Кристина Брук. Без ума от графа

   Монфор пристально посмотрел на Лидгейта:
   – Похоже, кроме вас, больше некому.
   – Мне? – Лидгейт обеспокоенно выпрямился. – Знаете, сэр…
   – Со мной поедет Тибби, – вмешалась Розамунда. – Не стоит так волноваться, Энди.
   Из гувернантки в недалеком прошлом Тибби теперь превратилась в компаньонку. Спокойная, очень неглупая, она как нельзя лучше подходила для встреч с леди Стейн, обладавшей весьма неуравновешенным характером.
   Монфор кивнул:
   – Хорошо. Пожалуй, это всех устраивает.
   Сесили презрительно взглянула на Лидгейта:
   – Трус.
   – У меня встреча, – процедил он сквозь зубы.
   – Я догадываюсь, почему он не хочет ехать к леди Стейн. – Сесили тряхнула головой, отчего ее черные завитые локоны закачались.
   – Она откровенно кокетничает с ним.
   – Что за вздор, Сесили, – отрезал Эндрю. – Я ведь довожусь ей племянником.
   – О, только очень далеким.
   Ксавье вскочил с места, бросил салфетку на стол и покинул столовую.
   – Черт побери, Сесили! Думайте, что говорите, – прошипел Эндрю и тоже встал, с шумом отодвинув стул. – Это же его мать, а также мать Розамунды.
   Метнув на Монфора встревоженный взгляд, Сесили смущенно пробормотала:
   – Простите, я не хотела…
   – О, ничего страшного, дорогая, – поспешила ей на помощь Розамунда, ласково похлопав по руке. Улыбнувшись через силу, продолжила: – Ничего не поделаешь, мама… неисправима.
   Монфор спокойно произнес:
   – Лидгейт прав, Сесили. Это никуда не годится. Не забывайте о приличиях.
   Сесили закусила губу.
   – Хорошо, ваша светлость. Я извинюсь перед Ксавье.
   – Не надо, – отозвался Лидгейт. – Лучше оставить его в покое.
   За столом воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком ножей и вилок о фарфоровую посуду. Монфор продолжал просматривать почту, тогда как другие делали вид, будто едят. Вдруг герцог, читавший какое-то письмо, вскинул голову.
   – Угу, – с довольным видом произнес он и посмотрел на Розамунду, – похоже, дорогая, вы одержали победу в первой стычке. Ваш жених уже на пути в Лондон.
   Розамунда поперхнулась кусочком тоста и поспешно схватила кофе, второпях не заметив, что это чашка Сесили, чтобы запить застрявшую крошку. Когда она ставила чашку на стол, ее рука заметно дрожала.
   Неужели он едет ради нее? Осознав, что происходит, она даже испугалась.
   Ну не глупо ли?! Разве она не требовала, чтобы он приехал в Лондон? Но она не рассчитывала, что он так быстро откликнется на ее просьбу или вообще откликнется. Каким бы смешным ни казалось ей ее собственное желание, она была озадачена столь внезапной капитуляцией.
   – Он приезжает? – переспросила она. – Сюда?
   – Вот именно. – Монфор бросил на нее испытующий взгляд. – Но ведь вы сами этого хотели, не правда ли?
   – Я уже давно мечтаю познакомиться с графом, – притворяясь равнодушным, произнес Лидгейт, однако блеск в его глазах выдавал явное нетерпение.
   Его напускное безразличие моментально отрезвило Розамунду.
   – Энди, – предостерегающе окликнула она.
   – Что, дорогая? – как ни в чем не бывало отозвался он.
   Она закусила губу, чтобы не улыбнуться.
   – Мне он нужен живой и невредимый, слышите? Обещайте, что ничего плохого с ним не случится.
   Лидгейт прищурился.
   – Как вам будет угодно.
   – Он такой огромный, – вмешалась Сесили. – Настоящее чудовище. Очень сомневаюсь, Энди, что вы сможете одолеть его, если дело дойдет до кулачного боя.
   – Это свидетельствует о том, как мало вам известно о благородном искусстве бокса, – ответил Лидгейт, и глаза его злобно сверкнули. – Чем выше человек, тем тяжелее падение, не так ли, ваша светлость?
   Монфор кивнул.
   – Знаете, Лидгейт, когда вы относите современный кулачный бой к благородному искусству, это вызывает у меня некоторое удивление. Как бы то ни было, не стоит упражняться в этом искусстве на женихе Розамунды.
   – Да, в самом деле не стоит, – согласилась Розамунда. – Вы можете спокойно предоставить его мне – я сама с ним разберусь.
   К тому времени когда обработка Гриффина закончится, он на коленях будет умолять ее выйти за него замуж. Но разве все это не к лучшему, разве она не собирается быть самой прекрасной женой, какую только можно себе представить?
   Но ей хотелось сперва его помучить за то, что он так долго оттягивал их брак.
   Внезапно ей стало очень весело, от недавнего страха не осталось и следа. Радость бурлила в сердце.
   Гриффин едет в Лондон ради нее!
   Наконец-то!
 
   В тот же день, несколько позже, мужчины собрались в библиотеке Монфора, чтобы обсудить разные дела. Само собой, разговор коснулся будущего мужа Розамунды.
   – Он еще имеет наглость просить меня посодействовать его скорейшему браку с Розамундой, – произнес Монфор. – Нет, как вам это нравится? По его мнению, она должна идти к алтарю по моему указанию.
   Ксавье фыркнул:
   – По-видимому, он просто не представляет себе, с кем имеет дело.
   Лидгейт нахмурился.
   – Странно, что никто из них не спешил под венец. – Он пожал плечами. – С Розамундой все понятно – ей незачем торопиться. Разве можно питать симпатию к такому жениху, хотя она и не отказывалась.
   – Агнец на заклание, – пробормотал Ксавье и поставил бокал на стол, громко стукнув им о крышку.
   Конечно, это всего лишь красивая метафора. Но было понятно, кого Ксавье подразумевал в роли пастуха, приносящего жертву. Монфор напрягся, мысленно послав Ксавье ко всем чертям.
   – Ваша светлость может все отменить. – Ксавье упорно гнул свою линию. – Вы же знаете, она будет счастлива с Лодердейлом.
   Монфор, сдерживая раздражение, возразил:
   – Сомневаюсь.
   Капитан Лодердейл, на его взгляд, не был парой Розамунде. Даже если бы Монфор верил в романтическую любовь, а он нисколько в нее не верил, то ни за что не позволил бы ей выйти за обычного кавалерийского офицера. Да и сам факт, что Розамунда ни разу не заикнулась о возможности подобного брака, тоже наводил на некоторые мысли.
   Если бы Розамунда сгорала от любви к другому человеку, разве стала бы она дожидаться Трегарта все эти годы? Небрежное отношение Трегарта давало блестящий повод для расторжения помолвки, тем не менее она ни разу не попросила Монфора об этом.
   Что касается самого Трегарта, то Монфор был в курсе тех трудностей, с которыми столкнулся молодой наследник после смерти деда. Монфор с пониманием отнесся к вынужденной отсрочке, которую при других обстоятельствах счел бы оскорбительной. Кроме того, намечавшийся союз между Уэструдерами и Деверами должен был усилить влияние Уэструдеров в юго-западных графствах.
   – О чем думал Трегарт, так долго откладывая свадьбу? – раздраженно спросил Лидгейт.
   – Зачем напускать на себя возмущенный вид? – возра-зил Ксавье. – Вы же пальцем не пошевелили для того, чтобы помочь Розамунде.
   – Ну конечно, все это время я отдыхал, – язвительно ответил Лидгейт. – В отличие от других.
   Монфор насмешливо окинул Лидгейта с головы до пят – от безукоризненно стильной прически до щегольской обуви.
   – Того, кто живет по средствам, трудно упрекнуть в расточительно-праздном образе жизни. Если бы вы, Лидгейт, соблюдали это правило, все было бы замечательно.
   В этот момент вошел дворецкий и доложил:
   – Граф Трегарт, ваша светлость.
   Его слова удивили не только Монфора.
   – Так скоро?
   – Человек слова, – поднявшись, буркнул Ксавье.
   В зал вошел Трегарт – огромный и, судя по виду, настроенный весьма решительно, если не воинственно.
   – Боже мой! – с деланным отвращением воскликнул Лидгейт. – Вы заявились сюда прямо из конюшни или, может быть, из коровника?
   Трегарт мрачно и враждебно посмотрел в сторону Лидгейта.
   – Не испытывайте мое терпение, сэр. – Гриффин опять повернулся к Монфору. – Где моя невеста?
   Выражение отвращения на лице Лидгейта сперва сменилось на выражение удивления, а потом бешенства.
   – Неужели вы собираетесь сказать, что намерены предстать перед моей кузиной, вашей будущей женой, в столь неприглядном виде, словно какой-то грязный фермер?
   – Лучше выглядеть фермером, чем таким щеголем. – Губы Трегарта скривились в презрительной усмешке.
   Сделав два-три быстрых шага, Лидгейт подскочил к нему и нанес удар прямо в челюсть.
   Монфор не без любопытства смотрел на стычку, остановив Ксавье предостерегающе поднятым пальцем.
   Несмотря на свой щегольской вид, Лидгейт регулярно занимался боксом с лучшими мастерами кулачного боя, поэтому был знаком с приемами бокса намного лучше, чем следовало джентльмену. Он поступил нечестно, внезапно напав на Трегарта и застигнув его врасплох.
   Трегарт покачнулся, но удержался на ногах. Большой кровоподтек украсил его и без того не очень красивое лицо.
   Нахмурившись, он сжал кулаки.
   – А-а, Трегарт, – протянул Монфор, и его спокойный голос разрядил напряженную атмосферу, – добро пожаловать в гости.

Глава 5

   Гриффин окинул взглядом всех троих Уэструдеров, стараясь сдержать охватившую его злость. Он дал себе зарок: ни с кем не драться в приступе гнева, – не собирался нарушать этого правила и сейчас.
   Характер у него был отнюдь не легкий, да и настроение за время поездки ухудшилось. Дороги размыло, и они превратились в сплошную грязь. Уверенный в том, что домой вернется вместе с Розамундой, он поехал в карете, хотя в былые времена предпочитал ездить верхом.
   К тому моменту когда Гриффин приехал в Лондон, из-за дорожной скуки и неудобств: рессоры у экипажа были никудышные – настроение у него окончательно испортилось. Но и это еще было не все: оказалось, что прислуга в городском доме никак не ожидала появления хозяина, вся мебель была зачехлена. Письмо, сообщавшее о его приезде, где-то задержалось в пути.
   Несмотря на неприязнь к гостиницам, Гриффин не счел нужным поднимать всю прислугу на уши и решил, что вполне можно провести две ночи в одной из лондонских гостиниц. Неужели для того, чтобы упаковать свои вещи, Розамунде не хватит двух дней?
   Сняв номер в «У Лиммера», Гриффин сразу отправился в дом Монфора, не забыв прихватить с собой брачную лицензию, которой предусмотрительно снабдил его Девер.
   Хотя лицензия жгла ему руки, он был полон решимости покончить как можно скорее с затянувшейся помолвкой, раз и навсегда.
   Впрочем, иногда его одолевали сомнения: может быть, дело окажется не столь простым. Для начала следовало преодолеть редуты мужской половины семьи Уэструдер.
   Разумеется, Гриффин помнил герцога Монфора, тот навещал его в Пендон-Плейс три года назад. Двое других, несомненно, были его родственниками. Их объединял общий для Уэструдеров налет надменности, который они, по-видимому, приобретали еще в колыбели. Все трое отличались друг от друга цветом волос, телосложением и статью, но их роднили высокие острые скулы и прямой римский нос с небольшой горбинкой.
   – Где она? – Гриффин повторил свой вопрос, ничуть не обескураженный не слишком гостеприимным приемом и холодной надменностью.
   – Она не здесь, – тряся рукой, ответил хлыщ, нанесший ему неожиданный удар.
   Гриффин надеялся, что тому так же больно, как и ему самому. Хотя это было маловероятно: челюсть не рука.
   – Присаживайтесь. – Монфор любезно указал на кресло возле камина.
   Гриффин покачал головой.
   – У меня нет времени для пустых разговоров, ваша светлость. Скажите мне, где она, чтобы мы могли пожениться и покончить с этим делом раз и навсегда.
   – Сэр, не кажется ли вам несколько странным столь внезапный интерес к моей сестре? – язвительно спросил другой, не столь щеголеватый, зато явно желчный джентльмен. Должно быть, это был Ксавье, лорд Стейн, брат Розамунды.
   Разница в цвете волос могла ввести в заблуждение, но, приглядевшись, легко можно было заметить общие черты.
   У всех Уэструдеров были синие глаза. Правда волосы у брата Розамунды чернели как вороново крыло, а локоны Розамунды отливали чистым золотом словно новенькая гинея. Кроме того, глаза Розамунды не омрачала тень цинизма, придававшая взгляду ее брата утомленно-разочарованный вид.
   – Вы, по всей видимости, ее брат, – обратился Гриффин к Стейну. – В таком случае вы сможете воззвать к ее благоразумию.
   – Поверьте мне, вы вряд ли захотели бы этого. – Стейн не скрывал своего презрения. – Не думаю, что наши понятия о благоразумии совпадают.
   – Присаживайтесь, – снова предложил Монфор и махнул рукой на полку, где стояли графины с напитками. – Позвольте вам налить что-нибудь. Нам надо многое обсудить.
   – Я не хочу ни сидеть, ни пить, сэр, – ответил Гриффин тоном, в котором чувствовалась напряженность. – Я приехал за своей невестой.
   Черт, челюсть болела очень сильно. Этот фатоватый юнец, кузен Розамунды, обладал хорошим ударом справа. Гриффин раньше часто выходил на ринг, но такого удара не видел ни у кого.
   Монфор развел руками:
   – К сожалению, леди Розамунды здесь нет.
   – Она в моем доме на Беркли-сквер, – вмешался Стейн, искоса посматривая на Монфора. – Навещает нашу мать.
   Слова звучали вполне дружелюбно, но, несмотря на это, от наблюдательного Гриффина не ускользнула скрытая злоба в его насмешливом взгляде. Прожив столько лет со своим коварным и злобным дедом, он научился отличать искренность от притворства, за которым обычно скрывалась ловушка.
   Но какой бы подвох ни затевал Стейн, Гриффин должен был встретиться с Розамундой. Поклонившись ее брату, он произнес:
   – Благодарю вас. Теперь я знаю, где ее найти.
   От ужаса у Лидгейта отвисла челюсть.
   – В таком виде наносить визит маркизе? Мой друг, так не принято.
   – Но я не наношу визит, – возразил Гриффин, – а просто хочу заявить о своих правах моей невесте.
   Кивнув на прощание, он резко повернулся и вышел из зала.
   По пути в мраморный вестибюль он услышал совсем рядом чей-то шепот:
   – Лорд Трегарт! Сюда!
   Он увидел, как из двери, расположенной справа, ему машет рукой леди Сесили Уэструдер. Сперва он хотел пройти мимо, проигнорировав призыв девушки, но вспомнив, с какой симпатий относилась к ней его будущая жена, решил подойти и узнать, в чем дело. А вдруг Сесили собиралась сообщить ему что-нибудь полезное.
   Пока он раздумывал, на подвижном лице Сесили проскользнул целый ряд непередаваемых выражений. Она опять отчаянно зажестикулировала.
   – Ну скорей!
   Быстро оглянувшись – не видит ли их кто-нибудь, – Гриффин выполнил просьбу.
   Схватив его за руку, она потащила его куда-то внутрь. Гриффин растерялся, однако послушно последовал за своей спутницей. Они оказались в небольшой гардеробной.
   – Неужели вы наконец-то соизволили приехать к нам в гости? – с откровенной насмешливостью спросила Сесили, подбоченившись.
   В ответ Гриффин не менее иронично произнес:
   – А разве вас это касается?
   – Все, что касается Розамунды, касается и меня, тем более если речь идет о ее счастье. А вам, по-моему, следовало бы очень и очень постараться.
   – Постараться? Мне?
   – Именно вам! Чтобы загладить свою вину за неслыханную грубость. – Не в силах сдержать возмущение, Сесили вскинула руки вверх, потрясая ими. – Розамунда – это самая ценная награда на ярмарке невест. Она потрясающе красива, но не это главное, главное в ней другое. Хотя никто из вас, мужчин, какие же вы все-таки идиоты, не заметил, что у нее золотое сердце, что она самая лучшая девушка во всей Англии.
   Сесили ткнула его пальцем в грудь:
   – А вы вели себя с ней так отвратительно. Потребовали, чтобы она по первому вашему слову помчалась в Корнуолл, чтобы выйти за вас замуж. Неужели вы стали бы уважать ее, если бы она бросилась в ваши объятия, и это спустя три года, в течение которых вы как будто не замечали ее.
   Гриффин удивленно заморгал. Он ведь предполагал, что Розамунда благодарит Небо за такую долгую проволочку. Ее последнее письмо он расценил как хитрую уловку, благодаря которой она хотела сохранить за собой свободу как можно дольше.
   Но тогда непонятно, почему Розамунда не бросила его до сих пор.
   Сесили укоризненно покачала головой и пристально посмотрела на Гриффина.
   – Вы должны доказать, что достойны ее. Вам надлежит, как полагается, ухаживать за Розамундой. Все в свете должны увидеть, с каким уважением вы относитесь к ней, что не презираете ее.
   – Презираю?
   Видимо, у девчонки не все в порядке с головой.
   – Да об этом говорит весь Лондон! – не умолкала Сесили. – Ей то и дело намекали на то, чтобы она разорвала помолвку. А она отказывалась, потому что слишком добра, слишком великодушна. Дав обещание, она ни за что не нарушит его. Если вы умны, то сумеете склонить чашу весов в свою пользу. Но если будете и впредь так вести себя с ней, лорд Трегарт, то сами толкнете ее в объятия другого мужчины.
   Последние слова она произнесла шепотом, сопроводив их многозначительным взглядом. Неужели она полагала, что он не понимает, на что или, точнее, на кого она намекает? Неужели она глупее, чем кажется? Гриффин нисколько не сомневался насчет того, чьи объятия имела в виду Сесили.
   Разумеется, Лодердейла. У Гриффина заныло сердце, как и всегда при одной лишь мысли, что этот вертопрах, образец совершенства, все время вертится возле Розамунды.
   Обозлившись, он хотел было расспросить Сесили подробнее, но гордость не позволила ему.
   Неприязненно посмотрев на девушку, он сказал:
   – Позвольте мне уточнить. Хотя мы помолвлены, хотя я…
   Он запнулся, не нашелся что сказать и, показав на себя пальцем, хрипло произнес:
   – Она хочет, чтобы я ухаживал за ней?
   – Да, – ответила Сесили. – Она не выйдет за вас, если вы не станете за ней ухаживать. Розамунда выглядит как ангел, но может быть и упрямой. Кроме того, у нее, как и у вас, тоже есть гордость.
   Но тут Сесили, разглядев его наряд, пришла в ужас, точно так же как и ее хлыщеватый кузен.
   – Боже, что у вас за наряд?
   И она о том же.
   – Послушайте, леди Сесили. У меня нет времени на обсуждение моего наряда – по-моему, все это выеденного яйца не стоит. Итак, если вам больше нечего сказать…
   Она не слушала Гриффина. Задумчиво коснулась пальцем своего точеного подбородка.
   – Нам надо заняться вашим гардеробом.
   «Нам»? – удивился про себя Гриффин.
   – Нет! – возразил он. – Мне лично ничего не надо. Мой гардероб меня полностью устраивает. Я приехал в Лондон не ради одежды, а ради леди Розамунды. Не пора ли положить этому конец?
   Сесили нахмурилась:
   – Вы так ничего и не поняли!
   В голову Гриффина пришла неожиданная мысль: не считая его сестры, похоже, эта была вторая леди, у которой его внешность не вызывала ни страха, ни откровенной неприязни.
   Да, любопытные все-таки эти Уэструдеры.
   Он немного отвлекся, но тут же опять сосредоточился.
   – Ничего не выйдет; я не собираюсь ухаживать за леди Розамундой.
   Он прошел мимо девушки. Когда он уже стоял возле дверей, она окликнула его.
   – В таком случае возвращайтесь к вашим свиньям и коровам, лорд Трегарт, поскольку не сможете завоевать ее благосклонность.
   Обернувшись, Гриффин оскалился – и наконец-то она испугалась его. Тихо вскрикнув, отпрянула назад, инстинктивно подняв руки к груди, как бы защищаясь. В глазах появился страх.
   Ее слова обозлили его, скрипнув зубами, он бросил:
   – Посмотрим.
   И вышел из комнаты.
 
   «Боже, зачем я послушалась маму, зачем только согласилась?»
   В художественной мастерской, расположенной в доме маркиза Стейна, на невысоком возвышении стояла Розамунда. Одной рукой она обнимала греческую вазу, а другую грациозно изогнутую держала над головой. Небольшой кусочек ткани – таким был весь ее наряд, – как опасалась Розамунда, мало прикрывал ее тело. По настоянию маркизы она сняла все, и под нарядом, кроме прозрачной сорочки, больше не было ничего.
   – Жаль, что ты такая высокая, – с сожалением заметила леди Стейн. – Настоящая амазонка. Дорогая, ты не против, если поместить подкладку чуть пониже твоей талии? Да, хорошо бы сделать руки более нежными и округлыми. Франсуа, как вы думаете, вы сможете исправить кое-какие недостатки в фигуре моей дочери?
   Язвительная усмешка скрывалась в уголках губ маркизы.
   – В молодости у меня не было подобных изъянов.
   Розамунда покраснела от обиды и принялась успокаивать себя: не волноваться; что бы ни говорила мать – не обращать на это никакого внимания.
   Избитое, старое заклинание, как обычно, оказалось действенным.
   «У меня нет никаких изъянов», – твердила про себя Розамунда. Что поделаешь, диета под названием «воздух и шампанское», которой придерживалась мать, помогала ей сохранять прекрасную фигуру даже в таком возрасте.
   Впрочем, Розамунда едва удержалась от искушения уколоть мать вопросом: почему же в таком случае позирует не она сама, а дочь, если у той столько недостатков?
   Увы, воображаемая язвительная насмешка не помогла. Давнее, закоренелое чувство собственной вины и ущербности овладело Розамундой.
   Впрочем, ее утешало одно обстоятельство: никто, кроме матери и художника, не будет знать, кто стал моделью для созданного художественного образа. Месье Франсуа вместо ее золотистых волос нарисует темные, как у леди Стейн, и придаст лицу классически красивые черты ее матери, которая предстанет в виде богини или нимфы.
   Откровенно говоря, Розамунда не замечала никаких недостатков в материнской фигуре, раздражало ее совершенно другое: маркиза была просто одержима одной идеей – во что бы то ни стало сохранить красоту юности. Больше всего огорчений маркизе доставляла кожа. Несмотря на все старания, на обилие применяемых косметических средств, кожа не была такой же упругой, мягкой и нежной, как в молодости.
   Ей было искренне жаль мать. Для Нериссы Уэструдер, леди Стейн, собственная красота была единственной драгоценностью, так сказать, мерилом представления о собственной значимости. И если все остальные видели в ней по-прежнему прекрасную женщину, то Розамунда знала, с какой горечью мать осознает, что красота с годами уходит, утекает, словно вода между пальцами, и ничего тут нельзя поделать. Этот составной портрет, по сути, был очередной, отчаянной и трогательной, попыткой удержать молодость.
   В мастерской было прохладно, несмотря на яркие солнечные лучи, льющиеся сквозь широкое окно. Розамунда поежилась, по коже поползли мурашки. Ей стало неуютно, это ощущение усилилось, когда она заметила, что соски отвердели и стали видны сквозь легкую ткань.
   Однако то, что волновало ее, нисколько не трогало художника. Он с головой ушел в работу. Недовольно хмуря брови, он бросил:
   – Поднимите урну чуть повыше, мадемуазель. Еще выше. Да, вот так. Мне надо работать быстро, быстро, пока не ушло освещение.
   Розамунда задумалась, размышляя над тем, как с годами среди любовников ее матери становилось все меньше аристократов и все больше мужчин, чьими главными достоинствами были молодость и красота. Взять хотя бы лакея у входа: он был вызывающе красив. Интересно, знал ли Франсуа, что у него появился соперник? Или ему все равно?
   Размышляя о многочисленных любовных связях леди Стейн, от растерянности можно было прийти в сильное недоумение.
   Насколько выше? У нее уже болела рука, нос чесался, а венок из цветов и растений, который леди Стейн водрузила ей на голову, неприятно колол кожу.
   Розамунда согласилась побыть моделью только ради того, чтобы успокоить свою совесть. Вечные упреки матери, что ее забросили и забыли, отчасти были справедливы. Навещать леди Стейн было настолько мучительно, что, если предоставлялся повод не приезжать на Беркли-сквер, Розамунда без колебаний пользовалась им. Но, даже навещая мать, она старалась выбирать приемные дни, чтобы избежать тягостных разговоров с глазу на глаз.
   Если бы она сдержала обещание, данное Монфору, и привела с собой Тибби, старую гувернантку, та, вероятно, сумела бы найти способ избавить Розамунду от столь тягостной обязанности – позировать. Но зная, что Тибби – синий чулок – в душе презирает леди Стейн, Розамунда, поразмыслив, решила с собой не брать.
   Был еще один способ избавиться от страхов, которые внушала мать. Мэг, камеристка Розамунды, оказывала ей молчаливую поддержку всякий раз, когда леди Стейн принималась ощипывать перья у своей дочери. Но сегодня камеристка осталась внизу, на кухне, и о том, что происходило наверху, могла лишь догадываться.
   Розамунда даже позавидовала Мэг, которая, несомненно, с удовольствием болтала с камеристкой леди Стейн. Розамунде стало зябко. С каким удовольствием она выпила бы чашечку горячего чая.
   – Моя дорогая девочка, у тебя такой вид, как будто тебя наказали! – недовольным тоном произнесла мать. – Ты же Аретуса, речная нимфа. Больше легкости, грации! Живости!
   – Извини меня, мама.
   Хотя она с трудом удержалась, чтобы не напомнить матери, чье лицо и с каким выражением будет, в конце концов, изображено на полотне, Розамунда постаралась изобразить то, что хотела видеть ее мать.
   Но едва леди Стейн отвернулась, как она тут же бросила взгляд на каминную полку, где стояли часы. Пятнадцать минут, от силы полчаса – вот сколько она намеревалась провести у матери: обычный, освященный правилами приличия визит, а вместо этого провела здесь уже более двух часов. Теперь она лишь надеялась, что протеже матери закончит портрет не очень поздно, чтобы успеть по возвращении домой переодеться к вечернему выходу в свет.