Страница:
Убрав ставший бесполезным мобильник в карман, я углубился в переулок на несколько шагов. Потом остановился, не зная, что делать дальше.
Задержав дыхание, прислушался. Но услышал только гулкие удары собственного сердца, грохот бьющей в виски крови. Ни шума работающего на холостых оборотах двигателя, ни стука открывающейся или закрывающейся двери, ни голосов.
До переулка я добирался бегом. Так что долго задерживать дыхание не мог. Выдохнул с таким шумом, что эхо разнеслось по всему переулку.
Приложил ухо к ближайшим из металлических сдвижных ворот. Шума за ними было не больше, чем в вакууме.
Зигзагом двигаясь по переулку от одних сдвижных ворот к другим, я не слышал никаких звуков, не видел ничего подозрительного, и надежда найти белый фургон медленно, но верно сходила на нет.
Я думал о мужчине, напоминающем змею, который сидел за рулем. Дэнни, должно быть, находился в кузове вместе с Саймоном.
Опять я побежал из переулка на улицу, к перекрестку, потом налево, на Паломино-авеню, прежде чем понял, что вновь полагаюсь на психический магнетизм, точнее, психический магнетизм меня и ведет.
С той же уверенностью, с какой голубь возвращается в голубятню, лошадь – в конюшню, а пчела – в улей (только я искал не дом и не крышу над головой, а неприятности), я свернул с Паломино-авеню в очередной переулок, спугнув трех дворовых котов, которые разбежались с громким шипением.
Грохот выстрела нагнал на меня больше страха, чем я на котов. Я едва не бросился на землю, только в последний момент юркнул в щель между двумя мусорными контейнерами и прижался спиной к кирпичной стене.
Грохот этот многократно отражался от стен, так что я не мог понять, откуда стреляли. Громкость, пожалуй, указывала на то, что стреляли из ружья. Но где находился стрелок, оставалось загадкой.
У меня оружия не было. Едва ли стоило считать таковым мобильник с севшим аккумулятором.
В моей странной и опасной жизни я только однажды прибегал к помощи пистолета. Застрелил человека. Он убивал других людей из оружия, которое держал в руках.
Застрелив его, я спас много жизней. Отказ от использования оружия в моем случае не связан ни с интеллектуальными, ни с моральными принципами.
Моя проблема – эмоциональная. Оружие зачаровывало мою мать. В моем детстве она слишком уж часто хваталась за пистолет, о чем я подробно рассказал в предыдущей книге[15].
Я не могу отделить правильное использование оружия от извращенного, как использовала пистолет она. В моих руках оружие обретает собственную жизнь, противную и склизкую жизнь, которая так и норовит вырваться из-под моего контроля.
Когда-нибудь отвращение к оружию может стать причиной моей гибели, но у меня нет и не было иллюзий, будто жить я буду вечно. Я умру, если не от пули, то от болезни, яда или топора.
Посидев между мусорными контейнерами минуту, может, две, я пришел к выводу, что стреляли из ружья не в меня. Если бы меня увидели и приговорили к смерти, стрелок давно бы уже подошел, перезарядив на ходу ружье, и добил бы вторым выстрелом.
Над магазинами и ресторанами первых этажей находились квартиры. В некоторых окнах уже зажегся свет, то есть выстрел из ружья сработал не хуже будильника.
Я направился к следующему пересечению переулков, там без задержки повернул налево. Менее чем в полуквартале от себя увидел белый фургон, который стоял чуть дальше двери на кухню кафе «Синяя луна».
За кафе «Синяя луна» находилась автомобильная стоянка, которая тянулась до Главной улицы. Фургон, похоже, бросили на краю автостоянки, передним бампером он даже въехал в переулок, в который я свернул.
Обе двери кабины оставили открытыми, под крышей горела лампочка, за рулем никто не сидел.
Все это указывало, что люди, находившиеся в фургоне, бежали в спешке. Или намеревались вернуться и быстро уехать.
В «Синей луне» завтрак не подавали, только ленч и обед. Рабочие кухни приходили лишь через пару часов после рассвета. На ночь все двери, само собой, запирали. И я сомневался, что Саймон сломал замки, чтобы поживиться содержимым холодильников.
Были и другие способы добыть холодную куриную ножку, пусть, возможно, и не столь быстрые.
Я представить себе не мог, куда они пошли… и почему бросили «Форд», если действительно не собирались возвращаться.
Из освещенного окна второго этажа выглянула женщина в голубом халате, посмотрела вниз. Судя по всему, не в тревоге, а из любопытства.
Я протиснулся мимо пассажирской стороны кабины, медленно обошел фургон сзади. Увидел, что дверцы заднего борта тоже открыты. В кузове горела лампочка. И там никого не было.
В ночи, приближаясь, выли сирены.
Я задался вопросом, кто стрелял из ружья, в кого и почему.
Дэнни в силу собственной неуклюжести, вызванной многочисленными переломами и хрупкостью костей, конечно же, не мог вырвать оружие у своих похитителей. Даже если бы попытался воспользоваться ружьем, отдача сломала бы ему плечо, а то и одну из рук.
Так что мне оставалось лишь гадать, что сталось с моим другом, у которого были такие хрупкие косточки.
Глава 10
Глава 11
Задержав дыхание, прислушался. Но услышал только гулкие удары собственного сердца, грохот бьющей в виски крови. Ни шума работающего на холостых оборотах двигателя, ни стука открывающейся или закрывающейся двери, ни голосов.
До переулка я добирался бегом. Так что долго задерживать дыхание не мог. Выдохнул с таким шумом, что эхо разнеслось по всему переулку.
Приложил ухо к ближайшим из металлических сдвижных ворот. Шума за ними было не больше, чем в вакууме.
Зигзагом двигаясь по переулку от одних сдвижных ворот к другим, я не слышал никаких звуков, не видел ничего подозрительного, и надежда найти белый фургон медленно, но верно сходила на нет.
Я думал о мужчине, напоминающем змею, который сидел за рулем. Дэнни, должно быть, находился в кузове вместе с Саймоном.
Опять я побежал из переулка на улицу, к перекрестку, потом налево, на Паломино-авеню, прежде чем понял, что вновь полагаюсь на психический магнетизм, точнее, психический магнетизм меня и ведет.
С той же уверенностью, с какой голубь возвращается в голубятню, лошадь – в конюшню, а пчела – в улей (только я искал не дом и не крышу над головой, а неприятности), я свернул с Паломино-авеню в очередной переулок, спугнув трех дворовых котов, которые разбежались с громким шипением.
Грохот выстрела нагнал на меня больше страха, чем я на котов. Я едва не бросился на землю, только в последний момент юркнул в щель между двумя мусорными контейнерами и прижался спиной к кирпичной стене.
Грохот этот многократно отражался от стен, так что я не мог понять, откуда стреляли. Громкость, пожалуй, указывала на то, что стреляли из ружья. Но где находился стрелок, оставалось загадкой.
У меня оружия не было. Едва ли стоило считать таковым мобильник с севшим аккумулятором.
В моей странной и опасной жизни я только однажды прибегал к помощи пистолета. Застрелил человека. Он убивал других людей из оружия, которое держал в руках.
Застрелив его, я спас много жизней. Отказ от использования оружия в моем случае не связан ни с интеллектуальными, ни с моральными принципами.
Моя проблема – эмоциональная. Оружие зачаровывало мою мать. В моем детстве она слишком уж часто хваталась за пистолет, о чем я подробно рассказал в предыдущей книге[15].
Я не могу отделить правильное использование оружия от извращенного, как использовала пистолет она. В моих руках оружие обретает собственную жизнь, противную и склизкую жизнь, которая так и норовит вырваться из-под моего контроля.
Когда-нибудь отвращение к оружию может стать причиной моей гибели, но у меня нет и не было иллюзий, будто жить я буду вечно. Я умру, если не от пули, то от болезни, яда или топора.
Посидев между мусорными контейнерами минуту, может, две, я пришел к выводу, что стреляли из ружья не в меня. Если бы меня увидели и приговорили к смерти, стрелок давно бы уже подошел, перезарядив на ходу ружье, и добил бы вторым выстрелом.
Над магазинами и ресторанами первых этажей находились квартиры. В некоторых окнах уже зажегся свет, то есть выстрел из ружья сработал не хуже будильника.
Я направился к следующему пересечению переулков, там без задержки повернул налево. Менее чем в полуквартале от себя увидел белый фургон, который стоял чуть дальше двери на кухню кафе «Синяя луна».
За кафе «Синяя луна» находилась автомобильная стоянка, которая тянулась до Главной улицы. Фургон, похоже, бросили на краю автостоянки, передним бампером он даже въехал в переулок, в который я свернул.
Обе двери кабины оставили открытыми, под крышей горела лампочка, за рулем никто не сидел.
Все это указывало, что люди, находившиеся в фургоне, бежали в спешке. Или намеревались вернуться и быстро уехать.
В «Синей луне» завтрак не подавали, только ленч и обед. Рабочие кухни приходили лишь через пару часов после рассвета. На ночь все двери, само собой, запирали. И я сомневался, что Саймон сломал замки, чтобы поживиться содержимым холодильников.
Были и другие способы добыть холодную куриную ножку, пусть, возможно, и не столь быстрые.
Я представить себе не мог, куда они пошли… и почему бросили «Форд», если действительно не собирались возвращаться.
Из освещенного окна второго этажа выглянула женщина в голубом халате, посмотрела вниз. Судя по всему, не в тревоге, а из любопытства.
Я протиснулся мимо пассажирской стороны кабины, медленно обошел фургон сзади. Увидел, что дверцы заднего борта тоже открыты. В кузове горела лампочка. И там никого не было.
В ночи, приближаясь, выли сирены.
Я задался вопросом, кто стрелял из ружья, в кого и почему.
Дэнни в силу собственной неуклюжести, вызванной многочисленными переломами и хрупкостью костей, конечно же, не мог вырвать оружие у своих похитителей. Даже если бы попытался воспользоваться ружьем, отдача сломала бы ему плечо, а то и одну из рук.
Так что мне оставалось лишь гадать, что сталось с моим другом, у которого были такие хрупкие косточки.
Глава 10
П. Освальд Бун, четырехсотфунтовый обладатель черного кулинарного пояса, вдетого в белоснежную пижаму, которого я только-только разбудил, передвигался с грациозностью и быстротой мастера дзюдо, готовя завтрак на просторной кухне своего дома.
Иногда его вес пугает меня, я тревожусь из-за нагрузки, которой подвергается его сердце. Но когда он готовит, то кажется невесомым, летает, а не ходит, как неподвластные гравитации воины в фильме «Крадущийся тигр, затаившийся дракон»[16], хотя я ни разу не видел, как он перепархивает через центральную стойку.
Глядя на него в то февральское утро, я думал о том, что да, он проводит жизнь, убивая себя огромным количеством поглощаемой им еды, но, с другой стороны, он мог давно умереть, если бы не находил радость и убежище в еде. Каждая жизнь сложна, каждый разум – царство неразгаданных тайн, а в разуме Оззи их больше, чем у большинства.
Хотя он никогда не рассказывает об этом, я знаю, что детство у него было трудным, что родители разбили ему сердце. Книги и избыточный вес – его защита против боли.
Он – писатель, в его активе две пользующиеся успехом детективные серии и множество документальных книг. Пишет он так много, что я не удивлюсь, если настанет день, когда все его книги, положенные в одном экземпляре на чашку весов, перевесят его самого, вставшего на другую чашку.
Поскольку он убедил меня, что писательство – эффективный метод психической химиотерапии в борьбе с психологическими опухолями, я написал свою подлинную историю о потерях и выживании… и положил ее в ящик комода, обретя умиротворенность, если не счастье. К ужасу Оззи, я сказал ему, что с писательством покончено.
Когда говорил, сам в это верил. Но вот сижу, покрываю словами бумагу, выступаю в роли собственного психологического онколога.
Может, если со временем я последую примеру Оззи и наберу четыреста фунтов, то не смогу бегать с призраками и шнырять по темным переулкам со свойственной мне сейчас ловкостью. Но, возможно, детям понравится мое гиппопотамское геройство, и любой согласится с тем, что смешить детей в нашем темном мире – благое дело.
Пока Оззи готовил завтрак, я рассказал ему о докторе Джессапе и обо всем, что произошло с того момента, как мертвый радиолог глубокой ночью появился в моей спальне. И хотя, рассказывая о ночных событиях, я тревожился о Дэнни, не меньшую тревогу вызывал у меня и Ужасный Честер.
Ужасный Честер – кот, какой снится в кошмарах любому псу, – позволяет Оззи жить рядом с ним. И Оззи любит этого котяру ничуть не меньше еды и книг.
Хотя Ужасный Честер никогда не царапал меня с той яростью, на которую он, я убежден, способен, он не раз и не два мочился на мою обувь. Оззи говорит, что это свидетельство благорасположения. По его версии, кот метит меня своим запахом, чтобы идентифицировать как члена его семьи.
Но я заметил, что Ужасный Честер, желая выразить свое благорасположение к Оззи, мурлычет и трется о его ноги.
С того самого момента, как Оззи открыл мне дверь и мы прошли через дом на кухню, и за все то время, пока я сидел на кухне, Ужасный Честер не попадался мне на глаза. Меня это нервировало. Кроссовки на мне были новые.
Он – большой кот, бесстрашный и уверенный в себе, поэтому не привык куда-либо прокрадываться. В дверь всегда входит величественно. И хотя ожидает, что сразу окажется в центре внимания, всем своим видом выражает безразличие к присутствующим, даже презрение, тем самым ясно давая понять, что обожать его дозволяется только на расстоянии.
И хотя он никуда не прокрадывается, в непосредственной близости от твоей обуви он может появиться внезапно и неожиданно. Собственно, о его присутствии ты узнаешь, почувствовав в туфлях или кроссовках загадочную теплую влагу.
И пока мы с Оззи не перебрались на заднее крыльцо, чтобы позавтракать на свежем воздухе, ноги мои не стояли на полу, а лежали на табуретке.
Крыльцо выходит на лужайку и рощу площадью в пол-акра, где растут терминалии, ногоплодник и грациозные перечные деревья. Под золотистым солнечным светом в роще пели птички, и смерть казалась мифом.
Только такой массивный стол из красного дерева мог не прогнуться под тарелками омлета с лобстерами, мисками с вареным картофелем, горами гренков, кренделей, плюшек, рогаликов с корицей, кувшинами с апельсиновым соком и молоком, кофейниками…
– «То, что для одного еда, для других – горький яд», – радостно процитировал Оззи, салютуя мне вилкой с куском омлета с омарами.
– Шекспир? – спросил я.
– Лукреций, который писал до рождения Христа. Я тебе это обещаю… никогда не стану одним из тех приверженцев здорового образа жизни, которые смотрят на пинту сливок с тем же ужасом, с каким более здравомыслящие люди воспринимают атомное оружие.
– Сэр, те из нас, кому небезразлично ваше здоровье, смеют предположить, что соевое молоко с ванилью не такая уж гадость, как вы говорите.
– За этим столом я не допускаю святотатства и ругательств, коими расцениваю упоминание соевого молока. Считай, что ты получил последнее предупреждение.
– На днях я заглянул в кафе «Итальянское мороженое». У них есть сорта с уменьшенным наполовину содержанием жира.
– Лошади, которые участвуют в скачках на местном ипподроме, каждую неделю производят тонны навоза, но им я тоже не набиваю холодильник. И где, по мнению Уайата Портера, может находиться Дэнни?
– Скорее всего, Саймон оставил у «Синей луны» второй автомобиль, на случай, если в доме Джессапа все пройдет не так, как хотелось, или кто-то увидит его отъезжающим в этом фургоне.
– Но никто не видел фургона около дома Джессапа, следовательно, нельзя утверждать, что его разыскивала полиция.
– Нельзя.
– И тем не менее они все равно поменяли автомобили у «Синей луны».
– Да.
– Ты считаешь, в этом есть смысл?
– Да, более логичное решение, чем любое другое.
– Шестнадцать лет он продолжал безумно любить Кэрол, до такой степени, чтобы убить доктора Джессапа за то, что тот женился на ней.
– Вроде бы так оно и есть.
– А чего он хочет от Дэнни?
– Не знаю.
– Саймон не похож на человека, который жаждет общения с сыном.
– Не тот психологический профиль, – согласился я.
– Как тебе омлет?
– Фантастика, сэр.
– В нем сливки и масло.
– Да, сэр.
– А также петрушка. Я не считаю, что зелень нужно полностью исключить из рациона. Блокпосты на дорогах не помогут, если второй автомобиль Саймона – внедорожник с приводом на все четыре колеса и он уедет через пустыню.
– Управление шерифа помогло с вертолетами.
– У тебя есть ощущение, что Дэнни по-прежнему в Пико-Мундо?
– У меня какое-то странное чувство.
– Странное… это как?
– Что-то не складывается.
– Не складывается?
– Да.
– Ага, теперь все кристально ясно.
– Извините. Я не знаю. Не могу выразить словами.
– Он… не мертв?
Я покачал головой.
– Не думаю, что все так просто.
– Еще апельсинового сока? Свежевыжатый.
– Сэр, я все думал… где Ужасный Честер? – спросил я, когда Оззи наливал мне сок.
– Наблюдает за тобой, – ответил он и указал.
Повернувшись, я увидел кота, который сидел в десяти футах позади и выше меня, устроившись на выступающей части потолочной балки, поддерживавшей крышу над частью заднего крыльца.
Шерсть у кота красновато-оранжевая с черными подпалинами. Глаза – зеленые изумруды, горящие на солнце.
Обычно Ужасный Честер удостаивает меня (да и любого другого) мимолетным взглядом, словно человеческие существа навевают на него жуткую скуку. Выражением глаз и одним только своим видом он может дать исчерпывающую характеристику человечеству, легко и непринужденно выразить свое крайнее презрение. Для тех же целей даже такому писателю-минималисту, как Кормак Маккарти, потребовалось бы никак не меньше двадцати страниц.
Никогда раньше я не был объектом столь пристального интереса со стороны Ужасного Честера. На этот раз он держал мой взгляд, не отводил глаз, не моргал, похоже, находил, что смотреть на меня – занятие не менее захватывающее, чем изучение трехголового инопланетянина.
Хотя он вроде бы не изготавливался к прыжку, мне определенно не хотелось поворачиваться спиной к этому жуткому коту. Но еще больше не хотелось играть с ним в «гляделки». Я и так знал, что он меня пересмотрит, не отведет взгляда.
Повернувшись к столу, я увидел, что Оззи позволил себе положить на мою тарелку еще одну порцию картошки.
– Раньше он никогда так на меня не смотрел, – поделился я с Оззи своими наблюдениями.
– Точно так же он смотрел на тебя, и когда мы сидели на кухне.
– На кухне я его не видел.
– Ты просто не заметил, как он прокрался, открыл лапой дверцу столика и спрятался под мойкой.
– Должно быть, он проделал это очень быстро.
– Знаешь, Одд, он действительно быстр как молния и все проделывает очень тихо. Я им так горжусь. Оказавшись под мойкой, он своим телом держал дверцу чуть приоткрытой и через щель наблюдал за тобой.
– Почему ты ничего не сказал?
– Потому что хотел посмотреть, что он будет делать дальше.
– Скорее всего, примется за старое, помочится на мои кроссовки.
– Я так не думаю, – покачал головой Оззи. – Такое с ним впервые.
– Он все еще на потолочной балке?
– Да.
– И по-прежнему наблюдает за мной?
– Пристально. Хочешь плюшку?
– Что-то я потерял аппетит.
– Глупости. Из-за Честера?
– Определенное отношение он к этому имеет. Однажды он уже выказывал такой же жгучий интерес.
– Освежи мою память.
У меня сел голос.
– В прошлом августе… перед тем, как…
Оззи проткнул воздух вилкой.
– Ага! Ты про того призрака.
В прошлом августе я узнал, что Ужасный Честер, как и я, может видеть души умерших, оставшиеся в этом мире. И того призрака он разглядывал так же внимательно, как теперь меня.
– Ты – не мертвый, – заверил меня Оззи. – Ты столь же материален, как вот этот столик из красного дерева, хотя, разумеется, не такой упитанный, как я.
– Возможно, Честер что-то знает, а я – нет.
– Дорогой Одд, иногда ты бываешь таким наивным. Я уверен, он знает много чего, неизвестного тебе. А о чем конкретном ты говоришь?
– Возможно, ему известно, что мое время скоро истечет.
– Я уверен, речь идет о чем-то менее апокалипсическом.
– Например?
– Нет у тебя, часом, в кармане дохлой мышки?
– Только сдохший мобильник.
Оззи пристально смотрел на меня. В глазах читалась тревога. С другой стороны, он слишком близкий мне друг, чтобы начинать сочувствовать.
– Знаешь, если твое время близится к концу, тем более тебе стоит съесть плюшку. Вот эта с ананасом и сыром. Идеальна для того, чтобы завершить ею последнюю трапезу.
Иногда его вес пугает меня, я тревожусь из-за нагрузки, которой подвергается его сердце. Но когда он готовит, то кажется невесомым, летает, а не ходит, как неподвластные гравитации воины в фильме «Крадущийся тигр, затаившийся дракон»[16], хотя я ни разу не видел, как он перепархивает через центральную стойку.
Глядя на него в то февральское утро, я думал о том, что да, он проводит жизнь, убивая себя огромным количеством поглощаемой им еды, но, с другой стороны, он мог давно умереть, если бы не находил радость и убежище в еде. Каждая жизнь сложна, каждый разум – царство неразгаданных тайн, а в разуме Оззи их больше, чем у большинства.
Хотя он никогда не рассказывает об этом, я знаю, что детство у него было трудным, что родители разбили ему сердце. Книги и избыточный вес – его защита против боли.
Он – писатель, в его активе две пользующиеся успехом детективные серии и множество документальных книг. Пишет он так много, что я не удивлюсь, если настанет день, когда все его книги, положенные в одном экземпляре на чашку весов, перевесят его самого, вставшего на другую чашку.
Поскольку он убедил меня, что писательство – эффективный метод психической химиотерапии в борьбе с психологическими опухолями, я написал свою подлинную историю о потерях и выживании… и положил ее в ящик комода, обретя умиротворенность, если не счастье. К ужасу Оззи, я сказал ему, что с писательством покончено.
Когда говорил, сам в это верил. Но вот сижу, покрываю словами бумагу, выступаю в роли собственного психологического онколога.
Может, если со временем я последую примеру Оззи и наберу четыреста фунтов, то не смогу бегать с призраками и шнырять по темным переулкам со свойственной мне сейчас ловкостью. Но, возможно, детям понравится мое гиппопотамское геройство, и любой согласится с тем, что смешить детей в нашем темном мире – благое дело.
Пока Оззи готовил завтрак, я рассказал ему о докторе Джессапе и обо всем, что произошло с того момента, как мертвый радиолог глубокой ночью появился в моей спальне. И хотя, рассказывая о ночных событиях, я тревожился о Дэнни, не меньшую тревогу вызывал у меня и Ужасный Честер.
Ужасный Честер – кот, какой снится в кошмарах любому псу, – позволяет Оззи жить рядом с ним. И Оззи любит этого котяру ничуть не меньше еды и книг.
Хотя Ужасный Честер никогда не царапал меня с той яростью, на которую он, я убежден, способен, он не раз и не два мочился на мою обувь. Оззи говорит, что это свидетельство благорасположения. По его версии, кот метит меня своим запахом, чтобы идентифицировать как члена его семьи.
Но я заметил, что Ужасный Честер, желая выразить свое благорасположение к Оззи, мурлычет и трется о его ноги.
С того самого момента, как Оззи открыл мне дверь и мы прошли через дом на кухню, и за все то время, пока я сидел на кухне, Ужасный Честер не попадался мне на глаза. Меня это нервировало. Кроссовки на мне были новые.
Он – большой кот, бесстрашный и уверенный в себе, поэтому не привык куда-либо прокрадываться. В дверь всегда входит величественно. И хотя ожидает, что сразу окажется в центре внимания, всем своим видом выражает безразличие к присутствующим, даже презрение, тем самым ясно давая понять, что обожать его дозволяется только на расстоянии.
И хотя он никуда не прокрадывается, в непосредственной близости от твоей обуви он может появиться внезапно и неожиданно. Собственно, о его присутствии ты узнаешь, почувствовав в туфлях или кроссовках загадочную теплую влагу.
И пока мы с Оззи не перебрались на заднее крыльцо, чтобы позавтракать на свежем воздухе, ноги мои не стояли на полу, а лежали на табуретке.
Крыльцо выходит на лужайку и рощу площадью в пол-акра, где растут терминалии, ногоплодник и грациозные перечные деревья. Под золотистым солнечным светом в роще пели птички, и смерть казалась мифом.
Только такой массивный стол из красного дерева мог не прогнуться под тарелками омлета с лобстерами, мисками с вареным картофелем, горами гренков, кренделей, плюшек, рогаликов с корицей, кувшинами с апельсиновым соком и молоком, кофейниками…
– «То, что для одного еда, для других – горький яд», – радостно процитировал Оззи, салютуя мне вилкой с куском омлета с омарами.
– Шекспир? – спросил я.
– Лукреций, который писал до рождения Христа. Я тебе это обещаю… никогда не стану одним из тех приверженцев здорового образа жизни, которые смотрят на пинту сливок с тем же ужасом, с каким более здравомыслящие люди воспринимают атомное оружие.
– Сэр, те из нас, кому небезразлично ваше здоровье, смеют предположить, что соевое молоко с ванилью не такая уж гадость, как вы говорите.
– За этим столом я не допускаю святотатства и ругательств, коими расцениваю упоминание соевого молока. Считай, что ты получил последнее предупреждение.
– На днях я заглянул в кафе «Итальянское мороженое». У них есть сорта с уменьшенным наполовину содержанием жира.
– Лошади, которые участвуют в скачках на местном ипподроме, каждую неделю производят тонны навоза, но им я тоже не набиваю холодильник. И где, по мнению Уайата Портера, может находиться Дэнни?
– Скорее всего, Саймон оставил у «Синей луны» второй автомобиль, на случай, если в доме Джессапа все пройдет не так, как хотелось, или кто-то увидит его отъезжающим в этом фургоне.
– Но никто не видел фургона около дома Джессапа, следовательно, нельзя утверждать, что его разыскивала полиция.
– Нельзя.
– И тем не менее они все равно поменяли автомобили у «Синей луны».
– Да.
– Ты считаешь, в этом есть смысл?
– Да, более логичное решение, чем любое другое.
– Шестнадцать лет он продолжал безумно любить Кэрол, до такой степени, чтобы убить доктора Джессапа за то, что тот женился на ней.
– Вроде бы так оно и есть.
– А чего он хочет от Дэнни?
– Не знаю.
– Саймон не похож на человека, который жаждет общения с сыном.
– Не тот психологический профиль, – согласился я.
– Как тебе омлет?
– Фантастика, сэр.
– В нем сливки и масло.
– Да, сэр.
– А также петрушка. Я не считаю, что зелень нужно полностью исключить из рациона. Блокпосты на дорогах не помогут, если второй автомобиль Саймона – внедорожник с приводом на все четыре колеса и он уедет через пустыню.
– Управление шерифа помогло с вертолетами.
– У тебя есть ощущение, что Дэнни по-прежнему в Пико-Мундо?
– У меня какое-то странное чувство.
– Странное… это как?
– Что-то не складывается.
– Не складывается?
– Да.
– Ага, теперь все кристально ясно.
– Извините. Я не знаю. Не могу выразить словами.
– Он… не мертв?
Я покачал головой.
– Не думаю, что все так просто.
– Еще апельсинового сока? Свежевыжатый.
– Сэр, я все думал… где Ужасный Честер? – спросил я, когда Оззи наливал мне сок.
– Наблюдает за тобой, – ответил он и указал.
Повернувшись, я увидел кота, который сидел в десяти футах позади и выше меня, устроившись на выступающей части потолочной балки, поддерживавшей крышу над частью заднего крыльца.
Шерсть у кота красновато-оранжевая с черными подпалинами. Глаза – зеленые изумруды, горящие на солнце.
Обычно Ужасный Честер удостаивает меня (да и любого другого) мимолетным взглядом, словно человеческие существа навевают на него жуткую скуку. Выражением глаз и одним только своим видом он может дать исчерпывающую характеристику человечеству, легко и непринужденно выразить свое крайнее презрение. Для тех же целей даже такому писателю-минималисту, как Кормак Маккарти, потребовалось бы никак не меньше двадцати страниц.
Никогда раньше я не был объектом столь пристального интереса со стороны Ужасного Честера. На этот раз он держал мой взгляд, не отводил глаз, не моргал, похоже, находил, что смотреть на меня – занятие не менее захватывающее, чем изучение трехголового инопланетянина.
Хотя он вроде бы не изготавливался к прыжку, мне определенно не хотелось поворачиваться спиной к этому жуткому коту. Но еще больше не хотелось играть с ним в «гляделки». Я и так знал, что он меня пересмотрит, не отведет взгляда.
Повернувшись к столу, я увидел, что Оззи позволил себе положить на мою тарелку еще одну порцию картошки.
– Раньше он никогда так на меня не смотрел, – поделился я с Оззи своими наблюдениями.
– Точно так же он смотрел на тебя, и когда мы сидели на кухне.
– На кухне я его не видел.
– Ты просто не заметил, как он прокрался, открыл лапой дверцу столика и спрятался под мойкой.
– Должно быть, он проделал это очень быстро.
– Знаешь, Одд, он действительно быстр как молния и все проделывает очень тихо. Я им так горжусь. Оказавшись под мойкой, он своим телом держал дверцу чуть приоткрытой и через щель наблюдал за тобой.
– Почему ты ничего не сказал?
– Потому что хотел посмотреть, что он будет делать дальше.
– Скорее всего, примется за старое, помочится на мои кроссовки.
– Я так не думаю, – покачал головой Оззи. – Такое с ним впервые.
– Он все еще на потолочной балке?
– Да.
– И по-прежнему наблюдает за мной?
– Пристально. Хочешь плюшку?
– Что-то я потерял аппетит.
– Глупости. Из-за Честера?
– Определенное отношение он к этому имеет. Однажды он уже выказывал такой же жгучий интерес.
– Освежи мою память.
У меня сел голос.
– В прошлом августе… перед тем, как…
Оззи проткнул воздух вилкой.
– Ага! Ты про того призрака.
В прошлом августе я узнал, что Ужасный Честер, как и я, может видеть души умерших, оставшиеся в этом мире. И того призрака он разглядывал так же внимательно, как теперь меня.
– Ты – не мертвый, – заверил меня Оззи. – Ты столь же материален, как вот этот столик из красного дерева, хотя, разумеется, не такой упитанный, как я.
– Возможно, Честер что-то знает, а я – нет.
– Дорогой Одд, иногда ты бываешь таким наивным. Я уверен, он знает много чего, неизвестного тебе. А о чем конкретном ты говоришь?
– Возможно, ему известно, что мое время скоро истечет.
– Я уверен, речь идет о чем-то менее апокалипсическом.
– Например?
– Нет у тебя, часом, в кармане дохлой мышки?
– Только сдохший мобильник.
Оззи пристально смотрел на меня. В глазах читалась тревога. С другой стороны, он слишком близкий мне друг, чтобы начинать сочувствовать.
– Знаешь, если твое время близится к концу, тем более тебе стоит съесть плюшку. Вот эта с ананасом и сыром. Идеальна для того, чтобы завершить ею последнюю трапезу.
Глава 11
Когда я предложил убрать со стола и помыть посуду перед тем, как уйти, Маленький Оззи (который на пятьдесят фунтов тяжелее своего отца, Большого Оззи) отмахнулся, держа в руке намасленный гренок.
– Мы завтракаем только сорок минут. Утром я поднимаюсь из-за стола минимум через полтора часа. Лучшие сюжеты приходят мне в голову за утренним кофе и бриошью с изюмом.
– Вам бы начать новую серию детективов, действие которых разворачивается в кулинарном мире.
– Полки книжных магазинов уже ломятся от детективов, в которых преступления разгадывают или шеф-повара, или ресторанные критики…
В одной из детективных серий Оззи главный герой – детектив необъятных размеров, который обожает свою стройную и изящную жену. Сам Оззи так ни разу и не женился.
В другой его детективной серии бал правит симпатичная женщина-детектив, страдающая множеством неврозов и… булимией[17]. Оззи булимия совершенно не грозит. Скорее он полностью сменит свой гардероб, перейдя на спандекс[18].
– Я раздумываю над тем, чтобы начать серию с детективом, который фаунокоммуникатор.
– Один из тех людей, которые заявляют, что могут разговаривать с животными?
– Да, но только мой герой действительно с ними разговаривает.
– И животные будут помогать ему раскрывать преступления? – спросил я.
– Да, конечно, но в некоторых случаях станут все усложнять. Собаки всегда будут говорить только правду, птицы – часто лгать, а морские свинки будут отличаться желанием помочь, но и склонностью к преувеличениям.
– Мне уже нравится этот парень.
В молчании Оззи принялся намазывать лимонный мармелад на бриошь, а я подцепил вилкой плюшку с ананасом.
Я чувствовал, что должен уйти. Чувствовал, должен что-то сделать. Сидение на одном месте казалось невыносимым.
Я откусил кусочек плюшки.
Мы редко сидели в молчании. Оззи всегда находил что сказать, и я обычно вносил свою лепту в разговор.
Через минуту или две до меня дошло, что Оззи смотрит на меня столь же пристально, как и Ужасный Честер.
Я решил, что перерыв в разговоре вызван тем, что он хотел спокойно прожевать бриошь с лимонным мармеладом. Потом понял, что это не так.
Готовят бриошь из яиц, дрожжей и масла. Она просто тает во рту, жевать ее практически не нужно.
Оззи иной раз впадает в молчание, когда думает. И сейчас он думал обо мне.
– Что? – спросил я.
– Ты пришел сюда не за тем, чтобы позавтракать.
– Определенно не за тем, чтобы съесть так много за завтраком.
– И ты пришел не для того, чтобы рассказать об Уилбуре Джессапе или о Дэнни.
– Нет же, именно за этим я и пришел, сэр.
– Ты же сам мне сказал, что не хочешь эту плюшку, вот я и предположил, что ты сейчас уйдешь.
– Да, сэр, – кивнул я, – мне следовало бы уйти. – Но не поднялся со стула.
Наливая ароматный колумбийский кофе из термоса, стилизованного под кофейник, Оззи ни на секунду не отрывал от меня глаз.
– Никогда не думал, что ты можешь попытаться кого-то обмануть, Одд.
– Заверяю вас, я могу конкурировать с лучшими обманщиками, сэр.
– Нет, не можешь. Ты – эталон искренности. Вины в тебе не больше, чем в ягненке.
Я отвернулся от него и увидел, что Ужасный Честер спустился с потолочной балки. Кот уже сидел на верхней ступеньке крыльца, все так же сверля меня взглядом.
– Но еще более удивительно другое, – продолжил Оззи. – Ты крайне редко увлекался самообманом.
– Когда меня будут канонизировать, сэр?
– Если будешь грубить старшим, не видать тебе компании святых.
– Жаль. Я давно уже мечтаю о нимбе. Такая удобная лампа для чтения.
– Что касается самообмана, то многие люди находят его столь же важным для выживания, как и воздух. Но тебе-то это несвойственно. И тем не менее ты настаиваешь, что пришел сюда, чтобы поговорить об Уилбуре и Дэнни.
– Я настаивал?
– Без должной убедительности.
– Тогда почему, по-вашему, я сюда пришел? – спросил я.
– Ты всегда ошибался, принимая мою абсолютную самоуверенность за глубокомыслие, – без запинки ответил он. – Поэтому, если у тебя возникает необходимость разобраться в происходящем и определиться со своими дальнейшими действиями, ты приходишь ко мне.
– Вы хотите сказать, что те советы, которые вы мне давали на протяжении многих лет, не основывались на глубоком анализе возникавших проблем?
– Разумеется, основывались, Одд. Но, как и ты, я всего лишь человек, пусть у меня и одиннадцать пальцев.
У него действительно одиннадцать пальцев, шесть на левой руке. Он говорит, что из девяноста тысяч младенцев один рождается с таким отклонением от нормы. Хирурги обычно ампутируют лишний и ненужный палец.
По какой-то причине (Оззи ею со мной не поделился) его родители категорически отказались от такой операции. Для других детей он превратился в диковинку: одиннадцатипалый мальчик, который со временем стал одиннадцатипалым толстым мальчиком и, наконец, одиннадцатипалым толстым мальчиком с острым языком.
– Возможно, моим советам недоставало глубины анализа, но предлагались они искренне.
– Пусть маленькая, но радость, сэр.
– Да и потом, сегодня ты пришел сюда со жгущим тебя психологическим вопросом, который не дает покоя, тревожит так сильно, что ты даже не хочешь его задать.
– Нет, дело не в этом, – ответил я.
Посмотрел на остатки омлета с лобстерами. На Ужасного Честера. На лужайку. На зелень рощи, такую яркую в утренних лучах солнца.
Лунообразно круглое лицо Оззи могло быть самодовольным и любящим одновременно. Его глаза поблескивали в предвкушении моего признания, что правота на его стороне.
Наконец я прервал затянувшуюся паузу:
– Вы знаете Эрни и Пуку Янг.
– Милые люди.
– Дерево у них во дворе…
– Бругманзия. Великолепный экземпляр.
– Все в нем смертоносно, каждый корешок и листок.
Оззи улыбнулся, как улыбнулся бы Будда, если бы Будда писал детективные романы и смаковал различные способы убийства. Согласно кивнул.
– Смертельно опасно, да.
– Почему таким милым людям, как Эрни и Пука, хочется выращивать дерево, несущее смерть?
– Во-первых, потому, что оно прекрасно, особенно в цвету.
– Цветы тоже токсичны.
Отправив в рот последний кусочек бриоши с лимонным мармеладом и насладившись им, Оззи облизал губы.
– В каждом из этих огромных колокольчиков достаточно яда, если, конечно, правильно его извлечь, чтобы убить треть населения Пико-Мундо.
– Мне представляется, есть что-то безответственное, даже извращенное, в стремлении тратить сколько времени и усилий на такое смертоносное растение.
– Эрни Янг представляется тебе безответственным, даже извращенным человеком?
– Как раз наоборот.
– Ага, тогда монстром должна быть Пука. И, за ширмой самопожертвования она скрывает самые зловещие намерения.
– Иногда мне кажется, что друг не должен с таким удовольствием высмеивать меня, как это делаете вы.
– Дорогой Одд, если друзья не могут открыто смеяться над человеком, значит, они ему не друзья. Как еще человек может научиться не говорить того, что может вызвать смех у незнакомцев? Насмешки друзей – это проявление любви, они – прививка от глупости.
– Звучит как глубокая мысль.
– Скажем так, средней глубины, – заверил он меня. – Могу я просветить тебя, юноша?
– Можете попробовать.
– В выращивании бругманзии нет ничего безответственного. Не менее ядовитые растения в Пико-Мундо встречаются повсеместно.
На моем лице отразилось сомнение.
– Повсеместно?
– Ты слишком уж занят сверхъестественным миром, поэтому очень мало знаешь о мире растений.
– Я не трачу много времени и на боулинг, сэр.
– Эти цветущие живые изгороди из олеандра по всему городу. Олеандр в переводе с санскрита «убийца лошадей». Каждая часть растения смертоносна.
– Мне нравится олеандр с красными цветами.
– Если ты бросишь его в костер, дым будет отравленным, – продолжил Оззи. – Если пчелы слишком много времени проведут на олеандре, мед тебя убьет. Азалии не менее опасны.
– Все выращивают азалии.
– Олеандр убьет тебя быстро. Азалии, попавшей в желудок и переваренной, потребуется несколько часов. Рвота, паралич, судороги, кома, смерть. А ведь есть еще можжевельник виргинский, белена, бигнония укореняющаяся, дурман вонючий… и все это здесь, в Пико-Мундо.
– И мы называем ее мать-природа.
– Во времени и в том, что оно с нами делает, тоже нет ничего родительского, – заметил Оззи.
– Но, сэр, Эрни и Пука Янг знают, что бругманзия смертоносна. Собственно, из-за смертоносности они посадили ее и с тех пор холят и лелеют.
– Думай об этом как об атрибуте религии дзэн.
– Я бы подумал, если б знал, что это означает.
– Эрни и Пука ищут понимания смерти и побеждают свой страх перед ней, одомашнивая смерть в форме бругманзии.
– Мы завтракаем только сорок минут. Утром я поднимаюсь из-за стола минимум через полтора часа. Лучшие сюжеты приходят мне в голову за утренним кофе и бриошью с изюмом.
– Вам бы начать новую серию детективов, действие которых разворачивается в кулинарном мире.
– Полки книжных магазинов уже ломятся от детективов, в которых преступления разгадывают или шеф-повара, или ресторанные критики…
В одной из детективных серий Оззи главный герой – детектив необъятных размеров, который обожает свою стройную и изящную жену. Сам Оззи так ни разу и не женился.
В другой его детективной серии бал правит симпатичная женщина-детектив, страдающая множеством неврозов и… булимией[17]. Оззи булимия совершенно не грозит. Скорее он полностью сменит свой гардероб, перейдя на спандекс[18].
– Я раздумываю над тем, чтобы начать серию с детективом, который фаунокоммуникатор.
– Один из тех людей, которые заявляют, что могут разговаривать с животными?
– Да, но только мой герой действительно с ними разговаривает.
– И животные будут помогать ему раскрывать преступления? – спросил я.
– Да, конечно, но в некоторых случаях станут все усложнять. Собаки всегда будут говорить только правду, птицы – часто лгать, а морские свинки будут отличаться желанием помочь, но и склонностью к преувеличениям.
– Мне уже нравится этот парень.
В молчании Оззи принялся намазывать лимонный мармелад на бриошь, а я подцепил вилкой плюшку с ананасом.
Я чувствовал, что должен уйти. Чувствовал, должен что-то сделать. Сидение на одном месте казалось невыносимым.
Я откусил кусочек плюшки.
Мы редко сидели в молчании. Оззи всегда находил что сказать, и я обычно вносил свою лепту в разговор.
Через минуту или две до меня дошло, что Оззи смотрит на меня столь же пристально, как и Ужасный Честер.
Я решил, что перерыв в разговоре вызван тем, что он хотел спокойно прожевать бриошь с лимонным мармеладом. Потом понял, что это не так.
Готовят бриошь из яиц, дрожжей и масла. Она просто тает во рту, жевать ее практически не нужно.
Оззи иной раз впадает в молчание, когда думает. И сейчас он думал обо мне.
– Что? – спросил я.
– Ты пришел сюда не за тем, чтобы позавтракать.
– Определенно не за тем, чтобы съесть так много за завтраком.
– И ты пришел не для того, чтобы рассказать об Уилбуре Джессапе или о Дэнни.
– Нет же, именно за этим я и пришел, сэр.
– Ты же сам мне сказал, что не хочешь эту плюшку, вот я и предположил, что ты сейчас уйдешь.
– Да, сэр, – кивнул я, – мне следовало бы уйти. – Но не поднялся со стула.
Наливая ароматный колумбийский кофе из термоса, стилизованного под кофейник, Оззи ни на секунду не отрывал от меня глаз.
– Никогда не думал, что ты можешь попытаться кого-то обмануть, Одд.
– Заверяю вас, я могу конкурировать с лучшими обманщиками, сэр.
– Нет, не можешь. Ты – эталон искренности. Вины в тебе не больше, чем в ягненке.
Я отвернулся от него и увидел, что Ужасный Честер спустился с потолочной балки. Кот уже сидел на верхней ступеньке крыльца, все так же сверля меня взглядом.
– Но еще более удивительно другое, – продолжил Оззи. – Ты крайне редко увлекался самообманом.
– Когда меня будут канонизировать, сэр?
– Если будешь грубить старшим, не видать тебе компании святых.
– Жаль. Я давно уже мечтаю о нимбе. Такая удобная лампа для чтения.
– Что касается самообмана, то многие люди находят его столь же важным для выживания, как и воздух. Но тебе-то это несвойственно. И тем не менее ты настаиваешь, что пришел сюда, чтобы поговорить об Уилбуре и Дэнни.
– Я настаивал?
– Без должной убедительности.
– Тогда почему, по-вашему, я сюда пришел? – спросил я.
– Ты всегда ошибался, принимая мою абсолютную самоуверенность за глубокомыслие, – без запинки ответил он. – Поэтому, если у тебя возникает необходимость разобраться в происходящем и определиться со своими дальнейшими действиями, ты приходишь ко мне.
– Вы хотите сказать, что те советы, которые вы мне давали на протяжении многих лет, не основывались на глубоком анализе возникавших проблем?
– Разумеется, основывались, Одд. Но, как и ты, я всего лишь человек, пусть у меня и одиннадцать пальцев.
У него действительно одиннадцать пальцев, шесть на левой руке. Он говорит, что из девяноста тысяч младенцев один рождается с таким отклонением от нормы. Хирурги обычно ампутируют лишний и ненужный палец.
По какой-то причине (Оззи ею со мной не поделился) его родители категорически отказались от такой операции. Для других детей он превратился в диковинку: одиннадцатипалый мальчик, который со временем стал одиннадцатипалым толстым мальчиком и, наконец, одиннадцатипалым толстым мальчиком с острым языком.
– Возможно, моим советам недоставало глубины анализа, но предлагались они искренне.
– Пусть маленькая, но радость, сэр.
– Да и потом, сегодня ты пришел сюда со жгущим тебя психологическим вопросом, который не дает покоя, тревожит так сильно, что ты даже не хочешь его задать.
– Нет, дело не в этом, – ответил я.
Посмотрел на остатки омлета с лобстерами. На Ужасного Честера. На лужайку. На зелень рощи, такую яркую в утренних лучах солнца.
Лунообразно круглое лицо Оззи могло быть самодовольным и любящим одновременно. Его глаза поблескивали в предвкушении моего признания, что правота на его стороне.
Наконец я прервал затянувшуюся паузу:
– Вы знаете Эрни и Пуку Янг.
– Милые люди.
– Дерево у них во дворе…
– Бругманзия. Великолепный экземпляр.
– Все в нем смертоносно, каждый корешок и листок.
Оззи улыбнулся, как улыбнулся бы Будда, если бы Будда писал детективные романы и смаковал различные способы убийства. Согласно кивнул.
– Смертельно опасно, да.
– Почему таким милым людям, как Эрни и Пука, хочется выращивать дерево, несущее смерть?
– Во-первых, потому, что оно прекрасно, особенно в цвету.
– Цветы тоже токсичны.
Отправив в рот последний кусочек бриоши с лимонным мармеладом и насладившись им, Оззи облизал губы.
– В каждом из этих огромных колокольчиков достаточно яда, если, конечно, правильно его извлечь, чтобы убить треть населения Пико-Мундо.
– Мне представляется, есть что-то безответственное, даже извращенное, в стремлении тратить сколько времени и усилий на такое смертоносное растение.
– Эрни Янг представляется тебе безответственным, даже извращенным человеком?
– Как раз наоборот.
– Ага, тогда монстром должна быть Пука. И, за ширмой самопожертвования она скрывает самые зловещие намерения.
– Иногда мне кажется, что друг не должен с таким удовольствием высмеивать меня, как это делаете вы.
– Дорогой Одд, если друзья не могут открыто смеяться над человеком, значит, они ему не друзья. Как еще человек может научиться не говорить того, что может вызвать смех у незнакомцев? Насмешки друзей – это проявление любви, они – прививка от глупости.
– Звучит как глубокая мысль.
– Скажем так, средней глубины, – заверил он меня. – Могу я просветить тебя, юноша?
– Можете попробовать.
– В выращивании бругманзии нет ничего безответственного. Не менее ядовитые растения в Пико-Мундо встречаются повсеместно.
На моем лице отразилось сомнение.
– Повсеместно?
– Ты слишком уж занят сверхъестественным миром, поэтому очень мало знаешь о мире растений.
– Я не трачу много времени и на боулинг, сэр.
– Эти цветущие живые изгороди из олеандра по всему городу. Олеандр в переводе с санскрита «убийца лошадей». Каждая часть растения смертоносна.
– Мне нравится олеандр с красными цветами.
– Если ты бросишь его в костер, дым будет отравленным, – продолжил Оззи. – Если пчелы слишком много времени проведут на олеандре, мед тебя убьет. Азалии не менее опасны.
– Все выращивают азалии.
– Олеандр убьет тебя быстро. Азалии, попавшей в желудок и переваренной, потребуется несколько часов. Рвота, паралич, судороги, кома, смерть. А ведь есть еще можжевельник виргинский, белена, бигнония укореняющаяся, дурман вонючий… и все это здесь, в Пико-Мундо.
– И мы называем ее мать-природа.
– Во времени и в том, что оно с нами делает, тоже нет ничего родительского, – заметил Оззи.
– Но, сэр, Эрни и Пука Янг знают, что бругманзия смертоносна. Собственно, из-за смертоносности они посадили ее и с тех пор холят и лелеют.
– Думай об этом как об атрибуте религии дзэн.
– Я бы подумал, если б знал, что это означает.
– Эрни и Пука ищут понимания смерти и побеждают свой страх перед ней, одомашнивая смерть в форме бругманзии.