- Раз, марка пошла-а!
- Раз, марка пошла-а! - откликался от второй дуги напарник.
И снова, еле заметно поблескивая жирной смазкой, бежал ваер за борт, пока матрос не ощущал новый легкий толчок палки.
- Два, марка пошла-а! - кричал он.
И, проверяя себя - не ошибся ли? - ждал голоса напарника.
Первым спуском трала в темноте руководил сам капитан. По привычке он стоял у поднятого окна, хотя разглядеть что-либо на палубе было невозможно.
После шестой марки Бассаргин остановил лебедку.
На палубе было тихо. Матросы переговаривались вполголоса. Капитан приказал: громко говорить на палубе могут лишь штурман и тралмейстер.
Даже опытные рыбаки, проплававшие в Заполярье десятки лет, не могли сегодня усидеть в надстройке. Впервые за время существования тралового флота приходилось промышлять в полной темноте. И хотя матросы участвовали в учениях на Мурманском рейде и знали, в каких условиях придется им работать, все на палубе было для них сейчас непривычно, вызывало смутное беспокойство. Ведь несколько часов спустя они заменят товарищей у трала, сами будут бегать, натыкаясь на бочки, ваера...
Наконец-то "Ялта" завернула. На палубе оживились. Сейчас траулер сделает круг. Крылья трала сомкнутся под водой, чтоб рыба не могла уйти из мешка. А там и подъем...
На этот раз, даже в едва заметных отсветах синей лампочки, все увидели грузно повисший на стреле, оплывший книзу куток трала.
Фатьяныч надвинул обеими руками зюйдвестку поглубже на голову и нырнул под льющуюся с кутка ледяную воду. Ощупью нашел тросик, стягивающий удавку. Рванул его. Куток раскрылся, и на палубу с грохотом вывалились огромные куски губки. Возле них послышались легкие шлепки. Рыба!
Бассаргин сбежал по трапу на палубу.
- Дайте нож, - сказал он в темноту.
Фатьяныч вытащил из брезентового чехла нож с широким и коротким лезвием и подал его капитану.
Бассаргин распорол брюхо трески. Внимательно осмотрел при свете карманного фонарика содержимое желудка. Отбросив выпотрошенную рыбу, вскрыл другую, третью...
- Крепи трал, - негромко приказал капитан, возвращая нож Фатьянычу.
Старый тралмейстер понял его, вздохнул. Желудки трески были пустые. В желудке одной из рыб Бассаргин нашел даже откушенный жесткий луч морской звезды. Треска голодная, хватала все, что подвернется. Концентрации рыбы, то есть улова, в таком месте ждать было нечего.
Снова "Ялта" двигалась на северо-восток, рассекая волны острым форштевнем.
Иван Кузьмич сдал вахту. Спускаясь по трапу, он встретил радистку Зою и невольно задержался. Пухленькое миловидное лицо девушки приняло нездоровый, землистый оттенок. Задорные золотистые вихры поникли. Что с ней? Не могла же крепкая девчушка вымотаться за несколько дней! Горе? Откуда оно могло свалиться в открытом море?
- Постой-ка! - Иван Кузьмич взял Зою за плечи и спросил с неожиданно прорвавшейся в голосе лаской: - Достается?
- Если б вы знали!.. - Зоя зажмурилась и качнула головой.
- Трудно? - снова спросил Иван Кузьмич. - На море у каждого новичка так. Иной отстоит вахту у рыбодела... Спина не гнется. Руки, ноги ломит. Плечом не пошевельнуть. Если бы не море кругом - бросил бы все и бежал без оглядки. А прошел еще день и еще... Глядишь - привык. Рыбаком стал.
- Лучше б я за рыбоделом стояла! - вырвалось у Зои. - Не думала, что так будет.
- Как? - насторожился Иван Кузьмич.
- Не надо об этом. - Зоя уже жалела, что выдала себя. - Мне пора на связь.
- Что с тобой? - настаивал Иван Кузьмич.
- По шестнадцати часов в день наушники не снимаю. - Зоя вздохнула. Спать лягу - не могу заснуть. Все кажется, что именно сейчас меня ищут в эфире, передают предупреждение об опасности судну.
- Да-а! - Иван Кузьмич не знал, что ответить девушке. Не мог же он, старший помощник, посоветовать радистке относиться поспокойнее к порученному ей делу. И какое сейчас спокойствие?
- Извините. - Зоя справилась с охватившей ее слабостью. - Скоро вызов.
И, часто стуча каблучками по металлическим ступенькам трапа, сбежала вниз. Иван Кузьмич понял, что самого главного Зоя ему не сказала.
А Зоя не могла признаться в том, что не длительные дежурства изматывали ее и даже не постоянное напряжение у рации. Четвертые сутки жила она в страшном мире. За иллюминаторами расстилалось серое море. Под палубой мерно стучала машина. А в эфире непрерывно звучали команды на русском, немецком и английском языках, музыка, брань, призывы на помощь. Утром Зоя поймала настойчиво повторяемую фразу: "Погибаем, но деремся! Погибаем, но деремся!" Страшнее всего звучала в наушниках музыка. Порой Зое казалось, что музыканты усердствуют в эфире лишь для того, чтобы заглушить призывы гибнущих в море людей.
Иван Кузьмич проводил Зою взглядом и вошел в каюту. Включил верхний свет и настольную лампу. Как ни странно, но на затемненном траулере лучше засыпали и крепче спали при свете.
Приснился Ивану Кузьмичу странный сон. Лежит он будто в огромной ложке, а кто-то невидимый раскачивает его, старается вывалить неизвестно куда. Иван Кузьмич уперся руками и ногами в края ложки... и проснулся.
Качало. За тонкой переборкой ревел океан. Могучая волна ударила в борт, бросила траулер набок. Чтоб не вывалиться из койки, пришлось покрепче упереться локтями и ногами в ее борта.
"Шторма только не хватало! - огорченно подумал Иван Кузьмич. - Везет!" Заснуть он уже не мог.
Осенью штормы на Баренцевом море - явление обычное. Но для "Ялты" каждый потерянный день был тяжким ударом. Объяснить шторм было легко. Примириться с ним невозможно.
В ШТОРМ
Оська Баштан пришел на "Ялту" с парой белья, завернутой в старую газету, и любимой патефонной пластинкой. На людей, имеющих чемоданы и какое-то имущество, он смотрел как на жалких стяжателей. Зачем ему барахло? Постельные принадлежности и полотенце даст боцман. Стеганку, рабочие сапоги, рукавицы тоже. Миски и ложки есть у поварихи. А остальное?.. Мир вовсе не так плох, как кажется некоторым. Оська без раздумья делился последним с незнакомым человеком и с такой же легкостью садился за чужой стол, не дожидаясь приглашения.
Взгляды Оськи на жизнь были несложны. Человечество он делил на пьющих и непьющих. К первым он относился сердечно, на вторых смотрел со снисходительным сожалением. Но уживался он одинаково легко со всеми.
На вид Оське можно было дать лет двадцать пять, даже тридцать. Живое, подвижное лицо его усеяли крупные рыжие веснушки. Круглые голубые глазки под сильно приподнятыми короткими бровями придавали ему удивленное выражение. Слушая его, трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.
Рыбачить Оська начал подростком на родном Черном море. Потом погостил на Каспии и наконец обосновался в Мурманске.
Кочевая жизнь ничего не изменила ни во внешности, ни в характере, ни в речи Оськи. По-прежнему он, по неистребимой одесской привычке, говорил "мило" вместо "мыло", "бички", а не "бычки".
- Оська! - приставал к нему Марушко. - Скажи "рыба".
- Ну, риба.
- Не "риба", а "рыба", - еле сдерживая смех, поправлял его Марушко.
- Я ж и говорю: риба, - невозмутимо отвечал Оська.
В каюте первой вахты собрались матросы, очень различные по возрасту и характерам. Жизнерадостный, общительный Оська сразу же стал центром маленькой артели. Старшина вахты Быков - пожилой кряжистый помор с неподвижным скуластым лицом - принадлежал к типу людей, непонятному для Оськи. В рундучке у Быкова хранились две смены белья, старенький пиджачок, меховой жилет и масса мелочей - от иголок до запасного, отменной крепости, шкерочного ножа, сделанного знакомым слесарем из драчевого напильника.
Ближе остальных был Оське Марушко. С ним можно обстоятельно потолковать о шумных портовых кутежах, когда заработанное за месяц тяжелого труда бездумно спускалось в два-три дня и к выходу в море Оська оставался, как он говорил, "чист".
Шторм - вынужденный отдых рыбаков. Конечно, когда волны с бешеной силой и настойчивостью бросают судно с кормы на нос и обратно, "козла" не забьешь. Но в каюте было тепло. И все внимательно слушали россказни Оськи, где причудливо сплетались быль и выдумка.
- У пьяных есть свой бог! - разглагольствовал Оська. - Может быть, даже не бог, а маленький заботливый божененок. У него очень много работы. Бедному божененку надо присмотреть, чтобы пьяный дурень не попал под машину, не сломал себе шею, не свалился с причала в воду... Мало ли за чем должен следить наш маленький божененок. Он же один, а нас сколько? Слушайте сюда! Прошлый год загулял я на Первое мая. Утром проснулся в каком-то сарае. За городом. Как меня туда занесло?.. Выхожу из сарая. Холодно. Ветер. Мокрый снег. А я в одном тельнике. И вдруг вижу... огород! На огороде пугало. На пугале бушлат. Зачем, думаю, пугалу бушлат? Мне же он нужнее. Снял с пугала бушлат. Надел. И пошел дальше. - Оська сделал многозначительную паузу. - Откуда взялся бушлат? Как я попал на огород? Божененок привел.
В каюту набились слушатели. Пришел кочегар Паша Бахарев - огромный, с плотной жилистой шеей и постоянной смущенной улыбкой. Паша стеснялся своей силы, могучих рук, упругих мышц, выпирающих под застиранной сатиновой рубашкой. Он мог скрутить любого из команды, даже двоих, а доктора нашли у него какую-то болезнь, продержали в больнице, а потом вместо фронта направили на "Ялту". Паша не раз порывался рассказать товарищам, как он хочет воевать. Но с его медлительной речью рассказ никак не двигался дальше прихода в больницу.
Заглянул на веселый шум и боцман Матвеичев. С лица его никогда не сходило постоянное выражение озабоченности. Вот и сейчас он сидел на краешке койки, будто заглянул сюда на минутку и тут же побежит по крайне важному делу.
- Гляжу я на тебя, парень, и удивляюсь. - Быков внимательно осмотрел Оську. - Зачем ты добровольно пошел на "Ялту"?
- Все же... "Ялта", - ответил Оська. - Курорт!
- Было время, - рассудительно продолжал Быков, не обращая внимания на шутку. - Хаживали мы в море, чтобы заработать, поболе привезти домой. В этот рейс барыши у нас будут небольшие. В сберкассу не понесешь.
- Зачем беспокоить сберкассу? - Голубые глазки Оськи простодушно уставились на Быкова. - Сперва вносить, потом выносить.
- А если подкопить? - спросил Быков. - Да справить, скажем, костюм.
- А вы знаете, как писал великий Пушкин? - спросил Оська. "Богачу-дураку и с казной не спится. Бобыль гол как сокол - поет, веселится".
- Это не Пушкин писал, - вставил Паша. - Никитин.
- Неважно, - веско бросил Оська. - Он тоже был великий.
- Болтаешь ты!.. - В голосе Быкова прозвучало осуждение. - А нас в любой момент могут жахнуть торпедой в борт. И полетим мы... - Он выразительно показал узловатым пальцем наверх.
- Никуда мы не полетим, - уверенно возразил Оська.
- Ты-то почем знаешь, что не полетим? - усмехнулся Марушко.
- Не полетим, - упорствовал Оська. - Я счастливый. Где Оська - пароход не потонет. И бомба сюда не попадет. Хочешь на спор? - Он протянул руку Марушко. - Если меня разнесет бомба, я плачу тебе тыщу карбованцев. Не разнесет - ты мне. Пошли?
Слова его потонули в дружном хохоте.
Шум в каюте поднял с койки Малыша. Он осмотрел матросов мутными глазами и, придерживаясь руками за стену, стал пробираться к двери.
- Бьет море? - участливо спросил Быков.
- Болтает и болтает, - простонал Малыш. - Душу выворачивает!
- А ты бери пример с меня. - Оська назидательно поднял палец. - Утром я две тарелки борща навернул да каши с мясом. Все это хозяйство компотом залил. Попробуй... качни!
- Не могу. - Лицо Малыша страдальчески искривилось. - От одного запаха еды нехорошо становится.
- Пойдем, - поднялся Оська. - Я тебя накормлю.
- Давай, давай! - встал Быков.
- Не надо, - попятился Малыш.
- Так накормлю... забудешь о качке.
Оська ухватил Малыша за плечи и, припадая на короткую правую ногу, вытолкнул его из каюты. За ним поднялись и остальные.
Буря не затихала. Из непроглядной темени вырастали волна за волной и с глухим рокотом разбивались об острый форштевень. По палубе с сердитым шипением металась черная вода, захлестывала ноги матросов, тащивших обмякшего, вялого Малыша в надстройку.
УДАР
Шторм затих лишь на третьи сутки. Жизнь на траулере быстро вошла в привычную колею. После вынужденного безделья рыбаки трудились на редкость слаженно. Обычная после шторма качка, хлещущая в шпигаты вода почти не мешали им.
Когда на палубе все хорошо, незачем дергать людей окриками из рубки. Бассаргин молча наблюдал за ними из открытого окна, потом отошел к Ивану Кузьмичу, прокладывающему на карте курс "Ялты".
- Пора бы нам определиться. - Бассаргин показал на тонкую карандашную линию на карте. - Шли мы переменными курсами. Да и шторм сбил нас. Прокладка наверняка сейчас не точна.
- Хорошо бы определиться, - согласился Иван Кузьмич. - Только вторые сутки ни солнца, ни звезд не видно.
- Осень, - ответил капитан. - Можно и две недели не увидеть...
Оборвал его возглас с полубака:
- Воздух!
- Воздух! - подхватили на палубе. - Воздух!
Частый, захлебывающийся бой судового колокола смешался с голосами матросов, с надвигающимся басовым гудением самолетов.
Анциферов, широко размахивая негнущейся правой рукой, огромными скачками промчался по трапу на ходовой мостик, к пулемету.
- Расчехляй! - кричал он на бегу. - Шевелись!
Иван Кузьмич в два прыжка оказался у окна. Увидел быстро приближающиеся самолеты. Шли они низко, сливаясь с серым морем, потому и заметили их не сразу.
Бассаргин высунулся почти по пояс в окно и закричал:
- Занять места по боевому расписанию. Без суеты!
Матросы разбежались в разные стороны. Один лишь тралмейстер вскочил на крышку люка и что-то кричал в рубку, показывая на спущенный трал.
За "Ялтой" тянулись сотни метров стальных ваеров с тралом. Спущенная тяжелая снасть сковала судно, лишила его наиболее надежной защиты от самолетов - маневра.
Бассаргин побледнел. Выхода из положения не было. Даже обрубить ваера и бросить трал было поздно. Покачивающаяся на волнах "Ялта" была неподвижной мишенью для вражеских самолетов.
На ходовом мостике застучал пулемет. Звук его гулко, до боли в ушах, отдавался в рубке, заглушал голос капитана.
Крайний самолет отвалился от группы, с режущим уши воем спикировал на скованную тралом "Ялту" и промчался над ней, не сбросив бомб. Второй вышел точно на полубак, полоснул по палубе и надстройке пулеметной очередью.
- Вот оно что! - оживился Бассаргин, всматриваясь в пролетающий над траулером бомбардировщик. - Стервятники израсходовали бомбы. Пулеметами нас не потопишь. Побалуются и уберутся восвояси.
Он вытащил из кармана папиросу и тут же отскочил от окна, прижался к стене - по палубе хлестнула струя пуль.
- Пройдите по судну. - Бассаргин обернулся к старшему помощнику: Гоните всех в укрытия.
И, словно поторапливая старпома, снова яростно залился на ходовом мостике пулемет. Цепочка светящихся пуль понеслась навстречу снижающемуся самолету.
Сбегая по трапу, Иван Кузьмич видел, как самолет пикирует на "Ялту". Вой его перешел в пронзительный визг, заглушил встречавший его с ходового мостика пулемет. Столбики дымков просекли палубу, ходовой мостик. Звонко цокнули пули о стальные ступеньки трапа. На спасательном круге появился крохотный вялый огонек.
Иван Кузьмич проворно нырнул под трап и увидел выглядывающих из входа в машинное отделение кочегаров.
- В укрытие! - закричал он. - Кому говорю?
Кочегары смеялись, кричали что-то, показывая на небо.
Иван Кузьмич выглянул из-под трапа. Самолеты строились в пеленг, направлением на запад.
"Боятся израсходовать боезапас, - понял Иван Кузьмич. - В пути их могут перехватить наши".
И облегченно вздохнул:
- Пронесло!
Неожиданно в окно рубки высунулся вахтенный матрос.
- Старпома в рубку! - закричал он истошным голосом. - Старпо-ом!
- Что случилось? - вышел из-за надстройки Иван Кузьмич. - Чего кричишь?
- Капитана убило. - Матрос облизнул сухие серые губы и хрипло добавил: - Насмерть.
ПРОДОЛЖАТЬ ПОИСК
Бассаргин был еще жив. Полуприкрытые дрожащими веками глаза его неподвижно уставились в потолок рубки. Рядом с отброшенной в сторону правой рукой дымилась папироса с примятым зубами мундштуком.
Иван Кузьмич стоял смятенный, не замечая, что в рубку быстро набились люди. Вошел и Корней Савельич с тяжелой санитарной сумкой. Он молча раздвинул рыбаков, обступивших лежащего на решетчатой опалубке капитана, и опустился возле него на колено.
Бассаргин приоткрыл глаза и неестественно тонким голосом протянул:
- Планше-ет... в среднем ящике-е...
На последнем слоге в голосе его прорвалась звучная нота и тут же оборвалась, перешла в хрип.
Корней Савельич поднял вялую и странно тяжелую руку капитана. Долго прощупывал запястье - искал пульс, потом бережно опустил руку Бассаргина на пол. Взгляд его остановился на боцмане.
- Займитесь капитаном, - сказал, поднимаясь с колена, Корней Савельич. Затем он обернулся к Анциферову: - Становитесь на вахту. Мы со старшим помощником будем в радиорубке.
Задолго до вызова порта старпом и помполит втиснулись в тесную радиорубку. Оба посмотрели на свободное "капитанское" кресло и остались стоять.
Корней Савельич не выдержал тяжелой тишины радиорубки.
- Как "Сивуч"? - спросил он у Зои.
- Берет по полтонны в подъем, - ответила, не оборачиваясь, радистка. Рыба неровная: треска, пикша, немного ерша-камбалы.
- Все же берут по полтонны, - вздохнул Иван Кузьмич. - Где они ловят?
- В квадрате сорок два - шестнадцать.
- К берегу жмутся, - неодобрительно заметил Корней Савельич. Рискуют.
- Не от хорошей жизни рискуют, - нахмурился Иван Кузьмич. - Видно, тоже... покатались на "колесах".
- Запрашивали, что делать с ершом-камбалой... - Зоя оборвала фразу и подняла руку, требуя тишины. - Капитана вызывают.
- Стучи. - Иван Кузьмич с неожиданной решимостью опустился в "капитанское" кресло. - Стучи так...
Докладывая о гибели капитана, Иван Кузьмич внутренне порадовался, что связь на море поддерживается ключом, а не голосом. Волнение его прорывалось в сбивчивых фразах, в раздражающих паузах. Несколько раз Корней Савельич осторожно приходил на помощь: то нужное слово подскажет, то напомнит пропущенное. И оттого, что за плечами стоял человек, переживающий каждое слово нелегкого доклада, Ивану Кузьмичу стало легче. Постепенно он овладел собой. Мысль стала точнее. Нашлись и нужные слова...
- Продолжайте поиск рыбы, - ответил порт. - Нападение самолетов в вашем квадрате было случайным. Не приближайтесь к берегу. Там опасность значительно серьезнее.
- Напоминаю, - диктовал радистке Иван Кузьмич, - продовольствия осталось дней на десять, горючего на четырнадцать.
- И я напоминаю вам, - ответил порт. - "Таймыр" мы больше не вызываем. Вы поняли меня? "Таймыр" не вызываем. Вы ведете поиск за двоих.
Продолжать поиск!.. Ивану Кузьмичу очень не хотелось принимать командование траулером со значительно подтаявшими запасами продовольствия, топлива, пресной воды. В трюмах - чердаки без единой рыбки. Была бы воля Ивана Кузьмина, собрал бы он на судно одних поморов. Пускай даже и немолодых. Народ этот привычный к полярным плаваниям, умелые рыбаки... Да что думать о несбыточном? Сейчас следовало сделать все возможное, чтобы не уронить доброй славы удачливого и смелого промысловика. Впрочем, какая слава? Нужна рыба. Эти два слова вытеснили все остальное. В голове Ивана Кузьмича уже складывался свой план поиска косяков трески, изменения в составе вахт...
ПЛАНШЕТ ПОКОЙНОГО КАПИТАНА
Хоронили Бассаргина поздней ночью.
Проводить капитана вышли все свободные от вахты матросы и командиры. На палубе было тихо. Лишь на полубаке всякий раз, когда о борт судна ударяла волна, слышался легкий удар судового колокола. Мягкий, протяжный звон походил на похоронный.
В напряженной тишине излишне громко прозвучал голос Ивана Кузьмича:
- Флаг приспустить!
Короткое прощальное слово Корнея Савельича. Салют из трех винтовок коротко разорвал тьму, осветил пляшущие в воздухе снежинки, мрачные лица моряков.
За бортом мягко всплеснула волна, принимая навечно тело моряка.
Возвращаясь в надстройку, Иван Кузьмич вспомнил последние слова Бассаргина. Планшет! Святая святых промыслового капитана. Сам Иван Кузьмич хранил свой планшет, как величайшую ценность. Даже оказавшись не у дел, он три года берег карты Баренцева моря, на которых много лет отмечал наиболее уловистые подъемы, направления заходов траулера, хорошие концентрации рыбы и опасные для траулера места: скалистое дно, обильные скопления губки, подобно наждаку протирающей прочную пеньковую сеть.
С трудом преодолевая тяжелое чувство, вошел Иван Кузьмич в каюту покойного капитана. Каждая мелочь здесь напоминала о Бассаргине. Казалось, сейчас он сам откинет полог койки и спросит:
"Как там... на вахте?"
Иван Кузьмич открыл письменный стол, достал чужой планшет. Бережно развернул хорошо знакомую карту. Отметки были сделаны разноцветными карандашами, аккуратно, в расчете на долгую службу, а потому и разобраться в них было нетрудно.
Склонившись над планшетом, Иван Кузьмич не мог избавиться от растущего удивления. Почему капитан в последние минуты своей жизни вспомнил о планшете?
"Ялта" вела поиск в квадратах, остававшихся на планшетах капитанов чистыми. В районе, где сейчас находился траулер, никогда и никто не промышлял. Десятки лет рыбаки ловили на хорошо изученных, богатых рыбой банках. В здешние же места промысловые суда не заходили. Разве лишь шторм загонит!
Чисты были пройденные квадраты и на планшете покойного Бассаргина. Изломанной линией выделялся на них путь, пройденный "Ялтой" за минувшие дни. На местах неудачных тралений были выведены нули. Обычно капитаны отмечали на планшетах уловистые места, хорошие подъемы. Но никто еще никогда не отмечал "колеса". Эта особенность планшета надолго заняла внимание Ивана Кузьмича.
Изучая планшет, он отвлекся от квадратов, где находилась сейчас "Ялта", и не сразу заметил, что на карте, помимо отметок уловистых и опасных для трала мест, были четким пунктиром выведены границы холодных и теплых течений в различные месяцы. Последний красный пунктир был на полях помечен: "По данным ПИНРО от 20 октября 1941 года".
Совсем недавняя пометка, сделанная перед выходом на промысел, оказалась ключом, открывшим планы покойного капитана.
По последнему прогнозу холодная вода смещалась широким фронтом с северо-востока на юго-запад, теснила скопления рачков и мелкой рыбы. За ними отступала и хищная треска.
Ивану Кузьмичу стало ясно: Бассаргин вел поиск расчетливо и терпеливо. Вычерчивая по морю крутые зигзаги, он постепенно продвигался на юго-восток, навстречу мигрирующей треске. Где-то неподалеку она рассеялась в поисках пищи. Этим и объяснялись слабенькие уловы в полтора-два центнера. Рано или поздно рыба найдет обильные кормом места, собьется в промысловый косяк...
Разбираясь в чужом планшете, Иван Кузьмич несколько раз вытирал пот с лица. Волнение его смешалось с чувством, похожим на обиду. За долгие годы работы он, крупицу за крупицей, собирал опыт капитанов траулеров и их предшественников, промышлявших на легких суденышках. В этом отношении он был неизмеримо сильнее покойного Бассаргина, пришедшего в траловый флот лет пять назад. Но Иван Кузьмич уверенно ходил стежками, что протоптали другие промысловики, и ему удавалось выбирать из них лучшую, более удачливую. Сейчас привычные для капитанов пути к рыбе закрыла война. И Бассаргин взял на себя трудную миссию первооткрывателя. Он не шарил вслепую по дну, полагаясь на случай и личное счастье. У него был точный расчет: перехватить треску, стремящуюся уйти от натиска холодной воды.
Иван Кузьмич взял переговорную трубку, соединяющую каюту капитана с ходовой рубкой. Вызвал вахтенного штурмана.
- Как последний подъем? - спросил он.
- Центнера два взяли, - ответил штурман. - Треска.
- Прилов какой?
- Несколько пинагоров, скатов, зубаток. Две сайды попало.
- Сайда? Хорошо! - оживился Иван Кузьмич. - Где сайда, там вода теплая. Будем ждать настоящую рыбу. А пока... проверьте желудки у трески.
Ответ штурмана развеял остатки сомнений в правоте покойного капитана. Еще сутки-другие - и появится рыба.
Немало подивились рыбаки, когда новый капитан вызвал вахту в четыре часа утра и приказал приступить к разделке улова в полной темноте.
Улов, сваленный между рабочим бортом и возвышающимися над палубой люками трюмов, обрабатывает обычно вахта из четырех человек. Один набрасывает пикой - недлинной палкой с укрепленным на конце стальным согнутым стержнем - треску на длинный рыбодел. Остальные трое разделывают ее, стоя на высоких деревянных решетках, чтобы гуляющая по палубе волна не захлестывала ноги. Крайний рыбак захватывает треску левой рукой за угол пасти и глаз, ударом тяжелого головоруба обезглавливает и отбрасывает соседям. Двое "шкерят" - потрошат рыбу, ребром ладони отделяя печень, и сбрасывают внутренности под стол.
Так было в мирное время, когда ночами палуба ярко освещалась прожекторами. Сейчас приходилось работать вслепую. Треску брали с палубы на ощупь и подавали на стол руками. Головорубщик напряженно ловил падающие на рыбу еле приметные отсветы синей лампочки.
Медленно, очень медленно подвигалась обработка жалкого улова. Что же будет, когда "Ялта" попадет на косяк?
...Снежный заряд налетел неожиданно. Закружились, заплясали снежинки в воздухе, укрывая и без того еле приметную на столе рыбу. Движения матросов замедлились. В недобрую минуту появилась из люка седая от засохшей соли шапка засольщика Терентьева.
- Раз, марка пошла-а! - откликался от второй дуги напарник.
И снова, еле заметно поблескивая жирной смазкой, бежал ваер за борт, пока матрос не ощущал новый легкий толчок палки.
- Два, марка пошла-а! - кричал он.
И, проверяя себя - не ошибся ли? - ждал голоса напарника.
Первым спуском трала в темноте руководил сам капитан. По привычке он стоял у поднятого окна, хотя разглядеть что-либо на палубе было невозможно.
После шестой марки Бассаргин остановил лебедку.
На палубе было тихо. Матросы переговаривались вполголоса. Капитан приказал: громко говорить на палубе могут лишь штурман и тралмейстер.
Даже опытные рыбаки, проплававшие в Заполярье десятки лет, не могли сегодня усидеть в надстройке. Впервые за время существования тралового флота приходилось промышлять в полной темноте. И хотя матросы участвовали в учениях на Мурманском рейде и знали, в каких условиях придется им работать, все на палубе было для них сейчас непривычно, вызывало смутное беспокойство. Ведь несколько часов спустя они заменят товарищей у трала, сами будут бегать, натыкаясь на бочки, ваера...
Наконец-то "Ялта" завернула. На палубе оживились. Сейчас траулер сделает круг. Крылья трала сомкнутся под водой, чтоб рыба не могла уйти из мешка. А там и подъем...
На этот раз, даже в едва заметных отсветах синей лампочки, все увидели грузно повисший на стреле, оплывший книзу куток трала.
Фатьяныч надвинул обеими руками зюйдвестку поглубже на голову и нырнул под льющуюся с кутка ледяную воду. Ощупью нашел тросик, стягивающий удавку. Рванул его. Куток раскрылся, и на палубу с грохотом вывалились огромные куски губки. Возле них послышались легкие шлепки. Рыба!
Бассаргин сбежал по трапу на палубу.
- Дайте нож, - сказал он в темноту.
Фатьяныч вытащил из брезентового чехла нож с широким и коротким лезвием и подал его капитану.
Бассаргин распорол брюхо трески. Внимательно осмотрел при свете карманного фонарика содержимое желудка. Отбросив выпотрошенную рыбу, вскрыл другую, третью...
- Крепи трал, - негромко приказал капитан, возвращая нож Фатьянычу.
Старый тралмейстер понял его, вздохнул. Желудки трески были пустые. В желудке одной из рыб Бассаргин нашел даже откушенный жесткий луч морской звезды. Треска голодная, хватала все, что подвернется. Концентрации рыбы, то есть улова, в таком месте ждать было нечего.
Снова "Ялта" двигалась на северо-восток, рассекая волны острым форштевнем.
Иван Кузьмич сдал вахту. Спускаясь по трапу, он встретил радистку Зою и невольно задержался. Пухленькое миловидное лицо девушки приняло нездоровый, землистый оттенок. Задорные золотистые вихры поникли. Что с ней? Не могла же крепкая девчушка вымотаться за несколько дней! Горе? Откуда оно могло свалиться в открытом море?
- Постой-ка! - Иван Кузьмич взял Зою за плечи и спросил с неожиданно прорвавшейся в голосе лаской: - Достается?
- Если б вы знали!.. - Зоя зажмурилась и качнула головой.
- Трудно? - снова спросил Иван Кузьмич. - На море у каждого новичка так. Иной отстоит вахту у рыбодела... Спина не гнется. Руки, ноги ломит. Плечом не пошевельнуть. Если бы не море кругом - бросил бы все и бежал без оглядки. А прошел еще день и еще... Глядишь - привык. Рыбаком стал.
- Лучше б я за рыбоделом стояла! - вырвалось у Зои. - Не думала, что так будет.
- Как? - насторожился Иван Кузьмич.
- Не надо об этом. - Зоя уже жалела, что выдала себя. - Мне пора на связь.
- Что с тобой? - настаивал Иван Кузьмич.
- По шестнадцати часов в день наушники не снимаю. - Зоя вздохнула. Спать лягу - не могу заснуть. Все кажется, что именно сейчас меня ищут в эфире, передают предупреждение об опасности судну.
- Да-а! - Иван Кузьмич не знал, что ответить девушке. Не мог же он, старший помощник, посоветовать радистке относиться поспокойнее к порученному ей делу. И какое сейчас спокойствие?
- Извините. - Зоя справилась с охватившей ее слабостью. - Скоро вызов.
И, часто стуча каблучками по металлическим ступенькам трапа, сбежала вниз. Иван Кузьмич понял, что самого главного Зоя ему не сказала.
А Зоя не могла признаться в том, что не длительные дежурства изматывали ее и даже не постоянное напряжение у рации. Четвертые сутки жила она в страшном мире. За иллюминаторами расстилалось серое море. Под палубой мерно стучала машина. А в эфире непрерывно звучали команды на русском, немецком и английском языках, музыка, брань, призывы на помощь. Утром Зоя поймала настойчиво повторяемую фразу: "Погибаем, но деремся! Погибаем, но деремся!" Страшнее всего звучала в наушниках музыка. Порой Зое казалось, что музыканты усердствуют в эфире лишь для того, чтобы заглушить призывы гибнущих в море людей.
Иван Кузьмич проводил Зою взглядом и вошел в каюту. Включил верхний свет и настольную лампу. Как ни странно, но на затемненном траулере лучше засыпали и крепче спали при свете.
Приснился Ивану Кузьмичу странный сон. Лежит он будто в огромной ложке, а кто-то невидимый раскачивает его, старается вывалить неизвестно куда. Иван Кузьмич уперся руками и ногами в края ложки... и проснулся.
Качало. За тонкой переборкой ревел океан. Могучая волна ударила в борт, бросила траулер набок. Чтоб не вывалиться из койки, пришлось покрепче упереться локтями и ногами в ее борта.
"Шторма только не хватало! - огорченно подумал Иван Кузьмич. - Везет!" Заснуть он уже не мог.
Осенью штормы на Баренцевом море - явление обычное. Но для "Ялты" каждый потерянный день был тяжким ударом. Объяснить шторм было легко. Примириться с ним невозможно.
В ШТОРМ
Оська Баштан пришел на "Ялту" с парой белья, завернутой в старую газету, и любимой патефонной пластинкой. На людей, имеющих чемоданы и какое-то имущество, он смотрел как на жалких стяжателей. Зачем ему барахло? Постельные принадлежности и полотенце даст боцман. Стеганку, рабочие сапоги, рукавицы тоже. Миски и ложки есть у поварихи. А остальное?.. Мир вовсе не так плох, как кажется некоторым. Оська без раздумья делился последним с незнакомым человеком и с такой же легкостью садился за чужой стол, не дожидаясь приглашения.
Взгляды Оськи на жизнь были несложны. Человечество он делил на пьющих и непьющих. К первым он относился сердечно, на вторых смотрел со снисходительным сожалением. Но уживался он одинаково легко со всеми.
На вид Оське можно было дать лет двадцать пять, даже тридцать. Живое, подвижное лицо его усеяли крупные рыжие веснушки. Круглые голубые глазки под сильно приподнятыми короткими бровями придавали ему удивленное выражение. Слушая его, трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.
Рыбачить Оська начал подростком на родном Черном море. Потом погостил на Каспии и наконец обосновался в Мурманске.
Кочевая жизнь ничего не изменила ни во внешности, ни в характере, ни в речи Оськи. По-прежнему он, по неистребимой одесской привычке, говорил "мило" вместо "мыло", "бички", а не "бычки".
- Оська! - приставал к нему Марушко. - Скажи "рыба".
- Ну, риба.
- Не "риба", а "рыба", - еле сдерживая смех, поправлял его Марушко.
- Я ж и говорю: риба, - невозмутимо отвечал Оська.
В каюте первой вахты собрались матросы, очень различные по возрасту и характерам. Жизнерадостный, общительный Оська сразу же стал центром маленькой артели. Старшина вахты Быков - пожилой кряжистый помор с неподвижным скуластым лицом - принадлежал к типу людей, непонятному для Оськи. В рундучке у Быкова хранились две смены белья, старенький пиджачок, меховой жилет и масса мелочей - от иголок до запасного, отменной крепости, шкерочного ножа, сделанного знакомым слесарем из драчевого напильника.
Ближе остальных был Оське Марушко. С ним можно обстоятельно потолковать о шумных портовых кутежах, когда заработанное за месяц тяжелого труда бездумно спускалось в два-три дня и к выходу в море Оська оставался, как он говорил, "чист".
Шторм - вынужденный отдых рыбаков. Конечно, когда волны с бешеной силой и настойчивостью бросают судно с кормы на нос и обратно, "козла" не забьешь. Но в каюте было тепло. И все внимательно слушали россказни Оськи, где причудливо сплетались быль и выдумка.
- У пьяных есть свой бог! - разглагольствовал Оська. - Может быть, даже не бог, а маленький заботливый божененок. У него очень много работы. Бедному божененку надо присмотреть, чтобы пьяный дурень не попал под машину, не сломал себе шею, не свалился с причала в воду... Мало ли за чем должен следить наш маленький божененок. Он же один, а нас сколько? Слушайте сюда! Прошлый год загулял я на Первое мая. Утром проснулся в каком-то сарае. За городом. Как меня туда занесло?.. Выхожу из сарая. Холодно. Ветер. Мокрый снег. А я в одном тельнике. И вдруг вижу... огород! На огороде пугало. На пугале бушлат. Зачем, думаю, пугалу бушлат? Мне же он нужнее. Снял с пугала бушлат. Надел. И пошел дальше. - Оська сделал многозначительную паузу. - Откуда взялся бушлат? Как я попал на огород? Божененок привел.
В каюту набились слушатели. Пришел кочегар Паша Бахарев - огромный, с плотной жилистой шеей и постоянной смущенной улыбкой. Паша стеснялся своей силы, могучих рук, упругих мышц, выпирающих под застиранной сатиновой рубашкой. Он мог скрутить любого из команды, даже двоих, а доктора нашли у него какую-то болезнь, продержали в больнице, а потом вместо фронта направили на "Ялту". Паша не раз порывался рассказать товарищам, как он хочет воевать. Но с его медлительной речью рассказ никак не двигался дальше прихода в больницу.
Заглянул на веселый шум и боцман Матвеичев. С лица его никогда не сходило постоянное выражение озабоченности. Вот и сейчас он сидел на краешке койки, будто заглянул сюда на минутку и тут же побежит по крайне важному делу.
- Гляжу я на тебя, парень, и удивляюсь. - Быков внимательно осмотрел Оську. - Зачем ты добровольно пошел на "Ялту"?
- Все же... "Ялта", - ответил Оська. - Курорт!
- Было время, - рассудительно продолжал Быков, не обращая внимания на шутку. - Хаживали мы в море, чтобы заработать, поболе привезти домой. В этот рейс барыши у нас будут небольшие. В сберкассу не понесешь.
- Зачем беспокоить сберкассу? - Голубые глазки Оськи простодушно уставились на Быкова. - Сперва вносить, потом выносить.
- А если подкопить? - спросил Быков. - Да справить, скажем, костюм.
- А вы знаете, как писал великий Пушкин? - спросил Оська. "Богачу-дураку и с казной не спится. Бобыль гол как сокол - поет, веселится".
- Это не Пушкин писал, - вставил Паша. - Никитин.
- Неважно, - веско бросил Оська. - Он тоже был великий.
- Болтаешь ты!.. - В голосе Быкова прозвучало осуждение. - А нас в любой момент могут жахнуть торпедой в борт. И полетим мы... - Он выразительно показал узловатым пальцем наверх.
- Никуда мы не полетим, - уверенно возразил Оська.
- Ты-то почем знаешь, что не полетим? - усмехнулся Марушко.
- Не полетим, - упорствовал Оська. - Я счастливый. Где Оська - пароход не потонет. И бомба сюда не попадет. Хочешь на спор? - Он протянул руку Марушко. - Если меня разнесет бомба, я плачу тебе тыщу карбованцев. Не разнесет - ты мне. Пошли?
Слова его потонули в дружном хохоте.
Шум в каюте поднял с койки Малыша. Он осмотрел матросов мутными глазами и, придерживаясь руками за стену, стал пробираться к двери.
- Бьет море? - участливо спросил Быков.
- Болтает и болтает, - простонал Малыш. - Душу выворачивает!
- А ты бери пример с меня. - Оська назидательно поднял палец. - Утром я две тарелки борща навернул да каши с мясом. Все это хозяйство компотом залил. Попробуй... качни!
- Не могу. - Лицо Малыша страдальчески искривилось. - От одного запаха еды нехорошо становится.
- Пойдем, - поднялся Оська. - Я тебя накормлю.
- Давай, давай! - встал Быков.
- Не надо, - попятился Малыш.
- Так накормлю... забудешь о качке.
Оська ухватил Малыша за плечи и, припадая на короткую правую ногу, вытолкнул его из каюты. За ним поднялись и остальные.
Буря не затихала. Из непроглядной темени вырастали волна за волной и с глухим рокотом разбивались об острый форштевень. По палубе с сердитым шипением металась черная вода, захлестывала ноги матросов, тащивших обмякшего, вялого Малыша в надстройку.
УДАР
Шторм затих лишь на третьи сутки. Жизнь на траулере быстро вошла в привычную колею. После вынужденного безделья рыбаки трудились на редкость слаженно. Обычная после шторма качка, хлещущая в шпигаты вода почти не мешали им.
Когда на палубе все хорошо, незачем дергать людей окриками из рубки. Бассаргин молча наблюдал за ними из открытого окна, потом отошел к Ивану Кузьмичу, прокладывающему на карте курс "Ялты".
- Пора бы нам определиться. - Бассаргин показал на тонкую карандашную линию на карте. - Шли мы переменными курсами. Да и шторм сбил нас. Прокладка наверняка сейчас не точна.
- Хорошо бы определиться, - согласился Иван Кузьмич. - Только вторые сутки ни солнца, ни звезд не видно.
- Осень, - ответил капитан. - Можно и две недели не увидеть...
Оборвал его возглас с полубака:
- Воздух!
- Воздух! - подхватили на палубе. - Воздух!
Частый, захлебывающийся бой судового колокола смешался с голосами матросов, с надвигающимся басовым гудением самолетов.
Анциферов, широко размахивая негнущейся правой рукой, огромными скачками промчался по трапу на ходовой мостик, к пулемету.
- Расчехляй! - кричал он на бегу. - Шевелись!
Иван Кузьмич в два прыжка оказался у окна. Увидел быстро приближающиеся самолеты. Шли они низко, сливаясь с серым морем, потому и заметили их не сразу.
Бассаргин высунулся почти по пояс в окно и закричал:
- Занять места по боевому расписанию. Без суеты!
Матросы разбежались в разные стороны. Один лишь тралмейстер вскочил на крышку люка и что-то кричал в рубку, показывая на спущенный трал.
За "Ялтой" тянулись сотни метров стальных ваеров с тралом. Спущенная тяжелая снасть сковала судно, лишила его наиболее надежной защиты от самолетов - маневра.
Бассаргин побледнел. Выхода из положения не было. Даже обрубить ваера и бросить трал было поздно. Покачивающаяся на волнах "Ялта" была неподвижной мишенью для вражеских самолетов.
На ходовом мостике застучал пулемет. Звук его гулко, до боли в ушах, отдавался в рубке, заглушал голос капитана.
Крайний самолет отвалился от группы, с режущим уши воем спикировал на скованную тралом "Ялту" и промчался над ней, не сбросив бомб. Второй вышел точно на полубак, полоснул по палубе и надстройке пулеметной очередью.
- Вот оно что! - оживился Бассаргин, всматриваясь в пролетающий над траулером бомбардировщик. - Стервятники израсходовали бомбы. Пулеметами нас не потопишь. Побалуются и уберутся восвояси.
Он вытащил из кармана папиросу и тут же отскочил от окна, прижался к стене - по палубе хлестнула струя пуль.
- Пройдите по судну. - Бассаргин обернулся к старшему помощнику: Гоните всех в укрытия.
И, словно поторапливая старпома, снова яростно залился на ходовом мостике пулемет. Цепочка светящихся пуль понеслась навстречу снижающемуся самолету.
Сбегая по трапу, Иван Кузьмич видел, как самолет пикирует на "Ялту". Вой его перешел в пронзительный визг, заглушил встречавший его с ходового мостика пулемет. Столбики дымков просекли палубу, ходовой мостик. Звонко цокнули пули о стальные ступеньки трапа. На спасательном круге появился крохотный вялый огонек.
Иван Кузьмич проворно нырнул под трап и увидел выглядывающих из входа в машинное отделение кочегаров.
- В укрытие! - закричал он. - Кому говорю?
Кочегары смеялись, кричали что-то, показывая на небо.
Иван Кузьмич выглянул из-под трапа. Самолеты строились в пеленг, направлением на запад.
"Боятся израсходовать боезапас, - понял Иван Кузьмич. - В пути их могут перехватить наши".
И облегченно вздохнул:
- Пронесло!
Неожиданно в окно рубки высунулся вахтенный матрос.
- Старпома в рубку! - закричал он истошным голосом. - Старпо-ом!
- Что случилось? - вышел из-за надстройки Иван Кузьмич. - Чего кричишь?
- Капитана убило. - Матрос облизнул сухие серые губы и хрипло добавил: - Насмерть.
ПРОДОЛЖАТЬ ПОИСК
Бассаргин был еще жив. Полуприкрытые дрожащими веками глаза его неподвижно уставились в потолок рубки. Рядом с отброшенной в сторону правой рукой дымилась папироса с примятым зубами мундштуком.
Иван Кузьмич стоял смятенный, не замечая, что в рубку быстро набились люди. Вошел и Корней Савельич с тяжелой санитарной сумкой. Он молча раздвинул рыбаков, обступивших лежащего на решетчатой опалубке капитана, и опустился возле него на колено.
Бассаргин приоткрыл глаза и неестественно тонким голосом протянул:
- Планше-ет... в среднем ящике-е...
На последнем слоге в голосе его прорвалась звучная нота и тут же оборвалась, перешла в хрип.
Корней Савельич поднял вялую и странно тяжелую руку капитана. Долго прощупывал запястье - искал пульс, потом бережно опустил руку Бассаргина на пол. Взгляд его остановился на боцмане.
- Займитесь капитаном, - сказал, поднимаясь с колена, Корней Савельич. Затем он обернулся к Анциферову: - Становитесь на вахту. Мы со старшим помощником будем в радиорубке.
Задолго до вызова порта старпом и помполит втиснулись в тесную радиорубку. Оба посмотрели на свободное "капитанское" кресло и остались стоять.
Корней Савельич не выдержал тяжелой тишины радиорубки.
- Как "Сивуч"? - спросил он у Зои.
- Берет по полтонны в подъем, - ответила, не оборачиваясь, радистка. Рыба неровная: треска, пикша, немного ерша-камбалы.
- Все же берут по полтонны, - вздохнул Иван Кузьмич. - Где они ловят?
- В квадрате сорок два - шестнадцать.
- К берегу жмутся, - неодобрительно заметил Корней Савельич. Рискуют.
- Не от хорошей жизни рискуют, - нахмурился Иван Кузьмич. - Видно, тоже... покатались на "колесах".
- Запрашивали, что делать с ершом-камбалой... - Зоя оборвала фразу и подняла руку, требуя тишины. - Капитана вызывают.
- Стучи. - Иван Кузьмич с неожиданной решимостью опустился в "капитанское" кресло. - Стучи так...
Докладывая о гибели капитана, Иван Кузьмич внутренне порадовался, что связь на море поддерживается ключом, а не голосом. Волнение его прорывалось в сбивчивых фразах, в раздражающих паузах. Несколько раз Корней Савельич осторожно приходил на помощь: то нужное слово подскажет, то напомнит пропущенное. И оттого, что за плечами стоял человек, переживающий каждое слово нелегкого доклада, Ивану Кузьмичу стало легче. Постепенно он овладел собой. Мысль стала точнее. Нашлись и нужные слова...
- Продолжайте поиск рыбы, - ответил порт. - Нападение самолетов в вашем квадрате было случайным. Не приближайтесь к берегу. Там опасность значительно серьезнее.
- Напоминаю, - диктовал радистке Иван Кузьмич, - продовольствия осталось дней на десять, горючего на четырнадцать.
- И я напоминаю вам, - ответил порт. - "Таймыр" мы больше не вызываем. Вы поняли меня? "Таймыр" не вызываем. Вы ведете поиск за двоих.
Продолжать поиск!.. Ивану Кузьмичу очень не хотелось принимать командование траулером со значительно подтаявшими запасами продовольствия, топлива, пресной воды. В трюмах - чердаки без единой рыбки. Была бы воля Ивана Кузьмина, собрал бы он на судно одних поморов. Пускай даже и немолодых. Народ этот привычный к полярным плаваниям, умелые рыбаки... Да что думать о несбыточном? Сейчас следовало сделать все возможное, чтобы не уронить доброй славы удачливого и смелого промысловика. Впрочем, какая слава? Нужна рыба. Эти два слова вытеснили все остальное. В голове Ивана Кузьмича уже складывался свой план поиска косяков трески, изменения в составе вахт...
ПЛАНШЕТ ПОКОЙНОГО КАПИТАНА
Хоронили Бассаргина поздней ночью.
Проводить капитана вышли все свободные от вахты матросы и командиры. На палубе было тихо. Лишь на полубаке всякий раз, когда о борт судна ударяла волна, слышался легкий удар судового колокола. Мягкий, протяжный звон походил на похоронный.
В напряженной тишине излишне громко прозвучал голос Ивана Кузьмича:
- Флаг приспустить!
Короткое прощальное слово Корнея Савельича. Салют из трех винтовок коротко разорвал тьму, осветил пляшущие в воздухе снежинки, мрачные лица моряков.
За бортом мягко всплеснула волна, принимая навечно тело моряка.
Возвращаясь в надстройку, Иван Кузьмич вспомнил последние слова Бассаргина. Планшет! Святая святых промыслового капитана. Сам Иван Кузьмич хранил свой планшет, как величайшую ценность. Даже оказавшись не у дел, он три года берег карты Баренцева моря, на которых много лет отмечал наиболее уловистые подъемы, направления заходов траулера, хорошие концентрации рыбы и опасные для траулера места: скалистое дно, обильные скопления губки, подобно наждаку протирающей прочную пеньковую сеть.
С трудом преодолевая тяжелое чувство, вошел Иван Кузьмич в каюту покойного капитана. Каждая мелочь здесь напоминала о Бассаргине. Казалось, сейчас он сам откинет полог койки и спросит:
"Как там... на вахте?"
Иван Кузьмич открыл письменный стол, достал чужой планшет. Бережно развернул хорошо знакомую карту. Отметки были сделаны разноцветными карандашами, аккуратно, в расчете на долгую службу, а потому и разобраться в них было нетрудно.
Склонившись над планшетом, Иван Кузьмич не мог избавиться от растущего удивления. Почему капитан в последние минуты своей жизни вспомнил о планшете?
"Ялта" вела поиск в квадратах, остававшихся на планшетах капитанов чистыми. В районе, где сейчас находился траулер, никогда и никто не промышлял. Десятки лет рыбаки ловили на хорошо изученных, богатых рыбой банках. В здешние же места промысловые суда не заходили. Разве лишь шторм загонит!
Чисты были пройденные квадраты и на планшете покойного Бассаргина. Изломанной линией выделялся на них путь, пройденный "Ялтой" за минувшие дни. На местах неудачных тралений были выведены нули. Обычно капитаны отмечали на планшетах уловистые места, хорошие подъемы. Но никто еще никогда не отмечал "колеса". Эта особенность планшета надолго заняла внимание Ивана Кузьмича.
Изучая планшет, он отвлекся от квадратов, где находилась сейчас "Ялта", и не сразу заметил, что на карте, помимо отметок уловистых и опасных для трала мест, были четким пунктиром выведены границы холодных и теплых течений в различные месяцы. Последний красный пунктир был на полях помечен: "По данным ПИНРО от 20 октября 1941 года".
Совсем недавняя пометка, сделанная перед выходом на промысел, оказалась ключом, открывшим планы покойного капитана.
По последнему прогнозу холодная вода смещалась широким фронтом с северо-востока на юго-запад, теснила скопления рачков и мелкой рыбы. За ними отступала и хищная треска.
Ивану Кузьмичу стало ясно: Бассаргин вел поиск расчетливо и терпеливо. Вычерчивая по морю крутые зигзаги, он постепенно продвигался на юго-восток, навстречу мигрирующей треске. Где-то неподалеку она рассеялась в поисках пищи. Этим и объяснялись слабенькие уловы в полтора-два центнера. Рано или поздно рыба найдет обильные кормом места, собьется в промысловый косяк...
Разбираясь в чужом планшете, Иван Кузьмич несколько раз вытирал пот с лица. Волнение его смешалось с чувством, похожим на обиду. За долгие годы работы он, крупицу за крупицей, собирал опыт капитанов траулеров и их предшественников, промышлявших на легких суденышках. В этом отношении он был неизмеримо сильнее покойного Бассаргина, пришедшего в траловый флот лет пять назад. Но Иван Кузьмич уверенно ходил стежками, что протоптали другие промысловики, и ему удавалось выбирать из них лучшую, более удачливую. Сейчас привычные для капитанов пути к рыбе закрыла война. И Бассаргин взял на себя трудную миссию первооткрывателя. Он не шарил вслепую по дну, полагаясь на случай и личное счастье. У него был точный расчет: перехватить треску, стремящуюся уйти от натиска холодной воды.
Иван Кузьмич взял переговорную трубку, соединяющую каюту капитана с ходовой рубкой. Вызвал вахтенного штурмана.
- Как последний подъем? - спросил он.
- Центнера два взяли, - ответил штурман. - Треска.
- Прилов какой?
- Несколько пинагоров, скатов, зубаток. Две сайды попало.
- Сайда? Хорошо! - оживился Иван Кузьмич. - Где сайда, там вода теплая. Будем ждать настоящую рыбу. А пока... проверьте желудки у трески.
Ответ штурмана развеял остатки сомнений в правоте покойного капитана. Еще сутки-другие - и появится рыба.
Немало подивились рыбаки, когда новый капитан вызвал вахту в четыре часа утра и приказал приступить к разделке улова в полной темноте.
Улов, сваленный между рабочим бортом и возвышающимися над палубой люками трюмов, обрабатывает обычно вахта из четырех человек. Один набрасывает пикой - недлинной палкой с укрепленным на конце стальным согнутым стержнем - треску на длинный рыбодел. Остальные трое разделывают ее, стоя на высоких деревянных решетках, чтобы гуляющая по палубе волна не захлестывала ноги. Крайний рыбак захватывает треску левой рукой за угол пасти и глаз, ударом тяжелого головоруба обезглавливает и отбрасывает соседям. Двое "шкерят" - потрошат рыбу, ребром ладони отделяя печень, и сбрасывают внутренности под стол.
Так было в мирное время, когда ночами палуба ярко освещалась прожекторами. Сейчас приходилось работать вслепую. Треску брали с палубы на ощупь и подавали на стол руками. Головорубщик напряженно ловил падающие на рыбу еле приметные отсветы синей лампочки.
Медленно, очень медленно подвигалась обработка жалкого улова. Что же будет, когда "Ялта" попадет на косяк?
...Снежный заряд налетел неожиданно. Закружились, заплясали снежинки в воздухе, укрывая и без того еле приметную на столе рыбу. Движения матросов замедлились. В недобрую минуту появилась из люка седая от засохшей соли шапка засольщика Терентьева.