Страница:
До сих пор у меня какое-то странное отношение к Пальмире. Она так и осталась для меня ярким видением, ни сном, ни явью. А из-за головной боли и рези в глазах она и вовсе показалась наваждением.
Ведь не может это чудо – никак не может! – быть явью.
Но вот мы уже в толпе веселых французских туристов, они смеются, болтают и щелкают фотоаппаратами.
Мы тормозим перед красивым зданием – это отель.
Макс торопливо предупреждает меня:
– Только не обращай внимания на запах! К нему надо немного привыкнуть…
Еще бы! Отель обставлен очаровательно, но «аромат» стоячей затхлой воды в ванной и спальнях невыносим.
– Это вполне здоровый запах, – утешает меня Макс.
А любезный пожилой джентльмен – как я поняла, владелец отеля – с жаром заверяет меня:
– Mauvaise odeur, oui! Malsain, non![27]
Делать нечего. В конце концов, можно и потерпеть!
Запиваю чаем аспирин и ложусь в постель. Уверяю Макса, что мне нужно только полежать часок в темной комнате, и все будет отлично. Но в глубине души я немного паникую: а вдруг я вообще никудышный путешественник? Это я-то, такая любительница автомобильных прогулок!
Час спустя я просыпаюсь, прекрасно отдохнув, и теперь готова осматривать городские достопримечательности.
Мак неожиданно соизволил оторваться от своего дневника, и мы с превеликим удовольствием бродим по очаровательным улочкам.
Когда мы забредаем в самый дальний конец города, то снова наталкиваемся на знакомых французов, – но теперь им, похоже, не до смеха. У одной из дам, обутой (как и все они) в туфли на высоких каблуках, отвалился каблук, и она не знает, как добраться обратно в отель.
Сюда они приехали на такси, которое сломалось, как на грех, именно сейчас. Мы осматриваем такси. Похоже, в этой стране все такси одинаковы. Этот экземпляр, по крайней мере, ничуть не отличим от нашего: та же слегка обшарпанная обивка в салоне, тот же неказистый вид.
Водитель – долговязый худой сириец – уныло ковыряется под капотом.
Он мотает головой. Французы объясняют нам ситуацию.
Они прилетели вчера, а завтра уже улетают. Такси они наняли у отеля, и вот такой сюрприз. А что теперь делать бедной мадам? «Impossible de marcher, n'est ce pas, avec un soulier seulement».[28]
Мы выражаем всяческое сочувствие, а Макс галантно вызвался помочь. Сейчас он Пойдет в отель на своих двоих и приедет сюда в нашем такси. За два рейса оно всех доставит в отель. Французы не знают, как выразить нам свою признательность. Макс уезжает.
Я успеваю подружиться с француженками, однако Мак снова напяливает свою обычную броню. Он произносит железное «От» или «Non»[29] на любое к нему обращение, и вскоре его оставляют в покое. Француженки проявляют горячий интерес к нашему путешествию.
– Ah, Madame, vous faites Ie camping?[30]
Меня потряс этот вопрос! Le camping![31] Наше путешествие для них – только развлечение!
– О, как это приятно – le camping! – мечтательно восклицает одна из них.
Да, соглашаюсь я, это очень приятно.
Время идет, мы болтаем и смеемся. И вдруг к нам, пыхтя и подрагивая боками, подкатывает наша «Куин Мэри»!
А за рулем восседает с мрачным видом Макс.
– Господи, почему ты не на такси?!
– Потому что наше такси здесь!!! – рычит Макс. – Вот, полюбуйся!
Обличающим жестом тычет в злополучную машину, в которой по-прежнему копается тощий сириец.
Раздаются изумленные возгласы. Теперь понятно, почему этот рыдван мне показался таким знакомым!
– Но ведь мы, – кричит одна из француженок, – наняли эту машину у отеля!
Макс убеждает их, что это наша машина. Разговор с Аристидом был довольно драматичным. Каждая из сторон отстаивала собственную точку зрения.
– Разве я не нанял такси и тебя на три месяца?! – риторически вопрошает Макс. – А ты за моей спиной самым бессовестным образом сдал его на сегодня другим!
– Но, – начинает объяснять Аристид с видом оскорбленной невинности, – вы же сами сказали мне, что машина вам сегодня не понадобится… Я решил воспользоваться этим и немножко подзаработать. Я договорился с другом, и он повез эту группу осматривать город. Как это могло повредить вам, если вы не собирались сегодня пользоваться машиной?
– Это повредило мне, – резонно возражает Макс, – потому что, во-первых, ты нарушил наш договор, и, во-вторых, машина теперь требует ремонта, а значит, мы не сможет отправиться завтра в путь!
– А это, – заверяет Аристид, – пусть вас не волнует.
Мы с другом провозимся всю ночь, если потребуется, но обязательно починим ее.
Макс ворчит, что так-то оно лучше.
И действительно, наутро наш верный рыдван уже ждет у подъезда. Аристид сидит за рулем и улыбается нам улыбкой невинного младенца.
Сегодня мы прибываем в Дейр-эз-Зор – город на Евфрате. Здесь жара еще более лютая. В городе вонь, и вообще он абсолютно невзрачный. Официальные власти предоставляют в наше распоряжение несколько комнат, так как ничего похожего на европейский отель в городишке нет. Из наших апартаментов великолепный вид на Евфрат, неспешно катящий вдаль коричневые воды. Французский офицер любезно справляется о моем самочувствии, выражая надежду, что поездка в автомобиле по такой жаре меня не слишком утомила.
– Мадам Жако, супруга генерала, была completement[32] в нокауте, когда добралась до места!
В нокауте… Очень меткое выражение. Очень надеюсь, что в конце нашего путешествия я все-таки не окажусь в нокауте!
Мы закупаем овощи, огромное количество яиц и с загруженной до предела «Куин Мэри» в арьергарде отправляемся в путь, на этот раз – к месту будущих раскопок.
Бусейра! Здесь расположен полицейский пост. На это место Макс возлагал большие надежды, – здесь в Евфрат впадает Хабур. На том берегу реки находится древний римский цирк. Но увы! Здесь следы только римских поселений, вызывающих у нас понятное отвращение. «Мин зиман эр Рум», – изрекает Хамуди и брезгливо трясет головой. Я усердно повторяю за ним этот жест.
На наш взгляд, древние римляне – почти что наши современники, вчерашний день. Сфера же наших интересов – второе тысячелетие до нашей эры, таящее полную превратностей судьбу хеттов. Особенно нам хочется обнаружить новые сведения о воинской династии Митанни, об этих пришельцах авантюристах.
О них мало что известно, кроме того, что они блистательно управляли этой частью мира, а столицу их – Вашукканни – еще только предстоит отыскать. Это была каста воинов, взявшая под свое начало всю страну. Они породнились с царским домом Египта. Были, по-видимому, хорошими наездниками, во всяком случае, трактат о коневодстве приписывается некоему Кикули, из этой же династии.
Начиная с данного периода вглубь веков, в так называемую предысторию, от которой не осталось никаких письменных источников – только горшки, фундаменты домов, амулеты, орнаменты на утвари и бусы – безмолвные свидетели тогдашней жизни. Вот что нам требуется.
Итак, Бусейра нас разочаровала, и мы едем в Меядин, дальше на юг, хотя Макс и на него особо не рассчитывает.
Затем мы резко сворачиваем к северу и едем по левому берегу реки Хабур.
Хабур я увидела впервые в Бусейре – до сих пор это было для меня только название, которое не сходило с уст Макса.
Вот и теперь он верен себе:
– Хабур – вот то, что нам нужно! Там сотни теплей. – И бодро добавляет:
– А если мы не найдем, что нам нужно, на Хабуре, то двинемся на Джаг-Джаг!
Впервые услышав от него это экзотическое название, я опросила:
– А что такое Джаг-Джаг? Неужели я никогда не слышала этого названия? Впрочем, многие не слышали, снисходительно добавляет Макс.
Я честно признаю свое невежество и добавляю, что и о существовании реки Хабур узнала только от него.
– А разве ты не знаешь, что Телль-Халаф стоит на реке Хабур? – изумленно спрашивает он.
Произнося «Телль-Халаф», Макс благоговейно понижает голос. Я качаю головой и сознаюсь, что если бы не вышла за него замуж, то не имела бы никакого представления о знаменитом Телль-Халафе! Должна сказать, что объяснять потом знакомым, где именно мы копали, бывает очень трудно.
– В Сирии! – обычно говорю я.
– О! – восклицает, как правило, собеседник, слегка ошарашенный моим ответом, и морщит лоб. – Да, конечно, в Сирии, но где это? – Это название сразу вызывает чисто библейские аллюзии. – Это ведь где-то в Палестине, верно?
– Это рядом с Палестиной, – говорю я ободряюще. – Немного дальше, вдоль побережья.
Моя подсказка ничего не дает, поскольку понятие «Палестина» у всех ассоциируется тоже скорее с Библией и с уроками в воскресной школе, нежели с конкретным географическим объектом.
– Нет, я все равно не представляю, где это. – И морщина на челе углубляется. – Где вы, в конце концов, копали – у какого города?
– Ни у какого. Возле границы с Турцией и Ираком.
На лице приятеля по-прежнему написано полное недоумение.
– Но ведь какой-то город есть там поблизости!
– Алеппо – в двухстах милях от нас!
Тут, как правило, твой собеседник вздыхает и сдается.
Но потом, вдруг встрепенувшись, спрашивает:
– А чем вы питались? Наверное, только финиками?
Когда я говорю, что у нас были с собой цыплята, яйца, рис, огурцы, апельсины, бананы, баранина, фасоль и баклажаны, он смотрит на меня с упреком и откровенным разочарованием:
– Ничего себе походная жизнь!
В Меядине начинается наш пресловутый «Ie camping».
Посередине огромного двора (он называется «хан») для меня ставят стул, и я гордо восседаю на нем, пока Макс, Мак, Аристид, Хамуди и Абдулла устанавливают палатки.
Мне, несомненно, повезло: на моих глазах разыгрывается увлекательный спектакль. Опыта у действующих лиц никакого, а могучий ветер пустыни – плохой помощник. Абдулла взывает к Аллаху о сострадании и милости, армянин Аристид требует помощи от всех святых, слышатся буйные ободряющие выкрики и хохот Хамуди и яростные проклятия Макса.
Один только Мак хранит молчание, но и он время от времени еле слышно цедит сквозь зубы какое-то слово.
Наконец дело сделано. Палатки несколько кособокие, но они стоят! И вот мы уже честим на все корки нашего повара, который, вместо того чтобы тотчас же заняться обедом, разинув рот, как и я, глазел на представление.
Впрочем, у нас есть консервы – банки мигом вскрыты, скоро готов и чай. Тем временем солнце садится, ветер стихает, сразу становится прохладно, и мы отправляемся спать. Я впервые в жизни пытаюсь забраться в спальный мешок. И с помощью Макса мне это наконец удается. Оказывается, внутри очень даже уютно и удобно. Я всегда беру с собой в путешествие хорошую пуховую подушку – именно она для меня символ той грани, которая отделяет комфорт от убожества. Я радостно заявляю Максу:
– Думаю, мне понравится спать в палатке! – И вдруг пугающая мысль:
– Как ты думаешь, а по мне ночью будут бегать крысы, мыши или еще какие-нибудь твари?!
– А как же! – ласковым, сонным голосом бормочет Макс.
Меня охватывает легкая паника, но через минуту я уже сплю, просыпаюсь в пять утра – рассвет, пора вставать и начинать новый хлопотливый день.
Телли, или, как называют их археологи, городища, в районе Меядина Максу не подходят.
– Римские! – бурчит он с омерзением.
Если честно, римляне всегда казались мне людьми интересными, но сейчас я в угоду Максу даже отшвыриваю в сторону презренный черепок:
– Римские!
Хамуди тоже напропалую ругает «эр Рум».
Днем мы идем навестить американцев – они копают вблизи Доуры. Нас приняли очень хорошо. Однако разговоры о раскопках уже порядком мне надоели, и я предпочитаю просто слушать. Тем более что их рассказ о чисто местных представлениях о найме на работу очень увлекателен. Дело в том, что само понятие «трудиться за деньги» здесь относительно ново. Когда участники экспедиции пытаются нанять рабочих, их либо не понимают, либо просто отказывают им наотрез.
Отчаявшиеся американцы даже призвали на помощь французские военные власти. Те мигом нашли выход из положения: арестовывают двести человек и направляют их на раскопки.
«Арестанты» ведут себя вполне мирно, да и работают с явным удовольствием. Им говорят, чтобы они пришли завтра, но на следующий день ни один не появляется. Снова призвали французских солдат. Рабочих опять арестовали, и они снова увлеченно работают, но на следующий день опять никого – пока их не пригнали французы. Наконец причины «саботажа» прояснились.
– Вы что, – спросили у арестованных, – не хотите для нас поработать?
– Хотим, очень хотим. Дома все равно делать нечего, – Но тогда почему вы не приходите каждый день?
– Мы хотели прийти, но надо ждать, когда аскеры (солдаты) нас поведут, говорю вам. Мы очень сердились, когда они за нами не приходили, это же их служба!
– Но мы хотим, чтобы вы работали на нас сами, безо всяких «аскеров»!
– Без них нам нельзя!
В конце недели им, как положено, выдали деньги за выполненную работу, и бедняги совсем растерялись. В самом деле, поди пойми причуды этих иностранцев!
– Французские аскеры здесь на службе, – недоумевали рабочие. – Они могут арестовать нас и посадить в тюрьму или послать к вам на курганы. Но почему вы платите нам деньги? За что?
В конце концов, аборигены примирились со странной расточительностью людей с Запада. Раз в неделю рабочие послушно берут деньги, но на аскеров еще потихоньку ворчат. Это ведь их, аскеров, дело – отвести человека на работу!
История очень занятная, если нас, конечно, не разыгрывают.., я что-то плохо сегодня соображаю…
Возвратившись в лагерь, я чувствую головокружение; меряю температуру – сто два градуса[33]. У меня болит желудок. Какое счастье заползти в спальник и заснуть, а о еде тошно даже подумать.
Наутро Макс с тревогой спрашивает, как я себя чувствую.
– Хуже некуда! – жалобно бормочу я.
Он хмурится:
– Ты уверена, что заболела?
Еще бы не уверена. У меня болит желудок. В Египте это называют «египетская болезнь», в Багдаде – «багдадская болезнь». Не самая приятная хвороба, особенно в пустыне!
Макс не может бросить меня одну в палатке, где температура днем достигает ста тридцати градусов[34]. Однако не прерывать же из-за меня поездку! И вот я в полуобморочном состоянии сижу в машине, ежась от горячечного озноба. У очередного отеля меня укладывают в тени нашей «Куин Мэри».
Макс и Мак идут осматривать курган.
Четыре следующие дня превратились для меня в кромешный ад; не утешил меня и рассказ Хамуди, решившего, видимо, меня позабавить: как султан увез с собой в пустыню красавицу жену, а та заскучала и молила Аллаха послать ей подруг. «И вот Аллах, устав от ее стенаний, послал ей подружек – мух!» – завершает свой рассказ Хамуди. Как же я возненавидела эту красавицу, чьи мольбы были услышаны! Ведь надо мной целый день напролет вьются тучи мух, не давая покоя!
Я уже сожалею, что отправилась в это путешествие, правда, пока что про себя. Четыре дня я пью только слабый чай без молока – и к вечеру четвертого наконец оживаю. Жизнь снова прекрасна! Я съедаю огромную тарелку риса с овощами, тушенными в масле. Я так проголодалась, что кушанье это кажется мне самым вкусным в мире.
После чего вместе со всеми карабкаюсь на курган Телль-Сувар, на левом берегу Хабура, где разбит наш лагерь.
Здесь, кроме нас, нет никого, ни одной живой души, ни деревушки поблизости, нет даже шатров бедуинов.
Над нами висит луна, а под нами плавно изгибается огромным зигзагом русло Хабура. Как приятна ночная прохлада после кошмарного дневного пекла! Я говорю:
– Какой великолепный курган! Давайте копать здесь!
Макс, печально качая головой, изрекает окончательный приговор:
– Римский!
– Как жаль! Здесь так красиво!
– Я же тебе сказал, что Хабур – это здорово. Здесь множество теплей – по обоим берегам.
Несколько дней мне было не до теплей, но с радостью узнаю, что ничего любопытного не пропустила.
– Значит, ты уверен, что здесь мы ничего нового не найдем? – спрашиваю я упавшим голосом. Мне так не хочется уезжать с Телль-Сувара.
– Ну, здесь, конечно, есть интересные вещи, но они на большой глубине, сначала придется снимать римский слой. Лучше бы туда не лезть.
– Здесь так тихо, так спокойно, – вздыхаю я, – ни души кругом…
В этот момент на склоне вдруг появляется древний старик. Откуда он взялся? Старик неторопливо приближается к нам, у него длинная белая борода и царственная осанка.
Он вежливо, но без малейшей тени угодливости приветствует Макса.
– Как дела?
– Хорошо. А у вас?
– Слава Аллаху!
– Слава Аллаху!
Старик садится поблизости и молчит Это почтительное молчание воспитанного человека, насколько же оно приятнее торопливой скороговорки европейцев… Наконец старик спрашивает Макса, как его зовут. Макс отвечает. Старик вдумывается.
– Мильван, – произносит он наконец на свой манер фамилию Макса[35]. – Мильван! Какое легкое и благозвучное имя! Очень красивое!
Он еще немного сидит на песке, потом, не сказав больше ни слова, уходит. Мы после никогда его не видели.
Выздоровев, я начинаю по-настоящему наслаждаться жизнью. Мы выходим каждое утро на рассвете, осматриваем тщательно все курганы, разглядываем валяющиеся на поверхности черепки. Макс сортирует их. Те, что достойны хоть какого-то внимания, складывает в полотняный мешок, предварительно снабдив этикетками Между нами возникает стихийное соперничество – кто найдет что-нибудь действительно стоящее. Я теперь понимаю, почему археологи всегда ходят, глядя себе под ноги.
Вскоре я и за собой замечаю эту странность – я уже не смотрю по сторонам, я гляжу лишь на землю, будто только там и находится самое интересное.
Меня не перестает удивлять поразительно несхожее отношение к жизни разных наций. Взять хотя бы отношение наших шоферов к деньгам. Абдулла дня не пропустит, чтобы не попросить прибавки. Дай ему волю, он получил бы деньги сразу за три месяца вперед и спустил бы их за несколько дней. Насколько я знаю арабов, он просадил бы весь заработок в кофейне, создав себе таким образом репутацию человека с положением и с деньгами.
Армянин Аристид, наоборот, категорически отказывается от наличных. Он просит, чтобы мы откладывали его жалованье до конца путешествия, сейчас деньги ему не нужны. Если они ему понадобятся, он попросит, но вряд ли такое случится. Зачем они ему здесь, в пустыне? Пока ему понадобилось только четыре пенса – купить себе пару носков!
У него уже отросла бородка, придающая ему вполне библейский вид. Как он нам объясняет, не бриться – дешевле! Зато потом можно будет купить хорошие дорогие лезвия для бритья. А пока можно не бриться, кто его здесь, в пустыне, видит?
После нашего трехмесячного заточения в песках у Абдуллы по-прежнему не будет ни единого пенни, он снова будет уповать на Аллаха – с извечным арабским фатализмом. Молить, чтобы Всевышний послал ему хоть какую-нибудь работу! А хитрец Аристид получит все деньги целехонькими.
– Что ты на них купишь? – спрашивает Макс.
– Другое такси. Получше этого.
– Ну хорошо, а что потом?
– А потом куплю еще одно!
Я отчетливо представляю себе такую картину: приезжаю лет через двадцать в Сирию, и вот он, Аристид, владелец большого гаража, богач и, вероятно, живет в огромном доме в Бейруте. Но даже тогда он не станет бриться в пустыне, чтобы сэкономить на лезвиях.
Вот он какой, Аристид, хотя воспитывали его чужие люди, а не родители-армяне, как случайно выяснилось.
Однажды мимо нас брели несколько бедуинов. И вдруг они окликают Аристида, а он взволнованно кричит что-то им в ответ, размахивая руками.
– Это племя анаиза, мое племя!
– Как это? – спрашивает Макс.
Тогда Аристид с обычной своей мягкой улыбкой объясняет: когда ему было лет семь, его вместе с родными турки бросили в глубокую яму, облили смолой и подожгли. Мать с отцом и двое братьев и сестер сгорели заживо, но сам он оказался под их телами и уцелел. Когда турки ушли, его нашел кто-то из племени анаиза. Так Аристид стал членом их племени, их приемным сыном. Воспитывали его как араба, он вместе со всеми кочевал по пастбищам. Когда ему исполнилось восемнадцать, он отправился в Мосул, и там при оформлении паспорта ему велели указать национальность. Он назвался армянином. Но сыновнюю привязанность к людям, которые его вырастили, он чувствует и поныне, а племя анаиза считает его своим.
Ведь не может это чудо – никак не может! – быть явью.
Но вот мы уже в толпе веселых французских туристов, они смеются, болтают и щелкают фотоаппаратами.
Мы тормозим перед красивым зданием – это отель.
Макс торопливо предупреждает меня:
– Только не обращай внимания на запах! К нему надо немного привыкнуть…
Еще бы! Отель обставлен очаровательно, но «аромат» стоячей затхлой воды в ванной и спальнях невыносим.
– Это вполне здоровый запах, – утешает меня Макс.
А любезный пожилой джентльмен – как я поняла, владелец отеля – с жаром заверяет меня:
– Mauvaise odeur, oui! Malsain, non![27]
Делать нечего. В конце концов, можно и потерпеть!
Запиваю чаем аспирин и ложусь в постель. Уверяю Макса, что мне нужно только полежать часок в темной комнате, и все будет отлично. Но в глубине души я немного паникую: а вдруг я вообще никудышный путешественник? Это я-то, такая любительница автомобильных прогулок!
Час спустя я просыпаюсь, прекрасно отдохнув, и теперь готова осматривать городские достопримечательности.
Мак неожиданно соизволил оторваться от своего дневника, и мы с превеликим удовольствием бродим по очаровательным улочкам.
Когда мы забредаем в самый дальний конец города, то снова наталкиваемся на знакомых французов, – но теперь им, похоже, не до смеха. У одной из дам, обутой (как и все они) в туфли на высоких каблуках, отвалился каблук, и она не знает, как добраться обратно в отель.
Сюда они приехали на такси, которое сломалось, как на грех, именно сейчас. Мы осматриваем такси. Похоже, в этой стране все такси одинаковы. Этот экземпляр, по крайней мере, ничуть не отличим от нашего: та же слегка обшарпанная обивка в салоне, тот же неказистый вид.
Водитель – долговязый худой сириец – уныло ковыряется под капотом.
Он мотает головой. Французы объясняют нам ситуацию.
Они прилетели вчера, а завтра уже улетают. Такси они наняли у отеля, и вот такой сюрприз. А что теперь делать бедной мадам? «Impossible de marcher, n'est ce pas, avec un soulier seulement».[28]
Мы выражаем всяческое сочувствие, а Макс галантно вызвался помочь. Сейчас он Пойдет в отель на своих двоих и приедет сюда в нашем такси. За два рейса оно всех доставит в отель. Французы не знают, как выразить нам свою признательность. Макс уезжает.
Я успеваю подружиться с француженками, однако Мак снова напяливает свою обычную броню. Он произносит железное «От» или «Non»[29] на любое к нему обращение, и вскоре его оставляют в покое. Француженки проявляют горячий интерес к нашему путешествию.
– Ah, Madame, vous faites Ie camping?[30]
Меня потряс этот вопрос! Le camping![31] Наше путешествие для них – только развлечение!
– О, как это приятно – le camping! – мечтательно восклицает одна из них.
Да, соглашаюсь я, это очень приятно.
Время идет, мы болтаем и смеемся. И вдруг к нам, пыхтя и подрагивая боками, подкатывает наша «Куин Мэри»!
А за рулем восседает с мрачным видом Макс.
– Господи, почему ты не на такси?!
– Потому что наше такси здесь!!! – рычит Макс. – Вот, полюбуйся!
Обличающим жестом тычет в злополучную машину, в которой по-прежнему копается тощий сириец.
Раздаются изумленные возгласы. Теперь понятно, почему этот рыдван мне показался таким знакомым!
– Но ведь мы, – кричит одна из француженок, – наняли эту машину у отеля!
Макс убеждает их, что это наша машина. Разговор с Аристидом был довольно драматичным. Каждая из сторон отстаивала собственную точку зрения.
– Разве я не нанял такси и тебя на три месяца?! – риторически вопрошает Макс. – А ты за моей спиной самым бессовестным образом сдал его на сегодня другим!
– Но, – начинает объяснять Аристид с видом оскорбленной невинности, – вы же сами сказали мне, что машина вам сегодня не понадобится… Я решил воспользоваться этим и немножко подзаработать. Я договорился с другом, и он повез эту группу осматривать город. Как это могло повредить вам, если вы не собирались сегодня пользоваться машиной?
– Это повредило мне, – резонно возражает Макс, – потому что, во-первых, ты нарушил наш договор, и, во-вторых, машина теперь требует ремонта, а значит, мы не сможет отправиться завтра в путь!
– А это, – заверяет Аристид, – пусть вас не волнует.
Мы с другом провозимся всю ночь, если потребуется, но обязательно починим ее.
Макс ворчит, что так-то оно лучше.
И действительно, наутро наш верный рыдван уже ждет у подъезда. Аристид сидит за рулем и улыбается нам улыбкой невинного младенца.
Сегодня мы прибываем в Дейр-эз-Зор – город на Евфрате. Здесь жара еще более лютая. В городе вонь, и вообще он абсолютно невзрачный. Официальные власти предоставляют в наше распоряжение несколько комнат, так как ничего похожего на европейский отель в городишке нет. Из наших апартаментов великолепный вид на Евфрат, неспешно катящий вдаль коричневые воды. Французский офицер любезно справляется о моем самочувствии, выражая надежду, что поездка в автомобиле по такой жаре меня не слишком утомила.
– Мадам Жако, супруга генерала, была completement[32] в нокауте, когда добралась до места!
В нокауте… Очень меткое выражение. Очень надеюсь, что в конце нашего путешествия я все-таки не окажусь в нокауте!
Мы закупаем овощи, огромное количество яиц и с загруженной до предела «Куин Мэри» в арьергарде отправляемся в путь, на этот раз – к месту будущих раскопок.
Бусейра! Здесь расположен полицейский пост. На это место Макс возлагал большие надежды, – здесь в Евфрат впадает Хабур. На том берегу реки находится древний римский цирк. Но увы! Здесь следы только римских поселений, вызывающих у нас понятное отвращение. «Мин зиман эр Рум», – изрекает Хамуди и брезгливо трясет головой. Я усердно повторяю за ним этот жест.
На наш взгляд, древние римляне – почти что наши современники, вчерашний день. Сфера же наших интересов – второе тысячелетие до нашей эры, таящее полную превратностей судьбу хеттов. Особенно нам хочется обнаружить новые сведения о воинской династии Митанни, об этих пришельцах авантюристах.
О них мало что известно, кроме того, что они блистательно управляли этой частью мира, а столицу их – Вашукканни – еще только предстоит отыскать. Это была каста воинов, взявшая под свое начало всю страну. Они породнились с царским домом Египта. Были, по-видимому, хорошими наездниками, во всяком случае, трактат о коневодстве приписывается некоему Кикули, из этой же династии.
Начиная с данного периода вглубь веков, в так называемую предысторию, от которой не осталось никаких письменных источников – только горшки, фундаменты домов, амулеты, орнаменты на утвари и бусы – безмолвные свидетели тогдашней жизни. Вот что нам требуется.
Итак, Бусейра нас разочаровала, и мы едем в Меядин, дальше на юг, хотя Макс и на него особо не рассчитывает.
Затем мы резко сворачиваем к северу и едем по левому берегу реки Хабур.
Хабур я увидела впервые в Бусейре – до сих пор это было для меня только название, которое не сходило с уст Макса.
Вот и теперь он верен себе:
– Хабур – вот то, что нам нужно! Там сотни теплей. – И бодро добавляет:
– А если мы не найдем, что нам нужно, на Хабуре, то двинемся на Джаг-Джаг!
Впервые услышав от него это экзотическое название, я опросила:
– А что такое Джаг-Джаг? Неужели я никогда не слышала этого названия? Впрочем, многие не слышали, снисходительно добавляет Макс.
Я честно признаю свое невежество и добавляю, что и о существовании реки Хабур узнала только от него.
– А разве ты не знаешь, что Телль-Халаф стоит на реке Хабур? – изумленно спрашивает он.
Произнося «Телль-Халаф», Макс благоговейно понижает голос. Я качаю головой и сознаюсь, что если бы не вышла за него замуж, то не имела бы никакого представления о знаменитом Телль-Халафе! Должна сказать, что объяснять потом знакомым, где именно мы копали, бывает очень трудно.
– В Сирии! – обычно говорю я.
– О! – восклицает, как правило, собеседник, слегка ошарашенный моим ответом, и морщит лоб. – Да, конечно, в Сирии, но где это? – Это название сразу вызывает чисто библейские аллюзии. – Это ведь где-то в Палестине, верно?
– Это рядом с Палестиной, – говорю я ободряюще. – Немного дальше, вдоль побережья.
Моя подсказка ничего не дает, поскольку понятие «Палестина» у всех ассоциируется тоже скорее с Библией и с уроками в воскресной школе, нежели с конкретным географическим объектом.
– Нет, я все равно не представляю, где это. – И морщина на челе углубляется. – Где вы, в конце концов, копали – у какого города?
– Ни у какого. Возле границы с Турцией и Ираком.
На лице приятеля по-прежнему написано полное недоумение.
– Но ведь какой-то город есть там поблизости!
– Алеппо – в двухстах милях от нас!
Тут, как правило, твой собеседник вздыхает и сдается.
Но потом, вдруг встрепенувшись, спрашивает:
– А чем вы питались? Наверное, только финиками?
Когда я говорю, что у нас были с собой цыплята, яйца, рис, огурцы, апельсины, бананы, баранина, фасоль и баклажаны, он смотрит на меня с упреком и откровенным разочарованием:
– Ничего себе походная жизнь!
В Меядине начинается наш пресловутый «Ie camping».
Посередине огромного двора (он называется «хан») для меня ставят стул, и я гордо восседаю на нем, пока Макс, Мак, Аристид, Хамуди и Абдулла устанавливают палатки.
Мне, несомненно, повезло: на моих глазах разыгрывается увлекательный спектакль. Опыта у действующих лиц никакого, а могучий ветер пустыни – плохой помощник. Абдулла взывает к Аллаху о сострадании и милости, армянин Аристид требует помощи от всех святых, слышатся буйные ободряющие выкрики и хохот Хамуди и яростные проклятия Макса.
Один только Мак хранит молчание, но и он время от времени еле слышно цедит сквозь зубы какое-то слово.
Наконец дело сделано. Палатки несколько кособокие, но они стоят! И вот мы уже честим на все корки нашего повара, который, вместо того чтобы тотчас же заняться обедом, разинув рот, как и я, глазел на представление.
Впрочем, у нас есть консервы – банки мигом вскрыты, скоро готов и чай. Тем временем солнце садится, ветер стихает, сразу становится прохладно, и мы отправляемся спать. Я впервые в жизни пытаюсь забраться в спальный мешок. И с помощью Макса мне это наконец удается. Оказывается, внутри очень даже уютно и удобно. Я всегда беру с собой в путешествие хорошую пуховую подушку – именно она для меня символ той грани, которая отделяет комфорт от убожества. Я радостно заявляю Максу:
– Думаю, мне понравится спать в палатке! – И вдруг пугающая мысль:
– Как ты думаешь, а по мне ночью будут бегать крысы, мыши или еще какие-нибудь твари?!
– А как же! – ласковым, сонным голосом бормочет Макс.
Меня охватывает легкая паника, но через минуту я уже сплю, просыпаюсь в пять утра – рассвет, пора вставать и начинать новый хлопотливый день.
Телли, или, как называют их археологи, городища, в районе Меядина Максу не подходят.
– Римские! – бурчит он с омерзением.
Если честно, римляне всегда казались мне людьми интересными, но сейчас я в угоду Максу даже отшвыриваю в сторону презренный черепок:
– Римские!
Хамуди тоже напропалую ругает «эр Рум».
Днем мы идем навестить американцев – они копают вблизи Доуры. Нас приняли очень хорошо. Однако разговоры о раскопках уже порядком мне надоели, и я предпочитаю просто слушать. Тем более что их рассказ о чисто местных представлениях о найме на работу очень увлекателен. Дело в том, что само понятие «трудиться за деньги» здесь относительно ново. Когда участники экспедиции пытаются нанять рабочих, их либо не понимают, либо просто отказывают им наотрез.
Отчаявшиеся американцы даже призвали на помощь французские военные власти. Те мигом нашли выход из положения: арестовывают двести человек и направляют их на раскопки.
«Арестанты» ведут себя вполне мирно, да и работают с явным удовольствием. Им говорят, чтобы они пришли завтра, но на следующий день ни один не появляется. Снова призвали французских солдат. Рабочих опять арестовали, и они снова увлеченно работают, но на следующий день опять никого – пока их не пригнали французы. Наконец причины «саботажа» прояснились.
– Вы что, – спросили у арестованных, – не хотите для нас поработать?
– Хотим, очень хотим. Дома все равно делать нечего, – Но тогда почему вы не приходите каждый день?
– Мы хотели прийти, но надо ждать, когда аскеры (солдаты) нас поведут, говорю вам. Мы очень сердились, когда они за нами не приходили, это же их служба!
– Но мы хотим, чтобы вы работали на нас сами, безо всяких «аскеров»!
– Без них нам нельзя!
В конце недели им, как положено, выдали деньги за выполненную работу, и бедняги совсем растерялись. В самом деле, поди пойми причуды этих иностранцев!
– Французские аскеры здесь на службе, – недоумевали рабочие. – Они могут арестовать нас и посадить в тюрьму или послать к вам на курганы. Но почему вы платите нам деньги? За что?
В конце концов, аборигены примирились со странной расточительностью людей с Запада. Раз в неделю рабочие послушно берут деньги, но на аскеров еще потихоньку ворчат. Это ведь их, аскеров, дело – отвести человека на работу!
История очень занятная, если нас, конечно, не разыгрывают.., я что-то плохо сегодня соображаю…
Возвратившись в лагерь, я чувствую головокружение; меряю температуру – сто два градуса[33]. У меня болит желудок. Какое счастье заползти в спальник и заснуть, а о еде тошно даже подумать.
Наутро Макс с тревогой спрашивает, как я себя чувствую.
– Хуже некуда! – жалобно бормочу я.
Он хмурится:
– Ты уверена, что заболела?
Еще бы не уверена. У меня болит желудок. В Египте это называют «египетская болезнь», в Багдаде – «багдадская болезнь». Не самая приятная хвороба, особенно в пустыне!
Макс не может бросить меня одну в палатке, где температура днем достигает ста тридцати градусов[34]. Однако не прерывать же из-за меня поездку! И вот я в полуобморочном состоянии сижу в машине, ежась от горячечного озноба. У очередного отеля меня укладывают в тени нашей «Куин Мэри».
Макс и Мак идут осматривать курган.
Четыре следующие дня превратились для меня в кромешный ад; не утешил меня и рассказ Хамуди, решившего, видимо, меня позабавить: как султан увез с собой в пустыню красавицу жену, а та заскучала и молила Аллаха послать ей подруг. «И вот Аллах, устав от ее стенаний, послал ей подружек – мух!» – завершает свой рассказ Хамуди. Как же я возненавидела эту красавицу, чьи мольбы были услышаны! Ведь надо мной целый день напролет вьются тучи мух, не давая покоя!
Я уже сожалею, что отправилась в это путешествие, правда, пока что про себя. Четыре дня я пью только слабый чай без молока – и к вечеру четвертого наконец оживаю. Жизнь снова прекрасна! Я съедаю огромную тарелку риса с овощами, тушенными в масле. Я так проголодалась, что кушанье это кажется мне самым вкусным в мире.
После чего вместе со всеми карабкаюсь на курган Телль-Сувар, на левом берегу Хабура, где разбит наш лагерь.
Здесь, кроме нас, нет никого, ни одной живой души, ни деревушки поблизости, нет даже шатров бедуинов.
Над нами висит луна, а под нами плавно изгибается огромным зигзагом русло Хабура. Как приятна ночная прохлада после кошмарного дневного пекла! Я говорю:
– Какой великолепный курган! Давайте копать здесь!
Макс, печально качая головой, изрекает окончательный приговор:
– Римский!
– Как жаль! Здесь так красиво!
– Я же тебе сказал, что Хабур – это здорово. Здесь множество теплей – по обоим берегам.
Несколько дней мне было не до теплей, но с радостью узнаю, что ничего любопытного не пропустила.
– Значит, ты уверен, что здесь мы ничего нового не найдем? – спрашиваю я упавшим голосом. Мне так не хочется уезжать с Телль-Сувара.
– Ну, здесь, конечно, есть интересные вещи, но они на большой глубине, сначала придется снимать римский слой. Лучше бы туда не лезть.
– Здесь так тихо, так спокойно, – вздыхаю я, – ни души кругом…
В этот момент на склоне вдруг появляется древний старик. Откуда он взялся? Старик неторопливо приближается к нам, у него длинная белая борода и царственная осанка.
Он вежливо, но без малейшей тени угодливости приветствует Макса.
– Как дела?
– Хорошо. А у вас?
– Слава Аллаху!
– Слава Аллаху!
Старик садится поблизости и молчит Это почтительное молчание воспитанного человека, насколько же оно приятнее торопливой скороговорки европейцев… Наконец старик спрашивает Макса, как его зовут. Макс отвечает. Старик вдумывается.
– Мильван, – произносит он наконец на свой манер фамилию Макса[35]. – Мильван! Какое легкое и благозвучное имя! Очень красивое!
Он еще немного сидит на песке, потом, не сказав больше ни слова, уходит. Мы после никогда его не видели.
Выздоровев, я начинаю по-настоящему наслаждаться жизнью. Мы выходим каждое утро на рассвете, осматриваем тщательно все курганы, разглядываем валяющиеся на поверхности черепки. Макс сортирует их. Те, что достойны хоть какого-то внимания, складывает в полотняный мешок, предварительно снабдив этикетками Между нами возникает стихийное соперничество – кто найдет что-нибудь действительно стоящее. Я теперь понимаю, почему археологи всегда ходят, глядя себе под ноги.
Вскоре я и за собой замечаю эту странность – я уже не смотрю по сторонам, я гляжу лишь на землю, будто только там и находится самое интересное.
Меня не перестает удивлять поразительно несхожее отношение к жизни разных наций. Взять хотя бы отношение наших шоферов к деньгам. Абдулла дня не пропустит, чтобы не попросить прибавки. Дай ему волю, он получил бы деньги сразу за три месяца вперед и спустил бы их за несколько дней. Насколько я знаю арабов, он просадил бы весь заработок в кофейне, создав себе таким образом репутацию человека с положением и с деньгами.
Армянин Аристид, наоборот, категорически отказывается от наличных. Он просит, чтобы мы откладывали его жалованье до конца путешествия, сейчас деньги ему не нужны. Если они ему понадобятся, он попросит, но вряд ли такое случится. Зачем они ему здесь, в пустыне? Пока ему понадобилось только четыре пенса – купить себе пару носков!
У него уже отросла бородка, придающая ему вполне библейский вид. Как он нам объясняет, не бриться – дешевле! Зато потом можно будет купить хорошие дорогие лезвия для бритья. А пока можно не бриться, кто его здесь, в пустыне, видит?
После нашего трехмесячного заточения в песках у Абдуллы по-прежнему не будет ни единого пенни, он снова будет уповать на Аллаха – с извечным арабским фатализмом. Молить, чтобы Всевышний послал ему хоть какую-нибудь работу! А хитрец Аристид получит все деньги целехонькими.
– Что ты на них купишь? – спрашивает Макс.
– Другое такси. Получше этого.
– Ну хорошо, а что потом?
– А потом куплю еще одно!
Я отчетливо представляю себе такую картину: приезжаю лет через двадцать в Сирию, и вот он, Аристид, владелец большого гаража, богач и, вероятно, живет в огромном доме в Бейруте. Но даже тогда он не станет бриться в пустыне, чтобы сэкономить на лезвиях.
Вот он какой, Аристид, хотя воспитывали его чужие люди, а не родители-армяне, как случайно выяснилось.
Однажды мимо нас брели несколько бедуинов. И вдруг они окликают Аристида, а он взволнованно кричит что-то им в ответ, размахивая руками.
– Это племя анаиза, мое племя!
– Как это? – спрашивает Макс.
Тогда Аристид с обычной своей мягкой улыбкой объясняет: когда ему было лет семь, его вместе с родными турки бросили в глубокую яму, облили смолой и подожгли. Мать с отцом и двое братьев и сестер сгорели заживо, но сам он оказался под их телами и уцелел. Когда турки ушли, его нашел кто-то из племени анаиза. Так Аристид стал членом их племени, их приемным сыном. Воспитывали его как араба, он вместе со всеми кочевал по пастбищам. Когда ему исполнилось восемнадцать, он отправился в Мосул, и там при оформлении паспорта ему велели указать национальность. Он назвался армянином. Но сыновнюю привязанность к людям, которые его вырастили, он чувствует и поныне, а племя анаиза считает его своим.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента