Крылов Борис. Клипп

   - С черным ежиком волос? - я вернул разговор к Его внешности, - и с бородкой?
   - Ошибаешься, Влад, - урчала и мурлыкала "Киска", - не терплю бородатых мужчин, разве не помнишь?
   Нет, Сиби, помню, я все помню: и, на один бесконечный миг, мы слились с "Киской" в наших - только наших - воспоминаниях...
   - Вот посмотри, - сказал Боб и достал из сумки небольшой металлический диск, положил передо мной.
   - Что это? - ужаснулся я.
   - Душепоглотитель! - воскликнула Сибилла.
   - Все ясно, - кивнул я.
   Вейн сердито кашлянул: Сиби явно сказала лишнее. Боб торопливо принялся объяснять мне, разгоняя грозовые тучи, пририсованные на безоблачном небе. Он говорил, улыбаясь после каждого слова:
   - Это усилитель. Изобретение. Вернее, модификация Тилла У. Диск усиливает чувства человека. Особенно крик Души. Боль не жмется внутри. А вырывается наружу. Когда ты поешь, ты вкладываешь в слова не только мощь легких. Ты вкладываешь частицу себя. Диск позволяет тысячекратно усилить мысли и чувства. До уровня, когда они способны пропитывать слушателей. Но! Тысячекратно усиливая, диск высасывает живую энергию из твоего тела. Отсюда и словосочетание - "живая музыка". Диск высасывает из тебя силы, но наполняет удовлетворением. Это не домыслы. Так нам рассказывал Тилл У. Ребята могут подтвердить.
   - Зачем? Я верю тебе.
   - Что это за слово - удовлетворение? - включился в разговор Любен, его распирало желание "поделиться" со мной. - Как будто речь идет о женщине! Удовлетворение мгновенно и статично. Но! Как рассказать Владу о том, что творилось в Зале во время концертов? Помните? Ведь и мы все, каждый из нас, поочереди, спускались в Зал, наполненный Его "Живым" голосом, пропущенным через усилитель. Я иногда наблюдал за зрителями. Тилл У. мог делать с людьми буквально все - внушать любые мысли, чувства. И он пел! Он пел лишь о том, что волновало Его: Войне и Мире, Добре и Зле, Любви и Ненависти, Бедности и Богатстве. О том, что принято стыдливо обходить, ссылаясь на банальность...
   - Кстати, - спросил Стае. - Ты прочел Его Книгу?
   Я пожал плечами: что можно ответить? И да и нет.
   - Мы, наверное, ошиблись, вот так, напрямик, подсунув Его Книгу, ничего не рассказав, - вздохнул Боб. - Понимаешь, Влад, нам трудно объективно оценивать Его Стихи - все строки имеют для каждого из нас свою тональность, свое настроение, ответную реакцию. Мы предвзятые ценители Его таланта, оставившего в нас индивидуальные отпечатки... - Боб замолчал, не закончив фразы.
   Разговор замедлился, сбившись с пути...
   - Неужели так просто: надеваешь на шею металлическую игрушку и превращаешься в Нью-Мессию? - спросил я.
   - О-хо! Если б все было так просто, как с женщинами! воскликнул Любен. - Голос Тилла У. помогал лишь тем, чьи души оставались живыми, не потерявшими способности деторождения. Он вкладывал в них частицу себя, как семя в благодатную почву... И они покидали Зал, взявшись за руки... Они... голос Любена задрожал. - Конечно, когда он стал популярен, под него подстроились и стар и млад. Так что сегодня невозможно сказать: вот этот действительно страдает и мучается, а этот лишь наигранно закатывает глаза. Знаешь, сколько друзей в одночасье появилось у Тилла У.? И врагов, - добавил Вейн.
   - Конечно, - кивнул Любен, - жаль только, что многие из них никогда не слышали Его голоса...
   - И не стремятся услышать, - проворчал Молчун.
   - Ребята, - перебил я и намекнул, - все же - вас пятеро, м-м?
   - Нас пятеро, а ты один! - разозлился Вейн.
   - Не ругайся! - закричал на него Стае, - лучше объясни!
   - Что тут объяснять, - Любен развел руками - жест обозначал начало импотенции, - мы не можем! Мы фригидны! Усилитель не реагирует на нас! Мы бесплодны - хотим, но не можем.
   - Хуже того, - сбивчиво добавил Стас, - сами нуждаемся в живой музыке, как пиявки, привыкшие сосать кровь наркомана. Без нее мы вялы, апатичны, никчемны и слепы...
   - Нуждающийся в Его голосе не может петь сам, - подытожил Вейн.
   - Тогда почему я, не слышав Его голоса, могу? А как же другие группы? Что, и Джеббер перестал петь? И Джон? И Роберт? Или они не слышали Его? Тилл У. пел только для вас, да?! - разозлился я.
   - Отнюдь! - оборвал меня "Квант". - Я не согласен с Вейном. И мы можем петь, но после Тилла У. "Континуум" - бессмыслица.
   - Ну, хватит учить, моралист нашелся, - огрызнулся я и спросил: - Что мне делать с диском: на шею надеть?
   Все дружно закивали. Дружно-молча.
   Я протянул к диску руку. Ребята замерли, ожидающе насторожились. Только Боб, как ученый-теоретик, знающий итог опыта, не сомневающийся в правильности своих постулатов, сложил на груди руки, улыбаясь многозначительно-спокойно.
   Я осторожно взял цепочку, приподнял диск, перекатил на ладонь: он пульсировал - измученное живое существо, прячущееся от погони. Или бедро стюардессы...
   - Стучит, как сердце, - сказал я.
   - Ага! - воскликнул "Квант", глаза его блестели, - а в наших руках, - он протянул-показал свои трясущиеся кисти, он остается безжизненной металлоломиной.
   Стас заскрежетал зубами. Боб глубоко вздохнул и подмигнул мне. Только Вейн не выразил своего отношения - как сидел глаза долу, так и продолжал сидеть, напоминая предводителя "тайного" заговора. А Сибилла, стоя у меня за спиной, уже застегивала на моей шее цепочку усилителя.
   Я бережно-осторожно спрятал диск под футболкой... он прилип к телу, слился с ним, вторя тактам сердца, ритмам души, призывая ее петь, говорить и читать стихи.
   - Ну... - прошипел я, прокашлял иссохшее горло, - чего бы глотнуть, да попробуем спеть?
   Эхо радостных возгласов-вздохов послужило мне ответом.
   - Для того и собрались! - воскликнул Стас, размахивая палочками. А Любен, подхватив стул, направился к фоно.
   - Начинаем? - переспросил Боб.
   - Да. Только с чего? - подумал я вслух и вспомнил: Завтра вечером концерт! Хватит ли времени?
   - Времени хватит: всегда и на все. - Многозначительно ответил Молчун. - Было бы желание. Так говорил Тилл...
   - Тилл У?
   - Тилл У. И еще он говорил, что не стоит стучаться в запертые двери - за ними нет ничего, кроме духовной пустоты. Именно ее и прячут от посторонних взглядов... Он говорил, что надо пользоваться тем, что просто, доходчиво, что трогает сердце и душу, и заходить в те двери, в которые пускают, в которые не надо стучаться: за ними нас встретят с радостным нетерпением. Таких, какие мы есть на самом деле... Он нахлынул на наши головы, как сумасшествие, как потоп, он захлестнул нас... - монотонно восторгался Вейн, раскачиваясь из стороны в сторону, как при чтении молитвы. Остается напоследок пропеть: "Славься!". Раза три, для полного кайфа.
   Я неспешно обтер ладонью лоб: цирк, да и только. Ребята так убедительно вжились в новые роли, что и я им начал подыгрывать. Единственно, кому перевоплощение не требовалось "Киске", ее роль основана на смене грима, а текст остается тот же. Резонно? Или я, как обычно, несправедлив к Сиби? А к Вейну, Бобу, Любену и Стасу? Их вздохи, крехи, стоны, вопли, крики, объяснения нелогичны, они разнородны и не складываются в едино-законченную мозаику. Столько вопросов к ним накопилось... Или пресс-конференцию отложить? Прочесть, для начала:
   "Выходите на улицы, бегите за город,
   Ложитесь в траву: смотрите и слушайте!
   Птицы, кузнечики, бабочки, мураши
   Они умнее нас, они - часть природы.
   Они святы в своем неведении
   Ложных преимуществ цивилизованности..."
   - Что-то не нравится? - спросил Стас.
   - Точно сказать не могу... - уклончиво протянул я. Мелькают неуловимые образы, ассоциации... кажется, все это уже было со мной. Или не со мной? Но я знаю, я слышал... чувствовал похожее.
   - Ты перестанешь сюсюкать и рассусоливать! - выкрикнул Вейн. Его агрессивность мне не нравилась. Утром, да и возле моря, он был другим. - Разве так важно! К черту твои ассоциации!
   - Что в таком случае, важно?
   - Подсказать? - прищурилась Сибилла, - вот послушай:
   "Не проходи мимо плачущего ребенка:
   Любой ребенок - твой ребенок.
   Любые слезы - твои слезы.
   Детей чужих, как слез чужих - не бывает!
   И дети, и слезы - твои!"
   - Это ты о чем? - спросил Боб.
   Сиби отвернулась, отошла к стене.
   - Что? - не понял я. Вейн пожал плечами. Мы переглянулись и подошли к ней.
   - Влад, у меня будет ребенок... - прошептала Сибилла, сопя мокрым носом... - от Него.
   - Что? - процитировал меня Вейн, вытягивая шею. Я удивленно посмотрел на него: как можно вытянуть то, чего нет?
   - У меня будет ребенок! - рявкнула "Киска". - От Него!
   - У тебя? От Него? - переспросил Вейн, открыл было рот, но захлебнулся на первой ноте смеха, оглядел Сиби: - По тебе не скажешь!
   - Господи, Молчун, ты наивен, как мальчик! - отрывисто произнесла "Киска", - до трех... месяцев... не видно...
   - Извините, что вмешиваюсь, но, если мне память не изменяет, уже пять месяцев как... - напомнил Боб. Он так же, как Любен и Стае, стоял рядом, слушая признание Сибиллы. Любен на счет: "семь", а Стас "девять"...
   - Не имеет значения! - огрызнулась Сибилла, пытаясь заглушить их счет...
   - Сказки братьев Гримм! - оценил Стас, добравшись до пятнадцати - Сиби находилась в глубоком нокауте.
   - Да-да, - прошептала она. - Сказочки! Я всю жизнь мечтала иметь ребенка... если хотите знать...
   - Твое личное дело, - резко произнес Веян; оставаясь жестким, - где, когда и от кого?
   - Это-о... - я соображал медленнее, чем мои друзья, потому влез в разговор, надеясь вернуться на несколько фраз в прошлое:
   - Что значит, не имеет значение?
   - А разве так важно? - вскинулась "Киска".
   - Заколдованный круг, - я покачал головой.
   - Лишь одно имеет значение - будешь ты петь или?! Понятно! Но ты, Влад, боишься! - Сиби прищурилась. - И еще: я не уверена, что ты сможешь петь, как Он! Петь не жалея себя. Ты же не веришь! Ни единому нашему слову, сидишь, как в театре марионеток с мороженым в одной руке и с программкой в другой!
   Положим, сценария я не знаю. Наоборот, каждая последующая сцена загоняет меня в очередной тупик. Но! Тут Сиби попала не в бровь, а в глаз - разве можно сходу, за полчаса, с бодуна, поверить в бред собачий, даже если тебя уверяют в его стопроцентной реальности пятеро лучших друзей. Зря я вернулся. В Антарктиде было труднее - физически, но проще для головы - сказано делать - делай, не раздумывай. Всякая работа на международной - необходима. Тем паче, что основные обязанности - журналистику - я там забросил, радовался, что голова ни о чем не болит! Пусть начальство думает, пусть думает Гэм или Томми. Мое дело - сторона. Круглое - кати, плоское - тащи. Все!
   А тут - край бездонной пропасти! Пой и все тут! Даже если не умеешь. Пой-не-пой!?
   Какие еще есть знаки распинания?
   Почему край? Почему пропасть? Не захочу - не буду!
   А если захочу? Внутри уже бьется, пульсирует. Это не диск, не сердце... Я готов? Я? Утвердительный кивок и - вперед.
   Но что петь? Его Стихи? Но они - Его беда, Его печаль. Петь чужое, значит не иметь своего. Петь не то, что хорошо рифмуется, красиво звучит, тянется, как сироп, радуя ухо привычной мажорной интонацией - петь, что пронизывает шерсть, кожу, кости, проникает в душу. Петь о том, что болит, о самом сокровенном. А я от этого отвык. Или не привыкал вовсе. Все мои идиотские выверты - защита души, жаждущей отдать, от бездуш, не желающих понимать.
   Наивно? По-детски? Очередной родственник, бородатый философ, выпятит губу и выскажет мнение: соплей много...
   У меня есть, что ответить: может хватит играть, изображать из себя взрослых, разумных, объективных, умудренных опытом? Ведь Опыт - седой мир, отягощенный злобной игрой в высокие фразы...
   Я взобрался на подмостки, трясущимися руками напялил наушники, запел, что есть силы - на грани шока - из собственного наследия:
   "Их было много: Элвис, Джон, Владимир.
   И вновь - Владимир, Элвис, Джон!
   А следом - Джордж, Борис, Пол, Стивен.
   Лишь мне сказали: "Брысь! Ты лишний,
   ты тут ни при чем!..."
   Я пел, слабея с каждым словом. Последние слоги и буквы зависли дымкой... ме-ня-не-су-ще-ст-во-ва-ло... и медленно растворялись... Я боялся пошевельнуться, боялся вернуть глаза в мир Зала: увидеть заплаканную "Киску", наткнуться на равнодушие Вейна, поседевшего за прошедший год, услышать треск дощечек, которые Стас разламывает и бросает на пол... Я уже видел, как он, презрительно фыркнув, швыряет на пол щепки и уходит, хлопая дверью...
   "И я стоял, закрыв глаза,
   Открыть - исчезнуть..."
   Но в тот же миг с меня сорвали наушники: лица друзей светились признательностью, они галдели, как стая птиц на одиноком океанском острове. Что они кричали? Не разобрать - голова кружилась, руки и ноги оторвались, как ватные конечности игрушечного человечка. Мне подставили стул, усадили, дали понюхать нашатыря. "Киска", обняв меня, шептала одно-единственное слово: "Влад, Влад-Влад..."
   - Твои-ну-Влад-стихи-,-Молодец-?-как-здорово?-называется-да? - пробубнил Стас, путая и слова, и запятые, и вопросительные знаки.
   - Может быть, "Наследники..."?
   - Странно, в моем экземпляре - склеенные листки! - выкрикнул Вейн, судорожно листая Его Книгу. - Ага! Вот, нашел... Действительно, называется "Наследники памяти".
   - Это мои стихи... - дернулся я, не в силах обижаться. Ребята снисходительно улыбались, кивали - больному ребенку прощаются все капризы...
   - Конечно-конечно, мы верим, - хором пропели голоса.
   - Да-нет, правда! - запутался я.
   - Мы верим тебе! ласково промурлыкала "Киска", глядя на меня. Ах-ах-ха, кисонька-мурлысенька, ловко ты придумала сцену с Его ребенком и красиво разыграла ее! Главное - завела пружину внутренних часов Влада В.! Спасибо, Сиби!
   - Еще! - громогласно объявил я, желая доказать, прежде всего - самому себе, эффект не случаен. И его проявления первые признаки пристрастия - легкое недомогание: молчание смерть!
   "Континуум" зашумел, замахал руками, споря со мной - сошлись на одной, сегодня - последней, песне из Его Книги. Я пел про птиц, муравьев, про деревья и траву: пел, видя картину песни, ощущая восторг от яркости красок, от мощи запахов и разнообразия звуков. Последний абзац, мне он показался мало выразительным, я дополнил собственными словами:
   "Вы не только хотите погубить их всех.
   Вы желаете при этом напечать:
   "Хоть раз в жизни, хоть напоследок,
   Но мы согреемся у когтра,
   Пусть этим костром окажется Земли,
   Вот только сбросим бомбы..."
   Огненный диск обжигающе пульсировал под футболкой, вытаскивая на себя сердце. Я открыл глаза: ребята застыли каменными изваяниями - согнутые в локтях руки, раскрытые на вдохе рты, стеклянные глаза, полные слез. С испугом от зрелища: я разглядывал теплокровные статуи. Тело пронизал страх - и за себя, и за них. Одиночество печальнее смерти. Я крикнул из последних сил: "Эгой!", взмахнул рукой, снял с них заклятие... плюхнулся на стул, хорошо не мимо. Сиби, ты меня научила колдовству спасибо...
   - Ты гений... шептала "Киска", она ожила нерпой, приютилась возле стула, головой прижалась к моим коленям. Я хотел погладить ее - сил не осталось, даже протянуть руку.
   Ребята постепенно окружили нас.
   - Вейн? - вопросил я, отдышавшись. Все молчали, ожидая меня, - тоже точно по тексту?
   - Проверим, - прохрипел Молчун, раскрывая Книгу, листая... - да, посмотри! - протянул мне. Я улыбнулся - зачем смотреть в Его Книгу? Строки придуманы мною только что, срисованы с экрана сознания. Или подсознания. Но я заглянул краем глаза, очень уж любопытно было... подавился липкой густой слюной: черные буквы на глянцевом фоне... Но! Как?!
   - А говоришь: "не читал", - подытожил Стае.
   - Выучил наизусть, притворившись пьяным, - подмигнул Любен. Ребята заулыбались, оставаясь при своем мнении. Спорить не стану - кто мне поверит - текст-то напечатан!
   Часы Любена прозвонили десять и включили "Картинки с выставки": Эмерсон, Лэйк и Палмер.
   Вейн и Любен, сквозь Зал Славы и далее по спирально вое ходящей лестнице, мимо спящего дядьки, проволокли меня... Я оглянулся на охранника пустоты - колоритный типаж. Но! Я не смог бы его описать, что-то изменилось: и в нем, и во мне. Я вижу его, вот он, сидит; закрываю глаза - он исчезает. И ни каких амбиции и подреберье, никакого желания писать - ..... - пустые выстрелы в молоко - ..... - Дядька улыбнулся, набросил на голову фуражку и засифонил в том же - дремотном направлении, причмокивая прощальные звуки.
   Улегшись на заднее сидение "Медиума", я потерялся - (тени от огней, шторы от дверей, графины от цветов, ножки - неутомимые женские!) - но нашелся: напротив постели, поверх которой, вместо покрывала, лежал я, в кресле сидела давишняя ключница, в легком платье, нога на ногу. Ага, вот чьи ножки вывели меня из состояния грогги. На столе под крышками и салфетками остывал обед. Или ужин. По крайне мере - не завтрак! Сверкающие банки, неужели пиво? И лохань с кофе: удивительное дело - с каждым последующим моим пробуждением его, кофе, становится все больше и больше.
   Я хлипко поднялся, тоскливо потянулся, несколько раз присел, симулируя зарядку, помахал-покрутил руками, наблюдая за девушкой. Она сидела в пол-оборота, "меня не замечая". Я прошелся по комнат"', раздвинул шторы, выглянул в окно по-прежнему пасмурно и пристроился к столу.
   - Вы разрешите...
   - Прошу, - кивнула девушка, - спрашивайте.
   - Можно мне выть только по утрам?
   - Всего-то вопросов? - вздохнула ключница.
   - Вы разочарованы?
   - Знаменитость имеет право задавать любые вопросы.
   - Но я еще не знаменитость - только учусь. Кстати, как зовут тебя, Прекрасная Незнакомка? Уж не Златовласка ли?
   - Да, спасибо, не откажусь составить вам компанию, - ответила девушка и повернулась: ко мне и к столу. Но имени не назвала.
   - Угощайтесь, - взмахнул рукой, - прекрасная ключница.
   - Не время для комплиментов, - ответила она и протянула полосатый конверт. Из него на стол выпали два пластиковых пропуска на Фестиваль и записка-пожелание: "Влад! Кнессия согласилась проследить тебя на концерте. Не сомневаемся, что с ней тебе будет приятнее провести вечер, чем с нами. Вейн и Любен".
   - А второй пропуск для кого? - спросил я и набил рот салатом.
   - Для вас, Владислав. Если вы не боитесь пойти со мной.
   - Спасибо за приглашение, не откажусь.
   - Но ваша судьба в ваших руках: десять минут и... - я с любопытством посмотрел на свои руки. Потом пожал плечами, уйдет последний рейсовый до Шпорт-халле.
   - Скажите, - начал я, - но...
   - Чтоб я больше этого не слышала! - воскликнула девушка.
   - Извините, конечно, но я...
   - Вслух - да, не сказали, просто не успели. Но пытались, - короткие фразы-пояснения перемежались легкими зевками-глотками. - Запомните, Влад, меня зовут Кесс, хотя родители и осчастливили меня "Кнессия".
   - Кесс, - повторил я, чтобы запомнить, окунул глаза в тарелку. Вовремя она поймала В. В. за язык - я уже приготовился назвать ее Нессия...
   Городские власти, предчувствуя живой интерес к "Живой" музыке, подготовились к открытию Фестиваля. Тут и там, от угла к углу, все прилегающие к Шпорт-Халле улицы заняли полицейские и пожарные машины, реже - микроавтобусы с красным крестом. Никогда не предполагал, что в городе столько полицейских, пожарных и медперсонала.
   - А на Тилла У. так же ломились? - спросил я.
   - Конечно, - быстро ответила она и замолчала, не откликаясь на мои дальнейшие вопросы. Я остановился. Остановилась и Кесс, посмотрела на меня жалобно-печально - "синдром боль-но-го-ре-бен-ка-не-раз-дра-жать". - Пойдем, Влад...
   Зрителей набилось в Зал, как сельдей в бочку. Мы опоздали, так что даже не пытались пробиться к своим местам. Ксгг пристроилась на ступеньке, я рядом с ней. Все проходы и лестницы были плотно утрачоонаны разнополыми, но одинаково одетыми существами. Я вертел головой, наблюдая; вспоминал, что творилось в крохотных залах и полуподвальных помещениях, во времена моего отрочества, на полуподвальных концертах сешцмьюзик. Вспоминал, радуясь, что Старые Добрые Нравы вновь наполнили Зал, а он мгновенно тлея с Джебом, как единый организм: стоны, визги, крики, плачь - нечто большее, чем восприятие сочетаний слов и музыки, буквально полнейшая отключка. Только я сидел как гость, раздумывая, не подпадая под действие чар Джеббера By. Я знал Джеба давно, но никогда не видел, чтобы он так выкладывался. Постоянно двигаясь по сцене, Джеб не давал расслабиться ни себе, ни Залу, наращивал темп, буквально вдалбливая композиции в нас - сидящих... Напряжение не стихало и в моменты, когда он садился за фоно или брал в руки саксофон - каждый звук, каждое слово имели смысловой оттенок, находили точку приложения.
   Кесс сидела очень плотно, очень рядом со мной, я задавал ей вопросы во время затишин, но ответов не следовало... Сидеть очень рядом - не значит быть очень вместе. Кесс покидала меня, оставляя одного, с каждой последующей композицией уходя вслед за Джебом. Я осторожно взял ее за руку, но... догнать ее, отправиться вслед за ней, - не мог.
   Единственно, что получилось, так это вернуться в прошлое после соул-сингла Джеба:
   "Ты ждешь его на том же месте,
   Не жди - теперь он в армии..."
   Я тут же вспомнил Вейна, его рассказы об Островной Одиссее... Два с половиной часа промелькнули незаметно, напоследок Джеб исполнил свой старый, но очень известный хит:
   "Зерна отобьются в нули,
   Пули отольются в гири..."
   Зал не свистел, не аплодировал - Джеб еле держался на ногах. Из-за шторы вышла его жена, Кэтрин, он обнял ее за плечи...
   Я потянул Кесс за собой, мы молча проламывались сквозь навстречную толпу: жужжащая масса - пусть и людей - довольный и разочарованных, веселых и хмурых, отупело-восторженных и раздумывающих. Я же пробивался в мир засценья, к Джебу.
   Я молча кивнул. Джеб расстегнул рубашку, осторожно снял с волосатой груди диск, ого! такой же, как у меня - я ощупал в кармане приятную, холодную поверхность.
   - Тебе Тилл У. дал?
   - Кто? Что дал?
   - Диск. Ведь это Тилл У. придумал?
   - А, да, придумал Тилл У., так. Но собрал один мужик... Разве ты не знаком с ним... был? С Тиллом У.?
   - К сожалению, нет. Я уехал на АМС-4 за год до его появления...
   Кэтрин выронила стакан, и он звонко растекся осколками по раковине.
   - Вот как?! - вздрогнул Джеб. - Я... просто не знал, что вы с Тиллом У. не совпали по времени. Да-а, значит, тебя интересует Тилл У...
   - Очень интересует, - засуетился я. - Но мои ребята увиливают от разговоров.
   - Хорошо, Влад, я расскажу. Но для начала опорожню банку пива.
   Кэтрин открыла четыре банки. Кесс отказалась, я взял одну, Джеб - две. Он присосался, как новорожденный к груди матери, глотая с упоением, и оторвался, опустошив жестянку.
   - О! Теперь порядок, - он посмотрел на Кесе. - Девушка не станет лишний раз трепать языком?
   Кнессия промолчала.
   - Значит, не станет. Хорошо, - кивнул Джеб. - По моим подсчетам таких дисков не менее семнадцати. Ты не в курсе?
   Я покачал головой - откуда мне знать. Джеббер отхлебнул из второй банки:
   - Первый диск достался Тиллу У. Второй - мне, - еще глоток. - Точно знаю, что есть у Большого Ролли, у Манфреда из "Базуки", у Лео Стринджера, у "Зануды" Патрика, у Блэка " Киллерфилда"...
   - Но ведь он!
   - Ага, Влад, догадываешься, чем пахнут эти игрушки?! Беспорядки в городе - и его рук дело. Вернее, усилителя и его луженого горла. Та-ак, - Джеб задумался, - сразу три хапнули "Боггерти, Кристон и Полански". Они свихнулись - я предупреждал - на первой же репетиции, вместе с техкомандой... Их отправили в психушку, а усилители исчезли. Куда? Не знаю. Как и то, где остальные семь, если только семь...
   - Один у меня, - похвастался я.
   - Э-э, парень, твой не в счет.
   - Почему?
   - Твой - оригинал. А наши, остальные, - копии. Так что ты, Влад, подумай, стоит ли ввязываться...
   - Стоит ли? - переспросил я, - но у меня может получиться!
   - Начиная верить в волшебное зелье, не знаешь, что получится, - усмехнулся Джоб. - А если чудище о трех головах? Подумай, парень. Брось все. Уезжай обратно в Антарктиду, пиши снежные опусы, ведь ты журналист? Или, в Гренландию. Бери в охапку девушку и сматывай... Все не так просто.
   Я следил за реакцией Кнессии, она спокойно слушала сбивчивые фразы Джеба, без эмоций концерта.
   - Уже лучше, - Джеб потянулся за полотенцем, насухо вытер лицо, шею, плечи, грудь, - выпиваю пару банок пива и трезвею. Мысли проясняются... Ты наверное не знаешь, Влад, но я окончил биохимический факультет Университета. Пытался преподавать. Неудачно. Но журналы просматриваю до сих пор. Может, один я отдаю себе отчет в том, что происходит, что мы делаем с людьми. Реальная картина процесса... - Джеб неспешно рассказывал, при этом старательно скреб ногтями волосатый живот, - столь проста, почти банальна.
   - Что?
   - С помощью дисков мы воздействуем не только на эмоциональную сферу, вернее, действие на органы чувств опосредовано влиянием биохимических сдвигов в организме. Диски способствуют выделению эндорфинов, различных нейропептидов, производных бензедрина, гаммалона и бог знает чего еще. То есть, возникновению комплекса ощущений, наслаивающихся на адекватное восприятие слов, музыки, световых эффектов...
   - Джеб, остановись, - попросила Кэтрин.
   - Эти вещества оказывают дополнительное психостимулирующее или же наркотическое действие. Диски способны заставить человека покончить с собой или поднять его психические возможности до вершин интеллекта. Или - принудить людей маршировать строем: "Раз-два левой..."
   Джеб замолчал. Кэтрин тут же встала, открыла для него еще одну банку пива. Я наблюдал за Джеббером, вспоминая его на сцене, перевоплотившегося, и сравнивал с повседневным, уставшим от многочисленных выступлений человеком сорока с хвостиком лет, замученного героя своей собственной песни: