Куин Джулия. Точно как на небесах

   Он едва заметно сдвинул темные брови, но не торопился с ответом. Очевидно, просто подбирал подходящие выражения, чтобы как следует отчитать ее.
   – Я здесь в гостях. У Ройлов, – сообщила она, хотя он еще ни о чем не спрашивал. – Мы пробудем в городе пять дней. Нас четверо – я, Сесили Ройл и мои кузины, Сара и Айрис. – Она подождала, не появится ли в его глазах какой-нибудь проблеск узнавания, но ничего подобного не обнаружила. – Ты их совсем не помнишь, да?
   – У тебя очень много кузин, – заметил он.
   – Сара – яркая. У нее такие густые темные волосы и глаза.
   – Густые глаза? – пробормотал он, чуть улыбнувшись.
   – Маркус!
   Он издал короткий смешок:
   – Хорошо. Густые волосы. Темные глаза.
   – Айрис выдержана в пастельных тонах. Очень бледная, рыжеватая блондинка, – подсказала она. – Ну как, припоминаешь?
   – Очевидно, она произрастает в том самом цветочном семействе.
   Гонория поморщилась. Действительно, ее дядюшка Уильям и тетушка Мэри пожелали дать своим дочерям имена: Роуз, Мэриголд, Лаванда, Айрис и Дейзи^[2]*. Тем не менее он мог бы воздержаться от колкостей.
   – Кто такая мисс Ройл, я знаю, – сказал Маркус.
   – Еще бы ты ее не знал. Она твоя соседка.
   Он пожал плечами.
   – Как бы там ни было, сейчас мы в Кембридже. Мать Сесили полагает, что нам не мешает немного пополнить свои знания.
   Он насмешливо выгнул бровь:
   – Пополнить?
   Гонории хотелось бы знать, от чего это девицам всегда надлежит «пополнять свои знания», тогда как представители противоположного пола спокойно посещают учебные заведения.
   – Ей удалось задобрить двух профессоров. Они позволят нам послушать лекции.
   – Неужели? – спросил он с любопытством. И с недоверием.
   – Жизнь и правление королевы Елизаветы, – важно объявила она. – А потом кое-что на греческом.
   – Ты владеешь греческим?
   – Да, – призналась Гонория. – Но остальные ученые мужи категорически отказались иметь дело с особами женского пола. – Она вздохнула. – А «греческий» профессор для нас только повторит лекцию, которую прочитает непосредственно перед этим. Мы должны сидеть в кабинете и ждать, когда студенты покинут лекционную залу. Иначе они увидят нас и тотчас потеряют всяческое соображение.
   Маркус согласно кивнул:
   – Разумеется. Едва ли отыщется джентльмен, способный сосредоточиться на учебе в присутствии столь ослепительно прекрасных юных леди.
   Приблизительно две секунды она верила в его серьезность, а потом искоса взглянула на него, от души рассмеялась и, выговорив только: «Ах, пожалуйста», слегка толкнула его локтем. В Лондоне подобная фамильярность выглядела бы беспримерной вольностью, но здесь, с Маркусом…
   В конце концов, он был ей почти как брат.
   – Как поживает твоя матушка? – спросил он.
   – Спасибо, хорошо, – ответила Гонория, хотя…
   Хотя самочувствие ее матери оставляло желать лучшего. Много лучшего. Скандал, повлекший за собой вынужденный отъезд Дэниела за границу, оказался слишком большим испытанием для леди Уинстед. Она стала чрезвычайно мнительной, полагала, что весь свет ополчился на ее единственного сына, и одновременно пыталась вести себя так, словно этого сына и вовсе никогда не существовало. Ее жизнь как-то… надломилась.
   – Мама хочет поселиться в Бате, – добавила Гонория. – Там живет ее сестра. Надеюсь, им будет хорошо вместе. Ведь она не любит Лондон.
   – Леди Уинстед? – удивился Маркус.
   – Да. Теперь не любит, – пояснила она. – С тех пор как Дэниел… Ну, ты знаешь.
   Маркус плотно сжал губы. Он знал.
   – Ей кажется, что в свете все еще активно обсуждают эту историю.
   – А на самом деле?
   Гонория недоуменно пожала плечами:
   – Понятия не имею. Не думаю. Со мною никто не раззнакомился, все ведут себя вполне любезно. Кроме того, прошло почти три года. Может быть, эта тема уже не кажется обществу такой занимательной? Как ты полагаешь?
   – Я с самого начала не находил ее занимательной, – мрачно произнес он.
   В наступившей тишине Гонория смотрела на его хмурое лицо. Не мудрено, что он сезон за сезоном наводил ужас на светских дебютанток. Все ее подруги и приятельницы взирали на него со страхом.
   Впрочем, справедливости ради надо отметить, что они боялись Маркуса только в его присутствии. Зато потом усаживались за секретеры и часами переводили бумагу и чернила, сплетая его инициалы со своими в затейливые вензеля, для пущей красоты обрамленные сердечками и ангелочками.
   Любая молодая особа мечтала составить счастье Маркуса Холройда в обмен на его руку и сердце.
   Он не отличался безупречной красотой, вовсе нет. По-настоящему хороши были только темные волосы и карие глаза, а в остальном его черты казались Гонории несколько жесткими, если не грубыми. Слишком тяжелый лоб, слишком глубоко посаженные глаза, слишком сильный подбородок.
   Однако было в его облике нечто такое, что невольно приковывало к нему внимание. Он всегда держался с холодной отстраненностью и едва уловимым презрением, словно ему претила всякого рода суета.
   Это сводило с ума светских барышень, по большей части являвших собой воплощение всей и всяческой суеты.
   Они говорили о нем с придыханием, как будто он был каким-нибудь мрачным сказочным героем или злодеем, таинственным и романтическим, который чрезвычайно нуждается в том, чтобы его наставили на путь истинный.
   Для Гонории он был просто Маркусом, но в этом «просто» были свои сложности. Ее ужасно раздражало его покровительственное отношение и манера наблюдать за ней с недовольным видом. При нем она вечно чувствовала себя не взрослым человеком, а назойливым ребенком или нескладной девочкой-подростком.
   Но в то же время с ним рядом ей было по-домашнему уютно, тепло и спокойно. Теперь их пути пересекались не так часто, как раньше – все изменилось после отъезда Дэниела, – но когда такое случалось…
   В любом многолюдном собрании она безошибочно угадывала присутствие Маркуса, даже не видя его.
   Просто входила и знала – он тут.
   И как ни странно, это было приятно.
   – Скоро начнется сезон. Ты собираешься в Лондон? – вежливо полюбопытствовала она.
   – Через некоторое время, – неопределенно ответил он. – Пока дела удерживают меня здесь.
   – Понятно.
   – А ты? – спросил он.
   Она растерянно моргнула.
   – Ты собираешься в Лондон на сезон?
   Она отказывалась верить собственным ушам. Он что, издевается? Мыслимое ли дело, чтобы девица на выданье не собиралась на Лондонский сезон? Можно подумать…
   – Ты смеешься надо мной? – подозрительно поинтересовалась она.
   – Нисколько, – возразил он. С улыбкой.
   – Это не смешно, – возмутилась Гонория. – Можно подумать, у меня есть выбор. Мне обязательно надо ехать на сезон. Отчаянно необходимо.
   – Отчаянно, – с явным недоверием повторил он.
   Скептическое выражение часто появлялось на его лице.
   – Я непременно должна найти себе мужа в этом году.
   Она удрученно покачала головой. Вместо крика души получилось пустое, вздорное заявление. Какая банальность – барышня, мечтающая о свадьбе. В свете таких хоть пруд пруди. Однако Гонория стремилась обзавестись супругом не для того, чтобы демонстрировать подругам обручальное кольцо и упиваться эффектным статусом молодой замужней дамы. Ей хотелось иметь свой дом. Семью – большую, шумную, в которой иногда непосредственное проявление чувств одерживает верх над хорошими манерами.
   Она до смерти устала от гнетущей тишины опустевшего родительского дома, где порой за целый день не слышала ничего, кроме звука собственных шагов.
   Ее могло спасти только замужество. Других вариантов не было.
   – Ну, полно, Гонория, – сказал Маркус, и ей не требовалось смотреть на его лицо, потому что она и так отлично знала, какое на нем выражение – снисходительное, скептическое и немного скучающее. – Полагаю, твоя жизнь не настолько ужасна. Не стоит драматизировать ситуацию.
   Гонория стиснула зубы. Такой тон совершенно выводил ее из себя и отбивал всякое желание что бы то ни было объяснять. Напрасный труд.
   – Тут нечего обсуждать. Забудь, – пробормотала она.
   Маркус умудрился даже вздохнуть с видом явного превосходства.
   – Вряд ли ты найдешь мужа здесь.
   Она плотно сжала губы, сожалея, что затронула эту тему.
   – Студенты Кембриджа слишком молоды, – заметил он.
   – Они того же возраста, что и я, – отозвалась она, угодив прямиком в расставленную ловушку.
   Разумеется, Маркус не опустился до злорадства. Он просто сделал вывод:
   – Вот зачем ты приехала в Кембридж? Чтобы завести знакомство с теми студентами, которые еще не отправились на каникулы в Лондон?
   Глядя прямо перед собой, она упрямо произнесла:
   – Я сказала тебе – мы приехали сюда, чтобы слушать лекции.
   Он кивнул:
   – На греческом.
   – Маркус!
   Он усмехнулся. Точнее, на его лице промелькнуло нечто, отдаленно напоминающее усмешку. Он всегда был таким серьезным, таким непроницаемо-сдержанным, что вместо усмешки у него получалась полуусмешка, а вместо улыбки – полуулыбка, и эти «мимолетные половинки» чаще всего ускользали от внимания окружающих. Слава Богу, Гонория знала его достаточно хорошо. Любой другой на ее месте подумал бы, что Маркус начисто лишен чувства юмора.
   – Это по какому поводу?
   Она вздрогнула и посмотрела на него:
   – Что по какому поводу?
   – Ты закатила глаза.
   – Разве?
   О Господи, Маркус в своем репертуаре. Откровенно говоря, Гонория понятия не имела, что там секунду назад происходило с ее глазами, и отнюдь не жаждала оставаться объектом столь пристального наблюдения.
   Она посмотрела в окно:
   – Как ты думаешь, дождь утих?
   – Нет, – ответил он, не потрудившись повернуть голову хотя бы на дюйм.
   В самом деле, зачем? Вопрос получился глупым, но ведь Гонория задала его исключительно для того, чтобы сменить тему. А дождь… Дождь по-прежнему беспощадно барабанил по крыше кареты.
   – Давай я отвезу тебя к Ройлам, – любезно предложил Маркус.
   – Нет, спасибо. – Гонория чуть вытянула шею и попыталась сквозь стекло окна, ливень и еще одно стекло, витринное, разглядеть, что творится в лавке мисс Пиластер. Разумеется, она ровным счетом ничего не увидела, зато получила прекрасную возможность под благовидным предлогом не смотреть на Маркуса. – Мне лучше присоединиться к подругам.
   – Ты не голодна? – осведомился он. – Я заезжал в кондитерскую Флиндла и прихватил с собой немного пирожных.
   У нее загорелись глаза.
   – Пирожных?
   Это слово она не столько произнесла, сколько выдохнула. Или даже простонала. Но ничуть не смутилась. Как только речь заходила о сладостях, между нею и Маркусом возникало полнейшее взаимопонимание. Они оба были отъявленными сладкоежками и при виде блюда с пирожными и печеньем частенько теряли самообладание, наперегонки уплетая обожаемые лакомства.
   Дэниел, относившийся к десерту весьма прохладно и наблюдавший эту картину со стороны, неизменно говорил, что они ведут себя «наподобие дичайших дикарей», и каждый раз Маркус в ответ оглушительно хохотал, а Гонория никак не могла понять, в чем причина столь бурного веселья.
   Он наклонился и что-то достал из стоявшей у его ног коробки.
   – Ты по-прежнему неравнодушна к шоколаду?
   – Более чем, – просияла Гонория от избытка чувств.
   И возможно, от предвкушения тоже.
   Он рассмеялся:
   – Помнишь тот праздничный торт? Кухарка приготовила его…
   – Тот самый? До которого добралась собака?
   – Я с трудом удержался от слез.
   – По-моему, я не удержалась.
   – Я успел попробовать маленький кусочек.
   – А я нет, – сокрушенно сказала она. – Но запах был изумительный.
   – О да, – мечтательно протянул он, словно продлевая сладостные воспоминания. – И запах, и вкус.
   – Пса звали Лютик. Знаешь, мне всегда казалось, что этот Лютик пробрался в дом не без помощи Дэниела.
   – Конечно, это Дэниел все подстроил, – согласился Маркус. – Достаточно было взглянуть на его физиономию…
   – Надеюсь, ты поколотил его?
   – Я не оставил на нем живого места, – заверил он.
   Она широко улыбнулась, но все же спросила:
   – Ты преувеличиваешь?
   – Немножко, – с улыбкой ответил он.
   И протянул ей дивное шоколадное пирожное, аппетитно выглядывающее из белоснежной хрустящей обертки. А как оно пахло! Гонория глубоко вдохнула, радостно впитывая божественный аромат.
   Потом посмотрела на Маркуса и опять улыбнулась. Потому что на мгновение почувствовала себя девочкой из недавнего прошлого. Той девочкой, которой принадлежал весь мир, яркий, солнечный, обещающий только счастье. До сих пор она даже не сознавала, как ей не хватает этого ощущения безмятежной легкости, возникающей, когда рядом есть кто-то, кто знает тебя целиком и полностью и с кем можно просто от души посмеяться.
   Не странно ли, что таким человеком оказался именно Маркус?
   Хотя если вдуматься, в этом не было ничего странного.
   Она взяла у него пирожное и застыла в нерешительности.
   – Боюсь, у меня нет никаких предметов сервировки, – смущенно произнес он.
   – Может получиться ужасный беспорядок, – отозвалась Гонория.
   На самом деле это была завуалированная просьба, и понимать ее следовало так: «Пожалуйста, скажи, что тебе будет только приятно, если я усею крошками всю твою карету».
   И он сказал:
   – Возьму-ка я тоже пирожное. Чтобы ты не чувствовала себя одиноко.
   Гонория подавила улыбку.
   – Очень великодушно с твоей стороны.
   – Долг джентльмена велит мне поступить именно так.
   – Съесть пирожное?
   – Это одна из наименее обременительных составляющих долга джентльмена, – признал он.
   Гонория хихикнула и наконец попробовала шоколадное лакомство.
   – Ох!
   – Вкусно?
   – Божественно. – Она откусила еще кусочек. – Как на небесах. И даже выше.
   Он хмыкнул, а потом открыл рот, раз… другой… И от шедевра кондитерского искусства ничего не осталось.
   Гонория наблюдала за этим стремительным процессом в некотором изумлении. Конечно, пирожное было не слишком большим, но все-таки. Она предпочитала откусывать понемногу, чтобы растянуть удовольствие.
   – Ты всегда так делала, – заметил Маркус. Она подняла глаза:
   – Как?
   – Специально ела свой десерт медленно, чтобы помучить остальных.
   – Мне нравится есть вкусные вещи без спешки. – Она лукаво взглянула на него и пожала плечами. – А мучаешься ты или нет, меня не касается. Это твои трудности.
   – Бессердечная, – проворчал он.
   – С тобой – всегда.
   Он рассмеялся. Опять. Удивительно. Неужели в частной жизни он оставался прежним Маркусом, таким, каким его привыкли видеть в Уиппл-Хилле? Там он был подлинным членом семьи Смайт-Смит и даже принимал участие в их кошмарных домашних спектаклях. Правда, ему неизменно доставалась роль дерева, и Гонорию это страшно забавляло.
   Ей нравился тот Маркус. Она его просто обожала.
   Но в последние годы он словно исчез, а его место занял молчаливый, сумрачный человек – лорд Чаттерис. И это было очень печально. Может быть, даже не столько для нее, сколько для него самого.
   Старательно игнорируя насмешливые взгляды Маркуса, она неторопливо доела свое пирожное, затем милостиво приняла предложенный носовой платок, вытерла руки и, возвратив платок, поблагодарила:
   – Спасибо.
   Он кивнул.
   – Когда ты собираешься…
   Его прервал громкий стук в окно. Гонория посмотрела на маячившую за окном фигуру и различила знакомые цвета на ливрее.
   – Прошу прощения, сэр, – сказал лакей. – Я ищу леди Гонорию.
   – Она здесь.
   – Это… э… – Гонория замялась. Она понятия не имела, как его зовут, но точно знала, что ему было поручено сопровождать компанию юных леди в походе за покупками. – Он служит у Ройлов. – Смущенно взглянув на Маркуса, она встала и пригнулась, чтобы выйти из кареты. – Мне пора. Подруги заждались.
   – Я заеду навестить тебя завтра.
   – Что?! – Гонория так и застыла в позе согбенной старушенции.
   Маркус саркастически приподнял бровь:
   – Уверен, почтенная дама, у которой ты гостишь, не станет возражать.
   Гонория очень живо представила себе, как именно «не станет возражать» миссис Ройл, когда услышит, что ее дом намерен посетить неженатый граф идеального – чуть меньше тридцати – возраста. Потребуются немалые усилия, чтобы убедить ее не устраивать праздничные торжества с парадом.
   – Я убеждена, что тебе окажут чудесный прием.
   – Хорошо. – Он откашлялся. – Мы слишком долго не виделись.
   Гонория посмотрела на него озадаченно. Наверняка он забывал о ее существовании, как только покидал Лондон, где они время от времени случайно встречались в светских гостиных.
   – Рад, что ты в порядке, – отрывисто произнес он.
   Гонория не могла понять, чем ее так поразило это банальное высказывание. Но в нем было что-то необычное.
   Определенно было.
 
   Убедившись в том, что Гонория в сопровождении лакея Ройлов благополучно добралась до галантерейной лавки и скрылась за дверью, Маркус три раза постучал по стенке экипажа, подавая знак кучеру. Карета тронулась с места.
   Маркус удивился, увидев Гонорию в Кембридже. Не то чтобы он пристально следил за ней, но все-таки ему казалось несколько странным, что она гостит у его ближайших соседей, а он ничего об этом не знает.
   Как и о том, каковы его собственные планы на предстоящий светский сезон. Более того, он даже не приступал к их обдумыванию, и отнюдь не по причине необыкновенной занятости. Нет, он не солгал, когда сказал Гонории, что у него много дел, но к этому следовало бы добавить одну немаловажную деталь – ему попросту не хотелось ехать в столицу. Дела служили скорее поводом, чем причиной, и вовсе не требовали его неотлучного присутствия в Кембриджшире.
   Он терпеть не мог светские сезоны. Ненавидел их. Но раз уж Гонория преисполнилась желанием во что бы то ни стало срочно обзавестись мужем, значит, ему надо поехать в Лондон, проследить за ее действиями и не позволить ей совершить роковую ошибку.
   В конце концов, он дал клятву.
   Дэниел Смайт-Смит был его ближайшим другом. Вернее, единственным. Единственным настоящим другом.
   Множество знакомых – и один настоящий друг.
   Так распорядилась жизнь.
   Но Дэниелу пришлось уехать. Теперь, если его последнее письмо не устарело, он находился где-то в Италии. Надежда на его возвращение оставалась весьма призрачной, покуда в Англии жил и здравствовал обуреваемый жаждой мести маркиз Рамсгейт.
   История, начавшаяся как нелепое недоразумение, обернулась настоящим кошмаром. Маркус убеждал Дэниела не играть в карты с Хью Прентисом. Но нет, Дэниел лишь смеялся. Ему страшно хотелось попробовать свои силы. Прентис всегда выигрывал. Всегда. Он был чертовски способным, этот умник Хью. Математика, физика, история – все давалось ему без труда, даже университетские профессора узнавали от него много нового. Садиться с ним за карточный стол было абсолютно бессмысленно. Он не ловчил, просто раз за разом выигрывал благодаря нечеловеческой памяти и особому устройству мозгов. Мир представлялся ему набором разной сложности схем и формул.
   Во всяком случае, нечто подобное он говорил Маркусу, когда они учились в Итоне. Откровенно говоря, Маркус так до конца и не разобрался в его заумных объяснениях, хотя считался вторым лучшим учеником по математике. Но Хью… Он был вне конкуренции.
   Трезвомыслящий человек никогда не стал бы играть в карты с Хью Прентисом, но в тот вечер Дэниел мыслил отнюдь не трезво. Он прибыл в компанию прямо из постели некой девицы, хорошенько выпил, сел напротив Хью и…
   Выиграл.
   Даже Маркус не мог в это поверить.
   Не то чтобы он заподозрил Дэниела в нечестности. Никто не заподозрил Дэниела в нечестности. Все его любили. Все ему доверяли. И одновременно все знали, что у Хью Прентиса выиграть невозможно.
   А Хью был пьян. И Дэниел был пьян. И все вокруг были пьяны. Поэтому когда Хью опрокинул карточный стол и обвинил Дэниела в мошенничестве, в комнате поднялся жуткий гвалт, и остановить это безумие было некому.
   Маркус и по сей день не знал, что в точности было сказано, но через несколько минут стало ясно – Дэниел Смайт-Смит и Хью Прентис встречаются на рассвете. Дуэль на пистолетах.
   Оставалось надеяться, что к назначенному часу противники протрезвеют и осознают собственный идиотизм.
   Хью стрелял первым, его пуля слегка задела левое плечо Дэниела. Все возмущенно ахнули – выстрел в воздух был бы куда более уместным. А тем временем Дэниел поднял правую руку и выстрелил в ответ.
   Тысяча чертей! Он никогда не отличался особой меткостью, но на сей раз не промахнулся и ранил Хью в бедро. Кровь била фонтаном. Маркуса мутило при одном воспоминании об этом. Хирург крикнул, что пуля, вероятно, пробила артерию, ничем иным нельзя объяснить столь сильное кровотечение. Трое суток Хью находился между жизнью и смертью, и никто особенно не задумывался о его раздробленном суставе.
   Хью выжил и даже понемногу ходил, но только опираясь на трость. А его отец – чрезвычайно влиятельный и чрезвычайно свирепый маркиз Рамсгейт – поклялся отомстить. В результате Дэниелу пришлось бежать в Италию.
   В порту, перед самым отплытием корабля, в последнюю минуту перед разлукой он торопливо попросил:
   – Присмотри за Гонорией, хорошо? Не дай ей выйти замуж за какого-нибудь кретина.
   Разумеется, Маркус согласился. Разве он мог ответить по-другому? Но он никогда не рассказывал Гонории про обещание, данное ее брату. Это только осложнило бы дело. Ему и без того хватало хлопот. Если бы она узнала, что он приставлен к ней в качестве опекуна, то неизбежно пришла бы в ярость и стала бы действовать ему назло.
   Непременно. Он в этом не сомневался.
   Не потому, что Гонория отличалась особенным своенравием. В общем и целом она была вполне разумной девушкой. Однако даже самые разумные существа женского пола отчего-то считают своим долгом перечить всякому, кого заподозрят в попытках ими командовать.
   Он наблюдал за ней издали и без лишнего шума, ненавязчиво отвадил одного-двух претендентов.
   Или трех.
   Ну может быть, четырех.
   Он дал слово Дэниелу.
   А Маркус Холройд был не из тех, кто нарушает свое слово.

Глава 2

   – Когда он приедет?
   – Я не знаю, – ответила Гонория и вежливо улыбнулась, хотя юные леди, собравшиеся в серебристо-зеленой гостиной дома Ройлов, задавали этот вопрос уже в седьмой раз.
   Вчерашняя встреча с Маркусом была всесторонне обсуждена, препарирована и проанализирована, а леди Сара Плейнсуорт, кузина и одна из ближайших подруг Гонории, даже попыталась увековечить событие в поэтической форме.
   – Его явление настало, – нараспев продекламировала Сара. – Когда вода с небес стекала.
   Гонория чуть не поперхнулась чаем.
   – А героиня утопала…
   Сесили Ройл, прикрывая чашкой лукавую улыбку, поинтересовалась:
   – Может быть, пока не поздно, перейдешь на белый стих?
   – …бедняжка мучилась, страдала…
   – Я действительно мерзла, – вставила Гонория.
   Айрис Смайт-Смит, еще одна кузина Гонории, со свойственным ей холодным спокойствием заявила:
   – Сейчас я мучаюсь и страдаю. Особенно мои уши.
   Гонория строгим взглядом призвала Айрис быть повежливее, но та лишь пожала плечами.
   – …В бессилии изнемогала…
   – Неправда! – запротестовала Гонория.
   – Не надо спорить с гением, – сладко произнесла Айрис.
   – …Спасения страстно алкала…
   – Чем дальше, тем хуже, – вздохнула Гонория.
   – А мне это начинает нравиться, – заметила Сесили.
   – …Мысленно тихо стонала… Гонория фыркнула:
   – Право, довольно!
   – По-моему, она прямо-таки творит чудеса, – сообщила Айрис, – учитывая сложность выбранной стихотворной формы.
   Она посмотрела на внезапно замолчавшую Сару и выжидательно склонила голову набок. Гонория и Сесили сделали то же самое.
   Рот Сары был открыт, левая рука – торжественно вытянута вперед, но с рифмами явно вышла заминка.
   – Скакала? – предложила Сесили. – Толкала?
   – Рассудок теряла? – решила помочь Айрис.
   – Я его неизбежно потеряю, – язвительно откликнулась Гонория, – если послушаю вас еще немного.
   Сара рассмеялась и уселась на диван.
   – Граф Чаттерис, – вымолвила она со вздохом. – Никогда тебя не прощу! Почему ты не представила меня ему в прошлом году?
   – Я тебя представила! – возразила Гонория.
   – Ну значит, тебе следовало сделать это дважды, – не растерялась Сара. – Для верности. Кажется, за весь сезон он сказал мне пару слов, не больше.
   – Мне тоже, – ответила Гонория.
   Сара наклонила голову и недоверчиво приподняла брови.
   – Он не особенно общителен, – пояснила Гонория.
   – Зато очень красив, – подала голос Сесили.
   – Ты так думаешь? – откликнулась Сара. – Я нахожу его слишком мрачным и задумчивым.
   – Мрачная задумчивость делает мужчину красивым, – твердо произнесла Сесили, не дожидаясь, пока Гонория выскажет свое мнение.
   – Боже, я очутилась в скверном романе, – объявила Айрис, ни к кому конкретно не обращаясь.
   – Однако ты так и не ответила. – Сара посмотрела на Гонорию. – Когда он приедет?
   – Я не знаю, – в восьмой раз повторила Гонория. – Он не сказал.