Страница:
После того как Турткуль был смыт, его разжаловали из столиц и перенесли в другое место...
В природе много трагического. И жестокого. Недаром Амударью по-арабски называют Джейхун - бешеной рекой. По одной из версий, название Амударья означает то же самое.
Только две реки могут сравниться нравом с Амударьей: Миссисипи "большая река" и Хуанхэ - "река тысячи огорчений".
Если бы огорчения происходили только от рек! Сюда, на берега Амударьи, как раз и присылали людей за огорчениями: Каракалпакия в те давние времена была местом ссылки.
Среднеазиатская Сибирь! Уж на что велика Сибирь, а для огорчений и ее не хватало.
В Нукусе, как раз против нашей гостиницы, памятник Бердаху. Он стоит спиной к Дворцу искусств, а лицом к гостинице, соблюдая законы гостеприимства.
Мыслитель и поэт, он продолжает мыслить даже в камне. У него и в камне умные глаза, каменные, но живые, - в отличие от тех, которые приходится иногда встречать: живых, но каменных.
Вряд ли когда-нибудь Бердах видел такое скопление писателей: больших, которые пока еще считаются маленькими, и маленьких, которые пока что считаются большими. Из двух поэтов при дворе султана Махмуда Газневира Унсури и Фирдоуси - царем поэтов был объявлен первый, а на самом деле оказался второй. И ему пришлось ждать века, чтобы стать царем поэтов без объявления.
Не у всех, однако, есть время ждать. Некоторые спешат все получить при жизни.
3
Большой красный верблюд бежит через пустыню, провожаемый равнодушными взглядами своих рыжих сородичей. Верблюда зовут Икарус, он многоместный и комфортабельный, но рыжих его сородичей современным транспортом не удивишь. Они и не смотрят на дорогу. Зачем им дорога? На ней ничего не растет.
Верблюды едят чинно, степенно, голод в них борется с гордостью: "Разве ж это еда? Не подумайте, что мы едим, это мы так, от нечего делать... Можем и не есть... И даже не пить..."
Черный цвет по-тюркски "кара". Как будто он дан в наказание. На первый взгляд, здесь действительно много черного цвета: Каракум - Черные пески, Каракуль - Черное озеро, Карадала - Черный простор. Но черный - не обязательно плохой. Например, слово "каракалпак" имеет очень хорошее значение.
Впервые каракалпаки упоминаются в русских летописях XII века как "черные клобуки". "Черная шапка" - так переводится на русский язык слово "каракалпак". Поселившись на границе Киевской Руси, каракалпаки защищали ее от половцев.
Так половцы невольно сдружили русских и каракалпаков. В истории многое происходит невольно, несмотря на навязываемый ей произвол.
В Каракалпакии разноцветные названия. Коккуль - Голубое озеро, Коклукуль - Зеленое озеро, Аккала - Белый городок, Кызылкум - Красные пески...
Так же, как черное не обязательно бывает плохим, красное не обязательно бывает хорошим. Красные пески не лучше Черных песков: и то и другое пустыня. А местность Кызылуй, например, названа была в честь красных мундиров царских чиновников. Название красное, а значение черное.
Между тем, красный верблюд все бежит и бежит через Красную пустыню. Вот эта ложбина называется Ложбиной воров. Когда-то здесь бандиты грабили проезжающих. Бандиты могли бы честно разбогатеть, если б перековали свои мечи на орала.
И не только бандиты. Весь мир бы разбогател, если б перековал свои мечи на орала. Но он не перековывает. Не потому, что предпочитает бандитскую жизнь, а потому, что сам себе не верит.
Не верит мир, что он может быть миром.
Саксаул у дороги. Невысокий, но нет никого выше вокруг. Некрасивый, но нет никого красивее вокруг. И ствол у него кривой, а листьев вообще не бывает, но нет никого стройнее и зеленее вокруг.
Потому что живет саксаул в пустыне, где просто-напросто нет никого вокруг. Никаких деревьев нет, кроме саксаула.
Может, он потому такой некрасивый, такой низенький и кривой, что ему не с кем себя сравнивать? Когда сравниваешь себя с другими, хочется быть не хуже других, а когда не с кем себя сравнивать, поневоле начинаешь считать, что ты самый лучший на свете.
Самое лучшее дерево тоже где-то в этих местах: в его дупле размещались больница, чайхана и сельсовет, пока для них не выстроили отдельные помещения.
Бежит красный верблюд через Красную пустыню. И время отступает, мы въезжаем в глубокую старину. В Нукусе мы не видели памятников старины, его памятники пока еще в будущем. Когда-нибудь, лет через триста, гостям будут показывать старинный вокзал (перед нашим приездом построенный), старинный Дворец пионеров (только что открытый). И правнуки нынешних пионеров будут любоваться этими памятниками старины, которые сохранятся, надо надеяться, не в развалинах.
У памятников архитектуры старость - всегда радость, даже если она в развалинах. Но если не доживешь до старости и развалишься в молодости кому от этого радость?
Поэтому о старости нужно думать с молодости. Строить новое так, чтоб оно со временем стало памятником. Вот как этот Большой Гульдурсун посреди пустыни.
Глиняные стены, окруженные рвом. Внутри на семи гектарах, поросших травой, пасутся бараны - извлекают свою пищу из истории.
Враги осаждали эту крепость, надеясь сломить ее защитников голодом. И тогда хан осажденной крепости приказал отдать остаток зерна быкам и вывести их из крепости, чтобы враги могли их увидеть. Сидеть голодными и демонстрировать врагам свою сытость, чтоб они убедились, какая у нас хорошая жизнь, - в мирное время - это глупость и преступление, но тогда это была обычная военная хитрость. Увидев сытых, лоснящихся на солнце быков, враги сняли осаду и отступили.
Но тут вмешалась любовь. Дочь хана Гульдурсун, оказывается, полюбила предводителя вражеского войска и, увидев, что он уходит, решила его вернуть. И она сообщила любимому, что быкам отдано последнее зерно, что больше в крепости не осталось ни зернышка.
Враги вернулись, взяли крепость, а Гульдурсун убили, рассудив так: если она предала родного отца, то нас предаст и подавно...
Мы выныриваем из прошлого, и вот уже мы снова на поверхности времен. У настоящего хорошее, надежное название: настоящее, - хотя мы не всегда ощущаем его надежность.
Первая столица Каракалпакии - четыре женщины, вторая - девять женщин. Естественный прирост населения, по которому Каракалпакия занимает первое место в стране.
А вот и еще одна женщина, в честь которой можно что-то назвать. Она в пестром платье, соединившем цвета невесты, жены, матери и даже бабушки, хотя до бабушки ей далеко. Прежде каждая пора в жизни женщины имела у каракалпаков свой цвет: невеста была в голубом, замужняя женщина в синем, с рождением ребенка ей полагается красный цвет, с рождением внука - белый. Теперь эти цвета соединились, и нет никакой разницы между невестой и бабушкой.
Пардагул Розимова не только выглядит молодо, она и в самом деле молодая женщина, хотя стоит во главе семейного экипажа. У нее под началом муж Реимбай, брат Юсупбай, деверь Культабай. Еще у нее под началом шестеро детей, но это уже просто в семье, а не в экипаже.
Экипаж Пардагул - хлопкоуборочное звено, работающее на двух комбайнах. В сутки - до шестнадцати тонн хлопка. Во время войны наш "семейный экипаж" не мог собрать тридцати килограммов - дневной нормы на одного человека, Правда, у нас не было комбайнов и мы не имели главного - опыта.
Сельское хозяйство - это профессия, и далеко не каждый, к примеру, инженер, которого посылают на уборку картофеля, может профессионально убрать картофель. Считать, что сельским хозяйством может заниматься каждый, - значит, относиться с неуважением к людям этого труда. Тут и профессионалы не все работают достаточно профессионально.
У человека два сердца: одно внутри, другое снаружи. Одно маленькое, другое большое. Одно свое, собственное, а другое - сердце людей всей земли. Сердце это и есть земля, и человек может жить лишь до тех пор, пока оно бьется. Все, что мы губим вокруг, мы отрываем от сердца. Нам кажется, от чужого, но на самом деле - от своего...
Хлопковые поля... Земля одета в белое, потому что имеет внуков. Она имеет и правнуков, но это ее нисколько не старит. Земля - современная женщина, а современные бывают только молодыми.
4
По среднеазиатским писателям и ученым можно изучать географию. Бухари, Хорезми, Фергани... Но меня больше интересует Самарканди. Во-первых, он был сатириком. А во-вторых, я ведь еду в Самарканд.
В XII веке ничего не стоило быть сатириком: сколько тогда было недостатков! Их еще и в XVI хватало - свидетель Рабле, и в XVIII (Свифт), и даже в XIX (Гоголь).
Самарканди жил в Самарканде, его любимым городом был Самарканд, и все же он писал о его недостатках. Чем больше любишь, тем больше видишь. Слепо только равнодушие.
Мы въезжаем в Бируни. Прежде он назывался Шаббаз, а еще раньше - Кят. Это был главный город Хорезма.
Бируни в переводе означает Человек из предместья. Почему город назван Человеком? Был когда-то здесь такой человек...
Он жил еще тогда, когда город назывался Кят и был столицей Хорезма. Но человек был не столичным, о чем не стеснялся заявить. И хотя он мог бы по примеру Бухари и Хорезми взять себе имя Кят, но он скромно назвал себя Человеком из предместья.
Кто из предместий, кто из столиц - это решает только история. Главное же, что не человек взял имя города, а город взял имя человека.
В астрономии Бируни на пятьсот лет опередил Коперника, в физике Ньютона - на шестьсот лет, в математике Гаусса - на восемьсот лет... За четыреста пятьдесят лет до Колумба он предсказал существование Америки.
Темы, время которых еще не пришло, в науке называют недиссертабельными. Называют те, которые любят защищаться - именно защищаться, а не наступать. И если в процессе защиты выяснится, что защищают они ложь, они будут настаивать на лжи, чтобы получить на ней кандидатскую, а уже потом, на истине, - докторскую степень.
Живи такие защитники во времена Бируни, они ни за что не признали бы, что Земля вращается вокруг Солнца, пока не защитили бы всех диссертаций о том, что Солнце вращается вокруг Земли.
И, конечно, им непонятен случай со слоном. Султан Махмуд, желая привлечь Бируни на свою сторону, прислал ему слона, груженного всяким добром. А Бируни отправил слона обратно, сказав, что не продаст вечное, непреходящее научное знание за кратковременный мишурный блеск.
Слыхали? Не добиваться, не выпрашивать, не выслуживать наград, а, наоборот, от них отказываться! И зачем противопоставлять вечное знание кратковременному мишурному блеску? Почему бы не соединить вечное с кратковременным?
Очень хочется соединить вечное с кратковременным. Так, чтобы и хорошо жить при жизни, и хорошо жить после смерти, в веках.
Много загадок в биографии Бируни. Представьте себе: по приказу султана Махмуда великого ученого сталкивают с крыши дворца, но доброжелатели успевают подставить ему сетку, устланную одеялами.
Тут непременно кто-нибудь возразит: где он нашел таких доброжелателей? Столкнуть с крыши - это пожалуйста, но чтобы подставить сетку, причем, вопреки воле султана, который один решает, кого сталкивать, а кому сетку подставлять...
В городе Бируни, неподалеку от памятника Бируни, памятник его потомкам. Они жили здесь, на этой земле, а умерли на другой, далеко отсюда. Хоть земля другая, но отечество одно и одна на всех Великая Отечественная.
Странное сочетание имен и фамилий погибших: Казаков Балтабай, Казаков Латибай, Казаков Хайтбай... И еще: Казаков Камал, Казаков Юсуф... Сколько погибло из этих мест одних Казаковых!
Памятник потомкам. Все они погибли молодыми и не успели стать предками. И никогда не станут. Будут всегда ровесниками живущих, их современниками.
Бируни когда-то сказал: "Каждый народ отличился в развитии какой-либо науки или практики". Но отличился - не от другого народа, не подчеркивая свое отличие от другого народа, а внося посильный вклад в общее развитие человечества, в общий прогресс - тот, которому служил еще Бируни. Прогресс очень стар, но, надо надеяться, от старости он не станет регрессом.
5
Я еду в Самарканд. Прямо из Нукуса целая группа летит в Самарканд.
Правда, я, к сожалению, в эту группу не попадаю.
Я попадаю в группу, которая летит в Фергану.
Вокруг долины горы... Как будто здесь природа решила отгородиться от ветров и бурь, от безводных пустынь и голодных степей, от всех своих нерешенных проблем и неурядиц. Только один узкий выход она оставила - в Голодную степь, чтобы еще больше подчеркнуть, какое это райское место.
Пусть только меня не обвинят в беспочвенном оптимизме. Почву для оптимизма при желании (или необходимости) всегда можно найти, нужно только верно установить связь между явлениями и событиями. Если, подлетая к Фергане и увидев пугала у посадочной полосы, вы решите, что они поставлены для отпугивания самолетов, это будет ложная связь, которая может привести к пессимистическим выводам. Пугала у взлетной площадки отпугивают не самолеты, а птиц, чтоб они не мешали бесперебойной работе Аэрофлота.
Точно так же отыщется связь между Самаркандом, куда я лечу, и Ферганой, куда прилетаю.
Фергана - долина Тянь-Шаня, Небесных Гор. Вот откуда ее голубой цвет: она как будто сошла с неба на землю.
Когда-то о ферганских лошадях говорили, что они спустились с неба на землю. Чтобы добыть себе этих лошадей, китайский император Ву-ти воевал с Ферганой пятнадцать лет, потерял триста солдат, но все же добыл десяток скакунов благородной туркменской породы.
Большие средства оправдали маленькую цель. Маленькие цели всегда нуждаются в оправдании.
Великий шелковый путь, соединявший Китай со Средиземноморьем, проходил через много стран, в том числе и через Фергану. По этому караванному пути возили из Китая шелк, а также семена того дерева, которое мы с детства привыкли считать своим и трясти его, как трясут своих: тутовое дерево, именуемое в просторечье шелковицей.
А в обратном направлении по этому пути возили люцерну и виноград, которых Китай еще не знал, а Фергана уже знала. Китайские путешественники писали о жителях Ферганской долины, что они "любят вино так же, как лошади любят люцерну". Все элементы этого образного сравнения китайцы уже вывезли из Ферганы: лошадей, виноград и люцерну.
Одни китайцы прокладывали великие пути, другие отсекали их великими стенами, а император Ши-хуань-ти решил отсечь прошлое, чтобы всемирная история начиналась только с него. Он приказал уничтожить все написанные до него книги, и, как утверждает легенда, четыреста шестьдесят мандаринов бросились в огонь, чтобы предотвратить это ужасное деяние.
Впрочем, некоторые считают, что, приказав уничтожить книги, китайский император хотел лишь избавиться от начетчиков и приучить своих подданных пользоваться собственными мозгами. В этом случае мандарины бросились в огонь, вероятно, от страха, что им придется мыслить самостоятельно, а они не привыкли, они не умели мыслить, хотя и занимали в государстве высокие посты. Так что в огне они искали спасение от ответственности.
Старые города отгораживались один от другого стенами, но это не относится к городам Ферганской долины. Поэтому сейчас, когда не только города, но и целые страны предпочитают не отгораживаться, а, напротив, общаться между собой, ферганские города выглядят вполне современно.
Говорят, люди, которые больше общаются, меньше болеют и дольше живут. Это относится и к городам, и к странам. Но им-то легче: между ними проложены пути сообщения, а человек к человеку должен пробиваться по бездорожью...
Но даже не отгораживаясь стенами от внешнего мира, ферганские города знали цену оружию. В средние века оружие было одним из основных ферганских товаров. Оружием Ферганы воевала вся Средняя Азия и даже Ближний Восток, хотя сама Фергана отдавала предпочтение миру. Но, конечно, трудно сохранить мир, расширяя производство оружия, и Фергана постоянно была в центре междоусобной борьбы.
Не только тому, кто покупает, но и тому, кто продает, нередко приходится расплачиваться. Если ружье висит на стене, оно должно выстрелить - и выстрелит непременно.
Один из правителей Ферганы, Бабур, предпринял несколько походов в Индию и Афганистан и стал основателем династии Великих Моголов. Это было время Шекспира и Навои, Сервантеса и того же Бабура, который был не только завоевателем, но и поэтом, ученым... В нем словно соединились его предки Тимур и Улугбек...
Тимуровец...
Я не сразу соображаю, что это название спортивного лагеря, о котором извещает придорожная надпись, никак не связано с потомками Тимура Бабуром и Улугбеком. Несмотря на свои выдающиеся достоинства, они не были тимуровцами в этом благородном значении слова.
Дети, которых мы называем тимуровцами, давно стали взрослыми, но в историю они вошли своим детством. Такое не часто бывает. Хотя детство замечательная пора, но оно почти никогда не входит в историю...
Я вспоминаю наше путешествие по Красной пустыне.
Была уже ночь, но мне удалось разглядеть бегущего рядом с нашим автобусом верблюжонка. Он следовал инстинкту сопровождения большого животного, и наш автобус был для него большим животным...
Верблюжонок нам доверял, как дети доверяют взрослым, а мы не почувствовали ответственности...
Быть большим, знать, что тебе доверяют, - это очень большая ответственность.
Верблюжонок, да отстань ты от нас! Не стоит тебе на нас полагаться!
Шелковый путь давно кончился, дорога петляет среди гор. Горы огромные, но совершенно голые, словно обритые на мусульманский манер. Они возвышаются, как памятники, лишенные памяти о земле: земля внизу зеленая, живая, а они голые и безжизненные, словно в наказание, что попытались возвыситься над землей.
Где-то здесь похоронен Али, зять Магомета. Магомет по праву пророка раздавал должности святых своим родственникам. Так он пристроил дочь Фатиму, зятя Али, внука Хусейна, двоюродного брата Куссама ибн Аббаса, прославившегося тем, что ухитрился сбежать от врага, неся в руках собственную отрубленную голову.
Зять Али, покровитель канатоходцев, и брат Куссам с отрубленной головой в руках - все это воинство в несколько булгаковском духе - оставило по себе немало мазаров, святых могил, разжигающих страсти паломников. Но каким бы знаменитым и выдающимся ни был человек, он не может оставить больше одной могилы...
Мы стоим у могилы Хамзы, учителя, поэта, драматурга и композитора, создателя первой узбекской оперы, организатора первого театра. Он не спускался к людям, как Магомет, он поднялся к ним в горный кишлак, так что у него с Магометом были противоположные направления. Здесь он был убит темной толпой фанатиков - уже который по счету учитель и поэт...
6
Каменный город, а по-тюркски Ташкент, первоначально был глиняным городом. Каменным он был назван за стойкость его населения, отражавшего набеги многочисленных врагов.
Бывают такие обстоятельства, когда глина становится камнем, как бывают и такие, когда камень рассыпается в прах.
Я в Ташкенте по пути из Ферганы в Самарканд.
Из трех столиц, пострадавших от землетрясения (Алма-Ата - в 1887, Ашхабад - в 1948 и Ташкент - в 1966 годах), больше всего досталось Ташкенту - и разрушения, и возрождения. Он не возрождался, он рождался заново, это в свои-то тысячу лет... Он и сейчас рождается, и рождению его не видно конца...
Ташкент строится. Он уже построен, но все равно строится.
Нам бы с вами так. Мы ведь считаем, что мы построены, некоторые даже давно построены... А нам еще строиться и строиться. А, может быть, даже не строиться, а поднимать целину. Как на целинных землях Каракалпакии...
Ташкент соединил в себе два начала - природы и цивилизации, с некоторым даже преобладанием природы. Это и правильно: природа должна преобладать над цивилизацией, чтобы не быть совершенно задавленной ею. Природа не агрессивна, а цивилизация агрессивна, она стремится все заковать в бетон, превратить землю во взлетную полосу.
На взлетной полосе жить невозможно. Пугала у взлетной полосы предупреждают легкомысленных птиц: здесь, на взлетной полосе, жить невозможно.
Цивилизация может жить только среди природы. Природа - это сук, на котором сидит цивилизация.
На 18-м троллейбусе можно проехать по улице Горького к улице Данко. Неожиданная встреча автора со своим персонажем... А от улицы Писателей совсем несложно добраться до улицы Талант. Утешение для писателей и просто талантов.
Я иду по улице Октябрят...
По сравнению с Москвой здесь все на три часа раньше. Словно у тебя отнимают три часа жизни, когда ты перелетаешь из Москвы в Ташкент. А когда возвращаешься, их отдают.
На востоке время сдается на хранение.
Я иду по улице Октябрят и возвращаюсь в детство, которое сдал на хранение. Давно это было. Тогда не то что нынешних октябрят, но и родителей их на свете не было...
Ташкент военных лет был поменьше, пониже и попроще, он был глиняней и одноэтажней. Он не знал военной разрухи, и разруха, которой он не знал в начале сороковых, пришла к нему в середине шестидесятых. И ему помогали все, как он помогал всем во время войны.
Вот оно, воздавшееся, в его парках, садах, в его архитектуре, соперничающей с архитектурой древнего Самарканда.
Разгребая пласты времени, я раскапываю старый Ташкент. Там все сохранилось, как было тогда, только видеть это можно не глазами, а памятью...
И среди всего этого - один из немногих островков, который можно видеть глазами: дом, в котором я жил. Самый дорогой для меня памятник.
Мы сидим во дворе старого трехэтажного дома по проспекту Навои. Этот двор, этот дом я помню с 1943 года.
Мне было боязно отправляться в прошлое одному, и я взял с собой человека из нашего времени - Ушанги Рижинашвили.
Ушанги - надежный человек. Недавно он спас от смерти одного старика, очень хорошего человека. Этот старик Шакро был таким старым, что в пору помирать, да и обстоятельства в повести складывались так, что ничего другого старику вроде не оставалось. Но Ушанги не дал ему умереть. Он сам сделал его таким хорошим и сам не дал ему умереть. Зачем умирать хорошему человеку?
Мы сидим с Ушанги во дворе моего детства и вспоминаем, что здесь было тогда. Он настолько проникся моим прошлым, что, кажется, тоже вспоминает... Хотя он моложе, мы с ним в разное время были детьми, но он не кажется чужим в моем детстве. И сколько бы мы здесь ни сидели, ему это не надоест, и даже когда я здесь состарюсь, он не даст мне умереть, как не дал старику Шакро. Ушанги человек надежный.
В Ташкенте я ищу одну девочку.
Собственно, уже не девочку: прошло очень много лет.
Она мне нравилась, эта девочка, я хотел ее пригласить в театр, но она отказалась.
В шестом классе мы с ней писали стихи. В нашем классе все писали стихи, такое тогда было время. Мы писали о нашей армии, о том, как она громит врага, а тем временем Сева Гурин из десятого класса ушел добровольцем в армию. Через три месяца он погиб в Литве, по соседству со своей родной Белоруссией. Он был радистом, попал в окружение и вызвал огонь на себя.
Об этом я прочитал через много лет в книге "Ташкентские мальчишки".
7
Егор Казимирович Мейендорф, сто шестьдесят лет назад побывавший в Самарканде, писал, что это чудо не может никогда повториться.
Чудеса и не должны повторяться, иначе какие же они чудеса?
И пусть у каждого человека свой Самарканд, но чудо его именно в том, что он никогда не повторится в другом человеке.
Никогда не повторится...
В Чирчике памятник павшим воинам: летящие вверху журавли, а внизу умирающий, распростерший на камне крылья... И надпись о том, что солдаты не полегли в землю, а превратились в белых журавлей.
Здесь, у памятника, бьет вечный родник. Не вечный огонь, а вечный родник.
Вода добрее огня и больше подходит для жизни.
В Ташкенте фонтаны, водопады воды... И все они - символы жизни. Однако они не могут заменить саму жизнь. Никакие символы не могут заменить жизнь.
Поэтому в Чирчике построена птицефабрика, которая дает его населению по 400 тонн мяса в год - в среднем по три килограмма на человека, включая грудных младенцев, беззубых стариков, а также убежденных вегетарианцев. Это - добавление к основному рациону, сверхплановое питание.
Еще пятьдесят лет назад здесь не было никакого города. Химический комбинат, с которого он начинался, вступил в строй в 1941-м году.
Вступил в строй в 1941-м...
"Чирчик" означает "быстрый, стремительный". Вместе с названием город взял у реки ее стремительность и теперь уже не может остановиться".
Город Чирчик на реке Чирчик... Самая чистая вода в Чирчике и Байкале.
Человечество загадало желание. У него тоже свой Самарканд, в который оно едет, едет и никак не доедет. Все какие-то посторонние заботы, какие-то неотложные дела. Какие-то большие страсти и маленькие слабости.
Тимур перед смертью признался в единственном грехе: в том, что он играл в шахматы. Шахматы - это была его большая страсть, а уничтожение сотен тысяч людей - маленькая слабость.
Прихлебатели Тимура не осуждали его злодеяний. Прихлебатели не осуждают тех, кто у кормила стоит, поскольку оно для них и кормило, и поило.
И даже Самарканд назван по имени Шамара, его завоевателя. Сколько людей строили Самарканд, а имя свое в нем обессмертил завоеватель.
Хотя все понимают: нехорошо быть завоевателем, захватывать то, что тебе не принадлежит. Но кто скажет об этом Шамару? Кто скажет об этом Тимуру? Недаром китайский министр, собираясь сказать правду императору, явился к нему, следуя за собственным гробом...
И все же во все времена находились люди, отличавшие добро от зла даже тогда, когда им это было невыгодно. Здесь, на земле Самарканда, еще за две тысячи лет до Ивана Сусанина пастух Ширак предвосхитил его подвиг. Здесь, на земле Самарканда, в ответ на призыв монгольского хана "опустить крылья перед угнетателями времени" мужественные сарбадоры ответили: "Лучше видеть нам свои головы на виселице, чем умирать от страха!"
Эти слова незримо начертаны на братских могилах в ташкентском Сквере коммунаров. Здесь и саперы, восставшие против царизма в 1912-м году, и солдаты революции, павшие в октябре 1917-го, и члены расстрелянного Туркестанского правительства, и красногвардейцы, погибшие в борьбе с басмачами. Здесь лежит первый президент Узбекистана Юлдаш Ахунбабаев, первый узбекский генерал Сабир Рахимов, ученые Бродский и Каблуков...
На могиле похороненного здесь поэта Хамида Алимджана его слова:
...В желании свободы я буду жить.
Эти слова предполагают вечную жизнь. Потому что вечно желание свободы.
Человечество загадало трудное желание и платит за него лучшими людьми. Но не может человечество отказаться от своего Самарканда.
Уже давно вернулась группа, уехавшая в Самарканд. И другие группы съездили и вернулись...
А я все еду... Еду и еду в Самарканд... Иногда в противоположную сторону, но все-таки в Самарканд...
Когда-нибудь я туда приеду...
1982
В природе много трагического. И жестокого. Недаром Амударью по-арабски называют Джейхун - бешеной рекой. По одной из версий, название Амударья означает то же самое.
Только две реки могут сравниться нравом с Амударьей: Миссисипи "большая река" и Хуанхэ - "река тысячи огорчений".
Если бы огорчения происходили только от рек! Сюда, на берега Амударьи, как раз и присылали людей за огорчениями: Каракалпакия в те давние времена была местом ссылки.
Среднеазиатская Сибирь! Уж на что велика Сибирь, а для огорчений и ее не хватало.
В Нукусе, как раз против нашей гостиницы, памятник Бердаху. Он стоит спиной к Дворцу искусств, а лицом к гостинице, соблюдая законы гостеприимства.
Мыслитель и поэт, он продолжает мыслить даже в камне. У него и в камне умные глаза, каменные, но живые, - в отличие от тех, которые приходится иногда встречать: живых, но каменных.
Вряд ли когда-нибудь Бердах видел такое скопление писателей: больших, которые пока еще считаются маленькими, и маленьких, которые пока что считаются большими. Из двух поэтов при дворе султана Махмуда Газневира Унсури и Фирдоуси - царем поэтов был объявлен первый, а на самом деле оказался второй. И ему пришлось ждать века, чтобы стать царем поэтов без объявления.
Не у всех, однако, есть время ждать. Некоторые спешат все получить при жизни.
3
Большой красный верблюд бежит через пустыню, провожаемый равнодушными взглядами своих рыжих сородичей. Верблюда зовут Икарус, он многоместный и комфортабельный, но рыжих его сородичей современным транспортом не удивишь. Они и не смотрят на дорогу. Зачем им дорога? На ней ничего не растет.
Верблюды едят чинно, степенно, голод в них борется с гордостью: "Разве ж это еда? Не подумайте, что мы едим, это мы так, от нечего делать... Можем и не есть... И даже не пить..."
Черный цвет по-тюркски "кара". Как будто он дан в наказание. На первый взгляд, здесь действительно много черного цвета: Каракум - Черные пески, Каракуль - Черное озеро, Карадала - Черный простор. Но черный - не обязательно плохой. Например, слово "каракалпак" имеет очень хорошее значение.
Впервые каракалпаки упоминаются в русских летописях XII века как "черные клобуки". "Черная шапка" - так переводится на русский язык слово "каракалпак". Поселившись на границе Киевской Руси, каракалпаки защищали ее от половцев.
Так половцы невольно сдружили русских и каракалпаков. В истории многое происходит невольно, несмотря на навязываемый ей произвол.
В Каракалпакии разноцветные названия. Коккуль - Голубое озеро, Коклукуль - Зеленое озеро, Аккала - Белый городок, Кызылкум - Красные пески...
Так же, как черное не обязательно бывает плохим, красное не обязательно бывает хорошим. Красные пески не лучше Черных песков: и то и другое пустыня. А местность Кызылуй, например, названа была в честь красных мундиров царских чиновников. Название красное, а значение черное.
Между тем, красный верблюд все бежит и бежит через Красную пустыню. Вот эта ложбина называется Ложбиной воров. Когда-то здесь бандиты грабили проезжающих. Бандиты могли бы честно разбогатеть, если б перековали свои мечи на орала.
И не только бандиты. Весь мир бы разбогател, если б перековал свои мечи на орала. Но он не перековывает. Не потому, что предпочитает бандитскую жизнь, а потому, что сам себе не верит.
Не верит мир, что он может быть миром.
Саксаул у дороги. Невысокий, но нет никого выше вокруг. Некрасивый, но нет никого красивее вокруг. И ствол у него кривой, а листьев вообще не бывает, но нет никого стройнее и зеленее вокруг.
Потому что живет саксаул в пустыне, где просто-напросто нет никого вокруг. Никаких деревьев нет, кроме саксаула.
Может, он потому такой некрасивый, такой низенький и кривой, что ему не с кем себя сравнивать? Когда сравниваешь себя с другими, хочется быть не хуже других, а когда не с кем себя сравнивать, поневоле начинаешь считать, что ты самый лучший на свете.
Самое лучшее дерево тоже где-то в этих местах: в его дупле размещались больница, чайхана и сельсовет, пока для них не выстроили отдельные помещения.
Бежит красный верблюд через Красную пустыню. И время отступает, мы въезжаем в глубокую старину. В Нукусе мы не видели памятников старины, его памятники пока еще в будущем. Когда-нибудь, лет через триста, гостям будут показывать старинный вокзал (перед нашим приездом построенный), старинный Дворец пионеров (только что открытый). И правнуки нынешних пионеров будут любоваться этими памятниками старины, которые сохранятся, надо надеяться, не в развалинах.
У памятников архитектуры старость - всегда радость, даже если она в развалинах. Но если не доживешь до старости и развалишься в молодости кому от этого радость?
Поэтому о старости нужно думать с молодости. Строить новое так, чтоб оно со временем стало памятником. Вот как этот Большой Гульдурсун посреди пустыни.
Глиняные стены, окруженные рвом. Внутри на семи гектарах, поросших травой, пасутся бараны - извлекают свою пищу из истории.
Враги осаждали эту крепость, надеясь сломить ее защитников голодом. И тогда хан осажденной крепости приказал отдать остаток зерна быкам и вывести их из крепости, чтобы враги могли их увидеть. Сидеть голодными и демонстрировать врагам свою сытость, чтоб они убедились, какая у нас хорошая жизнь, - в мирное время - это глупость и преступление, но тогда это была обычная военная хитрость. Увидев сытых, лоснящихся на солнце быков, враги сняли осаду и отступили.
Но тут вмешалась любовь. Дочь хана Гульдурсун, оказывается, полюбила предводителя вражеского войска и, увидев, что он уходит, решила его вернуть. И она сообщила любимому, что быкам отдано последнее зерно, что больше в крепости не осталось ни зернышка.
Враги вернулись, взяли крепость, а Гульдурсун убили, рассудив так: если она предала родного отца, то нас предаст и подавно...
Мы выныриваем из прошлого, и вот уже мы снова на поверхности времен. У настоящего хорошее, надежное название: настоящее, - хотя мы не всегда ощущаем его надежность.
Первая столица Каракалпакии - четыре женщины, вторая - девять женщин. Естественный прирост населения, по которому Каракалпакия занимает первое место в стране.
А вот и еще одна женщина, в честь которой можно что-то назвать. Она в пестром платье, соединившем цвета невесты, жены, матери и даже бабушки, хотя до бабушки ей далеко. Прежде каждая пора в жизни женщины имела у каракалпаков свой цвет: невеста была в голубом, замужняя женщина в синем, с рождением ребенка ей полагается красный цвет, с рождением внука - белый. Теперь эти цвета соединились, и нет никакой разницы между невестой и бабушкой.
Пардагул Розимова не только выглядит молодо, она и в самом деле молодая женщина, хотя стоит во главе семейного экипажа. У нее под началом муж Реимбай, брат Юсупбай, деверь Культабай. Еще у нее под началом шестеро детей, но это уже просто в семье, а не в экипаже.
Экипаж Пардагул - хлопкоуборочное звено, работающее на двух комбайнах. В сутки - до шестнадцати тонн хлопка. Во время войны наш "семейный экипаж" не мог собрать тридцати килограммов - дневной нормы на одного человека, Правда, у нас не было комбайнов и мы не имели главного - опыта.
Сельское хозяйство - это профессия, и далеко не каждый, к примеру, инженер, которого посылают на уборку картофеля, может профессионально убрать картофель. Считать, что сельским хозяйством может заниматься каждый, - значит, относиться с неуважением к людям этого труда. Тут и профессионалы не все работают достаточно профессионально.
У человека два сердца: одно внутри, другое снаружи. Одно маленькое, другое большое. Одно свое, собственное, а другое - сердце людей всей земли. Сердце это и есть земля, и человек может жить лишь до тех пор, пока оно бьется. Все, что мы губим вокруг, мы отрываем от сердца. Нам кажется, от чужого, но на самом деле - от своего...
Хлопковые поля... Земля одета в белое, потому что имеет внуков. Она имеет и правнуков, но это ее нисколько не старит. Земля - современная женщина, а современные бывают только молодыми.
4
По среднеазиатским писателям и ученым можно изучать географию. Бухари, Хорезми, Фергани... Но меня больше интересует Самарканди. Во-первых, он был сатириком. А во-вторых, я ведь еду в Самарканд.
В XII веке ничего не стоило быть сатириком: сколько тогда было недостатков! Их еще и в XVI хватало - свидетель Рабле, и в XVIII (Свифт), и даже в XIX (Гоголь).
Самарканди жил в Самарканде, его любимым городом был Самарканд, и все же он писал о его недостатках. Чем больше любишь, тем больше видишь. Слепо только равнодушие.
Мы въезжаем в Бируни. Прежде он назывался Шаббаз, а еще раньше - Кят. Это был главный город Хорезма.
Бируни в переводе означает Человек из предместья. Почему город назван Человеком? Был когда-то здесь такой человек...
Он жил еще тогда, когда город назывался Кят и был столицей Хорезма. Но человек был не столичным, о чем не стеснялся заявить. И хотя он мог бы по примеру Бухари и Хорезми взять себе имя Кят, но он скромно назвал себя Человеком из предместья.
Кто из предместий, кто из столиц - это решает только история. Главное же, что не человек взял имя города, а город взял имя человека.
В астрономии Бируни на пятьсот лет опередил Коперника, в физике Ньютона - на шестьсот лет, в математике Гаусса - на восемьсот лет... За четыреста пятьдесят лет до Колумба он предсказал существование Америки.
Темы, время которых еще не пришло, в науке называют недиссертабельными. Называют те, которые любят защищаться - именно защищаться, а не наступать. И если в процессе защиты выяснится, что защищают они ложь, они будут настаивать на лжи, чтобы получить на ней кандидатскую, а уже потом, на истине, - докторскую степень.
Живи такие защитники во времена Бируни, они ни за что не признали бы, что Земля вращается вокруг Солнца, пока не защитили бы всех диссертаций о том, что Солнце вращается вокруг Земли.
И, конечно, им непонятен случай со слоном. Султан Махмуд, желая привлечь Бируни на свою сторону, прислал ему слона, груженного всяким добром. А Бируни отправил слона обратно, сказав, что не продаст вечное, непреходящее научное знание за кратковременный мишурный блеск.
Слыхали? Не добиваться, не выпрашивать, не выслуживать наград, а, наоборот, от них отказываться! И зачем противопоставлять вечное знание кратковременному мишурному блеску? Почему бы не соединить вечное с кратковременным?
Очень хочется соединить вечное с кратковременным. Так, чтобы и хорошо жить при жизни, и хорошо жить после смерти, в веках.
Много загадок в биографии Бируни. Представьте себе: по приказу султана Махмуда великого ученого сталкивают с крыши дворца, но доброжелатели успевают подставить ему сетку, устланную одеялами.
Тут непременно кто-нибудь возразит: где он нашел таких доброжелателей? Столкнуть с крыши - это пожалуйста, но чтобы подставить сетку, причем, вопреки воле султана, который один решает, кого сталкивать, а кому сетку подставлять...
В городе Бируни, неподалеку от памятника Бируни, памятник его потомкам. Они жили здесь, на этой земле, а умерли на другой, далеко отсюда. Хоть земля другая, но отечество одно и одна на всех Великая Отечественная.
Странное сочетание имен и фамилий погибших: Казаков Балтабай, Казаков Латибай, Казаков Хайтбай... И еще: Казаков Камал, Казаков Юсуф... Сколько погибло из этих мест одних Казаковых!
Памятник потомкам. Все они погибли молодыми и не успели стать предками. И никогда не станут. Будут всегда ровесниками живущих, их современниками.
Бируни когда-то сказал: "Каждый народ отличился в развитии какой-либо науки или практики". Но отличился - не от другого народа, не подчеркивая свое отличие от другого народа, а внося посильный вклад в общее развитие человечества, в общий прогресс - тот, которому служил еще Бируни. Прогресс очень стар, но, надо надеяться, от старости он не станет регрессом.
5
Я еду в Самарканд. Прямо из Нукуса целая группа летит в Самарканд.
Правда, я, к сожалению, в эту группу не попадаю.
Я попадаю в группу, которая летит в Фергану.
Вокруг долины горы... Как будто здесь природа решила отгородиться от ветров и бурь, от безводных пустынь и голодных степей, от всех своих нерешенных проблем и неурядиц. Только один узкий выход она оставила - в Голодную степь, чтобы еще больше подчеркнуть, какое это райское место.
Пусть только меня не обвинят в беспочвенном оптимизме. Почву для оптимизма при желании (или необходимости) всегда можно найти, нужно только верно установить связь между явлениями и событиями. Если, подлетая к Фергане и увидев пугала у посадочной полосы, вы решите, что они поставлены для отпугивания самолетов, это будет ложная связь, которая может привести к пессимистическим выводам. Пугала у взлетной площадки отпугивают не самолеты, а птиц, чтоб они не мешали бесперебойной работе Аэрофлота.
Точно так же отыщется связь между Самаркандом, куда я лечу, и Ферганой, куда прилетаю.
Фергана - долина Тянь-Шаня, Небесных Гор. Вот откуда ее голубой цвет: она как будто сошла с неба на землю.
Когда-то о ферганских лошадях говорили, что они спустились с неба на землю. Чтобы добыть себе этих лошадей, китайский император Ву-ти воевал с Ферганой пятнадцать лет, потерял триста солдат, но все же добыл десяток скакунов благородной туркменской породы.
Большие средства оправдали маленькую цель. Маленькие цели всегда нуждаются в оправдании.
Великий шелковый путь, соединявший Китай со Средиземноморьем, проходил через много стран, в том числе и через Фергану. По этому караванному пути возили из Китая шелк, а также семена того дерева, которое мы с детства привыкли считать своим и трясти его, как трясут своих: тутовое дерево, именуемое в просторечье шелковицей.
А в обратном направлении по этому пути возили люцерну и виноград, которых Китай еще не знал, а Фергана уже знала. Китайские путешественники писали о жителях Ферганской долины, что они "любят вино так же, как лошади любят люцерну". Все элементы этого образного сравнения китайцы уже вывезли из Ферганы: лошадей, виноград и люцерну.
Одни китайцы прокладывали великие пути, другие отсекали их великими стенами, а император Ши-хуань-ти решил отсечь прошлое, чтобы всемирная история начиналась только с него. Он приказал уничтожить все написанные до него книги, и, как утверждает легенда, четыреста шестьдесят мандаринов бросились в огонь, чтобы предотвратить это ужасное деяние.
Впрочем, некоторые считают, что, приказав уничтожить книги, китайский император хотел лишь избавиться от начетчиков и приучить своих подданных пользоваться собственными мозгами. В этом случае мандарины бросились в огонь, вероятно, от страха, что им придется мыслить самостоятельно, а они не привыкли, они не умели мыслить, хотя и занимали в государстве высокие посты. Так что в огне они искали спасение от ответственности.
Старые города отгораживались один от другого стенами, но это не относится к городам Ферганской долины. Поэтому сейчас, когда не только города, но и целые страны предпочитают не отгораживаться, а, напротив, общаться между собой, ферганские города выглядят вполне современно.
Говорят, люди, которые больше общаются, меньше болеют и дольше живут. Это относится и к городам, и к странам. Но им-то легче: между ними проложены пути сообщения, а человек к человеку должен пробиваться по бездорожью...
Но даже не отгораживаясь стенами от внешнего мира, ферганские города знали цену оружию. В средние века оружие было одним из основных ферганских товаров. Оружием Ферганы воевала вся Средняя Азия и даже Ближний Восток, хотя сама Фергана отдавала предпочтение миру. Но, конечно, трудно сохранить мир, расширяя производство оружия, и Фергана постоянно была в центре междоусобной борьбы.
Не только тому, кто покупает, но и тому, кто продает, нередко приходится расплачиваться. Если ружье висит на стене, оно должно выстрелить - и выстрелит непременно.
Один из правителей Ферганы, Бабур, предпринял несколько походов в Индию и Афганистан и стал основателем династии Великих Моголов. Это было время Шекспира и Навои, Сервантеса и того же Бабура, который был не только завоевателем, но и поэтом, ученым... В нем словно соединились его предки Тимур и Улугбек...
Тимуровец...
Я не сразу соображаю, что это название спортивного лагеря, о котором извещает придорожная надпись, никак не связано с потомками Тимура Бабуром и Улугбеком. Несмотря на свои выдающиеся достоинства, они не были тимуровцами в этом благородном значении слова.
Дети, которых мы называем тимуровцами, давно стали взрослыми, но в историю они вошли своим детством. Такое не часто бывает. Хотя детство замечательная пора, но оно почти никогда не входит в историю...
Я вспоминаю наше путешествие по Красной пустыне.
Была уже ночь, но мне удалось разглядеть бегущего рядом с нашим автобусом верблюжонка. Он следовал инстинкту сопровождения большого животного, и наш автобус был для него большим животным...
Верблюжонок нам доверял, как дети доверяют взрослым, а мы не почувствовали ответственности...
Быть большим, знать, что тебе доверяют, - это очень большая ответственность.
Верблюжонок, да отстань ты от нас! Не стоит тебе на нас полагаться!
Шелковый путь давно кончился, дорога петляет среди гор. Горы огромные, но совершенно голые, словно обритые на мусульманский манер. Они возвышаются, как памятники, лишенные памяти о земле: земля внизу зеленая, живая, а они голые и безжизненные, словно в наказание, что попытались возвыситься над землей.
Где-то здесь похоронен Али, зять Магомета. Магомет по праву пророка раздавал должности святых своим родственникам. Так он пристроил дочь Фатиму, зятя Али, внука Хусейна, двоюродного брата Куссама ибн Аббаса, прославившегося тем, что ухитрился сбежать от врага, неся в руках собственную отрубленную голову.
Зять Али, покровитель канатоходцев, и брат Куссам с отрубленной головой в руках - все это воинство в несколько булгаковском духе - оставило по себе немало мазаров, святых могил, разжигающих страсти паломников. Но каким бы знаменитым и выдающимся ни был человек, он не может оставить больше одной могилы...
Мы стоим у могилы Хамзы, учителя, поэта, драматурга и композитора, создателя первой узбекской оперы, организатора первого театра. Он не спускался к людям, как Магомет, он поднялся к ним в горный кишлак, так что у него с Магометом были противоположные направления. Здесь он был убит темной толпой фанатиков - уже который по счету учитель и поэт...
6
Каменный город, а по-тюркски Ташкент, первоначально был глиняным городом. Каменным он был назван за стойкость его населения, отражавшего набеги многочисленных врагов.
Бывают такие обстоятельства, когда глина становится камнем, как бывают и такие, когда камень рассыпается в прах.
Я в Ташкенте по пути из Ферганы в Самарканд.
Из трех столиц, пострадавших от землетрясения (Алма-Ата - в 1887, Ашхабад - в 1948 и Ташкент - в 1966 годах), больше всего досталось Ташкенту - и разрушения, и возрождения. Он не возрождался, он рождался заново, это в свои-то тысячу лет... Он и сейчас рождается, и рождению его не видно конца...
Ташкент строится. Он уже построен, но все равно строится.
Нам бы с вами так. Мы ведь считаем, что мы построены, некоторые даже давно построены... А нам еще строиться и строиться. А, может быть, даже не строиться, а поднимать целину. Как на целинных землях Каракалпакии...
Ташкент соединил в себе два начала - природы и цивилизации, с некоторым даже преобладанием природы. Это и правильно: природа должна преобладать над цивилизацией, чтобы не быть совершенно задавленной ею. Природа не агрессивна, а цивилизация агрессивна, она стремится все заковать в бетон, превратить землю во взлетную полосу.
На взлетной полосе жить невозможно. Пугала у взлетной полосы предупреждают легкомысленных птиц: здесь, на взлетной полосе, жить невозможно.
Цивилизация может жить только среди природы. Природа - это сук, на котором сидит цивилизация.
На 18-м троллейбусе можно проехать по улице Горького к улице Данко. Неожиданная встреча автора со своим персонажем... А от улицы Писателей совсем несложно добраться до улицы Талант. Утешение для писателей и просто талантов.
Я иду по улице Октябрят...
По сравнению с Москвой здесь все на три часа раньше. Словно у тебя отнимают три часа жизни, когда ты перелетаешь из Москвы в Ташкент. А когда возвращаешься, их отдают.
На востоке время сдается на хранение.
Я иду по улице Октябрят и возвращаюсь в детство, которое сдал на хранение. Давно это было. Тогда не то что нынешних октябрят, но и родителей их на свете не было...
Ташкент военных лет был поменьше, пониже и попроще, он был глиняней и одноэтажней. Он не знал военной разрухи, и разруха, которой он не знал в начале сороковых, пришла к нему в середине шестидесятых. И ему помогали все, как он помогал всем во время войны.
Вот оно, воздавшееся, в его парках, садах, в его архитектуре, соперничающей с архитектурой древнего Самарканда.
Разгребая пласты времени, я раскапываю старый Ташкент. Там все сохранилось, как было тогда, только видеть это можно не глазами, а памятью...
И среди всего этого - один из немногих островков, который можно видеть глазами: дом, в котором я жил. Самый дорогой для меня памятник.
Мы сидим во дворе старого трехэтажного дома по проспекту Навои. Этот двор, этот дом я помню с 1943 года.
Мне было боязно отправляться в прошлое одному, и я взял с собой человека из нашего времени - Ушанги Рижинашвили.
Ушанги - надежный человек. Недавно он спас от смерти одного старика, очень хорошего человека. Этот старик Шакро был таким старым, что в пору помирать, да и обстоятельства в повести складывались так, что ничего другого старику вроде не оставалось. Но Ушанги не дал ему умереть. Он сам сделал его таким хорошим и сам не дал ему умереть. Зачем умирать хорошему человеку?
Мы сидим с Ушанги во дворе моего детства и вспоминаем, что здесь было тогда. Он настолько проникся моим прошлым, что, кажется, тоже вспоминает... Хотя он моложе, мы с ним в разное время были детьми, но он не кажется чужим в моем детстве. И сколько бы мы здесь ни сидели, ему это не надоест, и даже когда я здесь состарюсь, он не даст мне умереть, как не дал старику Шакро. Ушанги человек надежный.
В Ташкенте я ищу одну девочку.
Собственно, уже не девочку: прошло очень много лет.
Она мне нравилась, эта девочка, я хотел ее пригласить в театр, но она отказалась.
В шестом классе мы с ней писали стихи. В нашем классе все писали стихи, такое тогда было время. Мы писали о нашей армии, о том, как она громит врага, а тем временем Сева Гурин из десятого класса ушел добровольцем в армию. Через три месяца он погиб в Литве, по соседству со своей родной Белоруссией. Он был радистом, попал в окружение и вызвал огонь на себя.
Об этом я прочитал через много лет в книге "Ташкентские мальчишки".
7
Егор Казимирович Мейендорф, сто шестьдесят лет назад побывавший в Самарканде, писал, что это чудо не может никогда повториться.
Чудеса и не должны повторяться, иначе какие же они чудеса?
И пусть у каждого человека свой Самарканд, но чудо его именно в том, что он никогда не повторится в другом человеке.
Никогда не повторится...
В Чирчике памятник павшим воинам: летящие вверху журавли, а внизу умирающий, распростерший на камне крылья... И надпись о том, что солдаты не полегли в землю, а превратились в белых журавлей.
Здесь, у памятника, бьет вечный родник. Не вечный огонь, а вечный родник.
Вода добрее огня и больше подходит для жизни.
В Ташкенте фонтаны, водопады воды... И все они - символы жизни. Однако они не могут заменить саму жизнь. Никакие символы не могут заменить жизнь.
Поэтому в Чирчике построена птицефабрика, которая дает его населению по 400 тонн мяса в год - в среднем по три килограмма на человека, включая грудных младенцев, беззубых стариков, а также убежденных вегетарианцев. Это - добавление к основному рациону, сверхплановое питание.
Еще пятьдесят лет назад здесь не было никакого города. Химический комбинат, с которого он начинался, вступил в строй в 1941-м году.
Вступил в строй в 1941-м...
"Чирчик" означает "быстрый, стремительный". Вместе с названием город взял у реки ее стремительность и теперь уже не может остановиться".
Город Чирчик на реке Чирчик... Самая чистая вода в Чирчике и Байкале.
Человечество загадало желание. У него тоже свой Самарканд, в который оно едет, едет и никак не доедет. Все какие-то посторонние заботы, какие-то неотложные дела. Какие-то большие страсти и маленькие слабости.
Тимур перед смертью признался в единственном грехе: в том, что он играл в шахматы. Шахматы - это была его большая страсть, а уничтожение сотен тысяч людей - маленькая слабость.
Прихлебатели Тимура не осуждали его злодеяний. Прихлебатели не осуждают тех, кто у кормила стоит, поскольку оно для них и кормило, и поило.
И даже Самарканд назван по имени Шамара, его завоевателя. Сколько людей строили Самарканд, а имя свое в нем обессмертил завоеватель.
Хотя все понимают: нехорошо быть завоевателем, захватывать то, что тебе не принадлежит. Но кто скажет об этом Шамару? Кто скажет об этом Тимуру? Недаром китайский министр, собираясь сказать правду императору, явился к нему, следуя за собственным гробом...
И все же во все времена находились люди, отличавшие добро от зла даже тогда, когда им это было невыгодно. Здесь, на земле Самарканда, еще за две тысячи лет до Ивана Сусанина пастух Ширак предвосхитил его подвиг. Здесь, на земле Самарканда, в ответ на призыв монгольского хана "опустить крылья перед угнетателями времени" мужественные сарбадоры ответили: "Лучше видеть нам свои головы на виселице, чем умирать от страха!"
Эти слова незримо начертаны на братских могилах в ташкентском Сквере коммунаров. Здесь и саперы, восставшие против царизма в 1912-м году, и солдаты революции, павшие в октябре 1917-го, и члены расстрелянного Туркестанского правительства, и красногвардейцы, погибшие в борьбе с басмачами. Здесь лежит первый президент Узбекистана Юлдаш Ахунбабаев, первый узбекский генерал Сабир Рахимов, ученые Бродский и Каблуков...
На могиле похороненного здесь поэта Хамида Алимджана его слова:
...В желании свободы я буду жить.
Эти слова предполагают вечную жизнь. Потому что вечно желание свободы.
Человечество загадало трудное желание и платит за него лучшими людьми. Но не может человечество отказаться от своего Самарканда.
Уже давно вернулась группа, уехавшая в Самарканд. И другие группы съездили и вернулись...
А я все еду... Еду и еду в Самарканд... Иногда в противоположную сторону, но все-таки в Самарканд...
Когда-нибудь я туда приеду...
1982