Страница:
Мать всегда звонила, когда ей что-то было нужно. В основном деньги. И Таня, конечно же, ей всегда их давала. Из-за этого состоявшийся между ними разговор показался еще более обидным. Но сейчас и сама она существовала в режиме жесткой экономии. На Вадима сильно потратилась за последние пару месяцев. По крайней мере, наконец-то мамуля нашла себе жениха с квартирой и перебралась к нему. Сколько Таня себя помнит, та вечно пребывала в поисках мужа. И каждый, кого мать приводила, должен был именоваться папкой. Основной постулат, который она гордо провозглашала при знакомстве дочери с будущим папкой, был таков:
– Мужчина, который любит меня, должен любить и мою кровинушку. И заботиться о ней, как настоящий отец. Ради дочери я готова на все. – Те согласно кивали.
На самом деле все происходило совсем наоборот. На все мать была готова только ради своих сожителей, и когда те, не выдержав ее контроля и излишней опеки, которая казалась приятной лишь поначалу, уходили, все молнии летели в Таню. Мол, не будь ее, пиявки и нахлебницы, она уже давно нашла бы свою судьбу, даже немец у нее был, за границу звал, так она из-за Тани исключительно не уехала. И турок, такой красивый, сладости все возил, не помнит ли дочка дядю Саида, ах, ну конечно, не помнит, потому что ей наплевать на счастье матери, а он и ей, Тане, конфеты привозил несколько раз. Она, между прочим, еще привлекательная женщина. И, несмотря на козни и зависть толстой дочки – вон как разъелась на материных да папкиных харчах, – она непременно счастье свое найдет в лице прекрасного принца.
Танина мама и вправду была весьма симпатичной, слегка пышноватой блондинкой (фактурой Таня удалась в нее), и даже, когда все поначалу складывалось с очередным «папкой» так, как она хотела, блистала чувством юмора и кулинарными талантами. Только характер у нее был совсем не симпатичный, и уж очень жертвенный, прилипчивый, въедливый и цепко впивающийся в противоположный пол. Но, как говорится, кто ищет, тот всегда найдет, и вот однажды, когда Таня уже выросла и хотела сбежать на съемную квартиру, принц действительно нашелся.
Мама пришла с ним поздно вечером, достала бутылку советского полусладкого и позвала дочь на кухню:
– Познакомься, доча, это дядя Валера, зови его папкой, – и произнесла в очередной раз полагающуюся в таких случаях речь.
Таня, конечно же, никого папой звать не собиралась, за что получала порцию претензий. Но сегодня она готова была выдержать и не такое, потому что далее, разлив себе и дочери по второму бокалу (Валерочка не пьет, он за рулем), мама сказала:
– Танюша, ты только не расстраивайся, но мы переезжаем жить к Валероньке. Мы решили, что ты уже девочка взрослая, справишься без родителей, тебе надо строить свою личную жизнь, поэтому оставляем квартиру тебе.
Взрослая дочка совсем не расстроилась и, более того, просто не могла поверить своему счастью. Только бы это оказалось правдой! Она едва успела скрестить пальцы под столом, чтобы не сглазить, как мать уже пошла в комнату собирать вещи.
– Вот, дочка, – сказал новый «папаша», и у Тани глаза вылезли из орбит. – Уезжаем прямо сегодня. А в выходные давай-ка на семейный обед. На нем и познакомимся. Ну давай, чайком! – И он тюкнулся с ней чайной чашкой.
Она смотрела, как отъезжает красный дребезжащий «жигуль», из окна которого улыбающаяся мать махала ей рукой, и в ту ночь долго не могла заснуть. Ну что ж, обед так обед. Только бы их семейное счастье продлилось подольше, а уж она готова обедать и знакомиться с «папкой Валерой» каждые выходные.
Про каждые выходные она погорячилась, потому что квартира Валерочки оказалась не ближний свет. Но и сами они не из центровых, так что нечего кобениться, как говаривала мама. Таня ехала в электричке до Одинцова, а там еще на автобусе, и думала, что в тот знаменательный вечер от радости даже не успела разглядеть такого знатного кавалера. Квартира была однокомнатной и чрезвычайно советской. Из гостей присутствовала еще и «бабушка». Мать всячески пыталась угодить будущей свекрови, и чувствовалось, что старуха из сварливых и Валерочку своего считает королем всей земли. Судя по всему, в данный момент Валера, который при внимательном рассмотрении оказался достаточно обрюзгшим, бледноватым, лысоватым мужиком без особых примет, таковым себя и чувствовал. Хорошо, что семья оказалась зажиточной и у «бабули» имелась своя жилплощадь. Иначе уже через месяц мать бы вернулась обратно, да еще и с «папулей» в довесок. Угощались оливье, селедкой под шубой, мясом по-французски (то есть под майонезом с сыром). Бабка хоть и морщилась брезгливо, но ела исправно. Валера принял водочки. Глаз заиграл:
– Мать у тебя, дочка, золото. На все руки мастерица, – закинул он удочку и покосился на бабу Лиду. Та поджала губки, обвела глазом стол:
– Валерочка любит, когда в селедку под шубой яблочко добавляют. А в мясе очень много луку. И жирка не хватает. Что-то ты больно постное берешь. Валерочка – бизнесмен, он привык к богатой кухне.
– А я, Танюша, на работу тут устроилась, – проигнорировала послания бабы Лиды мать. – В супермаркет на соседней улице, хорошее место, хлебное, проходное, прям у метро. У мужа на шее сидеть не привыкла.
Продавцом, кстати, Таня стала, пойдя по маминым стопам. Учеба в доме никогда не поощрялась. И если многие Танины коллеги пришли продавцами в магазины с должностей научных сотрудников в НИИ или из библиотек по полному безденежью, да еще студентки подрабатывали, то она после школы целенаправленно пошла в торговое училище. Женщине профессия не важна, ей главное удачно выйти замуж, вечно твердила мать-одиночка и пыталась претворить свое жизненное кредо в жизнь. Кажется, получилось. С полным сопровождением.
– Вот-вот. Целыми ты днями на работе, а Валерочка не обихожен. Вон как осунулся. – Тут баба Лида вскинула бровь. До нее наконец дошел смысл сказанного. – А почему муж?! Валера?!
– Да, мама, мы собираемся пожениться. Негоже жить в грехе. – Таня второй раз за неделю выпучила глаза.
– Все живут сейчас так, и ничего! А ну как она квартиру отнимет?!
– У нас с дочкой свое жилье есть, мама. В Москве, между прочим. Не беспокойтесь. Угощайтесь вот огурчиком, сама солила.
При этих словах Таня подумала, что счастье, кажется, обретено, и засобиралась домой.
Бизнесмен из Валеры оказался никудышный. Он постоянно что-то продавал-перепродавал, и редкие из его предприятий были удачными. Мать все время звонила Тане и просила денег, потому что свою зарплату она тоже вкладывала в Валерины смелые начинания. Или покрывала взятые им кредиты. Но жили они уже несколько лет вместе, и это для Тани было главное. Самым неприятным оказалось то, что мать привила Тане такую же потребность кидаться на всех мужиков подряд, и та постоянно находилась в поиске мужчины своей мечты. Не могла пересидеть, подождать. Когда она пребывала одна, а это случалось часто, потому что все Таню бросали из-за ее тошнотворной прилипчивости и жертвенности, то чувствовала себя совершенно ужасно, ведь уровень ее самооценки напрямую зависел от того, состоит она с кем-нибудь в отношениях или нет. И вот сейчас мать позвонила с этими деньгами, как раз тогда, когда Вадим не появлялся уже двое суток. Таня не могла ему позвонить, она знала только его рабочий номер, он спел ей песню о том, что вдруг она внезапно позвонит и побеспокоит его больную маму, и поэтому он ей пока свой телефон не даст. Ну все равно же он постоянно рядом и звонит всегда, когда может, успокоила себя тогда Таня и смирилась. Правда, Алене не сказала, потому что в душе понимала, что все это полная лажа, и подруга начнет открывать ей глаза и выводить Вадима на чистую воду.
И вот Вадим два дня не появлялся, а на работе все время отвечали, что его нет. В день своей смены она впервые опоздала и пришла зареванная. Казалось бы, ей не привыкать, сколько раз с ней подобные истории случались, но вот так, чтобы ничего не сказать и не позвонить, такого еще не бывало.
– С ним точно что-то случилось, – плакалась она Алене в подсобке.
– Ага, случилось… На свет родился, – парировала та.
– Ален, может, с мамой его чего? – не замечая колкостей, делилась предположениями Таня. Чего она только не передумала за двое суток сидения дома и ожидания звонка, но озвучивала мысли в надежде, что Алена ее успокоит и все подтвердит. Главное, чтобы банально не бросил.
– А я знаю, что случилось. Хлопнули твоего банкира Вадимку за огромное бабло!
– Да не было у него никакого особенного бабла! – Чувство юмора покинуло Таню в момент.
– Было, было. Он его на швейцарских счетах хранил.
– Ален! Ты опять?! Мне плохо, а ты… – И Таня вновь залилась обильными слезами.
– Слушай, а там же наверняка какой-нибудь сменщик его работает, или напарник. Ну, второй банкир. Может, как-то хитро подъехать к нему и выяснить. – Сама Алена была уверена, что выяснять нечего, но если подруге от этого станет спокойнее…
– А как? – Таня громко высморкалась и утерла слезы. Предложение ее заинтересовало. И почему она сама не догадалась? Потому что страдала, была занята.
– Придумаем что-нибудь…
– А мне еще мама позвонила. Попросила посчитать, сколько стоит в месяц сдать нашу квартиру и отдать ей половину.
– С какой это радости? Ты ей и так все время подкидываешь.
– Да Валерун ее дед-морозов шоколадных партию купил и не продал.
– Весна ж на дворе.
– В том-то и дело. Новый год закончился, а они всем должны.
– Дааа… Западло, конечно, так поступать. Ты небось на Вадимкиных-то подарках и ланчах подразорилась?
– Ага. А она денег попросила, ну на продукты. Я сказала, что у меня нет. А она обиделась и… – Таня снова зашмыгала носом.
– Блин! Подруга! Хорош мокриц размножать! Я такой грамотный развод придумала… Все узнаем, если повезет. Только потерпи два рабочих дня.
В выходной, предварительно убедившись, что Вадимка так себя и не обнаружил, Алена приехала к Тане. Накрасилась ярче обычного, надела юбку покороче, каблуки повыше, и девушки пошли в сторону банка. Таня осталась поодаль, а Алена вихляющей походочкой смело двинулась к объекту назначения.
– Привет! – Она окинула заинтересованным взглядом молодого парня в форме охранника, скучавшего на стуле в пустом зале.
– Привет… – промычал он, слегка опешив от такой красоты и неожиданного внимания с ее стороны.
– Вадима позови.
– Так это, нет его. Неделю уже.
– А что так?
– Да запил небось в очередной раз.
– А мне говорил, что не пьет.
– Не-е-е, он бухает конкретно. Вот мне работа не позволяет. У меня спорт, все дела. – Парниша взбодрился и на всякий случай возвысил себя за счет коллеги. Мало ли что. Если Вадькой такая красота заинтересовалась, чем черт не шутит.
– Вот гонщик-то. А мне – да я непьющий, денег нормально зарабатываю.
– Кто?! Вадька?! Да я в два раза больше него получаю. Даже в три, если с премией. Между прочим, и по ресторанам в выходные хожу, и Турцию летом могу себе позволить «все включено», и шмотки нормальные у меня. Это сейчас я в форме. А он! Только если жена свой самовар потащит.
– Там еще и жена?! А мне он сказал, что только мама. – Про себя же подумала, что мужик не на шутку разошелся, прям петухом ходит.
– Вот гад. Конечно, жена! Это она ему сказала после новогодних праздников, что если он не завяжет, то выгонит его. Жена-то москвичка, а он из этого, ну не помню как… И мать там его живет. Вот он и чистился, траву какую-то пил, а сейчас видно сорвался. Уже неделю на работе не появляется. А может, и уволился. Он вообще-то давно собирался… Говорил, если пить бросит, жена его на приличную должность пристроит к себе на фирму. Менеджером, что ли, не помню. А че? Обещал че? – Парень хитро подмигнул.
– Да я тут рядом работу себе нашла. В салоне, мастером по созданию имиджа, ну понимаешь? А Вадим мне сказал, что у него какая-то подруга здесь на местности есть, прям живет чуть ли не в соседнем доме, и у нее можно угол снять.
– Ха! У него две тут на местности. Он сначала с медсестричкой познакомился, ничего такая. Двое суток через двое работала. А потом с этой, продавщицей, Таня, что ли…
– Вроде Таня. Да, кажется, точно Таня…
– А! Ну вот… пухленькая такая. Да, рядом живет. Все бегала к нему… А он это, когда в завязке чистился, ласточку пил. Ну чай такой, знаешь. Так его как по часам – в районе двенадцати прям приподнимало над толчком. У нас на работе уже ржать все стали. А он случайно с этой медсестрой того-с, без задней мысли, ну чисто девчонка приглянулась, а потом смотрит – удобно-то как. С комфортом устроился. Блин, так он придумал, что надо вторую найти, потому что дежурит эта два через два. Ну особо целью не задавался, просто прикалывался. Так она сама пришла.
– Эй, я чего-то не поняла, он типа к ней в сортир ходил?
– Да! Прикольно придумал, скажи?! Э, ты куда? А телефончик?
Алена изо всех сил шибанула дверью. Вот чмо! Вот урод! Да что б его понос прошиб, чтобы он всю жизнь с унитаза не слезал, а лучше с деревенской параши… Вот скотина! Чистоплотная скотина, ничего не скажешь! Она подлетела к Тане, красная и разъяренная, но, увидев глаза подруги, резко выдохнула. Нельзя ей это говорить, и так самооценочка ниже плинтуса.
– Прикинь, охранник докопался. Еле убежала. «Дай, дай телефон».
– Ну а Вадим что?
– Танюш, ты только не расстраивайся. Уехал он, уволился. Совсем мать расклеилась, так они к тетке в Крым перебрались, на море. Астма у нее, что ли. Ну, может, не хотел тебя огорчать. Забудь его, короче.
– Ой… Ну я так и думала. Хоть бы позвонил. Спасибо тебе, Ален, какая ты у меня… – Таня улыбнулась.
– А я чего придумала! Давай ты за шубой поедешь в Грецию. Отдохнешь и купишь себе манто. Будешь шикарная такая!
– Ален, ты чего, какая шуба?! У меня вообще денег нет. И маме надо дать.
– Ничего, зарплата будет, еще кредит возьмешь, а потом поголодаешь немножко, похудеешь заодно.
– Ой, ты чего, какой кредит?
– А что?! Я постоянно так живу, и ниче! Ты что думаешь, если б мой знал, сколько мои сапоги стоят или кофточки, дал бы? Я у него половину беру, а половину с карточки, потом покрываю.
– Да?
– Караганда! Весь мир давно так живет. Пошли газету купим и найдем тебе недорогой турчик в Грецию. Роскошный отдых с выгодным шопингом! А?! По-моему, весомо звучит!
– Слушай, лето ведь скоро, какая шуба!
– Вот дурында, летом они дешевле!
Мясник
Франция, городок Ситэ, 1950-е
Пьер Арналь свою мать вообще никогда не видел. Она умерла совсем молодой во время родов, и он сразу же попал в «заботливые бабушкины руки» – дрожащие от дешевого бренди, со вздутыми венами и пропитанными дымом крепких папирос желтыми ногтями. Самое главное, что он запомнил с детства – непроходящее чувство голода. Бабушка могла оставить его на несколько часов и уйти по своим делам. А он лежал в кроватке и орал что есть мочи, потом засыпал мокрый и голодный. А когда просыпался, снова плакал, но опять оставался один и, обессилев от голода и собственного плача, засыпал по новой. Иногда Пьер начинал реветь, когда бабуля спала. Разбуженная, она с трудом поднималась, поливая внука отборной бранью, и разводила ему молочного порошка в бутылочке, в пойле оставались комки, и соска постоянно забивалась, и старуха ругалась еще сильнее и могла швырнуть бутылку: «Жри сам!» и, накрывшись подушкой, опять завалиться спать. Он научился разжевывать деснами эти комочки прямо в соске и изо всех сил вытягивал порошковое молоко до самого конца. Вопросы выживания стояли остро, поэтому, когда однажды бабушка пришла под утро домой, то обнаружила двухлетнего внука с шишкой на лбу, но на табуретке у стола и достающего руками из кастрюли и запихивающего в беззубый рот вареную картошку. Тогда она впервые в жизни увидела улыбку на его лице. В пять лет он уже один ходил гулять. Сначала исследовал местность рядом с домом. Они жили на окраине городка в криминальном районе, в жилье, проходящем по разряду социального. Практически в картонных коробках, расписанных снаружи графити, с кухнями, где едва мог повернуться один человек, и общим душем на весь этаж. Потом он уходил подальше, запоминая маячки, которые вернули бы его обратно к дому, и эти знаки, чем ближе он подбирался к центру, становились все более симпатичными. Он узнал, что существуют магазины и кафе, красивые дома и очень красивые люди, не как в их районе. Особенно ему нравилось гулять по старинным улочкам в центре, заглядывать в окна квартир, которые ему очень нравились. Первый раз, когда бабушка не обнаружила внука дома, она, похоже, обрадовалась. Даже не стала заявлять в полицию. А когда он пришел вечером домой, ругать мальчика не стала, а решила, что теперь можно его отправлять гулять и не таскаться самой черт знает куда в опасные места или, чего хуже, встречаться с клиентами при ребенке. А куда деваться, надо же на что-то кормить этого прожорливого спиногрыза. Спасибо, доченька! Оставила обузу!
На следующий же день мадам Арналь воплотила свой план в жизнь. Пришла изрядно навеселе, под ручку вела пошатывающегося мужчину не первой свежести, как в прямом, так и в переносном смысле, и велела внуку пойти погулять.
– У прохожих спрашивай – сколько времени? Когда скажут девять, можешь возвращаться. И не вздумай называть меня бабушкой! Понятно? – Пьер мотнул головой. Он и не собирался ее бабушкой называть, он вообще почти не разговаривал, не было необходимости. Но зато он все понимал и очень быстро запоминал.
Однажды, когда наступала зима, воздух стал сырым и промозглым, небо постоянно сыпало мокрым, и идти никуда не хотелось, бабушка отправила его погулять «на подольше». Он закутался в теплую куртку (несмотря на свою сверхзанятость, мадам Арналь аккуратно посещала социальную службу, чтобы не тратиться внуку на одежду) и пошел в старый город. На подступах к нему Пьер увидел, как на улицах развешивают между столбов гирлянды и украшают фонари, а на площадях устанавливают елки. Он долго гулял, к вечеру сильно проголодался и забрел на небольшую старую площадь. Сумерки уже совсем сгустились, и вдруг в серой мгле с размытыми в ней домами стали один за другим загораться маленькие разноцветные фонарики и звезды, а в центре площади зажглась огнями и засверкала шарами высокая елка. На маленькой улочке, отходящей от площади, наверху между домами засветились одна за другой серебристые хвостатые кометы. Мальчика переполняло острое ощущение счастья. Он подумал, что если пройдет под этими кометами, то все у него будет хорошо. И он свернул в переулок и уткнулся носом в витрину. Счастье сменил страшный голод. За стеклом висели огромные темно-бордовые окорока хамона, в красных блюдах развалились толстенькие курочки, среди блестящей мишуры и рождественских красных цветов поблескивали банки с паштетом, из корзинок торчали связки разнообразных колбас, и огромный кусок розовой ветчины исходил сочной желейной слезой. Красивые мужчины и женщины заходили внутрь с лицами, полными предвкушения, и выходили довольные со свертками и пакетами. «Я сейчас пойду и украду что-нибудь». Не в силах сопротивляться голоду и умопомрачительным запахам, выплывающим из магазина, решительно подумал Пьер и зашел в лавку. Сбоку от него стояла горка с сэндвичами. Народу было много. Хозяин занимался посетителями. Бери и уходи – что проще. Но Пьер отчего-то только стоял не в силах пошевельнутся, смотрел на бутерброды и едва сдерживал слезы. Бабушка всегда очень злилась, когда он плакал, и даже дралась, поэтому он привык держать себя в руках. Он еще никогда в жизни не подходил настолько близко к подобной роскоши, которая в свете рождественского убранства представлялась ему вовсе невероятной. Может, это сон? Пьер потер глаза. Наверное, он стоял так слишком долго, потому что владелец магазина, пожилой мужчина с седыми усами и бородой, в рождественском красном колпаке с белым помпоном, вдруг оказался рядом:
– Молодой человек, чего желаете?
– Я? – Пьер испугался, что его выгонят, и поспешил к выходу.
– Постой! Не бойся.
Мальчик остановился.
– У меня тут накопилось два мешка мусора. Знаешь, где помойка?
– Нет.
– Сразу за дом повернешь, там стоят баки. Выкини и возвращайся.
Пьер взял пакеты, выбросил их в огромный пластиковый бак и подумал, может, не стоит идти обратно, но все же пошел.
– Ну вот, спасибо. – Хозяин поставил перед ним кружку с кофе и большой бутерброд. – Снимай куртку, жарко.
Пьер смотрел на него круглыми недоверчивыми глазами.
– Ешь. Заработал. И я, пожалуй, тоже с тобой перекушу. Сколько тебе лет? – спросил он, откусывая от своего сэндвича.
– Вроде шесть.
– Вроде! Читать умеешь?
Пьер отрицательно помотал головой.
– Смотри. – Его новый знакомый показал на ценник. – Это «б», дальше «а», потом «г», – и он перечислил все буквы. – Получается «багет». Понятно?
Пьер кивнул, пережевывая вкуснейший в мире бутерброд.
Хозяин снял ценник с витрины:
– На, учи. И приходи помогать, если что.
И Пьер стал приходить. Он убирал полы, протирал витрины, выносил мусор. И каждый раз он учился читать по новому ценнику, ужасно радуясь, когда находил знакомые буквы, а на Рождество получил в подарок азбуку и корзинку с продуктами.
– Украл? – радостно спросила мадам Арналь, когда он принес еду домой. Пьер кивнул. Книгу он показывать не стал.
– На-ка, сгоняй бабушке за выпивкой. – Она выгребла из кошелька мелочь. – Такое дело надо отметить. Скажешь, мадам Арналь прислала.
Когда Пьер скрылся за дверью, она удовлетворенно вздохнула: не зря его воспитывала. Кажется, помощник растет. Порылась в корзине, удивленно размышляя: «Ну надо же, как ему вынести ее из магазина незаметно удалось. Ловкий парень. Весь в деда, царствие ему небесное. Будет у нас настоящий семейный рождественский ужин».
Когда внук принес бутылку и накрыл на стол, в ее стареющем сердце впервые шевельнулось что-то даже похожее на любовь к нему.
Они молча ели колбасу, мазали багет паштетом… Потом мадам уставилась в телевизор и перед ним заснула, а Пьер смотрел в узкое окно на падающий снег и думал, что впервые за много лет почти перестал ощущать голод и еще у него появилась настоящая мечта: вырасти и работать в таком магазине. А может, даже иметь свой. И он загадал желание.
В школу Пьер шел, уже умея читать и не имея никаких иллюзий относительно источников скромного бабушкиного дохода. Он никогда не испытывал теплых чувств к ней, скорее равнодушие, и принимал как данность этого по сути чужого человека в своей жизни. Но после того, как он все чаще ходил помогать в лавку и все дольше общался с ее хозяином, видел людей другого круга, вечно размазанная дешевая помада мадам Арналь, жирные черные стрелки, осыпающиеся под глаза катышками, белые кудри ее парика, короткие юбки и яркие обтягивающие кофточки с декольте, открывающим дряблую грудь, желтые прокуренные зубы, нецензурная брань, пьяный смех и ее постоянные упреки в украденной внуком молодости, все эти привычные с рождения атрибуты понемногу стали злить и раздражать Пьера. Не мог найти он общего языка и со своими одноклассниками, многие из которых в восемь лет уже курили, а к десяти попробовали алкоголь. Девушки из школы, по его мнению, ничем не отличались от мадам Арналь, только меньшим количеством лет, и чем старше он становился, тем с все большим брезгливым отвращением относился к ним. В свою очередь, ровесники не любили его, считали, что он много из себя строит. Несколько раз Пьер даже бывал за это бит, не считая бесконечных придирок. Он не обращал на это внимания. Побои и насмешки, как и эти людишки, для него ничего не значили. Они вносили в его жизнь лишь определенный дискомфорт, но разве он не привык к нему? Постепенно одноклассники стали от него отставать. Он продолжал носить из лавки домой продукты, и бабушка по-прежнему думала, что он их ворует. Пьер ничего не отрицал, молчал во время пьяных скандалов и просто смотрел. Дошло до того, что она стала побаиваться маленького серьезного молчуна. Говорила, скорее чтобы успокоить себя:
– Да ты больной, чего с тебя взять. Кого еще могла родить эта малолетняя потаскуха? – И отставала от внука. А ему никогда не хотелось узнать, кто его отец. Наверняка один из местных люмпенов-забулдыг.
Пьер знал только одно, он покончит со всем этим, поменяет свою жизнь полностью. У него будут деньги, магазин, нормальная семья и жена из другого круга. Но чтобы найти такую жену, нужно самому что-то предложить ей взамен. Пока он был никому не нужным отбросом общества, жалким безродным бедняком, отягощенным опустившейся родственницей. И Пьер целыми днями лихорадочно думал, как переломить ситуацию.
Владелец лавки, шестидесятилетний Пьетро Аголини грустил. Его любимая жена-француженка, из-за которой он переехал из Италии, уже несколько лет как умерла. Оба сына уехали в Америку, женились, работали и про отца, конечно, вспоминали: звонили, поздравляли с праздниками, и даже пару раз приезжали в гости с внуками, но это общение не компенсировало ему одиночества. Было у него и несколько старых друзей, с которыми они иногда собирались по вечерам поиграть в карты или просто поболтать за чашечкой кофе. Но в предрождественские дни, да и на само Рождество, он оставался совершенно один. Что ж, семейные праздники, все понятно, а его семья далеко отсюда.