Частенько в компаниях, когда разговор заходит о службе, все рассказывают, как они там делали какой то дембельский аккорд, а я слушаю, и вспоминаю про свой аккорд, который продолжался с мая по август. И помню свой последний рейд, после которого мы, дембеля, по быстрому наспех собравшись, на следующий день полетели в Союз. И вспоминаю февральских дембелей, которые ночью пришли с рейда, а утром им надо было лететь домой — они пробыли в рейде около двух месяцев, точно уже не помню, но около того или может больше. Похожи они были на дикарей, обросшие, небритые, все в пыли и грязи, но радостные и счастливые. Я в то время мог неплохо стричь, и до утра подстриг человек пятнадцать, а утром они, побритые, отмытые, в отглаженных парадках стояли возле штаба и получали документы на отправку в Союз. Я еще подумал, надо же, как это они успели так быстро привести себя в порядок, а через полгода тоже самое произошло и с нами, только с рейда мы вернулись вечером, и времени у нас было немного больше, а в остальном все так же.
В последнем моем рейде мы пробыли около месяца, было это в июле, и жара стояла страшная, ветер-афганец свирепствовал во всю свою силу, и пыль от колонны стояла стеной. От чарса и жары давил страшный сушняк, а вода в рейде на вес золота, и мы во рту катали по паре металлических шариков, чтобы выжать хоть немного слюны, иногда это помогало. На мне был летний танковый комбез, в эксперименталке было слишком жарко (эксперименталка это форма, которую сейчас называют «афганкой», в то время в Афгане эту форму экспериментировали, и поэтому мы ее так и называли эксперименталка, ввели ее, если не ошибаюсь, в 1985 году). В БТРе у нас была пара маскхалатов, один мой и один таджика, раньше не было камуфляжей, и для маскировки в зеленке применялись маскхалаты, это широкий комбинезон с капюшоном в мелкую сеточку, закамуфлированный под зелень. В пустыне применялась обычная форма ХБ, мы ее называли песчанка — новую форму замачиваешь в хлористом растворе, и получается желтый цвет, похожий на песок.
Был обычный рейд, два полка — 101-й и наш — решили духов погонять в районе старого Герата, район был знакомый, приходилось когда-то здесь бывать. Не доезжая старого Герата, мы разъехались со 101-м полком, они поехали в обход Герата, а наш полк двинулся в его окрестности, намечалась какая-то крутая операция, даже вызвали ДШБ (десантно-штурмовая бригада).
В одном месте наша колонна проходила между двумя кишлаками, один был в километре от нас, другой метрах в трехстах, обычные с виду кишлаки, каких навалом по Афгану. Мы ехали распаренные на солнцепеке, автоматы лежали в стороне и таджик мне сказал:
— Если сейчас обстрел начнется, смотри, как Теннисный Шарик в люк залетать будет.
Теннисным Шариком мы называли начальника штаба батальона, он был небольшого роста, толстенький и круглый. Комбатовский БТР ехал за БТРом полкача, потом БТР ротного и после наш, у комбата и Шарика автоматы были внутри, а сами они сидели на броне. Мы с Шавкатом взяли в руки автоматы и сидим смотрим вперед на БТР комбата, а сами обкуренные как удавы. Вдруг возле БТРа комбата взорвалась граната, и пулеметная очередь по БТРам. Шарик залетел в люк как пуля, мы с таджиком чуть со смеху не упали, начался обстрел и переполох, все давай лупить по кишлаку. Танкисты несколько раз проехались туда сюда вдоль кишлака и постреляли в него из своих пушек, мы тоже с пулеметов и гранатометов пошуровали. Пехота стала готовиться к проческе, мы все затарились боеприпасами и стали ждать команды, потери после обстрела составили несколько раненых и один убитый, подъехали две таблетки и забрали раненых. Но прочески мы не дождались, полкач дал команду отменить проческу и вызвал вертушки для обработки кишлака, а колонна двинулась дальше. Рота наша стала на блок, километрах в пяти от того места, где нас обстреляли. Стояли мы на возвышенности, и нам хорошо было видно кишлак, с которого обстреляли колонну. Было видно, что в кишлаке этом нет никого, естественно, что все уже затарились потому что знали, что сейчас их начнут бомбить. А в кишлаке, который находился с другой стороны колоны, видно было шевеление, там не думали прятаться и продолжали жить своей жизнью, так как с их стороны залета не было и они не боялись. Вдруг появились четыре вертушки и начали бомбить ракетами кишлак, а мы смотрим и не врубимся, что происходит, они же бомбят не тот кишлак, а другой, и все спокойно наблюдают и молчат. Первым включился, Шавкат и крикнул:
— Они же не туда бомбят, надо полкачу сказать по рации!
Мы запрыгнули в БТР и передали полкачу по рации, в чем дело, слышим, полкач говорит танкистам:
— Покажите вертушкам, куда бомбить надо.
Танкисты дали пару залпов в другой кишлак, летуны врубились, в чем дело, и переключились на другой, а первый кишлак ни за что разнесли, по запарке короче. Ну и хрен на него, мало ли их по Афгану было раздолбано, и за дело и без дела или просто ради спортивного интереса.
На блоке мы проторчали две недели, первую неделю бомбили МИГами ущелье, за это время духи сбили два МИГа. Потом бросили десантуру, но десантники начали нести большие потери, санитарные вертушки только успевали туда сюда мотаться, и десантников с ущелья убрали. Потом опять начали бомбить ущелье МИГами и СУ-17, на МИГах летали сарбосовские летчики, а на СУ-17 наши. Десантуру снова забросили в горы с другой стороны ущелья, а нас подтянули к подножию гор, но БТРы по горам ездить не могут, мы немного продвинулись пешком, но впереди были отвесные скалы и пришлось остановиться; было слышно, что сверху идет бой, а мы снизу ничем не могли помочь. Потом поступил приказ пехоте готовиться к десантированию с вертушек, и мы стали спускаться, внизу нас ждали 2 вертушки. По быстрому запрыгнув на борт, мы поднялись в воздух, на вертушках мне, конечно, приходилось летать, но десантироваться — нет.
Когда подлетали к ущелью, летчик крикнул:
— Я садиться не буду, тут камни, зависну метров пять над землей, прыгали когда-нибудь с вертушек?
— Нет, не приходилось, мы же пехота, — ответил взводный.
— А с крыши в детстве прыгали?
— Да, да, — ответили мы.
— Ну, тогда ни пуха, — крикнул летчик.
И мы начали высыпаться с вертушки, я спрыгнул удачно, и вроде ничего не повредил, все остальные тоже попадали без происшествий. А вот другому борту повезло меньше, духи задели двоих, одного ранили в живот, а другому прострелили ноги. В общем, на себе пришлось испытать незавидную долю десантников. В пехоте тоже конечно не мед, хотя чего сравнивать, каждому своя доля выпала на этой войне, кому-то может меньше, кому-то больше, кто-то вообще по каптеркам, штабам и кухням протарахтел всю службу, но как говорится, каждому свое.
Как только мы попадали с вертушек, бой завязался тут же — откуда духи лупят не видно, но такое ощущение, что со всех сторон, и не понятно, куда же стрелять, а стрелять надо, и чем быстрее тем лучше. Хорошо, что вокруг лежали глыбы, а не открытое место, иначе бы нашими трупами усеяли всю площадь. Спасибо летчикам, знают, где зависнуть. Вертушки начали по быстрому улетать, долго висеть над землей для них самоубийство, для духов сбить вертушку большая честь и неплохая за это плата. И опять надо отдать должное летчикам, улетая, они влупили из своих пушек в сторону духов, как бы показывая, куда нам надо ориентироваться. Положение у нас было незавидное, нам надо было выбить духов из ущелья, или самим здесь остаться, ничего другого не оставалось. У духов положение было тоже не из лучших, с одной стороны десантура, с другой мы, но духи были на возвышенности, а мы в низине, и поэтому нам доставалось прилично. Не прошло и часа, а у нас уже шесть человек было ранено, а бой не прекращался ни на минуту. Сказать честно, было страшновато, а контролировать себя все равно надо, иначе ты труп. Но в бою страх какой-то мимолетный, временами про него не думаешь просто-напросто. А вот во время затишья перед боем, или во время прочески кишлака, когда можно из любого дувала пулю в лоб получить, да когда сидишь наблюдающим на блоке где-нибудь в горах, и ночь — хоть глаза выколи, да плюс ко всему еще и обдолбишься, вот это настоящий, леденящий душу страх, словами его не передать.
Снова подлетела вертушка, сбросила нам боеприпасы и забрала раненых, от летчиков мы узнали, что с другой стороны духи сбили санитарный вертолет с ранеными на борту, все погибли. Мы немного продвинулись вперед и соединились с десантурой, а духи ушли в глубину ущелья, но бой еще продолжался. Я не знаю точно, сколько духов мы замочили, я лично видел вблизи двоих, один валялся развороченный весь, видно в него попал ПТУРС с вертолета, другой лежал недалеко с перебитым горлом, еще несколько валялись вдали, но время не было считать духовские трупы, так, мельком глянешь, и дальше погнал. Не далеко от меня взорвалась граната от гранатомета, но вроде пронесло, только ногу немного задело осколком. Осколок сидел неглубоко и кончик его торчал из-под кожи, я пытался его вытащить, но не получалось, наверно потому, что делал это сам себе.
Вдруг откуда-то появился капитан с десантуры, он посмотрел и спросил:
— Что такое, пуля что ли?
— Да нет, не пуля, кусок жестянки, наверно, от корпуса гранаты, — ответил я.
— Давай сюда ногу, я, бывало, и похуже раны ремонтировал.
Капитан штык-ножом и большим пальцем зацепил и выдернул осколок, было больно, но терпимо. Потом этот капитан говорит:
— Сейчас продезинфицируем, будет немного больно.
Взял патрон, выломал пулю, высыпал порох мне на рану и поджог порох — то, что немного будет больно, это мягко сказано, больно было много, но не смертельно.
— Ну вот и все в порядке, теперь можешь бегать снова, — сказал он.
Я поблагодарил его и побежал дальше за своими. Нога пекла от ожога, но болела не сильно и я даже не хромал, да и некогда было думать об этой пустяковой ране, пацанам вообще ноги отрывало, а тут осколок какой-то.
Духи, почувствовав, что силы неравные, начали отходить, но все равно отпор давали хороший. Я помог оттащить двоих раненых и одного убитого к краю обрыва, там должна была появиться вертушка. Погиб пацан-узбек с нашей роты, прослужил он в Афгане полгода, а двое раненых были десантники. У одного десантника были перебиты ноги, другому пуля попала в лицо и раздробила челюсть.
Через минут пять подлетела вертушка и, зацепившись колесом за откос, повисла над обрывом, я удивился от того, какие виртуозы наши летчики. Ближе вертушка подлететь не могла, так как попадала под обстрел духов, а в висячем положении над обрывом ее от прострела защищала скала. Мы загрузили раненых и убитого на борт, взяли оттуда воду и боеприпасы, потом вернулись к своим. Бой понемногу стих и все немного расслабились, иногда только от нечего делать перестреливались, то духи в нас, то мы в их сторону, но это уже было так, нехотя и от нечего делать.
Дело шло к закату, и никто не знал, то ли останемся ночевать в горах, то ли улетим отсюда, но все готовились ночь провести здесь, а ночь в горах рядом с духами, это дело, мягко выражаясь, хреновое. Но опасения наши не сбылись, прилетели вертушки и нас убрали с гор, что очень было кстати, так как до дембеля оставались считанные дни, и не хотелось утром без башки проснуться в каких-то проклятых горах.
У подножья гор мы поужинали с десантниками и помянули тех, кто не вернулся живым с этих гор. Потом десантура улетела, а мы попрыгали в БТРы и двинулись к иранской границе, разведка передала, что караван направляется в сторону Герата и надо его перехватить до темноты. Что за караван, неизвестно, может мирный, может отвлекающий; отвлекающий — это когда духи пускают один караван на растерзание, а этим временем несколько проходят стороной. Разведка не стала проверять, чтобы не засвечиваться, они передали координаты нам, а сами погнали дальше, шмонать границу. Караван мы не нашли, он, наверное, затарился в каком-нибудь кишлаке, а кишлаков в том районе штук десять нам попалось. Мы обстреляли пару кишлаков для верности, дабы не зря мотались, и направились в полк.
По пути нас запросили на перевал-базу в Тургунди, там находился наш зампотыл, а мы в тридцати километрах оттуда болтались. Мы обрадовались, во, думаем, сейчас по Союзу потопчемся, как никак граница. Оказалось, нужны были люди для разгрузки вагона с продуктами в наш полк, а зампотыл прослышал, что мы поблизости мотаемся, и вызвал нас помочь. Ну, мы не против такой работы, продукты разгружать — это мы всегда пожалуйста, а то как накуришься, постоянно голодняк давит.
Мы переночевали в своих БТРах, а утром разбрелись по перевал-базе как тараканы, на нас все смотрят, как на дикарей, но никто не трогает, и ничего не спрашивает. Мы лазим туда-сюда — обросшие, небритые, с автоматами, в «лифчиках» на голое тело, (лифчик это что-то вроде жилетки для ношения дополнительных боеприпасов, а то непросвещенный подумает, что мы там женские лифчики таскали). А там что-то вроде порядка, все ходят в форме нормальной, солдаты офицерам честь отдают, а мы обдолбленные ходим и разглядываем все, как в музее. Шавкат прикопался к какому-то местному сержанту, мозги ему парил минут десять, потом рассказывает:
— Сержант этот потерял два патрона в карауле, и теперь весь взвод ищет эти патроны, я ему говорю пошли я тебе сейчас цинк дам, а он не знает, что такое цинк, я отстегнул магазин и предлагаю ему — на, бери, сколько хочешь, он не берет, боится.
Я Шавкату говорю:
— Ты не знаешь, что такое Устав, а я был в уставной учебке и сержанта этого прекрасно понимаю.
Потом откуда-то появился ротный и забрал нас, пока мы чего-нибудь не натворили. Нас сводили в столовую и покормили, правда, после того, как все местные поели, а то мы не вписывались в общий пейзаж. Мы привыкли трапезничать в палатках, в БТРе, или вообще на песке или в горах, и в большинстве случаев питались сухпайком, а тут в столовой культурно все, и жратва нормальная, не то, что наша полковая баланда, в общем, нам эта столовая показалась шикарным рестораном.
Вагон мы разгрузили до обеда, в первую очередь, конечно же, затарили продуктами свои БТРы, не каждый день такая лафа выпадает, потом пообедали и поехали в полк. Но в расположение мы не попали, наш полк проводил операцию возле Герата, мы присоединились к нему, и стали на блок. Мне уже ничего не хотелось, побыстрее бы в полк и домой в Союз, уже двадцать пятое июля, а я еще в Афгане под Гератом, который мне уже надоел за два года, и сколько еще здесь торчать, хрен его знает. А к дембелю уже все готово, и дипломат, и эксперементалка со значками, в 1987 году начали разрешать на дембель одевать экспиременталку, а до этого не разрешали, она считалась как ХБ, но смотрелась лучше, чем приевшаяся парадка, да к тому же в Союзе мало кто такую форму видел.
И лишь первого августа поздно вечером наш полк прибыл на место, а рано утром долгожданный дембель, и нас повезут в Шиндант, а оттуда самолетом домой в Союз. Вот такой у меня был дембельский аккорд.
До полуночи мы готовились, подстригались, брились, готовили форму и все такое, дембелей нас было пятеро: два узбека, один таджик, Серега из Воронежской области и я. Мне пришлось побегать по полку, надо было триста чеков разменять на червонцы, можно было и стольниками, но в купюрах от двадцатки и выше находилась намагниченная полоска, и на таможне могли б зазвенеть. Да еще проблема, как раз начался обмен чеков, появились новые с красной полосой, начали болтать, будто б старые в Союзе не будут брать, и много еще чего болтали, а времени уже не было. Но как оказалось, старые чеки в Ташкенте ушли со свистом, правда, брали по курсу один к двум, и я полторы сотни продал, мне некогда было искать, где дороже. Чеки я все же наразменивал, где по червонцу, где по пятерке, и положил их в коробку от конфет на дно, две лепешки с чарсом засунул в банку с индийским чаем (аккуратно открыв целлофан, отсыпал заварку и положил вовнутрь чарс), в общем, готов был полностью, были еще дукановские вещи, немного, но я тарить их не стал, заберут так заберут, и черт с ними.
До утра сидели с пацанами, спать не хотелось, напиваться тоже, немного чарса курнули, чуть-чуть бражки выпили, пацанов помянули, поспали часа два и утром направились в штаб. В штабе нам оформили документы, выписали билеты, поблагодарили за службу и пожелали счастливого пути. Мы попрощались с пацанами, сели в БТРы и отправились в Шиндант на аэродром. Сопровождал нас старшина с нашей роты, он был молодой, лет 25, и только недавно попал в Афган, всю дорогу рассказывал, как он служил в Союзе, а наши головы были забиты своими мыслями, каждый думал: быстрее бы домой. По пути в Шиндант я вспоминал то время, когда вот так же два года назад ехали мы по этой же дороге, только в другую сторону, и мне было тревожно и грустно, впереди была неизвестность, а теперь радостно и все до мелочи знакомо, как будто провел здесь целую вечность. В Шинданте мы пробыли часа два примерно, пока собрались дембеля со всей дивизии, этой отправкой летели в Союз человек 40, и вот, наконец, нас посадили в большой десантный самолет и через некоторое время мы взлетели. Мы благополучно долетели, и приземлились на военный аэродром города Ташкента, а дальше нам предстояло пройти таможню, получить деньги — и домой.
В Ташкенте мне приходилось часто бывать до армии, здесь училась моя сестренка, а бабушка и тетя жили в Самарканде, и я ездил к ним через Ташкент, мне нравится этот город, да и вообще я люблю бывать на Востоке.
Таможенники нас, можно сказать, вообще не досматривали, пропустили дипломаты по ленте, проверили документы, спросили про наркотики и оружие, мы естественно ответили «нет».
Вот и весь досмотр. На вокзале мы встретили пацанов с Кабула, которые прилетели немного раньше нас. Они рассказали, что у них был небольшой конфликт с таможней. Дукановские вещи нельзя было провозить в Союз, можно лишь военторговские. Хотя, что мог провезти солдат запретного, так, по мелочи — платок матери, косметику девчонке, японские часы механические и электронные, браслет от давления, презервативы, монтановские сумки, складные солнечные очки, музыкальные открытки, разные брелки, цепочки с кулончиками и еще много разной мелочи, всего не перечислишь. Из шмоток везли плавки, кроссовки, спортивные костюмы, ну, бывало, за редким исключением провозили японские двухкасетники, в дуканах они стоили дешевле. И это все таможенники отбирали у солдат и естественно забирали себе, не все, конечно, таможенники занимались беспределом, но бывали разные смены. И вот одна такая беспредельная смена начала трясти Кабульских пацанов, и отнимать у них всякую мелочь. Кто-то не выдержал и разбил об пол часы и порвал костюм, и все остальные давай делать то же самое. Начался переполох, прибежал старший офицер, кое как все это успокоил, а своим приказал пропустить всех без шмона.
В Ташкенте для Афганцев все было готово, у военного аэродрома стояли наготове автобусы в аэропорт, ЖД вокзал и на автовокзал, кому куда надо. Везде работали специальные военные кассы на все направления, несмотря на август месяц, билеты для нас были на любой поезд, лишь бы побыстрее сбагрить Афганцев, чтоб не было проблем. Деньги нам выдали сразу на аэродроме, я получил около 350 руб. и еще продал 150 чеков за 300 руб. прямо на вокзале, а 650 руб. это по тем временам было не так уж мало.
Самый ближайший поезд был через четыре часа, и мы с Серегой взяли билет на него, я ехал до Казахстана, а Серега дальше. Потом я поймал тачку и поехал в «Березку», мне собственно ничего не надо было, я все купил в дукане, просто надо было чеки сбагрить. В березке взял костюм «Соко» и кроссовки «Пума», цены в «Березке» были почти вполовину дешевле, чем в нашем полку в Афгане, например, двухкасетная магнитола «Национал» с наворотами — в полковом магазине она стоила 1100 чеками, а в «Березке» такая же 800 чеков, ну и во всем остальном примерно такая же разница.
Афганцы шарахались по всему Ташкенту, чеки меняли, чем-то торговали, чего-то где-то искали, в общем, все было в движении. А как раз шел 1987 год и водки нигде не было, аж как-то странно, водки нету, — как так, в Союзе нету водки, в голове это не укладывалось, да еще накурились чарса и ходим все на изменах, все как-то странно и непривычно, видно одичали за два года в Афгане. Нас никто не трогал, ни менты, ни патруль, они делали вид, что не обращают на наши приколы внимания, наверное, потому, что никаким беспределом Афганцы, в основном, не занимались.
В поезде ехало навалом пацанов с Афгана, в вагоне, где ехали мы с Серегой, были еще семь Афганцев, и наш проводник торговал водкой налево и направо, но вели себя мы спокойно, пели песни под гитару, рассказывали друг другу разные истории из своей службы. Пассажиры сначала смотрели на нас с испугом, а потом успокоились, видя, что мы нормальные солдаты, а не страшные убийцы, как им поначалу казалось, и некоторые мужики даже подсаживались к нам, послушать песни и выпить стаканчик-другой.
В дороге произошел только один нестандартный случай: мы тряханули проводника, и забрали у него всю водку, бутылок тридцать примерно, а потом раздавали ее всем подряд, кто попадался. Проводник этот просто обнаглел вконец, сначала продавал водку по червонцу, потом по пятнадцать, а когда мы были изрядно навеселе, поднял цену до двадцати пяти, и мы решили ему тормоза выписать, зашли в его купе, побазарили маленько, и изъяли товар. После этого он больше нам не попадался, а всю дорогу работал его напарник. Вот так я доехал до дома, весело, и слава богу без происшествий, дорога заняла чуть меньше суток — и вот я дома, а дальше началась жизнь гражданская.
Недавно я услышал от одного своего знакомого, довольно таки неприятную вещь, можно даже сказать, что трагедию. Он тоже служил в Герате, но позже меня, и присутствовал при выводе войск из Афгана. Он рассказал, что наш 12 полк был замыкающим, санчасть выходила последней и была полностью расстреляна духами. Из его рассказа я понял, что санчасть хотели вывезти самолетом из Шинданта, но в последний момент наши медики передумали лететь самолетом и двинулись по бетонке своим ходом через границу, я даже догадываюсь, почему они так поступили, но по определенным причинам описывать это не буду. В охранении у санчасти был то ли БТР, то ли БРДМка, можно сказать, что охранения не было вообще, одна единица бронетехники — это не охранение, и духи напоследок этот момент не упустили. Я даже не знаю, как назвать такое варварство со стороны духов, может, хотели отомстить за все, но ведь там были медики и раненые, хотя у них и было кое какое оружие, но должный отпор они дать не могли. Во все войны красный крест считался неприкосновенным и со стороны противника нападению не подвергался. Но чего, собственно, с духов взять, они же воевали против нас, мы их мочили, они нас мочили, и такой расклад можно было предвидеть. Я одного не пойму, как это получилось, что медики оказались без соответственного охранения. Мне не хотелось бы судить о чьих то просчетах, и пусть это будет на совести тех, кто допускал эти трагические просчеты. Дело в том, что я многих знал из санчасти 12-го полка, после контузии мне месяц пришлось лежать там, в госпиталь я лететь отказался, и убедил наших медиков, что ничего со мной серьезного не случилось, так, ерунда, стукнулся головой об люк БТРа при взрыве мины, и что прокантуюсь в полку.
Помню, как курили в санчасти чилим, пропуская дым через медицинский спирт, эффект сногсшибательный. Чилим я притащил из ремроты, его сделал токарь, парнишка из Литвы, выточил из железа, состоял он из двух половинок на резьбе, изнутри и снаружи лаком покрыли, был лучше чем настоящий. И капитан медик нас застукал, а мы лежим на кроватях прибитые наглухо, он посмотрел на нас, потом на чилим, и говорит спокойно так:
— А это что за лампа Аладдина? Может, дадите попользоваться?
Мы головами закивали, как по команде, он взял чилим и говорит:
— Вы, ребята, не очень шумите, а это я верну завтра.
И ушел, а мы рассчитывали на долгую лекцию о вреде наркотика и конфискацию чилима.
И вот теперь слышу, что санчасть расстреляли духи, и даже не верится, на афганских медиков молится надо, они ребят сколько раз с того света вытаскивали.
В последнем моем рейде мы пробыли около месяца, было это в июле, и жара стояла страшная, ветер-афганец свирепствовал во всю свою силу, и пыль от колонны стояла стеной. От чарса и жары давил страшный сушняк, а вода в рейде на вес золота, и мы во рту катали по паре металлических шариков, чтобы выжать хоть немного слюны, иногда это помогало. На мне был летний танковый комбез, в эксперименталке было слишком жарко (эксперименталка это форма, которую сейчас называют «афганкой», в то время в Афгане эту форму экспериментировали, и поэтому мы ее так и называли эксперименталка, ввели ее, если не ошибаюсь, в 1985 году). В БТРе у нас была пара маскхалатов, один мой и один таджика, раньше не было камуфляжей, и для маскировки в зеленке применялись маскхалаты, это широкий комбинезон с капюшоном в мелкую сеточку, закамуфлированный под зелень. В пустыне применялась обычная форма ХБ, мы ее называли песчанка — новую форму замачиваешь в хлористом растворе, и получается желтый цвет, похожий на песок.
Был обычный рейд, два полка — 101-й и наш — решили духов погонять в районе старого Герата, район был знакомый, приходилось когда-то здесь бывать. Не доезжая старого Герата, мы разъехались со 101-м полком, они поехали в обход Герата, а наш полк двинулся в его окрестности, намечалась какая-то крутая операция, даже вызвали ДШБ (десантно-штурмовая бригада).
В одном месте наша колонна проходила между двумя кишлаками, один был в километре от нас, другой метрах в трехстах, обычные с виду кишлаки, каких навалом по Афгану. Мы ехали распаренные на солнцепеке, автоматы лежали в стороне и таджик мне сказал:
— Если сейчас обстрел начнется, смотри, как Теннисный Шарик в люк залетать будет.
Теннисным Шариком мы называли начальника штаба батальона, он был небольшого роста, толстенький и круглый. Комбатовский БТР ехал за БТРом полкача, потом БТР ротного и после наш, у комбата и Шарика автоматы были внутри, а сами они сидели на броне. Мы с Шавкатом взяли в руки автоматы и сидим смотрим вперед на БТР комбата, а сами обкуренные как удавы. Вдруг возле БТРа комбата взорвалась граната, и пулеметная очередь по БТРам. Шарик залетел в люк как пуля, мы с таджиком чуть со смеху не упали, начался обстрел и переполох, все давай лупить по кишлаку. Танкисты несколько раз проехались туда сюда вдоль кишлака и постреляли в него из своих пушек, мы тоже с пулеметов и гранатометов пошуровали. Пехота стала готовиться к проческе, мы все затарились боеприпасами и стали ждать команды, потери после обстрела составили несколько раненых и один убитый, подъехали две таблетки и забрали раненых. Но прочески мы не дождались, полкач дал команду отменить проческу и вызвал вертушки для обработки кишлака, а колонна двинулась дальше. Рота наша стала на блок, километрах в пяти от того места, где нас обстреляли. Стояли мы на возвышенности, и нам хорошо было видно кишлак, с которого обстреляли колонну. Было видно, что в кишлаке этом нет никого, естественно, что все уже затарились потому что знали, что сейчас их начнут бомбить. А в кишлаке, который находился с другой стороны колоны, видно было шевеление, там не думали прятаться и продолжали жить своей жизнью, так как с их стороны залета не было и они не боялись. Вдруг появились четыре вертушки и начали бомбить ракетами кишлак, а мы смотрим и не врубимся, что происходит, они же бомбят не тот кишлак, а другой, и все спокойно наблюдают и молчат. Первым включился, Шавкат и крикнул:
— Они же не туда бомбят, надо полкачу сказать по рации!
Мы запрыгнули в БТР и передали полкачу по рации, в чем дело, слышим, полкач говорит танкистам:
— Покажите вертушкам, куда бомбить надо.
Танкисты дали пару залпов в другой кишлак, летуны врубились, в чем дело, и переключились на другой, а первый кишлак ни за что разнесли, по запарке короче. Ну и хрен на него, мало ли их по Афгану было раздолбано, и за дело и без дела или просто ради спортивного интереса.
На блоке мы проторчали две недели, первую неделю бомбили МИГами ущелье, за это время духи сбили два МИГа. Потом бросили десантуру, но десантники начали нести большие потери, санитарные вертушки только успевали туда сюда мотаться, и десантников с ущелья убрали. Потом опять начали бомбить ущелье МИГами и СУ-17, на МИГах летали сарбосовские летчики, а на СУ-17 наши. Десантуру снова забросили в горы с другой стороны ущелья, а нас подтянули к подножию гор, но БТРы по горам ездить не могут, мы немного продвинулись пешком, но впереди были отвесные скалы и пришлось остановиться; было слышно, что сверху идет бой, а мы снизу ничем не могли помочь. Потом поступил приказ пехоте готовиться к десантированию с вертушек, и мы стали спускаться, внизу нас ждали 2 вертушки. По быстрому запрыгнув на борт, мы поднялись в воздух, на вертушках мне, конечно, приходилось летать, но десантироваться — нет.
Когда подлетали к ущелью, летчик крикнул:
— Я садиться не буду, тут камни, зависну метров пять над землей, прыгали когда-нибудь с вертушек?
— Нет, не приходилось, мы же пехота, — ответил взводный.
— А с крыши в детстве прыгали?
— Да, да, — ответили мы.
— Ну, тогда ни пуха, — крикнул летчик.
И мы начали высыпаться с вертушки, я спрыгнул удачно, и вроде ничего не повредил, все остальные тоже попадали без происшествий. А вот другому борту повезло меньше, духи задели двоих, одного ранили в живот, а другому прострелили ноги. В общем, на себе пришлось испытать незавидную долю десантников. В пехоте тоже конечно не мед, хотя чего сравнивать, каждому своя доля выпала на этой войне, кому-то может меньше, кому-то больше, кто-то вообще по каптеркам, штабам и кухням протарахтел всю службу, но как говорится, каждому свое.
Как только мы попадали с вертушек, бой завязался тут же — откуда духи лупят не видно, но такое ощущение, что со всех сторон, и не понятно, куда же стрелять, а стрелять надо, и чем быстрее тем лучше. Хорошо, что вокруг лежали глыбы, а не открытое место, иначе бы нашими трупами усеяли всю площадь. Спасибо летчикам, знают, где зависнуть. Вертушки начали по быстрому улетать, долго висеть над землей для них самоубийство, для духов сбить вертушку большая честь и неплохая за это плата. И опять надо отдать должное летчикам, улетая, они влупили из своих пушек в сторону духов, как бы показывая, куда нам надо ориентироваться. Положение у нас было незавидное, нам надо было выбить духов из ущелья, или самим здесь остаться, ничего другого не оставалось. У духов положение было тоже не из лучших, с одной стороны десантура, с другой мы, но духи были на возвышенности, а мы в низине, и поэтому нам доставалось прилично. Не прошло и часа, а у нас уже шесть человек было ранено, а бой не прекращался ни на минуту. Сказать честно, было страшновато, а контролировать себя все равно надо, иначе ты труп. Но в бою страх какой-то мимолетный, временами про него не думаешь просто-напросто. А вот во время затишья перед боем, или во время прочески кишлака, когда можно из любого дувала пулю в лоб получить, да когда сидишь наблюдающим на блоке где-нибудь в горах, и ночь — хоть глаза выколи, да плюс ко всему еще и обдолбишься, вот это настоящий, леденящий душу страх, словами его не передать.
Снова подлетела вертушка, сбросила нам боеприпасы и забрала раненых, от летчиков мы узнали, что с другой стороны духи сбили санитарный вертолет с ранеными на борту, все погибли. Мы немного продвинулись вперед и соединились с десантурой, а духи ушли в глубину ущелья, но бой еще продолжался. Я не знаю точно, сколько духов мы замочили, я лично видел вблизи двоих, один валялся развороченный весь, видно в него попал ПТУРС с вертолета, другой лежал недалеко с перебитым горлом, еще несколько валялись вдали, но время не было считать духовские трупы, так, мельком глянешь, и дальше погнал. Не далеко от меня взорвалась граната от гранатомета, но вроде пронесло, только ногу немного задело осколком. Осколок сидел неглубоко и кончик его торчал из-под кожи, я пытался его вытащить, но не получалось, наверно потому, что делал это сам себе.
Вдруг откуда-то появился капитан с десантуры, он посмотрел и спросил:
— Что такое, пуля что ли?
— Да нет, не пуля, кусок жестянки, наверно, от корпуса гранаты, — ответил я.
— Давай сюда ногу, я, бывало, и похуже раны ремонтировал.
Капитан штык-ножом и большим пальцем зацепил и выдернул осколок, было больно, но терпимо. Потом этот капитан говорит:
— Сейчас продезинфицируем, будет немного больно.
Взял патрон, выломал пулю, высыпал порох мне на рану и поджог порох — то, что немного будет больно, это мягко сказано, больно было много, но не смертельно.
— Ну вот и все в порядке, теперь можешь бегать снова, — сказал он.
Я поблагодарил его и побежал дальше за своими. Нога пекла от ожога, но болела не сильно и я даже не хромал, да и некогда было думать об этой пустяковой ране, пацанам вообще ноги отрывало, а тут осколок какой-то.
Духи, почувствовав, что силы неравные, начали отходить, но все равно отпор давали хороший. Я помог оттащить двоих раненых и одного убитого к краю обрыва, там должна была появиться вертушка. Погиб пацан-узбек с нашей роты, прослужил он в Афгане полгода, а двое раненых были десантники. У одного десантника были перебиты ноги, другому пуля попала в лицо и раздробила челюсть.
Через минут пять подлетела вертушка и, зацепившись колесом за откос, повисла над обрывом, я удивился от того, какие виртуозы наши летчики. Ближе вертушка подлететь не могла, так как попадала под обстрел духов, а в висячем положении над обрывом ее от прострела защищала скала. Мы загрузили раненых и убитого на борт, взяли оттуда воду и боеприпасы, потом вернулись к своим. Бой понемногу стих и все немного расслабились, иногда только от нечего делать перестреливались, то духи в нас, то мы в их сторону, но это уже было так, нехотя и от нечего делать.
Дело шло к закату, и никто не знал, то ли останемся ночевать в горах, то ли улетим отсюда, но все готовились ночь провести здесь, а ночь в горах рядом с духами, это дело, мягко выражаясь, хреновое. Но опасения наши не сбылись, прилетели вертушки и нас убрали с гор, что очень было кстати, так как до дембеля оставались считанные дни, и не хотелось утром без башки проснуться в каких-то проклятых горах.
У подножья гор мы поужинали с десантниками и помянули тех, кто не вернулся живым с этих гор. Потом десантура улетела, а мы попрыгали в БТРы и двинулись к иранской границе, разведка передала, что караван направляется в сторону Герата и надо его перехватить до темноты. Что за караван, неизвестно, может мирный, может отвлекающий; отвлекающий — это когда духи пускают один караван на растерзание, а этим временем несколько проходят стороной. Разведка не стала проверять, чтобы не засвечиваться, они передали координаты нам, а сами погнали дальше, шмонать границу. Караван мы не нашли, он, наверное, затарился в каком-нибудь кишлаке, а кишлаков в том районе штук десять нам попалось. Мы обстреляли пару кишлаков для верности, дабы не зря мотались, и направились в полк.
По пути нас запросили на перевал-базу в Тургунди, там находился наш зампотыл, а мы в тридцати километрах оттуда болтались. Мы обрадовались, во, думаем, сейчас по Союзу потопчемся, как никак граница. Оказалось, нужны были люди для разгрузки вагона с продуктами в наш полк, а зампотыл прослышал, что мы поблизости мотаемся, и вызвал нас помочь. Ну, мы не против такой работы, продукты разгружать — это мы всегда пожалуйста, а то как накуришься, постоянно голодняк давит.
Мы переночевали в своих БТРах, а утром разбрелись по перевал-базе как тараканы, на нас все смотрят, как на дикарей, но никто не трогает, и ничего не спрашивает. Мы лазим туда-сюда — обросшие, небритые, с автоматами, в «лифчиках» на голое тело, (лифчик это что-то вроде жилетки для ношения дополнительных боеприпасов, а то непросвещенный подумает, что мы там женские лифчики таскали). А там что-то вроде порядка, все ходят в форме нормальной, солдаты офицерам честь отдают, а мы обдолбленные ходим и разглядываем все, как в музее. Шавкат прикопался к какому-то местному сержанту, мозги ему парил минут десять, потом рассказывает:
— Сержант этот потерял два патрона в карауле, и теперь весь взвод ищет эти патроны, я ему говорю пошли я тебе сейчас цинк дам, а он не знает, что такое цинк, я отстегнул магазин и предлагаю ему — на, бери, сколько хочешь, он не берет, боится.
Я Шавкату говорю:
— Ты не знаешь, что такое Устав, а я был в уставной учебке и сержанта этого прекрасно понимаю.
Потом откуда-то появился ротный и забрал нас, пока мы чего-нибудь не натворили. Нас сводили в столовую и покормили, правда, после того, как все местные поели, а то мы не вписывались в общий пейзаж. Мы привыкли трапезничать в палатках, в БТРе, или вообще на песке или в горах, и в большинстве случаев питались сухпайком, а тут в столовой культурно все, и жратва нормальная, не то, что наша полковая баланда, в общем, нам эта столовая показалась шикарным рестораном.
Вагон мы разгрузили до обеда, в первую очередь, конечно же, затарили продуктами свои БТРы, не каждый день такая лафа выпадает, потом пообедали и поехали в полк. Но в расположение мы не попали, наш полк проводил операцию возле Герата, мы присоединились к нему, и стали на блок. Мне уже ничего не хотелось, побыстрее бы в полк и домой в Союз, уже двадцать пятое июля, а я еще в Афгане под Гератом, который мне уже надоел за два года, и сколько еще здесь торчать, хрен его знает. А к дембелю уже все готово, и дипломат, и эксперементалка со значками, в 1987 году начали разрешать на дембель одевать экспиременталку, а до этого не разрешали, она считалась как ХБ, но смотрелась лучше, чем приевшаяся парадка, да к тому же в Союзе мало кто такую форму видел.
И лишь первого августа поздно вечером наш полк прибыл на место, а рано утром долгожданный дембель, и нас повезут в Шиндант, а оттуда самолетом домой в Союз. Вот такой у меня был дембельский аккорд.
До полуночи мы готовились, подстригались, брились, готовили форму и все такое, дембелей нас было пятеро: два узбека, один таджик, Серега из Воронежской области и я. Мне пришлось побегать по полку, надо было триста чеков разменять на червонцы, можно было и стольниками, но в купюрах от двадцатки и выше находилась намагниченная полоска, и на таможне могли б зазвенеть. Да еще проблема, как раз начался обмен чеков, появились новые с красной полосой, начали болтать, будто б старые в Союзе не будут брать, и много еще чего болтали, а времени уже не было. Но как оказалось, старые чеки в Ташкенте ушли со свистом, правда, брали по курсу один к двум, и я полторы сотни продал, мне некогда было искать, где дороже. Чеки я все же наразменивал, где по червонцу, где по пятерке, и положил их в коробку от конфет на дно, две лепешки с чарсом засунул в банку с индийским чаем (аккуратно открыв целлофан, отсыпал заварку и положил вовнутрь чарс), в общем, готов был полностью, были еще дукановские вещи, немного, но я тарить их не стал, заберут так заберут, и черт с ними.
До утра сидели с пацанами, спать не хотелось, напиваться тоже, немного чарса курнули, чуть-чуть бражки выпили, пацанов помянули, поспали часа два и утром направились в штаб. В штабе нам оформили документы, выписали билеты, поблагодарили за службу и пожелали счастливого пути. Мы попрощались с пацанами, сели в БТРы и отправились в Шиндант на аэродром. Сопровождал нас старшина с нашей роты, он был молодой, лет 25, и только недавно попал в Афган, всю дорогу рассказывал, как он служил в Союзе, а наши головы были забиты своими мыслями, каждый думал: быстрее бы домой. По пути в Шиндант я вспоминал то время, когда вот так же два года назад ехали мы по этой же дороге, только в другую сторону, и мне было тревожно и грустно, впереди была неизвестность, а теперь радостно и все до мелочи знакомо, как будто провел здесь целую вечность. В Шинданте мы пробыли часа два примерно, пока собрались дембеля со всей дивизии, этой отправкой летели в Союз человек 40, и вот, наконец, нас посадили в большой десантный самолет и через некоторое время мы взлетели. Мы благополучно долетели, и приземлились на военный аэродром города Ташкента, а дальше нам предстояло пройти таможню, получить деньги — и домой.
В Ташкенте мне приходилось часто бывать до армии, здесь училась моя сестренка, а бабушка и тетя жили в Самарканде, и я ездил к ним через Ташкент, мне нравится этот город, да и вообще я люблю бывать на Востоке.
Таможенники нас, можно сказать, вообще не досматривали, пропустили дипломаты по ленте, проверили документы, спросили про наркотики и оружие, мы естественно ответили «нет».
Вот и весь досмотр. На вокзале мы встретили пацанов с Кабула, которые прилетели немного раньше нас. Они рассказали, что у них был небольшой конфликт с таможней. Дукановские вещи нельзя было провозить в Союз, можно лишь военторговские. Хотя, что мог провезти солдат запретного, так, по мелочи — платок матери, косметику девчонке, японские часы механические и электронные, браслет от давления, презервативы, монтановские сумки, складные солнечные очки, музыкальные открытки, разные брелки, цепочки с кулончиками и еще много разной мелочи, всего не перечислишь. Из шмоток везли плавки, кроссовки, спортивные костюмы, ну, бывало, за редким исключением провозили японские двухкасетники, в дуканах они стоили дешевле. И это все таможенники отбирали у солдат и естественно забирали себе, не все, конечно, таможенники занимались беспределом, но бывали разные смены. И вот одна такая беспредельная смена начала трясти Кабульских пацанов, и отнимать у них всякую мелочь. Кто-то не выдержал и разбил об пол часы и порвал костюм, и все остальные давай делать то же самое. Начался переполох, прибежал старший офицер, кое как все это успокоил, а своим приказал пропустить всех без шмона.
В Ташкенте для Афганцев все было готово, у военного аэродрома стояли наготове автобусы в аэропорт, ЖД вокзал и на автовокзал, кому куда надо. Везде работали специальные военные кассы на все направления, несмотря на август месяц, билеты для нас были на любой поезд, лишь бы побыстрее сбагрить Афганцев, чтоб не было проблем. Деньги нам выдали сразу на аэродроме, я получил около 350 руб. и еще продал 150 чеков за 300 руб. прямо на вокзале, а 650 руб. это по тем временам было не так уж мало.
Самый ближайший поезд был через четыре часа, и мы с Серегой взяли билет на него, я ехал до Казахстана, а Серега дальше. Потом я поймал тачку и поехал в «Березку», мне собственно ничего не надо было, я все купил в дукане, просто надо было чеки сбагрить. В березке взял костюм «Соко» и кроссовки «Пума», цены в «Березке» были почти вполовину дешевле, чем в нашем полку в Афгане, например, двухкасетная магнитола «Национал» с наворотами — в полковом магазине она стоила 1100 чеками, а в «Березке» такая же 800 чеков, ну и во всем остальном примерно такая же разница.
Афганцы шарахались по всему Ташкенту, чеки меняли, чем-то торговали, чего-то где-то искали, в общем, все было в движении. А как раз шел 1987 год и водки нигде не было, аж как-то странно, водки нету, — как так, в Союзе нету водки, в голове это не укладывалось, да еще накурились чарса и ходим все на изменах, все как-то странно и непривычно, видно одичали за два года в Афгане. Нас никто не трогал, ни менты, ни патруль, они делали вид, что не обращают на наши приколы внимания, наверное, потому, что никаким беспределом Афганцы, в основном, не занимались.
В поезде ехало навалом пацанов с Афгана, в вагоне, где ехали мы с Серегой, были еще семь Афганцев, и наш проводник торговал водкой налево и направо, но вели себя мы спокойно, пели песни под гитару, рассказывали друг другу разные истории из своей службы. Пассажиры сначала смотрели на нас с испугом, а потом успокоились, видя, что мы нормальные солдаты, а не страшные убийцы, как им поначалу казалось, и некоторые мужики даже подсаживались к нам, послушать песни и выпить стаканчик-другой.
В дороге произошел только один нестандартный случай: мы тряханули проводника, и забрали у него всю водку, бутылок тридцать примерно, а потом раздавали ее всем подряд, кто попадался. Проводник этот просто обнаглел вконец, сначала продавал водку по червонцу, потом по пятнадцать, а когда мы были изрядно навеселе, поднял цену до двадцати пяти, и мы решили ему тормоза выписать, зашли в его купе, побазарили маленько, и изъяли товар. После этого он больше нам не попадался, а всю дорогу работал его напарник. Вот так я доехал до дома, весело, и слава богу без происшествий, дорога заняла чуть меньше суток — и вот я дома, а дальше началась жизнь гражданская.
Недавно я услышал от одного своего знакомого, довольно таки неприятную вещь, можно даже сказать, что трагедию. Он тоже служил в Герате, но позже меня, и присутствовал при выводе войск из Афгана. Он рассказал, что наш 12 полк был замыкающим, санчасть выходила последней и была полностью расстреляна духами. Из его рассказа я понял, что санчасть хотели вывезти самолетом из Шинданта, но в последний момент наши медики передумали лететь самолетом и двинулись по бетонке своим ходом через границу, я даже догадываюсь, почему они так поступили, но по определенным причинам описывать это не буду. В охранении у санчасти был то ли БТР, то ли БРДМка, можно сказать, что охранения не было вообще, одна единица бронетехники — это не охранение, и духи напоследок этот момент не упустили. Я даже не знаю, как назвать такое варварство со стороны духов, может, хотели отомстить за все, но ведь там были медики и раненые, хотя у них и было кое какое оружие, но должный отпор они дать не могли. Во все войны красный крест считался неприкосновенным и со стороны противника нападению не подвергался. Но чего, собственно, с духов взять, они же воевали против нас, мы их мочили, они нас мочили, и такой расклад можно было предвидеть. Я одного не пойму, как это получилось, что медики оказались без соответственного охранения. Мне не хотелось бы судить о чьих то просчетах, и пусть это будет на совести тех, кто допускал эти трагические просчеты. Дело в том, что я многих знал из санчасти 12-го полка, после контузии мне месяц пришлось лежать там, в госпиталь я лететь отказался, и убедил наших медиков, что ничего со мной серьезного не случилось, так, ерунда, стукнулся головой об люк БТРа при взрыве мины, и что прокантуюсь в полку.
Помню, как курили в санчасти чилим, пропуская дым через медицинский спирт, эффект сногсшибательный. Чилим я притащил из ремроты, его сделал токарь, парнишка из Литвы, выточил из железа, состоял он из двух половинок на резьбе, изнутри и снаружи лаком покрыли, был лучше чем настоящий. И капитан медик нас застукал, а мы лежим на кроватях прибитые наглухо, он посмотрел на нас, потом на чилим, и говорит спокойно так:
— А это что за лампа Аладдина? Может, дадите попользоваться?
Мы головами закивали, как по команде, он взял чилим и говорит:
— Вы, ребята, не очень шумите, а это я верну завтра.
И ушел, а мы рассчитывали на долгую лекцию о вреде наркотика и конфискацию чилима.
И вот теперь слышу, что санчасть расстреляли духи, и даже не верится, на афганских медиков молится надо, они ребят сколько раз с того света вытаскивали.
Здесь далеко не все, что происходило за два года в Афгане, кое-что я не захотел описывать, мы, Афганцы, говорим о некоторых вещах между собой, а те, кто не был в Афгане, могут нас не понять или понять не правильно. Но общую картину службы, думаю, мне запечатлеть удалось.
Со временем некоторые вещи стираются из памяти, а я освежил немного свою память, составляя эту страницу, и вспомнил многое, что в процессе жизненных проблем и суеты начало забываться.
Со временем некоторые вещи стираются из памяти, а я освежил немного свою память, составляя эту страницу, и вспомнил многое, что в процессе жизненных проблем и суеты начало забываться.