Страница:
Но Сталин был так же естественно шутлив и с Кировым. Пожалуй, уникальными можно считать свидетельства Артема Федоровича Сергеева, сына знаменитого «Артема» (Сергеева), члена ВЦИК, погибшего 24 июля 1921 года во время испытания аэровагона на Московско-Курской железной дороге. После гибели мужа мать малыша, родившегося 5 марта 1921 года, серьезно заболела, и его взял в семью Сталин.
Между прочим, когда старший Сергеев погиб и Буденный сетовал – мол, какая нелепая случайность, Сталин ответил: «Если случайность имеет политические последствия, то к такой случайности нужно присмотреться». Принцип, применимый и к «неожиданной» смерти самого Сталина.
38-летний «Артем» был яркой личностью: в партии с 1901 года, прямой соратник Ленина, в 1910 году бежал из ссылки вначале в Корею, затем переехал в Шанхай, а оттуда в Австралию, где вел активную революционную работу. В 1917 году он вернулся в Россию, и нет никаких сомнений в том, что если бы не погиб, то вошел бы в сталинскую когорту очень сильным ее членом.
Сын «Артема» Артем Сергеев прожил достойную жизнь, и его воспоминания можно считать фотографичными. В изданной издательством «Крымский мост-9Д» в 2006 году небольшой книге «Беседы о Сталине» он говорит:
«С самого начала, как я себя помню осознанно, я помню и его, и к нему самое высокое уважение. Казалось, что это самый умный, самый справедливый, самый интересный и даже самый добрый, хотя в каких-то вопросах строгий, по добрый и ласковый человек…»
Так или иначе не упомянуть эти воспоминания в книге о Сталине сегодня просто невозможно – если ты хочешь написать о Сталине не только правдиво, но и объемно. Но сейчас я вспомнил о Сергееве в связи с темой о чувстве юмора у Сталина и его якобы склонности к возвеличиванию. На вопрос, любил ли Сталин юмор, его приемный сын ответил так:
«Всегда. Что бы ни было, в любой ситуации. Он всегда говорил образно, много цитировал Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Зощенко, еще какие-то забавные вещи. И он, и Киров хорошо знали писателей-сатириков, классиков этого жанра. Зощенко Сталин с Кировым часто цитировали, поскольку это был злободневный автор,…высмеивавший пороки тогдашнего общества. Но никогда не цитировалась забавная история ради самой истории. Всегда это было к слову…
Между собой всегда у них с Кировым был юмор. Киров называл его «великий вождь всех народов, всех времен». Говорил: «Слушай. Ты не подскажешь, ты образованней меня, чей ты еще великий вождь? Кроме времен и народов, что еще на свете бывает?»
А Сталин его называл «Любимый вождь ленинградского пролетариата». И тоже подтрунивал: «Ага, кажется, не только ленинградского, а еще и бакинского пролетариата, наверное всего северо-кавказского. Подожди, напомни, чей ты еще любимый вождь? Ты что, думаешь, у меня семь пядей во лбу? У меня голова – не дом Совнаркома, чтобы знать всё, чьим ты был любимым вождем»…»
Так могут шутить абсолютно не чванные и абсолютно духовно здоровые люди. Какими, собственно, Сталин с Кировым и были.
Да и в самом-то деле! Мог ли ханжа и любящий – по нынешней модной присказке – «себя любимого» человек так ответить 26 октября 1936 года на запрос Чарльза Наттера, заведующего бюро «Ассошиэйтед Пресс», по поводу сообщений западной печати о тяжелом заболевании и даже смерти Сталина:
«Милостивый государь!
Насколько мне известно из сообщений иностранной прессы, я давно уже оставил сей грешный мир и переселился на тот свет. Так как к сообщениям иностранной прессы нельзя не относиться с доверием, если Вы не хотите быть вычеркнутым из
списка цивилизованных людей, то прошу верить этим сообщениям и не нарушать моего покоя в тишине потустороннего мира.
С уважением И. Сталин».
Классический юмор этой записки превосходит по своей силе, пожалуй, лишь классический же ответ Марка Твена: «Слухи о моей смерти чрезвычайно преувеличены». Причем это был не первый подобный случай. Еще 3 апреля 1932 года «Правда» опубликовала такой ответ Сталина на письмо представителя «Ассошиэйтед Пресс» Ричардсона:
«Ложные слухи о моей болезни распространяются в буржуазной печати не впервые. Есть, очевидно, люди, заинтересованные в том, чтобы я заболел всерьез и надолго, если не хуже. Может быть, это и не совсем деликатно, но у меня нет, к сожалению, данных, могущих порадовать этих господ. Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров…»
Нет, Сталин был не только выдающейся личностью, он был еще и просто по-человечески привлекательной личностью, умеющей без натуги драпировать свое естественное величие в естественный же для нее юмор.
Сопоставляя судьбы приемного сына Сталина Артема Сергеева и родной сталинской дочери Светланы, можно уверенно сказать, что Светлана оказалась не лучшей дочерью, но не Сталин был в том виноват. Он Светлану любил, а она его – не очень-то, личностно походя скорее на мать, чем на отца, и зачастую его огорчая, особенно уже во взрослой своей жизни.
К слову, ее воспоминания нередко недостоверны не только психологически (в негативных оценках Берии, например), но и фактически. Так, она утверждает, что отец летом 1946 года уехал на юг впервые после 1937 года, но это была вторая такая дальняя поездка Сталина – первая пришлась на апрель 1944 года, о чем свидетельствует и генерал-майор Михаил Докучаев, бывший заместитель начальника 9-го Управления КГБ, ответственного за охрану правительства.
Во время обеих поездок Сталин очень нервничал, видя разруху, людей, живущих в землянках. А во вторую поездку на дороге от Симферополя до Ялты произошел описанный тем же М. Докучаевым случай, тоже характеризующий внутренний мир Сталина и его натуру очень ярко. Докучаев пишет об этом так:
«Как раз на перевале в его (Сталина. – С.К.)машину с полного хода врезалась старая полуторка. Естественно, бронированный «паккард» выдержал столкновение, а полуторка вся развалилась. Каково же было удивление, когда из нее вылезла женщина-водитель лет сорока пяти. Вышел тогда из машины и Сталин. Женщина, не разобравшись в ситуации, с наивной прямотой сказала: «Как же вы дальше поедете?» Сталин, увидев ее жалкий вид и разбитую машину, поняв, что инцидент произошел из-за дождливой погоды, ответил ей: «Мы-то поедем. А вот как вы поедете?» Сталин сказал тогда министру госбезопасности Абакумову, следовавшему в кортеже, чтобы эту женщину не привлекали к ответственности…»
Здесь не место много говорить о репрессиях 30-х годов. Да, они были. Но позднее, на примере известного ныне «историка»-эмигранта Авторханова, мы увидим, было ли большинство репрессированных «невинными жертвами сталинизма»… Без действительно невинных жертв тогда, увы, не обошлось, но они объясняются не «кровожадностью» или «подозрительностью» Сталина, а прежде всего деятельностью скрытых антисоветских и троцкистских элементов в обществе и в системе НКВД, а норой – и неизбывной «расейской» дуростью и подлостью «на местах».
Главное же – враги у новой России имелись. И, не обращаясь сейчас к фактам и статистике, скажу о психологическом аспекте вопроса, о котором Сталин хорошо говорил 9 сентября 1940 года на совещании в ЦК ВКП(б), разбиравшем кинофильм «Закон жизни», снятый по сценарию молодого, но быстро зазнавшегося писателя А. Авдеенко.
Знакомство с многостраничной стенограммой этого совещания, в котором вместе с членами Политбюро приняли участие Фадеев, Федин, Соболев, Асеев, Катаев, Лебедев-Кумач, Столпер, сам Авдеенко, способно развеять не один гнусный миф о Сталине и его эпохе. Но я ограничусь лишь фрагментом выступления Сталина:
«…Я бы предпочел, чтобы нам давали врагов не как извергов, а как людей, враждебных нашему обществу, но не лишенных некоторых человеческих черт. У самого последнего подлеца есть человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать… Я бы предложил, чтобы в таком виде врагов давать, врагов сильных. Какой же будет плюс, когда мы шумели, – была классовая борьба капитализма с социализмом, и вдруг замухрышку разбили… Разве не было сильных людей? Почему Бухарина не изобразить, каким бы он ни был чудовищем, – а у него есть какие-то человеческие черты. Троцкий -враг, но он был способный человек, – бесспорно, – изобразить его как врага, имеющего отрицательные черты, но и имеющего хорошие качества, потому что они у него были, бесспорно…»
Здесь Сталин говорил о врагах политических… А ведь за двадцать лет после 1917 года – к 1937 году в новой России не ушли в прошлое и ее враги нравственные, которые были врагами не в силу некоей своей организованной борьбы против Советской власти, а в силу того, что были ее духовными антиподами. Вот что писал 18 января 1938 года в пространном письме в Комиссию партконтроля при ЦК ВКП(б) консультант Главного управления кинематографии некто Г.В. Зельдович:
«Партия в 1937 году провела огромную очистительную работу в стране. Слабее всего расчищена среда работников искусства… Морально-бытовые устои здесь наименее слабы… Огромно безделье… Глубокие, тонкие и сложные корни имеют подхалимство, семейственность и пр… Политический маразм – среди работников искусства в большом ходу сексуальные и порнографические вещи… «Забавляются» всем этим весьма и весьма. Любовь к «Западу» огромна. Мечтают о заграничных поездках… Среди киноработников много политических сплетен об орденонаграждениях и др.»
Надо сказать, что Зельдович в своем письме – откровенном и толковом – выкладывал правду не по внутреннему убеждению, а с перепугу. Вот его официальная характеристика тех дней: «Зельдович Г.В., консультант-редактор по Мосфильму. Рождения 1906 года. Беспартийный, родился в гор. Тульчине. Образование среднее. Отец- сын богатых родителей. Один брат отца- в Польше, другой в Риге(тогда, как и сейчас, это была «заграница». – С.К.), а родственники матери в Америке. Подхалим. Пользовался особым доверием Шумяцкого(бывшего председателя Кинокомитета, о котором Зельдович написал в своем письме немало отрицательного и явно имевшего место быть. – С.К.). Проявлял внешнюю активность, по политическим вопросам не выявляет своего лица».
Зельдовича – несмотря на его отнюдь не дутые, но запоздавшие разоблачения, с Мосфильма уволили. Не знаю – возможно, он позднее тоже попал в «жертвы репрессий». Но был ли он виноватым без вины?
Что же до навязшего в зубах «военного заговора», то коротко замечу, что если бы во главе РККА в 1941 году командовал тот «цвет» армии, олицетворением которого были Тухачевский и Якир и который «уничтожил» «тиран» Сталин, то всё в 1941 году и закончилось бы. Но закончилось бы не знаменем Победы над Берлином, а парадом вермахта на Красной площади, который принимал бы с трибуны Мавзолея Гитлер. Причем я имею в виду даже не несомненно предательскую роль «Тухачевских», а полководческую и военную бездарность их и «выпестованных» ими «кадров».
Нет, в своей основе то, что было предпринято Сталиным в 1937-1938 годах, было даже не репрессиями в точном смысле этого слова, а чистками –тоже в точном смысле этого слова.
Не буду я здесь заниматься и развернутым анализом достоверности хрущевско-горбачевских цифровых данных о масштабах репрессий, скажу лишь, что они, судя по всему,завышены в несколько раз. Но приведу все же два свидетельства, прозвучавших в разное (но одинаково послесталинское) время с разных «этажей» социальной лестницы… В насквозь «демократическом» сборнике документов «Георгий Жуков», изданном под научной редакцией В. Наумова Международным фондом «Демократия» в 2001 году, приведены воспоминания маршала Жукова, датированные 1963-1964 годами, и на стр. 622 читаем:
«Партия ценила заслуги СТАЛИНА и верила ему. Тогда еще не знали о размерах того зла, которое причинил СТАЛИН в 1937-1938 годах советскому народу».
А вот признание известного разработчика ядерных вооружений, профессора Н.З. Тремасова, автора мемуаров «Назначение отменяется, позвоните по телефону… (записки Главного конструктора радиоэлектронных систем ядерного оружия)», изданных в Нижнем Новгороде в 2000 году. На странице 72 он мимоходом сообщает:
«Видимо, репрессии носили избирательный, не массовый характер (я, во всяком случае, о них до смерти Сталина и не слыхал)»…
Жукову в 1937 году был сорок один год, и он уже занимал должность командира 3-го кавалерийского корпуса. Тремасов родился в центре России, в селе Репное Балашовского района Саратовской области в 1926 году, и о временах 1937- 1938-го года уже мог иметь вполне сознательное представление. Но вот же – ни в его детском восприятии, ни в восприятии вполне взрослого Жукова «репрессии» тогда не отпечатались. Не такими уж, выходит, «массовыми» они были на деле.
И лишь после смерти Сталина Жуков, Тремасов и многие другие «вспомнили» о репрессиях, судя о них при этом вкривь и вкось.
Президент США Рузвельт собирал марки, маршал Тухачевский делал скрипки, а у Сталина с его молодых лет и до октября 1917 было одно «хобби» – борьба за установление в России власти, озабоченной построением лучшей жизни для трудящихся. С осени 1917 года он сменяет его уже на другое «увлечение» – отстаивание этой, уже установленной власти от посягательств внешних и внутренних врагов… К середине 20-х годов к этому новому «хобби» прибавилось еще одно: построение в России развитого социализма.
И занимался всем этим Сталин без угрюмости, а даже как-то весело. 4 августа 1918 года он пишет Ленину из Царицына о критическом положении на Юге, но пишет без надрыва и истерики. Он как бы говорит: дела невеселые, но если унывать, они не улучшатся… Да, положение на Юге не из легких, товарищ Ленин, но я же здесь, и со мной хорошие товарищи. И дело наше правое. А раз так – мы не печалимся, а работаем…
Формально подобных слов в письме Сталина нет – оно конкретно, предметно, информативно, и эмоции в нем не проявляются. Но подтекст этого и других писем Ленину с фронтов Гражданской войны именно таков.
Лишь иногда юмор Сталина и его неумение унывать прорываются в признаниях типа следующего:
«В Астрахани скота не меньше, чем в Котельникове (где скопилось 40 тысяч голов крупного рогатого скота. – С.К.),но местный продкомиссариат ничего не делает. Представители Заготселя спят непробудным сном, и можно с уверенностью сказать, что мяса они не заготовят».
Однако это не позиция крыловского Повара по отношению к коту Ваське. Просто к слову пришлось: вот, мол, Владимир Ильич, как живем, бестолочи, и саботажа хватает, но мы и с этим справимся, мы ведь – большевики.
17 декабря 1936 года уже признанный лидер страны Сталин пишет письмо главным редакторам «Правды» Мехлису и «Известий» Талю, устроившим газетную перепалку Шумяцкого и Керженцева вокруг вопроса об использовании джаза в советском искусстве:
«Т-щу Мехлису, т-щу Талю.
Читал в «Правде» в номере от 17 декабря 1936 года статью «Обывательский зуд». Считаю, что тон критики, взятый «Правдой» в этой статье, неправилен и в корне противоречит товарищеским отношениям между двумя коммунистическими газетами. Более того, мне кажется, что тон критики в указанной статье является выражением литературного хулиганства…
Предлагаю редакции «Правды» прекратить возню с вопросом о «джазе» и больше не повторять ошибок в деле товарищеской критики родственной коммунистической газеты.
И. Сталин».
Приходится ли удивляться, что за Сталиным, жившим всегда соображениями дела, а не амбициями, легко и уверенно шли люди дела же?!
И он этого, конечно, заслуживал. Теми, кто в разное время был рядом со Сталиным, написано о нем много такого, что само по себе опровергает антисталинскую клевету. Однако из множества таких свидетельств я в заключение этой главы опять выберу свидетельство Артема Сергеева:
«Он умел вовлечь в разговор и в этом разговоре не допускал, чтобы ребенок чувствовал себя несмышленышем. Он задавал взрослые вопросы… он очень просто, доступно, ненавязчиво, не по-менторски вел разговор и давал понять суть. Один разговор, относящийся к 1929 году, я помню. Сталин меня спросил: «Что ты думаешь о кризисе в Америке?» Что-то мы (Сергеев имел в виду своего названого брата Василия Сталина. – С.К.)слышали: буржуи, мол, выбрасывают кофе с пароходов в море. «А почему это делается?» – спрашивает Сталин. Ну, а я в том смысле говорю, что они нехорошие, лучше бы нам, нашим рабочим и крестьянам отдали, если им не нужно, если у них так много.
«Нет, – говорит он, – на то и буржуи, что они нам не дадут. Почему они выбрасывают? Потому что заботятся о себе, как бы побольше заработать. Они выбрасывают потому, что остаются излишки, их люди не могут купить… Чтобы держать высокую цену, он выбрасывает. Капиталист всегда так будет делать, потому что его главная забота – чтобы было больше денег. Наша главная забота – чтобы людям было хорошо, чтобы им лучше жилось, потому ты и говоришь: лучше бы нам дали, потому что ты думаешь, что у них забота, как и у нас – как сделать лучше людям»…».
Восьмилетний мальчишка не спрашивал у Сталина – зачем Сталин живёт? Подобный вопрос из уст маленького Артема был, конечно, еще невозможен – он был выше детского чувствования. А когда Артем Сергеев повзрослел, этот вопрос по отношению к Сталину тоже был невозможен – приемный отец сантиментов не любил и приемного сына к ним не приучил. Да и природная закваска у Артема Сергеева была не та, чтобы терзаться чувствительными «умными» вопросами – это и по его фото разных лет видно.
Однако Сталин сам – в разговоре с ребенком, но в разговоре о взрослых, серьезных вещах дал ответ на этот вопрос.
Глава третья
Между прочим, когда старший Сергеев погиб и Буденный сетовал – мол, какая нелепая случайность, Сталин ответил: «Если случайность имеет политические последствия, то к такой случайности нужно присмотреться». Принцип, применимый и к «неожиданной» смерти самого Сталина.
38-летний «Артем» был яркой личностью: в партии с 1901 года, прямой соратник Ленина, в 1910 году бежал из ссылки вначале в Корею, затем переехал в Шанхай, а оттуда в Австралию, где вел активную революционную работу. В 1917 году он вернулся в Россию, и нет никаких сомнений в том, что если бы не погиб, то вошел бы в сталинскую когорту очень сильным ее членом.
Сын «Артема» Артем Сергеев прожил достойную жизнь, и его воспоминания можно считать фотографичными. В изданной издательством «Крымский мост-9Д» в 2006 году небольшой книге «Беседы о Сталине» он говорит:
«С самого начала, как я себя помню осознанно, я помню и его, и к нему самое высокое уважение. Казалось, что это самый умный, самый справедливый, самый интересный и даже самый добрый, хотя в каких-то вопросах строгий, по добрый и ласковый человек…»
Так или иначе не упомянуть эти воспоминания в книге о Сталине сегодня просто невозможно – если ты хочешь написать о Сталине не только правдиво, но и объемно. Но сейчас я вспомнил о Сергееве в связи с темой о чувстве юмора у Сталина и его якобы склонности к возвеличиванию. На вопрос, любил ли Сталин юмор, его приемный сын ответил так:
«Всегда. Что бы ни было, в любой ситуации. Он всегда говорил образно, много цитировал Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Зощенко, еще какие-то забавные вещи. И он, и Киров хорошо знали писателей-сатириков, классиков этого жанра. Зощенко Сталин с Кировым часто цитировали, поскольку это был злободневный автор,…высмеивавший пороки тогдашнего общества. Но никогда не цитировалась забавная история ради самой истории. Всегда это было к слову…
Между собой всегда у них с Кировым был юмор. Киров называл его «великий вождь всех народов, всех времен». Говорил: «Слушай. Ты не подскажешь, ты образованней меня, чей ты еще великий вождь? Кроме времен и народов, что еще на свете бывает?»
А Сталин его называл «Любимый вождь ленинградского пролетариата». И тоже подтрунивал: «Ага, кажется, не только ленинградского, а еще и бакинского пролетариата, наверное всего северо-кавказского. Подожди, напомни, чей ты еще любимый вождь? Ты что, думаешь, у меня семь пядей во лбу? У меня голова – не дом Совнаркома, чтобы знать всё, чьим ты был любимым вождем»…»
Так могут шутить абсолютно не чванные и абсолютно духовно здоровые люди. Какими, собственно, Сталин с Кировым и были.
Да и в самом-то деле! Мог ли ханжа и любящий – по нынешней модной присказке – «себя любимого» человек так ответить 26 октября 1936 года на запрос Чарльза Наттера, заведующего бюро «Ассошиэйтед Пресс», по поводу сообщений западной печати о тяжелом заболевании и даже смерти Сталина:
«Милостивый государь!
Насколько мне известно из сообщений иностранной прессы, я давно уже оставил сей грешный мир и переселился на тот свет. Так как к сообщениям иностранной прессы нельзя не относиться с доверием, если Вы не хотите быть вычеркнутым из
списка цивилизованных людей, то прошу верить этим сообщениям и не нарушать моего покоя в тишине потустороннего мира.
С уважением И. Сталин».
Классический юмор этой записки превосходит по своей силе, пожалуй, лишь классический же ответ Марка Твена: «Слухи о моей смерти чрезвычайно преувеличены». Причем это был не первый подобный случай. Еще 3 апреля 1932 года «Правда» опубликовала такой ответ Сталина на письмо представителя «Ассошиэйтед Пресс» Ричардсона:
«Ложные слухи о моей болезни распространяются в буржуазной печати не впервые. Есть, очевидно, люди, заинтересованные в том, чтобы я заболел всерьез и надолго, если не хуже. Может быть, это и не совсем деликатно, но у меня нет, к сожалению, данных, могущих порадовать этих господ. Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров…»
Нет, Сталин был не только выдающейся личностью, он был еще и просто по-человечески привлекательной личностью, умеющей без натуги драпировать свое естественное величие в естественный же для нее юмор.
Сопоставляя судьбы приемного сына Сталина Артема Сергеева и родной сталинской дочери Светланы, можно уверенно сказать, что Светлана оказалась не лучшей дочерью, но не Сталин был в том виноват. Он Светлану любил, а она его – не очень-то, личностно походя скорее на мать, чем на отца, и зачастую его огорчая, особенно уже во взрослой своей жизни.
К слову, ее воспоминания нередко недостоверны не только психологически (в негативных оценках Берии, например), но и фактически. Так, она утверждает, что отец летом 1946 года уехал на юг впервые после 1937 года, но это была вторая такая дальняя поездка Сталина – первая пришлась на апрель 1944 года, о чем свидетельствует и генерал-майор Михаил Докучаев, бывший заместитель начальника 9-го Управления КГБ, ответственного за охрану правительства.
Во время обеих поездок Сталин очень нервничал, видя разруху, людей, живущих в землянках. А во вторую поездку на дороге от Симферополя до Ялты произошел описанный тем же М. Докучаевым случай, тоже характеризующий внутренний мир Сталина и его натуру очень ярко. Докучаев пишет об этом так:
«Как раз на перевале в его (Сталина. – С.К.)машину с полного хода врезалась старая полуторка. Естественно, бронированный «паккард» выдержал столкновение, а полуторка вся развалилась. Каково же было удивление, когда из нее вылезла женщина-водитель лет сорока пяти. Вышел тогда из машины и Сталин. Женщина, не разобравшись в ситуации, с наивной прямотой сказала: «Как же вы дальше поедете?» Сталин, увидев ее жалкий вид и разбитую машину, поняв, что инцидент произошел из-за дождливой погоды, ответил ей: «Мы-то поедем. А вот как вы поедете?» Сталин сказал тогда министру госбезопасности Абакумову, следовавшему в кортеже, чтобы эту женщину не привлекали к ответственности…»
Здесь не место много говорить о репрессиях 30-х годов. Да, они были. Но позднее, на примере известного ныне «историка»-эмигранта Авторханова, мы увидим, было ли большинство репрессированных «невинными жертвами сталинизма»… Без действительно невинных жертв тогда, увы, не обошлось, но они объясняются не «кровожадностью» или «подозрительностью» Сталина, а прежде всего деятельностью скрытых антисоветских и троцкистских элементов в обществе и в системе НКВД, а норой – и неизбывной «расейской» дуростью и подлостью «на местах».
Главное же – враги у новой России имелись. И, не обращаясь сейчас к фактам и статистике, скажу о психологическом аспекте вопроса, о котором Сталин хорошо говорил 9 сентября 1940 года на совещании в ЦК ВКП(б), разбиравшем кинофильм «Закон жизни», снятый по сценарию молодого, но быстро зазнавшегося писателя А. Авдеенко.
Знакомство с многостраничной стенограммой этого совещания, в котором вместе с членами Политбюро приняли участие Фадеев, Федин, Соболев, Асеев, Катаев, Лебедев-Кумач, Столпер, сам Авдеенко, способно развеять не один гнусный миф о Сталине и его эпохе. Но я ограничусь лишь фрагментом выступления Сталина:
«…Я бы предпочел, чтобы нам давали врагов не как извергов, а как людей, враждебных нашему обществу, но не лишенных некоторых человеческих черт. У самого последнего подлеца есть человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать… Я бы предложил, чтобы в таком виде врагов давать, врагов сильных. Какой же будет плюс, когда мы шумели, – была классовая борьба капитализма с социализмом, и вдруг замухрышку разбили… Разве не было сильных людей? Почему Бухарина не изобразить, каким бы он ни был чудовищем, – а у него есть какие-то человеческие черты. Троцкий -враг, но он был способный человек, – бесспорно, – изобразить его как врага, имеющего отрицательные черты, но и имеющего хорошие качества, потому что они у него были, бесспорно…»
Здесь Сталин говорил о врагах политических… А ведь за двадцать лет после 1917 года – к 1937 году в новой России не ушли в прошлое и ее враги нравственные, которые были врагами не в силу некоей своей организованной борьбы против Советской власти, а в силу того, что были ее духовными антиподами. Вот что писал 18 января 1938 года в пространном письме в Комиссию партконтроля при ЦК ВКП(б) консультант Главного управления кинематографии некто Г.В. Зельдович:
«Партия в 1937 году провела огромную очистительную работу в стране. Слабее всего расчищена среда работников искусства… Морально-бытовые устои здесь наименее слабы… Огромно безделье… Глубокие, тонкие и сложные корни имеют подхалимство, семейственность и пр… Политический маразм – среди работников искусства в большом ходу сексуальные и порнографические вещи… «Забавляются» всем этим весьма и весьма. Любовь к «Западу» огромна. Мечтают о заграничных поездках… Среди киноработников много политических сплетен об орденонаграждениях и др.»
Надо сказать, что Зельдович в своем письме – откровенном и толковом – выкладывал правду не по внутреннему убеждению, а с перепугу. Вот его официальная характеристика тех дней: «Зельдович Г.В., консультант-редактор по Мосфильму. Рождения 1906 года. Беспартийный, родился в гор. Тульчине. Образование среднее. Отец- сын богатых родителей. Один брат отца- в Польше, другой в Риге(тогда, как и сейчас, это была «заграница». – С.К.), а родственники матери в Америке. Подхалим. Пользовался особым доверием Шумяцкого(бывшего председателя Кинокомитета, о котором Зельдович написал в своем письме немало отрицательного и явно имевшего место быть. – С.К.). Проявлял внешнюю активность, по политическим вопросам не выявляет своего лица».
Зельдовича – несмотря на его отнюдь не дутые, но запоздавшие разоблачения, с Мосфильма уволили. Не знаю – возможно, он позднее тоже попал в «жертвы репрессий». Но был ли он виноватым без вины?
Что же до навязшего в зубах «военного заговора», то коротко замечу, что если бы во главе РККА в 1941 году командовал тот «цвет» армии, олицетворением которого были Тухачевский и Якир и который «уничтожил» «тиран» Сталин, то всё в 1941 году и закончилось бы. Но закончилось бы не знаменем Победы над Берлином, а парадом вермахта на Красной площади, который принимал бы с трибуны Мавзолея Гитлер. Причем я имею в виду даже не несомненно предательскую роль «Тухачевских», а полководческую и военную бездарность их и «выпестованных» ими «кадров».
Нет, в своей основе то, что было предпринято Сталиным в 1937-1938 годах, было даже не репрессиями в точном смысле этого слова, а чистками –тоже в точном смысле этого слова.
Не буду я здесь заниматься и развернутым анализом достоверности хрущевско-горбачевских цифровых данных о масштабах репрессий, скажу лишь, что они, судя по всему,завышены в несколько раз. Но приведу все же два свидетельства, прозвучавших в разное (но одинаково послесталинское) время с разных «этажей» социальной лестницы… В насквозь «демократическом» сборнике документов «Георгий Жуков», изданном под научной редакцией В. Наумова Международным фондом «Демократия» в 2001 году, приведены воспоминания маршала Жукова, датированные 1963-1964 годами, и на стр. 622 читаем:
«Партия ценила заслуги СТАЛИНА и верила ему. Тогда еще не знали о размерах того зла, которое причинил СТАЛИН в 1937-1938 годах советскому народу».
А вот признание известного разработчика ядерных вооружений, профессора Н.З. Тремасова, автора мемуаров «Назначение отменяется, позвоните по телефону… (записки Главного конструктора радиоэлектронных систем ядерного оружия)», изданных в Нижнем Новгороде в 2000 году. На странице 72 он мимоходом сообщает:
«Видимо, репрессии носили избирательный, не массовый характер (я, во всяком случае, о них до смерти Сталина и не слыхал)»…
Жукову в 1937 году был сорок один год, и он уже занимал должность командира 3-го кавалерийского корпуса. Тремасов родился в центре России, в селе Репное Балашовского района Саратовской области в 1926 году, и о временах 1937- 1938-го года уже мог иметь вполне сознательное представление. Но вот же – ни в его детском восприятии, ни в восприятии вполне взрослого Жукова «репрессии» тогда не отпечатались. Не такими уж, выходит, «массовыми» они были на деле.
И лишь после смерти Сталина Жуков, Тремасов и многие другие «вспомнили» о репрессиях, судя о них при этом вкривь и вкось.
Президент США Рузвельт собирал марки, маршал Тухачевский делал скрипки, а у Сталина с его молодых лет и до октября 1917 было одно «хобби» – борьба за установление в России власти, озабоченной построением лучшей жизни для трудящихся. С осени 1917 года он сменяет его уже на другое «увлечение» – отстаивание этой, уже установленной власти от посягательств внешних и внутренних врагов… К середине 20-х годов к этому новому «хобби» прибавилось еще одно: построение в России развитого социализма.
И занимался всем этим Сталин без угрюмости, а даже как-то весело. 4 августа 1918 года он пишет Ленину из Царицына о критическом положении на Юге, но пишет без надрыва и истерики. Он как бы говорит: дела невеселые, но если унывать, они не улучшатся… Да, положение на Юге не из легких, товарищ Ленин, но я же здесь, и со мной хорошие товарищи. И дело наше правое. А раз так – мы не печалимся, а работаем…
Формально подобных слов в письме Сталина нет – оно конкретно, предметно, информативно, и эмоции в нем не проявляются. Но подтекст этого и других писем Ленину с фронтов Гражданской войны именно таков.
Лишь иногда юмор Сталина и его неумение унывать прорываются в признаниях типа следующего:
«В Астрахани скота не меньше, чем в Котельникове (где скопилось 40 тысяч голов крупного рогатого скота. – С.К.),но местный продкомиссариат ничего не делает. Представители Заготселя спят непробудным сном, и можно с уверенностью сказать, что мяса они не заготовят».
Однако это не позиция крыловского Повара по отношению к коту Ваське. Просто к слову пришлось: вот, мол, Владимир Ильич, как живем, бестолочи, и саботажа хватает, но мы и с этим справимся, мы ведь – большевики.
17 декабря 1936 года уже признанный лидер страны Сталин пишет письмо главным редакторам «Правды» Мехлису и «Известий» Талю, устроившим газетную перепалку Шумяцкого и Керженцева вокруг вопроса об использовании джаза в советском искусстве:
«Т-щу Мехлису, т-щу Талю.
Читал в «Правде» в номере от 17 декабря 1936 года статью «Обывательский зуд». Считаю, что тон критики, взятый «Правдой» в этой статье, неправилен и в корне противоречит товарищеским отношениям между двумя коммунистическими газетами. Более того, мне кажется, что тон критики в указанной статье является выражением литературного хулиганства…
Предлагаю редакции «Правды» прекратить возню с вопросом о «джазе» и больше не повторять ошибок в деле товарищеской критики родственной коммунистической газеты.
И. Сталин».
Приходится ли удивляться, что за Сталиным, жившим всегда соображениями дела, а не амбициями, легко и уверенно шли люди дела же?!
И он этого, конечно, заслуживал. Теми, кто в разное время был рядом со Сталиным, написано о нем много такого, что само по себе опровергает антисталинскую клевету. Однако из множества таких свидетельств я в заключение этой главы опять выберу свидетельство Артема Сергеева:
«Он умел вовлечь в разговор и в этом разговоре не допускал, чтобы ребенок чувствовал себя несмышленышем. Он задавал взрослые вопросы… он очень просто, доступно, ненавязчиво, не по-менторски вел разговор и давал понять суть. Один разговор, относящийся к 1929 году, я помню. Сталин меня спросил: «Что ты думаешь о кризисе в Америке?» Что-то мы (Сергеев имел в виду своего названого брата Василия Сталина. – С.К.)слышали: буржуи, мол, выбрасывают кофе с пароходов в море. «А почему это делается?» – спрашивает Сталин. Ну, а я в том смысле говорю, что они нехорошие, лучше бы нам, нашим рабочим и крестьянам отдали, если им не нужно, если у них так много.
«Нет, – говорит он, – на то и буржуи, что они нам не дадут. Почему они выбрасывают? Потому что заботятся о себе, как бы побольше заработать. Они выбрасывают потому, что остаются излишки, их люди не могут купить… Чтобы держать высокую цену, он выбрасывает. Капиталист всегда так будет делать, потому что его главная забота – чтобы было больше денег. Наша главная забота – чтобы людям было хорошо, чтобы им лучше жилось, потому ты и говоришь: лучше бы нам дали, потому что ты думаешь, что у них забота, как и у нас – как сделать лучше людям»…».
Восьмилетний мальчишка не спрашивал у Сталина – зачем Сталин живёт? Подобный вопрос из уст маленького Артема был, конечно, еще невозможен – он был выше детского чувствования. А когда Артем Сергеев повзрослел, этот вопрос по отношению к Сталину тоже был невозможен – приемный отец сантиментов не любил и приемного сына к ним не приучил. Да и природная закваска у Артема Сергеева была не та, чтобы терзаться чувствительными «умными» вопросами – это и по его фото разных лет видно.
Однако Сталин сам – в разговоре с ребенком, но в разговоре о взрослых, серьезных вещах дал ответ на этот вопрос.
Глава третья
УЧЕНИК, ПРЕВЗОШЕДШИЙ УЧИТЕЛЯ…
Должность честных вождей народа – нечеловечески трудна.
М. Горький, «В.И. Ленин»
Имена Ленина и Сталина давно стали синонимами фундаментальных понятий мировой истории. Однако друг для друга они были живыми людьми, соратниками и – хотя для дружбы в обычном смысле биографии обоих не очень подходили – друзьями. Ленин, родившийся в 1870 году, был старшим. Сталин, родившийся в 1879 году, – младшим как по возрасту, так и по положению в общем их деле. Сталин называл себя всего лишь учеником Ленина, и это не было позой уже потому, что Сталин и поза всегда были вещами несовместными. Сталин действительно и ощущал себя учеником Ленина, и был им по существу. Чтобы понять это, достаточно вчитаться в ленинские труды и в сталинские труды. Литературные стили двух партийных литераторов и социальных мыслителей Ленина и Сталина внешне различны, причем у Ленина эмоциональный накал текстов выше, стиль же Сталина суше и даже тяжеловеснее. Однако умные текстологи давно заметили, что как Ленину, так и Сталину был свойственен прием, которым пользовались еще в Древнем Риме. Оба выдвигали какой-то тезис, обосновывали его, двигались дальше, но с какого-то момента вновь возвращались к этому основному тезису и обосновывали его уже иными аргументами. Этим же были характерны и публичные речи обоих. В результате то, что Ленин и Сталин хотели донести до аудитории, удерживалось в головах слушателей и читателей так же прочно, как умело вбитый гвоздь в доске.
И еще одно…
Есть такой анекдот… Когда Цицерон выступал перед римлянами, аудитория восхищалась: «Как красиво говорит Марк Туллий!» А когда свои речи перед афинянами произносил Демосфен, афинская агора ревела: «Вперед, на Спарту!»
Так вот, речи и печатные работы Ленина тоже были рассчитаны не на эффект, а на эффективность, на реальный результат. И результат был, как правило, налицо! Однако у Сталина этот же подход был доведен почти до совершенства. Не исключено при этом, что при выработке литературного стиля Сталин учел и тот опыт, который он приобрел в духовной семинарии – теологи тоже умели добиваться эффективности, а не эффектности. Так или иначе, он спокойно, уверенно и методично раз за разом бил в одну точку – как неподатливый чурбан клином колол… И так раскалывал самые крепкие проблемы – от вскрытия несостоятельности оппозиции до вопросов языкознания.
К слову, насчет последнего… Как уж в последние десятилетия изгалялись все, кому не лень, над сталинскими работами но этому вопросу. Мол, «невежественный вождь» самоуверенно возжелал и тут «отметиться». А несчастные «рабы-подданные» должны были его «галиматью» изучать и восхищаться…
Но несколько лет назад я оказался случайным свидетелем разговора крупного обществоведа-марксиста Ричарда Ивановича Косолапова, издателя дополнительных томов Собрания сочинений Сталина, и известного профессора-лингвиста. И этот профессор сообщил, что коллектив исследователей в одном из академических институтов проанализировал работы Сталина по языку с современных позиций и пришел к выводу, что в основных своих положениях они научно корректны, что грубых ошибок там нет, зато есть ряд интересных, самобытных мыслей, которые еще предстоит осмыслить. Вот так!
Но это – к слову. Вернемся к тому, чем был Ленин для Сталина… В сталинском кабинете лежала посмертная маска Ленина. И это тоже не было деталью «на публику», тем более что публика в сталинском кабинете собиралась невпечатлительная и на дешевые эффекты не ловилась. Нет, Сталину действительно нужен был Ленин – нужен для его внутренней напряженной жизни духа. Маяковский заметил точно: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…» Думаю, и поэтому Сталин после смерти Маяковского сразу прекратил недостойную крысиную возню вокруг имени самого талантливого русского поэта XX века, сказав, как припечатав: «Маяковский был и остается лучшим поэтом нашей пролетарской эпохи».
У меня нет сомнений в том, что Сталин внутри себя постоянно советовался с Лениным. И ему нужен был рядом с ним не скульптурный или живописный портрет – пусть даже самый распрекрасный и талантливый, а именно маска, фотографически точно передающая знакомые черты лица так, чтобы можно было всматриваться в них и всматриваться…
Не сомневаюсь, что и легенды о Сталине, периодически приходящем по ночам в Мавзолей, имеют под собой реальную основу. Глядя на знакомые черты, Сталин мог лучше вспомнить голос, те или иные ситуации, те или иные повороты ленинской мысли, свидетелем которых он был… Он мог вспоминать все это и в ночной тишине думать о своем…
А точнее – о том же, о чем думал и Ленин… Кажется, меньшевик Дан, имея в виду Ленина, однажды в сердцах бросил: «Да разве можно тягаться с человеком, который двадцать четыре часа в сутки думает об одном и том же – о пролетарской революции!»
Сталин не был бы учеником Ленина, если бы не думал те же двадцать четыре часа о том же, что и учитель. Но ученик был достоин учителя, и поэтому он пошел дальше его.
Учитель заложил фундамент.
Ученик строил уже здание и поэтому не мог не превзойти Учителя – если был его достоин.
А Сталин был достоин.
Ленин сказал: «Из России нэповской будет Россия социалистическая»…
А Сталин ее социалистической сделал.
ПРИ ЭТОМ Сталин, как я понимаю, после смерти Ленина постоянно сверялся с теми ленинскими оценками, которые касались непосредственно его, Сталина. В первую очередь я имею здесь в виду, конечно же, ленинское «Письмо к съезду».
24 декабря 1922 года уже болевший Ленин продиктовал этот знаменитый текст, где были и следующие слова:
«Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашение… На этот случай принимать те или иные меры, вообще рассуждать об устойчивости нашего ЦК бесполезно. Никакие меры в этом случае не окажутся способными предупредить раскол…
Я думаю, что основными в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий.
Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».
Через некоторое время – уже 4 января 1923 года – Ленин продиктовал еще более знаменитое дополнение к предыдущей диктовке, где о Сталине было сказано так:
«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места (Генерального секретаря ЦК. – С.К.)и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличался бы от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д.»
Пожалуй, Ленин тут был к Сталину не очень справедлив – на позицию Владимира Ильича повлиял, надо полагать, известный конфликт, когда Сталин сделал выговор Крупской за нарушения утвержденного в ЦК режима лечения Ленина, исключающего его ознакомление с политическими документами и т.п. Но для Сталина вряд ли было очень существенным то, насколько Ленин был к нему справедлив или несправедлив. Как любой самокритичный человек, Сталин вряд ли задавался этим вопросом. Скорее его могло волновать иное: «Что же такое есть у меня в характере, что Ильич счел возможным сказать об этом публично?» И, как я догадываюсь, эта мысль, укоренившись в душе Сталина, год за годом помогала ему быть сдержанным и некапризным в самых острых ситуациях.
Должность честных вождей народа – нечеловечески трудна.
М. Горький, «В.И. Ленин»
Имена Ленина и Сталина давно стали синонимами фундаментальных понятий мировой истории. Однако друг для друга они были живыми людьми, соратниками и – хотя для дружбы в обычном смысле биографии обоих не очень подходили – друзьями. Ленин, родившийся в 1870 году, был старшим. Сталин, родившийся в 1879 году, – младшим как по возрасту, так и по положению в общем их деле. Сталин называл себя всего лишь учеником Ленина, и это не было позой уже потому, что Сталин и поза всегда были вещами несовместными. Сталин действительно и ощущал себя учеником Ленина, и был им по существу. Чтобы понять это, достаточно вчитаться в ленинские труды и в сталинские труды. Литературные стили двух партийных литераторов и социальных мыслителей Ленина и Сталина внешне различны, причем у Ленина эмоциональный накал текстов выше, стиль же Сталина суше и даже тяжеловеснее. Однако умные текстологи давно заметили, что как Ленину, так и Сталину был свойственен прием, которым пользовались еще в Древнем Риме. Оба выдвигали какой-то тезис, обосновывали его, двигались дальше, но с какого-то момента вновь возвращались к этому основному тезису и обосновывали его уже иными аргументами. Этим же были характерны и публичные речи обоих. В результате то, что Ленин и Сталин хотели донести до аудитории, удерживалось в головах слушателей и читателей так же прочно, как умело вбитый гвоздь в доске.
И еще одно…
Есть такой анекдот… Когда Цицерон выступал перед римлянами, аудитория восхищалась: «Как красиво говорит Марк Туллий!» А когда свои речи перед афинянами произносил Демосфен, афинская агора ревела: «Вперед, на Спарту!»
Так вот, речи и печатные работы Ленина тоже были рассчитаны не на эффект, а на эффективность, на реальный результат. И результат был, как правило, налицо! Однако у Сталина этот же подход был доведен почти до совершенства. Не исключено при этом, что при выработке литературного стиля Сталин учел и тот опыт, который он приобрел в духовной семинарии – теологи тоже умели добиваться эффективности, а не эффектности. Так или иначе, он спокойно, уверенно и методично раз за разом бил в одну точку – как неподатливый чурбан клином колол… И так раскалывал самые крепкие проблемы – от вскрытия несостоятельности оппозиции до вопросов языкознания.
К слову, насчет последнего… Как уж в последние десятилетия изгалялись все, кому не лень, над сталинскими работами но этому вопросу. Мол, «невежественный вождь» самоуверенно возжелал и тут «отметиться». А несчастные «рабы-подданные» должны были его «галиматью» изучать и восхищаться…
Но несколько лет назад я оказался случайным свидетелем разговора крупного обществоведа-марксиста Ричарда Ивановича Косолапова, издателя дополнительных томов Собрания сочинений Сталина, и известного профессора-лингвиста. И этот профессор сообщил, что коллектив исследователей в одном из академических институтов проанализировал работы Сталина по языку с современных позиций и пришел к выводу, что в основных своих положениях они научно корректны, что грубых ошибок там нет, зато есть ряд интересных, самобытных мыслей, которые еще предстоит осмыслить. Вот так!
Но это – к слову. Вернемся к тому, чем был Ленин для Сталина… В сталинском кабинете лежала посмертная маска Ленина. И это тоже не было деталью «на публику», тем более что публика в сталинском кабинете собиралась невпечатлительная и на дешевые эффекты не ловилась. Нет, Сталину действительно нужен был Ленин – нужен для его внутренней напряженной жизни духа. Маяковский заметил точно: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…» Думаю, и поэтому Сталин после смерти Маяковского сразу прекратил недостойную крысиную возню вокруг имени самого талантливого русского поэта XX века, сказав, как припечатав: «Маяковский был и остается лучшим поэтом нашей пролетарской эпохи».
У меня нет сомнений в том, что Сталин внутри себя постоянно советовался с Лениным. И ему нужен был рядом с ним не скульптурный или живописный портрет – пусть даже самый распрекрасный и талантливый, а именно маска, фотографически точно передающая знакомые черты лица так, чтобы можно было всматриваться в них и всматриваться…
Не сомневаюсь, что и легенды о Сталине, периодически приходящем по ночам в Мавзолей, имеют под собой реальную основу. Глядя на знакомые черты, Сталин мог лучше вспомнить голос, те или иные ситуации, те или иные повороты ленинской мысли, свидетелем которых он был… Он мог вспоминать все это и в ночной тишине думать о своем…
А точнее – о том же, о чем думал и Ленин… Кажется, меньшевик Дан, имея в виду Ленина, однажды в сердцах бросил: «Да разве можно тягаться с человеком, который двадцать четыре часа в сутки думает об одном и том же – о пролетарской революции!»
Сталин не был бы учеником Ленина, если бы не думал те же двадцать четыре часа о том же, что и учитель. Но ученик был достоин учителя, и поэтому он пошел дальше его.
Учитель заложил фундамент.
Ученик строил уже здание и поэтому не мог не превзойти Учителя – если был его достоин.
А Сталин был достоин.
Ленин сказал: «Из России нэповской будет Россия социалистическая»…
А Сталин ее социалистической сделал.
ПРИ ЭТОМ Сталин, как я понимаю, после смерти Ленина постоянно сверялся с теми ленинскими оценками, которые касались непосредственно его, Сталина. В первую очередь я имею здесь в виду, конечно же, ленинское «Письмо к съезду».
24 декабря 1922 года уже болевший Ленин продиктовал этот знаменитый текст, где были и следующие слова:
«Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашение… На этот случай принимать те или иные меры, вообще рассуждать об устойчивости нашего ЦК бесполезно. Никакие меры в этом случае не окажутся способными предупредить раскол…
Я думаю, что основными в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий.
Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».
Через некоторое время – уже 4 января 1923 года – Ленин продиктовал еще более знаменитое дополнение к предыдущей диктовке, где о Сталине было сказано так:
«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места (Генерального секретаря ЦК. – С.К.)и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличался бы от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д.»
Пожалуй, Ленин тут был к Сталину не очень справедлив – на позицию Владимира Ильича повлиял, надо полагать, известный конфликт, когда Сталин сделал выговор Крупской за нарушения утвержденного в ЦК режима лечения Ленина, исключающего его ознакомление с политическими документами и т.п. Но для Сталина вряд ли было очень существенным то, насколько Ленин был к нему справедлив или несправедлив. Как любой самокритичный человек, Сталин вряд ли задавался этим вопросом. Скорее его могло волновать иное: «Что же такое есть у меня в характере, что Ильич счел возможным сказать об этом публично?» И, как я догадываюсь, эта мысль, укоренившись в душе Сталина, год за годом помогала ему быть сдержанным и некапризным в самых острых ситуациях.