Кристи Агата. Рождество Эркюля Пуаро

   Глядя ей вслед, Симеон тихо хмыкнул и потер руки.
   — Значит, повеселимся! — пробормотал он. — Ох и повеселимся! Меня ждет весьма нескучное Рождество.
   Он поднялся и, всем телом опираясь на палку, прошаркал к стоявшему в углу большому сейфу. Набрав шифр, он отворил дверцу и дрожащими пальцами нащупал что-то внутри.
   Он вытащил небольшой замшевый мешочек, развязал его и пропустил сквозь пальцы струйку необработанных алмазов.
   — Не спешите, мои красавчики, не спешите… Вы все такие же, вы старые мои друзья. Отличное было тогда времечко… Отличное. Вас не будут обтачивать и шлифовать, друзья мои. И вам не придется украшать чьи-то пальчики или шейку, или висеть в ушах. Вы — мои! Мои друзья! Мы с вами знавали такое, о чем другим и невдомек. Говорят, я совсем старый и больной, но нет, я еще поживу. Старый пес живуч. И не откажет себе в удовольствии еще разок позабавиться. Еще разок…

Часть вторая
Двадцать третье декабря

 

1

   Раздался звонок, и Тресилиан направился к двери. Звонок был непривычно настойчивым — не успел еще старый слуга преодолеть холл, как он раздался снова.
   Тресилиан вспыхнул. Что за наглец там растрезвонился? Между прочим, это дом джентльмена! Ну если это опять кто-нибудь из рождественских попрошаек, он выскажет им все, что о них думает.
   Сквозь матовое стекло верхней половины двери был виден силуэт рослого мужчины в шляпе с опущенными полями. Тресилиан открыл дверь. Так и есть: очередной бродяга в дешевом отвратительно сшитом костюме! Да вдобавок еще и немыслимой расцветки!
   — Будь я проклят, если это не Тресилиан, — произнес бродяга. — Как поживаешь, Тресилиан?
   Старый дворецкий во все глаза уставился на него. Глубоко вздохнул и снова всмотрелся. Дерзкий, высокомерный подбородок, нос с заметной горбинкой, нахальный взгляд. Да, все тот же, как много лет назад. Только раньше черты этого лица, пожалуй, были менее резкими…
   — Мистер Гарри!
   — Похоже, я навел на тебя страху, старина! — рассмеялся Гарри Ли. — С чего бы это? Ведь меня ждут, не так ли?
   — Да, сэр. Конечно, сэр.
   — Тогда почему у тебя такой ошарашенный вид? — Гарри отступил на шаг-другой, чтобы окинуть взглядом дом: внушительных размеров строение из красного кирпича, незатейливое, но весьма солидное.
   — Все тот же уродец, — заметил он. — Стоит, и ничего с ним не делается, а это главное. Как отец, Тресилиан?
   — Не очень, сэр. Большую часть времени проводит у себя. Сэр, и почти не выходит. Но держится молодцом.
   — Старый греховодник!
   Гарри Ли вошел, позволил Тресилиану снять с него шарф и несколько театрального вида шляпу.
   — А как мой дорогой братец Альфред?
   — Очень хорошо, сэр.
   — Наверное, ждет меня с нетерпением, а? — усмехнулся Гарри.
   — Конечно, сэр.
   — Сомневаюсь. Держу пари, что мое появление — для него сокрушительный удар. Мы с Альфредом никогда не ладили. Ты читаешь Библию, Тресилиан?
   — Разумеется, сэр, когда есть время.
   — Помнишь притчу о возвращении блудного сына? Его добродетельному братцу это совсем не понравилось! Вот и нашему домоседу Альфреду мое появление тоже придется не по нраву, я уверен.
   Тресилиан лишь молча опустил глаза, всем своим видом выражая явное неодобрение.
   — Ладно, пойдем, старина, — хлопнул его по плечу Гарри. — Меня ждет откормленный теленок. Ну-ка, где он там? Давай веди.
   — Прошу в гостиную, сэр, — пробормотал Тресилиан. — Не знаю, где все в данную минуту… Меня не послали вас встретить, сэр, потому что никто не знал, когда вы прибудете.
   Гарри кивнул, шествуя вслед за Тресилианом.
   — Все по-прежнему, — заметил он, озираясь по сторонам. — По-моему, с тех пор как я смотался отсюда двадцать лет назад, ничего не изменилось.
   Доведя его до гостиной, старик пробормотал:
   — Пойду поищу мистера Альфреда или миссис Лидию, — и исчез.
   Гарри Ли собирался войти в комнату, но замер на пороге, увидев, что кто-то сидит на подоконнике. Он с изумлением обнаружил, что этот кто-то — экзотическое создание с черными волосами и кожей цвета свежих сливок.
   — Господи Боже! — вырвалось у него. — Неужто вы седьмая и самая красивая жена моего отца?
   Соскользнув с подоконника, Пилар подошла к нему.
   — Меня зовут Пилар Эстравадос, — представилась она. — А вы, наверное, дядя Гарри, брат моей мамы?
   Гарри не сводил с нее глаз.
   — Так вот ты кто! Дочь Дженни!
   — Почему вы спросили, не седьмая ли я жена вашего отца? — сказала Пилар. — Неужели у него уже было шесть жен?
   — Нет, по-моему, официально он был женат всего один раз, — засмеялся Гарри. — Значит, тебя зовут Пилар?
   — Да, Пилар.
   — По правде говоря, Пилар, я был поражен, увидев столь юное создание в этом мавзолее.
   — В этом мавзо…
   — В музее восковых фигур. Этот дом всегда вызывал у меня отвращение! А теперь он кажется мне даже более отвратительным, чем прежде!
   — О нет, здесь очень красиво, — удивившись, возразила Пилар. — Чудесная мебель, повсюду толстые ковры и полно украшений. Все отличного качества и дорого стоит.
   — В этом ты права, — усмехнулся Гарри и с явным удовольствием задержал на ней взгляд. — И, знаешь, ты здорово смотришься на фоне всех этих…
   Он умолк, ибо в комнату быстрыми шагами вошла Лидия и направилась прямо к нему.
   — Здравствуйте, Гарри! Я Лидия, жена Альфреда.
   — Здравствуйте, Лидия! — Он протянул руку, с первого взгляда оценив ее умное, живое лицо и изящество — очень немногие женщины умеют красиво двигаться.
   Лидия в свою очередь тоже тайком его рассматривала.
   «Очень уж груб, хотя и привлекателен. Нет, с ним нужно держать ухо востро…» — подумала она.
   А вслух, улыбаясь, произнесла:
   — Как вам у нас по прошествии стольких лет? Заметили какие-нибудь перемены?
   — Почти никаких. — Он огляделся. — Впрочем, вот в этой комнате действительно что-то поменялось.
   — И не один раз.
   — Я имею в виду не вещи, а дух, привнесенный вами. Теперь она смотрится совсем иначе.
   — Надеюсь, да…
   Внезапно он усмехнулся. И эта его — отнюдь не добрая усмешка — сразу напомнила ей старика наверху.
   — Теперь в ней есть шик! Недаром старина Альфред женился на девушке, предки которой, как я слышал, явились сюда с Вильгельмом Завоевателем.
   — Вроде того, — улыбнулась Лидия. — Но с тех пор они порядком разорились.
   — А как поживает старина Альфред? — спросил Гарри. — Он все такой же, не терпит никаких новшеств?
   — Не мне судить, вам со стороны виднее.
   — А остальные мои родичи как? Разбрелись по всей Англии?
   — Да нет. По случаю Рождества все до одного здесь.
   Гарри пристально на нее посмотрел:
   — Вот это да, рождественская семейная идиллия! Что это с нашим стариком? Уж чем он никогда не грешил, так это сентиментальностью. Семья вообще, насколько я помню, никогда его не интересовала. Видать, здорово изменился!
   — Возможно, — сухо отозвалась Лидия. Пилар не сводила с них широко открытых от изумления глаз.
   — А как старина Джордж? — продолжал Гарри. — Все такой же скряга? Помню, как он убивался, если нужно было выложить хотя бы полпенни из своих карманных денег.
   — Джордж — член парламента, — сказала Лидия. — От Уэстерингема.
   — Что? Пучеглазик в парламенте? Это замечательно!
   Откинув голову, Гарри захохотал — безудержно, громко. Его раскатистый хохот казался таким неуместным в этой утонченно-изящной комнате, таким грубым… Пилар судорожно втянула в себя воздух. Лидия чуть съежилась.
   Внезапно Гарри умолк, словно почувствовав позади себя какое-то движение… Он резко обернулся. Он не слышал шагов, но теперь увидел, что в дверях стоял Альфред. Стоял и смотрел на Гарри, и лицо у него было очень-очень странное.
   Гарри некоторое время молча выжидал, потом на его губах заиграла улыбка. Он сделал шаг вперед.
   — Господи, да это Альфред! — воскликнул он.
   — Привет, Гарри, — кивнул Альфред.
   Они снова принялись друг друга разглядывать. Лидия затаила дыхание.
   «Как нелепо! Точно два пса — смотрят, смотрят, того и гляди, сцепятся», — подумала она.
   Глаза Пилар расширились еще больше.
   «Как глупо они оба выглядят… Обнялись бы, что ли? Нет, у англичан это не принято. Хоть сказали бы что-нибудь. Что без толку глазеть?» — думала она.
   — Ну и ну, — произнес наконец Гарри. — До чего же забавно очутиться здесь снова!
   — Наверное. Прошло много лет, с тех пор как ты исчез.
   Гарри вскинул голову и провел пальцем по подбородку. Это был характерный его жест, означающий, что он настроен по-боевому.
   — Да, — отозвался он. — Я очень рад, что наконец-то приехал… домой, — помолчав, с нажимом сказал он.
 
 

2

   — Видимо, я всегда был большим грешником, — признался Симеон Ли.
   Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и задумчиво поглаживал пальцем высоко вскинутый подбородок. Перед ним танцевали языки ярко разгоревшегося пламени, а рядом, держа в руке маленький экранчик из папье-маше, сидела Пилар. Она то прикрывала им лицо от жаркого огня, то обмахивалась, точно веером, округлым жестом изгибая руку в запястье. Симеон смотрел на нее с удовольствием и продолжал говорить, скорее самому себе, но явно воодушевленный ее присутствием.
   — Да, — повторил он, — я был грешником. Что ты на это скажешь, Пилар?
   — Монахини говорили, что все мужчины грешники, — пожав плечами, отозвалась Пилар. — Поэтому и нужно за них молиться.
   — Но я был более грешен, чем остальные. — Симеон засмеялся. — И знаешь, совсем не жалею об этом. Нет, я ни о чем не жалею. Я получал удовольствие от жизни… От каждой ее минуты! Говорят, что, когда становишься старым, приходит раскаяние. Чепуха! Я ни в чем не раскаиваюсь. Ну так вот: грешил я с размахом, нарушал все заповеди разом! Обманывал, воровал, лгал… Да! И женщины! Их у меня было столько… Мне кто-то рассказал на днях об арабском шейхе, у которого была охрана из сорока его собственных сыновей, причем все они были приблизительно одного возраста. Целых сорок! Насчет сорока не знаю, но держу пари, что тоже мог бы составить себе немалую охрану, если бы разыскал всех своих незаконнорожденных отпрысков! Ну, Пилар, что ты на это скажешь? Здорово я тебя ошарашил?
   — А почему это я должна быть ошарашена? — искренне изумилась Пилар. — Мужчин всегда тянет к женщинам. И моего отца тоже тянуло. Потому-то жены так часто несчастливы, и им ничего не остается, как только ходить в церковь молиться.
   Старый Симеон нахмурился.
   — Я тоже сделал Аделаиду несчастной, — еле слышно, как бы самому себе пробормотал он. — Господи, какой она была хорошенькой, когда я женился на ней, сама беленькая, щечки розовые! А что потом? Вечно ныла и плакала. В мужчине, когда его жена постоянно в слезах, просыпается дьявол… У Аделаиды был слишком мягкий характер — вот в чем беда. Если бы у нее хватило духу со мной спорить! Но она ни разу даже не пыталась. Когда я женился на ней, то искренне верил, что угомонюсь, оставлю прежние привычки, что у нас будет семья…
   Он умолк и долго-долго смотрел в огонь.
   — Семья… О Господи, разве это семья? — вдруг зло рассмеялся он. — Ты только на них посмотри! Ни одного внука, некому продолжить наш род! Что с ними? Ведь в их жилах течет и моя кровь, а? Ладно, внука, но ведь и сына стоящего, не важно, законного или незаконного, тоже нет. Вот, например, Альфред. Господи Боже, да на него ведь тошно смотреть! Вечно уставится своими по-собачьи преданными глазами.., все готов стерпеть, лишь бы мне угодить. Ну не дурак?! А вот его жена Лидия… Лидия мне нравится. У нее есть характер. Но она меня не любит. Нет, не любит, хотя и ладит со мной ради своего дурачка. — Он взглянул на сидящую рядом девушку. — Запомни, Пилар, на свете нет ничего более скучного, чем рабская преданность.
   Она лукаво улыбнулась. А он продолжал, согретый присутствием этой воплощенной юности и женственности:
   — Ну а Джордж? Что такое Джордж? Ничтожество! Холодный слизняк! Напыщенный пустозвон, безмозглый, да к тому же скупой! Дэвид? Дэвид всегда был глупцом. Глупцом и фантазером. Сын своей матери. Не отходил от нее. Единственный разумный его поступок — это женитьба на степенной и вполне приятной женщине. — Он стукнул кулаком по ручке кресла. — Лучший из них — Гарри. Бродяга и неудачник! Но в нем, по крайней мере, чувствуется жизнь!
   — Да, он славный, — согласилась Пилар. — Он здорово смеется — громко так и откидывая голову назад. Да, мне он очень нравится.
   — Правда нравится? — посмотрел на нее старик. — Гарри знает, как понравиться женщине. Это ему передалось от меня. — И он засмеялся натужным хриплым смехом. — Нет, я неплохо пожил на свете, совсем неплохо. Много чего повидал. И попробовал.
   — У нас в Испании есть поговорка, которая звучит примерно так: «Бери, что хочешь, но помни о расплате, говорит Господь».
   Симеон одобрительно стукнул по ручке кресла.
   — Отлично сказано, девочка. Бери, что хочешь… Я всю жизнь так и делал. Брал, что хотел…
   — И расплачивались за это? — вдруг звонким голоском спросила Пилар.
   Симеон перестал смеяться. Он выпрямился и внимательно посмотрел на нее.
   — Что ты сказала?
   — Я спросила вас, расплатились ли вы за то, что брали?
   — Не знаю… — тихо произнес Симеон Ли. И вдруг, теперь уже с яростью ударив по ручке кресла, сердито воскликнул:
   — Почему ты спросила меня об этом, девочка? Что заставило тебя?
   — Интересно ведь, — ответила Пилар.
   Экранчик в ее руке замер. Темные глаза загадочно мерцали. Она сидела, откинув голову, в полной мере сознавая свою женскую неотразимость.
   — Ты дьявольское отродье… — пробормотал Симеон.
   — Но я же нравлюсь вам, дедушка, — вкрадчивым голосом сказала она. — Вам приятно, что я здесь, рядом с вами.
   — Да, приятно, — согласился Симеон. — Давненько я не беседовал с таким юным и красивым созданием… Это идет мне на пользу, греет мои старые кости… И ведь ты моя плоть и кровь… Молодец Дженнифер, она оказалась самой стоящей из всех моих детей!
   Пилар молча улыбалась.
   — Меня не обманешь, запомни, — продолжал Симеон. — Я знаю, почему ты так терпеливо высиживаешь здесь, слушая мои россказни. Из-за денег. Или ты хочешь сказать, что любишь своего старого дедушку?
   — Нет, я не люблю вас, — ответила Пилар. — Но вы мне нравитесь. Очень нравитесь. Это правда, поверьте. Я знаю, что вы много грешили, но это мне тоже нравится. Вы — настоящий, ну то есть.., более живой, чем все другие в этом доме. И вам есть что рассказать. Ведь вы много путешествовали, и, вообще, у вас было столько приключений… Будь я мужчиной, я бы тоже была такой.
   — Да, уж наверное… — кивнул Симеон. — Говорят, в нас есть и цыганская кровь, а она всегда дает себя знать. Правда, в моих детях, за исключением Гарри, она не проявилась, но в тебе она сразу видна. А еще, когда нужно, я умею быть и терпеливым. Один раз я прождал целых пятнадцать лет, чтобы расквитаться с одним своим обидчиком. Это еще одна фамильная черта Ли. Мы не забываем! Мы всегда мстим за нанесенное нам оскорбление — даже по прошествии многих лет. Тот человек обманул меня. Я прождал целых пятнадцать лет и только тогда нанес удар. Я разорил его! Обчистил до последнего пенни! — Он удовлетворенно ухмыльнулся.
   — Это было в Южной Африке? — спросила Пилар.
   — Да. Великая это страна.
   — Вы туда возвращались, да?
   — В последний раз я был там через пять лет после женитьбы.
   — А до женитьбы? Вы много лет прожили там?
   — Да.
   — А какая она, Африка?
   Он принялся рассказывать. Пилар, прикрыв лицо маленьким экранчиком, молча слушала.
   Устав, он заговорил медленнее, а потом вдруг сказал:
   — Погоди-ка, я тебе кое-что покажу.
   С трудом поднявшись на ноги и опираясь на палку, он, прихрамывая, прошел к сейфу и, открыв его, подозвал Пилар к себе.
   — Вот, смотри. Возьми их в ладошку, а теперь пропусти сквозь пальцы.
   Взглянув на ее недоумевающее лицо, он засмеялся.
   — Ты хоть знаешь, что это такое? Брильянты, дитя мое, брильянты.
   Глаза Пилар расширились. Она нагнулась, чтобы рассмотреть получше.
   — Брильянты? Но ведь это просто камешки, — сказала она Симеон снова засмеялся.
   — Это алмазы. Необработанные. Вот такими их находят.
   — И из них, если их отполировать, получатся настоящие брильянты? — недоверчиво спросила Пилар.
   — Точно.
   — И тогда они заискрятся и засверкают?
   — Заискрятся и засверкают.
   — Нет, не может быть, — с чисто детским упрямством заявила Пилар.
   Он был доволен.
   — Но это так.
   — И они дорогие?
   — Довольно дорогие. Трудно сказать до обработки. Во всяком случае, вот эта горсть стоит несколько тысяч фунтов.
   — Несколько… тысяч… фунтов? — еле слышно переспросила Пилар.
   — Тысяч девять или десять. Тут довольно крупные камни, как видишь.
   — А почему вы их не продадите? — спросила Пилар, округлив глаза.
   — Потому что мне нравится иметь их при себе.
   — Но за такие деньги…
   — Мне не нужны деньги.
   — А, понятно. — На Пилар это произвело впечатление. — Тогда почему бы вам не отдать их ювелиру, чтобы он сделал их красивыми?
   — Потому что мне они больше нравятся такими. — Его лицо помрачнело. Он отвернулся и стал говорить уже самому себе:
   — Прикосновение к ним, то ощущение, которое я испытываю, пропуская их сквозь пальцы, возвращает меня в прошлое. Я вспоминаю солнечный свет, запах вельда, волов.., я вспоминаю старика Эба, всех своих приятелей, теплые вечера…
   В дверь осторожно постучали.
   — Положи их обратно в сейф и захлопни дверцу, — приказал Симеон. Потом крикнул:
   — Войдите.
   Мягкими шагами вошел невозмутимый Хорбери.
   — Внизу подан чай, — почтительно доложил он.
 
 

3

   — Вот ты где, Дэвид. А я тебя повсюду ищу. Не сиди в этой комнате. Здесь ужасно холодно.
   Дэвид ответил не сразу. Он смотрел на низкое кресло с выцветшей шелковой обивкой.
   — Это ее кресло, — проглотив комок в горле, сказал он. — Кресло, в котором она всегда сидела… То самое. Оно все такое же, только обивка выцвела.
   Небольшая морщинка прорезала широкий лоб Хильды.
   — Я прекрасно тебя понимаю. Только давай выйдем отсюда, Дэвид. Здесь ужасно холодно.
   Но Дэвид будто ее не слышал.
   — Она очень любила сидеть в нем, — оглянувшись, продолжал он. — Я помню, как она, сидя в нем, читала мне про Джека — Победителя Великанов^[5]. Да, именно про Джека — Победителя Великанов. Мне было тогда лет шесть.
   Хильда твердо взяла его за руку.
   — Давай вернемся в гостиную, милый. Эта комната не отапливается.
   Он покорно повернулся, но она почувствовала, что он весь дрожит.
   — Все как прежде, — пробормотал он. — Как прежде. Словно это было вчера.
   Хильда забеспокоилась.
   — Интересно, где все остальные? — нарочито бодрым голосом спросила она. — Уже пора подавать чай.
   Дэвид высвободил руку и распахнул дверь в соседнюю комнату.
   — Тут стоял рояль… Смотри-ка, он до сих пор здесь. Интересно, он настроен?