Кублицкая Инна. Карми

   Пайра Руттулу завидовал. Странно для знатного майярца завидовать человеку пришлому, о происхождении которого ничего не известно, но та быстрота, с какой тот возвысился, вызывала у Пайры восхищение. Несколько лет — и никому не известный чужеземец превратился в полноправного государя, рангом повыше честолюбивого Пайры. И как горько Пайре было осознавать, что такого положения ему вряд ли добиться.
 

Глава 8

   В день блаженного Гариара караван принцессы отправился в Майяр. До Ворот Сургары ее вещи везли на мулах, за Воротами же все добро перевалили в подогнанные повозки. Пайра настаивал, чтобы и принцесса ехала в крытой повозке, как и полагается знатным дамам, но она возмутилась и продолжала путь, как ей хотелось, верхом. Пайру успокаивало только одно: покрой ее платья был достаточно свободным, чтобы позволить сидеть в седле по-мужски. Интересно, что бы он сказал, если бы увидел короткие хокарэмские штаны, которые она надевала под юбку?
   Стенхе покашливал каждый раз, когда, по его мнению, принцесса вела себя неподобающим образом. Сава его намеки великолепно понимала, но помнила она и слова Руттула о том, что нельзя позволять управлять собой как марионеткой. Поэтому она, пропустив мимо ушей кашель Стенхе добрых две дюжины раз, вдруг сказала Маву:
   — Послушай-ка, любезный, что это у нас Стенхе раскашлялся? Ну-ка завари ему лечебных травок…
   Кашель как рукой сняло.
   — Вот, — сказала Сава Пайре, — видишь, какой у меня служит лекарь? От любой простуды вылечит.
   За ее спиной Маву самодовольно улыбался в глаза Стенхе. Стенхе тоже посмеивался, но улыбка его была неискренней. Однако обижать своего старого хокарэма Сава не стала. Вечером, когда караван расположился на ночлег, она позвала Стенхе погулять с ней и стала расспрашивать о майярских обычаях. Разговор она с кашлем не связывала, но и слепому было видно, что ей не хочется обижать Стенхе невниманием и в то же время она считает необходимым настоять на своем праве на самостоятельность.
   Стенхе понял и смирился. Девочка повзрослела, и ей надо привыкать вести себя по-королевски. Теперь он не подавал ей советов на людях, а старался заводить не очень скучные поучительные беседы.
   Такие советы Сава принимала.
   В день святого Кэнте, когда солнце клонилось к закату, принцессин отряд достиг Торского моря, которое еще называют Южным, ибо находится оно на юге Майяра. Едущие впереди Пайра и Маву увидели море с горы Таумепор и остановились, поджидая остальных. Принцесса Савири, когда догнала их, соскочила на землю и сверху оглядела знаменитую бухту Домети, город Лоагну и холм, на котором поставили часовню в честь победы короля Нуверре над королем Ольтари.
   — Ночевать будем здесь, — распорядилась принцесса. — Это ведь подходящее место, я не ошибаюсь, Стенхе?
   — Как тебе будет угодно, государыня, — поклонился Стенхе.
   — Как угодно, государыня, — с полупоклоном сказал Пайра.
   Он немедленно распорядился о разбивке лагеря, и пока слуги ставили шатры и разводили костры, Сава, присев на принесенный из повозки стул, смотрела вниз, туда, где более четырехсот лет назад ее предки утвердили свое право над Майяром.
   — Рассказывай, — приказала она Стенхе, и тот, присев у ее ног, повел рассказ не с самого начала «Сказа о короле Нуверре», а с того момента, когда однажды после полудня король услышал разговор дозорных, стоявших как раз над кораблем короля. Они говорили, что видят много кораблей; по мере того как корабли приближались и расстояние между ними увеличивалось, можно было различить десять-двенадцать или даже больше.
   Услышав эти разговоры, король сошел на берег и поднялся к дозорным. Король смотрел некоторое время и сказал: «Нет сомнения в том, что приближается враг. Это паруса боевых кораблей».
   Король велел сразу же позвать своего трубача и трубить сбор всего войска на берегу. Когда все сошли с кораблей, король выступил вперед и сказал:
   «Похоже на то, что нам, аоликану, еще раз придется потрудиться. Потому что нельзя сомневаться в том, что король Ольтари скоро пожалует сюда. Вы знаете, что большая часть нашего войска уплыла и некоторые на юге, в Ктрогге. Только богам известно, что с ними сталось там на этот раз.
   Я полагаю, что если мы будем ждать здесь короля Ольтари, то, хотя у нас всегда были неравные силы, когда мы сражались с ним, на этот раз его превосходство будет большим, чем когда-либо раньше. Давайте решим, окажем ли мы ему сопротивление или сойдем на берег и бросим корабли. Но мне кажется, что мы не стали друзьями тех, кто живет здесь, в Лоагне. Ясно, что, куда мы ни пойдем, король Ольтари со своим войском будет нас преследовать и весь народ примкнет к нему. Надо еще сказать, что захват этих кораблей стоил мне столько труда и тягот, что если я потеряю их сейчас, то едва ли снова смогу добыть корабли в Майяре и тогда каждый пусть спасается сам. Я не хочу единовластно вести вас против превосходящей силы, если все вы считаете, что это бесполезно. Но я не побоюсь и не буду противиться, если предводители и воины сочтут, что стоит оказать сопротивление».
   Когда король окончил речь, людям показалось, что они поняли его волю, и все решили, что лучше всего согласиться с тем, что, как они видели, было его волей. Они понимали, что надежда на победу невелика. Но почти все сразу сказали, что хотят сражаться, а не обращаться в бегство, не испробовав своих сил. Они сказали, что это все равно: они и раньше много раз сражались против превосходящих сил и все-таки одерживали победу.
   Аоликану вначале приходилось плохо. Большой корабль короля Нуверре оказался зажат кораблями короля Ольтари. Тут король Нуверре спрыгнул в лодку, и с ним еще один человек, и стал грести к кораблю Кайрэ, королевского сына. Король крикнул им, что они действуют скверно и несмело, и велел им грести вокруг Большого корабля и подойти там, где борт пониже, и попытаться справиться с ними. Король плыл на лодке между кораблями и воодушевлял своих людей, говорил им, куда им направиться. И аоликану вдохновили слова короля — они наступали смело и сражались храбро. Но и противники их действовали не хуже. И та и другая сторона пускала в ход все свое оружие.
   Тогда король стал грести обратно к своему кораблю, и стрела вонзилась в нос лодки около головы короля, а другая, в борт, у самых его ног. Король сидел и не дрогнул. А сопровождающий его человек сказал: «Опасный выстрел, государь!» Король ответил: «Так близко, как боги пожелают».
   Тут король увидел, что удары оружия и камни так густо сыпались на большой корабль, что ему не взобраться на него, и он стал грести прочь и к берегу.
   — …Стенхе, — сказала принцесса, удивив Пайру, — пока хватит. Нарисуй-ка, как это было.
   И Стенхе, взяв в руки лапару, нарисовал ею на песке очертания бухты и положение большого корабля и четырнадцати кораблей росфэрнов, окруживших его, и стоящие чуть поодаль корабль Кайрэ, королевского сына, и тринадцать кораблей аоликану, и еще тридцать кораблей росфэрнов. И Стенхе, указывая лапарой, показал, как устремились в бой корабли аоликану против кораблей росфэрнов, и как они стали захватывать один корабль за другим, и как росфэрны прыгали за борт.
   Аоликану высадились на берег и встречали там росфэрнов, которые пытались выплыть на сушу. Также они плавали на лодках и убивали пытавшихся спастись вплавь.
   — Как считает большинство, погибло не меньше восемнадцати сотен человек, — поведал Стенхе, в точности следуя «Сказу о короле Нуверре». В присутствии Пайры он не решился, как делал обыкновенно, вставить свои комментарии. Так, по его мнению, число погибших было явно завышено.
   Поэтому он сразу перешел к речи, произнесенной королем Нуверре на следующий день.
   «…Самих богов мы должны благодарить за победу, — сказал король, — ибо в этой битве еще яснее, чем раньше, они явили нам свою мощь и силу. В ответ мы должны воздать им подобающую благодарность и причитающееся им вознаграждение. Мы должны также похоронить все мертвые тела, которые нам удастся найти; я возлагаю на всех моих людей обязанность искать тела вдоль берега, прилагая к этому все усилия. Те, кто будет делать так, получат благодарность богов, и, кроме того, им достанется добыча, потому что на всех было что-нибудь ценное, а на некоторых много.
   Я полагаю, что теперь власть в стране принадлежит нам, буду ли я хорошо управлять ею или плохо. И божья воля, чтобы мы были теперь миролюбивы и справедливы. Вам, моим людям, я хочу сказать: боги да возблагодарят вас за то, что вы так преданно следовали за мной. Я тоже отблагодарю вас всеми средствами, которые есть в моем распоряжении. Хорошо знать, что владения и добро, которое принадлежало этим богачам, лежащим здесь на берегу, получите вы, и вдобавок лучших невест, какие есть в этой битве, но вы приобрели и завистников, их мы должны беречься, а боги да берегут нас всех!»
   По неписаной традиции рассказчики обычно заканчивали повествование на этом, но Сава сказала:
   — Говори дальше, Стенхе.
   И Стенхе рассказывал, как аоликану и местные жители находили в море мертвых и хоронили и как нашли тело короля Ольтари. Его легко можно было узнать: лицо его не изменилось, румянец не сошел со щек, и оно не окоченело.
   Был приготовлен гроб. Но прежде, чем тело короля было завернуто в саван, те, кто раньше знал его, стали подходить к гробу и опознавать его, чтобы потом свидетельствовать о его смерти, если бы жители Нарома стали утверждать, что король Ольтари жив, и подняли восстание.
   Тело короля Ольтари обрядили к погребению, и он был похоронен в храме Тварно вне алтаря, перед каменной стеной в южном приделе. Прежде чем тело было положено в гробницу, король Нуверре призвал людей посмотреть на него, чтобы они потом не говорили, что этот самый Ольтари сражался против него позднее. Многие подходили и смотрели на тело, и многие отходили, плача.
   Над могилой было сказано много красивых речей. Король тоже произнес длинную речь:
   «Мы стоим здесь над могилой достойного человека, которого любили друзья и родичи, хотя нам с ним, двоим родичам, не суждено было жить в согласии. Он был суров ко мне и моим людям. Но боги да простят ему теперь все дурное, в чем он виноват, ибо он был хорошим правителем во многом и украшен родством с королями».
   Король Ольтари был человеком простым в обращении и веселым. Как и многие мужи в молодости, он любил вино и женщин, был охотником до игр и был не прочь показать свое превосходство перед другими в ловкости. Он был очень силен, щедр, красноречив, умел повелевать, отлично владел оружием и любил нарядно одеваться. Он был высок ростом, крепок, тонок в поясе, ладен. Лицо казалось красивым, но у него был несколько неприятный рот.
   У короля Ольтари было много друзей, и его любил народ в стране. Более всего его поддерживали жители Нарома. Его настолько любили, что, как бы ни было опасно следовать за ним, пока он жил, у него никогда не было недостатка в приверженцах. И впоследствии оказалось, что тем, кто выдавал себя за его сыновей, легко было набирать людей…^[1]
   Стенхе подумал, стоит ли продолжать дальше. О бухте Домети сказание больше не упоминало.
   — Хватит, Стенхе, — сказала Сава, угадав его колебания, а Пайра, все время молча стоявший рядом и внимательно слушавший, подарил хокарэму за рассказанную повесть перстень со своей руки.
   Солнце уже закатилось, и теперь быстро темнело. Сава в сопровождении Пайры и хокарэмов вернулась к кострам.
   — Много ли я ошибок сделала за сегодняшний день? — спросила Сава Стенхе, когда они остались наедине.
   — Мало, госпожа, — ответил тот. — Я бы даже сказал, ни одной, но ты ведь немедленно загордишься, и завтра будет день сплошных ошибок.
   — Я постараюсь, чтобы их больше не было.
   — Будут, — усмехнулся Стенхе. — К примеру, вот первая. Сава посмотрела на свой только что снятый сапожок:
   — В чем дело, Стенхе?
   — Майярские дамы сами не раздеваются. Им помогают камеристки.
   — Да, им без посторонней помощи ни одеться, ни раздеться, — возразила Сава. — А мне-то что?
   — Не положено, сколько тебе говорить. Сава пожала плечами:
   — Ну тогда позови ко мне Лавими. А сам иди-ка подальше, надоел!
   Назавтра, после молитвы в часовне, караван двинулся вперед. В Лоагне Сава настояла на посещении могилы короля Ольтари. Здесь Стенхе рассказал коротко о деяниях покойного короля; Сава, склонив голову, выслушала, а потом ее караван погрузился на речные ладьи и направился вверх по реке — в Гертвир.
   Водное путешествие по Майяру Саве больше понравилось, чем сухопутное. Последнее время, когда они вступили в богатые, сильно заселенные области, ей пришлось оставить привычку ездить верхом. Людские взгляды были невыносимыми, от них не скрывала даже густая вуаль. Саве пришлось забраться в тряскую повозку и сидеть там в духоте и неудобстве. На ладье же она могла позволить себе сидеть на носу, смотреть вперед и распевать песни за компанию с Маву.
   Так они и прибыли в город Гертвир, где ей предстояло войти в состав Высочайшего Союза.
   Гертвир встретил сургарскую принцессу оживлением. Толпы людей стекались по улицам к месту, где должны были проехать повозки ее каравана. Самой принцессы, разумеется, они не увидели — она пряталась за пологом в повозке, зато горожане вволю рассматривали всадников, сопровождающих принцессу. Помимо людей Пайры и сургарской свиты по дороге от пристани присоединились несколько знатных господ, большей частью сыновья майярских аристократов со своими свитами, все расфранченные по-праздничному, нарядные, веселые — как и надлежит быть в сопровождении молодой дамы.
   Маву для такого случая тоже принарядился: начистил до невероятного блеска свои короткие сапожки, надел щегольской узорчатый пояс, тщательно причесался щеткой, смоченной соком дерева рантал, чтобы волосы блестели и отливали под лучами солнца медью.
   Стенхе суетное франтовство не признавал, но одежду почистил, а также заставил на ней сиять все пряжки и пряжечки, так что в сравнении с Маву неряхой не выглядел.
   А в повозке Савы шли последние приготовления. Дорожное платье она уже сменила на нарядное; теперь камеристка, осторожно пробираясь вокруг разложенного подола, помогала Саве укладывать волосы.
   Когда до замка Орвит-Пайер, где Саве предстояло жить в Гертвире, осталось несколько минут езды, произошло несчастье — Сава обнаружила, что сломала ноготь.
   — Дьявольщина! — прошипела она, торопливо обкусывая его. Опиливать, придавая ногтю благородную овальную форму, уже не было времени. Такая мелочь, как сломанный ноготь, может сильно испортить настроение. В Савитри Сава не обращала внимания на форму ногтей, нетерпеливо обкусывая, когда они начинали мешать ей, однако, путешествуя по Майяру в закрытой повозке, Сава от нечего делать усердно полировала, берегла, следила за ногтями… Обидно же, господа!
   И едва она ступила на мощеный двор замка Пайер, ноготь стал мешать ей, цепляясь заусеницами за ткань.
   Стенхе глянул на нее с тревогой. Сава поймала его взгляд и решительно сломала второй ноготь, на мизинце. Это, как ни странно, успокоило ее.
   — Хороший у тебя замок, — благожелательно заметила она Пайре, и его многочисленные тетушки, старые и молодые, заулыбались шире — принцесса была вовсе не в гневе.
 

Глава 9

   В Гертвире Сава захотела посмотреть город. Пайра показал ей улицы с высоты стен замка Пайер, но Саве было мало этого.
   — Я в самом городе хочу побывать, — сказала она Стенхе.
   — Это не так просто устроить, — возразил Стенхе. — Тут нужна помощь Пайры.
   — Я попрошу его.
   — Думаешь, он согласится? — усомнился тот.
   После недолгого колебания Пайра согласился — предварительно посоветовавшись с Мангурре, Было объявлено, что принцесса устала с дороги и чувствует себя больной. В покоях, отведенных ей, воцарилась тишина, окна занавесили, создав в опочивальне густой сумрак, а в спрятанной под балдахином постели устроилась в принцессиной сорочке камеристка.
   Сама же Сава в платье камеристки и в сопровождении Стенхе и Мангурре, переодетых горожанами, вышла в город. Гертвир совсем не был похож на Тавин. Улочки тесные и очень грязные. Стенхе, велев обуться в деревянные башмаки, оказался прав — ручьи помоев превращали улицы в болото. — Не ходи под окнами, — предостерег Стенхе. — Иди посредине улицы. Не ровен час, какая-нибудь хозяйка выльет ведро. Правда, полагается делать это ночью, но всякое может случиться. И когда на тебя выльют ушат всякой дряни, ведь не будешь утешаться мыслью, что твой обидчик нарушил закон.
   Не понравился Саве грязный и тесный Гертвир. Более же всего ее поразило то, что в каждом квартале города есть виселица, или позорный столб, или и то и другое вместе. Года не проходит, чтобы правосудие высоких властей не отправило в мир иной около сотни воров, бродяг, других преступников самых разных рангов. Конечно, в годы эпидемий, когда стихия берет на себя роль палача, эшафоты теряют значительное число своих жертв, зато во времена смут и мятежей это сокращение с лихвой покрывается.
   В Майяре виселицы строятся добротно, на десятилетия, даже на века: в квартале Льеторвир виселица простояла два века, пока за ветхостью не было решено поставить новую.
   Вешают не только живых, но и мертвых. Так, например, повесили одного добропорядочного торговца преклонных лет. Его преступление состояло в том, что он «сам себя повесил и задушил».
   А вот если бедняга повинен в заговоре против короля, виселицы уже недостаточно: осужденного, привязанного к лошади, волокут по улицам. Лошадь скачет галопом, и к тому времени, когда смертника притащат к эшафоту, жизнь едва теплится в нем.
   Фальшивомонетчиков варят заживо. Чеканить деньги — это важнейшая привилегия короля и высочайших принцев, поэтому неудивительно, что такое преступление наказывается жестоко. Смерть превращается в мучительную и продолжительную пытку.
   Колдунов, еретиков, отравителей сжигают на костре, предварительно выставив у позорного столба на Рыночной площади. И те, кого сжигают на «быстром огне», могут считать, что им повезло.
   Для людей благородного сословия такие виды смерти считаются позорными. Бывает, король из милости заменяет такую казнь на более подобающую дворянину: обезглавливание или четвертование.
   На колесование сходятся поглазеть зеваки даже из других кварталов. Вообще же всякая казнь — зрелище, любимое городскими жителями. И поскольку зрелищ подобного рода в городе обычно хватает, горожанин еще может попривередничать, оценивая работу палача.
   Казнь женщин не пользуется особыми симпатиями толпы. Люди собираются посмотреть, разве что если преступница хороша собой или очень известна в городе. Сама же процедура скучна: женщин вешать не принято, подвергать другим видам казни тоже — их просто закапывают живьем. Бывает, женщина хитрит, пытаясь избежать казни, приносит присягу, что она беременна. Присяга присягой, но к ней направляют опытных старух, и те определяют, правду ли сказала несчастная. Если солгала, закапывают, если сказала правду — тоже, но после рождения ребенка. Дитя отдают родственникам или, если таковых не найдется, в приют. Правда, подобная отсрочка нередко спасает жизнь осужденной: уж так в Майяре принято, что, если в высочайшей семье благополучно разрешится от бремени знатная дама, беременную узницу отпускают на свободу с полным прощением, если грех ее не слишком велик (воровство или скупка краденого), или же битую кнутом.
   Но и наказание кнутом для горожанина — любимое зрелище. Не всякому доводилось попробовать на своей спине, но каждый считает себя докой, обсуждая ловкость палача.
   И хотя на Рыночной площади, кроме виселицы и позорного столба, находится самый знаменитый в Майяре базар, он не оставил у Савы более яркого впечатления, чем эти многочисленные вестники смерти.
   — У нас не так, — шептала она, подразумевая Тавин. Стенхе улыбался. «У нас не так… У нас не так открыто, — думал он про себя. — Но с каких это я пор говорю „у нас“, думая о Сургаре?»
   Мангурре предложил:
   — Пойдем домой, а? Чего шататься по улицам?
   — Хорошо, — согласилась Сава. — Но давайте еще посмотрим на храм Орота.
   Орота ничем бы не выделялся среди многочисленных гертвирских храмов, если бы в нем уже четыре столетия не венчались на царство майярские государи.
   — Я хочу посмотреть, — сказала Сава, — ведь это на меня могли бы после смерти короля возложить корону.
   — Сюда ты можешь прийти открыто, со свитой, — заметил Стенхе.
   — Да, — ответила она. — Непременно приду.
   Она прошла по стертым каменным плитам к алтарю, ступая на разноцветные пятна света, пропускаемые витражами. Молящихся в храме было немного. Стенхе подумал, что Сава слишком выделяется среди них своей независимой повадкой.
   Он кашлянул. Сава не оглянулась, но, сбросив груз привычек, помолилась, встав на колени перед наиболее почитаемыми образами. Потом она положила монету на блюдо для пожертвований и пошла вдоль стен, останавливаясь иногда перед некоторыми из икон или статуй.
   «Слишком прямо держится, — думал с досадой Стенхе. — Не привыкла кланяться…»
   Перед одним из горельефов Сава замерла. Молодой священник заметил ее задумчивое остолбенение и подошел. Стенхе тоже придвинулся — на тот случай, если намерения парня не вполне благочестивы. Мангурре остался на месте, чтобы обеспечить отступление, если придется срочно уходить.
   Может, и были у священника нечестивые намерения. Он начал говорить о том, что горельеф, к сожалению, не закончен, но нет мастера, который бы завершил работу.
   — Не закончен? — обернулась Сава. — Почему же он не закончен? По-моему, тут изображено все, что хотел скульптор.
   Парень стал объяснять, что горельеф должен был изображать триаду, трех ангелов, в руках которых жизнь человеческая, изваяны же всего две фигуры…
   — Кто из нас слеп, святой отец? — спросила резко Сава и оглянулась, встретившись глазами со Стенхе.
   Стенхе чуть заметно дернул щекой:
   «Ну что же ты, госпожа моя? Обещала же, что будешь вести себя как простолюдинка…» Сава не заметила его укора.
   — А ты, сударь, — спросила она его как незнакомого, — ты тоже видишь только двух ангелов?
   Стенхе повернулся и рассмотрел горельеф повнимательнее. Двух ангелов увидел он: одного в венке из цветов и с цветами в руках — ангела, дающего жизнь, Ангела Жизни; второй ангел был суров, со свитком в одной руке и мечом в другой, — то был Ангел Смерти. Третьего ангела не видел Стенхе.
   — Я вижу двух, дочка, — ответил Стенхе мягко. — Где ж ты углядела третьего?
   Сава взяла его за рукав, потянула к себе, отступив на шаг. Стенхе стал на ее место, глянул опять — и увидел. Складки камня сложились в неземной красоты лик. Стенхе шагнул вперед — красота распалась, превратилась в уродливую маску и исчезла.
   — Святые небеса! — вымолвил хокарэм. Священник, отодвинув Стенхе, тоже увидел: Ангел Судьбы стоял перед ним, грозный и милостивый одновременно.
   И потрясенный священник запел древний гимн. В высоких сводах собора одинокий голос его терялся, и спешили к нему уже другие, чтобы узнать, в чем дело, ибо, хотя храмы стоят, чтобы в них молились, гимны все же положено распевать в свой черед, так как служение богам требует порядка… И Стенхе воспользовался поднятой суетой, чтобы увести Саву из собора.
   — Стенхе, — сказала Сава задумчиво, когда они спешили к замку Орвит-Пайер. — Вот это и есть то, о чем говорится в гимне: «Каждый может увидеть миг рождения или миг смерти, но миг, когда обращен к тебе лик Судьбы, поймет не каждый»?
   Стенхе хмыкнул.
   — Ну и кутерьму ты устроила, госпожа моя, — проговорил Мангурре, догоняя их. — Идем быстрее, а то тебя провозгласят блаженной.
   — Ну-ну, — усмехнулся Стенхе. — Не так все скоро. Сначала Святое Братство будет проверять, не происки ли это демонов.
   — Да уж, — подтвердила Сава. — И я боюсь, знаю, что они решат, когда дознаются, кто я. Жена Руттула в святые попасть не может.
   — Будет, пожалуй, лучше, — заявил Стенхе, — если Пайра не узнает, какой переполох мы подняли.
   — По-моему, тоже, — согласился Мангурре. — Он ведь мне строго-настрого велел, чтобы все было тихо.
   В замок они попали через одну из боковых калиток. Савиного отсутствия так никто и не заметил, и она со Стенхе быстро прошла по коридорам в отведенные ей покои.
   Камеристка, оказывается, тоже не скучала, пока Сава прогуливалась по городу. Маву, лежащий у порога (якобы охраняющий принцессу), взял на себя труд развлекать девушку разными байками. Развлечений же другого характера они себе позволить не могли, так как в комнате постоянно сидели, на тот случай если понадобятся больной, служанки, да и сердобольные тетушки Пайры заглядывали, чтобы предложить нюхательные соли, микстуры и настои.