Кристи Агата. Вилла “Белый конь”

   – Да нет, не замечала. И уж никогда от нее не слышала ничего такого. Только вот удивительный у нее был чемодан. Дорогой, но не новый. И буквы на нем были ее – Дж. Д., Джесси Дэвис, только они были написаны поверх других. Сперва-то они были Дж. Г., по-моему, не то А. Но мне тогда и в голову ничего не пришло. Хороший подержанный чемодан можно купить совсем дешево, и буквы тогда приходится менять. У нее вещей было – один чемодан.
   Лежен это знал. У покойной было очень мало вещей. Не нашлось среди них ни писем, ни фотографий. У нее, по-видимому, не было ни страхового полиса, ни счета в банке, ни чековой книжки. Носильные вещи хорошего качества, скромного покроя, почти новые.
   – Она казалась всем довольной? – спросил он.
   – Да вроде так.
   Инспектор услышал нотку сомнения в голосе миссис Коппинз.
   – Вроде?
   – Да я об этом как-то не задумывалась. Зарабатывала она неплохо, работа чистая, живи да радуйся. Она была не из болтливых. Но когда заболела…
   – А что случилось, когда заболела?
   – Сперва она расстроилась. Когда от гриппа слегла. Всю мою работу спутает, говорит. Но грипп – это грипп, на него рукой не махнешь. Пришлось ей лечь в постель, выпила она горячего чаю, аспирин приняла. Я говорю, доктора надо позвать, а она говорит – незачем. При гриппе надо отлежаться в тепле – и все. Поболела она, конечно, ведь грипп, а когда температура у нее спала, то она стала расстроенная какая-то, это тоже часто при гриппе бывает. Сидит, помню, у огня и говорит мне: «Плохо, когда столько времени свободного. Мысли одолевают. Не люблю я особенно о жизни задумываться. Расстраиваюсь».
   Лежен был весь внимание, и миссис Коллинз разболталась пуще прежнего.
   – Ну, дала я ей, значит, журналов. Но только ей не читалось. И раз она говорит, как сейчас помню: «Лучше о многом не знать, если все не так, как надо, правда?» А я ей: да, милочка, А она: «Не знаю. Уверенности у меня никогда не было». А я говорю: ну ничего, ничего. А она: «Я ничего бесчестного не делала. Мне себя упрекнуть не в чем». Я отвечаю, конечно, мол, милочка, а сама подумала, может, у нее на работе какие-нибудь делишки обделывают, и она знает, но раз это ее не касается, не вмешивается.
   – Возможно, – согласился Лежен.
   – Одним словом, поправилась она, почти совсем поправилась, вышла снова на работу. Я ей говорила: рано. Посидите дома еще денек-другой, говорю. И зря она меня не послушалась. Приходит домой на второй день, гляжу, а она вся в жару пылает. Еле по лестнице поднялась. Надо, говорю, доктора позвать, да только она не захотела. И ей становилось все хуже и хуже, глаза не видят, лицо горит, дышит с трудом. А вечером на следующий день еле-еле шепчет: «Священника. Позовите священника. Побыстрее – будет поздно». Ей нужно было не нашего пастора, а католического священника. Я-то не догадывалась, что она – католичка, ни распятия у нее, ничего такого. Я вижу, на улице мальчишка Майк; бегает, послала его за отцом Горманом. И уж решила: ничего ей говорить не стану, а сама позвоню в больницу.
   – Вы сами провели к ней священника, когда он пришел?
   – Да. И оставила их одних.
   – Они что-нибудь говорили?
   – Не помню что, только когда я дверь закрывала, слышу, она говорит про какое-то злодейство. Да и что-то про коня – может, это она про скачки, там ведь всегда жульничество.
   – Злодейство, – повторил Лежен. Его поразило это слово.
   – Они должны признаваться в грехах перед смертью – так ведь у католиков заведено? Вот она и признавалась, верно.
   Лежен не сомневался, что это была предсмертная исповедь, но в его воображение запало слово «злодейство». Должно быть, страшное это злодейство, если священника, который узнал о нем, выследили и убили…
 
 
   Трое остальных жильцов миссис Коллинз ничего сообщить не могли. Двое из них, банковский клерк и пожилой человек, продавец из обувного магазина, жили здесь уже несколько лет. Третья была девушка лет двадцати двух, которая недавно стала здесь снимать комнату, работала она в универсальном магазине неподалеку. Все трое едва знали миссис Дэвис в лицо.
   Женщина, которая видела отца Германа на улице в тот вечер, тоже ничего сообщить не могла. Она знала отца Гормана, была его прихожанкой. Эта женщина видела, как он свернул на Бетналл-стрит и зашел в кафе приблизительно без десяти восемь.
   Мистер Осборн, владелец аптеки на углу Бартон-стрит, располагал более интересными сведениями. Это был невысокого роста пожилой человек в очках, с лысой головой и широким простодушным лицом.
   – Добрый вечер, инспектор. Проходите!
   Лежен прошел за старомодный прилавок и через нишу, где молодой человек в белом халате с ловкостью фокусника разливал лекарства в пузырьки, в маленькую комнату – там стояли два кресла, стол и конторка. Мистер Осборн сел в одно из кресел, Лежен занял другое. Аптекарь наклонился вперед, глаза его блестели:
   – Кажется, я смогу вам помочь. Посетителей в тот вечер было немного – погода отвратительная. Мы закрываем в восемь по четвергам. Тукан все сгущался, на улице почти никого. Я стоял у дверей и глядел на улицу. В прогнозе погоды сказали, что будет туман. Стою я, значит, у дверей и вижу – отец Горман идет по улице. Я его, конечно, хорошо знаю в лицо. Ужасно, убить такого достойного человека! Вот отец Горман, говорю я себе. Он шел по направлению к Уэст-стрит. А чуть позади него – еще кто-то. Мне бы и в голову тогда не пришло обратить на него внимание, но вдруг он останавливается, как раз у моей двери. Я думаю: что это он остановился? – а потом заметил, отец Горман замедлил шаги. Потом он снова пошел быстрее, и тот другой человек – тоже. Я подумал: быть может, он хочет догнать священника, поговорить с ним.
   – А на самом деле этот человек, видно, просто следил за ним?
   – Теперь-то я уверен, что было именно так, но тогда…
   – Вы сможете описать этого человека?
   Лежен не рассчитывал на сколько-нибудь вразумительный ответ. Он ожидал обычных расплывчатых описаний. Но мистер Осборн оказался из другой породы, чем хозяин маленького кафе.
   – Думаю, что да, – уверенно отвечал он. – Это был человек высокого роста…
   – Приблизительно какого?
   – Ну, около шести футов, не меньше. Хотя он мог казаться выше, чем на самом деле, из-за своей худобы. Покатые плечи, на шее – кадык. Длинные волосы. Большой крючковатый нос. Внешность очень приметная. Конечно, я не мог разглядеть цвет глаз. Понимаете, я его видел в профиль. Возраст – лет пятьдесят. Это видно было по походке, молодые люди движутся совсем иначе.
   Лежен мысленно представил себе расстояние от аптеки до противоположного тротуара. У него возникли сильные сомнения. Рассказ аптекаря мог быть плодом живого воображения – такое случается часто, особенно когда допрашиваешь женщин. В этих случаях фигурируют невероятные подробности – навыкате глаза, густые брови, обезьяньи челюсти, свирепое выражение лица.
   А мистер Осборн рассказал про человека с обычной внешностью. Подобное от свидетелей не часто услышишь. Лежен задумчиво посмотрел на собеседника.
   – Как вы считаете, вы бы узнали этого человека?
   – Конечно, – голос мистера Осборна звучал уверенно. – У меня прекрасная память на лица. Это просто мой конек. Если бы чья-нибудь жена пришла ко мне и купила мышьяка – отравить мужа, я бы мог под присягой заявить на суде, что узнаю ее.
   – Но вам не приходилось пока выступать на суде в такой роли?
   Мистер Осборн признался, что нет.
   – И уж теперь вряд ли придется. Я продаю свое дело. Мне предложили за него хорошие деньги, продам и переселюсь в Борнемут. Нужно идти на отдых, пока ты еще в состоянии наслаждаться жизнью. Я так считаю. Разведу сад. Буду путешествовать…
   Лежен поднялся.
   – Ну что ж, желаю вам всех благ, – сказал он. – И если до отъезда вы вдруг встретите этого человека…
   – Я тотчас же дам вам знать, мистер Лежен. Конечно, Можете рассчитывать на меня. У меня прекрасная память на лица.

Глава 4
Рассказывает Марк Истербрук

   Я вышел со своей приятельницей Гермией Редклифф из театра «Олд Вик».
   Мы были на «Макбете».
   – Поедем поужинаем в «Фэнтази». Когда смотришь Шекспира – всегда проголодаешься.
   По дороге мы рассуждали о «Макбете». Гермия Редклифф – красивая молодая женщина двадцати восьми лет. У нее безупречный классический профиль и густая шапка каштановых волос. Моя сестра называет ее «приятельница Марка», причем так и слышишь многозначительные кавычки. Это меня постоянно выводит из себя.
   В «Фэнтази» нас встретили приветливо и провели к столику у стены. Когда мы усаживались, кто-то вдруг радостно нас окликнул. За соседним столом сидел Дэвид Ардингли, преподаватель истории в Оксфорде. Он представил нам свою спутницу, прехорошенькую девушку с модной прической – волосы торчали во все стороны, а над макушкой прядки поднимались под невероятным углом.
   Как ни странно, прическа ей шла. У девицы были огромные голубые глаза, и рот она все время держала полуоткрытым. Как и все девушки Дэвида, она была непроходимо глупа. Дэвид, человек редкого интеллекта, почему-то находил в этом удовольствие.
   – Это моя глубокая привязанность – Пэм! – воскликнул он. – Познакомься с Марком и Гермией. Они очень серьезные и интеллигентные. Держу пари, вы только что с Шекспира или с Ибсена.
   – Смотрели «Макбета».
   – Ага, ну, как выглядели ведьмы?
   – Ужасные, – сказала Гермия. – Как всегда.
   – А знаете, – сказал Дэвид, – какими бы у меня были ведьмы, если бы я ставил спектакль?
   – Какими?
   – Хитрые, тихие старушонки. Как ведьмы у нас в деревнях.
   – Но сейчас нет никаких ведьм, – сказала Пэм.
   – Ты так говоришь, потому что ты лондонская жительница. В каждой деревне в Англии есть своя ведьма.
   – Ты шутишь, – надула губки Пэм.
   – Ничуть. Правда, Марк?
   – Все эти суеверия давно умерли, – сказала Гермия.
   – В глуши они еще живут – как ты считаешь, Марк?
   – Может быть, ты и прав, – ответил я. – Хотя сам я не знаю, никогда в деревне не жил.
   – Не представляю себе, как можно в «Макбете» показать ведьм обычными старухами. Нужна атмосфера чего-то сверхъестественного, – заметила Гермия.
   – Значит, – обратился я к Дэвиду, – у тебя ведьмы бормотали бы свои заклинания, вызывали духов, а сами оставались тремя обычными деревенскими старухами. Что ж, это могло бы действительно произвести сильное впечатление.
   – Если можно убедить актеров так играть, – возразила Гермия.
   – Шекспир бы сейчас немало удивлялся, глядя на современные постановки своих пьес.
   – Филдинг сегодня очень интересно играл третьего убийцу, – вспомнила Гермия.
   – Как было тогда удобно, – размечтался Дэвид, – нанимаешь убийцу, и он убирает кого нужно. Сейчас уж так не бывает!
   – Почему не бывает?! – возмутилась Гермия. – А гангстеры?
   – Да нет же, – сказал Дэвид. – Я не про гангстеров. Я про обычных людей – просто мешает кто-то: тетя Эмили такая богатая и не собирается умирать; или кому-то опостылел муж. Как удобно, звонишь в контору и говоришь: «Пришлите, пожалуйста, двух надежных убийц».
   Мы все рассмеялись.
   – А ведь и сейчас можно разделаться с человеком, когда надо, разве вы не знаете? – проговорила Пэм.
   Мы обернулись к ней.
   – Как это, детка? – спросил Дэвид.
   – Ну, в общем можно. Только, кажется, это очень дорого.
   Пэм смотрела на нас огромными наивными глазами, рот у нее был слегка открыт.
   – Что это ты хочешь сказать? – заинтересовался Дэвид.
   Пэм смутилась.
   – Ах, наверно, я все перепутала. Я вспомнила про белого коня. И все такое.
   – Белого коня? Какого еще белого коня?
   Пэм залилась краской и опустила ресницы.
   – Да это просто так. Кто-то что-то говорил – наверно, я перепутала, не поняла.
   – Попробуй-ка этот чудесный салат, – посоветовал Дэвид.
 
 
   В жизни иногда случаются престранные вещи – услышишь неожиданно что-нибудь, и вдруг через день снова тебе кто-то говорит то же самое. Со мной такое произошло на следующее же утро. Позвонил телефон. Я ответил.
   – Это Марк Истербрук?
   – Да. Миссис Оливер?
   – Марк, я насчет этого благотворительного праздника. Я поеду и буду надписывать там книжки, если Роуда уж так хочет.
   – Очень мило с вашей стороны.
   – Обеда, надеюсь, не будет? – спросила миссис Оливер с опаской. – И пусть они меня не тащат в «Розовый Конь» пить пиво.
   – Как «Розовый Конь»?
   – Ну, «Белый Конь». Мне от пива становится худо.
   – А что это такое «Белый Конь»?
   – Какой-то бар – разве он не так называется? Или «Розовый Конь»? А может, я напутала. У меня такая путаница в голове.
   – Как поживает какаду? – спросил я.
   – Какаду? – недоуменно откликнулась миссис Оливер.
   – А мяч для крикета?
   – Ну, знаете ли, – с достоинством проговорила миссис Оливер. – Вы, наверно, с ума сошли, или у вас похмелье, или еще что. Розовые кони, какаду, крикет.
   Она сердито повесила трубку. Я все еще раздумывал о «Белом Коне», о том, как я о нем услышал сегодня снова, когда опять раздался телефонный звонок.
   На этот раз звонил мистер Сомс Уайт, известный стряпчий, который напомнил мне, что по завещанию моей крестной я могу выбрать три картины из ее коллекции.
   – Ничего особенно ценного, конечно, нет, – сказал мистер Сомс Уайт своим меланхоличным, скорбным тоном. – Но, насколько мне известно, вам нравятся некоторые картины покойной.
   – У нее были прелестные акварели, индийские пейзажи.
   – Совершенно верно, – отвечал мистер Соме Уайт. – Подготавливается распродажа имущества, и не могли бы вы сейчас подъехать на Эллсмер-сквер…
   – Сейчас приеду, – сказал я Работать в это утро все равно не удавалось.
 
 
   С тремя акварелями под мышкой я выходил из дома на Эллсмер-сквер и столкнулся нос к носу с каким-то человеком, поднимавшимся по ступенькам к двери. Я извинился, он тоже извинился, и я уже окликнул было ехавшее мимо такси, как вдруг меня что-то остановило, я быстро обернулся и спросил:
   – Привет, это вы, Корриган?
   – Я. Да… а вы… вы – Марк Истербрук.
   Джим Корриган и я были приятелями, когда учились в Оксфорде, мы не виделись уже лет пятнадцать.
   – Не узнал вас сначала, – сказал Корриган. – Читаю время от времени ваши статьи, нравятся.
   – А вы что поделываете? Занимаетесь научной работой?
   Корриган вздохнул.
   – Не вышло. На это нужно много денег. Или найти миллионера, чтобы субсидировал. А мне никого не удалось заинтересовать своей теорией, к сожалению. Так что я теперь судебный хирург.
   – Понятно. Вы в этот дом? Там никого нет, кроме сторожа.
   – Я так и думал. Но мне хотелось кое-что поразузнать о покойной леди Хескет-Дюбуа.
   – Наверно, я смогу вам рассказать больше, чем сторож. Она была моя крестная.
   – Правда? Прекрасно. Пойдемте куда-нибудь поедим. Тут недалеко маленький ресторанчик. Ничего особенного, но кормят хорошо.
   Мы выбрали себе столик в ресторане, и, когда подали суп, я спросил: