Володя снисходительно поиграл пояском.
— Не были на политзанятиях? Жаль! Мы говорили о стахановцах. Скрытые возможности — это то, что может дать механизм, если он попадет в умелые руки. Возьмем, к примеру, двигатели «Дербента». После выпуска с завода они давали сто оборотов и цилиндры были загружены неравномерно. После регулировки силами команды они дают сто двенадцать оборотов, и теперь только пятый цилиндр слева немного не догружен. Басов говорит, что двигатель еще не использован до конца и мощность его можно повысить. Это и есть скрытая возможность. Басов говорит…
— Не трещите так! Послушайте, Володя…
— Ну?
— Я сам кое-что читал о Стаханове, и мне бы хотелось поговорить с Александром Ивановичем об одном деле.
— Так что ж! Взяли бы да поговорили.
— Он не сердится на меня за то, что я возражал против двадцати пяти тысяч сверх плана? Как вы думаете?
— Пустяки. Он не гордый.
— Послушайте, Володя, — штурман заметно волновался, но изо всех сил старался держаться небрежно, — вот вы там что-то делаете, стараетесь наладить дело и кое-чего вы уже добились. Но в навигации вы ничего не смыслите, а в самом кораблевождении тоже есть скрытые возможности. В частности, у меня явилась неплохая идея… Дело в том, — продолжал Алявдин, — что на пути к Астраханскому рейду мы минуем остров Жилой, оставляя его слева. При этом мы даем большого крюку, потому что прямая трасса лежит по ту сторону острова. Но там мелко, и при осадке в двадцать футов никак не пройти. Однако, когда мы идем обратно без груза, осадка у нас всего шесть футов, если погода тихая и в трюмах нет балласта. И все-таки мы идем по внешней стороне и делаем крюк, теряем на этом минут сорок, не меньше.
— А какая глубина в проливе?
— Семь футов минимум. Вполне можно пройти, если идти порожнем и без балласта. Экономия во времени — сорок минут. Вот вам скрытая возможность, — закончил штурман торжествующе.
— Почему же никто там не ходит? — удивился Володя. — Ведь это так просто.
— Уж не знаю почему… Боятся. Я хочу поговорить с Басовым, и, если он согласится, мы сумеем уговорить капитана.
Алявдин угостил Володю папиросой и побежал изучать карту. Володе предложение нравилось, хотя он и старался казаться равнодушным. Он был озадачен и даже досадовал немного. Было бы понятней, если бы предложение исходило от Басова, от помполита или от кого-нибудь из мотористов. Володя недолюбливал Алявдина, и все, что он знал о нем, казалось враждебным тому коллективу, который сколотился благодаря соревнованию. Алявдин держался особняком и был как-то пошло развязен. Но сэкономить почти час времени простым изменением трассы! Володе не терпелось сообщить об этом комсомольцам.
Вечером команда слушала в красном уголке радио. Там был Котельников, были и Проценко и Гусейн. Они выслушали Володю без всякого оживления, — видимо, они разделяли его инстинктивную неприязнь ко второму помощнику.
— Когда мы начинали, он руки в карманах держал, — сказал Гусейн раздраженно, — а теперь, когда без него пошло, лезет в драку засучив рукава. Ему только бы фасон давить, а для нас это дело чести. Ну его к черту!
— Однако предложение дельное, — заметил Котельников вяло.
— Ну и пусть дельное, без него додумались бы…
— Вин на патефоне грае, це его дило, — усмехнулся Проценко, — а у нас робыть треба. Ну его к бису!
Басов вошел и подсел к компании. Перед тем он, одолев бессонницу, поспал несколько часов и был не то чтобы весел, но как-то особенно ровно спокоен, прислушивался к далекой музыке, звучавшей из радиорупора, и, стараясь уловить мотив, подсвистывал.
— Эх, Володя, радист ты мой великолепный! Гармони нет у нас, игрануть бы.
Володя в ответ на шутку улыбнулся, но тут же таинственно забубнил, снизив голос, стал рассказывать о предложении Алявдина. Комсомольцы поглядывали на механика, который с удовольствием затягивался папиросой и легко, без напряжения, слушал.
— Алявдин предлагает идти проливом? — сказал он наконец. — Это что-то сомнительное. Мне кажется, там не будет восьми футов.
— Я же говорю, что это чушь какая-то, — облегченно подхватил Володя. Ему было приятно, что теперь все объяснилось и предложение Алявдина, которого он считал враждебным судовому коллективу, оказалось неудачной выдумкой. — Просто он трепло!
— Хотел порисоваться, да не вышло, — заметил Гусейн. — Послать бы его подальше…
— Кого это? — спросил Басов.
— Штурмана. Пускай не лезет!
— Вы с ума сошли! — удивился Басов. — Человек дело предлагает, а вы рычите! Обязательно надо обсудить.
Комсомольцы молчали. Володя завертелся на месте, растерянно оглядываясь.
— Да ведь ты же сам сказал.
— Просто я не знаком с навигацией. Алявдин — штурман, ему виднее. Посоветуемся с капитаном, рассмотрим трассу, подумаем. Да что вам так не понравилось, я в толк не возьму? — Он посмотрел кругом с прежним добродушием, но увидел недовольные лица и вдруг как бы осекся, перестал улыбаться, и глаза его затвердели.
— У тебя чутья нету, — пробормотал Гусейн сердито. — Не видишь разве, что это за птица? Он посмеивался над нами, когда мы брались за дело, говорил, что двадцать пять тысяч сверх плана — это бред. А теперь он собирается нашуметь и выскочить вперед своей фигурой. Мелкий он тип, по-моему…
— Э-э, все это какие-то дрязги, — морщась, сказал Басов. — Здесь все свои, и я не хуже вас знаю Алявдина. Но он — штурман, и, пока он на судне, никто не вправе мешать ему принять участие в работе коллектива. Когда он будет пакостить, мы скрутим его или вышвырнем вон! Сейчас он хочет помочь нам, и оттолкнуть его — значит навредить себе.
— Неладно, ребята, — заметил Котельников хмуро, — опять мы начинаем замыкаться, создаем какую-то группу благонравных. Мы же говорили об этом, Володя, ты сам говорил, что мы мало работаем с людьми. Зачем повторять ошибки…
— Уж очень он мне не по душе! Чужой какой-то…
— А по-моему — или гнать его с танкера, или привлечь и использовать. Чужих быть не должно. Так всегда бывает, — продолжал Басов мягче, — вы работаете одни — вам мешают, посмеиваются и всячески доказывают, что вы затеяли вздор. Если вы на правильном пути и настойчиво добиваетесь цели, с вами соглашаются постепенно и хотят помочь. Половина дела — привлечь людей на свою сторону. Главная половина, пожалуй… Да вы поговорите с помполитом. Я ведь плохо говорю, какой я пропагандист! — оборвал он себя с улыбкой.
— Ладно, о чем разговор, — проворчал Гусейн скрепя сердце. — Если поможет, спасибо скажем. Так, что ли, Володька?
— Правильно…
Перед последней вахтой Басов поднялся на штурманский мостик, чтобы рассмотреть трассу по карте.
Море было спокойно. Широкие гладкие валы несли на своих гребнях расплывчатые отражения звезд. Перила мостика были теплые, чуть влажные от росы и слегка дрожали. Если бы не эта слабая внутренняя дрожь судна, казалось бы, что оно стоит неподвижно, а море течет, как река, в ту сторону, куда дует ветер и катятся волны.
Басов напевал вполголоса и смотрел вниз. На спардеке возле шлюпки белело женское платье. До него долетел смех и притворно-сердитый голос:
— Не бал-у-й…
«С кем это она?» — подумал Басов, вспоминая смеющееся розовое лицо горничной Веры, ее маленький носик и светлые брови на детском фарфоровом лбу. Весной из-за нее ссорились матросы, о ней ходили сплетни среди команды, пока помполит Бредис не пристыдил ребят на собрании. Она была одинаково приветлива со всеми, но ни с кем не останавливалась подолгу на палубе.
«Вот и Вера нашла кого-то, — подумал Басов о внезапной болью, — вероятно, полюбила крепко. Что ж, это понятно. Ведь даже уроды — и только я… — он оборвал свою мысль. — Ну и хорошо, что вокруг темная ночь, и они стоят там обнявшись, и их никто не видит. И у меня это было, но, как видно, было ненастоящее, потому что все кончилось так просто, словно оборвалось. И о чем жалеть?»
Он подошел к рубке и старался занять свои мысли новой трассой, предложением Алявдина, но с отчетливостью бреда увидел он Мусины голые руки, даже ощутил их тяжесть на своих плечах, и, как вспышка света, проступило из темноты ее лицо.
«Кажется, я всегда любила тебя, командир…»
Он посмотрел вверх, на черное небо, усыпанное блестящим звездным песком, и скрипнул зубами. Надо было приняться за что-то немедленно. Он прошел по мостику и обогнул рубку. Возле запасного компаса, нагнувшись над циферблатом, стоял матрос Карпушин. Он записывал и был так поглощен этим, что не расслышал шагов.
— Компас изучаете? — спросил Басов, придавая голосу то общительное выражение, которое, он знал, всегда располагало людей к серьезному разговору. — Я сам давно собираюсь заняться навигацией, да все не выберу время… Дело серьезное…
Карпушин вздрогнул и обернулся, растерянно улыбаясь, но, узнав Басова, тотчас успокоился.
— Нет, не изучаю, а слежу за курсом, — сказал он таинственной скороговоркой, — только тише, пожалуйста. Не надо, чтобы он слышал.
— Кто?
— Вахтенный рулевой.
— Вы следите за курсом?
— Сейчас я вам объясню, — заторопился матрос, — запишу только… Готово. Вот видите, сейчас судно рыскнуло на три градуса. Это он закуривал — рулевой.
Я уже исписал четыре страницы. Здесь есть и большие отклонения — в пять градусов и больше. Если проложить на карте путь судна, получится извилистая линия.
Я уже второй день слежу за курсом…
— Эти отклонения здорово уменьшают скорость? — спросил Басов заинтересованно.
— Тише, он услышит… Еще бы не уменьшают! Вы увеличили мощность двигателей, но это все без толку, пока рулевые работают грязно. Я заметил это на своей вахте, когда стоял за рулем. А потом на политзанятиях говорили об Алексее Стаханове и о скрытых возможностях. По-моему, прямой курс, без отклонений — это и есть скрытая возможность. Сегодня я отстоял вахту за рулем и добился самых малых отклонений — на полградуса, не больше. Теперь я записываю работу других рулевых и покажу им завтра, как они ведут судно. Стыд какой!
— У вас в порядке ваши записи? — спросил Басов быстро.
— В полном порядке. Я даже записывал время, когда наблюдались отклонения.
— Тогда мы составим график их работы и соберем команду для обсуждения. Это большая скрытая возможность, вы правы.
— Верно? — обрадовался матрос. — Мы их подтянем, Александр Иванович! — Он покосился на компас и развернул записную книжку: — Вот опять рыскнуло.
На два с половиной… Смотрите сами!
— Вижу, — усмехнулся Басов, — я только мешаю вам своими расспросами. Пойду я.
Этот короткий разговор как бы проветрил его сознание и вернул ему то устойчивое равновесие, из которого он был выведен зрелищем чужого счастья.
«Вот и еще одно открытие, — с радостным удивлением думал он о разговоре с матросом, — и такое простое, понятное каждому, кто знает, что прямая линия короче кривой. Об отклонениях от курса знали штурманы, и капитаны, и мотористы. И открытие это делает рулевой у штурвала».
3
4
— Не были на политзанятиях? Жаль! Мы говорили о стахановцах. Скрытые возможности — это то, что может дать механизм, если он попадет в умелые руки. Возьмем, к примеру, двигатели «Дербента». После выпуска с завода они давали сто оборотов и цилиндры были загружены неравномерно. После регулировки силами команды они дают сто двенадцать оборотов, и теперь только пятый цилиндр слева немного не догружен. Басов говорит, что двигатель еще не использован до конца и мощность его можно повысить. Это и есть скрытая возможность. Басов говорит…
— Не трещите так! Послушайте, Володя…
— Ну?
— Я сам кое-что читал о Стаханове, и мне бы хотелось поговорить с Александром Ивановичем об одном деле.
— Так что ж! Взяли бы да поговорили.
— Он не сердится на меня за то, что я возражал против двадцати пяти тысяч сверх плана? Как вы думаете?
— Пустяки. Он не гордый.
— Послушайте, Володя, — штурман заметно волновался, но изо всех сил старался держаться небрежно, — вот вы там что-то делаете, стараетесь наладить дело и кое-чего вы уже добились. Но в навигации вы ничего не смыслите, а в самом кораблевождении тоже есть скрытые возможности. В частности, у меня явилась неплохая идея… Дело в том, — продолжал Алявдин, — что на пути к Астраханскому рейду мы минуем остров Жилой, оставляя его слева. При этом мы даем большого крюку, потому что прямая трасса лежит по ту сторону острова. Но там мелко, и при осадке в двадцать футов никак не пройти. Однако, когда мы идем обратно без груза, осадка у нас всего шесть футов, если погода тихая и в трюмах нет балласта. И все-таки мы идем по внешней стороне и делаем крюк, теряем на этом минут сорок, не меньше.
— А какая глубина в проливе?
— Семь футов минимум. Вполне можно пройти, если идти порожнем и без балласта. Экономия во времени — сорок минут. Вот вам скрытая возможность, — закончил штурман торжествующе.
— Почему же никто там не ходит? — удивился Володя. — Ведь это так просто.
— Уж не знаю почему… Боятся. Я хочу поговорить с Басовым, и, если он согласится, мы сумеем уговорить капитана.
Алявдин угостил Володю папиросой и побежал изучать карту. Володе предложение нравилось, хотя он и старался казаться равнодушным. Он был озадачен и даже досадовал немного. Было бы понятней, если бы предложение исходило от Басова, от помполита или от кого-нибудь из мотористов. Володя недолюбливал Алявдина, и все, что он знал о нем, казалось враждебным тому коллективу, который сколотился благодаря соревнованию. Алявдин держался особняком и был как-то пошло развязен. Но сэкономить почти час времени простым изменением трассы! Володе не терпелось сообщить об этом комсомольцам.
Вечером команда слушала в красном уголке радио. Там был Котельников, были и Проценко и Гусейн. Они выслушали Володю без всякого оживления, — видимо, они разделяли его инстинктивную неприязнь ко второму помощнику.
— Когда мы начинали, он руки в карманах держал, — сказал Гусейн раздраженно, — а теперь, когда без него пошло, лезет в драку засучив рукава. Ему только бы фасон давить, а для нас это дело чести. Ну его к черту!
— Однако предложение дельное, — заметил Котельников вяло.
— Ну и пусть дельное, без него додумались бы…
— Вин на патефоне грае, це его дило, — усмехнулся Проценко, — а у нас робыть треба. Ну его к бису!
Басов вошел и подсел к компании. Перед тем он, одолев бессонницу, поспал несколько часов и был не то чтобы весел, но как-то особенно ровно спокоен, прислушивался к далекой музыке, звучавшей из радиорупора, и, стараясь уловить мотив, подсвистывал.
— Эх, Володя, радист ты мой великолепный! Гармони нет у нас, игрануть бы.
Володя в ответ на шутку улыбнулся, но тут же таинственно забубнил, снизив голос, стал рассказывать о предложении Алявдина. Комсомольцы поглядывали на механика, который с удовольствием затягивался папиросой и легко, без напряжения, слушал.
— Алявдин предлагает идти проливом? — сказал он наконец. — Это что-то сомнительное. Мне кажется, там не будет восьми футов.
— Я же говорю, что это чушь какая-то, — облегченно подхватил Володя. Ему было приятно, что теперь все объяснилось и предложение Алявдина, которого он считал враждебным судовому коллективу, оказалось неудачной выдумкой. — Просто он трепло!
— Хотел порисоваться, да не вышло, — заметил Гусейн. — Послать бы его подальше…
— Кого это? — спросил Басов.
— Штурмана. Пускай не лезет!
— Вы с ума сошли! — удивился Басов. — Человек дело предлагает, а вы рычите! Обязательно надо обсудить.
Комсомольцы молчали. Володя завертелся на месте, растерянно оглядываясь.
— Да ведь ты же сам сказал.
— Просто я не знаком с навигацией. Алявдин — штурман, ему виднее. Посоветуемся с капитаном, рассмотрим трассу, подумаем. Да что вам так не понравилось, я в толк не возьму? — Он посмотрел кругом с прежним добродушием, но увидел недовольные лица и вдруг как бы осекся, перестал улыбаться, и глаза его затвердели.
— У тебя чутья нету, — пробормотал Гусейн сердито. — Не видишь разве, что это за птица? Он посмеивался над нами, когда мы брались за дело, говорил, что двадцать пять тысяч сверх плана — это бред. А теперь он собирается нашуметь и выскочить вперед своей фигурой. Мелкий он тип, по-моему…
— Э-э, все это какие-то дрязги, — морщась, сказал Басов. — Здесь все свои, и я не хуже вас знаю Алявдина. Но он — штурман, и, пока он на судне, никто не вправе мешать ему принять участие в работе коллектива. Когда он будет пакостить, мы скрутим его или вышвырнем вон! Сейчас он хочет помочь нам, и оттолкнуть его — значит навредить себе.
— Неладно, ребята, — заметил Котельников хмуро, — опять мы начинаем замыкаться, создаем какую-то группу благонравных. Мы же говорили об этом, Володя, ты сам говорил, что мы мало работаем с людьми. Зачем повторять ошибки…
— Уж очень он мне не по душе! Чужой какой-то…
— А по-моему — или гнать его с танкера, или привлечь и использовать. Чужих быть не должно. Так всегда бывает, — продолжал Басов мягче, — вы работаете одни — вам мешают, посмеиваются и всячески доказывают, что вы затеяли вздор. Если вы на правильном пути и настойчиво добиваетесь цели, с вами соглашаются постепенно и хотят помочь. Половина дела — привлечь людей на свою сторону. Главная половина, пожалуй… Да вы поговорите с помполитом. Я ведь плохо говорю, какой я пропагандист! — оборвал он себя с улыбкой.
— Ладно, о чем разговор, — проворчал Гусейн скрепя сердце. — Если поможет, спасибо скажем. Так, что ли, Володька?
— Правильно…
Перед последней вахтой Басов поднялся на штурманский мостик, чтобы рассмотреть трассу по карте.
Море было спокойно. Широкие гладкие валы несли на своих гребнях расплывчатые отражения звезд. Перила мостика были теплые, чуть влажные от росы и слегка дрожали. Если бы не эта слабая внутренняя дрожь судна, казалось бы, что оно стоит неподвижно, а море течет, как река, в ту сторону, куда дует ветер и катятся волны.
Басов напевал вполголоса и смотрел вниз. На спардеке возле шлюпки белело женское платье. До него долетел смех и притворно-сердитый голос:
— Не бал-у-й…
«С кем это она?» — подумал Басов, вспоминая смеющееся розовое лицо горничной Веры, ее маленький носик и светлые брови на детском фарфоровом лбу. Весной из-за нее ссорились матросы, о ней ходили сплетни среди команды, пока помполит Бредис не пристыдил ребят на собрании. Она была одинаково приветлива со всеми, но ни с кем не останавливалась подолгу на палубе.
«Вот и Вера нашла кого-то, — подумал Басов о внезапной болью, — вероятно, полюбила крепко. Что ж, это понятно. Ведь даже уроды — и только я… — он оборвал свою мысль. — Ну и хорошо, что вокруг темная ночь, и они стоят там обнявшись, и их никто не видит. И у меня это было, но, как видно, было ненастоящее, потому что все кончилось так просто, словно оборвалось. И о чем жалеть?»
Он подошел к рубке и старался занять свои мысли новой трассой, предложением Алявдина, но с отчетливостью бреда увидел он Мусины голые руки, даже ощутил их тяжесть на своих плечах, и, как вспышка света, проступило из темноты ее лицо.
«Кажется, я всегда любила тебя, командир…»
Он посмотрел вверх, на черное небо, усыпанное блестящим звездным песком, и скрипнул зубами. Надо было приняться за что-то немедленно. Он прошел по мостику и обогнул рубку. Возле запасного компаса, нагнувшись над циферблатом, стоял матрос Карпушин. Он записывал и был так поглощен этим, что не расслышал шагов.
— Компас изучаете? — спросил Басов, придавая голосу то общительное выражение, которое, он знал, всегда располагало людей к серьезному разговору. — Я сам давно собираюсь заняться навигацией, да все не выберу время… Дело серьезное…
Карпушин вздрогнул и обернулся, растерянно улыбаясь, но, узнав Басова, тотчас успокоился.
— Нет, не изучаю, а слежу за курсом, — сказал он таинственной скороговоркой, — только тише, пожалуйста. Не надо, чтобы он слышал.
— Кто?
— Вахтенный рулевой.
— Вы следите за курсом?
— Сейчас я вам объясню, — заторопился матрос, — запишу только… Готово. Вот видите, сейчас судно рыскнуло на три градуса. Это он закуривал — рулевой.
Я уже исписал четыре страницы. Здесь есть и большие отклонения — в пять градусов и больше. Если проложить на карте путь судна, получится извилистая линия.
Я уже второй день слежу за курсом…
— Эти отклонения здорово уменьшают скорость? — спросил Басов заинтересованно.
— Тише, он услышит… Еще бы не уменьшают! Вы увеличили мощность двигателей, но это все без толку, пока рулевые работают грязно. Я заметил это на своей вахте, когда стоял за рулем. А потом на политзанятиях говорили об Алексее Стаханове и о скрытых возможностях. По-моему, прямой курс, без отклонений — это и есть скрытая возможность. Сегодня я отстоял вахту за рулем и добился самых малых отклонений — на полградуса, не больше. Теперь я записываю работу других рулевых и покажу им завтра, как они ведут судно. Стыд какой!
— У вас в порядке ваши записи? — спросил Басов быстро.
— В полном порядке. Я даже записывал время, когда наблюдались отклонения.
— Тогда мы составим график их работы и соберем команду для обсуждения. Это большая скрытая возможность, вы правы.
— Верно? — обрадовался матрос. — Мы их подтянем, Александр Иванович! — Он покосился на компас и развернул записную книжку: — Вот опять рыскнуло.
На два с половиной… Смотрите сами!
— Вижу, — усмехнулся Басов, — я только мешаю вам своими расспросами. Пойду я.
Этот короткий разговор как бы проветрил его сознание и вернул ему то устойчивое равновесие, из которого он был выведен зрелищем чужого счастья.
«Вот и еще одно открытие, — с радостным удивлением думал он о разговоре с матросом, — и такое простое, понятное каждому, кто знает, что прямая линия короче кривой. Об отклонениях от курса знали штурманы, и капитаны, и мотористы. И открытие это делает рулевой у штурвала».
3
На общем собрании команды «Дербента» был утвержден план первого стахановского рейса. Собственно, собрания и не было вовсе. Не было ни президиума, ни докладчика. Люди приходили с вахты, уходили. В красном уголке стало пасмурно от табачного дыма, и помполит Бредис даже не пытался восстановить порядок. Он слегка морщился, когда шум усиливался и голоса сливались в нестройный, взволнованный гул. Он сидел не оглядываясь и не меняя позы и, казалось, был погружен в раздумье. Только короткие замечания, которые он бросал изредка, показывали, что он внимательно слушает и легко разбирается во всем этом шуме.
Не обошлось и без столкновений, как всегда. Матрос Карпушин разложил на столе лист бумаги, на котором была проведена карандашом волнистая линия. Красный и неуклюжий от стеснения, Карпушин рассказал о своих наблюдениях у запасного компаса. Вокруг засмеялись и заговорили все разом. Котельников прищурился, отыскивая в толпе рулевых.
— Это знаете, на что похоже? — начал он серьезно. — Петр да Иван волокут чурбан. Петр надрывается, спину ломает, а Иван пыхтит да щеки надувает. Нехорошо, товарищи рулевые, очень даже некрасиво с вашей стороны!
— Это все враки, товарищи, — раздались угрюмые голоса, — он сам спит у штурвала… У него тоже судно рыскает!..
— Нет, не враки!
— По зубам его смазать за это, — промолвил чей-то осторожный голос.
Гусейн дернул щекой и поднял броском со скамьи свое тяжелое тело.
— Кто это сказал? — рявкнул он, наливаясь кровью. — А ну, покажись!
— Спокойно, ребята, — сказал помполит, не меняя позы. — Где вы находитесь?.. Карпушин говорит дело. Рулевым надо подтянуться и не смазывать достижений команды. Будем контролировать их первое время.
— Правильно, под контроль их!
— Есть… контролировать рулевых.
— Дальше…
Помощник Алявдин развалился на стуле со своим обычным пренебрежительным, скучающим видом, откинув назад голову и щурясь от дыма. Однако он не переставал наблюдать за дверью. Капитан то появлялся, то снова уходил на мостик. Басов задержался в машинном. Алявдин начинал беспокоиться. Неужели о его предложении забыли?
Но вот вернулся капитан, кряхтя, уселся рядом с помполитом и утомленно прикрыл глаза. В дверях появился Касацкий, оглядел собрание любопытствующим острым взглядом и улыбнулся, очевидно, каким-то своим мыслям. Последним пришел Басов. Он был очень грязен и выглядел усталым. От налета копоти на веках казалось, что глаза его провалились в орбиты, и это придавало ему мрачный, угрожающий вид. Но он улыбнулся и направился прямо к Алявдину.
— Садитесь, Александр Иванович, места хватит, — заговорил Алявдин, подвигаясь на стуле, — я боялся, что вы не придете…
Он сбился со своего обычного самоуверенного тона и тотчас же обозлился на себя: «Еще подумает, что я подлизываюсь. Надо быть с ним небрежней и грубей, таким, как он сам. Оттого и авторитет у него…»
Басов сел на край стула и рассеянно забросил руку за спинку.
— Подготовили все к ремонту топливного насоса, — сказал он, глядя в сторону, — это последнее, что осталось.
Алявдин сделал внимательное лицо, досадуя на себя за то, что не находит ответа, но в то же время ему было приятно, что он сидит с механиком и разговаривает с ним на виду у всех.
— Как насчет новой трассы? — крикнул Басов, обращаясь к помполиту. — Вы там обсудили треугольником, почему же молчите?
Капитан Кутасов беспокойно завозился:
— Да мы, собственно, так и не пришли к выводу.
Как будто глубина пролива достаточна для прохождения с осадкой в семь футов, то есть без груза, но, с другой стороны, эта трасса настолько мало изучена…
Как вы думаете, Олег Сергеевич?
— Я не был на треугольнике, — отозвался Касацкий, улыбаясь, — но я уже сказал вам свое мнение. Проход возможен.
— Знаю, что возможен… да ведь ответственность-то большая, — тянул Евгений Степанович, — другие остерегаются, а мы полезем. Значит, опасно, если остерегаются там ходить. Ведь опасно?
— Ну, опасно — это слишком. Риск есть небольшой, это верно.
— Вот видите? Риск есть, как же можно?..
— Да ведь без риска только рыба плавает, Евгений Степанович, — приторно-ласково улыбнулся Касацкий, — не просить же капитана «Агамали», чтобы он проложил нам трассу.
Водворилась неловкая тишина. Многие опустили головы, скрывая улыбку, кусали губы. Басов крякнул и нахмурился, наблюдая штурмана: Касацкий и сам был, казалось, удивлен своими словами. Он оглянулся вокруг с невинным и веселым недоумением.
— Я хотел сказать, что следует пойти на риск, если это разумно и представляется целесообразным, — продолжал он без всякого смущения, — в проливе мы сэкономим около часа, — это составит по трассе примерно сто тысяч тонно-миль за рейс. Если учесть при этом, что мы открываем дорогу другим… Одним словом, я — за!
— Вы тогда смотрели по карте, Евгений Степанович, — заметил помполит, — как будто вы не возражали, я помню.
Капитан пригорюнился, подпирая щеку пухлой ладонью. Как всегда, ему было тяжело оттого, что его уговаривали, и ему очень хотелось покончить с этим и согласиться. Но в то же время его пугала ответственность, которой можно было и не брать на себя.
— Хорошо, быть по сему, — сказал он наконец твердым, решительным голосом, какой бывает у очень мягких, уступчивых людей, знающих свою мягкость и старающихся скрыть ее от окружающих, — я сам поведу судно в проливе. В конце концов, риск незначительный, как будто? — закончил он полувопросом, словно ожидая согласия окружающих, чтобы окончательно успокоиться.
Алявдин просиял. За последнюю минуту он несколько раз менялся в лице, то впадая в унылую озлобленность, то вновь разглаживая морщины у рта и оживая. Теперь он шепнул Басову, будучи не в силах скрыть свою радость и забывая о своем намерении держаться грубо и небрежно:
— Это настоящее рационализаторское предложение. Правда, Александр Иванович?
Во время стоянки с борта танкера было снято около ста тонн паразитных тяжестей. Здесь были якорные цепи и якоря, тяжелые детали двигателей, предназначенные для зимнего ремонта. Запас топлива был взят только на один рейс. Все это дало возможность принять на борт лишних триста тонн полезного груза.
В машинном отделении исправляли топливный насос, чистили форсунки. Мустафа Гусейн, испачканный и лохматый, выскочил на палубу и подозвал радиста.
— Ты можешь оказать мне услугу, — сказал он смущенно, — мне уже сегодня не выбраться отсюда, видишь ли… Одним словом, ты должен позвонить… одному человеку.
— Понятно. Тебе сегодня не гулять, — усмехнулся Володя, — ты сейчас похож на людоеда с детской картинки. А как зовут ее… твоего человека?
Он принял у Гусейна листок и сдвинул на затылок фуражку.
— Я ей скажу, что ты не в духе. Может быть, она со мной пройдется, как знать!
— Да ты не нахамишь, Володька? — спросил Гусейн, с сомнением оглядывая посланца. — Душу выну, смотри!
Перед приходом была послана телеграмма о подготовке к стахановскому рейсу. Оповещены были рабочие пристани и персонал насосной станции. Станция работала исправно, груз подавался под полным напором, шланги звенели, высокий корпус «Дербента» медленно погружался в воду.
Со штурманского мостика следили за погрузкой капитан и помощники. Евгения Степановича захватила горячая, немного торжественная суета подготовки. В море он перечитал последние номера газет, и перед ним был образ Стаханова в ореоле молниеносной славы. Но Евгений Степанович все боялся чего-то. Страх приходил внезапно, как бы врасплох, хватая за сердце. Слишком много нового делалось на судне, и это новое противоречило его склонности к обжитому, привычному укладу.
На собрании его уговорили идти проливом, и он согласился, потому что риск казался ему небольшим, а кругом рассуждали о смелой рационализации Стаханова. Но, поднявшись на мостик, он вспомнил аварийный случай с «Кавказом», севшим на мель у Бирючьей Косы, и уверенность его исчезла. По палубе тащили ржавые цепи и бухты тросов, из кладовых машинного отделения выносили тяжелые цилиндрические предметы, назначение которых было известно механику. Пока Басов стоял на палубе и торопил рабочих, Евгений Степанович спокойно прикидывал в уме, сколько может весить вся эта масса тяжестей. Но механик скрылся в машинном отделении, и тогда Евгений Степанович внезапно ощутил беспокойство, — все-таки никто так не делал до сих пор. А вдруг запасные части понадобятся в море или не хватит топлива во время шторма!
Евгений Степанович охотно поговорил бы с первым помощником, он даже заговаривал с ним несколько раз, но Касацкий отвечал односложно и, видимо, был чем-то удручен. Лицо его побледнело, явственно обозначилась старческая одутловатость щек, которой раньше не замечал Евгений Степанович. К тому же от Касацкого пахло водкой и глаза его мрачно, нехорошо блестели.
— Что с вами? — шепнул Евгений Степанович, когда они на минуту остались одни. — У вас больной вид. Случилось что-нибудь?
— Голова болит…
— Всё рюмочки. Бросили бы вы, ей-бегу!
— Отстаньте… В кино мне, что ли, бегать прикажете? Слушайте… Все они там очень молоды. Или мне это так кажется? Я говорю о тех, на палубе.
— Не так уж молоды. Басову лет тридцать. Вот он стоит.
— Нет, он мальчишка… Способный мальчишка, и только!
— Не понимаю.
— И не надо вам понимать. Вы — старик.
— Вам бы прилечь… Что с вами?
— Пустяки. Смотрите на Алявдина.
Второй помощник взбежал на мостик и остановился, переводя дух. Он посмотрел на часы и счастливо улыбнулся.
— Семь тысяч тонн взяли за три часа, — сообщил он, сияя. — Здорово, Евгений Степанович! Никогда так не работала пристань. Я сбегал в насосную, поблагодарить хотел, а они смеются. «Мы, — говорят, — на стахановцев сегодня работаем. Покажите себя в море, вот и вся благодарность». Однако нам пора оттянуться в глубину, эта пристань мелкая, Евгений Степанович.
— Что же, давайте оттянемся, — согласился капитан, — как вы думаете, Олег Сергеевич?
— Не знаю… Вам видней.
— Оттягиваться, — решил капитан, внезапно повеселев, — подите, голубчик, оттянитесь шпилем метров на десять. Так вы. говорите, все идет хорошо?
— Отменно хорошо, Евгений Степанович!
На пристани рабочие поднимали шланги. Оттянутые в сторону, они повисли над причалом, роняя черные струйки мазута. Загремели шпилевые электромоторы «Дербента». Судно медленно скользило вдоль пристани в глубину и остановилось. Теперь поставили только один шланг для налива последней тысячи тонн груза. Стемнело. На палубу вылез Гусейн и присел на ступеньку трапа. Он мурлыкал тихонько, вытирая тряпкой лицо и голую грудь, ловя ноздрями свежий морской ветер. По сходням прошли матросы, вернувшиеся из города. Среди них был Володя Макаров. Он подошел к Гусейну, откозырял и щелкнул каблуками.
— Задание выполнено, — сказал он шутливо, — приказали кланяться. С большой любовью изволили отзываться о вашей особе. Я даже прослезился.
— Брось паясничать, — нахмурился Гусейн. — Что она сказала?
— Нет, правда. Видно, она крепко ждала тебя, потому что, когда я сказал, что ты занят, у нее голосок оборвался. Интересно, какая она?
— Не твоего ума дело… Ах, черт… Вот горе, Володька!
— Какое же горе? Я ей сказал, что мы выходим в стахановский рейс, она стала расспрашивать и будто повеселела. Кажется, ей понравился мой голос, между прочим. В конце концов меня выгнали из телефонной будки. Славная девчонка!
— Много ты понимаешь…
Рабочие на пристани закрыли задвижку трубопровода и взялись за цепи подъемного механизма шланга. Погрузка кончилась. Оглушительно грянул металлический голос «Дербента», и в нем мгновенно утонули все звуки. Потом рев оборвался, и издалека откликнулось эхо коротким басистым лаем.
— Погрузку закончили за три часа семнадцать минут, — сказал Володя, взглянув на ручные часы. — Молодцы пристанские! Так быстро мы еще никогда не наливались. Теперь только давайте узлы, товарищи мотористы.
Гусейн вскочил и потянулся, весело улыбаясь:.
— Сейчас исправили топливный насос. Дадим в пути узлов тринадцать, не меньше. Довольно тебе? Эх, и побежим мы сегодня, Володька! Славно побежим!
Не обошлось и без столкновений, как всегда. Матрос Карпушин разложил на столе лист бумаги, на котором была проведена карандашом волнистая линия. Красный и неуклюжий от стеснения, Карпушин рассказал о своих наблюдениях у запасного компаса. Вокруг засмеялись и заговорили все разом. Котельников прищурился, отыскивая в толпе рулевых.
— Это знаете, на что похоже? — начал он серьезно. — Петр да Иван волокут чурбан. Петр надрывается, спину ломает, а Иван пыхтит да щеки надувает. Нехорошо, товарищи рулевые, очень даже некрасиво с вашей стороны!
— Это все враки, товарищи, — раздались угрюмые голоса, — он сам спит у штурвала… У него тоже судно рыскает!..
— Нет, не враки!
— По зубам его смазать за это, — промолвил чей-то осторожный голос.
Гусейн дернул щекой и поднял броском со скамьи свое тяжелое тело.
— Кто это сказал? — рявкнул он, наливаясь кровью. — А ну, покажись!
— Спокойно, ребята, — сказал помполит, не меняя позы. — Где вы находитесь?.. Карпушин говорит дело. Рулевым надо подтянуться и не смазывать достижений команды. Будем контролировать их первое время.
— Правильно, под контроль их!
— Есть… контролировать рулевых.
— Дальше…
Помощник Алявдин развалился на стуле со своим обычным пренебрежительным, скучающим видом, откинув назад голову и щурясь от дыма. Однако он не переставал наблюдать за дверью. Капитан то появлялся, то снова уходил на мостик. Басов задержался в машинном. Алявдин начинал беспокоиться. Неужели о его предложении забыли?
Но вот вернулся капитан, кряхтя, уселся рядом с помполитом и утомленно прикрыл глаза. В дверях появился Касацкий, оглядел собрание любопытствующим острым взглядом и улыбнулся, очевидно, каким-то своим мыслям. Последним пришел Басов. Он был очень грязен и выглядел усталым. От налета копоти на веках казалось, что глаза его провалились в орбиты, и это придавало ему мрачный, угрожающий вид. Но он улыбнулся и направился прямо к Алявдину.
— Садитесь, Александр Иванович, места хватит, — заговорил Алявдин, подвигаясь на стуле, — я боялся, что вы не придете…
Он сбился со своего обычного самоуверенного тона и тотчас же обозлился на себя: «Еще подумает, что я подлизываюсь. Надо быть с ним небрежней и грубей, таким, как он сам. Оттого и авторитет у него…»
Басов сел на край стула и рассеянно забросил руку за спинку.
— Подготовили все к ремонту топливного насоса, — сказал он, глядя в сторону, — это последнее, что осталось.
Алявдин сделал внимательное лицо, досадуя на себя за то, что не находит ответа, но в то же время ему было приятно, что он сидит с механиком и разговаривает с ним на виду у всех.
— Как насчет новой трассы? — крикнул Басов, обращаясь к помполиту. — Вы там обсудили треугольником, почему же молчите?
Капитан Кутасов беспокойно завозился:
— Да мы, собственно, так и не пришли к выводу.
Как будто глубина пролива достаточна для прохождения с осадкой в семь футов, то есть без груза, но, с другой стороны, эта трасса настолько мало изучена…
Как вы думаете, Олег Сергеевич?
— Я не был на треугольнике, — отозвался Касацкий, улыбаясь, — но я уже сказал вам свое мнение. Проход возможен.
— Знаю, что возможен… да ведь ответственность-то большая, — тянул Евгений Степанович, — другие остерегаются, а мы полезем. Значит, опасно, если остерегаются там ходить. Ведь опасно?
— Ну, опасно — это слишком. Риск есть небольшой, это верно.
— Вот видите? Риск есть, как же можно?..
— Да ведь без риска только рыба плавает, Евгений Степанович, — приторно-ласково улыбнулся Касацкий, — не просить же капитана «Агамали», чтобы он проложил нам трассу.
Водворилась неловкая тишина. Многие опустили головы, скрывая улыбку, кусали губы. Басов крякнул и нахмурился, наблюдая штурмана: Касацкий и сам был, казалось, удивлен своими словами. Он оглянулся вокруг с невинным и веселым недоумением.
— Я хотел сказать, что следует пойти на риск, если это разумно и представляется целесообразным, — продолжал он без всякого смущения, — в проливе мы сэкономим около часа, — это составит по трассе примерно сто тысяч тонно-миль за рейс. Если учесть при этом, что мы открываем дорогу другим… Одним словом, я — за!
— Вы тогда смотрели по карте, Евгений Степанович, — заметил помполит, — как будто вы не возражали, я помню.
Капитан пригорюнился, подпирая щеку пухлой ладонью. Как всегда, ему было тяжело оттого, что его уговаривали, и ему очень хотелось покончить с этим и согласиться. Но в то же время его пугала ответственность, которой можно было и не брать на себя.
— Хорошо, быть по сему, — сказал он наконец твердым, решительным голосом, какой бывает у очень мягких, уступчивых людей, знающих свою мягкость и старающихся скрыть ее от окружающих, — я сам поведу судно в проливе. В конце концов, риск незначительный, как будто? — закончил он полувопросом, словно ожидая согласия окружающих, чтобы окончательно успокоиться.
Алявдин просиял. За последнюю минуту он несколько раз менялся в лице, то впадая в унылую озлобленность, то вновь разглаживая морщины у рта и оживая. Теперь он шепнул Басову, будучи не в силах скрыть свою радость и забывая о своем намерении держаться грубо и небрежно:
— Это настоящее рационализаторское предложение. Правда, Александр Иванович?
Во время стоянки с борта танкера было снято около ста тонн паразитных тяжестей. Здесь были якорные цепи и якоря, тяжелые детали двигателей, предназначенные для зимнего ремонта. Запас топлива был взят только на один рейс. Все это дало возможность принять на борт лишних триста тонн полезного груза.
В машинном отделении исправляли топливный насос, чистили форсунки. Мустафа Гусейн, испачканный и лохматый, выскочил на палубу и подозвал радиста.
— Ты можешь оказать мне услугу, — сказал он смущенно, — мне уже сегодня не выбраться отсюда, видишь ли… Одним словом, ты должен позвонить… одному человеку.
— Понятно. Тебе сегодня не гулять, — усмехнулся Володя, — ты сейчас похож на людоеда с детской картинки. А как зовут ее… твоего человека?
Он принял у Гусейна листок и сдвинул на затылок фуражку.
— Я ей скажу, что ты не в духе. Может быть, она со мной пройдется, как знать!
— Да ты не нахамишь, Володька? — спросил Гусейн, с сомнением оглядывая посланца. — Душу выну, смотри!
Перед приходом была послана телеграмма о подготовке к стахановскому рейсу. Оповещены были рабочие пристани и персонал насосной станции. Станция работала исправно, груз подавался под полным напором, шланги звенели, высокий корпус «Дербента» медленно погружался в воду.
Со штурманского мостика следили за погрузкой капитан и помощники. Евгения Степановича захватила горячая, немного торжественная суета подготовки. В море он перечитал последние номера газет, и перед ним был образ Стаханова в ореоле молниеносной славы. Но Евгений Степанович все боялся чего-то. Страх приходил внезапно, как бы врасплох, хватая за сердце. Слишком много нового делалось на судне, и это новое противоречило его склонности к обжитому, привычному укладу.
На собрании его уговорили идти проливом, и он согласился, потому что риск казался ему небольшим, а кругом рассуждали о смелой рационализации Стаханова. Но, поднявшись на мостик, он вспомнил аварийный случай с «Кавказом», севшим на мель у Бирючьей Косы, и уверенность его исчезла. По палубе тащили ржавые цепи и бухты тросов, из кладовых машинного отделения выносили тяжелые цилиндрические предметы, назначение которых было известно механику. Пока Басов стоял на палубе и торопил рабочих, Евгений Степанович спокойно прикидывал в уме, сколько может весить вся эта масса тяжестей. Но механик скрылся в машинном отделении, и тогда Евгений Степанович внезапно ощутил беспокойство, — все-таки никто так не делал до сих пор. А вдруг запасные части понадобятся в море или не хватит топлива во время шторма!
Евгений Степанович охотно поговорил бы с первым помощником, он даже заговаривал с ним несколько раз, но Касацкий отвечал односложно и, видимо, был чем-то удручен. Лицо его побледнело, явственно обозначилась старческая одутловатость щек, которой раньше не замечал Евгений Степанович. К тому же от Касацкого пахло водкой и глаза его мрачно, нехорошо блестели.
— Что с вами? — шепнул Евгений Степанович, когда они на минуту остались одни. — У вас больной вид. Случилось что-нибудь?
— Голова болит…
— Всё рюмочки. Бросили бы вы, ей-бегу!
— Отстаньте… В кино мне, что ли, бегать прикажете? Слушайте… Все они там очень молоды. Или мне это так кажется? Я говорю о тех, на палубе.
— Не так уж молоды. Басову лет тридцать. Вот он стоит.
— Нет, он мальчишка… Способный мальчишка, и только!
— Не понимаю.
— И не надо вам понимать. Вы — старик.
— Вам бы прилечь… Что с вами?
— Пустяки. Смотрите на Алявдина.
Второй помощник взбежал на мостик и остановился, переводя дух. Он посмотрел на часы и счастливо улыбнулся.
— Семь тысяч тонн взяли за три часа, — сообщил он, сияя. — Здорово, Евгений Степанович! Никогда так не работала пристань. Я сбегал в насосную, поблагодарить хотел, а они смеются. «Мы, — говорят, — на стахановцев сегодня работаем. Покажите себя в море, вот и вся благодарность». Однако нам пора оттянуться в глубину, эта пристань мелкая, Евгений Степанович.
— Что же, давайте оттянемся, — согласился капитан, — как вы думаете, Олег Сергеевич?
— Не знаю… Вам видней.
— Оттягиваться, — решил капитан, внезапно повеселев, — подите, голубчик, оттянитесь шпилем метров на десять. Так вы. говорите, все идет хорошо?
— Отменно хорошо, Евгений Степанович!
На пристани рабочие поднимали шланги. Оттянутые в сторону, они повисли над причалом, роняя черные струйки мазута. Загремели шпилевые электромоторы «Дербента». Судно медленно скользило вдоль пристани в глубину и остановилось. Теперь поставили только один шланг для налива последней тысячи тонн груза. Стемнело. На палубу вылез Гусейн и присел на ступеньку трапа. Он мурлыкал тихонько, вытирая тряпкой лицо и голую грудь, ловя ноздрями свежий морской ветер. По сходням прошли матросы, вернувшиеся из города. Среди них был Володя Макаров. Он подошел к Гусейну, откозырял и щелкнул каблуками.
— Задание выполнено, — сказал он шутливо, — приказали кланяться. С большой любовью изволили отзываться о вашей особе. Я даже прослезился.
— Брось паясничать, — нахмурился Гусейн. — Что она сказала?
— Нет, правда. Видно, она крепко ждала тебя, потому что, когда я сказал, что ты занят, у нее голосок оборвался. Интересно, какая она?
— Не твоего ума дело… Ах, черт… Вот горе, Володька!
— Какое же горе? Я ей сказал, что мы выходим в стахановский рейс, она стала расспрашивать и будто повеселела. Кажется, ей понравился мой голос, между прочим. В конце концов меня выгнали из телефонной будки. Славная девчонка!
— Много ты понимаешь…
Рабочие на пристани закрыли задвижку трубопровода и взялись за цепи подъемного механизма шланга. Погрузка кончилась. Оглушительно грянул металлический голос «Дербента», и в нем мгновенно утонули все звуки. Потом рев оборвался, и издалека откликнулось эхо коротким басистым лаем.
— Погрузку закончили за три часа семнадцать минут, — сказал Володя, взглянув на ручные часы. — Молодцы пристанские! Так быстро мы еще никогда не наливались. Теперь только давайте узлы, товарищи мотористы.
Гусейн вскочил и потянулся, весело улыбаясь:.
— Сейчас исправили топливный насос. Дадим в пути узлов тринадцать, не меньше. Довольно тебе? Эх, и побежим мы сегодня, Володька! Славно побежим!
4
Около полуночи штурман Касацкий вышел из каюты. Преувеличенно твердо ступая по влажному настилу, он прошелся вдоль спардека и прислонился к шлюпбалке, подняв вверх острый подбородок.
На краю неба, в сизых облаках, блестел язычок молодого месяца. Дрожащее зарево портовых огней утопало в море.
Касацкий ахнул, позевывая, передернул плечами и пошел, четко выбивая каблуками, мимо вахтенного, посторонившегося при его приближении, по трапу на мостик, мимо рубки, вниз, — и вот опять та же шлюп-балка, изогнутая в виде вопросительного знака, с блоком на конце, мокрый брезент, осыпанный блестками месяца, огни на клотиках мачт, огни на краю моря.
— Домзак! — громко сказал Касацкий, вздрагивая от звука собственного голоса. — Прогулка окончена. Не угодно ли обратно в каюту, Олег Сергеевич?
В коридоре под потолком горели матово-пыльные лампы, белели дощечки на дверях. Внизу звякнуло. Из каюты Алявдина сладко в тишине заныл патефон. Штурман качнулся на каблуках и загремел связкой ключей.
— Танцуете? — пробормотал он сквозь зубы. — Танцуйте, кретины! А все-таки вы в домзаке…
Он вернулся к вахтенному.
— Хрулев?
Матрос вытянулся, смутно вырисовываясь в темноте.
— Подойди ближе. Ну, как у вас там дела? — спросил Касацкий, зевая. — Скучно, брат.
— Оно конечно. Ночная вахта — собака.
Хрулев переминался с ноги на ногу, стараясь разглядеть лицо штурмана.
— Ну, как, ты доволен работой? — небрежно спрашивал Касацкий. — У нас перемены большие — премиальные получаем. Ты рад?
— Конечно рад, а то как же…
— Значит, доволен?..
— Да ведь как сказать…
В темноте лица их неопределенно белели, и голоса нащупывали друг друга осторожно.
— У нас ведь завелись знатные люди. Как это тебе нравится? Почитать газеты, так можно подумать, что один татарин Гусейн выполняет план, а другие — так себе, мусор.
— Это что и говорить. Страсть обидно…
— Уж тебе-то, брат, никогда не быть знатным. Фигура не та. Вот мальчишка-радист — другое дело.
— Ну, это еще посмотрим! Вчера у них двигатель зашалил. Освещение погасло… Я все замечаю.
На краю неба, в сизых облаках, блестел язычок молодого месяца. Дрожащее зарево портовых огней утопало в море.
Касацкий ахнул, позевывая, передернул плечами и пошел, четко выбивая каблуками, мимо вахтенного, посторонившегося при его приближении, по трапу на мостик, мимо рубки, вниз, — и вот опять та же шлюп-балка, изогнутая в виде вопросительного знака, с блоком на конце, мокрый брезент, осыпанный блестками месяца, огни на клотиках мачт, огни на краю моря.
— Домзак! — громко сказал Касацкий, вздрагивая от звука собственного голоса. — Прогулка окончена. Не угодно ли обратно в каюту, Олег Сергеевич?
В коридоре под потолком горели матово-пыльные лампы, белели дощечки на дверях. Внизу звякнуло. Из каюты Алявдина сладко в тишине заныл патефон. Штурман качнулся на каблуках и загремел связкой ключей.
— Танцуете? — пробормотал он сквозь зубы. — Танцуйте, кретины! А все-таки вы в домзаке…
Он вернулся к вахтенному.
— Хрулев?
Матрос вытянулся, смутно вырисовываясь в темноте.
— Подойди ближе. Ну, как у вас там дела? — спросил Касацкий, зевая. — Скучно, брат.
— Оно конечно. Ночная вахта — собака.
Хрулев переминался с ноги на ногу, стараясь разглядеть лицо штурмана.
— Ну, как, ты доволен работой? — небрежно спрашивал Касацкий. — У нас перемены большие — премиальные получаем. Ты рад?
— Конечно рад, а то как же…
— Значит, доволен?..
— Да ведь как сказать…
В темноте лица их неопределенно белели, и голоса нащупывали друг друга осторожно.
— У нас ведь завелись знатные люди. Как это тебе нравится? Почитать газеты, так можно подумать, что один татарин Гусейн выполняет план, а другие — так себе, мусор.
— Это что и говорить. Страсть обидно…
— Уж тебе-то, брат, никогда не быть знатным. Фигура не та. Вот мальчишка-радист — другое дело.
— Ну, это еще посмотрим! Вчера у них двигатель зашалил. Освещение погасло… Я все замечаю.