Кудрявцев Леонид Викторович. Выигрыш

 
 

Кудрявцев Леонид
Выигрыш

   Леонид КУДРЯВЦЕВ
   ВЫИГРЫШ
   Мать и сын идут мимо кинотеатра. Сын читает афишу:
   - Пароль "Голубой лотос". Мама, а что такое лотос?
   - Стиральный порошок, сынок...
   Начиналось все просто - он уснул в трамвае. И снился ему один из самых любимых снов, что не мешало Клобу воспринимать его как реальность...
   Белое пятно на черном фоне постепенно увеличивалось, превращаясь в окно.
   Да, он стоял возле широкого окна, свет из которого резал глаза, мешая разглядеть - что же дальше. Само по себе это было достойно удивления. Однако существовало.
   Потом что-то дрогнуло, картина изменилась, став более реальной. Наверно, Клоб просыпался...
   Теперь окно лилось сквозь свет и Клоба, это было гораздо приятнее, соответствовало действительности и обнадеживало, что не все потеряно, что - с кем не бывает, что - все войдет в норму.
   И в это можно было поверить, потому что изменения продолжались. Клоб провалился сквозь окно и свет, о чем-то сожалея и чего-то пугаясь в ожидании неизбежного конца.
   Однако на этот раз все стало слишком уж реально. Сон кончился.
   Гомонили пассажиры, временами сквозь шум прорывался крик кондуктора. Пахло огуречным лосьоном и "беломором", рублями и трешками, а еще керосином. Потом запахло чем-то трудноопределимым. Этот непонятный запах вскоре заглушил все остальные.
   И тут же Клобу наступили на ногу. Он вскрикнул. Открыв глаза, увидел, что это гнусное действие произвела огромная старуха в синем трикотажном костюме, и дернул ногой, пытаясь освободиться. Лицо старухи дрогнуло, но чудовищная галоша не сдвинулась ни на миллиметр.
   - Слушайте! - крикнул Клоб. - Отпустите мне ногу! Ну я прошу вас! Ну что вам стоит! Я же вам ничего плохого не сделал!
   Однако старуха стояла непоколебимо. И длилось это целую вечность, за которую Клоб успел с сожалением подумать, что когда-то она была красивой девушкой. И конечно же, ее кто-то любил, ночей не спал... И черт возьми, до чего же ей трудно поверить сейчас, что все это когда-то было. И конечно же, катастрофа - ощущать, как стройное, нежное тело, постепенно, но неотвратимо изменяется. Выпадают зубы, волосы, нет уже гладкой-гладкой кожи. И мужчины не провожают взглядами. И тогда начинаешь понимать, что это старость.
   Да, ей можно посочувствовать. Но я-то почему должен страдать? Ой, как больно!
   Трамвай остановился. Клоб дернулся, попытался опереться спиной о стенку и столкнуть нахальную старуху свободной ногой, но не тут-то было.
   Больше ничего придумать он не успел. В трамвай хлынула толпа. Клоба стиснули. С одной стороны небритый дядька в помятой мушкетерской шляпе и зеленом фраке, с сеткой пустых бутылок в руках, которую сразу же попытался поставить на голову Клобу, но промахнулся и водрузил на спинку сиденья.
   С другой стороны к Клобу прижался двухметровый кузнечик, в черных очках и с японским зонтиком.
   - Люди! - взвыл Клоб. - Погибаю! Спасите!
   Но было поздно. Трамвай тронулся. В окне мелькнуло покосившееся здание театра отпора и берета, потом голубые башенки дворца звукосочетания, увенчанный треуголкой усатый солдат с вилами наперевес. Замелькали полосатые столбики. Трамвай мчался и мчался...
   Клоб понял, что погиб окончательно, и закричал:
   - Люди! Рятуйте! Матка боска! На помощь! Спасите ветерана двух картофелеуборочных кампаний!
   Трамвай резко остановился. Все, кто стоял в проходе, в том числе и чудовищная старуха, рухнули друг на друга и покатились к передним дверям.
   Клоб ощутил, что свободен, и резво сорвался с места. Выскочив на улицу он врезался в толпу, окружавшую водителя, который осматривал правую переднюю трамвайную ногу.
   Вдоволь на нее наглядевшись, он закурил сигарету и пробормотал:
   - Так я и знал. Опять заноза.
   По толпе пробежал шепоток. А кто-то довольно громко и негодующе сказал: "Ну, это надолго".
   Клоб плюнул и, прихрамывая, пошел домой. Свернув, для того чтобы сократить путь, в проходной двор, он чуть не налетел на какое-то громадное существо. В руке оно сжимало граненый стакан, наполненный на одну треть беловатой жидкостью.
   - Лазают тут всякие, - проворчало существо. - Не дают людям проходить курс лечения. Ишь, шляпу напялил, шары твои бесстыжие.
   Клоб трусливо прошмыгнул мимо и побежал, слыша за спиной какие-то малопонятные ругательства. Пробегая через арку, он задел ногой аккуратную горку стеклопосуды, и она отозвалась веселым звоном.
   Выскочив на улицу и припустив со всех ног, он едва не затоптал процессию полосатых, покрытых длинным мехом гусениц, во главе которой шел чрезвычайно важный дятел. Поневоле сбавив ход, Клоб стал оглядываться, выискивая знакомые ориентиры.
   Так, все верно. Вот шарманщик с побитой шарманкой. Несомненно хорошо знакомый. И шарманка у него та же, как и жалостная песня: "Жили-были три бандита".
   Потом книжный киоск, все полки которого заставлены "Справочником по ремонту швейных машин". В киоске сидела толстая неопрятная продавщица, отгородившись от всего окружающего "Современным бушменским детективом".
   Потом - спортзал, на одной из колонн которого белел листок с объявлением: "Открыт набор девушек в секцию борьбы за жизнь, по системе "Принимаю окружающий мир таким как есть, не забывая, что он такой до тех пор, пока является таковым в моем сознании, значительно расширенном именно такими методами, которые приводят к таким же результатам".
   Тут Клоб нырнул во второй проходной двор, промчался сквозь него, ворвался в арку и, благополучно ее миновав, очутился на следующей улице, где, наконец, и увидел свой дом.
   Осторожно проскользнув в темноту подъезда, Клоб стал крадучись пробираться по лестнице, нащупывая в кармане ключ...
   Да так и замер.
   Площадкой выше разговаривали двое.
   И тут же Клоб почувствовал, что какая-то опасность прячется в темноте подъезда. И может быть, не сама опасность, а так, некий намек на нее.
   Хулиганы?
   Тут Клоб себя пожалел. Хотя и понимал, что жалеть, в общем-то, нечего. Кто он? Маленький человечек, ничем не отличимый от тех сотен муравьев, исчезающих каждый день, не оставив после себя даже воспоминаний, а лишь ощущение, что здесь, на этом месте, что-то было. Вроде бы живое. Но вот оно исчезло и невозможно вспомнить - что.
   Правда, сам он отличался от других умением делать слова.
   И некоторое время, стоя на пыльной лестнице, он цеплялся за эту мысль, хорошо понимая, что без нее не было бы даже надежды.
   А наверху говорили и говорили, надежде стало скучно, и она ушла. Клоб же понял, что искусство делать слова не такое уж большое достоинство.
   Осознав все это и почувствовав, что стал пустым и безвольным, он двинулся наверх, мечтая, чтобы все побыстрее кончилось. Но тут появилась злость и напомнила, что в кармане у него что-то лежит.
   Точно, там была металлическая расческа с длинной, тонкой и острой ручкой. Он сжал ее и пошел дальше, но тут же задел носком ботинка пустую бутылку, и та, со звонким шорохом прокатившись по бетонной ступеньке, упала вниз и разбилась.
   Клоб замер и прислушался.
   Хулиганы разговаривали.
   - А что это? - спросил сиплый, прокуренный голос.
   - А так... Вот тут нажмешь, он и сработает. Как надо сделает. А? Как надо... И план у нас сразу даже выше, чем думали, чем объявляли, на что можно было надеяться. Словил? А? - радовался кто-то тонким голосом.
   - "А-а", - передразнил прокуренный. - Тебе бы "а-а", а объект не появляется. Вот скотина. И чего это он? Ведь всегда же приходил вовремя. А сейчас, когда вдруг понадобился - нет его. Ведь время выходит. Где же он, идиот?.. Ну ничего. Даже если он кое-что заподозрил, мы его достанем.
   Теперь Клоб поднимался почти не таясь, думая о том, что предстоит... Обычное дело. Рулетка. Пан или пропал? Они тебя или ты их?
   Мешало только чувство сожаления. Вот ведь, была же самая обыкновенная жизнь... Может, неяркая и событий было маловато, но зато не надо особенно думать: все известно заранее. А теперь же он падал в неизвестность стремительно и неудержимо.
   Ступеньки кончились. Он повернулся и увидел площадку. Здесь имелось окно, в которое проникал скудный свет, и это давало возможность разглядеть серьезного мужчину с огромной мясорубкой в руках. А из-за спины выглядывал кто-то, почти совершенно скрытый в полутьме. Виднелись только меховая шапочка, круглые любопытные глаза и остренький носик.
   - Ну, иди сюда, - сказал мужчина и взял мясорубку поухватистей. Тот, кто прятался за его спиной, сдавленно захихикал.
   Во рту у Клоба пересохло, он шагнул вперед.
   Этажом выше открылась дверь. На лестницу хлынул свет. Нетрезвые голоса затянули:
   И тут она ему сказала:
   - Ко мне, сердечный, не ходи!
   Сквозь это пение прорывался чей-то бас: "А мы по-простому. Раз вы для нас ничего делать не хотите, то и мы совершенно ничего..."
   Человек с мясорубкой заметался, пытаясь запихнуть ее в клеенчатый футляр. Женщина, теперь ее хорошо было видно, вдруг подпрыгнула, мгновенно уменьшилась и исчезла в кармане его плаща.
   А на лестнице уже топталось множество ног. Штиблеты и импортные кроссовки, белые лодочки и чулки-сапоги на платформе надвигались на владельца мясорубки.
   Тот перепугался еще больше и, судорожно замотав свое снаряжение в футляр, сиганул по лестнице вниз. Клоб еле успел посторониться.
   А потом ему в лицо шибануло портвейном, "Шанелью", сивухой, тройным одеколоном, шашлыками "по-карски", ливерной колбасой и ананасами.
   Все эти запахи, к своему удивлению, Клоб уловил и разложил по полочкам. Но зато те, что прошли мимо него, слились в какую-то пеструю, кричащую, лопочущую, визжащую массу, которую невозможно было расчленить на составляющие части. Она пронеслась, отшвырнув его к самой стене, и ринулась вниз.
   Клоб успел заметить только ночной горшок на тоненьких ножках, из горловины которого торчал стебелек ромашки. Горшок перепрыгивал через две ступеньки, прилагая бешеные усилия для того, чтобы успеть за своим хозяином.
   Некоторое время топот удалялся, потом хлопнула дверь подъезда и наступила тишина.
   И только тогда, прижимаясь лопатками к надежной и холодной стене, Клоб почувствовал, что рубашка у него на спине мокрая. Он расслабился, сунул расческу в карман и на ватных ногах поднялся к своей квартире...
   Закрыв дверь и привалившись к стене, Клоб стал вслушиваться. А не скрывается ли и в квартире что-нибудь опасное?
   Но нет, все вроде в порядке.
   Повесив пальто в шкаф и мягко ступая по облезлому ковру, он прошел к зеркалу. Терпеливо подождав, пока отражение закончит чистить ногти и обратит на него внимание, махнул рукой.
   Отражение вздохнуло и, сокрушенно покачав головой, передвинулось ближе. Встав как положено, оно еще раз вздохнуло и стало принимать облик Клоба. Секунд через десять контуры отражения определились, и оно даже попыталось копировать движения Клоба, правда, довольно вяло.
   Если верить отражению, он выглядел еще неплохо и даже мог кое-кому понравиться. Особенно эти пышные, моржовые усы! Ах, бедные дамы, эти усы вас погубят! Ах, ах... Ну ладно, хватит.
   Он прошел на кухню и сделал несколько бутербродов. Потом кинул домовому за батарею кусок сахара, а тот высунул голову и пожаловался на соседа, который "увел у него мировую подругу", причем лишь благодаря умению танцевать брейк.
   Посочувствовав, Клоб посоветовал сейчас же приступить к освоению этого престижного танца и, вынув из холодильника бутылку молока, сел завтракать.
   Дожевывая последний кусок, он немного погулял по потолку, размахивая руками для улучшения пищеварения, потом, опустившись в продавленное кресло, стал думать о том, какой сегодня был отвратительный день. Сначала старуха, потом хулиганы... И что это за жизнь такая пошла?
   Он думал об этом и думал, а потом закрыл глаза и тотчас же увидел что-то похожее на... Нет, дождем это быть не могло. Разве может он литься такими удивительными струйками, которые переплетаются, схлестываются в узелки и поднимаются вверх?
   А память уже подсказывала, что это не дождь, это все, что накопилось за недавнее время. Чувства, мысли, образы - они были здесь. Ужас и отчаяние, страх и надежда, злость и жалость к себе. Стоило только протянуть руку, ухватить эти нити и сплести их в единое целое.
   Он торопился, он очень торопился. Пальцы не слушались, нити легко обрывались, но несмотря на это, через полчаса на столе лежало свежее, абсолютно готовое слово. Затвердевая, оно слегка подрагивало, рассыпая по сторонам веселые голубые искры.
   Вот и все. Теперь осталось самое легкое - загадать желание. Он положил слово на ладонь и в очередной раз удивился тому, что выделывал его вес. Он постоянно менялся, и слово становилось то легким, как пушинка, то тяжелым, как пудовая гиря.
   Он еще успел усмехнуться, подумать, что таких мастеров, как он, немного, и вдруг осознал, что слово удалось ему на славу и нужно загадать действительно большое и трудное желание. Что он и сделал.
   А потом оставалось только ждать. Слово мало-помалу таяло и наконец исчезло совсем. Вот и все. Окружающий мир остался прежним, только противоположная стена, неожиданно стала сжиматься, словно гармошка. С кухни доносились равномерные шлепки, очевидно домовой разучивал брейк. И Клоб уже хотел пойти и шугануть его, когда прозвенел звонок...
   Почтальон смущенно переминался с копыта на копыто и вырезанные на роговице магические слова "адидас" вспыхивали алмазной пылью.
   - Мне? - спросил Клоб.
   - Так, - почтальон порылся в объемистой сумке, задумчиво причесал поросший кучерявой шерстью лоб и, снова возобновил поиски, вынул небольшой пакет. - Это... Как победителю лотереи "Красивая жизнь", вручаю вам приз... так сказать, в торжественной обстановке... и...
   Но тут из стен появились репортеры. Тесная лестница взорвалась салютом фотовспышек. Кто-то сунул Клобу под нос микрофон и спросил:
   - Как вы считаете, где продают самые лучшие куриные ножки?
   Наконец Клоб очнулся, сказал в микрофон: "Да пошли вы..." и резко захлопнул дверь. Прислушался. В коридоре обсуждали технические качества портативных таранов.
   - Э нет, ребята, ничего у вас не выйдет, - ухмыльнулся Клоб. - Дверь у меня старинная, еще от дедушки досталась, а тому, в свою очередь... Говорят, она даже против татаро-монголов устояла...
   Вот так все и случилось. И нужно-то было: счастливый момент да правильно загаданное желание. Хм, теперь он призер "Красивой жизни" и может перекроить судьбу, как только пожелает. А причиной всему - маленький предмет, который лежал в пакете. Он видел его уже как бы наяву, этот небольшой плоский медальончик на цепочке, на одной стороне которого надпись "Хлеба и зрелищ", а на другой - большая волосатая рука. Стоит только надеть эту штуку на шею, жизнь волшебным образом изменится, станет прекрасной и неповторимой.
   Но не сейчас. Уже поздно, и все магазины закрыты.
   Завтра с утра можно попробовать, главное - тары взять побольше. Сейчас же надо просто отдохнуть, потому что торопиться некуда, дело сделано.
   Он прекрасно провел этот вечер, отдыхал, смотрел телевизор и рано лег спать. Да, обязательно надо выспаться, потому что завтра...
   Уже выключив свет, он вспомнил, что медальон лежит на тумбочке возле кровати, взял его и сунул себе под подушку. На всякий случай.
   Город стал совершенно другим, открывшись на неизвестном ранее уровне. Для этого Клобу пришлось измениться самому, словно гусенице, которая, проходя стадию куколки, неожиданно превращается в бабочку, чтобы открыть для себя лето, небо, цветы и возможность летать.
   Пожалуй, ему следовало пожалеть неловкого, трусливого и посредственного Клоба, который умер. Но отнюдь. "Король умер, да здравствует, король!" Именно - здравствует... и развлекается.
   Да, он развлекался, мимоходом всматриваясь в прохожих, определяя, у кого что за душой. Это было интересно, и он некоторое время классифицировал проходивших мимо людей, легко определяя, например, что вот этот гражданин - простой работяга, за душой копейки не имеет. А вот эта фифочка - дочка какого-то начальника. На такую мысль наводили добротные синие "замарашки", плотно облегавшие ее юный зад, развинченная походка и брезгливо оттопыренная верхняя губа. Ничего особенно в ней нет. Бездельничает, деньги на личные расходы клянчит у папаши, покуривает, давясь противным сигаретным дымом, в полной решимости быть как все. В общем - пустышка. Ну что еще сказать о ней? Глупа, плаксива, подвержена истерикам. Лет через пять выйдет за балбеса ее же пошиба. Разведется через полгода. А еще через несколько месяцев появится на свет божий жизнерадостный, здоровый малыш и, исходя криком, будет требовать пищевого рациона, добросовестно офуривая заграничные пеленки. А девица станет обыкновенной клушей на шее у папеньки... Да хватит о ней. Вот привязалась. Лучше о других.
   Ну, эти молодые идиоты честно зарабатывают кусок хлеба, с которого те, кто половчее, украли все масло. Бог с ними. Дальше... Старушка "божий одуванчик", донельзя озабоченная тем, что ее правнучек последнее время зачастил на "дисковку" и совсем забросил книги. К черту бабулю, дальше.
   О, вот это человек! Несмотря на заношенную "скаутку" и побитые "боинги". Это тебе не хухры-мухры! Это - человек! Делец экстра-класс. Наш!
   А, заметил? Подмигнул. Даже рукой помахал! А как же? Все-таки свой теперь человек.
   Так что же ты стоишь? Дурень, действовать надо, суетиться, хватать то, что в рот плывет. В умелый рот много чего заплывет, если постараться да думать головой - а не другим местом. Вон - очередь. Явно что-то дают...
   Он рванулся вперед. Заученно (и откуда что взялось?), вроде не быстро, но и не медленно, легко раздвигая полусогнутой рукой чужие тела, просочился в голову очереди, затылком чувствуя, как люди с гневом смотрят ему вслед, но тут же понимают, что он из "тех", не то что они - черная кость. И успокаиваются, не рискуя связываться, так, для виду поворчав, да и то трусливо (а вдруг услышит?).
   Легко проделывая все это, он бормотал про себя как клятву... А может, и действительно клятву? Потому что именно в этот момент он по-настоящему стал призером "красивой жизни". И, проталкиваясь в голову очереди, шептал, что теперь-то им покажет. Кому? Им всем, кто вокруг. Почему? Да потому, что живем лишь раз и пока еще есть время - надо жить так, чтобы взять все. А уж теперь-то он это сумеет, хватит опыта, ума и силы. А самое главное наглости, потому что у дельцов так: кто хам - тот и ам.
   Клоб пробился к прилавку, рыженькая продавщица с размалеванным, как икона, лицом, с килограммовым золотым браслетом на левой руке и серебряной гирькой в правом ухе, подмигнула ему, махом заприметив и определив как своего.
   И он по-хозяйски шагнул за прилавок и тоже подмигнул. А она, сказав что-то шаловливое, щелкнула его пальцами по носу. Он же попытался перехватить этот пальчик зубами, с шутливым "гр-р-р-р-м" и так далее, и тому подобное, пока все это БЫДЛО ожидало, когда они натешатся, и только угрюмо молчало. Но ведь известно, быдло на то быдло и есть, чтобы угрюмо молчать - и больше ничего. Правда, иногда находится какой-нибудь крикун, но одного можно и к ногтю. Когда остальные молчат - это запросто.
   Ну ладно, некогда ему.
   Клоб что-то сунул в карман продавщицы, вынул из воздуха сетку, которую она быстро и ловко нагрузила яркими, цветными коробочками, перевязанными золотистыми ленточками со множеством иностранных букв и иероглифов и, конечно же, (куда от них денешься?) изображениями красоток с пышными формами и минимумом одежды.
   Все, дело сделано.
   Он шагнул из-за прилавка и тотчас же насторожился. Что-то неладно. Точно! К очереди подходила бабка. А как известно, деловые люди боятся только бабок, потому что те никого не боятся и способны практически на все, от линча до полной конфискации дач и машин.
   Вспоминал он это на бегу, потому что надо было уносить ноги. А тут, кстати, подвернулся проходной двор. Нырнув в него, Клоб остановился и, отдышавшись, выглянул на улицу. Все было спокойно. Он потопал дальше, гулко печатая в темноте уверенные шаги.
   Слева возникла какая-то личность со стаканом в руке. Клоб ткнул ее легонько в живот двумя пальцами и вкрадчиво сказал:
   - Утухни, чадо. Что, давно окурки в глазах не шипели?
   Чадо стушевалось и исчезло в какой-то нише.
   Миновав проходной двор и выходя на улицу, Клоб все еще усмехался. Его несло. А ведь когда-то этот тип был способен пугать его до смерти. Когда-то... Да он сам себя боится! Они все трусы, эти хулиганы. Эх-ма, ну и жизнь пошла.
   Проходя мимо книжного киоска, Клоб подмигнул продавщице, и та тотчас же ему заулыбалась, кокетливо стреляя глазами. Пришлось свернуть к киоску.
   Открыв дверь, Клоб прошествовал прямо к хозяйке и хлопнул ее ладонью по округлому боку, одновременно выговаривая: "У-тю-тю... пышечка... кошечка... лапочка...", обмирая от собственной наглости, даже чуть зажмурившись в ожидании пощечины. Но ничего особенного не случилось. Продавщица зарделась, забормотала:
   - Ну вы скажете, хи-хи-хи... охальник, ой вы охальник.
   - А как же, а как же, - осмелел Клоб, давая рукам полную волю. Но продавщица уже тянула у него узорную коробку из сетки.
   - А что это у вас? А-а-а... "хлостики"! У-у-у-у... да еще и с перконовыми вставками! Сила! А слышали последнюю песенку у "клопиков"... ну эту... "вдрызг напившись, бодаю ворота..."? А та мымра из продмага опять к своему дураку вернулась. Нет, бывают же мужики! И даже не пикнул! Опять белье ей стирает. Дурачок! Эх, мне бы... Ну, да ладно... Все там будем... Ты "Три покойника в доме с пурпурными трубами" имеешь? Нет? Мен на мен. Я у тебя одну эту, а тебе "покойников". Заметано? Чего головой мотаешь? Ну, так уж и быть, добавлю эту... как ее... а! "Тайны сексулистской проблемы". Между прочим, заграничное издание, но на нашем языке. Все, железно, бери...
   Она вытащила из-под прилавка две книжки. На обложке одной был нарисован сумрачный тип в низко надвинутой шляпе, с окровавленным кинжалом в руке. На другой - довольно миловидное женское лицо, но почему-то с открытым в крике ртом и вытаращенными глазами.
   Пока продавщица прятала под прилавок одну из его коробок, Клоб ошалело рассматривал книжки. Потом захотел что-то сказать, уже и рот открыл, но испугался, что сморозит глупость, и по этой причине впал в некую задумчивость. К счастью, продавщица истолковала его состояние, как восхищение сделкой. Она мягко взяла Клоба за плечи, развернула и, сказав, что скоро придет ее любовник (а он такой дурашка, такой ревнивец - чуть что за перо хватается), деликатно, но довольно настойчиво вытолкала на улицу.
   Некоторое время Клоб стоял возле киоска, нащупывая в кармане сигарету и остывая. Когда отступило, закурил, потихоньку соображая: пожалуй, влип.
   Господи, да что это со мной деется? Кто я теперь, я - бывший простой человек? Ведь всю жизнь честно тянул лямку. И нет был бы чей-то сынок, а то ведь так, без роду без племени. И как теперь быть? И что делать, если даже продавщица книжного ларька принимает за своего?
   Господи, но ведь призеров "красивой жизни" иногда даже сажают! Положим, не за то, что они понаделали, а так, за какую-нибудь мелочь. В основном попадают они в переплет, если дорогу кому-то перебегут. А я-то, я-то, я же на первых шагах срежусь и застучу кандалами то тракту.
   Но время шло, сигарета уменьшилась, и Клоб постепенно успокоился. Выкинув окурок, махнул рукой:
   - Эх, была не была, двум смертям не бывать, а одной не миновать!
   Поудобнее ухватил сетку, двинулся дальше...
   Возле дома толпился народ, лежали какие-то ящики. Клоб подошел поближе и тут его заметили, замахали руками. Кто-то закричал: "Граждане грузчики!.. Вот он!.. Родимый!.. Идет!.. Вот он!"
   Наверное, сработали какие-то предохранительные клапаны, которые природа предусмотрела в человеке для подобных случаев. К ящикам он прошел, не дрогнув, и, выслушав рапорт двух небритых мужиков в ватных телогрейках, милостиво махнул рукой. Небрежно вынув из кармана каким-то чудом попавшие туда полсотни сорингов, сунул их одному из грузчиков и скомандовал: "Двинули!"
   Мужики подхватили первый ящик и вломились с ним в парадное. Клоб умудрился проскользнуть в дверь первым и заспешил по ступенькам, подкидывая в руке ключ и прислушиваясь, как за спиной пыхтят грузчики.
   Подниматься было легко. Ступеньки приятно пружинили, подталкивая, вверх. Перила услужливо извивались под рукой, видимо, испугавшись, что их помощью побрезгуют.
   Дверь распахнулась перед ним сама. Клоб снял ботинки в передней и, пройдя к зеркалу, некоторое время рассматривал спину отражения, которое гляделось в другое зеркало и расчесывало волосы. В этом зеркале можно было разглядеть еще одно отражение и тоже с зеркалом, а за ним еще и еще... Получался бесконечный зеркальный коридор и нескончаемый ряд отражений...
   - Пренебрегаешь, да! - оскорбился Клоб и прошел на кухню, чтобы поставить чайник на газ.
   Домовой сидел на батарее и горестно разглядывал большие портновские ножницы.
   - Что невесел? - спросил Клоб, гася спичку.
   - А-а-а, - махнул лапкой домовой. - Научился я брейку... А толку?
   - М-мм?
   - Она сказала, что все это чепуха. Причина в другом.
   - А?
   - Уши у меня холодные, говорит.
   - Это точно, - сам поражаясь своему злорадству, согласился Клоб. Уши у тебя - холоднее некуда. Я бы с такими ушами холодильником работал. А еще у тебя холодный нос. Это точно.
   Поправляя крышку чайника, он услышал, как в коридоре загрохотало, застонало и заскрипело... Клоб вышел в гостиную и увидел, что грузчики уже втащили ящики в комнату. Четко, со знанием дела, они приступили к распаковке, слаженно орудуя ломами и монтировками. Из одного ящика извлекли портативный стереовизор.