Страница:
И я увидел вас, сидящим в кресле напротив, и весь ваш облик выдавал безграничную усталость и озабоченность.
– Сущая правда, Петр Николаевич! Во-первых, вы слишком долго спали, во-вторых, шок, который вы пережили, лишил вас речи.
Разговор этот состоялся много позже, а в тот момент друг мой жестом попросил меня помочь подняться, умылся, привел в порядок волосы и одежду. Прошел к секретеру и написал на листе бумаги:
«Вы что-нибудь узнали?»
– Нет! Следов насилия нет. Типичных признаков разрыва сердца или черепного кровоизлияния нет. Видимых признаков отравления тоже нет. Не могу ничего пока предположить, должен еще подумать, посоветоваться, – помолчав немного, обдумывая, что бы ему сказать успокоительное, и не найдя ничего, я добавил: – Уверен, что нового ничего не будет. Я, однако, склонен утверждать, что это был разрыв сердца. С приставом я уже говорил, он того же мнения.
Он согласно кивнул, написал: «Спасибо! Проводите меня вниз».
Мы вышли на темную лестницу. В доме пахло ладаном и слышалось нестройное пение. На вопросительный взгляд вдовца я пояснил:
– Отец настоятель с певчими приехали после вечерней службы. На ночь псаломщика оставят псалтырь читать. Девочек няня спать уложила, с ними сидит. Народ весь на лугу перед домом собрался.
Петр Николаевич благодарно сжал мою руку. Пока спускались вниз, по его лицу я понял, что он стал осознавать реальность происшедшего. Супруга мертва. Он – вдовец. Девочки – сироты. Онемел. Пройдет. Сейчас важно не потерять ясность мысли, предстоят еще неотложные дела.
У входа в сени стоял пасечник Симеон, вспомнил я тут, что намекал старик на то, что знает о барыне страшное, почти непроизносимое. Замерло сердце у распахнутых дверей библиотеки, я ждал, что вернутся боль и слезы, но вид растерянных и испуганных крестьян придал силы и ему, и мне. Владимирский поклонился собравшимся и прошел к покойнице.
Она лежала на том самом дубовом столе, где любила разглядывать свои старинные книги. Их убрали сейчас, сложив стопками в темном углу за камином; принесли икону Казанской Божьей Матери и напольные подсвечники, в них и затеплили последние огоньки памяти.
Стол покрыли ковром; положили простыню голландского полотна; а под голову – маленькую подушку, самой Марией Афанасьевной вышитую фиалками и ландышами. В руки ей вложили фарфоровый образок Успения Богородицы и накрыли до пояса лиловой шелковой тканью.
Еще раз мы с грустью убедились, что наша подруга всегда прекрасна, даже сейчас, в смерти своей. Он наклонился и поцеловал высокий лоб с каштановыми колечками на висках. Отец настоятель закончил службу, и дворовые потихоньку начали расходиться. Библиотека опустела, остался только псаломщик читать ночью над усопшей.
Глава 5. Серебрянка
Глава 6. Акимов
– Сущая правда, Петр Николаевич! Во-первых, вы слишком долго спали, во-вторых, шок, который вы пережили, лишил вас речи.
Разговор этот состоялся много позже, а в тот момент друг мой жестом попросил меня помочь подняться, умылся, привел в порядок волосы и одежду. Прошел к секретеру и написал на листе бумаги:
«Вы что-нибудь узнали?»
– Нет! Следов насилия нет. Типичных признаков разрыва сердца или черепного кровоизлияния нет. Видимых признаков отравления тоже нет. Не могу ничего пока предположить, должен еще подумать, посоветоваться, – помолчав немного, обдумывая, что бы ему сказать успокоительное, и не найдя ничего, я добавил: – Уверен, что нового ничего не будет. Я, однако, склонен утверждать, что это был разрыв сердца. С приставом я уже говорил, он того же мнения.
Он согласно кивнул, написал: «Спасибо! Проводите меня вниз».
Мы вышли на темную лестницу. В доме пахло ладаном и слышалось нестройное пение. На вопросительный взгляд вдовца я пояснил:
– Отец настоятель с певчими приехали после вечерней службы. На ночь псаломщика оставят псалтырь читать. Девочек няня спать уложила, с ними сидит. Народ весь на лугу перед домом собрался.
Петр Николаевич благодарно сжал мою руку. Пока спускались вниз, по его лицу я понял, что он стал осознавать реальность происшедшего. Супруга мертва. Он – вдовец. Девочки – сироты. Онемел. Пройдет. Сейчас важно не потерять ясность мысли, предстоят еще неотложные дела.
У входа в сени стоял пасечник Симеон, вспомнил я тут, что намекал старик на то, что знает о барыне страшное, почти непроизносимое. Замерло сердце у распахнутых дверей библиотеки, я ждал, что вернутся боль и слезы, но вид растерянных и испуганных крестьян придал силы и ему, и мне. Владимирский поклонился собравшимся и прошел к покойнице.
Она лежала на том самом дубовом столе, где любила разглядывать свои старинные книги. Их убрали сейчас, сложив стопками в темном углу за камином; принесли икону Казанской Божьей Матери и напольные подсвечники, в них и затеплили последние огоньки памяти.
Стол покрыли ковром; положили простыню голландского полотна; а под голову – маленькую подушку, самой Марией Афанасьевной вышитую фиалками и ландышами. В руки ей вложили фарфоровый образок Успения Богородицы и накрыли до пояса лиловой шелковой тканью.
Еще раз мы с грустью убедились, что наша подруга всегда прекрасна, даже сейчас, в смерти своей. Он наклонился и поцеловал высокий лоб с каштановыми колечками на висках. Отец настоятель закончил службу, и дворовые потихоньку начали расходиться. Библиотека опустела, остался только псаломщик читать ночью над усопшей.
Глава 5. Серебрянка
Два года назад
Развод прошел тяжело.
– Ну мы же будем видеться? Ты же никого себе не нашла? Ты же уходишь просто так?
Влад закидывал ее всеми этими вопросами, как теннисными мячиками, смотрел затравленным щенком, постоянно вздыхал и брал за руку. От такого, в принципе не свойственного ему поведения, Лиза сходила с ума. Все разнокалиберные страдания и претензии, которыми он бомбардировал ее последний год и которые, собственно, послужили причиной развода, слились воедино, приняв гипертрофированную форму. Она, как могла, его успокаивала, обещала тесное общение, ежедневные звонки и частые встречи. Говорила, что ничего не изменится, только с разницей, что жить она хочет пока в Серебрянке. А про себя думала: «Зачем, зачем он это делает? Он же все портит!»
– Может, не будем все-таки разводиться? Будем жить, как ты хочешь. Я перееду в Серебрянку, – спросил он.
«Этого только не хватало», – подумала Лиза и поставила подпись. Она знала, что это решение правильное. Сейчас ей нужна полная свобода. Ее ждут большие перемены в жизни. Все это говорила, нет, кричала ее интуиция, и она верила ей безоговорочно.
О соседней даче, где действительно произошло злодейское убийство, все забыли; а о тетином доме уже около века ходила дурная слава. Среди жителей Серебрянки рассказывались байки о привидениях. Лиза же считала этот дом своим убежищем.
Впервые она появилась здесь после смерти матери, и тетка, вдова и крайне эксцентричная дама, стала для племянницы новой семьей.
С тех пор как тетушка в последний раз улыбалась ей, облокотясь на перила, прошло менее двух лет. Представляя это, Лиза с трудом проглотила ком в горле: теперь тетя Вера спит неподалеку на сельском кладбище.
Настроение улучшилось, как только она увидела их поседевший дачный дом. Одна сторона веранды отражала небо сохранившимися стеклышками, другая – тонула в ветках яблонь. Над яблонями резным теремком выступал мезонин.
Остановив джип у ворот, Лиза спрыгнула с подножки, потерла уставшие глаза и, просунув руку между дощечками, нащупала щеколду: откроется или нет? Открылась. Но потрудиться все же пришлось, раздвигая в стороны створки ворот, разрывая вросшую в них траву и сминая раскинувшуюся на свободе сирень. Загнав машину во двор, она вытащила из багажника чемодан, сумочку и захлопнула дверцу. Ворота решила не закрывать: она не знала, что ожидает ее внутри, и была готова сразу же рвануть в магазин за продуктами, моющими средствами и мышиным ядом.
Протащив вещи по заросшей, когда-то посыпанной песочком дорожке, отметила с тревогой, что, если она собирается здесь жить постоянно, ей предстоит большой ремонт: на крыльце доски прогнили, бревенчатый фундамент покрылся трещинами, в мезонине почти не осталось стекол, и отопление необходимо опять же. Лиза задрала голову и окинула взглядом фасад, сердце снова откликнулось радостью.
Она поднялась на веранду; прикрыв глаза, постояла немного, призывая на помощь лучшие воспоминания о жизни в этом доме, и, придерживая ногой накренившийся чемодан, стала искать в сумке ключи. Замок был старый, и победа над ним стоила злых слез и сломанного ногтя.
Наконец, Лиза, подперев дверь чемоданом, вошла в темную прихожую, нащупала щиток с пробками и, закрутив их покрепче, щелкнула выключателем. Тусклая пыльная лампочка осветила вешалку, на ней, как и прежде, висел бежевый пыльник тети Веры. С ним была связана одна из множества домашних тети-Вериных легенд. Якобы был он найден в саду под сиренью, а кому принадлежал – никто не знал. Тетя носила его долгие годы с удовольствием и говорила, что от него исходит особая энергетика. Лиза провела по ткани тыльной стороной ладони – «Ну, здравствуй, тетя!» – и подумала, что было бы замечательно, если бы дух Веры Александровны еще витал среди этих стен.
Первое, что она сделала, бросив поклажу посреди комнаты, пошла в тетину спальню, проверить «ту самую» дверь за вышитым ковриком. Дверь была на месте, не открывалась и никуда не вела.
Снова и снова мысленно Лиза возвращалась в тот далекий день, когда Вера Александровна показала ей дверь за ковриком. А что было до этого? Она сказала, что ей всегда нравился этот ковер. И тетя ответила, что его вышивала ее прабабушка, и они долго разглядывали крестик за крестиком, проложенные толстой шерстью по полотняному переплетению. Тетка отогнула нижний угол, чтобы лучше дать ей рассмотреть изнанку вышивки. Так Лиза увидела дверь в первый раз.
Она нежно провела ладонью по широким доскам двери, пальцем обвела узоры сучков, вновь подивилась наличию этой тайны в доме.
– Да никакая это не тайна, – вдруг стала объяснять она сама себе. – Когда-то этот дом был в три раза больше, но часть его сгорела. А дверь осталась. За ней сад. И теперь уже чужой.
Лиза сняла ковер и почувствовала внутреннее пульсирующее напряжение. Она приникла к двери всем телом и гладила старые, на ощупь почти шелковые, доски, и тогда весь ее организм ощутил прилив прохладный, легчайший, как бывает, когда на нагретое солнцем тело надеваешь свежую полотняную рубашку.
Как было бы здорово, если бы рассказы тети Веры, будто за ее порогом открывается другая реальность, в которой люди путешествуют во времени и в пространстве, оказались правдой и за дверью был не обычный соседский сад! Лиза улыбнулась; тети уже нет, а фантазия до сих пор жива. Она снова вспоминала слова психиатра:
– Возможно, Елизавета Сергеевна, ваше с мужем несоответствие в том, что в прошлых жизнях вы были антагонистами. Существует много техник, чтобы помочь вспомнить прошлые жизни через гипноз. Одна из них – дверь. Представьте себе, что вы в большом коридоре, где много красивых дверей. Эти двери – не что иное, как мост навстречу прошлому. Они открываются в прошлое вашей реальной жизни и в предыдущие ваши существования. Все они имеют одно направление: духовный опыт прежней жизни, очень важный для реальной ситуации, в которой вы находитесь сейчас.
Такую дверь Лизе было представить очень просто: дверь тети-Вериной спальни. И увидела себя заглядывающей за коврик на таинственной двери.
Она была потрясена этим, и тогда все стало ясно. Она поняла главную причину, почему должна была развестись. Муж не хотел слышать о переезде в Серебрянку. Она же все время чувствовала, что найдет там ответ на все жизненные вопросы, встретит свою вторую половину, которая, она знала, в ней живет и тоже ждет этой встречи. Тогда Лиза станет по-настоящему другой. Однако это уже не имело отношения к предположениям доктора.
Поставив сумочку на стул, она приволокла чемодан в тетину спальню. Затем оглядела кухню, столовую и убедилась, что дом требует вложения огромного труда, как больной цветок – подкормки и полива. С удовольствием отметила сохранившийся каким-то чудом старый порядок вещей. Пыль и паутина ее не пугали. В душе тихо росла уверенность в правильности содеянного и приходил покой.
На старинном трюмо, которое тетя именовала «мой петербуржский ампир», все стояло на своих местах. Лиза села на пуфик и вдруг вспомнила, что именно здесь много лет назад тетя причесала ее впервые по-взрослому. Она снова затосковала, заплакала, попыталась открыть знакомую деревянную шкатулку. Крючочек застрял. Пытаясь его отковырнуть, Лиза выронила шкатулку, и та, ударившись об пол, отлетела под кровать. Вытерев ладонью слезы, она полезла за ней. Шкатулка, проделав дорожку в залежах пыли, остановилась почти у самой стены. Лиза вылезла и попыталась сдвинуть тяжелую мебель с места. Кровать медленно, но поддалась. Пыль серыми облачками разлеталась по сторонам после каждого движения. Наконец показался край шкатулки. Лиза нагнулась, чтобы ее поднять, и увидела выбитую дощечку. Она отодвинула ее и из синего бархатного мешочка, оказавшегося внутри, достала тетино ожерелье. Как же она могла про него забыть, не вспомнить о нем после похорон?! Тетя надевала его крайне редко, никуда не носила. Лиза видела его всего несколько раз. И тетя охраняла и берегла от посторонних глаз эти семь золотых цепей, соединенных сзади замком; первая и последняя цепи висели свободно, остальные пять входили с двух сторон в оправу большого темно-синего камня. Откуда оно появилось, Лиза не знала. Тетя говорила, что оно пришло к ней само, таким образом еще больше обволакивая его завесой тайны. Наверняка оно досталось ей в наследство от мамы, но Лиза очень любила, когда тетя сочиняла всякие небылицы, и не собиралась их развеивать лишними вопросами. Зато точно помнила, когда первый раз его увидела – Лиза зашла в комнату к тете, как раз когда та сидела на кровати и держала ожерелье в руках, поглаживая камень. Вера Александровна тогда сказала ей, что украшение определенно имеет магическую силу, но в доказательства углубляться не стала…
Неожиданно зазвонил сотовый. Лиза, тряхнув головой, освобождаясь от воспоминаний, встала и отыскала в сумке звенящий аппарат.
– Ну как ты?! – услышала она голос одной из своих приятельниц. – Доехала хорошо?
Лиза увидела свое отражение в зеркале и подумала, как подходит эта майка к тетиному ожерелью. Она даже не заметила, как надела его.
– Послушать тебя, так я должна была переехать неприятельские окопы! Все хорошо.
– Развод может быть еще более страшным, чем гражданская война, даже если ты его начала сама, – ответила подруга серьезным тоном. – По-моему, было бы лучше остаться в городе. Там – ты одна.
Это было правдой. В Серебрянке давно никого близкого нет, вся жизнь осталась в городе. И процесс развода с Яновским действительно отнял у нее все силы. Лиза глубоко вздохнула:
– Есть я, и этого достаточно… Если что, имеются знакомые соседки – сестры Пунц. И потом, мы же будем общаться. Просто решили немного пожить отдельно.
– Сестры Пунц – это псевдоним? Они что, циркачки или мошенницы?
– Да я тебе рассказывала о них! Живут здесь, напротив. Две старые девы. По мнению тети Веры, они успели объездить весь мир, понарошку путешествуя в пространстве.
– И тетя Вера туда же!
– Тетя Вера всегда была из этих. Когда приедешь меня навестить, я тебя с ними познакомлю. – Она подавила раздражение.
– Если это приглашение, я его принимаю.
Лиза не думала, что подруга так быстро согласится, и пожалела о том, что ляпнула. Она хотела провести выходные дни одна, подумать, порассуждать. Желание прочувствовать полностью магическую атмосферу дома становилось все сильней.
– Ладно, – ответила она вяло. – Когда соберешься – звони. Жду, – она заставила себя произнести слова легко и вежливо.
Заложив руки за голову, она несколько мгновений рассматривала потолок, покрытый паутиной, и коврик, за которым скрывалось «нечто».
Лиза порылась в чемодане, выложила на столик пластиковую папку с документами и посмотрела на часы: можно еще успеть съездить в магазин и заняться чем-нибудь полезным в доме. Дом, как и она сама, нуждался в обновлении. Лиза решила купить только самое необходимое: молоко, хлеб, сахар. Она сняла украшение и отнесла в спальню.
Старинный поселок был спланирован в конце девятнадцатого века – одна главная длинная улица, которую пересекают десять коротких. Весь он просматривался в своих идиллических перспективах, то мелькнет в промежутке светлое с мягкой зеленью поле, то один пруд, то другой, то белая колоколенка местной церкви.
Лизе очень хотелось пройтись пешком неспешно, чтобы увидеть все то, что так любила в юности, еще раз разглядеть некоторые особенно красивые и любимые дачи с башенками, балкончиками, резными ставнями, арлекинную раскраску чудом сохранившихся цветных стекол. Но решила это сделать в другой день. Ей не хотелось надолго оставлять дом пустым, хотелось там быть и ждать, что же с ней будет происходить дальше.
За дверью…
Украшение волновало безмерно, не отпускало, требовало брать его в руки и снова надевать. Вернувшись домой, Лиза сменила футболку на белую рубашку, села на пуфик перед зеркалом и повесила ожерелье себе на шею. Она чувствовала, что на ней не просто украшение. Возможно, это и есть то, что она искала? Пальцы гладили синий камень на груди, и Лизу слегка знобило. Она знала, что без причины не стала бы так волноваться. Лиза, которая всегда старалась объяснить себе природу возникающих чувств, на этот раз оказалась бессильна. То есть она понимала, что сейчас происходит что-то очень важное, но выразить это словами не могла. Хотелось забыться, а потом очнуться и все знать. Боже, как же ей хотелось этого, а не сидеть перед зеркалом с цепями на шее, разрываясь от неизвестности!
Мухи жужжали, птицы щебетали, воздух был полон ароматов цветущих трав и нагретых досок. Нега обволакивала, и веки послушно закрывали дверцы в реальный мир. Она еле дошла до кровати и мгновенно заснула.
Разбудила ее музыка. Солнце опустилось, и воздух посвежел.
– Музыка! Какая музыка?
Лиза вскочила на ноги и осмотрелась. В комнате не было ни телевизора, ни радио, но она ясно слышала мелодию, играемую на пианино, и тоненький детский голосок, напевающий:
– Ах! Мой милый Августин, Августин, Августин!
Лиза встала, вышла в столовую. Музыка прекратилась, не дав возможности определить ее источник. Она поднялась по скрипучей лестнице наверх, осмотрела свою старую спальню, мезонин, поднялась по узкой крутой лестнице на чердак. Опять спустилась вниз, прошла в столовую, где стояло пианино, покрытое белой простыней. Прошла на кухню, к старому радио, проверила и телевизор в столовой – все было выключено из розеток. В висках накапливалась боль. Она присела на корточки у стены, запустила руки в волосы и помассировала голову, подумав, что, наверное, подруга была права, тревожась за ее состояние. Возможно, развод так ее подкосил, что она не понимает глубины психологической травмы.
Через несколько минут она с большим трудом поднялась, решив, что все же лучше, если она возьмет себя в руки и обратиться к мыслям о хозяйстве. Она вернулась в спальню. А музыка вдруг снова появилась и изменилась. Теперь кто-то «там» долбил по клавишам всей пятерней, а может, даже кулаками. Лиза замерла, приложила обе руки к груди, почувствовала под ладонью ожерелье тети, сжала камень, будто искала защиты.
– Не хочу больше упражняться! – выкрикнул девичий голосок. – На улице солнце. Мы с Ниной хотим пойти на пруд, устроить там пикник. Хорошо бы увидеть Николеньку! Он такой милый, правда?!
Лиза закрыла глаза и с большим трудом заставила себя успокоиться. Голос и музыка, она поняла, слышались через дверь за вышитым ковриком. Это потрясло ее необыкновенно, но она не боялась привидений. Больше тревожило ее состояние нервов, а не привидения, которыми, по слухам, была заполнена старая дача. Она о них знала, но никогда не видела. Медленно вышла из столовой в тетину спальню, сняла с гвоздиков коврик. Схватила задвижку и попыталась ее приподнять, затвор не поддавался.
– Кто там? – кричала она и колотила в дверь. – Кто там?
Потом замерла и подумала:
«Я что, сумасшедшая? Мое расстроенное воображение хочет поиграть со мной?»
– Это мы, дорогая! – услышала Лиза знакомый голос. Она вышла из спальни и на пороге столовой обнаружила сестер Пунц, женщин без возраста, которых в поселке держали за местных сумасшедших. Но не буйных, а вполне дружелюбных и забавных. Роза Эмильевна в маленькой шляпке с птичкой на взлохмаченных седых волосах, собранных сзади в круглый пучок, с яркими румянами, проваливающимися в морщины, голубыми тенями с блестками над ресницами, превратившимися в столбики от обилия туши, и алой помадой, высокая и жизнерадостная, в украшениях и цветастом платье с пышной юбкой, прилетевшей из пятидесятых, более всего напоминала постаревшую работницу цирка. Она держала в руках кастрюлю, завернутую в полотенце, и глядела на Лизу с беспокойством:
– Ты оставила ворота открытыми, вот мы и вошли, – пояснила одна.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Лиза? – спросила другая.
– Ты очень бледная! – заметила первая.
– Да, да, извините! А вы, случайно, не знаете, что там за дверь в тетиной спальне?
Софья Эмильевна, та, что пониже и попастельней – простое каре, отсутствие помады и цветастого платья, что компенсировал большой бант на ободке и белые, в кружевных цветах, кругом зашитые колготки на ногах, засунутых в стоптанные туфли, – повторила Лизину концепцию:
– Ничего особенного. Разве Верочка тебе не рассказывала? Там была старая часть дома, которая сгорела около века назад, а дверной проем, который остался после пожара, заделали. Заложили бревнами снаружи. Вот и все.
– Наша мама была совсем девочкой, когда случился пожар, – сказала Роза.
– Пожар был ужасный, – мрачно уточнила Соня.
– Врач с маленькой дочкой погибли в страшном огне, – добавила Роза.
– И эта часть дома не была построена снова, – закончила Соня.
– Да-да-да! А разве Верочка не рассказывала?! – сказали они хором.
Обе трясли головами и делали круглые страшные глаза.
Лиза почувствовала жар в крови:
– Значит, все-таки была девочка?! – подумала она вслух, вспоминая музыку и детский голос.
– Девочку звали Туся, – сообщила, качнувшись, птичка на шляпке.
– Доктора – Виктор Павлович Михайлов, – дополнил бант.
– Туся была подружкой нашей мамы, – подхватив поудобней кастрюлю, продолжила Роза.
– Доктор умер в огне, пытаясь спасти дочурку. Ужасная трагедия. – Соня опустила ресницы.
Лиза ощутила выброс адреналина, на лбу снова выступил холодный пот.
– Ты очень бледна! – снова констатировала Соня.
Лиза чувствовала себя ужасно глупой, потому что пыталась открыть дверь, которую, видимо, открыть невозможно. Она улыбнулась через силу и подошла к сестрам, чтобы их обнять:
– Мне так приятно вас видеть!
– Мы принесли жаркое, – сказала Роза, передавая Лизе увесистую кастрюлю. – Мы подумали, что ты первый вечер здесь и тебе не захочется готовить сегодня.
– Какие вы милые! Хотите, я сделаю кофе? Или чай! Я привезла баночку чудного английского чая.
Они прошли на кухню. Лиза старалась идти прямо и спокойно.
– Но мы совсем не хотим тебя беспокоить! – слабо запротестовала за двоих Софья Эмильевна.
– Никакого беспокойства! – ответила решительно Лиза, включая электрический чайник, привезенный из города. – Я так рада вас видеть!
Она включила моторчик, подающий воду в дом, подождала немного, пока она стечет и из ржавой превратится в прозрачную. Взглянула на кастрюлю: вместительная, жаркого может хватить на неделю. Однообразность еды не беспокоила ее, было все равно, что есть.
Ожидая, пока вскипит чайник, они говорили о бытовых проблемах, газе, отоплении, воде, починке ворот; за всей этой болтовней Лиза старательно пыталась скрыть свое состояние. И все это время присутствовала в голове, как эхо, далекая музыка и голосок девочки, как фрагмент сна:
– Ах, мой милый Августин, Августин, Августин! Ах, мой милый Августин, все прошло, все…
– В этом году хотела пойти учительницей в местную школу и почти договорилась, так что с сентября, возможно, начну новую работу. – Лиза отпила глоточек чая и попробовала его спокойно проглотить, пытаясь успокоить нервы.
Однако ее трясло, и Роза бросила многозначительный взгляд на Соню:
– Мы пойдем, родная, а ты отдыхай и ничего не бойся, – сказала Соня, погладив руку молодой женщины.
Оставшись одна, Лиза тщательно занавесила все окна. Она была уверена: что-то должно произойти, ей дадут знак, что-то откроют. Внутренне собравшись, но все же достаточно спокойно, она ждала, подумав, что такое состояние у нее бывало перед экзаменами в школе и институте.
Она заварила свежий чай, взяла старинную, чуть треснувшую гарднеровскую чашку, которой обычно никто не пользовался, – она стояла в буфете как предмет обстановки, предмет роскоши ушедшего времени, как вдова почившего антикварного набора, – и села в кресло у маленького столика, покрытого кружевной, пожелтевшей от времени круглой скатертью.
Тихо и отчетливо тикал тетин будильник. Она вроде его не заводила, а может, и заводила, окна постепенно темнели, в занавеске уже путались отсветы луны, и ее света стало достаточно, чтобы видеть задвижку на потайной двери. Кто-то тихо играл «Лунную сонату» Бетховена. Лиза слушала, замечая ошибки и понимая, что играет новичок. Играет ребенок. Играет Туся. Так ее назвали сестры Пунц.
– Туся! Тусенька! – тихо позвала Лиза, вставая с кресла.
Она подошла к двери, прислонилась к ней щекой, слушая музыку, сердце почему-то защемило от грустной нежности. У девочки был талант, ей не хватало только техники.
– Тусенька, эту фразу раздели хорошенько на два голоса. Сделай так, чтобы были слышны обе руки.
– Я пробую, но у меня ничего не получается. А вы кто? Откуда?
– Тусенька, я стою за твоей дверью, можешь мне открыть?
– Нет! Эта дверь заколочена.
«Заколочена. Заколочена. Заколочена», – громко тикал будильник. Луна четко освещала каждый предмет в комнате. Из-под таинственной двери пробивалась полоска тусклого света. Лиза наконец решительно потерла виски ладонями и громко сказала:
– Ну! Хватит! Возможно ли это?! Неужели я пришла в такое жалкое психологическое состояние из-за развода с Яновским! Я же сама решилась уйти от него и жить своей жизнью! Сама. Так отчего же эти идиотские галлюцинации? Это же смешно!
Она натужно улыбнулась, накинула на плечи тетин пыльник и вышла в сад. Покачиваясь на скрипучих качелях, смотрела вверх на переплетенные ветки старых яблонь, и эти ветки, которые она реально видела, казались ей сном, а Туся – реальностью. Потом она вернулась в дом и раскрыла папку с документами.
– Ну мы же будем видеться? Ты же никого себе не нашла? Ты же уходишь просто так?
Влад закидывал ее всеми этими вопросами, как теннисными мячиками, смотрел затравленным щенком, постоянно вздыхал и брал за руку. От такого, в принципе не свойственного ему поведения, Лиза сходила с ума. Все разнокалиберные страдания и претензии, которыми он бомбардировал ее последний год и которые, собственно, послужили причиной развода, слились воедино, приняв гипертрофированную форму. Она, как могла, его успокаивала, обещала тесное общение, ежедневные звонки и частые встречи. Говорила, что ничего не изменится, только с разницей, что жить она хочет пока в Серебрянке. А про себя думала: «Зачем, зачем он это делает? Он же все портит!»
– Может, не будем все-таки разводиться? Будем жить, как ты хочешь. Я перееду в Серебрянку, – спросил он.
«Этого только не хватало», – подумала Лиза и поставила подпись. Она знала, что это решение правильное. Сейчас ей нужна полная свобода. Ее ждут большие перемены в жизни. Все это говорила, нет, кричала ее интуиция, и она верила ей безоговорочно.
О соседней даче, где действительно произошло злодейское убийство, все забыли; а о тетином доме уже около века ходила дурная слава. Среди жителей Серебрянки рассказывались байки о привидениях. Лиза же считала этот дом своим убежищем.
Впервые она появилась здесь после смерти матери, и тетка, вдова и крайне эксцентричная дама, стала для племянницы новой семьей.
С тех пор как тетушка в последний раз улыбалась ей, облокотясь на перила, прошло менее двух лет. Представляя это, Лиза с трудом проглотила ком в горле: теперь тетя Вера спит неподалеку на сельском кладбище.
Настроение улучшилось, как только она увидела их поседевший дачный дом. Одна сторона веранды отражала небо сохранившимися стеклышками, другая – тонула в ветках яблонь. Над яблонями резным теремком выступал мезонин.
Остановив джип у ворот, Лиза спрыгнула с подножки, потерла уставшие глаза и, просунув руку между дощечками, нащупала щеколду: откроется или нет? Открылась. Но потрудиться все же пришлось, раздвигая в стороны створки ворот, разрывая вросшую в них траву и сминая раскинувшуюся на свободе сирень. Загнав машину во двор, она вытащила из багажника чемодан, сумочку и захлопнула дверцу. Ворота решила не закрывать: она не знала, что ожидает ее внутри, и была готова сразу же рвануть в магазин за продуктами, моющими средствами и мышиным ядом.
Протащив вещи по заросшей, когда-то посыпанной песочком дорожке, отметила с тревогой, что, если она собирается здесь жить постоянно, ей предстоит большой ремонт: на крыльце доски прогнили, бревенчатый фундамент покрылся трещинами, в мезонине почти не осталось стекол, и отопление необходимо опять же. Лиза задрала голову и окинула взглядом фасад, сердце снова откликнулось радостью.
Она поднялась на веранду; прикрыв глаза, постояла немного, призывая на помощь лучшие воспоминания о жизни в этом доме, и, придерживая ногой накренившийся чемодан, стала искать в сумке ключи. Замок был старый, и победа над ним стоила злых слез и сломанного ногтя.
Наконец, Лиза, подперев дверь чемоданом, вошла в темную прихожую, нащупала щиток с пробками и, закрутив их покрепче, щелкнула выключателем. Тусклая пыльная лампочка осветила вешалку, на ней, как и прежде, висел бежевый пыльник тети Веры. С ним была связана одна из множества домашних тети-Вериных легенд. Якобы был он найден в саду под сиренью, а кому принадлежал – никто не знал. Тетя носила его долгие годы с удовольствием и говорила, что от него исходит особая энергетика. Лиза провела по ткани тыльной стороной ладони – «Ну, здравствуй, тетя!» – и подумала, что было бы замечательно, если бы дух Веры Александровны еще витал среди этих стен.
Первое, что она сделала, бросив поклажу посреди комнаты, пошла в тетину спальню, проверить «ту самую» дверь за вышитым ковриком. Дверь была на месте, не открывалась и никуда не вела.
Снова и снова мысленно Лиза возвращалась в тот далекий день, когда Вера Александровна показала ей дверь за ковриком. А что было до этого? Она сказала, что ей всегда нравился этот ковер. И тетя ответила, что его вышивала ее прабабушка, и они долго разглядывали крестик за крестиком, проложенные толстой шерстью по полотняному переплетению. Тетка отогнула нижний угол, чтобы лучше дать ей рассмотреть изнанку вышивки. Так Лиза увидела дверь в первый раз.
Она нежно провела ладонью по широким доскам двери, пальцем обвела узоры сучков, вновь подивилась наличию этой тайны в доме.
– Да никакая это не тайна, – вдруг стала объяснять она сама себе. – Когда-то этот дом был в три раза больше, но часть его сгорела. А дверь осталась. За ней сад. И теперь уже чужой.
Лиза сняла ковер и почувствовала внутреннее пульсирующее напряжение. Она приникла к двери всем телом и гладила старые, на ощупь почти шелковые, доски, и тогда весь ее организм ощутил прилив прохладный, легчайший, как бывает, когда на нагретое солнцем тело надеваешь свежую полотняную рубашку.
Как было бы здорово, если бы рассказы тети Веры, будто за ее порогом открывается другая реальность, в которой люди путешествуют во времени и в пространстве, оказались правдой и за дверью был не обычный соседский сад! Лиза улыбнулась; тети уже нет, а фантазия до сих пор жива. Она снова вспоминала слова психиатра:
– Возможно, Елизавета Сергеевна, ваше с мужем несоответствие в том, что в прошлых жизнях вы были антагонистами. Существует много техник, чтобы помочь вспомнить прошлые жизни через гипноз. Одна из них – дверь. Представьте себе, что вы в большом коридоре, где много красивых дверей. Эти двери – не что иное, как мост навстречу прошлому. Они открываются в прошлое вашей реальной жизни и в предыдущие ваши существования. Все они имеют одно направление: духовный опыт прежней жизни, очень важный для реальной ситуации, в которой вы находитесь сейчас.
Такую дверь Лизе было представить очень просто: дверь тети-Вериной спальни. И увидела себя заглядывающей за коврик на таинственной двери.
Она была потрясена этим, и тогда все стало ясно. Она поняла главную причину, почему должна была развестись. Муж не хотел слышать о переезде в Серебрянку. Она же все время чувствовала, что найдет там ответ на все жизненные вопросы, встретит свою вторую половину, которая, она знала, в ней живет и тоже ждет этой встречи. Тогда Лиза станет по-настоящему другой. Однако это уже не имело отношения к предположениям доктора.
Поставив сумочку на стул, она приволокла чемодан в тетину спальню. Затем оглядела кухню, столовую и убедилась, что дом требует вложения огромного труда, как больной цветок – подкормки и полива. С удовольствием отметила сохранившийся каким-то чудом старый порядок вещей. Пыль и паутина ее не пугали. В душе тихо росла уверенность в правильности содеянного и приходил покой.
На старинном трюмо, которое тетя именовала «мой петербуржский ампир», все стояло на своих местах. Лиза села на пуфик и вдруг вспомнила, что именно здесь много лет назад тетя причесала ее впервые по-взрослому. Она снова затосковала, заплакала, попыталась открыть знакомую деревянную шкатулку. Крючочек застрял. Пытаясь его отковырнуть, Лиза выронила шкатулку, и та, ударившись об пол, отлетела под кровать. Вытерев ладонью слезы, она полезла за ней. Шкатулка, проделав дорожку в залежах пыли, остановилась почти у самой стены. Лиза вылезла и попыталась сдвинуть тяжелую мебель с места. Кровать медленно, но поддалась. Пыль серыми облачками разлеталась по сторонам после каждого движения. Наконец показался край шкатулки. Лиза нагнулась, чтобы ее поднять, и увидела выбитую дощечку. Она отодвинула ее и из синего бархатного мешочка, оказавшегося внутри, достала тетино ожерелье. Как же она могла про него забыть, не вспомнить о нем после похорон?! Тетя надевала его крайне редко, никуда не носила. Лиза видела его всего несколько раз. И тетя охраняла и берегла от посторонних глаз эти семь золотых цепей, соединенных сзади замком; первая и последняя цепи висели свободно, остальные пять входили с двух сторон в оправу большого темно-синего камня. Откуда оно появилось, Лиза не знала. Тетя говорила, что оно пришло к ней само, таким образом еще больше обволакивая его завесой тайны. Наверняка оно досталось ей в наследство от мамы, но Лиза очень любила, когда тетя сочиняла всякие небылицы, и не собиралась их развеивать лишними вопросами. Зато точно помнила, когда первый раз его увидела – Лиза зашла в комнату к тете, как раз когда та сидела на кровати и держала ожерелье в руках, поглаживая камень. Вера Александровна тогда сказала ей, что украшение определенно имеет магическую силу, но в доказательства углубляться не стала…
Неожиданно зазвонил сотовый. Лиза, тряхнув головой, освобождаясь от воспоминаний, встала и отыскала в сумке звенящий аппарат.
– Ну как ты?! – услышала она голос одной из своих приятельниц. – Доехала хорошо?
Лиза увидела свое отражение в зеркале и подумала, как подходит эта майка к тетиному ожерелью. Она даже не заметила, как надела его.
– Послушать тебя, так я должна была переехать неприятельские окопы! Все хорошо.
– Развод может быть еще более страшным, чем гражданская война, даже если ты его начала сама, – ответила подруга серьезным тоном. – По-моему, было бы лучше остаться в городе. Там – ты одна.
Это было правдой. В Серебрянке давно никого близкого нет, вся жизнь осталась в городе. И процесс развода с Яновским действительно отнял у нее все силы. Лиза глубоко вздохнула:
– Есть я, и этого достаточно… Если что, имеются знакомые соседки – сестры Пунц. И потом, мы же будем общаться. Просто решили немного пожить отдельно.
– Сестры Пунц – это псевдоним? Они что, циркачки или мошенницы?
– Да я тебе рассказывала о них! Живут здесь, напротив. Две старые девы. По мнению тети Веры, они успели объездить весь мир, понарошку путешествуя в пространстве.
– И тетя Вера туда же!
– Тетя Вера всегда была из этих. Когда приедешь меня навестить, я тебя с ними познакомлю. – Она подавила раздражение.
– Если это приглашение, я его принимаю.
Лиза не думала, что подруга так быстро согласится, и пожалела о том, что ляпнула. Она хотела провести выходные дни одна, подумать, порассуждать. Желание прочувствовать полностью магическую атмосферу дома становилось все сильней.
– Ладно, – ответила она вяло. – Когда соберешься – звони. Жду, – она заставила себя произнести слова легко и вежливо.
Заложив руки за голову, она несколько мгновений рассматривала потолок, покрытый паутиной, и коврик, за которым скрывалось «нечто».
Лиза порылась в чемодане, выложила на столик пластиковую папку с документами и посмотрела на часы: можно еще успеть съездить в магазин и заняться чем-нибудь полезным в доме. Дом, как и она сама, нуждался в обновлении. Лиза решила купить только самое необходимое: молоко, хлеб, сахар. Она сняла украшение и отнесла в спальню.
Старинный поселок был спланирован в конце девятнадцатого века – одна главная длинная улица, которую пересекают десять коротких. Весь он просматривался в своих идиллических перспективах, то мелькнет в промежутке светлое с мягкой зеленью поле, то один пруд, то другой, то белая колоколенка местной церкви.
Лизе очень хотелось пройтись пешком неспешно, чтобы увидеть все то, что так любила в юности, еще раз разглядеть некоторые особенно красивые и любимые дачи с башенками, балкончиками, резными ставнями, арлекинную раскраску чудом сохранившихся цветных стекол. Но решила это сделать в другой день. Ей не хотелось надолго оставлять дом пустым, хотелось там быть и ждать, что же с ней будет происходить дальше.
За дверью…
Украшение волновало безмерно, не отпускало, требовало брать его в руки и снова надевать. Вернувшись домой, Лиза сменила футболку на белую рубашку, села на пуфик перед зеркалом и повесила ожерелье себе на шею. Она чувствовала, что на ней не просто украшение. Возможно, это и есть то, что она искала? Пальцы гладили синий камень на груди, и Лизу слегка знобило. Она знала, что без причины не стала бы так волноваться. Лиза, которая всегда старалась объяснить себе природу возникающих чувств, на этот раз оказалась бессильна. То есть она понимала, что сейчас происходит что-то очень важное, но выразить это словами не могла. Хотелось забыться, а потом очнуться и все знать. Боже, как же ей хотелось этого, а не сидеть перед зеркалом с цепями на шее, разрываясь от неизвестности!
Мухи жужжали, птицы щебетали, воздух был полон ароматов цветущих трав и нагретых досок. Нега обволакивала, и веки послушно закрывали дверцы в реальный мир. Она еле дошла до кровати и мгновенно заснула.
Разбудила ее музыка. Солнце опустилось, и воздух посвежел.
– Музыка! Какая музыка?
Лиза вскочила на ноги и осмотрелась. В комнате не было ни телевизора, ни радио, но она ясно слышала мелодию, играемую на пианино, и тоненький детский голосок, напевающий:
– Ах! Мой милый Августин, Августин, Августин!
Лиза встала, вышла в столовую. Музыка прекратилась, не дав возможности определить ее источник. Она поднялась по скрипучей лестнице наверх, осмотрела свою старую спальню, мезонин, поднялась по узкой крутой лестнице на чердак. Опять спустилась вниз, прошла в столовую, где стояло пианино, покрытое белой простыней. Прошла на кухню, к старому радио, проверила и телевизор в столовой – все было выключено из розеток. В висках накапливалась боль. Она присела на корточки у стены, запустила руки в волосы и помассировала голову, подумав, что, наверное, подруга была права, тревожась за ее состояние. Возможно, развод так ее подкосил, что она не понимает глубины психологической травмы.
Через несколько минут она с большим трудом поднялась, решив, что все же лучше, если она возьмет себя в руки и обратиться к мыслям о хозяйстве. Она вернулась в спальню. А музыка вдруг снова появилась и изменилась. Теперь кто-то «там» долбил по клавишам всей пятерней, а может, даже кулаками. Лиза замерла, приложила обе руки к груди, почувствовала под ладонью ожерелье тети, сжала камень, будто искала защиты.
– Не хочу больше упражняться! – выкрикнул девичий голосок. – На улице солнце. Мы с Ниной хотим пойти на пруд, устроить там пикник. Хорошо бы увидеть Николеньку! Он такой милый, правда?!
Лиза закрыла глаза и с большим трудом заставила себя успокоиться. Голос и музыка, она поняла, слышались через дверь за вышитым ковриком. Это потрясло ее необыкновенно, но она не боялась привидений. Больше тревожило ее состояние нервов, а не привидения, которыми, по слухам, была заполнена старая дача. Она о них знала, но никогда не видела. Медленно вышла из столовой в тетину спальню, сняла с гвоздиков коврик. Схватила задвижку и попыталась ее приподнять, затвор не поддавался.
– Кто там? – кричала она и колотила в дверь. – Кто там?
Потом замерла и подумала:
«Я что, сумасшедшая? Мое расстроенное воображение хочет поиграть со мной?»
– Это мы, дорогая! – услышала Лиза знакомый голос. Она вышла из спальни и на пороге столовой обнаружила сестер Пунц, женщин без возраста, которых в поселке держали за местных сумасшедших. Но не буйных, а вполне дружелюбных и забавных. Роза Эмильевна в маленькой шляпке с птичкой на взлохмаченных седых волосах, собранных сзади в круглый пучок, с яркими румянами, проваливающимися в морщины, голубыми тенями с блестками над ресницами, превратившимися в столбики от обилия туши, и алой помадой, высокая и жизнерадостная, в украшениях и цветастом платье с пышной юбкой, прилетевшей из пятидесятых, более всего напоминала постаревшую работницу цирка. Она держала в руках кастрюлю, завернутую в полотенце, и глядела на Лизу с беспокойством:
– Ты оставила ворота открытыми, вот мы и вошли, – пояснила одна.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Лиза? – спросила другая.
– Ты очень бледная! – заметила первая.
– Да, да, извините! А вы, случайно, не знаете, что там за дверь в тетиной спальне?
Софья Эмильевна, та, что пониже и попастельней – простое каре, отсутствие помады и цветастого платья, что компенсировал большой бант на ободке и белые, в кружевных цветах, кругом зашитые колготки на ногах, засунутых в стоптанные туфли, – повторила Лизину концепцию:
– Ничего особенного. Разве Верочка тебе не рассказывала? Там была старая часть дома, которая сгорела около века назад, а дверной проем, который остался после пожара, заделали. Заложили бревнами снаружи. Вот и все.
– Наша мама была совсем девочкой, когда случился пожар, – сказала Роза.
– Пожар был ужасный, – мрачно уточнила Соня.
– Врач с маленькой дочкой погибли в страшном огне, – добавила Роза.
– И эта часть дома не была построена снова, – закончила Соня.
– Да-да-да! А разве Верочка не рассказывала?! – сказали они хором.
Обе трясли головами и делали круглые страшные глаза.
Лиза почувствовала жар в крови:
– Значит, все-таки была девочка?! – подумала она вслух, вспоминая музыку и детский голос.
– Девочку звали Туся, – сообщила, качнувшись, птичка на шляпке.
– Доктора – Виктор Павлович Михайлов, – дополнил бант.
– Туся была подружкой нашей мамы, – подхватив поудобней кастрюлю, продолжила Роза.
– Доктор умер в огне, пытаясь спасти дочурку. Ужасная трагедия. – Соня опустила ресницы.
Лиза ощутила выброс адреналина, на лбу снова выступил холодный пот.
– Ты очень бледна! – снова констатировала Соня.
Лиза чувствовала себя ужасно глупой, потому что пыталась открыть дверь, которую, видимо, открыть невозможно. Она улыбнулась через силу и подошла к сестрам, чтобы их обнять:
– Мне так приятно вас видеть!
– Мы принесли жаркое, – сказала Роза, передавая Лизе увесистую кастрюлю. – Мы подумали, что ты первый вечер здесь и тебе не захочется готовить сегодня.
– Какие вы милые! Хотите, я сделаю кофе? Или чай! Я привезла баночку чудного английского чая.
Они прошли на кухню. Лиза старалась идти прямо и спокойно.
– Но мы совсем не хотим тебя беспокоить! – слабо запротестовала за двоих Софья Эмильевна.
– Никакого беспокойства! – ответила решительно Лиза, включая электрический чайник, привезенный из города. – Я так рада вас видеть!
Она включила моторчик, подающий воду в дом, подождала немного, пока она стечет и из ржавой превратится в прозрачную. Взглянула на кастрюлю: вместительная, жаркого может хватить на неделю. Однообразность еды не беспокоила ее, было все равно, что есть.
Ожидая, пока вскипит чайник, они говорили о бытовых проблемах, газе, отоплении, воде, починке ворот; за всей этой болтовней Лиза старательно пыталась скрыть свое состояние. И все это время присутствовала в голове, как эхо, далекая музыка и голосок девочки, как фрагмент сна:
– Ах, мой милый Августин, Августин, Августин! Ах, мой милый Августин, все прошло, все…
– В этом году хотела пойти учительницей в местную школу и почти договорилась, так что с сентября, возможно, начну новую работу. – Лиза отпила глоточек чая и попробовала его спокойно проглотить, пытаясь успокоить нервы.
Однако ее трясло, и Роза бросила многозначительный взгляд на Соню:
– Мы пойдем, родная, а ты отдыхай и ничего не бойся, – сказала Соня, погладив руку молодой женщины.
Оставшись одна, Лиза тщательно занавесила все окна. Она была уверена: что-то должно произойти, ей дадут знак, что-то откроют. Внутренне собравшись, но все же достаточно спокойно, она ждала, подумав, что такое состояние у нее бывало перед экзаменами в школе и институте.
Она заварила свежий чай, взяла старинную, чуть треснувшую гарднеровскую чашку, которой обычно никто не пользовался, – она стояла в буфете как предмет обстановки, предмет роскоши ушедшего времени, как вдова почившего антикварного набора, – и села в кресло у маленького столика, покрытого кружевной, пожелтевшей от времени круглой скатертью.
Тихо и отчетливо тикал тетин будильник. Она вроде его не заводила, а может, и заводила, окна постепенно темнели, в занавеске уже путались отсветы луны, и ее света стало достаточно, чтобы видеть задвижку на потайной двери. Кто-то тихо играл «Лунную сонату» Бетховена. Лиза слушала, замечая ошибки и понимая, что играет новичок. Играет ребенок. Играет Туся. Так ее назвали сестры Пунц.
– Туся! Тусенька! – тихо позвала Лиза, вставая с кресла.
Она подошла к двери, прислонилась к ней щекой, слушая музыку, сердце почему-то защемило от грустной нежности. У девочки был талант, ей не хватало только техники.
– Тусенька, эту фразу раздели хорошенько на два голоса. Сделай так, чтобы были слышны обе руки.
– Я пробую, но у меня ничего не получается. А вы кто? Откуда?
– Тусенька, я стою за твоей дверью, можешь мне открыть?
– Нет! Эта дверь заколочена.
«Заколочена. Заколочена. Заколочена», – громко тикал будильник. Луна четко освещала каждый предмет в комнате. Из-под таинственной двери пробивалась полоска тусклого света. Лиза наконец решительно потерла виски ладонями и громко сказала:
– Ну! Хватит! Возможно ли это?! Неужели я пришла в такое жалкое психологическое состояние из-за развода с Яновским! Я же сама решилась уйти от него и жить своей жизнью! Сама. Так отчего же эти идиотские галлюцинации? Это же смешно!
Она натужно улыбнулась, накинула на плечи тетин пыльник и вышла в сад. Покачиваясь на скрипучих качелях, смотрела вверх на переплетенные ветки старых яблонь, и эти ветки, которые она реально видела, казались ей сном, а Туся – реальностью. Потом она вернулась в дом и раскрыла папку с документами.
Глава 6. Акимов
Москва, полтора года назад
Молодой Акимов до исторической перестройки тянул рабочую лямку в бухгалтерии большого универмага и вместе с зарплатой получал свой нелегальный доход. По его меркам, небольшой, но по тем временам вполне поддерживающий приличный уровень. К тому же жена его, Татьяна Дмитриевна, переводчик с французского, экскурсовод с большим опытом и дипломом Высшей партшколы, тоже имела свой скромный профит от интуристов и от вышестоящих проверяющих организаций за маленькие компрометирующие информации.
Так, объединяя доходы, и жила молодая семья. Воспитывали сына Павлика, учили его языкам и музыке, иногда кушали икорку, пили виски, покупали шмотки в «Березке» и покуривали импортные сигареты.
Так, объединяя доходы, и жила молодая семья. Воспитывали сына Павлика, учили его языкам и музыке, иногда кушали икорку, пили виски, покупали шмотки в «Березке» и покуривали импортные сигареты.