Крестинский Александр. Маленький Петров и капитан Колодкин

   - А милиция? - спросил капитан.
   - Это временная работа. Это, Петрович, не мое призвание. Тут надо воспитательную работу вести, а это не мое призвание. Я вот на вас удивляюсь, ей-богу. У вас призвание...
   - Женитесь, Семен, - неожиданно перебил его капитан. - Скорей женитесь.
   - Это почему так?
   - А потому. Начнете клады свои искать, и некогда будет жениться. Спохватитесь - поздно.
   - А сами-то вы, женаты?
   - Я - нет.
   - Чего ж так?
   Капитан не ответил. Маленький уже привык к темноте. Он видел теперь два силуэта на скамейке, частокол забора, густую массу акаций.
   - Я вот все хочу спросить, Петрович, почему это у вас девчонка, а? Во флот их не берут, а у вас девчонка...
   - У меня не флот, - сухо сказал капитан, - у меня клуб. Кто хочет, тот и занимается. Эта девочка, между прочим, дома у себя - полная хозяйка. Отец с матерью учителя, с утра до вечера в школе, на ней дом, снабжение, кухня, трое братьев, мал мала меньше. Она, знаете, как говорит: "В отпуск иду". В поход, значит...
   А Маленький Петров опять вспомнил Баррикадную улицу, троих мальчишек, девочку в тренировочном, ее голос: "Самолет идет на посадку!" Конечно, это была Айна! Он не ошибся.
   И странное дело: Айна злилась на него за что-то, а он бы так хотел оказаться сейчас на месте Степы. Уж он бы не раздумывал, идти или не идти с нею - куда там она собралась, неважно. Он бы сказал ей: "Плевал я на Чубчика!" Вот.
   Обидно. Мало того, что капитан его домой шлет, еще и секрет какой-то от него скрывают. "Пойду за ними!" - решил он еще раз, ожесточенно.
   Осадчий Семен вежливо кашлянул, как бы давая капитану понять, что он, собеседник, тут и ждет продолжения.
   Капитан сказал:
   - И потом, знаете, Семен, у меня мальчишки никаких выражений себе не позволяют. Думаете, почему? Облагораживает. Присутствие женщины облагораживает!
   - Что ж у вас в клубе - одна девчонка только? - спросил Осадчий Семен.
   - В походе лучше, если одна.
   - Почему так?
   - А это, Семен, - капитан засмеялся, - это мое маленькое педагогическое открытие. Ну, всего хорошего. Спать пора. День трудный был.
   Они встали, вышли на дорогу. Капитан долго смотрел вслед Осадчему Семену. Когда шаги сержанта затихли, капитан резко повернулся и поспешил в противоположную сторону.
   "Куда это он? - подумал Маленький. - Спать ведь собирался..." Кусты рядом зашевелились. Маленький прижался к забору.
   - Фонарик взял? - спросила Айна.
   - Взял, - ответил Степа.
   - А нож?
   - Все взял. Осторожно, капитан в ту сторону пошел...
   Нож, фонарик... Чего они затеяли?.. Он подождет, пока отойдут подальше - и за ними!
   Так они и пошли, таясь друг от друга и от всех на свете, - сначала по кривой и ухабистой улочке до сельпо, а там по главной - почти до конца. Маленький помнил эту дорогу. Не головой помнил, а ногами - он бежал по ней днем. Айна и Степа шмыгнули в какой-то двор, и Маленький разглядел шаткую изгородь, кое-как связанную из тонких березовых кольев. Узнал! Кукиной Татьяны дом!.. Замер от догадки...
   - Нет его, нет! - донесся до него громкий шепот. Заскрипело, потом вздрогнула земля - кто-то прыгнул с высоты, и снова: - Нет его там, пустой сарай!..
   От неожиданности Маленький забыл, что ему надо остерегаться, прятаться. Так и застыл в калитке. Тут на него и наткнулся Степа.
   Вспыхнул фонарик. Маленький зажмурился.
   - Шпионишь? Чубарев послал?
   Айна размахнулась и ударила бы Маленького, если б не Степа.
   - Стой! Гляди...
   Пока они шли сюда, ветер усилился, разогнал неплотные облака, и над поселком показался рыхлый край луны. Этого было достаточно, чтобы увидеть: на взгорке, совершенно голом и крутом стояли двое - человек и козел. И взгорок и фигуры выделялись резкими черными силуэтами на фоне серого подвижного неба. Ниже и дальше чернели травы, кусты, деревья, поблескивало озеро сквозь листву. Козел сочно хрупал травой, а человек стоял, будто ожидая, когда тот нахрупается. Так было долго. Луна скрылась за облаком, снова показалась в бегучем желтом дыму, и тогда человек пихнул козла в бок и сказал знакомым голосом, грубоватым и чересчур громким для этой ночи:
   - Ну, беги, Гриша, беги...
   Григорий Иваныч осмотрелся, шумно встряхнулся и, найдя у себя под ногами недоеденную траву, снова принялся ее щипать.
   А капитан приказал:
   - Беги, Гриша, беги!
   В эту минуту в бухте зарокотал мотор, и звук его, стократно усиленный тишиной, разнесся по ночному острову. Григорий Иваныч прислушался и, тряхнув кудлатой головой, исчез в темноте за бугром. И Маленький слышал точно! - вода плеснула...
   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
   Ночь на "Очакове"
   "Очаков" отваливал. Маленький Петров стоял на палубе. А капитан внизу, на пристани.
   - Значит, я на тебя надеюсь, - сказал капитан Литвинову, - посадишь его там на поезд...
   - Будет сделано, - сказал Литвинов, - не беспокойся... Серегин! позвал он бровастого кока. - Проводи штрафника в кубрик... Боря! Сева! Перед ним выросли молодые матросы. - Посторонних на корабле нет?
   Боря посмотрел на Севу, Сева на Борю, оба на Литвинова...
   - Проверить, - приказал он.
   - Проверяй, проверяй, - усмехнулся с пристани капитан, - а то, я слыхал, копытами сейчас кто-то: цок-цок...
   - Ладно, - буркнул Литвинов.
   ..."Очаков" уходил в открытое озеро, а навстречу ему катился плотный сырой ветер, и крупные капли неожиданного дождя ударялись о палубу.
   В кубрике было душно, пахло куревом и тройным одеколоном.
   - Вот тебе койка, вот тебе все... - сказал кок Серегин.
   Маленький лег не раздевшись. Вошли Боря и Сева.
   - Товарищ Серегин, в камбузе обнаружен козел, - сказал Боря.
   - Просил передать тебе пламенный привет, - сказал Сева. - Пускай, мол, товарищ Серегин спокойно спит, я, говорит, картошки на завтра начищу...
   Кок Серегин не ответил. Он бросил свое большое тело на койку и сладко зевнул.
   Вошел Литвинов.
   - Ну?
   - Никого, - сказал Боря.
   - Никого, - сказал Сева.
   Литвинов сел за стол, снял фуражку, пригладил редкие волосы, снова надел.
   - А все-таки, как это он?.. - спросил Боря.
   - Неужели вплавь? - спросил Сева.
   Литвинов закурил. Скрипнула койка. Кок сказал:
   - Между прочим, мог и вплавь. Я про отца этого Григория Иваныча такое слыхал - не поверите!.. Его, между прочим, Граф звали.
   - Почему? - спросил Боря.
   - А вот почему. Пришел как-то зимой в партизанский отряд козел худой, грязный, ободранный. Ну, партизаны, ясное дело, откормили его. Гладкий, здоровый стал. Ходит по лагерю и сбоку так презрительно на всех поглядывает. Вот его и прозвали Граф. Один раз такой случай был: партизаны в разведку пошли, а Граф за ними увязался. Его обратно гонят, снежками бросаются - представляете, с козлом в разведку! - а он ни в какую. И вот ночью в деревню вбегает козел. Немецкий часовой его не тронул - что с козла толку! А Граф - прямо к штабу. Там, конечно, офицеры ихние сидят, шнапс пьют, в карты режутся. И вдруг стекло - трах-тарарах. И в окне башка рогатая! Немцы: "Тойфель! Тойфель!". Черт по-ихнему. И бегом. А бумаги-то штабные, между прочим, на столе остались. Партизаны их, конечно, захватили...
   - Ну, - хмыкнул Литвинов.
   - А потом, между прочим, - продолжал кок Серегин, - потом этот Граф один в разведку ходил. Много раз ходил. Придет обратно, а его командир отряда спрашивает: "Ну как, ваше сиятельство, сколько фашистов в деревне?". Тот мекает, а командир считает. Сколько раз мекнул - столько живой силы. "А сколько у них пушек, ваше сиятельство?". Опять считает командир...
   - Сверхкозел! - сказал Боря.
   - Точно! - сказал Сева.
   - Ну? - снова хмыкнул Литвинов.
   - Что вы все ну да ну, - с обидой сказал кок Серегин, - а я, между прочим, передаю в точности, что люди рассказывают... Под конец войны Графа этого все-таки хлопнули. Какой-то эсэс...
   - Кто это тебе рассказывал? - подозрительно спросил Литвинов.
   - Гедейко, Гвидон Игоревич. Знаете?
   - То-то я чувствую, его стиль, - сказал Литвинов и снова хмыкнул.
   - Культурный человек, между прочим, - сказал кок Серегин, - а вы что, служили с ним?
   - Нет, с ним я не служил. С Колодкиным я служил, - сказал Литвинов, в Рыбецке. Колодкин после войны где-то здесь в деревне учителем работал, а потом приехал в Рыбецк... Чудило этот Колодкин, - Литвинов оглядел всех, как бы приглашая в свидетели, - зову его к себе помощником - не хочет. Пионеров на шлюпках катает. - Литвинов кивнул на Маленького, и, как тому показалось, с неприязнью. - Клуб у него морской, понимаешь... Все надеется, в море его пустят, озеро ему, видите ли, не подходит. - Литвинов помолчал. - Не пустят его медики, я знаю. Раньше не пускали, а теперь и подавно...
   Маленький сразу невзлюбил Литвинова. Все ему было в Литвинове неприятно: и голос ленивый, и белоснежный китель, и эта привычка - снимать фуражку и оглаживать волосы.
   - А что у Колодкина в Рыбецке-то было? - спросил кок Серегин. - Я чего-то слыхал, да все краем, краем...
   - Он комендантом порта служил, - сказал Литвинов, - там у него из конторы крупные деньги унесли. А наводчиком был свой, кассир из портовой бухгалтерии. Ломп, кажется, или Комп...
   - Томп, - не выдержал Маленький Петров. - Кривой Томп.
   Все повернулись к нему.
   - Ишь ты, - сказал Литвинов, - и верно, Томп... А ты откуда знаешь? И, не дождавшись ответа: - Этот Томп вместе с кассой ушел.
   "И все не так, и все не так! - торжествовал Маленький. - А я вот знаю, как было..."
   Литвинов помолчал. Вздохнул.
   - Непонятный этот Колодкин. У него полная возможность была в море уйти, а он комендантом... И все из-за женщины...
   - Из-за какой женщины? - с интересом спросил Боря.
   - Расскажите, - попросил Сева.
   - Да была там одна, - сказал Литвинов, - Лионелла Ивановна звали, заведовала матросским клубом, художественному слову учила. Колодкин сделал ей предложение, просил замуж идти. А его брали тогда штурманом на один танкер. Она и говорит, Лионелла эта: "Я за вас пойду, но при условии, если вы будете на берегу. В противном случае семьи у нас не получится". Он приходит к ней на следующий день и говорит: "Согласен, остаюсь на берегу".
   - Эх, зря! - сказал Боря.
   - Я бы ни за что, - сказал Сева.
   - Устроился Колодкин комендантом в порт. Месяц служит, другой... А она все не выходит за него. Потом наконец назначили свадьбу. А тут, как нарочно, эта самая кража. Колодкина, конечно, уволили. Тогда Лионелла и говорит ему: "Знаете, Сергей Петрович, вы извините, я очень сожалею, но за это время я себя проверила и вижу, что любви у меня к вам нет, одна дружба. Я за вас пойти не смогу".
   - Ну, змея! - сказал кок.
   - Не могу, говорит, за вас пойти, - вот так! Колодкин дверью хлопнул и ушел. Бросил все и уехал. В Усть-Верею...
   Маленький слушал-слушал, падал в сон, опять слушал... Было в его голове уже смутно, туманно. Отчетливой оставалась только грусть, которой он никогда раньше не испытывал, потому что никогда не прикасался к жизни взрослого человека с такой неожиданной стороны. Капитан - приказ. Капитан - стена. Капитан - закон. А тут какой-то другой человек, которого можно обидеть, не взять куда-то, выгнать, оскорбить... Это тяжело понять, с этим невозможно согласиться. Маленький засыпал, и все враги капитана становились его врагами.
   ...Прямо перед ним, за столом, низко опустив голову, сидел Литвинов. Маленький глядел на него в упор и готовился сказать ему что-нибудь особенно обидное, когда тот подымет голову. "Лысый черт", - скажет он ему. "Плавучий буфет", - скажет он ему. Литвинов начал медленно подымать голову. Маленький похолодел: под белой фуражкой было не литвиновское лицо, а морда Григория Иваныча!.. Григорий Иваныч снял фуражку и литвиновским жестом огладил себе голову и рога. Когда он прикасался к рогам, что-то слабо потрескивало, кончики рогов искрились и пахло горелыми спичками.
   - Все, - сказал Григорий Иваныч голосом Литвинова, - я тебя отседова не выпущу. Будешь здесь жить. И смотри не плачь, плакать у нас не положено.
   А Маленький Петров так испугался этого Григория Иваныча, что стал плакать и просить, чтобы тот отпустил его. Григорий Иваныч молчал и все снимал и надевал фуражку, снимал и надевал...
   - Как вам не стыдно! - закричал тогда Маленький каким-то чужим, жалким, девчоночьим голосом. - Вас капитан выпустил, а вы!..
   - Ха-ха-ха! Капитан меня выпустил! Капитан подлизывается ко мне, задобрить хочет, вот и выпустил...
   - Ваш отец партизанил, - завел Маленький снова противным девчоночьим голосом, - а вы... Вы нехороший! Вы просто бандит!
   - Мой отец, - вздохнул Григорий Иваныч, - он редко бывал дома. Вечные командировки. Пожары, наводнения, землетрясения... И так далее.
   Маленький хотел сказать, что это его отец поехал на пожары, что это он вечно в командировках, но вместо этого промямлил:
   - Ваш отец... Его звали Граф... Он был честный, я знаю...
   - Мой отец! - Григорий Иваныч захохотал. - Нет, вы послушайте! Мой отец - граф! Да жулик он - вот кто!
   В ту же секунду Маленький почувствовал в руке тяжелую нарезную рукоятку пистолета. Он поднял пистолет и выстрелил прямо в приплюснутый мокрый нос Григория Иваныча.
   ...По воде побежали круги, словно камень кинули. Маленький наклонился и увидел, что морда Григория Иваныча расплывается, дробится на мелкие кусочки. Маленький наклонялся все ближе, ближе, ближе и видел, что это совсем не Григорий Иваныч смотрит на него из воды, а Кривой Томп.
   Маленький подал ему руку. Тот вылез из воды и сразу, на глазах, высох...
   - Вы напрасно стреляли в меня, - сказал Кривой Томп, - я выстрелов совершенно не боюсь. Давайте лучше договоримся по-хорошему. Мне все известно про этот ваш золотой горн. Я никому не скажу, не бойтесь. А вы подсыпьте капитану Колодкину в чай вот этот порошок, - и он протянул Маленькому пакетик. - Совершенно безболезненно. Уснет как ребенок. И привет.
   - Нет! - закричал Маленький. - Нет!
   - Дурак! Я тебе пятьдесят спичечных этикеток дам, понял! - сказал Кривой Томп голосом Чубчика. - И чего ты его жалеешь? Он тебя домой отправил, а ты жалеешь...
   - Нет! Нет! Нет!
   - Ты сдурел, что ли? - сказал Кривой Томп. - Смотри, я сообщу куда надо. Трубы эти на учете все, по особому списку, а список в Москве, в сейфе лежит...
   - Нет! Нет! Нет!
   - Дурак! Я всем расскажу, как ты лук воровал! Тебя за ноги подвесят!
   - Нет! Нет! Нет!
   - Чего кричишь, штрафная команда, - сказал кок Серегин, тронув Маленького рукой. - Спи.
   Маленький глядел в темноту кубрика. Лоб у него был мокрый. В груди стучало. Он лежал на спине и медленно, с трудом связывал между собой обрывки тяжелого сна...
   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
   Отдайте выходные брюки капитана
   Старгород встретил повисшим над рекой розовым туманом, тишиной. В бесцветном небе плавал белый собор. Золоченые его купола отражали невидимое солнце.
   На палубе собрались пассажиры. Смеялись, галдели, курили. Заставили палубу мешками, ящиками, бочками. Но только пришвартовались - и вся эта толпа схлынула на берег.
   Ушел в город и Литвинов в своем белоснежном кителе, не забыв напоследок снять фуражку и пригладить волосы. А Маленький поступил в распоряжение кока Серегина, который пуще всего не любил, когда слоняются без дела. Маленький чистил картошку, мыл кастрюли, подметал салон, а потом - вместе с Севой и Борей - начал драить палубу.
   Литвинов вернулся злой. Поворчал, что приборку не закончили, что чай простыл... Ушел к себе в каюту и дверью хлопнул. Потом выяснилось: в Старгороде праздник, много приезжих - из области, из других городов, жилья не хватает, и начальство распорядилось оборудовать "Очаков" под гостиницу. Литвинов ходил и ворчал, что у него корабль, а не ночлежка...
   А на пристань тем временем привезли раскладушки, матрацы. Команда таскала их на борт, и Маленькому тоже хватило работы.
   Вечером все с ног валились от усталости. Маленький заснул, едва добравшись до койки. А Литвинов, как видно, про него забыл.
   Весь следующий день из города доносились разорванные ветром мелодии оркестры пробовали голоса. Ветер раздувал разноцветные полотнища на набережной. Приехали первые гости, комсомольцы из дальних районов - с гитарами, гармошками, баянами - заняли верхнюю палубу, и на теплоходе стало сразу тесно и жарко. К вечеру на камбуз заглянул Литвинов. Кивнул в сторону Маленького, приказал:
   - Серегин! Утром отведешь пацана на станцию, отправишь в Усть-Верею...
   Маленький проснулся рано, сложил рюкзак, вышел на палубу. Долго стоял и смотрел на просыпающуюся реку. Видел, как оживали красно-желтые краны над крепостной стеной, как по высокому правому берегу скользнули первые лучи солнца и вспыхнули на дальних холмах церквушки - травянистый, голубой, малиновый верх...
   Он видел, как подымались над низким и пустынным левым берегом стаи уток... Как буксир долго и тягуче гудел, втягивая под мост баржу с песком и лесом. Как рыбаки на яликах возвращались с ночной ловли. Как две шлюпки под парусами показались из-за поворота реки, красиво поменяли галс и пошли по фарватеру в город. И чем ближе они подходили, тем беспокойней и пристальней вглядывался он в них.
   Шлюпки шли на значительном расстоянии друг от друга. И вот, когда первая поравнялась с крепостной стеной, Маленький увидел, как на фоне паруса встал сигнальщик и начал махать флажками. На второй шлюпке приняли сигнал. Маленький прищурился - флажки мелькали быстро:
   "Всем на-деть па-рад-ную фор-му". И после небольшой паузы:
   "От-дай-те... вы-ход-ные... брю-ки... что?! Ка-пи-та-на... К а п и т а н а?!. Н е у ж е л и н а ш и?"
   Он торопливо считывал беглое письмо флажков: "О-ни на вашей шлюпке... в большом жел-том че-мо-да-не..."
   - Ура! Наши! - закричал Маленький. - Наши!..
   И он заплясал на палубе, выкрикивая:
   - Отдайте выходные брюки капитана из желтого большого, большого чемодана!..
   Из камбуза выскочил кок Серегин с недочищенной картофелиной в одной руке и ножом в другой. Косматые брови удивленно поползли вверх. Маленький пулей пролетел мимо него, крикнув на ходу: "Наши!" - бросился в кубрик, схватил рюкзак, скатился по трапу на пристань. Уже на набережной оглянулся. Белый колпак Серегина неподвижно маячил на палубе.
   Маленький спешил. Он должен был успеть, встретить. А для этого надо было добежать до моста, пересечь его, да еще в обратную сторону полпути... Оглядываясь на реку, он видел, как шлюпки все ближе подходили к противоположному берегу. Вот миновали огороженную купальню, потом пляж с цветными грибками, голубую вышку спасательной станции... А там и маленькая пристань, над которой поднят флаг ДОСААФа.
   Он торопился, хотел успеть к швартовке, хотел, чтоб ему крикнули: "Эй, парень, прими конец!" - и вдруг узнали бы его... И он улыбался при мысли о том, какое впечатление произведет его неожиданное появление. Только бы успеть!
   А город оживал, просыпался ему навстречу. Хлопали на ветру флаги, распахивались двери, из домов выходили празднично одетые люди.
   - Эй, посторонись!
   Его догоняли ряженые велосипедисты. Впереди баба-яга в мешковине, в парике из мочалы, помело торчит из-под седла. За бабой-ягой - с криками, смехом - черти. В черных тренировочных костюмах, в черных масках. Рожки, хвосты из твердой резины.
   Нечистая сила промчалась мимо, рассыпая вокруг велосипедный звон, и Маленький снова побежал. Вот он обогнул сторожевую башню, круто свернул к берегу и побежал вдоль самой воды. Над ним высилась белая крепостная стена. "Старгороду семьсот лет", - прочел он на ней. Буквы были красивые, затейливые, писаны золотом...
   Внезапно город вздрогнул. Сто оркестров ударили в лад на обоих берегах. И сто колоколов. Бамм-бомм-бомм!.. Бамм-бомм-бомм!.. "В Старгороде праздник! В Старгороде праздник! - грохнули тарелки самого главного оркестра, и остальные девяносто девять, рассеянные по всему городу, согласились дружно: - Праздник! Праздник!.."
   "Отдайте-выходные-брюки-капитана-из-желтого-большого-большогочемодана!.. - грянули сто оркестров и одна маленькая блестящая труба. Отдайте-отдайте-скорее-отдайте-брюки! В Старгороде праздник! В Старгороде праздник!.."
   Маленький перебежал через мост, ноги у него подкашивались, под ложечкой кололо, в горле было сухо, пот заливал глаза. По дороге навстречу ему подымался строй - форменки, гюйсы, бескозырки... Впереди - капитан в полной форме. "Левой, левой! - командовал капитан. - Кошельков, не тянуть ногу!.."
   Маленький стоит посреди дороги и видит, как меняется лицо капитана, как растерянно открывает он рот, но тут же смыкает обветренные губы - не то сердито, не то обиженно...
   - Маленький Петров! - командует капитан. - Замыкающим, на левый фланг! Взять ногу!..
   Маленький бежит в конец строя и глупо, широко, счастливо улыбается. Каштанов подмигивает ему, Чубчик делает гримасу, Айна отворачивается, Кошельков говорит:
   - Разгильдяй! Три наряда!..
   - Кошельков! Отставить разговоры! - кричит капитан, не оборачиваясь. - Левой! Левой! Маленький, не отставать!..
   Разве он отстает! Да скажи сейчас капитан - взбежать сто раз на эту гору - он взбежит! Скажи - реку переплыть - переплывет. Чего он только сейчас не сделает!
   Люди стоят вдоль тротуара, смеются, машут флажками, цветами.
   - Бравые ребята!.. Гляди, маленький, а моряк!.. И девчонка! Гляди, и девчонка тоже!..
   "Бравые ребята, бары-бары-бята, бары-бары-бята, раз-два-три! - поет Маленький про себя, шагая на левом фланге. Толстый-дядька-на-балконе-между-двух-колонн-стоит-дядька-машет-нам-рукоюэто-очень-хорошо!.."
   - Эй, на левом фланге! - кричит капитан. - Не оглядываться!..
   "Что ж вы замолчали, оркестры? Самое время грянуть! Приготовились! Начали!.. Отдайте-выходные-брюки-капитана..."
   А из-за угла внезапно навстречу строю - кто это, братцы? - скоморохи, боярышни, гармонисты!.. Впереди - плясуны в розовых рубахах, в лаковых сапожках гонят пыль по асфальту.
   "...из желтого большого, большого чемодана..."
   За плясунами - цыган. Двух медведей ведет.
   "В Старгороде праздник, праздник!.."
   А боярышни-то, боярышни, всю дорогу заняли, под ручку идут, частушки поют!..
   "Отдайте, отдайте, скорей отдайте брюки!.."
   - Дорогу! - кричит капитан.
   "Какую дорогу? Кому дорогу? Зачем дорогу?.."
   - Посторонись! - кричит капитан.
   - Посторонись! - кричат медведи, разевая розовые пасти, и гогочут грубыми мужскими голосами. И цыган рванул ворот, рот до ушей... А боярышни окружают капитана Колодкина, берут его за руки, заталкивают в хоровод, и самая бойкая, волосы лиловые, поет с усмешкой прямо в лицо ему:
   - А мой миленок - морячок!..
   Капитан хмурится, плечами пожимает, улыбается растерянно - порядка нет, строя нет, ничего нет - толпа!
   "Быть бы тем цыганом! - думает Маленький. - Нет, лучше медведем. Нет, жарко в шкуре, печет... Гармонистом! Вот гармонистом - это да! В хоровод-медведь-пошел-часто-часто-часто-пляшет... Каштанов, Каштанов-то, вприсядку!.. А это еще кто? Ряженый, а с портфелем..."
   - Товарищи! Товарищи! - кричит ряженый с портфелем. - Нас на площади ждут! Скорей, товарищи! Распорядок нарушаете! Здесь мероприятие не запланировано! Семеницын! (Медведю.) Напляшешься еще, Семиницын! Только день начинается. Товарищи! Ну, знаете, товарищи...
   И понесло Маленького пестрым потоком вдоль улицы. Закрутило, как щепку в водовороте. Забило уши музыкой до отказа. Сто оркестров, сто колоколов и вдобавок - одна труба.
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   Колесник Алеша Солеваров
   За одним из поворотов людская река выплеснула Маленького на берег. Зацепился он за лоток с мороженым, а река унеслась. Тихо на улице, только ветер гонит по асфальту обрывки цветной бумаги да оброненный кем-то голубой шар...
   Но тишина стояла недолго. Откуда ни возьмись - мальчишки. Ныряют в переулок, кричат.
   - Колесник! Колесник!..
   Маленький - за ними.
   Около магазина "Бакалея - гастрономия" - круг цементированный. Из толпы на круг выезжает человек на одном велосипедном колесе. Сам сидит на железном шестке, педали крутит и жонглирует двумя серыми алюминиевыми тарелками.
   Серая кепка с пупочкой, потрепанный костюм... Широкие брючины прихвачены внизу деревянными зажимами для белья.
   Маленький пробился ближе.
   - Алеша! - кричат люди. - Теперь на коньках!..
   Человек соскакивает, ныряет в толпу и вскоре снова появляется теперь на каждой ноге у него по колесу. Колеса хитрые - к ним ботинки приделаны, а крепится все сооружение под коленом. И ездит Алеша в самом деле как на коньках: вжик, вжик... Плавно, медленно, пиджак пузырем за спиной...
   Маленький подался вперед, в ногах его произошло какое-то движение, будто и сам он скользнул по кругу вслед за Алешей...
   Вжик, вжик... Важно закинув голову, не глядя на публику... Поворот, еще поворот... Маленький так живо представил себе это, что даже двинулся с места, ступил шаг... и головой мотнул.
   А лицо у Алеши - не дрогнет. И что поразило Маленького: все в этом лице чересчур. Сам - до поворота, а нос - за поворотом! Рот - откройся пошире - заглотит. Уши - ветер подуй сильней - запарусят. ГЛАЗИЩА! БРОВИЩА! А все вместе - ничего получается. Просто большое лицо.
   Алеша сел на чурбачок, разувается. Разулся до босых ног, сидит, пальцами пошевеливает, щурится...
   - Товарищи, разрешите, позвольте...
   К Алеше парень пробился. В руках фотоаппарат, на боку черная сумка. Курточка в два цвета: спереди - желтая, на спине - зеленая. Кузнечик...
   - Приветствую, товарищ, я из прессы. Неужели опоздал? Прокатитесь, пожалуйста, для снимочка. В газету.
   Алеша помедлил, покачал головой, пошевелил широкими плоскими пальцами ног, стал растирать их...
   - В другой раз как-нибудь... Разулся уже...
   Кузнечик прицелился в Алешу фотоаппаратом, так, этак... Вздохнул. Захлопнул аппарат. Раскрыл черную сумку. Там пластмассовые кружки, рукоятки всякие. Зазмеился в руке белый шнур микрофона...