Крупин Владимир Николаевич. Ловцы человеков

   - Кончен сезон без единого труп-па...
   - Галина Васильевна, он поймал. Поймал! - уверенно сказал я, убыстряя шаг.
   - Как же он поймал? - нервно спрашивала Галина Васильевна, - он так кричит. Хариус - рыба очень чуткая, осторожная.
   - А может, и любопытная? Думает, кто это так кричит?
   Мы подошли к рыбаку. Да. Да, у его ног в прозрачном пакете, наполненном водой, билась темная рыба. Галина Васильевна посоветовала не продлевать ей жизнь, вылить воду.
   - Нет, этот плеск...
   - Тебя вдохновляет.
   - Да.
   Галина Васильевна пошла вниз по течению, я же обнаружил, что явился на свидание с Макарихой безоружный, пришел без спиннинга.
   - Вот это рыбак, - восхитился я собой, - еще одно подтверждение приближения старости. Конечно, рассеянность - признак людей углубленных, охваченных одной идеей...
   - И это хорошо, дорогие товарища, и все Политбюро вас поддержит, - сказал Слава точь-в-точь голосом Брежнева.
   - Хорошо-то, хорошо, но не для рыбалки. Да, Слава, если Станислав не поймает, тебе не жить. В журнале.
   - Я скажу, что вы поймали.
   - Мне же тоже где-то надо печататься.
   - Станислав Юрьевич до такой степени мщения не опустится.
   - Да, как редактор, а как рыбак? Слава, ты чего так рано вскочил, миллионерша приснилась?
   - Это легенда. Позвала удача.
   - Слав, - попросил я, видеть счастливого человека радостно, и хочется идти по его следам. Дай я побросаю. Здесь же. Хариус твой не сирота, может, и мой тут пасется.
   Слава уступил спиннинг, отошел повыше, взяв с собой пакет с хариусом. Предсмертные всплески хариуса подвигали на песни Славу.
   - Оп-па, да оп-па, жареные раки!
   Приходите, девки, к нам в старые бараки.
   А также и другие из его неиссякаемого репертуара. Вчерашнюю, о тундре, он тоже спел, но уже строчку "нехорошо зимой в тундре", он пел: "Мне хорошо всегда в тундре".
   Нет, Макариха оказалась хозяйкой скупой, седых рыбаков не любящей. Побросал я, побросал, потаскал придонной травки, замерз, конечно, забредая в воду и позвал Славу. Слава с присвистом запузыривал блесну, волок ее обратно, когда зацепляло и в этих случаях кричал:
   - Ат-ты! Вот она, лапочка, пошла, пошла, пошла!
   Галину Васильевну эти крики явно не радовали, она отошла подальше. У нее, вдобавок ко всему, сломалась окончательно катушка и она, отмотав метров пятнадцать лески, стала бросать блесну прямо из рук.
   Подошел Юра и, нагоняя страху, и оправдывая свои функции нашей охраны, сообщил, что снова видел свежую медвежью лежку, свежий помет и следы песца.
   - Вначале думал - росомаха, тут они тоже есть, нет, медведь. Рыбу лапой ловит на перекате, на берег выбрасывает, песец за ним подъедает.
   - Может, мне на перекат встать, руками ловить? - спросил я.
   Вдруг, прямо при нас, Галина Васильевна поймала. Да такого крепенького хариуса, такого большенького. Прямо у ног клюнул. Видно было, она очень рада. Самое интересное, она вскоре снова вытащила.
   - Прямо согрелась, - сказала она. - А вы что? Давайте, я вам привяжу блесну к леске.
   Стал ловить и я. Раскручивал, как в детстве пращу, блесну за леску, кидал ее подальше по течению, потом подтягивал. Думаю, что если бы хариуса поймал только Слава, я бы переживал меньше то, что я не поймал. Но женщина поймала, вот в чем штука. Женщина, понимаешь, облавливает. Тут в мужчине просыпается первобытное чувство реванша. Я бросал и бросал. Руки раскраснелись, заколодели, ноги окоченели. Я пытался внутри шевелить пальцами, но не знаю, шевелились ли они. Уж как только я не умолял рыбу. "Я не браконьер, - говорил я рыбе, - ни сетями, ни наметом не промышляю, химией не травлю, в порочащих связях не замечен, дети крещеные, с женой венчан, родину люблю, с врагами ее борюсь". Плохо, значит, борюсь, раз мне родина даже рыбки единственной не выделит из недр.
   Изредка я слышал песни Морозова, его подбадривающие крики о том, что сорвался килограмма на три, что щука морду высунула, но и эти крики, уже окоченев, не стал слышать. Так же упорно бросала Галина Васильевна. Вот она вытащила еще одного, забурлившего на всю округу хариуса.
   Но как клюнул мой хариус, как я его потащил, я совершенно не понимаю. Он тюкнул, я потащил, подтащил поближе и даже замер от восхищения, такой он был прекрасный. Хариус, дав мне на себя полюбоваться секунды полторы, сорвался и ушел. Но все равно то, что он был, он клюнул, то, что рыба все-таки меня за человека считает, это придало мне силы ловить еще и еще. Уже ноги мои были сплошными ледышками, когда леску рвануло, и рвануло серьезно. Я думал, за камень зацепило и не стал сильно дергать, чтоб блесну не сорвать, а потянул, но потянул сильно и неостановимо, ибо вода метрах в пяти закипела и оледеневшие ладони судорожно сжались и волокли леску. Я побежал даже от рыбы, будто пугаясь ее, но тем самым ее тащил на берег.
   Да, это был хариус! Меньше, чем у Славы и Галины Васильевна, но это был мой хариус. То есть, не мой, Макарихин и даже не Макарихин, а Божье достояние, но я его поймал. Хариус тускнел на глазах, бился хвостом и головой о камешки и было его очень жалко. Вот он только что так быстро, изгибисто, носился в чистых водах и вот ему нечем дышать.
   То есть я нарыбачился. На окоченевших ногах я пошагал как истукан вдоль по берегу. Конечно, я был рад, конечно, и меня согревала удача, но я чувствовал, что уже никогда не заражусь страстью к рыбалке. Поздно. Это не голодное детство, когда ловили, чтобы хоть что-то поесть. Не дай Бог, чтоб вернулась такая ловля.
   Я попробовал побежать, куда там, даже идти было тяжело. Я пошел в том направлении, куда ушел Стас. А ушел он далеконько. Но, по крайней мере, у меня хоть ноги стали чуть-чуть отходить, оживать. Заболели ступни и пальцы, но это была боль живого организма.
   Стас первым увидел меня.
   - Говори, - велел он.
   - Стас, ужасно быть вестником несчастья.
   - Галя поймала, - сразу догадался он.
   - Не только.
   - И Славка?
   - Даже я, Стас. Прости, пожалуйста.
   Он помолчал, методично скрипя ручкой катушки и спросил:
   - Ты в армии наколки делал?
   - Нет.
   - А вообще делали?
   - Было.
   - Вернемся к вагончику, выколешь мне на груди: "Нет в жизни счастья".
   - Счастья нет, Стас, а артрозы всякие, радикулиты, - все это есть.
   - Это плата за страсть. Всё! - Стас снова засвистнул блесну в Макариху. Да, посчитай себестоимость пойманных хариусов. Поезд, самолет, вертолет, коробки. Зачем? Есть его не сможешь от почтения. Иди. Ты должен выжить: ты последний, кто видел меня в этой жизни. Скажи на редколлегии, что даже легче бороться с теми, кто считает себя гениальным, чем со своими привычками.
   - Добавлять: с дурными?
   - Это уже можешь от себя?
   Я побрел к вагончику. Мелкая изморозь висела в воздухе. Птиц не было слышно. Возник Юра, человек с ружьем.
   - Перед отъездом надо будет по ворону стрельнуть. Ну, не в него, а рядом, мимо. Только, чтобы испугать. А то привык, лезет, ведь пристрелят. Я его смотрителем называю.
   - Назови Мельником.
   - Да, может быть, повезете в Москву рога?
   - Чего? - спросил я с ужасом.
   - Рога. Лосиные. Над диваном повесить.
   - Юр, предложи Славе. Стаса спроси. Мне не надо. И вообще, в Москве рогов хватает.
   - Красивые, - сказал Юра, отходя, спеша проверить остальных членов группы.
   У вагончика веселый Слава воскликнул:
   - То ж воно у мэнэ е. Спросите, шо?
   - Шо?
   - Та ж сало.
   - Де ж ты раньше був? Ну что ж, отлично. Беги к Станиславу, вытаскивай из воды, сообщи, что сало е, горилка е, гарно время настае. Только, Слав, он уже знает, что ты поймал.
   - Не пойду. Юра сказал?
   - Я. С гордостью за молодое поколение. Есть на кого Россию бросить. Вы приходите на посты: Сегень, Артемов, Дорошенко, Козлов. Дерзайте. Удача с вами.
   Мы стали готовиться к отлету. Наготовили дров тем, кто прилетит после нас, прибрали в вагончике, около. Еду подвесили под потолок. Стеклянные банки пришлось везти обратно, тут завтра-послезавтра будут морозы.
   Прибежал Юра, беспокойно поглядывая на небо. Если так стремительно будет портиться погода, можем застрять.
   Пришла и Галина Васильевна. Так измучилась, что помогаем стащить куртку, сапоги. Сами за Стасом не пошли, послали Юру. Юра тоже боится. Советуем посмотреть издали. Юра ушел и быстро вернулся.
   - Думаю, что он даже точно поймал.
   Но вот вернулся и Стас. Да, он поймал. И поймал очень крупных, ядреных хариусов. Молча уселся у костра.
   - Ну вот, - бодро стал я подводить итоги, - все промыслительно. Слава как самый молодой и нетерпеливый, поймал первым, я как совершенно не рыбак поймал одну. Галина Васильевна как женщина, поймала количественно больше всех. Ну, а Станислав Юрьевич как начальник, поймал и много и качественно. Но, как повар, спрашиваю, мне готовить уху?
   - Нет, нет, не успеем, - говорит Юра. - Вертак сейчас должен придти. Если не погода, то придут минута в минуту. На северах только так и можно выжить на честности и доверии.
   - Тогда засолю. - Я стал потрошить хариусов и засыпать их крупной солью.
   - Да, - сказала уже отогревшаяся Галина Васильевна. - У нас мужчины на собрании боятся выступить, а в одиночку на медведя пойдут.
   - В Москве наоборот, - Стас тоже оживал. - Особенно в нынешнем составе Думы- выступать все смелые, а вот их надо проверять, вывозить сюда и ставить против медведя.
   От такой перспективы даже невозмутимый Юра засмеялся. И тут же отошел от костра слушать небо, как он выразился. Вернулся, сказал, что надо развести костер на открытом месте.
   Туман становился все серьезнее. Мы перетаскали рюкзаки и коробки ближе к месту высадки, перетащили горящие головни и дрова. Костер загорелся, но это уже не был костер для чая, для обогревания, это был сигнальный костер.
   - Вертак! - закричал Юра. - Так кричат, наверное: "Земля!" матросы, когда уже не чают ее увидеть.
   И опять все произошло моментально: вертолет резко завис, даже круга делать не стал, снизился, как будто упал не до конца, мотор ревел над нами, мы под сшибающим с ног ветром погрузили вещи и заскочили внутрь. Вертолет наклонился, качнулся и взревел. Понеслась под нами тончающая, худеющая от разлуки Макариха, мигнул и погас огонечек костра, вагончик, крохотный и сиротский отдалялся, вот пошли незнакомые места. Вскоре все было закрыто серо-молочным туманом. Командир, вышедший к нам, кричал:
   - Еще бы минут десять, и не нашли бы. Нас не выпускали. Только уже сам, командир назвал фамилию, - вмешался, говорит: писателей надо спасать.
   Белесая мгла за иллюминаторами была как темная вода, мы в нее нырнули и будто понеслись над дном, которое не видели, но которое должно было быть.
   - А может и не надо было, - закричал на ухо Стас.
   - Чего?
   - Писателей спасать.
   - Нет, надо. Тут, давай, доведем до символа. Россия спасает русских писателей, писатели спасают Россию. Надо же Россию спасать.
   - Спасем, - отвечал Стас, - к четвергу.
   - К четвергу? - кричал я в ответ. - Очень хорошо. Как раз Вознесение в четверг. Так что день недели спасения России известен, а о годе пока умолчим.
   Слава, лежа животом на вещах, пытался снять виднеющийся под нами слабый факел нефтяной вышки. Будто там, внизу сидели при коптилке.
   Вскоре мы вернулись к своим пластмассовым баракам. Отдохнувший за два дня пиджак, истосковавшийся по хозяину, бодро прыгнул на плечи. Но вначале я долго отмывал руки, видя, как под напором какого-то синтетического средства смывается с ладоней голубая кровь тундры - сок голубики.
   В столовой, где снова надо было приставлять к электронике наши карточки, со мной вышел казус: карточку я приставил, а в следующие две секунды не прошел, замешкался. Турникет щелкнул и вновь замигал красным сигналом. Изнутри выскочил плешивый и в галстуке иностранец и, горячо жестикулируя, объяснил, что я уже свой завтрак скушал: у него в компьютере я значусь как поевший. Я махнул рукой, но пошла женщина в белом халате и повела меня через кухню. То есть и на электронику нашлась управа. Я спросил ее, может быть тут есть бедные, кому мы могли бы отдать остатки, и очень приличные, продуктов. Но она сказала, что у них все есть. Всем они обеспечены и ни в чем не нуждаются.
   - Но вы же пойдете домой, домашних накормить.
   - У них тоже все есть.
   - Всем бы так, пожелал я с чувством.
   - А знаете, - решила вдруг она. - Давайте, мы в детдом отдадим.
   То есть в этом раю, значит, были и сироты.
   Оба со Стасом мы кашляли и температурили. Галина Васильевна потчевала нас таблетками разной конфигурации.
   - Не переживайте, - говорили мы ей, - надо же чем-то платить за радость.
   - Но не здоровьем, - отвечала она.
   И опять мы летели на самолете. Перелетали за два часа из нулевой температуры в плюс три. Протряслись сквозь облака, вышли к солнцу. От иллюминатора ощутимо грело. Радуга на прощанье показалась, но уже сзади, оставаясь на северах. Бежала по облакам золотая рыбка - солнечный зайчик.
   - Писатели, - говорил я Стасу, но уже не кричал как в вертолете, - русские писатели должны заниматься только одним - воцерковлением людей. Только этим.
   Стас чихнул.
   - Все правильно говоришь.
   - Но как они будут воцерковлять, сами невоцерковленные? - Уже и я чихнул. - Это все равно, что курящий говорит о вреде курения, или пьющий сообщает, что пить вредно.
   - Хотя понимает.
   - И вообще, пока мы сильно напоминаем пьющих врачей, которые лечат алкоголизм.
   Мы чихнули враз. Самолет пошел на снижение. Золотая рыбка отстала, осталась жить на облаках, плавать в солнечном сиянии.