Страница:
Первые две недели после начала войны китайцы укреплялись на оккупированных территориях, стягивали войска для дальнейших захватов. И все время напоминали о своих “Дрэгонфлаях”, почти неприкрыто угрожая. Они распространяли лживые заверения в том, что получили все земли, которые хотели, перемежая их бахвальством, будто с легкостью переживут ядерную и бактериологическую войны, так как их население много больше, чем наше.
Альянс тянул время, сдерживая ярость.
Затем японская армия внезапно высадилась на Формозе, явившись буквально из моря. Пока все пушки были нацелены на Китай, они вошли через заднюю дверь и захватили дом. Силы Альянса, размещенные на этой стратегической авиабазе, оказались уничтожены. Но китайцы и японцы отрицали свое участие в убийствах.
На следующий день, хотя борцы за мир и митинговали возле резиденции правительства, электронные щиты были развернуты над всеми стратегически важными регионами Западного Альянса.
Через несколько часов сотни тысяч жизней были оборваны смертоносным пламенем. Враг успел нанести ответный удар, но щиты сделали свое дело, и города Альянса остались невредимы. Снова и снова Народная Армия Китая запускала ракеты, нацеленные на Россию, Западную Европу и Северную Америку, однако ни одна из них не причинила вреда.
В отчаянии китайцы обрушили на города Альянса чумные дожди, но и они не достигли цели. В сельских районах были отдельные жертвы, но иммунизационные команды поработали на славу. Материальный ущерб оказался равен нулю.
Тогда в последнем приступе бессильной ярости китайцы сбросили ядерную бомбу на небольшие незащищенные города, но на большее сил у них уже не хватило.
Японцы сдались, чтобы сохранить хотя бы те клочки земли, которые уцелели на их островах после удара Альянса.
В конце концов был найден китайский командный центр, его разрушили, и война завершилась. По крайней мере все так думали...
— Думали? — недоуменно уточнил я.
— Наши военные лидеры — амбициозные люди, — пояснил Харри. Его тон не предвещал ничего хорошего.
— И что же?
— Мы сделали ошибку, когда приняли новый закон об армии, — сказал он.
— Это как?
— Попытайся представить себе этих людей, Сим. Хорошо оплачиваемые профессионалы были не у дел двадцать четыре года. А им очень нравится играть роль старшего брата-защитника, они обожают затевать сражения и планировать военные действия. Мы отдали себя в руки тем, кому нравится война, и снабдили их машинами для нее. И вот со всем этим оборудованием и умением убивать они сидят четырнадцать лет без дела, потому что идет “холодная война” и пушки молчат. Да перед этим еще два десятилетия мира, когда вообще не было конфликтов. Они не имели случая показать себя, а поскольку относятся к тому сорту людей, которым постоянно нужно доказывать, в том числе и самим себе, что они на многое способны, от этого балансирования на грани войны просто-таки на стену лезли.
Внезапно я почувствовал себя больным, сам не понимая почему. Ночь словно стала темнее и холоднее, и мне вдруг страшно захотелось увидеть Мелинду, захотелось ее прикосновений и поцелуев, тепла и близости. И желание это было столь жгучим, что у меня даже закружилась голова.
— Ну и что? — через силу выдавил я.
— Они не захотели останавливаться. Еще бы, ведь им очень нравилось воплощать в жизнь свои идеи. И такой близкой к осуществлению казалась извечная мечта о завоевании всего мира. Они могли присоединить к Альянсу любую страну. Планы, большие и малые, заговоры, контрзаговоры и контр-контрзаговоры — все это сложилось в великолепную мозаику, и они не устояли. Просто не могли устоять. Китай был оккупирован, но потом стволы орудий повернулись в сторону Южной Америки.
— Но ведь она нейтральна!
— По большей части, — согласился он. — Но генералов Альянса смущает автономия Южной Америки, особенно с тех пор, как Бразилия вышла в космос и стала возить минералы с Титана. Континент пал меньше чем за неделю, если говорить точно — вчера. Они или были не готовы к войне, или переориентировали армию на космические исследования. И в результате пришли под знамена Альянса — волей или неволей, но пришли.
— Все страны уже вошли в Альянс?
— Не совсем. В России военные взяли верх над правительством уже много лет назад. Франция и Италия опираются на средний класс. Испания — военизированная страна; с ней все понятно.
— И что же?
— Мы сделали ошибку, когда приняли новый закон об армии, — сказал он.
— Это как?
— Попытайся представить себе этих людей, Сим. Хорошо оплачиваемые профессионалы были не у дел двадцать четыре года. А им очень нравится играть роль старшего брата-защитника, они обожают затевать сражения и планировать военные действия. Мы отдали себя в руки тем, кому нравится война, и снабдили их машинами для нее. И вот со всем этим оборудованием и умением убивать они сидят четырнадцать лет без дела, потому что идет “холодная война” и пушки молчат. Да перед этим еще два десятилетия мира, когда вообще не было конфликтов. Они не имели случая показать себя, а поскольку относятся к тому сорту людей, которым постоянно нужно доказывать, в том числе и самим себе, что они на многое способны, от этого балансирования на грани войны просто-таки на стену лезли.
Внезапно я почувствовал себя больным, сам не понимая почему. Ночь словно стала темнее и холоднее, и мне вдруг страшно захотелось увидеть Мелинду, захотелось ее прикосновений и поцелуев, тепла и близости. И желание это было столь жгучим, что у меня даже закружилась голова.
— Ну и что? — через силу выдавил я.
— Они не захотели останавливаться. Еще бы, ведь им очень нравилось воплощать в жизнь свои идеи. И такой близкой к осуществлению казалась извечная мечта о завоевании всего мира. Они могли присоединить к Альянсу любую страну. Планы, большие и малые, заговоры, контрзаговоры и контр-контрзаговоры — все это сложилось в великолепную мозаику, и они не устояли. Просто не могли устоять. Китай был оккупирован, но потом стволы орудий повернулись в сторону Южной Америки.
— Но ведь она нейтральна!
— По большей части, — согласился он. — Но генералов Альянса смущает автономия Южной Америки, особенно с тех пор, как Бразилия вышла в космос и стала возить минералы с Титана. Континент пал меньше чем за неделю, если говорить точно — вчера. Они или были не готовы к войне, или переориентировали армию на космические исследования. И в результате пришли под знамена Альянса — волей или неволей, но пришли.
— Все страны уже вошли в Альянс?
— Не совсем. В России военные взяли верх над правительством уже много лет назад. Франция и Италия опираются на средний класс. Испания — военизированная страна; с ней все понятно.
— Но Британия и Штаты примут это в штыки!
— Британия отказалась, заявив, что не отдаст своих граждан на растерзание Альянсу, но по-прежнему поддерживает торговые и дипломатические отношения со всеми своими союзниками. Она слишком мала, чтобы противостоять общему напору, и может только надеяться сохранить свою военную целостность — больше ничего. Канада поступила так же, хотя Квебек объявил о независимости, получил ее и присоединился к Альянсу. Что же до нас, то мы в первых рядах с тех пор, как русские генералы выдвинули это предложение. Борцы за мир были правы во всем — наемная армия может превратиться в опасную силу и свергнуть законно избранное правительство, когда придет время. Нами теперь правит коалиция армейской и полицейской верхушки, возглавляемая Советом из восемнадцати генералов и адмиралов. Война тем временем продолжается.
— Кто на очереди?
— Австралия. Она в последнее время стала самодостаточной, что никогда не нравилось военным советникам Альянса. Сегодня вечером уничтожен Сидней, а вскоре после этого правительству Австралии предъявлен ультиматум.
После этого мы некоторое время молчали.
Снег все шел и шел.
— Значит, диктатура? — спросил я.
— Они это так не называют.
— Нацизм?
— Не стоит пользоваться терминами прошлых эпох. Можно биться об заклад, что, едва только кончится эта война, Альянс развалится из-за какого-нибудь пустяка. Скажем, русские выступят против нас — грядет настоящий Армагеддон. Они отведали крови, и с обеих сторон уже воскресла старая ненависть.
— И ничего нельзя сделать?
Харри не ответил. Впрочем, на этот вопрос не было ответа. В салоне машины повисло тягостное молчание, что, разумеется, отнюдь не поднимало мне настроения.
Мы жили в век стремительного развития истории. За неделю могло случиться больше, чем за год в прошлые столетия. Все двигалось безостановочно, менялось, и мы оказались захвачены этим движением, унесены в бурное море, чтобы сгинуть в водовороте или быть выброшенными на неведомый берег.
Я чувствовал, что мне суждено стать одним из утонувших. Военная машина знала мне цену. И даже после окончания войны я могу служить хунте, помогать угнетать тех, кто не понимает прелести военизированной нации. Я не знал, смогу ли этим заниматься — или стану одним из мятежников. Всю свою жизнь я дрейфовал от одного эмоционального срыва к другому, снова и снова захлебываясь в бурных волнах. А потом встретил Мелинду, и мой психиатр вылечил меня. Я впервые открылся миру, вкусил свободы и обрадовался ей. Мое сумасшествие в разуме Ребенка и долгий прорыв наружу нарушили наслаждение новообретенным покоем. А теперь, когда я вернулся и наше с Мелиндой счастливое будущее было в моих руках, весь мир попал в руки безумцев, которые грозили разорвать его на кусочки.
Нет, я не мог утонуть. Я должен был подняться на гребень волны, спастись, чтобы спасти Мелинду. Черт бы их всех побрал вместе с их бомбами и войной!
Пока мы ехали, я чувствовал, как нарастает во мне ярость; как она захлестывает мой разум, все мое существо. И понял, что недостаточно будет очутиться на гребне волны. Нас двоих, может, и вынесет на берег после Апокалипсиса. Но наш мир будет разрушен, и у нас не будет свободы — не будет ничего. Жизнь станет постоянной борьбой за выживание в обществе, отброшенном к варварству. Нет, надо забыть о желании оказаться на гребне — я должен найти способ управлять течениями проклятого океана нашего будущего!
— Ты знаешь, мне приятно твое общество, — сказал я Харри, — но не мог бы ты отвезти меня не к себе, а к Мелинде?
Он помедлил, прежде чем ответить, но все же сказал:
— Ее нет дома, Сим. Она арестована. Мелинда Таусер — политзаключенная.
Мне понадобилось несколько бесконечных секунд, чтобы осознать услышанное. Меня охватил почти божественный гнев, и я стал искать, против кого обратить его. Я не боялся за безопасность Мелинды, ибо был уверен в своем могуществе. И по-прежнему не чувствовал, что снова прибегаю к ложной философии, столько раз доводившей меня до беды...
Альянс тянул время, сдерживая ярость.
Затем японская армия внезапно высадилась на Формозе, явившись буквально из моря. Пока все пушки были нацелены на Китай, они вошли через заднюю дверь и захватили дом. Силы Альянса, размещенные на этой стратегической авиабазе, оказались уничтожены. Но китайцы и японцы отрицали свое участие в убийствах.
На следующий день, хотя борцы за мир и митинговали возле резиденции правительства, электронные щиты были развернуты над всеми стратегически важными регионами Западного Альянса.
Через несколько часов сотни тысяч жизней были оборваны смертоносным пламенем. Враг успел нанести ответный удар, но щиты сделали свое дело, и города Альянса остались невредимы. Снова и снова Народная Армия Китая запускала ракеты, нацеленные на Россию, Западную Европу и Северную Америку, однако ни одна из них не причинила вреда.
В отчаянии китайцы обрушили на города Альянса чумные дожди, но и они не достигли цели. В сельских районах были отдельные жертвы, но иммунизационные команды поработали на славу. Материальный ущерб оказался равен нулю.
Тогда в последнем приступе бессильной ярости китайцы сбросили ядерную бомбу на небольшие незащищенные города, но на большее сил у них уже не хватило.
Японцы сдались, чтобы сохранить хотя бы те клочки земли, которые уцелели на их островах после удара Альянса.
В конце концов был найден китайский командный центр, его разрушили, и война завершилась. По крайней мере все так думали...
— Думали? — недоуменно уточнил я.
— Наши военные лидеры — амбициозные люди, — пояснил Харри. Его тон не предвещал ничего хорошего.
— И что же?
— Мы сделали ошибку, когда приняли новый закон об армии, — сказал он.
— Это как?
— Попытайся представить себе этих людей, Сим. Хорошо оплачиваемые профессионалы были не у дел двадцать четыре года. А им очень нравится играть роль старшего брата-защитника, они обожают затевать сражения и планировать военные действия. Мы отдали себя в руки тем, кому нравится война, и снабдили их машинами для нее. И вот со всем этим оборудованием и умением убивать они сидят четырнадцать лет без дела, потому что идет “холодная война” и пушки молчат. Да перед этим еще два десятилетия мира, когда вообще не было конфликтов. Они не имели случая показать себя, а поскольку относятся к тому сорту людей, которым постоянно нужно доказывать, в том числе и самим себе, что они на многое способны, от этого балансирования на грани войны просто-таки на стену лезли.
Внезапно я почувствовал себя больным, сам не понимая почему. Ночь словно стала темнее и холоднее, и мне вдруг страшно захотелось увидеть Мелинду, захотелось ее прикосновений и поцелуев, тепла и близости. И желание это было столь жгучим, что у меня даже закружилась голова.
— Ну и что? — через силу выдавил я.
— Они не захотели останавливаться. Еще бы, ведь им очень нравилось воплощать в жизнь свои идеи. И такой близкой к осуществлению казалась извечная мечта о завоевании всего мира. Они могли присоединить к Альянсу любую страну. Планы, большие и малые, заговоры, контрзаговоры и контр-контрзаговоры — все это сложилось в великолепную мозаику, и они не устояли. Просто не могли устоять. Китай был оккупирован, но потом стволы орудий повернулись в сторону Южной Америки.
— Но ведь она нейтральна!
— По большей части, — согласился он. — Но генералов Альянса смущает автономия Южной Америки, особенно с тех пор, как Бразилия вышла в космос и стала возить минералы с Титана. Континент пал меньше чем за неделю, если говорить точно — вчера. Они или были не готовы к войне, или переориентировали армию на космические исследования. И в результате пришли под знамена Альянса — волей или неволей, но пришли.
— Все страны уже вошли в Альянс?
— Не совсем. В России военные взяли верх над правительством уже много лет назад. Франция и Италия опираются на средний класс. Испания — военизированная страна; с ней все понятно.
— И что же?
— Мы сделали ошибку, когда приняли новый закон об армии, — сказал он.
— Это как?
— Попытайся представить себе этих людей, Сим. Хорошо оплачиваемые профессионалы были не у дел двадцать четыре года. А им очень нравится играть роль старшего брата-защитника, они обожают затевать сражения и планировать военные действия. Мы отдали себя в руки тем, кому нравится война, и снабдили их машинами для нее. И вот со всем этим оборудованием и умением убивать они сидят четырнадцать лет без дела, потому что идет “холодная война” и пушки молчат. Да перед этим еще два десятилетия мира, когда вообще не было конфликтов. Они не имели случая показать себя, а поскольку относятся к тому сорту людей, которым постоянно нужно доказывать, в том числе и самим себе, что они на многое способны, от этого балансирования на грани войны просто-таки на стену лезли.
Внезапно я почувствовал себя больным, сам не понимая почему. Ночь словно стала темнее и холоднее, и мне вдруг страшно захотелось увидеть Мелинду, захотелось ее прикосновений и поцелуев, тепла и близости. И желание это было столь жгучим, что у меня даже закружилась голова.
— Ну и что? — через силу выдавил я.
— Они не захотели останавливаться. Еще бы, ведь им очень нравилось воплощать в жизнь свои идеи. И такой близкой к осуществлению казалась извечная мечта о завоевании всего мира. Они могли присоединить к Альянсу любую страну. Планы, большие и малые, заговоры, контрзаговоры и контр-контрзаговоры — все это сложилось в великолепную мозаику, и они не устояли. Просто не могли устоять. Китай был оккупирован, но потом стволы орудий повернулись в сторону Южной Америки.
— Но ведь она нейтральна!
— По большей части, — согласился он. — Но генералов Альянса смущает автономия Южной Америки, особенно с тех пор, как Бразилия вышла в космос и стала возить минералы с Титана. Континент пал меньше чем за неделю, если говорить точно — вчера. Они или были не готовы к войне, или переориентировали армию на космические исследования. И в результате пришли под знамена Альянса — волей или неволей, но пришли.
— Все страны уже вошли в Альянс?
— Не совсем. В России военные взяли верх над правительством уже много лет назад. Франция и Италия опираются на средний класс. Испания — военизированная страна; с ней все понятно.
— Но Британия и Штаты примут это в штыки!
— Британия отказалась, заявив, что не отдаст своих граждан на растерзание Альянсу, но по-прежнему поддерживает торговые и дипломатические отношения со всеми своими союзниками. Она слишком мала, чтобы противостоять общему напору, и может только надеяться сохранить свою военную целостность — больше ничего. Канада поступила так же, хотя Квебек объявил о независимости, получил ее и присоединился к Альянсу. Что же до нас, то мы в первых рядах с тех пор, как русские генералы выдвинули это предложение. Борцы за мир были правы во всем — наемная армия может превратиться в опасную силу и свергнуть законно избранное правительство, когда придет время. Нами теперь правит коалиция армейской и полицейской верхушки, возглавляемая Советом из восемнадцати генералов и адмиралов. Война тем временем продолжается.
— Кто на очереди?
— Австралия. Она в последнее время стала самодостаточной, что никогда не нравилось военным советникам Альянса. Сегодня вечером уничтожен Сидней, а вскоре после этого правительству Австралии предъявлен ультиматум.
После этого мы некоторое время молчали.
Снег все шел и шел.
— Значит, диктатура? — спросил я.
— Они это так не называют.
— Нацизм?
— Не стоит пользоваться терминами прошлых эпох. Можно биться об заклад, что, едва только кончится эта война, Альянс развалится из-за какого-нибудь пустяка. Скажем, русские выступят против нас — грядет настоящий Армагеддон. Они отведали крови, и с обеих сторон уже воскресла старая ненависть.
— И ничего нельзя сделать?
Харри не ответил. Впрочем, на этот вопрос не было ответа. В салоне машины повисло тягостное молчание, что, разумеется, отнюдь не поднимало мне настроения.
Мы жили в век стремительного развития истории. За неделю могло случиться больше, чем за год в прошлые столетия. Все двигалось безостановочно, менялось, и мы оказались захвачены этим движением, унесены в бурное море, чтобы сгинуть в водовороте или быть выброшенными на неведомый берег.
Я чувствовал, что мне суждено стать одним из утонувших. Военная машина знала мне цену. И даже после окончания войны я могу служить хунте, помогать угнетать тех, кто не понимает прелести военизированной нации. Я не знал, смогу ли этим заниматься — или стану одним из мятежников. Всю свою жизнь я дрейфовал от одного эмоционального срыва к другому, снова и снова захлебываясь в бурных волнах. А потом встретил Мелинду, и мой психиатр вылечил меня. Я впервые открылся миру, вкусил свободы и обрадовался ей. Мое сумасшествие в разуме Ребенка и долгий прорыв наружу нарушили наслаждение новообретенным покоем. А теперь, когда я вернулся и наше с Мелиндой счастливое будущее было в моих руках, весь мир попал в руки безумцев, которые грозили разорвать его на кусочки.
Нет, я не мог утонуть. Я должен был подняться на гребень волны, спастись, чтобы спасти Мелинду. Черт бы их всех побрал вместе с их бомбами и войной!
Пока мы ехали, я чувствовал, как нарастает во мне ярость; как она захлестывает мой разум, все мое существо. И понял, что недостаточно будет очутиться на гребне волны. Нас двоих, может, и вынесет на берег после Апокалипсиса. Но наш мир будет разрушен, и у нас не будет свободы — не будет ничего. Жизнь станет постоянной борьбой за выживание в обществе, отброшенном к варварству. Нет, надо забыть о желании оказаться на гребне — я должен найти способ управлять течениями проклятого океана нашего будущего!
— Ты знаешь, мне приятно твое общество, — сказал я Харри, — но не мог бы ты отвезти меня не к себе, а к Мелинде?
Он помедлил, прежде чем ответить, но все же сказал:
— Ее нет дома, Сим. Она арестована. Мелинда Таусер — политзаключенная.
Мне понадобилось несколько бесконечных секунд, чтобы осознать услышанное. Меня охватил почти божественный гнев, и я стал искать, против кого обратить его. Я не боялся за безопасность Мелинды, ибо был уверен в своем могуществе. И по-прежнему не чувствовал, что снова прибегаю к ложной философии, столько раз доводившей меня до беды...
Глава 3
Я стоял у окна в кабинете Харри со стаканом бренди в руке, но так и не отпил из него. За окном виднелись черные скелеты деревьев, засыпанные снегом газоны и заиндевелый кустарник живой изгороди. Этот безжизненный зимний пейзаж как нельзя лучше соответствовал моим мыслям, а я размышлял сейчас о том, что рассказал мне Харри по дороге к дому. Мелинда была замешана в истории с памфлетами какой-то революционной группы и находилась под следствием. Она написала мою биографию, и после журнальной публикации первой части — детство в ИС-комплексе — ее арестовали для допроса в связи с убийством полицейского и нападением на “ревунок”, произошедшим за две недели до того. Проведен допрос или нет — никто не знал: она все еще находилась под арестом.
Журнальная статья была не просто моей биографией: она содержала несколько антивоенных замечаний и выпадов против И С, насчет публикации которых мы до моего заключения в разуме Ребенка так и не приняли окончательного решения.
— Когда суд? — спросил я. По настоянию Харри мы отложили обсуждение этой проблемы до тех пор, пока не окажемся в его теплой и уютной “берлоге”.
— Дело будет рассматриваться в Военном суде. В сентябре.
— Семь с половиной месяцев! — Я отвернулся от окна, в гневе расплескав бренди.
— Если на дело навешивают ярлык “государственная измена”, законы это допускают.
— А залог?
— Никакого залога.
— Как никакого?
— Вот так.
— Но по закону...
Харри жестом остановил меня. Выглядел он ужасно, словно ему было тяжелее говорить это, чем мне — слушать.
— Помни, у нас больше не республика. Военизированное государство, в котором члены хунты решают, каким должен быть закон. Ради общественного спокойствия, как они говорят, залог отменен, и понятие превентивного задержания расширилось бесконечно.
— Так борись с ними! — воскликнул я. — Ты же боролся за меня, когда...
— Теперь все не так. Ты не понимаешь нынешнего положения вещей. Для того чтобы освободить тебя, я обратил против них закон. Но теперь сами они и есть закон и могут устанавливать какие им вздумается правила. Бороться с ними сейчас — все равно что танцевать на зыбучем песке.
Я сел в кресло, чувствуя, что снова испуган — совсем немного испуган; страх этот таился внутри меня и не проявлялся внешне. Просто мир вокруг Ц стал казаться похожим на вселенную в сознании Ребенка, где все выглядело прочным и ощутимым, но ничему нельзя было верить, где твердое вещество могло испариться, а жидкость — обратиться в твердую почву под ногами.
— Она не единственная, — сказал Харри. Как будто страдания многих делали для меня судьбу Мелинды менее важной!.. Нет, именно это и делало ее важнее всего.
— Я позвоню, — сказал я и потянулся за телефоном.
— Кому?
— Морсфагену.
— Возможно, ты совершаешь ошибку.
— Если этот сукин сын хочет, чтобы я на него работал, пусть вытащит ее из Гробницы!
Я нашел его номер, набрал и стал ждать, пока солдат позовет к телефону младшего офицера, пока тот пойдет за майором (майор оказался заикой) и пока, наконец, майор позовет Морефагена.
— В чем дело? — спросил он. Холодно. Властно. Голосом хорошо выдрессированного налогового инспектора.
— В Гробнице содержится одна девушка, задержанная Бог знает почему за антиправительственную агитацию. Она...
— Мелинда Таусер, — оборвал меня он, явно наслаждаясь моментом. Так, будто собирался испытать на мне орудия средневековых пыток.
— Вижу, что вам известно абсолютно все. Ну так вот. Я хочу, чтобы ее освободили, сняв все обвинения.
— Это не в моей власти, — сказал генерал.
— Напрасно.
— Но это так.
— Напрасно, потому что в таком случае вы потеряете эспера.
— Служащие, призванные на время войны, а эсперы относятся именно к этой категории, никогда не теряются, — парировал он.
Собран, холоден, спокоен. Это приводило меня в ярость. Хотелось вышибить ему зубы. Он еще, наверное, и улыбался — той самой улыбкой.
— Служащие не могут быть призваны в принудительном порядке, пока...
— Вы что, угрожаете мне, что откажетесь от службы правительству во время национального кризиса? — В каждом его слове сквозила эта ненавистная улыбка. Пытка началась, орудия были пущены в ход.
— Послушайте, — сказал я, меняя тактику, — оставим пока обвинения. Положим, вы просто пойдете мне навстречу и отпустите ее под залог. Просто под залог, но она останется под судом.
— Это не в моей власти, — повторил он, однако по голосу чувствовалось, что в его власти абсолютно все.
— Черта с два!
— Я не вхожу в Совет, вы же знаете.
— Послушайте, Морсфаген, пусть она уничтожит эту чертову книгу. Ведь дело в книге, не так ли? Первая часть, да?
— С книгой или без, но проблема остается. Опасность не в напечатанных страницах, а в головах людей, которые переносят слова на бумагу. Впрочем, тут не о чем спорить. Ничем не могу вам помочь. Кроме того, я видел ее фотографии и уверен, что вы можете подождать семь месяцев ради такой женщины.
У Морсфагена был голос телефонного хулигана, при этом он умудрялся сохранять властность. Казалось, что генерал сдерживает торжествующий смех, но даст ему волю, едва только повесит трубку.
— Теперь я, по крайней мере, знаю, почему вы стали военным, — сказал я обманчиво ровным голосом.
— Да? И почему же? — Он не раздумывая шагнул прямо в ловушку.
— Когда мужское достоинство незначительно, пушка, должно быть, служит некоторым утешением, — отчеканил я и бросил трубку.
— Определенно, ты совершил ошибку, — сказал мой наставник.
Я снял с вешалки куртку и принялся натягивать ее.
— Может быть.
— Никаких “может быть”. Куда ты собрался?
— Домой, упаковать вещички и смотаться. Позже я сообщу тебе, где меня искать. Нет, погоди.
У меня есть ключ от квартиры Мелинды. Если она еще не занята, я остановлюсь там. Они сейчас же начнут проверку всех отелей, так что там может оказаться безопасней. Возможно, я не так ценен, как думаю, или им на самом деле не нужен эспер. Но я думаю, что они еще приползут ко мне через некоторое время; это единственный способ помочь ей.
— Ты любишь ее?
Я лишь кивнул, не в силах это выговорить. Не знаю, были ли виной тому остатки моих божественных иллюзий. Или я просто боялся, что ее чувства ко мне не так сильны, как мои, и она забыла меня за этот месяц.
— Тогда поторопись, — сказал Харри. — У тебя не так много времени.
Я вышел из дома в стиле “тюдор”, прятавшегося среди заснеженных деревьев, взял один из двух принадлежащих Харри ховеркаров и поехал домой. Я вдавливал педаль акселератора в пол. Машину швыряло от одного края дороги к другому, она вздымала облака снега, но я никого не сшиб.
Возможно, единственной причиной ареста Мелинды были ее собственные действия? Но я прогнал эту мысль. Отличный же они выбрали крючок, чтобы меня зацепить, если когда-нибудь вернусь из несуществующего царства Ребенка. Должно быть, сочли Мелинду надежной страховкой от моей горячности и глупости.
Я припарковал ховеркар в моем внутреннем дворике и вошел в дом через двойные стеклянные двери, быстро собрал два чемодана, выгреб кучу наличности из сейфа в библиотеке и распихал пять пачек по пяти разным карманам. Все это были кредиты Западного Альянса, так что падения и возвышения правительств мало сказывались на их покупательной способности. Прихватил два пистолета из моей охотничьей коллекции внизу, по коробке патронов к ним, и все это отнес в машину.
Когда я покинул двор и по дороге огибал утес, с которого открывался великолепный вид на мою часть Атлантического океана, явилась полиция. В восьмистах футах внизу, у самого начала подъема, тащился “ревунок” во всей своей бронированной красе.
Журнальная статья была не просто моей биографией: она содержала несколько антивоенных замечаний и выпадов против И С, насчет публикации которых мы до моего заключения в разуме Ребенка так и не приняли окончательного решения.
— Когда суд? — спросил я. По настоянию Харри мы отложили обсуждение этой проблемы до тех пор, пока не окажемся в его теплой и уютной “берлоге”.
— Дело будет рассматриваться в Военном суде. В сентябре.
— Семь с половиной месяцев! — Я отвернулся от окна, в гневе расплескав бренди.
— Если на дело навешивают ярлык “государственная измена”, законы это допускают.
— А залог?
— Никакого залога.
— Как никакого?
— Вот так.
— Но по закону...
Харри жестом остановил меня. Выглядел он ужасно, словно ему было тяжелее говорить это, чем мне — слушать.
— Помни, у нас больше не республика. Военизированное государство, в котором члены хунты решают, каким должен быть закон. Ради общественного спокойствия, как они говорят, залог отменен, и понятие превентивного задержания расширилось бесконечно.
— Так борись с ними! — воскликнул я. — Ты же боролся за меня, когда...
— Теперь все не так. Ты не понимаешь нынешнего положения вещей. Для того чтобы освободить тебя, я обратил против них закон. Но теперь сами они и есть закон и могут устанавливать какие им вздумается правила. Бороться с ними сейчас — все равно что танцевать на зыбучем песке.
Я сел в кресло, чувствуя, что снова испуган — совсем немного испуган; страх этот таился внутри меня и не проявлялся внешне. Просто мир вокруг Ц стал казаться похожим на вселенную в сознании Ребенка, где все выглядело прочным и ощутимым, но ничему нельзя было верить, где твердое вещество могло испариться, а жидкость — обратиться в твердую почву под ногами.
— Она не единственная, — сказал Харри. Как будто страдания многих делали для меня судьбу Мелинды менее важной!.. Нет, именно это и делало ее важнее всего.
— Я позвоню, — сказал я и потянулся за телефоном.
— Кому?
— Морсфагену.
— Возможно, ты совершаешь ошибку.
— Если этот сукин сын хочет, чтобы я на него работал, пусть вытащит ее из Гробницы!
Я нашел его номер, набрал и стал ждать, пока солдат позовет к телефону младшего офицера, пока тот пойдет за майором (майор оказался заикой) и пока, наконец, майор позовет Морефагена.
— В чем дело? — спросил он. Холодно. Властно. Голосом хорошо выдрессированного налогового инспектора.
— В Гробнице содержится одна девушка, задержанная Бог знает почему за антиправительственную агитацию. Она...
— Мелинда Таусер, — оборвал меня он, явно наслаждаясь моментом. Так, будто собирался испытать на мне орудия средневековых пыток.
— Вижу, что вам известно абсолютно все. Ну так вот. Я хочу, чтобы ее освободили, сняв все обвинения.
— Это не в моей власти, — сказал генерал.
— Напрасно.
— Но это так.
— Напрасно, потому что в таком случае вы потеряете эспера.
— Служащие, призванные на время войны, а эсперы относятся именно к этой категории, никогда не теряются, — парировал он.
Собран, холоден, спокоен. Это приводило меня в ярость. Хотелось вышибить ему зубы. Он еще, наверное, и улыбался — той самой улыбкой.
— Служащие не могут быть призваны в принудительном порядке, пока...
— Вы что, угрожаете мне, что откажетесь от службы правительству во время национального кризиса? — В каждом его слове сквозила эта ненавистная улыбка. Пытка началась, орудия были пущены в ход.
— Послушайте, — сказал я, меняя тактику, — оставим пока обвинения. Положим, вы просто пойдете мне навстречу и отпустите ее под залог. Просто под залог, но она останется под судом.
— Это не в моей власти, — повторил он, однако по голосу чувствовалось, что в его власти абсолютно все.
— Черта с два!
— Я не вхожу в Совет, вы же знаете.
— Послушайте, Морсфаген, пусть она уничтожит эту чертову книгу. Ведь дело в книге, не так ли? Первая часть, да?
— С книгой или без, но проблема остается. Опасность не в напечатанных страницах, а в головах людей, которые переносят слова на бумагу. Впрочем, тут не о чем спорить. Ничем не могу вам помочь. Кроме того, я видел ее фотографии и уверен, что вы можете подождать семь месяцев ради такой женщины.
У Морсфагена был голос телефонного хулигана, при этом он умудрялся сохранять властность. Казалось, что генерал сдерживает торжествующий смех, но даст ему волю, едва только повесит трубку.
— Теперь я, по крайней мере, знаю, почему вы стали военным, — сказал я обманчиво ровным голосом.
— Да? И почему же? — Он не раздумывая шагнул прямо в ловушку.
— Когда мужское достоинство незначительно, пушка, должно быть, служит некоторым утешением, — отчеканил я и бросил трубку.
— Определенно, ты совершил ошибку, — сказал мой наставник.
Я снял с вешалки куртку и принялся натягивать ее.
— Может быть.
— Никаких “может быть”. Куда ты собрался?
— Домой, упаковать вещички и смотаться. Позже я сообщу тебе, где меня искать. Нет, погоди.
У меня есть ключ от квартиры Мелинды. Если она еще не занята, я остановлюсь там. Они сейчас же начнут проверку всех отелей, так что там может оказаться безопасней. Возможно, я не так ценен, как думаю, или им на самом деле не нужен эспер. Но я думаю, что они еще приползут ко мне через некоторое время; это единственный способ помочь ей.
— Ты любишь ее?
Я лишь кивнул, не в силах это выговорить. Не знаю, были ли виной тому остатки моих божественных иллюзий. Или я просто боялся, что ее чувства ко мне не так сильны, как мои, и она забыла меня за этот месяц.
— Тогда поторопись, — сказал Харри. — У тебя не так много времени.
Я вышел из дома в стиле “тюдор”, прятавшегося среди заснеженных деревьев, взял один из двух принадлежащих Харри ховеркаров и поехал домой. Я вдавливал педаль акселератора в пол. Машину швыряло от одного края дороги к другому, она вздымала облака снега, но я никого не сшиб.
Возможно, единственной причиной ареста Мелинды были ее собственные действия? Но я прогнал эту мысль. Отличный же они выбрали крючок, чтобы меня зацепить, если когда-нибудь вернусь из несуществующего царства Ребенка. Должно быть, сочли Мелинду надежной страховкой от моей горячности и глупости.
Я припарковал ховеркар в моем внутреннем дворике и вошел в дом через двойные стеклянные двери, быстро собрал два чемодана, выгреб кучу наличности из сейфа в библиотеке и распихал пять пачек по пяти разным карманам. Все это были кредиты Западного Альянса, так что падения и возвышения правительств мало сказывались на их покупательной способности. Прихватил два пистолета из моей охотничьей коллекции внизу, по коробке патронов к ним, и все это отнес в машину.
Когда я покинул двор и по дороге огибал утес, с которого открывался великолепный вид на мою часть Атлантического океана, явилась полиция. В восьмистах футах внизу, у самого начала подъема, тащился “ревунок” во всей своей бронированной красе.
Глава 4
Я остановил ховеркар и смотрел на приближающиеся машины; всего их было три — тот “ревунок”, который я увидел первым, передвижная лаборатория, напичканная приборами (что они хотели здесь найти, я не представлял себе), и обычная патрульная машина с парой полицейских. Они послали против одного человека тяжелую артиллерию, причем не тратя времени зря. Я критически оглядел склон, поросший лесом. Ховеркар его не одолеет: для транспорта на воздушной подушке нужны ровные дороги; в гористой же местности четыре его тяжелые лопасти вонзятся в первую мало-мальскую возвышенность, погнутся, проткнут дно кабины, — ничего хорошо это мне не сулит. Мягко говоря. А если вернуться, то найти убежище я смогу только в доме, а дом стоит на самой вершине утеса, и другой дороги из него нет. Я дорого заплатил за свое уединение, и теперь именно это уединение обернулось против меня.
Завыла сирена. Можно подумать, без этого я не увидел бы проклятую машину и не понял бы, чего им всем тут нужно. Передовая машина была уже в трехстах футах, ее огромные лопасти создавали воздушный поток, от которого мой ховеркар закачался, словно на волнах.
Морсфаген не собирался рисковать. Посаженный под домашний арест, запертый в ИС, я, несомненно, буду работать на них и уж точно не стану совать палки в осиное гнездо из-за Мелинды Таусер. Возможно, генерал собственной персоной ехал в последней машине, чтобы улыбнуться своей знаменитой улыбкой, когда меня запихают в “ревунок” и втихую увезут.
Однако я вовсе не собирался настолько упрощать их задачу.
Зовите меня героем. Зовите меня отважным. Зовите меня авантюристом. Я обзывал себя дураком, полным идиотом и сумасшедшим. Однако истина, как всегда, где-то посередине.
Развернув ховеркар боком к “ревунку”, я проскочил по узкой полоске вдоль самого края дороги, нацелившись в сторону обрыва. На миг я утратил самообладание, но затем мое безумие (или героический порыв — как вам будет угодно) взяло верх, и я до отказа вдавил педаль акселератора.
Машина жалобно взвыла и задрожала, бешено взревели вращающиеся лопасти. Ховеркар на мгновение замер, словно бы в нерешительности, потом стремительно рванулся вперед, сорвался с края обрыва и завис на высоте трехсот футов над морем, словно пушинка одуванчика, — и тут же камнем полетел вниз — вниз...
Я держал акселератор на пределе, создавая мощную воздушную подушку под брюхом маленькой машины, однако горизонтальное управление заблокировал, чтобы машина не расходовала ни капли энергии на движение вперед или назад, — только вниз. Ховеркар раскачивался, и я изо всех сил жал на педаль коррекции, чтобы погасить колебания.
Казалось, белый песок взметнулся вверх, а я вишу на одном месте. Если бы я сделал то же самое футов на сто ближе к дому, внизу был бы не пляж, а камни и скалы. И моя история окончилась бы совершенно иначе.
На последних тридцати футах воздушная колонна, возникшая под брюхом машины, замедлила ее падение. Я приготовился к толчку и перегрузкам, надеясь, что лопасти окажутся не слишком повреждены. Наконец ховеркар коснулся брюхом песка, взвыли винты, вздымая песчаную бурю и вгрызаясь в землю, вокруг меня взметнулась белая завеса. Потом машину подбросило вверх, и она зависла в десяти футах над пляжем, сотрясаясь от движения лопастей, вращавшихся на бешеной скорости. Под днищем раздались какие-то скрежещущие звуки, однако ничего серьезного, должно быть, не произошло, если ховеркар все еще держался в воздухе, а я оставался жив. Я отпустил педаль акселератора и завис над песчаным пляжем на высоте двух футов.
Подведя ховеркар к самому краю прибоя, туда, где волны лениво лизали заснеженный берег, я взглянул наверх и увидел, как “ревунок” яростно рванулся вслед за мной с края обрыва.
Представьте себе, что такое “ревунок”: пятитонная громадина, способная при необходимости таранить стены, винты которой вращаются в четыре раза быстрее, чем у маленькой машины на максимальной скорости; с воздушными суперкомпрессорами для усиления тяги на случай крайней необходимости — вот как сейчас например... “Ревунок” может перепрыгивать десяти футовые ограждения, преследуя пешехода или мотоциклиста. Но это не то же самое, что прыжок с высоты в триста футов. Если моя машина падала как камень, огромный “ревунок” рухнул вниз как гора.
При падении он набрал такую скорость, что какая угодно воздушная подушка ему бы не помогла. Водители, как я понял, пришли к тому же выводу. За пуленепробиваемым винтовым стеклом можно было разглядеть их искаженные ужасом лица.
Казалось, их падение длится целую вечность, хотя на самом деле заняло от силы несколько секунд. От грохота лопастей зазвенели стекла моего ховеркара; гул разнесся над морем, подобно звуку пушечного выстрела. Сжатый воздух вырвался с чудовищной силой, — я подумал даже, как бы в моей машине не вылетели стекла. Я не хотел видеть то, что неизбежно должно было произойти, но, как ни старался, не мог отвести глаз, словно завороженный зрелищем этого падения...
Вниз...
Вниз...
"Ревунок” достиг пляжа, взметнув смерч песка.
Но его падение не замедлилось.
С грохотом, от которого чуть не лопались барабанные перепонки, с лязгом и скрежетом искореженного, сокрушаемого невообразимой силой металла он врезался в землю. Кабину сорвало с движущейся платформы и швырнуло в сторону океана; на скорости более сорока миль в час она врезалась в песок, проехала в нем борозду и остановилась только в тридцати футах от берега. Водители были уже мертвы.
В момент столкновения с землей топливный бак под платформой треснул, и жидкое горючее выплеснулось на раскаленную движущуюся часть. Полыхнуло алым и ослепительно желтым, столб огня ввинтился в воздух, взметнувшись на добрую сотню футов. Полицейских, ехавших на “ревунке”, разметало по песку, некоторых разорвало на части ударной волной, а затем горючее выплеснулось на них и вспыхнуло... Впрочем, все равно все они были уже мертвы.
Наверху, на самом краю обрыва, стояла машина передвижной лаборатории и ховеркар; их пассажиры и водители глядели вниз, бурно жестикулируя. Похоже, никого больше не увлекала идея спуститься, хотя у ховеркара, в котором сидели агенты в штатском, был шанс на успех, как и у меня. Не слишком большой шанс, впрочем.
Трагическая судьба “ревунка” послужила для остальных наглядным уроком. Дошло быстро и до всех.
Я развернул машину и повел ее по пляжу в направлении города, зная, что неподалеку будет неплохой выезд на шоссе.
Через несколько минут они пустятся за мной следом. Я гнал машину вперед, пытаясь забыть непреложную истину: войны делают всех людей убийцами, прямо или косвенно. Любой гражданин, одобряющий “наших” и призывающий “уничтожить этих ублюдков”, в ответе за каждого убитого так же, как и солдат, держащий в руках оружие, — разве не так? Каждый из нас в ответе за безумие, поражающее род людской, даже те, кто живет замкнувшись в своих раковинах, даже они причиняют другим зло. Экзистенциализм? Возможно. Но тогда, на том вечернем пляже, когда я мчался по направлению к городу, оставляя за спиной пылающие тела, именно эти мысли помогли мне сохранить рассудок.
Завыла сирена. Можно подумать, без этого я не увидел бы проклятую машину и не понял бы, чего им всем тут нужно. Передовая машина была уже в трехстах футах, ее огромные лопасти создавали воздушный поток, от которого мой ховеркар закачался, словно на волнах.
Морсфаген не собирался рисковать. Посаженный под домашний арест, запертый в ИС, я, несомненно, буду работать на них и уж точно не стану совать палки в осиное гнездо из-за Мелинды Таусер. Возможно, генерал собственной персоной ехал в последней машине, чтобы улыбнуться своей знаменитой улыбкой, когда меня запихают в “ревунок” и втихую увезут.
Однако я вовсе не собирался настолько упрощать их задачу.
Зовите меня героем. Зовите меня отважным. Зовите меня авантюристом. Я обзывал себя дураком, полным идиотом и сумасшедшим. Однако истина, как всегда, где-то посередине.
Развернув ховеркар боком к “ревунку”, я проскочил по узкой полоске вдоль самого края дороги, нацелившись в сторону обрыва. На миг я утратил самообладание, но затем мое безумие (или героический порыв — как вам будет угодно) взяло верх, и я до отказа вдавил педаль акселератора.
Машина жалобно взвыла и задрожала, бешено взревели вращающиеся лопасти. Ховеркар на мгновение замер, словно бы в нерешительности, потом стремительно рванулся вперед, сорвался с края обрыва и завис на высоте трехсот футов над морем, словно пушинка одуванчика, — и тут же камнем полетел вниз — вниз...
Я держал акселератор на пределе, создавая мощную воздушную подушку под брюхом маленькой машины, однако горизонтальное управление заблокировал, чтобы машина не расходовала ни капли энергии на движение вперед или назад, — только вниз. Ховеркар раскачивался, и я изо всех сил жал на педаль коррекции, чтобы погасить колебания.
Казалось, белый песок взметнулся вверх, а я вишу на одном месте. Если бы я сделал то же самое футов на сто ближе к дому, внизу был бы не пляж, а камни и скалы. И моя история окончилась бы совершенно иначе.
На последних тридцати футах воздушная колонна, возникшая под брюхом машины, замедлила ее падение. Я приготовился к толчку и перегрузкам, надеясь, что лопасти окажутся не слишком повреждены. Наконец ховеркар коснулся брюхом песка, взвыли винты, вздымая песчаную бурю и вгрызаясь в землю, вокруг меня взметнулась белая завеса. Потом машину подбросило вверх, и она зависла в десяти футах над пляжем, сотрясаясь от движения лопастей, вращавшихся на бешеной скорости. Под днищем раздались какие-то скрежещущие звуки, однако ничего серьезного, должно быть, не произошло, если ховеркар все еще держался в воздухе, а я оставался жив. Я отпустил педаль акселератора и завис над песчаным пляжем на высоте двух футов.
Подведя ховеркар к самому краю прибоя, туда, где волны лениво лизали заснеженный берег, я взглянул наверх и увидел, как “ревунок” яростно рванулся вслед за мной с края обрыва.
Представьте себе, что такое “ревунок”: пятитонная громадина, способная при необходимости таранить стены, винты которой вращаются в четыре раза быстрее, чем у маленькой машины на максимальной скорости; с воздушными суперкомпрессорами для усиления тяги на случай крайней необходимости — вот как сейчас например... “Ревунок” может перепрыгивать десяти футовые ограждения, преследуя пешехода или мотоциклиста. Но это не то же самое, что прыжок с высоты в триста футов. Если моя машина падала как камень, огромный “ревунок” рухнул вниз как гора.
При падении он набрал такую скорость, что какая угодно воздушная подушка ему бы не помогла. Водители, как я понял, пришли к тому же выводу. За пуленепробиваемым винтовым стеклом можно было разглядеть их искаженные ужасом лица.
Казалось, их падение длится целую вечность, хотя на самом деле заняло от силы несколько секунд. От грохота лопастей зазвенели стекла моего ховеркара; гул разнесся над морем, подобно звуку пушечного выстрела. Сжатый воздух вырвался с чудовищной силой, — я подумал даже, как бы в моей машине не вылетели стекла. Я не хотел видеть то, что неизбежно должно было произойти, но, как ни старался, не мог отвести глаз, словно завороженный зрелищем этого падения...
Вниз...
Вниз...
"Ревунок” достиг пляжа, взметнув смерч песка.
Но его падение не замедлилось.
С грохотом, от которого чуть не лопались барабанные перепонки, с лязгом и скрежетом искореженного, сокрушаемого невообразимой силой металла он врезался в землю. Кабину сорвало с движущейся платформы и швырнуло в сторону океана; на скорости более сорока миль в час она врезалась в песок, проехала в нем борозду и остановилась только в тридцати футах от берега. Водители были уже мертвы.
В момент столкновения с землей топливный бак под платформой треснул, и жидкое горючее выплеснулось на раскаленную движущуюся часть. Полыхнуло алым и ослепительно желтым, столб огня ввинтился в воздух, взметнувшись на добрую сотню футов. Полицейских, ехавших на “ревунке”, разметало по песку, некоторых разорвало на части ударной волной, а затем горючее выплеснулось на них и вспыхнуло... Впрочем, все равно все они были уже мертвы.
Наверху, на самом краю обрыва, стояла машина передвижной лаборатории и ховеркар; их пассажиры и водители глядели вниз, бурно жестикулируя. Похоже, никого больше не увлекала идея спуститься, хотя у ховеркара, в котором сидели агенты в штатском, был шанс на успех, как и у меня. Не слишком большой шанс, впрочем.
Трагическая судьба “ревунка” послужила для остальных наглядным уроком. Дошло быстро и до всех.
Я развернул машину и повел ее по пляжу в направлении города, зная, что неподалеку будет неплохой выезд на шоссе.
Через несколько минут они пустятся за мной следом. Я гнал машину вперед, пытаясь забыть непреложную истину: войны делают всех людей убийцами, прямо или косвенно. Любой гражданин, одобряющий “наших” и призывающий “уничтожить этих ублюдков”, в ответе за каждого убитого так же, как и солдат, держащий в руках оружие, — разве не так? Каждый из нас в ответе за безумие, поражающее род людской, даже те, кто живет замкнувшись в своих раковинах, даже они причиняют другим зло. Экзистенциализм? Возможно. Но тогда, на том вечернем пляже, когда я мчался по направлению к городу, оставляя за спиной пылающие тела, именно эти мысли помогли мне сохранить рассудок.