Тем временем мы уже проехали Заполье. Капитан деликатно не разгонялся больше ста тридцати, что мою «десятку» вполне устраивало. Я шпарил в хвосте ароматной «тойоты» и думал, глядя в полированный зад японской железяки, что раз на то пошло, то по логике экологического сознания из ненавистной выхлопной трубы должно нести не кёльнской водой, а конскими яблоками.
Вокруг, под голубым с поволокой небом, всё в зелёно-жёлтых завитках и выкрутасах, словно овечья кошма, развёртывалось пространство. Как будто вечное. Как будто то же. И уже не то. Что-то менялось в самой земле. Хотя, казалось бы, что может в ней меняться? Что-то менялось в покрывающей её воле. Окрестности трассы давно уже были обустроены и в плане частной жизни, и под нужды мимолётных автомобилистов (от автозаправок и станций техобслуживания до летних душевых кабинок и передвижных борделей-автокемперов), но обустройство шло и дальше, вглубь. Ещё лет семь назад, в каком-нибудь 2003-м, разбросанные по округе там и сям древние зерносушилки, риги, коровники и свинарники походили на останки исчезнувшей цивилизации – теперь, однако, и они преображались. Где-то налаживались новые скотьи хозяйства, но в основном в стенах этих покинутых былыми племенами сооружений устраивались сельские дансинги – охраняемые дискотеки со специальными загонами для драк. Ну а в одной заброшенной молочной ферме под Гдовом, как мне рассказывали, и вовсе расположился мавзолей дочерней алабамской фирмы по криобальзамированию – добро пожаловать в бессмертие! Воистину, история потерпела крах именно потому, что позволила единству жизни распасться на независимые друг от друга обломки, предоставленные узкой компетенции специалистов, тогда как люди с сухим порохом в душе переживают улетучившийся смысл и рухнувшую форму не как освобождение, а как уныние и скуку.
Тут за виадуком показался штыковидный обелиск, и я вслед за «тойотой» повернул направо, в город святой Ольги (сердце ёкнуло) и славного Довмонта. Всё лобовое стекло у моей «десятки» было в жирных кляксах от разбившихся всмятку летучих инсект, а в щётке дворника застряла и трепетала на ветру крыльями мёртвая перламутровка.
3
Офис «Лемминкяйнена» располагался в приземистом и кособоком, как все исконно псковские строения, двухэтажном домишке почти на самом берегу Великой, знаменитой тем, что в её водах отражается не тот, кто в них смотрится. Возведён он был, наверное, веке в семнадцатом и теперь совершенно непонятно зачем. Впоследствии дом не раз перестраивался, и в настоящий момент, помимо закрытого акционерного общества по производству несчастных случаев, занимавшего часть первого этажа, лестницу и три комнаты с коридором во втором, там нашлось место ещё для пары мастерских-студий с одним входом на двоих. В нижней красил холсты пожилой станковист, склонный к пейзажам, две трети которых занимало небо («облакизм» – так назывался этот жанр), и непродолжительным – дней шесть от силы – запоям, а наверху плёл гобелены молодой непьющий выпускник училища барона Штиглица, всегда ходивший в тёмных очках, чтобы никто не догадался, что один глаз он оставляет дома, дабы жена постоянно была под присмотром.
Про мастерские и их обитателей мне в двух словах поведал Капитан, после чего открыл электронным ключом врата своей конторы и пригласил войти.
В небольшой прихожей, где слева располагалась дверь с табличкой «Приём и оформление заказов», справа в углу – дверь с архаичным писающим мальчиком, а прямо – ведущая на второй этаж лестница, сидел в кресле парень лет двадцати пяти и сапожным молотком загонял в полуметровый сосновый брус гвозди. Кажется, сороковку. Подстрижен парень был под войлок, лишь из-за правого уха торчал длинный волосяной хвостик. Рядом на зелёном узорчатом паласе громоздился такой же брус, со всех сторон густо, как чешуёй, усаженный железными шляпками – обрубок драконьего хвоста или ископаемой квадратной щуки. Тут же лежал приличный крафтовый фунтик с гвоздями.
Парень поднял голубые глаза на генерального директора.
– В лесу раздавался топор дровосека, – сказал Капитан. – Что-то ты, дружок, халтуришь. Небось и половины не забил?
– Забил, Сергей Анатольевич, зачем обижаете? – засопел парень. – Только Анфиса ругается. Говорит, ей уже как будто в мозги гвоздик тюкают. Льстит себе, конечно, про мозги-то…
– Ну и шёл бы на улицу.
Парень почесал войлочный затылок.
– Во дворе раздавался молоток гвоздобоя… – Он взвалил брус на плечо, нечаянно придавил волосяной хвостик, прошипел сквозь зубы какое-то негритянское ругательство, подслушанное в голливудских полнометражках, и перебросил колобаху под мышку. Меня он словно бы и не заметил.
Капитан толкнул дверь, сулившую приём и оформление заказов.
Я уже в прихожей заметил, что, не в пример внешнему виду домишки, изнутри офис был отделан на уровне современного конторского стандарта – матовые, без глянца, поверхности, скруглённые углы, частые маленькие светильники, словом, неприхотливо, но опрятно, – теперь же убедился и в его технической оснащённости. За дверью располагался изогнутый в форме огромного портняжного лекала стол, на котором стоял факс со свисающим до пола непрочитанным посланием, два монитора и прозрачная, подсвеченная изнутри клавиатура, похожая на колонию фосфоресцирующей слизи. Само собой, были тут и блокноты-ежедневники, органайзеры, визиточницы…
Перед мониторами с зёрнышками динамиков в ушах сидела деловая, средних лет, дама из той породы деловых дам (таких много в коридорах ТВ – один тамошний чинуша украшал моими жуками свои кабинетные фикусы, чтобы поразить гостей и сослуживцев вольнодумством и оригинальностью вкуса, так что я насмотрелся), у которых ноги всегда на десять лет моложе лица, при том что ног её я под извивом столешницы не видел. Левый монитор демонстрировал выловленные в Тенётах индийские порнографические мультики, правый – сводку свежих новостей на сайте «оракул.ру». В наушниках бухало что-то третье.
– Это Анфиса. – Капитан убрал с носа солнцезащитные очки. – Клиентов фильтрует по должности.
Анфиса сидела к нам, если можно так выразиться, полутылом и, увлечённая содроганием оживших барельефов из храмов Кхаджурахо и Конарака, нас не замечала. А благодаря наушникам – и не слышала. Было время, Оля тоже впадала в древность и листала иллюстрированную Камасутру, где, как она думала, всё уже сказано. Но эта штука учит умело повторяться в любви – и только. Оля это быстро поняла.
На южной стене комнаты, куда не падали из окон с колыхающимися вертикальными жалюзи прямые солнечные лучи, висела обрамлённая гроза над полем. В поле стояла одинокая берёза с обвислыми ветвями-косами, а тяжёлые клочья туч, выписанные с таким тщанием, что в их пучине чудилось медленное шевеление, брожение раскатов густого рокота, зловеще подсвечивала гипнотическая молния. Происхождение этого грозового полотна в пояснениях не нуждалось. Картина выглядела едва ли не иллюстрацией к моей давешней фантазии – той самой, про росу на мышином горошке и грозу над лугом. Всё же человек, склонный к известному русскому недугу и этим недугом размягчённый (а облакист, как я понял, был именно из таких), куда тоньше чувствует красоту и величие стихии, нежели засушенный логик. Собственно, логика с точки зрения этого размягчения – просто особый род безумия.
Тут Анфиса нас заметила.
Мигом вынув из ушей зёрна динамиков, она энергично вскочила из-за стола и сорвала с факса распущенный свиток. Мельком, насколько позволяли приличия, взглянув на её ноги, я убедился в полной справедливости своих предположений.
– Серёжа… Анатольевич! – с заминкой взяла при постороннем официальный тон Анфиса. – Ну невозможно же работать! Вася весь день стучит. Долбит и долбит, как дятел какой-то! Все уши простучал, ей-богу!
– Вася наказан, – спокойно сообщил Капитан.
– Я знаю. А меня-то вы за что гробите? Я уже третий час в наушниках сижу, а из музыки здесь только какой-то Карл Орф отстойный отыскался.
– Всё, – успокоил Анфису директор. – Я Васю стучать на улицу отправил.
Прислушавшись и убедившись, что за дверью тихо, Анфиса умиротворилась. Она пробежала глазами факс и, как бы нечаянным движением отправив мультпорнуху в net-небытие, отрапортовала:
– Ответ из Петербургского Дома учёных. Они не будут заниматься организацией встречи Псковского клуба юных геологов со своими докторами и членами-корреспондентами. Это, мол, не их функция. Но дают по нашему списку рабочие телефоны, а также рабочие и личные электроадреса светил – дескать, договаривайтесь сами. Вот ещё: «Желаем юным геологам успехов в изучении и освоении недр».
– Что и требовалось. – Капитан взял из рук Анфисы свиток факса и водрузил на нос откуда-то возникшие очки с диоптриями. – А из Москвы что?
– Тишина. – Анфиса вернулась за стол, машинально пригладив, прежде чем сесть, под собой крошечную юбку. – Я, конечно, Сергей Анатольевич, ничего не понимаю, но если бы Дом учёных согласился устроить встречу, где бы вы достали юных псковских геологов?
– Любую встречу можно отменить. – Взгляд Капитана блуждал среди имён спецов по сверхглубоким дыркам. – Я бы объявил карантин. По случаю эпидемии докембрийской свинки.
Всё это время я хранил деликатное молчание, но тут мне на глаза попалась коробка от CD, и я, взяв её в руки, позволил себе вставить в их беседу пару светских слов:
– Кажется, про брата этого Орфа в своё время недурно написал Курицын.
Таким дурацким способом я просто о себе напомнил – куриная фамилия слетела с языка без умысла, почти случайно.
– Анфиса, познакомься, это Евграф. – Тон генерального директора был сугубо уважительный. – Евграф Мальчик, – повторил он так, как при знакомстве с ним невольно сделал это я. – В ближайшем будущем, надеюсь – глава нашего питерского отделения. Все вместе мы перекуём орала на свистела.
На такое доверие я, право, не рассчитывал. Ещё куда ни шло быть исполнителем в каком-нибудь не очень скучном деле (других Капитан бы и не затеял), склонным к импровизации, но всё-таки функционером. Однако войти в синклит, встать у руля того, что неизвестно как / куда плывёт, о чём, по сути, не имеешь даже представления… Опять же вот – орала на свистела…
Сомнения я решил высказать директору приватно. Ну а пока приветливым наклоном головы ответил на радушный взгляд Анфисы, в котором брезжила отпущенная в качестве задатка, но уже вполне горячая корпоративная любовь к своим. В общем-то, Анфиса была по-своему мила и даже, может быть, красива. Другое дело – свежесть… Но не поставишь же работать «фильтром» пубертатную дианку, неспособную осадить на скаку зарвавшееся чмо и войти в горящую мужскую баню.
– Мы наверх, – сказал Капитан Анфисе и, кивнув на уже вполне невинный левый монитор, приветливо добавил: – Между прочим, веды запрещают православным смотреть этих ибливых хомячков в служебное время.
4
На втором этаже мы сначала зашли в небольшую комнату, где помещались два мощных компа и разная сопутствующая электронная дребедень. Рассуждая логически, здесь можно было бы увидеть гобелен, однако стены, помимо одной, занятой стеллажом со всякой всячиной (журналы, электрочайник, картонные коробки, шнуры, книги etc.), были пусты, что, возможно, диктовалось требованиями профилактической борьбы с пылью. На окне, раздуваемые ветром, висели всё те же вертикальные жалюзи.
Одно из двух рабочих мест пустовало. Другое занимал загорелый белобрысый паренёк в очках и с юношеской бородкой: сразу видно – активист радикального студенческого движения за право учащихся посещать преподавательский буфет или компьютерный гений. Что ж, юность всегда мнит себя венцом умственного совершенства, она всегда на вершине посвящения в тайны прекрасного – только потом до неё доходит, что по градусу идиотизма она ничуть не уступает зрелости. Но, когда она это понимает, она уже не юность.
Паренёк сидел перед экраном с сигаретой в одной руке и чашкой капуччино в другой.
– Это Артём, – представил паренька Капитан. – Васин напарник. А это… – Он, в свою очередь, представил Артёму меня, после чего добавил: – Наш гость и будущий соратник.
Артём посмотрел мне в глаза испытующе, но дружелюбно, после чего, обращаясь сразу к директору и гостю, кивнул на свою укутанную пеной кружку:
– Ваксы такой хотите? У меня есть пара дринк-пакетов.
Директор и гость не хотели.
Далее, пройдя по коридору, мы угодили в небольшой отстойник, где сидела секретарь-девица с гладко зачёсанными за уши рыжими волосами и круглыми очёчками на краплёном бледными веснушками носу. Глаза у неё были такие зелёные, что невольно вспоминалось слово «фотосинтез». Благодаря деловому костюму вид девица имела какой-то педантично-островной; ко всему она немного пахла можжевельником и в миг нашего появления как раз бойко лопотала по-английски в телефонную трубку. Судя по словарю – что-то личное. Круглая английская речь была ей покорна, и она густо мазала ею пространство, как бутерброд зернистой икрой.
Над секретарским столом висел гобелен. Нечто беспредметное в сине-зелёно-палевых тонах, языками струящееся вверх. Известное дело – чем непрерывнее и радикальнее трезвость человеческого ума, тем более изощрённые / извращённые формы принимает его мировидение.
Жестом показав секретарь-девице, что, мол, всё в порядке, мечи свой инглиш дальше, Капитан, увлекая за собой меня, прошёл в директорский кабинет.
Здешнее убранство разительно отличалось от унифицированного интерьера прочих помещений. Никакого пластика, никакой подчёркнутой деловой стерильности. Стол здесь стоял дубовый, двухтумбовый, под тёмно-зелёным сукном, на котором красовались яшмовая доска с бронзовым чернильным прибором и яшмовое пресс-папье. Рядом возвышался дубовый же (или смастаченный под дуб) книжный шкаф; стулья были с резными спинками; по стенам висели охотничьи трофеи в виде кабаньего рыла, чучела глухаря на лакированном суку и лосиной морды с разлапистыми рогами; на окна ниспадали полузадёрнутые тяжёлые шторы; вокруг бронзовой люстры вилась замысловатая лепная розетка. Словом, кабинет выглядел скорее домашним, чем служебным, и располагал больше к вдумчивой организации личного досуга, нежели к ревностным трудам на благо какого-нибудь общего дела. Можно было предположить, что личное от служебного директор «Лемминкяйнена» не очень-то и отделяет. То есть как-то, наверно, отделяет, но не в основном, не в главном.
В углу на декоративной подставке в виде колонны, увенчанной коринфской капителью, стоял террариум с певчими туркменскими лягушками. Раздув трепещущие пузыри, они просвиристели нам своё приветственное «ква». Как показалось мне – без вдохновения. Несколько лягушек, уперевшись четырёхпалыми лапками в стекло, бесстыдно предъявляли посторонним нежные животики. Мне почему-то пришли на память строки из «Хагакурэ»: «Когда-то давно в нашей провинции не росли грибы мацутакэ. Люди, видевшие их в провинции Камигата, стали молиться о том, чтобы они росли в наших краях, и вот теперь их можно встретить по всей провинции Катаяма».
Дав мне возможность осмотреть голосистую свору и высказать своё сочувственное «да-а!», Капитан гостеприимно указал на стул и доверительно признался:
– Думаю заняться выведением породы певчих рыбок.
После чего, как предстоящему соратнику, поведал всё, что посчитал необходимым.
5
Фирма «Лемминкяйнен» появилась в 1997 году. Со дня основания её бессменным руководителем оставался Капитан, в то время как остальной состав не раз уже менялся подчистую. Ассортимент услуг, оказываемых фирмой, вначале был совсем не тот, что нынче. Другое было время, другие интересы, не нажит был ещё моральный капитал, авторитет и деловая репутация. Отсюда – плёвый заказчик, узость профиля, мизерные дела. И несерьёзное, игривое, как к безобидным и потешным идиотам, отношение к фирме со стороны местных предпринимателей, что, впрочем, стоило только приветствовать, поскольку подобный взгляд надолго обеспечил и до сих пор отчасти обеспечивал отсутствие реальной конкуренции.
Начинали, как уже было сказано, с ерунды и мелкотравчатого вздора. Здесь Капитан к месту вспомнил Ибн Хазма: «Воистину ничтожен тот, кто пренебрегает малым – ведь в начале огня бывают искры и от малой косточки возносятся деревья». Короче говоря, как выразился вслед за этим излюбленным присловием господин генеральный директор, невольно / вольно намекая на тайну своего происхождения: «Курица по зёрнышку клюёт». Механизм деятельности выглядел примерно так: клиент делал заказ, следом собиралась необходимая информация, фирма разрабатывала сценарий розыгрыша или кары, затем, получив задаток, своими силами или с привлечением внештатных сотрудников «Лемминкяйнен» осуществлял дерзкую операцию, после чего следовал окончательный расчёт.
Одним из первых дел, принёсших фирме локальную известность, было дело доцента имярек из Псковского политеха – акция возмездия под кодовым названием «Плащ Геракла». («Об этом даже неприятно вспоминать», – стыдливо оговорился Капитан.) Доцент в повседневности был стоеросовым дураком и похотливым павианом, пускавшим слюни от каждой встречной девки, независимо от количества доставшихся ей от природы и «Орифлейм» феромонов. Ко всему он был неопрятен и страдал хроническим насморком. Словом, никакого артистизма, сплошная физиология. Банальная история – для достижения своих приапических целей доцент преступно, но весьма эффективно использовал служебное положение. Студентки, изнурённые его сексуальными домогательствами, в конце концов сбросились в складчину и заказали павиана «Лемминкяйнену».
Собрав достаточную информацию (в частности, при анализе многочисленных свидетельств потерпевших выяснилось, что доцент – то ли из научного педантизма, требующего строго соблюдать условия некоего эксперимента, то ли из подростковых венерических фобий, то ли просто из чистоплюйства – неизменно предохраняется смазными резинками, пачку которых всегда имеет при себе), фирма приступила к действию. На муляжах был проведён ряд научно-практических опытов, после чего однажды доценту подменили в сумке пачку контрацептивов. Подменные кондомы внешне ничем не отличались от хозяйских и были гигиенично запаяны в вакуумные упаковки, вот только вместо ароматизированной смазки на них был нанесён молекулярный клей, благо павиан вечно ходил с насморком. Студентка из числа заказчиц, принужденная в тот день к уединению с доцентом в физической лаборатории, стала свидетелем жестокой экзекуции, и всю последующую неделю в кругу наперсниц не смолкал её мстительный смех.
– Надеюсь, он не долго мучался, – потупил взор Капитан.
В ту пору сценарии розыгрышей и кар для фирмы сочиняли люди весёлые: знакомый с законами драмы Сергей Носов, художник жизни и гений процесса Андрей Хлобыстин, идеолог неотупизма Сергей Спирихин. Плюс кое-кто из числа людей не столь известных. Грешил и сам Капитан. В общем, эти остроумцы могли придумать что угодно, вплоть до действующей модели ада.
Как-то раз в «Лемминкяйнен» заявились бандо?сы: турецкие кожанки, бритые затылки, утюги за пазухой. Конкретные ухорезы. Но обошлось. «Ты чё, шланг, не знаешь, что пьяный скобарь хуже танка?» – с подавляющим психику хамством спросил один из них. «Нет, господа, пьяный скобарь лучше танка», – ответил Капитан. Эта логическая западня ввела гостей в замешательство и сбила кураж. В конце концов, узнав, на что направлена коммерческая деятельность фирмы, бандосы наезжать не стали, наоборот – забавы ради решили оценить услуги. Что касается кары, то здесь они сами считали себя мастаками, а вот насчёт розыгрышей… Тут бандосы оторвались.
Сценарии для них готовились с учётом свойственного данной целевой группе специфического чувства юмора, а также господствующего здесь представления о смеховой культуре в целом. В результате «Лемминкяйнен» разработал особый стиль пацанскойшутки: очень смешно, например, ночью тайком приварить металлическую дверь товарища к косяку, художественно разукрасить гуашью его новый «ауди» под ситец «в цветочек», подложить муляж покойника в багажник, ну и так далее. На подобные потехи душегубы не скупились. Мода эта, правда, продержалась недолго, но фирма тем не менее обеспечила себе покровительство местного криминала, что было делом не лишним.
– Вам не кажется, что провинциальная косность сужает пределы ваших возможностей? – спросил я искренне и тут же слукавил: – Отчего бы сразу не открыть дело в Питере? Или, на худой конец, в Москве?
– Для реализации наших планов, таких как возведение в Стокгольме динамического памятника Альфреду Нобелю, столица и провинция, как топографические переменные, ничего не значат. Столица – здесь. – Капитан дважды тюкнул себя пальцем в лоб. – Не раз уже доказано – фронт там, где танки Гудериана.
– Есть ведь уже памятник Нобелю на Петроградской набережной.
– Такого, какой придумал я, нет нигде – пьедестал, на котором каждые три минуты происходят оглушительные микровзрывы.
Тут в кабинет директора шагнула секретарь-девица с чёрно-красным жостовским подносом в руках. На подносе стояли два стакана с крепким чаем в ажурных серебряных подстаканниках, сахарница, блюдце с тонко посечённым лимоном и тарелка мокрых, блестящих вишен.
– Сергей Анатольевич, киргизы деньги перевели, – сообщила девица, переставляя на стол стаканы.
– Отлично, Сонечка! Распорядись о премии.
– И Васе тоже?
– Тоже. Вася искупил. – Капитан на секунду прислушался к ударам молотка на улице и уточнил: – Уже почти.
– Вы, Сергей Анатольевич, одной рукой жалеете, другой – настёгиваете.
– Со времени изобретения кнута и пряника, – назидательно изрёк директор «Лемминкяйнена», – ничего более действенного человечеством не придумано. Любого Дурова спроси. Только тумаком и лаской… Тумаком и лаской…
Затем он меня и Сонечку в общих чертах взаимопредставил. А когда она ушла, унеся с собой свой можжевеловый аромат (в след Соне полетела пущенная начальником вишнёвая косточка, но угодила прямиком в лягушачью оперу, произведя там небольшой переполох), Капитан рассказ продолжил.
Не стоит приводить исчерпывающий перечень произведённых фирмой скандалов, подвигов, мистификаций и бесчинств, иначе могут пошатнуться главенствующие представления об основной пружине исторического механизма нынешних времён, что вовсе ни к чему, поскольку чревато массовыми психическими травмами. К тому же Капитан наверняка рассказал не всё, так – выдержки, фрагменты. Главное – от мелких дел, частично всё-таки оставшихся в рутинной практике «Лемминкяйнена», фирма вознеслась в такие огненные эмпиреи, что вполне могла бы возомнить о себе чёрт-те что – к примеру, вообразить себя неким демонических размеров божеством, вроде рокового Лиха Одноглазого. Но фирма несла груз своего величия достойно. Так, во время выборов доверенные лица кандидатов с разными фруктами и тотемными животными на партийных гербах нередко предлагали «Лемминкяйнену» работу в плане организации любых цветов пиара, но директор, упуская шальные деньги, неизменно отвечал отказом.
Про огненные эмпиреи – это не шутка. Девятилетней давности атака на Пентагон и нью-йоркские высотки, как теперь нетрудно догадаться, в части идейного обеспечения явилась результатом деятельности «Лемминкяйнена». Причём со стороны фирмы работа оказалась не очень затратной. Просто нужную мысль вложили в нужную голову, как патрон в патронник, и уж коль скоро незаряженные ружья порой стреляют, то заряженное выстрелит непременно. Если без нюансов (Капитан в них, собственно, и не вдавался), общим планом, то дело было так. С палестинскими, сирийскими и прочими арабскими студентами в Москве и СПб велись приятельские, ни к чему не обязывающие разговоры о малой эффективности пояса шахида как оружия возмездия – то ли дело бравые японские камикадзе… Где взять шахидам боевые самолёты? Не нужно боевые. В небе Америки кишат «боинги», надо только сменить пилотов и вывести самолёты на цель. Одновременно простая эта мысль была пущена гулять по арабским кафешкам Парижа, Лондона и Берлина – у «Лемминкяйнена» в руках, оказывается, был пучок зарубежных связей в авангардной арт-среде (sic!). Так дошло и до бен Ладена или кого там… И что же? Не прошло и года, как на Америку посыпались самолёты. Такое атмосферное явление. Воистину идеи правят миром.
– Я думал, правда, что они ударят в Пентагон, по Голливуду и каким-нибудь авианосцам, – сказал Капитан. – Но и с высотками недурно получилось. – Он метнул в рот глянцевую вишню и вызывающе улыбнулся. – Подозреваю – вы сторонник гуманных идей. А я вот люблю вещи простые и жёсткие. Когда делаешь что-то своё, по-настоящему своё, надо перестать думать о других – гуманитарная и социальная стороны дела должны исчезнуть из твоей жизни, как навоз из хлева.
– В те времена высказывалось мнение, – напомнил я, – что арабы не могли такого сделать. Поскольку даже египтяне, самые из них продвинутые, прикажи им кто-нибудь, кто вправе им приказывать, врезаться на «Миге» в пирамиду Хеопса, промахнулись бы в ста случаях из ста.