-то у тебя, баба Нинея все выходит… Полтора века уже прошло, неужели за это время не погнали бы христиан, если бы их вера в народе не прижилась?
– Да не о том я! Ты себя ощущаешь тем, кто пришел диким людям указывать: как надо жить, а как нет? Славян дикарями считаешь? Ну не всех, так хоть тех, кто крест не принял. Считаешь дикарями?
– Нет, конечно!
– А он считал! По его наущению княжий родич Добрыня приказал Новгород поджечь, когда туда попов не захотели пускать. Так со своими поступают? Вот ты бы мою деревню велел поджечь из-за того, что мы попов к себе не пустили?
– Да что ты говоришь! Нет, конечно!
– Но ты же святому, в честь которого назван, во всем подражать должен?
– Ну уж нет! Никого я жечь не собираюсь…
– Значит, первый Михаил, который на поверхности - не ты. Но есть в тебе еще и другой Михаил, который к вере христианской относится… даже не знаю, как сказать… Проще говоря: не христианин ты, но и в славянских богов тоже не веруешь. Так посторонний человек на чужую брань смотрит, которая его не касается.
– Вот и нет! У меня душа болит и за тех, и за других, потому, что и те и другие - свои. И брань эта их только ослабляет!
– Вот этого Михаила я и люблю, его по имени и зову. Понял теперь?
– Понял.
– А я - нет! Откуда ты такой взялся? Не бывает таких детей!
– А ты, Нинея? Ты где училась? Библию на память знаешь, историю народов и государств ведаешь, дискутируешь, как богослов! Таких образованных княгинь или боярынь днем с огнем не сыщешь, а ты в деревеньке глухой сидишь… Ты-то откуда взялась? Не бывает таких деревенских старух!
– Вот и поговорили, Мишаня. Не бывает таких, как мы. Так может нас и нет?
– Ну, если ты сейчас еще и древнегреческих философов помянешь, то я точно поверю, что нас нет и все это мне только кажется.
– А сам-то кого из философов помнишь?
– Ну… Аристотеля, Геродота, Платона… погоди! Ты меня опять проверяешь?
– И много ты деревенских мальчишек видел, которые эти имена в разговорах поминают?
"Господи, не может быть! А почему не может? Он же не говорил, что мой предшественник мужчина!".
– Нинея Всеславна, а Вы Максима Леонидовича не забыли еще?
– Кого?
– Ученого из Петербурга.
– Нашел, все-таки, чем бабку уесть! Не знаю я ученого Максима, не слыхала даже. Из греков, что ли?