Страница:
Две дамы и возвышающийся над ними хозяйственник удалились в заседательскую, откуда вкусно запахло хорошим кофе. Конвойные, поправив пистолеты и пряча улыбку, отвели нетерпеливого подсудимого по дощатому коридорчику в судебный туалет. (В суде было два туалета: один, куда сейчас вошел профессор, для народа и второй – для народных избранников: судей, секретарей, заседателей, судебных исполнителей.)
Профессор видел в своей жизни не так уж много общественных туалетов. Туалеты институтов, исполкомов, райкомов и иных – омов не вызывали у него особо приятных ощущений, но и ностальгию по домашнему, уютному не будили. Туалеты вокзалов и аэропортов профессор старался избегать. В течении всей своей жизни он стремился стать депутатом именно для того, чтоб пользоваться в командировках комфортными депутатскими ватерклозетами и залами ожидания. Правда, он сам этого не осознавал, он искренне думал, что хочет приносить пользу совмещая научную деятельность с общественной.
Появление платных туалетов сперва его обрадовало, но потом ввергло в скепсис. Он подсчитал средний заработок владельцев туалетов на Белорусском вокзале, где по закону они должны функционировать бесплатно, как в ресторанах или гостиницах, и был потрясен. Дневная прибыль сортирных бизнесменов[34] превышала его, профессора, годичный заработок. А качество этих туалетов почти не улучшилось. Профессор даже написал об этом заметку в «Известия», но ее не опубликовали, так как ни слова не было о коммунистах.
Так что, в проблемах туалетов профессор, как многие геморроеносители, разбирался. но туалет суда потряс его. Только небольшая закалка, полученная им на парашах тюрьмы, спасла Дормидона Исааковича от нервного расстройства.
Я не буду описывать этот туалет. Я даже удержусь от соблазна рассказать о своеобразном отношении российской общественности к отхожим местам. А уж сравнивать наши туалеты с импортными, украшенными цветами, я вообще не хочу. Скажу коротко – сортир, он сортир и есть.
Задыхаясь, оскальзываясь на сером, выщербленном цементе пола, профессор нашарил рукой дверь и вознамерился ее закрыть.
– Не положено! – строго сказал конвойный, решительно воспрепятствовав намерению профессора уединиться.
Профессор проблеял что-то, сплюнул, попытался взгромоздиться на кособокий, весь в трещинах, унитаз, и с удивлением понял, что желудок его успокоился полностью. Ну совсем ничего не хотелось.
Тогда профессор, чтоб как-то оправдать свое поведение в суде, попытался оправиться по-маленькому. Это ему так же не удалось. отчасти потому, что не хотелось, отчасти – из-за внимательных взглядов конвоиров.
Профессор застегнул ширинку и по дурацкой интеллигентной привычке сказал виновато:
– Простите, но я, кажется, расхотел. Вот ведь казус. Вы уж не взыщите меня, старого дурня.
Конвойные посмотрели на профессора внимательно и строго. Видно было, что они борются с противоречивыми желаниями: дать ему по роже или рассмеяться. Внешний вид Гошиного тела настолько не соответствовал произнесенной тираде, что они все же рассмеялись, искренне и добродушно.
– Ну и гонит, сучара, вот наловчился. Учись, Петя, у старших. И они повели профессора обратно в зал.
Публика была очарована. Им давно не приходилось видеть такого забавного подсудимого. После очередного заседания старушки по беспроволочному телеграфу разнесли информацию о неординарности заседания, и зал быстро заполнился разномастным, бездельным народом.
Судьи приосанились. Не так уж часто банальный процесс о банальном наезде банального уголовника на человека поднимался в глазах аудитории до уровня суперпроцессов о мошенничестве в особо крупных размерах или изнасиловании извращенными методами с последующими тяжкими последствиями.
Председательствующая дама достала блестящую пудреницу и припудрила усики на верхней губе. Длинный начальник АХО (административно-хозяйственной части) поправил галстук и вытер ладони носовым платком. Хозяйка кулинарии извлекла маленький флакончик с духами, гордо взглянула на соседку и надушила себя между пухлыми грудями. На это вызывающее действие младшей по чину судья ответила целым рядом разнообразных движений, но духов не нашла и ограничилась тем, что вновь порадовала присутствующих зрелищем своей пудреницы и попудрила на сей раз кончик крупного и потного носа.
Профессор на пополнение в зале никак не отреагировал. Он, похоже, даже и не заметил прибавления зрителей. Но в зал он поглядывала. Его внимание тревожила дородная женщина, постоянно смотревшая в его сторону. Когда их взгляды пересекались, женщина качала головой, подмигивал, пыталась кокетливо улыбаться. Когда он последний раз смотрел на нее, женщина делала рукой жест, будто что-то клала в ящик стола. Этот жест постоянно крутился в сознании профессора.
Профессор вновь, украдкой, взглянул в ее сторону. И женщина, сморщившись от негодования, что ее не понимают, вновь сделала упомянутый жест.
Чисто механически Дормидон Исаакович посмотрел вниз, под ограждение небольшого возвышение, на котором и стояла гладкая от тысяч задниц скамья подсудимых. Он взглянул вниз и увидел сложенный кусок бумаги, на манер тех, какими обменивался он сам с девчонками в седьмом классе на уроках.
Профессор проявил море изобретательности. Он закашлялся, полез за платком, уронил его, извинился, нагнулся, поднял платок вместе с бумажкой и стал напряженно думать, как эту записку прочитать? Воспоминания школьных идиллий помогли ему решить и эту проблему. Он независимо расправил бумажку среди тетради, в которой ему разрешили делать записи по ходу заседания, и впился в нее глазами.
«Люблю! Цалую один милион рас! Буду ждать столет! Жду ответа как соловей лета! Твоя Фрося!!» – было написано там корявыми буквами и с ужасными орфографическими ошибками.
Никогда еще к профессору не обращались с такой искренностью и прямотой. Даже записка Иришки-ябеды, полученная им в незабываемое время седьмого класса, записка, в которой Иришка приглашала его на каток, присовокупив, что он симпатичный мальчик, не могла идти ни в какое сравнение с этим обнаженным криком души некой Фроси.
Профессор посмотрел в ее сторону и кивнул головой: «прочел, мол, спасибо».
Фрося расцвела и послала ему воздушный поцелуй. Бдительная судья усекла непорядок среди зрителей и сделала замечание:
– Очищу зал судебного заседания и оштрафую. С подсудимым запрещено переговариваться.
На Фросю стаей змееящуров набросились бабки и прочие отдыхающие. Фрося сникла.
Профессор сделал над собой усилие и переключил внимание на скороговорку судьи. И вовремя!
– Исходя из вышеизложенного, – бубнила судья, – обвинение в части наезда ввиду неосторожности, а равно – нарушений правил дорожного движения, представляется несостоятельным. Измерение тормозного пути, показания очевидцев происшествия, данные экспертизы, произведенной представителями государственной автоинспекции свидетельствуют о том, что наезд произошел по вине пострадавшего, вышедшего на дорожную полосу на красный свет светофора для пешеходов. Водитель, проезжая перекресток, начал экстренное торможение, которое при допустимой скорости, которую он успел развить, (порядка 30 км в час), протекало до момента наезда на пешехода, коим и оказался гражданин Брикман Д. И.
Из дальнейшего бормотания профессор узнал, что обвинение остается в силе в фактах угона (хищения) транспортного средства (самосвала) и управления дорожно-транспортным средством (искомым самосвалом) в нетрезвом состоянии (см. документ № 7 судмедэкспертизы).
Профессор вздохнул облегченно. Он знал, что простой советский народный суд отыщет истину даже в навозной куче. Оставались, конечно, сложности пребывания в миру в здоровом, но неэстетичном, облике Гоши. Но это уже были мелкие проблемы. Особенно, если их сравнивать с предполагаемым, более чем десятилетним, сроком.
Бедный профессор. Очарованный судебными коллизиями, он совсем забыл, что чай, сигареты и прочие льготы были предоставлены ему следователем отнюдь не даром.
Рассеянно ставя росписи на протоколах, записывая под диктовку следователя «явки с повинной», Дормидон Исаакович обвинил себя во многих грехах, из которых «кража личного имущества путем проникновение в квартиру пострадавшего через окно с применением технических средств» были самыми мягкими.
Теперь предстояла расплата. И совершенно напрасно Дормидон Исаакович подмигивает очаровательной искусительнице Фросе в седьмом ряду, прикидывает сексуальные возможности Гошиного тела. Он сейчас напоминает мне подсудимого из анекдота, который, выйдя с суда, спросил сотоварищей по несчастью:
– Ну, как?
– Пять лет, – ответил один.
– Семь лет, – сказал другой. А у тебя?
– А у меня – вышка. Теперь вас охранять буду.
Но уже вечер. Перерыв до завтра. Все будет завтра: и полный зал, как на концерте Аллы Пугачевой, и обещающие улыбки из седьмого ряда милой Феклы, бывшей любовницы грубого Гоши, и справедливый народный суд, и, не менее справедливый, приговор.
– Почему вы проставили на квитанции о получении штрафа дату понедельника? – спросил ГАИшника шофер в пятницу.
– Не хочется омрачать вам выходные дни, – ответил ГАИшник. Потом посуровел и добавил: – Я не ГАИшник, я – ГБДДешник.
Поэтому последуем его примеру, не будем омрачать профессору сегодняшний вечер. Пусть он сядет себе спокойно в «воронок», выйдет из него в тюремном дворе, пройдет по гулким коридорам следственного изолятора, держа руки за спиной, остановится перед родной камерой, встав лицом к стене, прислушается к лязгу ключей и засовов, войдет в ее смачное тепло, услышит вопросы, возьмет в руки огромную кружку с чифиром…
А потом, переполненный едой и советами, ляжет он на тощий тюремный матрасик, прислушается к разнокалиберному и разнозвучному пуканию и рыганию, задремлет тихонечко, сон какой-никакой увидит из прошлой жизни.
Не будем ему мешать. Спи спокойно, дорогой товарищ Дормидон Исаакович.
33. Лирическое отступление
Лирические отступления о Руси, связывают вместе темы дороги, русского народа. Тема дороги – вторая тема в «мертвых душах», связанная с проблематикой Родины. Дорога – образ, организующий весь сюжет, и себя Гоголь видит в лирических отступлениях как человека пути: «Прежде, давно, в лета моей юности… мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту… Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно; мне не смешно… и безучастное молчание хранит мои недвижные уста. О моя юность! О моя совесть!» Н. В. Гоголь много размышлял о судьбе России, каждая строчка пропитана любовью к стране, глубокими переживаниями. «Не так ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несется?.. Русь, куда же несешься ты, дай ответ. Не дает ответа!» В образе тройки воплотилась вся Россия, и на вопрос «Куда ж ты несешься?» – не дает ответа, к сожалению и сам писатель не знает, куда она приедет, если править ей будут люди, подобные Чичикову, Манилову, Плюшкину.
Я поставил точку и откинулся на спинку стула. Так, похоже последнее сочинение добил. Добил… дебил… пробил… забил… Теперь можно с чистой душой перейти к запискам о последнем пришествии Ыдыки Бе на нашу грешную Землю. Я нажал сохранение, убрал текст и открыл новый файл.
Дорогой читатель. Не взыщи за одно небольшое отступление. Оно, правда, не совсем лирическое, но все же… отступление. Я просто хочу предупредить, что реализм имеет свои жесткие законы, поэтому многострадальному Брикману выспаться не удастся. Вот, если б я выдумывал, фантазировал, тогда все было бы hеppi еnd. Но реализм, а в особенности, – социалистический реализм, имеет тенденции описывать действительность предельно правдиво.
Вспомните, например, известного представителя этого литературного течения Корнея Чуковского. Вспомните его социалистическую Муху, которая нарушила закон о возврате Государству найденных, но не принадлежащих ей ценностей. Нарушив этот закон, Муха имела глупость сходить на базар, где приобрела самовар. Мало того, она, вдобавок, набралась наглости и пригласила «обмывать» это противоправное приобретение своих близких и знакомых. И к чему это привело? Представитель темных, преступных сил, некто Паук, сразу воспользовался ситуацией и попытался вовлечь Муху в сети уголовных структур. Только благодаря бдительности правоохранительных органов в лице сотрудника этих органов, товарища Комара с фонариком китайского производства, Муха была спасена и, признав вину, вернулась в круг законопослушных граждан, получив срок условно. Вот вам грустная, со счастливым и поучительным концом история, преисполненная истинной, марксистско-ленинской правды, подкрепленной диалектическим материализмом!
Правда, нынче этот марксизм не катит. Но и от свободного рынка плюс дерьмократия тошнит уже. С одной стороны тухлый марксизм, с другой – злобный капитализм. А ты посередке, как между Сциллой и Харибдой.
Я маленькая девочка, я в школу не хожу. Купите мне сандалики, я замуж выхожу. Знаете, каковы расценки трассовых шлюх по Смоленской дороге? Ближе к Москве в пределах 30-40 долларов, в 200 км от Москвы – $10-15. Например, вблизи Вязьмы девушки на шоссе снимаются, порой, просто за еду и выпивку, не отказываются от поношенной одежды.
К чему бы все это? Отступление-то имеется, но где лирика?
«… Русь, куда же несешься ты, дай ответ. Не дает ответа!»
Так и с Дормидоном Исааковичем. Он тоже столкнулся с вещественными проявлениями марксистской теории на практике. Из своих розовых сновидений он был возвращен в действительность бытия сильным зудом в некоторых частях тела. Он почесался, просыпаясь, проснулся, наконец, взглянул…
«… Русь, куда же несешься ты, дай ответ. Не дает ответа!»
34. История господина Брикмана (Калининградский СИЗО, Клопы)
Дормидон Исаакович почесался, просыпаясь, проснулся, наконец, взглянул, пытаясь обнаружить причину зуда.
Руки до предплечья и весь левый бок были покрыты розовой сыпью. Профессор еще почесался и посмотрел на стену, у которой спал. По стене ползали какие-то коричневые букашки. Логично связав их появление с сыпью, что лишний раз говорит о мощном аналитическим разуме доктора наук, он взял одну букашку в щепоть и начал ее разглядывать. Сознание порылось в архивах памяти и извлекло студенческое воспоминание о клопах.
На втором курсе, будучи в колхозе по поводу уборки картофеля, студенту Брикману довелось столкнуться с этими мерзкими насекомыми. Что они тогда ни делали, пытаясь выкурить клопов из избы, предоставленной их курсу для ночлега. Брикман, уже тогда отличавшийся острым умом, взял свою кровать, перенес ее в центр хаты, поместил металлические ножки в банки из-под тушенки, предварительно налив в эти банки керосин. Он полагал, что клопы никак не смогу залезть к нему на кровать, не угодив при этих неправедных попытках в керосин. Но клопы оказались умней будущего профессора. Они проползли по потолку, сконцентрировали свое войско прямо над кроватью и начали прыгать, на манер воздушных парашютистов-десантников, на студента Брикмана.
Тогда весь курс вышел на улицу, оставив на горячей плите мощное химическое оружие – сковородку с ДДТ. Ядовитый дым пополз из хаты, вызвав оживление у всей деревни. К моменту приезда пожарной машины клопы и любая другая живность на оккупированной территории должны были быть уничтожены. Но студенты забыли про социалистический реализм. Плоды этого реализма всегда горькие. Проветрив хату, они убедились, что из-за тошнотворного запаха спать там все равно нельзя. Клопы же были живы. Они выглядывали из щелей, поводили усиками, щелкали крошечными жвалами и плотоядно смотрели на обескураженного Брикмана с товарищами.
Вспомнив все это, Дормидон Исаакович вскочил с кровати и начал раздраженно ходить по камере. Он понимал, что заснуть больше не сможет.
– Бармалей, – окликнул его хриплый баритон с кровати у параши. – Перепихнуться не желаешь? Моя тухлая вена к твоим услугам.
Это взывал к любви камерный петух (гомосексуалист) по имени Валя. Валя был мужичком средних лет с кривоватыми жилистыми ногами и безбородым личиком кастрата. Он выполнял в камере всю грязную работу, имел персональную миску с кружкой, дабы не осквернять своим нечистым ртом посуду законных жителей камеры, всем старался угодить и по совместительству выполнял для изголодавшихся роль дамы.
– Бармалейчик, миленький, – сказал Валя. – Ты мне очень нравишься. Хочешь, я в уста возьму?
Валя, вдобавок, был ужасно религиозным и часто в своей речи употреблял церковнославянские выражения.
Профессор хотел брезгливо отбрить гнусного минетчика, но с ужасным удивлением ощутил возбуждение плоти. Мерзкое тело Гоши реагировало согласно старым тюремным привычкам. Динамический стереотип намертво отпечатался в спинном мозге этого тела и теперь властно подавлял сознание. «Все равно поспать не удастся – шептал спинной мозг. – Чем с клопами воевать, побарахтайся с Валюшей, когда еще бабу увидишь…».
Профессор мощным усилием воли стряхнул кошмар неуместного желания. Он заставил себя вспомнить пухлое лицо желанной Фроси из зала суда. Фрося измены бы не простила.
«Она не узнает,» – прошептал спинной мозг.
«Нет!» – сказал профессор сам себе. И упал на легавый шнифт, что в переводе со сленга зеков и депутатов означает – постучал в камерную дверь, вызывая надзирателя.
35. Одна из кульминаций данного повествования
Дверь открылась сама. Я подумал было, что соседка пользуется своими ведьмическим способностями, но это была не она. Это были три однотипных мужика с бесцветными лицами, в черных блестящих туфлях, однобортных костюмах, галстуках и белых рубашках. Я именно так их увидел: сперва – обувь, потом пиджаки, галстуки и лица.
– Уважаю Владимира Владимировича! – встало на вытяжку мое подсознание.
А тело прищелкнуло каблуками и отдало честь.
– К пустой голове руку не прикладывают, – сказал первый бесцветный в галстуке с серыми полосками.
– Знает кошка, чье сало съело, – сказал второй в галстуке без полосок.
– Ну, ну, – сказал третий и поправил галстук с дымчатым оттенком.
– Кошке, в смысле – кота, дома нет, – отрапортовал я.
– Ничего, придет, – сказал первый.
Второй и третий ничего не сказали, а синхронно выдвинулись вперед, свернули мне руки и впихнули мое тело в комнату. Я отчаянно попытался пошарить у них в мозгах. Нашарил должностные инструкции, субординацию, привилегии, тренировки, ответственность, подчинение, уверенность… – сплошные неодушевленные существительные разного рода, способные выполнять функции прилагательных.
Это были умелые ребята. Я и глазом не успел моргнуть, как оказался намертво привязанным к стулу. Они же ходили неспешно по квартире, посматривали, трогали, проверяли. Потом ушли на кухню. Хлопнула дверца холодильника. Чувствовалось, что мои запасы икры произвели на них хорошее впечатление.
– Хлеба бы еще с маслом, – сказал один.
– Попробуй, как я, с лимончиком, – сказал второй.
– Давненько не ели икорку столовыми ложками, – сказал третий.
– Обормоты, – сказал я, – эта икра для меня вместо валюты.
– Красная или черная? – спросили из кухни.
– Черная вместо долларов, – ответил я, – а красная – дойч марки.
– Хлеб надо в доме иметь, – ответили мне.
– И масло, – добавил первый.
Они помолчали, чавкая, а потом добавли чуть ли не хором:
– Будешь болтать, рот заклеем.
Все, что оставалось мне в такой ситуации – подумать. У меня, как у человека далеко не смелого, в минуту опасности процесс мышления всегда шел активно. Поэтому я вздохнул, прикрыл глаза и приступил к этому процессу.
Мне было известно, что Ыдыки умели материализовывать свои и чужие желания. Эволюция там шла странно. Если на Земле эволюционные процессы стимулировались желаниями иметь то, что есть у соседа, и ленью, то Ыдыкам желать было незачем. Наоборот, желать им было вредно и опасно. В результате все те, кто желал дурное ближним, этих ближних уничтожали до тех пор, пока не осознали, что могут остаться в одиночестве. Сохранившаяся немногочисленная популяция генетически была запрограммирована на доброту. Но и доброта у неумелых желателей могла стать бессознательным оружием. Например, один Ыдыка, проходя мимо дома соседа, услышал стоны. Подумав, что сосед недомогает, он пожелал тому избавится от страданий, вызывающих стоны. Бедный сосед был «осчастливлен» этим добрым желанием в момент близкого сексуального экстаза и надолго лишился оснований для стонов[37].
Тут, просто необходимо помнить, что всеобъемлющий разум Ыдык, способный воспринимать мысли и чувства любых существ вселенной, природа предусмотрительно снабдила ограничением. Друг друга они не могли телепатировать. Поэтому они сохранили несколько видов речи для общения: звуковой, мимический, символический и тактильный…
Тут я осознал, что удаляюсь в своих рассуждениях от цели их. Мне надо было найти в Ыдыке Бе нечто, что помогло бы спастись от беды. Я еще крепче зажмурился и начал снова.
Отбор шел жестко, материальные чувства постепенно сменялись умственными. Ыдыки на практике осуществляли теорию о торжестве чистого разума. Они избавлялись от тел, вызывающих вещественные желания, но перейти в облик энергетического сгустка они могли только после первой смерти. Да и не любили Ыдыки постоянно быть бестелесными. Зато уж тела они изобретали себя разнообразные. Ыдыка Бе, например, любил строить себе бесформенную тушу, напоминающую земного гиппопотама и месяцами нежиться в грязи.
Разтроение было болезнью, во время которой Ыдыки частично теряли контроль над чувствами. Правильней, даже, сказать, когда они вновь их обретали, так как для расы в целом чувства давно превратились в нечто рудиментарное. Вроде хвоста у человека. Полностью патогенез этой болезни землянам непонятен, ясны только некоторые симптомы. Ыдыка Бе, например, в период заболевания носил в себе три личности: сознание своего первобытного пращура, сознание ребенка и сознание самого себя, зрелого Ыдыки при солидной должности. И все эти личности действовали совершенно асинхронно.
Вот, вот, озарило меня. Надо обратиться к Ыдыке первобытному или к Ыдыке ребенку. Но тут от меня ничего не зависит, это как игра в три листика. А мне никогда не везло в азартных играх. Фортуна предпочитала не поворачиваться ко мне лицом, памятуя, что сексуальная ориентация у меня нормальная, она ничем не рисковала.
Я попытался установить телепатическую связь с котом, но тщетно. Тогда я направил неслышный призыв к соседке. Но ее не было дома, а попытка отыскать ее сознание среди многомиллионного города не удалась, слишком мало было у меня опыта в использовании сверхчувственного поиска.
На кухне зафырчал чайник. Конечно, после солененького всегда тянет на воду. Чай у меня был еще тот, соседкин. Выпьют и лимон доедят, гады, подумал я. Хотел выругаться, но вспомнил про заклеивание рта и не стал издавать звуки. Стал просто ждать. Должно же это кульминационное действо получить какое-нибудь развитие.
36. История господина Брикмана (Калининград – Красноярск, Этап)
Профессор видел в своей жизни не так уж много общественных туалетов. Туалеты институтов, исполкомов, райкомов и иных – омов не вызывали у него особо приятных ощущений, но и ностальгию по домашнему, уютному не будили. Туалеты вокзалов и аэропортов профессор старался избегать. В течении всей своей жизни он стремился стать депутатом именно для того, чтоб пользоваться в командировках комфортными депутатскими ватерклозетами и залами ожидания. Правда, он сам этого не осознавал, он искренне думал, что хочет приносить пользу совмещая научную деятельность с общественной.
Появление платных туалетов сперва его обрадовало, но потом ввергло в скепсис. Он подсчитал средний заработок владельцев туалетов на Белорусском вокзале, где по закону они должны функционировать бесплатно, как в ресторанах или гостиницах, и был потрясен. Дневная прибыль сортирных бизнесменов[34] превышала его, профессора, годичный заработок. А качество этих туалетов почти не улучшилось. Профессор даже написал об этом заметку в «Известия», но ее не опубликовали, так как ни слова не было о коммунистах.
Так что, в проблемах туалетов профессор, как многие геморроеносители, разбирался. но туалет суда потряс его. Только небольшая закалка, полученная им на парашах тюрьмы, спасла Дормидона Исааковича от нервного расстройства.
Я не буду описывать этот туалет. Я даже удержусь от соблазна рассказать о своеобразном отношении российской общественности к отхожим местам. А уж сравнивать наши туалеты с импортными, украшенными цветами, я вообще не хочу. Скажу коротко – сортир, он сортир и есть.
Задыхаясь, оскальзываясь на сером, выщербленном цементе пола, профессор нашарил рукой дверь и вознамерился ее закрыть.
– Не положено! – строго сказал конвойный, решительно воспрепятствовав намерению профессора уединиться.
Профессор проблеял что-то, сплюнул, попытался взгромоздиться на кособокий, весь в трещинах, унитаз, и с удивлением понял, что желудок его успокоился полностью. Ну совсем ничего не хотелось.
Тогда профессор, чтоб как-то оправдать свое поведение в суде, попытался оправиться по-маленькому. Это ему так же не удалось. отчасти потому, что не хотелось, отчасти – из-за внимательных взглядов конвоиров.
Профессор застегнул ширинку и по дурацкой интеллигентной привычке сказал виновато:
– Простите, но я, кажется, расхотел. Вот ведь казус. Вы уж не взыщите меня, старого дурня.
Конвойные посмотрели на профессора внимательно и строго. Видно было, что они борются с противоречивыми желаниями: дать ему по роже или рассмеяться. Внешний вид Гошиного тела настолько не соответствовал произнесенной тираде, что они все же рассмеялись, искренне и добродушно.
– Ну и гонит, сучара, вот наловчился. Учись, Петя, у старших. И они повели профессора обратно в зал.
***
Суд шел себе и шел. Катился по наезженной колее. Робкие попытки профессора объяснить, что он – не Гоша, что он – профессор Брикман Д. И. и может это доказать, демонстрируя знания, Гоше недоступные, успеха не имели. Единственное, чего добился профессор, так это еще одного штрафа за развязное поведение в общественном месте.Публика была очарована. Им давно не приходилось видеть такого забавного подсудимого. После очередного заседания старушки по беспроволочному телеграфу разнесли информацию о неординарности заседания, и зал быстро заполнился разномастным, бездельным народом.
Судьи приосанились. Не так уж часто банальный процесс о банальном наезде банального уголовника на человека поднимался в глазах аудитории до уровня суперпроцессов о мошенничестве в особо крупных размерах или изнасиловании извращенными методами с последующими тяжкими последствиями.
Председательствующая дама достала блестящую пудреницу и припудрила усики на верхней губе. Длинный начальник АХО (административно-хозяйственной части) поправил галстук и вытер ладони носовым платком. Хозяйка кулинарии извлекла маленький флакончик с духами, гордо взглянула на соседку и надушила себя между пухлыми грудями. На это вызывающее действие младшей по чину судья ответила целым рядом разнообразных движений, но духов не нашла и ограничилась тем, что вновь порадовала присутствующих зрелищем своей пудреницы и попудрила на сей раз кончик крупного и потного носа.
Профессор на пополнение в зале никак не отреагировал. Он, похоже, даже и не заметил прибавления зрителей. Но в зал он поглядывала. Его внимание тревожила дородная женщина, постоянно смотревшая в его сторону. Когда их взгляды пересекались, женщина качала головой, подмигивал, пыталась кокетливо улыбаться. Когда он последний раз смотрел на нее, женщина делала рукой жест, будто что-то клала в ящик стола. Этот жест постоянно крутился в сознании профессора.
Профессор вновь, украдкой, взглянул в ее сторону. И женщина, сморщившись от негодования, что ее не понимают, вновь сделала упомянутый жест.
Чисто механически Дормидон Исаакович посмотрел вниз, под ограждение небольшого возвышение, на котором и стояла гладкая от тысяч задниц скамья подсудимых. Он взглянул вниз и увидел сложенный кусок бумаги, на манер тех, какими обменивался он сам с девчонками в седьмом классе на уроках.
Профессор проявил море изобретательности. Он закашлялся, полез за платком, уронил его, извинился, нагнулся, поднял платок вместе с бумажкой и стал напряженно думать, как эту записку прочитать? Воспоминания школьных идиллий помогли ему решить и эту проблему. Он независимо расправил бумажку среди тетради, в которой ему разрешили делать записи по ходу заседания, и впился в нее глазами.
«Люблю! Цалую один милион рас! Буду ждать столет! Жду ответа как соловей лета! Твоя Фрося!!» – было написано там корявыми буквами и с ужасными орфографическими ошибками.
Никогда еще к профессору не обращались с такой искренностью и прямотой. Даже записка Иришки-ябеды, полученная им в незабываемое время седьмого класса, записка, в которой Иришка приглашала его на каток, присовокупив, что он симпатичный мальчик, не могла идти ни в какое сравнение с этим обнаженным криком души некой Фроси.
Профессор посмотрел в ее сторону и кивнул головой: «прочел, мол, спасибо».
Фрося расцвела и послала ему воздушный поцелуй. Бдительная судья усекла непорядок среди зрителей и сделала замечание:
– Очищу зал судебного заседания и оштрафую. С подсудимым запрещено переговариваться.
На Фросю стаей змееящуров набросились бабки и прочие отдыхающие. Фрося сникла.
Профессор сделал над собой усилие и переключил внимание на скороговорку судьи. И вовремя!
– Исходя из вышеизложенного, – бубнила судья, – обвинение в части наезда ввиду неосторожности, а равно – нарушений правил дорожного движения, представляется несостоятельным. Измерение тормозного пути, показания очевидцев происшествия, данные экспертизы, произведенной представителями государственной автоинспекции свидетельствуют о том, что наезд произошел по вине пострадавшего, вышедшего на дорожную полосу на красный свет светофора для пешеходов. Водитель, проезжая перекресток, начал экстренное торможение, которое при допустимой скорости, которую он успел развить, (порядка 30 км в час), протекало до момента наезда на пешехода, коим и оказался гражданин Брикман Д. И.
Из дальнейшего бормотания профессор узнал, что обвинение остается в силе в фактах угона (хищения) транспортного средства (самосвала) и управления дорожно-транспортным средством (искомым самосвалом) в нетрезвом состоянии (см. документ № 7 судмедэкспертизы).
Профессор вздохнул облегченно. Он знал, что простой советский народный суд отыщет истину даже в навозной куче. Оставались, конечно, сложности пребывания в миру в здоровом, но неэстетичном, облике Гоши. Но это уже были мелкие проблемы. Особенно, если их сравнивать с предполагаемым, более чем десятилетним, сроком.
Бедный профессор. Очарованный судебными коллизиями, он совсем забыл, что чай, сигареты и прочие льготы были предоставлены ему следователем отнюдь не даром.
Рассеянно ставя росписи на протоколах, записывая под диктовку следователя «явки с повинной», Дормидон Исаакович обвинил себя во многих грехах, из которых «кража личного имущества путем проникновение в квартиру пострадавшего через окно с применением технических средств» были самыми мягкими.
Теперь предстояла расплата. И совершенно напрасно Дормидон Исаакович подмигивает очаровательной искусительнице Фросе в седьмом ряду, прикидывает сексуальные возможности Гошиного тела. Он сейчас напоминает мне подсудимого из анекдота, который, выйдя с суда, спросил сотоварищей по несчастью:
– Ну, как?
– Пять лет, – ответил один.
– Семь лет, – сказал другой. А у тебя?
– А у меня – вышка. Теперь вас охранять буду.
Но уже вечер. Перерыв до завтра. Все будет завтра: и полный зал, как на концерте Аллы Пугачевой, и обещающие улыбки из седьмого ряда милой Феклы, бывшей любовницы грубого Гоши, и справедливый народный суд, и, не менее справедливый, приговор.
– Почему вы проставили на квитанции о получении штрафа дату понедельника? – спросил ГАИшника шофер в пятницу.
– Не хочется омрачать вам выходные дни, – ответил ГАИшник. Потом посуровел и добавил: – Я не ГАИшник, я – ГБДДешник.
Поэтому последуем его примеру, не будем омрачать профессору сегодняшний вечер. Пусть он сядет себе спокойно в «воронок», выйдет из него в тюремном дворе, пройдет по гулким коридорам следственного изолятора, держа руки за спиной, остановится перед родной камерой, встав лицом к стене, прислушается к лязгу ключей и засовов, войдет в ее смачное тепло, услышит вопросы, возьмет в руки огромную кружку с чифиром…
А потом, переполненный едой и советами, ляжет он на тощий тюремный матрасик, прислушается к разнокалиберному и разнозвучному пуканию и рыганию, задремлет тихонечко, сон какой-никакой увидит из прошлой жизни.
Не будем ему мешать. Спи спокойно, дорогой товарищ Дормидон Исаакович.
33. Лирическое отступление
Лирическое отступление – форма авторской речи, отвлекающееся от сюжетного описания событий для их комментирования и оценки или по иным поводам, прямо не связанным с действием произведения.
Литературный энциклопедический словарь
Лирические отступления о Руси, связывают вместе темы дороги, русского народа. Тема дороги – вторая тема в «мертвых душах», связанная с проблематикой Родины. Дорога – образ, организующий весь сюжет, и себя Гоголь видит в лирических отступлениях как человека пути: «Прежде, давно, в лета моей юности… мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту… Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно; мне не смешно… и безучастное молчание хранит мои недвижные уста. О моя юность! О моя совесть!» Н. В. Гоголь много размышлял о судьбе России, каждая строчка пропитана любовью к стране, глубокими переживаниями. «Не так ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несется?.. Русь, куда же несешься ты, дай ответ. Не дает ответа!» В образе тройки воплотилась вся Россия, и на вопрос «Куда ж ты несешься?» – не дает ответа, к сожалению и сам писатель не знает, куда она приедет, если править ей будут люди, подобные Чичикову, Манилову, Плюшкину.
Я поставил точку и откинулся на спинку стула. Так, похоже последнее сочинение добил. Добил… дебил… пробил… забил… Теперь можно с чистой душой перейти к запискам о последнем пришествии Ыдыки Бе на нашу грешную Землю. Я нажал сохранение, убрал текст и открыл новый файл.
Дорогой читатель. Не взыщи за одно небольшое отступление. Оно, правда, не совсем лирическое, но все же… отступление. Я просто хочу предупредить, что реализм имеет свои жесткие законы, поэтому многострадальному Брикману выспаться не удастся. Вот, если б я выдумывал, фантазировал, тогда все было бы hеppi еnd. Но реализм, а в особенности, – социалистический реализм, имеет тенденции описывать действительность предельно правдиво.
Вспомните, например, известного представителя этого литературного течения Корнея Чуковского. Вспомните его социалистическую Муху, которая нарушила закон о возврате Государству найденных, но не принадлежащих ей ценностей. Нарушив этот закон, Муха имела глупость сходить на базар, где приобрела самовар. Мало того, она, вдобавок, набралась наглости и пригласила «обмывать» это противоправное приобретение своих близких и знакомых. И к чему это привело? Представитель темных, преступных сил, некто Паук, сразу воспользовался ситуацией и попытался вовлечь Муху в сети уголовных структур. Только благодаря бдительности правоохранительных органов в лице сотрудника этих органов, товарища Комара с фонариком китайского производства, Муха была спасена и, признав вину, вернулась в круг законопослушных граждан, получив срок условно. Вот вам грустная, со счастливым и поучительным концом история, преисполненная истинной, марксистско-ленинской правды, подкрепленной диалектическим материализмом!
Правда, нынче этот марксизм не катит. Но и от свободного рынка плюс дерьмократия тошнит уже. С одной стороны тухлый марксизм, с другой – злобный капитализм. А ты посередке, как между Сциллой и Харибдой.
Я маленькая девочка, я в школу не хожу. Купите мне сандалики, я замуж выхожу. Знаете, каковы расценки трассовых шлюх по Смоленской дороге? Ближе к Москве в пределах 30-40 долларов, в 200 км от Москвы – $10-15. Например, вблизи Вязьмы девушки на шоссе снимаются, порой, просто за еду и выпивку, не отказываются от поношенной одежды.
К чему бы все это? Отступление-то имеется, но где лирика?
«… Русь, куда же несешься ты, дай ответ. Не дает ответа!»
Так и с Дормидоном Исааковичем. Он тоже столкнулся с вещественными проявлениями марксистской теории на практике. Из своих розовых сновидений он был возвращен в действительность бытия сильным зудом в некоторых частях тела. Он почесался, просыпаясь, проснулся, наконец, взглянул…
«… Русь, куда же несешься ты, дай ответ. Не дает ответа!»
34. История господина Брикмана (Калининградский СИЗО, Клопы)
Помните, что если дьявол захочет лягнуть кого-нибудь, он никогда не сделает этого своим конским копытом – – а только своей людской ногой.
Станислав Ежи Лец
Дормидон Исаакович почесался, просыпаясь, проснулся, наконец, взглянул, пытаясь обнаружить причину зуда.
Руки до предплечья и весь левый бок были покрыты розовой сыпью. Профессор еще почесался и посмотрел на стену, у которой спал. По стене ползали какие-то коричневые букашки. Логично связав их появление с сыпью, что лишний раз говорит о мощном аналитическим разуме доктора наук, он взял одну букашку в щепоть и начал ее разглядывать. Сознание порылось в архивах памяти и извлекло студенческое воспоминание о клопах.
На втором курсе, будучи в колхозе по поводу уборки картофеля, студенту Брикману довелось столкнуться с этими мерзкими насекомыми. Что они тогда ни делали, пытаясь выкурить клопов из избы, предоставленной их курсу для ночлега. Брикман, уже тогда отличавшийся острым умом, взял свою кровать, перенес ее в центр хаты, поместил металлические ножки в банки из-под тушенки, предварительно налив в эти банки керосин. Он полагал, что клопы никак не смогу залезть к нему на кровать, не угодив при этих неправедных попытках в керосин. Но клопы оказались умней будущего профессора. Они проползли по потолку, сконцентрировали свое войско прямо над кроватью и начали прыгать, на манер воздушных парашютистов-десантников, на студента Брикмана.
Тогда весь курс вышел на улицу, оставив на горячей плите мощное химическое оружие – сковородку с ДДТ. Ядовитый дым пополз из хаты, вызвав оживление у всей деревни. К моменту приезда пожарной машины клопы и любая другая живность на оккупированной территории должны были быть уничтожены. Но студенты забыли про социалистический реализм. Плоды этого реализма всегда горькие. Проветрив хату, они убедились, что из-за тошнотворного запаха спать там все равно нельзя. Клопы же были живы. Они выглядывали из щелей, поводили усиками, щелкали крошечными жвалами и плотоядно смотрели на обескураженного Брикмана с товарищами.
Вспомнив все это, Дормидон Исаакович вскочил с кровати и начал раздраженно ходить по камере. Он понимал, что заснуть больше не сможет.
– Бармалей, – окликнул его хриплый баритон с кровати у параши. – Перепихнуться не желаешь? Моя тухлая вена к твоим услугам.
Это взывал к любви камерный петух (гомосексуалист) по имени Валя. Валя был мужичком средних лет с кривоватыми жилистыми ногами и безбородым личиком кастрата. Он выполнял в камере всю грязную работу, имел персональную миску с кружкой, дабы не осквернять своим нечистым ртом посуду законных жителей камеры, всем старался угодить и по совместительству выполнял для изголодавшихся роль дамы.
– Бармалейчик, миленький, – сказал Валя. – Ты мне очень нравишься. Хочешь, я в уста возьму?
Валя, вдобавок, был ужасно религиозным и часто в своей речи употреблял церковнославянские выражения.
Профессор хотел брезгливо отбрить гнусного минетчика, но с ужасным удивлением ощутил возбуждение плоти. Мерзкое тело Гоши реагировало согласно старым тюремным привычкам. Динамический стереотип намертво отпечатался в спинном мозге этого тела и теперь властно подавлял сознание. «Все равно поспать не удастся – шептал спинной мозг. – Чем с клопами воевать, побарахтайся с Валюшей, когда еще бабу увидишь…».
Профессор мощным усилием воли стряхнул кошмар неуместного желания. Он заставил себя вспомнить пухлое лицо желанной Фроси из зала суда. Фрося измены бы не простила.
«Она не узнает,» – прошептал спинной мозг.
«Нет!» – сказал профессор сам себе. И упал на легавый шнифт, что в переводе со сленга зеков и депутатов означает – постучал в камерную дверь, вызывая надзирателя.
35. Одна из кульминаций данного повествования
Кульминация (от лат. Culmеn – вершина) – момент наивысшего напряжения действия в произв., когда особенно ярко выявляются сюжетный конфликт, цели героев и их внутр. качества[36].
Литературный энциклопедический словарь
Дверь открылась сама. Я подумал было, что соседка пользуется своими ведьмическим способностями, но это была не она. Это были три однотипных мужика с бесцветными лицами, в черных блестящих туфлях, однобортных костюмах, галстуках и белых рубашках. Я именно так их увидел: сперва – обувь, потом пиджаки, галстуки и лица.
– Уважаю Владимира Владимировича! – встало на вытяжку мое подсознание.
А тело прищелкнуло каблуками и отдало честь.
– К пустой голове руку не прикладывают, – сказал первый бесцветный в галстуке с серыми полосками.
– Знает кошка, чье сало съело, – сказал второй в галстуке без полосок.
– Ну, ну, – сказал третий и поправил галстук с дымчатым оттенком.
– Кошке, в смысле – кота, дома нет, – отрапортовал я.
– Ничего, придет, – сказал первый.
Второй и третий ничего не сказали, а синхронно выдвинулись вперед, свернули мне руки и впихнули мое тело в комнату. Я отчаянно попытался пошарить у них в мозгах. Нашарил должностные инструкции, субординацию, привилегии, тренировки, ответственность, подчинение, уверенность… – сплошные неодушевленные существительные разного рода, способные выполнять функции прилагательных.
Это были умелые ребята. Я и глазом не успел моргнуть, как оказался намертво привязанным к стулу. Они же ходили неспешно по квартире, посматривали, трогали, проверяли. Потом ушли на кухню. Хлопнула дверца холодильника. Чувствовалось, что мои запасы икры произвели на них хорошее впечатление.
– Хлеба бы еще с маслом, – сказал один.
– Попробуй, как я, с лимончиком, – сказал второй.
– Давненько не ели икорку столовыми ложками, – сказал третий.
– Обормоты, – сказал я, – эта икра для меня вместо валюты.
– Красная или черная? – спросили из кухни.
– Черная вместо долларов, – ответил я, – а красная – дойч марки.
– Хлеб надо в доме иметь, – ответили мне.
– И масло, – добавил первый.
Они помолчали, чавкая, а потом добавли чуть ли не хором:
– Будешь болтать, рот заклеем.
Все, что оставалось мне в такой ситуации – подумать. У меня, как у человека далеко не смелого, в минуту опасности процесс мышления всегда шел активно. Поэтому я вздохнул, прикрыл глаза и приступил к этому процессу.
Мне было известно, что Ыдыки умели материализовывать свои и чужие желания. Эволюция там шла странно. Если на Земле эволюционные процессы стимулировались желаниями иметь то, что есть у соседа, и ленью, то Ыдыкам желать было незачем. Наоборот, желать им было вредно и опасно. В результате все те, кто желал дурное ближним, этих ближних уничтожали до тех пор, пока не осознали, что могут остаться в одиночестве. Сохранившаяся немногочисленная популяция генетически была запрограммирована на доброту. Но и доброта у неумелых желателей могла стать бессознательным оружием. Например, один Ыдыка, проходя мимо дома соседа, услышал стоны. Подумав, что сосед недомогает, он пожелал тому избавится от страданий, вызывающих стоны. Бедный сосед был «осчастливлен» этим добрым желанием в момент близкого сексуального экстаза и надолго лишился оснований для стонов[37].
Тут, просто необходимо помнить, что всеобъемлющий разум Ыдык, способный воспринимать мысли и чувства любых существ вселенной, природа предусмотрительно снабдила ограничением. Друг друга они не могли телепатировать. Поэтому они сохранили несколько видов речи для общения: звуковой, мимический, символический и тактильный…
Тут я осознал, что удаляюсь в своих рассуждениях от цели их. Мне надо было найти в Ыдыке Бе нечто, что помогло бы спастись от беды. Я еще крепче зажмурился и начал снова.
Отбор шел жестко, материальные чувства постепенно сменялись умственными. Ыдыки на практике осуществляли теорию о торжестве чистого разума. Они избавлялись от тел, вызывающих вещественные желания, но перейти в облик энергетического сгустка они могли только после первой смерти. Да и не любили Ыдыки постоянно быть бестелесными. Зато уж тела они изобретали себя разнообразные. Ыдыка Бе, например, любил строить себе бесформенную тушу, напоминающую земного гиппопотама и месяцами нежиться в грязи.
Разтроение было болезнью, во время которой Ыдыки частично теряли контроль над чувствами. Правильней, даже, сказать, когда они вновь их обретали, так как для расы в целом чувства давно превратились в нечто рудиментарное. Вроде хвоста у человека. Полностью патогенез этой болезни землянам непонятен, ясны только некоторые симптомы. Ыдыка Бе, например, в период заболевания носил в себе три личности: сознание своего первобытного пращура, сознание ребенка и сознание самого себя, зрелого Ыдыки при солидной должности. И все эти личности действовали совершенно асинхронно.
Вот, вот, озарило меня. Надо обратиться к Ыдыке первобытному или к Ыдыке ребенку. Но тут от меня ничего не зависит, это как игра в три листика. А мне никогда не везло в азартных играх. Фортуна предпочитала не поворачиваться ко мне лицом, памятуя, что сексуальная ориентация у меня нормальная, она ничем не рисковала.
Я попытался установить телепатическую связь с котом, но тщетно. Тогда я направил неслышный призыв к соседке. Но ее не было дома, а попытка отыскать ее сознание среди многомиллионного города не удалась, слишком мало было у меня опыта в использовании сверхчувственного поиска.
На кухне зафырчал чайник. Конечно, после солененького всегда тянет на воду. Чай у меня был еще тот, соседкин. Выпьют и лимон доедят, гады, подумал я. Хотел выругаться, но вспомнил про заклеивание рта и не стал издавать звуки. Стал просто ждать. Должно же это кульминационное действо получить какое-нибудь развитие.