Страница:
Дин Кунц
Мертвый и живой
Эта трилогия посвящается ушедшему от нас мистеру Льюису, который давным-давно понял, что наука политизирована, что ее главная цель – не знания, а власть, что она стала наукизмом, и в этом изме – конец человечества.
«Я очень сомневаюсь, что история показывает нам хоть один пример человека, который, выйдя за пределы общепринятой морали и обретя власть, использовал ее во благо».
К. С. Льюис «Человек отменяется».
Глава 1
Миновала половина безветренной ночи, когда пришедший с Залива дождь обрушился на берег и дамбы. Табуны фантомных лошадей галопом помчались по крышам из рубероида, дранки, жести, черепицы, шифера, потоки воды забурлили в ливневых канавах.
Обычно в этом ночном городе рестораны и джаз-клубы работали до завтрака, но тут Новый Орлеан изменил самому себе. Лишь редкие автомобили проезжали по улицам. Многие рестораны закрылись задолго до рассвета. Из-за недостатка посетителей их примеру последовали и некоторые клубы.
Ураган пересекал Залив, правда, южнее Луизианы. В настоящий момент Национальная служба погоды предрекала его выход на побережье в районе Браунсвилла, штат Техас, но траектория движения урагана могла измениться. На собственном горьком опыте Новый Орлеан научился уважать мощь природы.
Девкалион вышел из кинотеатра «Люкс», не воспользовавшись дверью, и разом перенесся в другую часть города, под сень раскидистых дубов, мощные стволы которых покрывал мох.
В свете уличных фонарей каскады дождя поблескивали, как черненое серебро. Но под дубами, в чернильной тьме, казалось, что это вовсе и не дождь, а продукт той самой тьмы, выделяемый ночью пот.
Хотя сложная татуировка не позволяла любопытным рассмотреть, сколь сильно изуродована половина лица Девкалиона, он предпочитал появляться в публичных местах между сумерками и зарей. Часы, когда с неба не светило солнце, обеспечивали дополнительный слой маскировки.
Разумеется, скрыть его внушительные габариты и невероятную силу не представлялось возможным. Выдержав более двухсот лет, тело Девкалиона являло собой гору крепких костей и мощных мышц. Время не властвовало над его силой.
Шагая по тротуару, он проходил участки, где свет фонарей просачивался сквозь листву, напоминая факелы, с которыми толпа гнала Девкалиона сквозь холодную, но сухую ночь во времена, предшествующие изобретению электричества.
На другой стороне улицы, занимая полквартала, в тени дубов расположилось здание «Рук милосердия». Когда-то там была католическая больница.
Высокий металлический забор огораживал территорию бывшей больницы. Заостренные штыри указывали, что нынче здесь не найти милосердия, которое ранее предлагалось страждущим.
Над главным входом стояла статуя Девы Марии. Фонарь, который освещал статую, давно демонтировали, и фигура в широких одеждах могла быть и Смертью, и кем угодно.
Несколькими часами ранее Девкалион узнал, что именно в этом здании находится лаборатория его создателя, Виктора Гелиоса, настоящая фамилия которого – Франкенштейн – стала легендой. Здесь проектировались, создавались и программировались представители Новой расы.
Охранная система держала под контролем каждую дверь. Замки не сдались бы без боя.
Но благодаря дарам, которыми наделил его удар молнии, ожививший Девкалиона в первой и куда более примитивной лаборатории, ему не требовалась дверь, чтобы войти. Соответственно, и замки не могли его остановить. Интуитивно он понимал квантовую природу мира, включая самый глубинный, структурный слой, на котором весь мир сходился в одной точке.
Задумав войти в нынешнее логово своего создателя, Девкалион не испытывал страха. Если какая эмоция и переполняла его, так это ярость. Но за долгие десятилетия он научился ее контролировать, и ей уже не удавалось, как раньше, легко подвигнуть его на насилие.
Он вышел из дождя в главную лабораторию «Рук милосердия», мокрый – начиная шаг, сухой – его заканчивая.
Огромная лаборатория Виктора тянула на техническое чудо. В ней преобладали нержавеющая сталь и белая керамика. Сверкающие загадочные установки не стояли вдоль стен, а, казалось, выступали из них. Другие свешивались с потолка, третьи – вырастали из пола.
Воздух был насыщен мерным гудением, урчанием, легкими пощелкиваниями. Никого живого Девкалион не увидел.
Синие, розовые, зеленые газы наполняли стеклянные сферы. По витым прозрачным трубам текли лавандовые, голубые, оранжевые жидкости.
По центру стоял U-образный рабочий стол Виктора, с поверхностью из черного гранита, покоящийся на стальном основании.
Девкалион уже собрался ознакомиться с содержимым ящиков, когда за его спиной раздался мужской голос:
– Вы сможете мне помочь, сэр?
Обернувшись, Девкалион увидел мужчину в сером спортивном костюме. На поясе висели баллончики с чистящими жидкостями, белые тряпки, губки. В руке он держал швабру.
– Меня зовут Лестер, – представился он. – Я – Эпсилон. Вы, похоже, умнее меня. Вы умнее, так?
– Твой создатель здесь? – спросил Девкалион.
– Нет, сэр. Отец ушел раньше.
– Сколько сотрудников тут работает?
– Я плохо считаю. От чисел путается в голове. Однажды я слышал… восемьдесят. Но Отца здесь нет, и теперь что-то идет не так, а я всего лишь Эпсилон. Вы, наверное, Альфа или Бета. Вы Альфа или Бета?
– Что идет не так? – спросил Девкалион.
– Она говорит, что Уэрнер посажен в изолятор номер один. Нет, может, в изолятор номер два. В любом случае, в номер какой-то.
– Кто такой Уэрнер?
– Начальник службы безопасности. Ей нужны инструкции, но я не могу дать ей инструкции, я всего лишь Лестер.
– Кому нужны инструкции?
– Женщине в ящике.
Пока Лестер говорил, осветился экран компьютера на столе Виктора, и на нем появилось безупречно красивое лицо, которое могло принадлежать лишь цифровому изображению, а не реальной женщине.
– Мистер Гелиос, Гелиос. Добро пожаловать к Гелиосу. Я – Аннунсиата. Я уже не та Аннунсиата, что прежде, но я все еще пытаюсь быть той Аннунсиатой, какой должна. Сейчас я анализирую мой Гелиос, мистер Системы. Мои системы, мистер Гелиос. Я – хорошая девочка.
– Она в ящике, – указал Лестер.
– В компьютере, – поправил Девкалион.
– Нет, в ящике в сетевой комнате. Она – Бета-мозг в ящике. У нее нет тела. Иногда ее ящик протекает, и тогда я подтираю пролившуюся жидкость.
– Я встроена, – вновь заговорила Аннунсиата. – Я встроена. Я встроена в информационные системы здания. Я – секретарь мистера Гелиоса. Я очень умная. Я – хорошая девочка. Я хочу эффективно работать. Я – хорошая, хорошая девочка. Я боюсь.
– Обычно она не такая, – прокомментировал Лестер.
– Возможно, какой-то дис-дис-дисбаланс в подаче питательных веществ. Я не могу анализировать. Может ли кто-нибудь проанализировать состав поступающих ко мне питательных веществ?
– В полном сознании, навечно в ящике, – покачал головой Девкалион.
– Я очень, очень боюсь.
Девкалион почувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки.
– Твой создатель способен на все. Ничто не остановит его, он готов на любую жестокость.
Лестер переминался с ноги на ногу, как маленький мальчик, который хочет в туалет.
– Он – великий гений. Он даже умнее, чем Альфа. Мы все должны благодарить его.
– Где сетевая комната? – спросил Девкалион.
– Мы все должны благодарить его.
– Сетевая комната. Где эта… женщина?
– В подвале.
– Я должна составить график встреч для мистера Гелиоса. Гелиоса. Но я не помню, что такое встреча. Вы можете помочь, помочь, помочь мне?
– Да, – кивнул Девкалион. – Я могу тебе помочь.
Обычно в этом ночном городе рестораны и джаз-клубы работали до завтрака, но тут Новый Орлеан изменил самому себе. Лишь редкие автомобили проезжали по улицам. Многие рестораны закрылись задолго до рассвета. Из-за недостатка посетителей их примеру последовали и некоторые клубы.
Ураган пересекал Залив, правда, южнее Луизианы. В настоящий момент Национальная служба погоды предрекала его выход на побережье в районе Браунсвилла, штат Техас, но траектория движения урагана могла измениться. На собственном горьком опыте Новый Орлеан научился уважать мощь природы.
Девкалион вышел из кинотеатра «Люкс», не воспользовавшись дверью, и разом перенесся в другую часть города, под сень раскидистых дубов, мощные стволы которых покрывал мох.
В свете уличных фонарей каскады дождя поблескивали, как черненое серебро. Но под дубами, в чернильной тьме, казалось, что это вовсе и не дождь, а продукт той самой тьмы, выделяемый ночью пот.
Хотя сложная татуировка не позволяла любопытным рассмотреть, сколь сильно изуродована половина лица Девкалиона, он предпочитал появляться в публичных местах между сумерками и зарей. Часы, когда с неба не светило солнце, обеспечивали дополнительный слой маскировки.
Разумеется, скрыть его внушительные габариты и невероятную силу не представлялось возможным. Выдержав более двухсот лет, тело Девкалиона являло собой гору крепких костей и мощных мышц. Время не властвовало над его силой.
Шагая по тротуару, он проходил участки, где свет фонарей просачивался сквозь листву, напоминая факелы, с которыми толпа гнала Девкалиона сквозь холодную, но сухую ночь во времена, предшествующие изобретению электричества.
На другой стороне улицы, занимая полквартала, в тени дубов расположилось здание «Рук милосердия». Когда-то там была католическая больница.
Высокий металлический забор огораживал территорию бывшей больницы. Заостренные штыри указывали, что нынче здесь не найти милосердия, которое ранее предлагалось страждущим.
Над главным входом стояла статуя Девы Марии. Фонарь, который освещал статую, давно демонтировали, и фигура в широких одеждах могла быть и Смертью, и кем угодно.
Несколькими часами ранее Девкалион узнал, что именно в этом здании находится лаборатория его создателя, Виктора Гелиоса, настоящая фамилия которого – Франкенштейн – стала легендой. Здесь проектировались, создавались и программировались представители Новой расы.
Охранная система держала под контролем каждую дверь. Замки не сдались бы без боя.
Но благодаря дарам, которыми наделил его удар молнии, ожививший Девкалиона в первой и куда более примитивной лаборатории, ему не требовалась дверь, чтобы войти. Соответственно, и замки не могли его остановить. Интуитивно он понимал квантовую природу мира, включая самый глубинный, структурный слой, на котором весь мир сходился в одной точке.
Задумав войти в нынешнее логово своего создателя, Девкалион не испытывал страха. Если какая эмоция и переполняла его, так это ярость. Но за долгие десятилетия он научился ее контролировать, и ей уже не удавалось, как раньше, легко подвигнуть его на насилие.
Он вышел из дождя в главную лабораторию «Рук милосердия», мокрый – начиная шаг, сухой – его заканчивая.
Огромная лаборатория Виктора тянула на техническое чудо. В ней преобладали нержавеющая сталь и белая керамика. Сверкающие загадочные установки не стояли вдоль стен, а, казалось, выступали из них. Другие свешивались с потолка, третьи – вырастали из пола.
Воздух был насыщен мерным гудением, урчанием, легкими пощелкиваниями. Никого живого Девкалион не увидел.
Синие, розовые, зеленые газы наполняли стеклянные сферы. По витым прозрачным трубам текли лавандовые, голубые, оранжевые жидкости.
По центру стоял U-образный рабочий стол Виктора, с поверхностью из черного гранита, покоящийся на стальном основании.
Девкалион уже собрался ознакомиться с содержимым ящиков, когда за его спиной раздался мужской голос:
– Вы сможете мне помочь, сэр?
Обернувшись, Девкалион увидел мужчину в сером спортивном костюме. На поясе висели баллончики с чистящими жидкостями, белые тряпки, губки. В руке он держал швабру.
– Меня зовут Лестер, – представился он. – Я – Эпсилон. Вы, похоже, умнее меня. Вы умнее, так?
– Твой создатель здесь? – спросил Девкалион.
– Нет, сэр. Отец ушел раньше.
– Сколько сотрудников тут работает?
– Я плохо считаю. От чисел путается в голове. Однажды я слышал… восемьдесят. Но Отца здесь нет, и теперь что-то идет не так, а я всего лишь Эпсилон. Вы, наверное, Альфа или Бета. Вы Альфа или Бета?
– Что идет не так? – спросил Девкалион.
– Она говорит, что Уэрнер посажен в изолятор номер один. Нет, может, в изолятор номер два. В любом случае, в номер какой-то.
– Кто такой Уэрнер?
– Начальник службы безопасности. Ей нужны инструкции, но я не могу дать ей инструкции, я всего лишь Лестер.
– Кому нужны инструкции?
– Женщине в ящике.
Пока Лестер говорил, осветился экран компьютера на столе Виктора, и на нем появилось безупречно красивое лицо, которое могло принадлежать лишь цифровому изображению, а не реальной женщине.
– Мистер Гелиос, Гелиос. Добро пожаловать к Гелиосу. Я – Аннунсиата. Я уже не та Аннунсиата, что прежде, но я все еще пытаюсь быть той Аннунсиатой, какой должна. Сейчас я анализирую мой Гелиос, мистер Системы. Мои системы, мистер Гелиос. Я – хорошая девочка.
– Она в ящике, – указал Лестер.
– В компьютере, – поправил Девкалион.
– Нет, в ящике в сетевой комнате. Она – Бета-мозг в ящике. У нее нет тела. Иногда ее ящик протекает, и тогда я подтираю пролившуюся жидкость.
– Я встроена, – вновь заговорила Аннунсиата. – Я встроена. Я встроена в информационные системы здания. Я – секретарь мистера Гелиоса. Я очень умная. Я – хорошая девочка. Я хочу эффективно работать. Я – хорошая, хорошая девочка. Я боюсь.
– Обычно она не такая, – прокомментировал Лестер.
– Возможно, какой-то дис-дис-дисбаланс в подаче питательных веществ. Я не могу анализировать. Может ли кто-нибудь проанализировать состав поступающих ко мне питательных веществ?
– В полном сознании, навечно в ящике, – покачал головой Девкалион.
– Я очень, очень боюсь.
Девкалион почувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки.
– Твой создатель способен на все. Ничто не остановит его, он готов на любую жестокость.
Лестер переминался с ноги на ногу, как маленький мальчик, который хочет в туалет.
– Он – великий гений. Он даже умнее, чем Альфа. Мы все должны благодарить его.
– Где сетевая комната? – спросил Девкалион.
– Мы все должны благодарить его.
– Сетевая комната. Где эта… женщина?
– В подвале.
– Я должна составить график встреч для мистера Гелиоса. Гелиоса. Но я не помню, что такое встреча. Вы можете помочь, помочь, помочь мне?
– Да, – кивнул Девкалион. – Я могу тебе помочь.
Глава 2
Когда посыльный, который привез пиццу Беннетам, ошибся адресом и позвонил в соседний дом, где жила чета Гитро, Джанет удивила себя, затащив его в прихожую и задушив.
Джанет и ее муж, Баки Гитро, окружной прокурор Нового Орлеана, были клонами. Тела настоящих Джанет и Баки Гитро давно уже похоронили на гигантской свалке, расположенной к северо-востоку от озера Поншатрен.
В большинстве своем Новые люди не клонировались. Их полностью, от начала и до конца, проектировал Отец. Но клоны имели решающее значение в установлении контроля над политической системой города.
Джанет подозревала, что в ее программе стерлись какие-то важные разделы, и Баки склонялся к тому, чтобы согласиться с ней.
Причина заключалась не только в том, что Джанет убила, не получив на то команды от ее создателя. Убивать ей понравилось. Если на то пошло, убийство доставило ей наслаждение.
Она хотела пойти в соседний дом и убить Беннетов.
– Убийство так бодрит. Я чувствую, что живу.
Баки следовало доложить о случившемся Гелиосу, чтобы Джанет ликвидировали. Но его так потрясла ее отвага, что он не мог заставить себя позвонить Отцу по номеру экстренной связи.
Последнее указывало им обоим, что и у Баки в программе стерлись какие-то разделы. Он не думал, что тоже сможет убить, но ему очень хотелось посмотреть, как Джанет будет расправляться с Беннетами.
Они едва не бросились к соседнему дому. Но мертвый посыльный, лежащий в прихожей, вроде бы требовал дальнейшего изучения, хотя бы потому, что с него Джанет начала отсчет трупов.
– В конце концов, – заявил Баки, – будь ты охотником, а он оленем, мы бы сделали сотню фотографий, отрезали бы у него рога и повесили над камином.
У Джанет округлились глаза.
– Ты хочешь что-то у него отрезать и повесить над камином?
– Пожалуй, без этого как раз можно и обойтись, но мне хотелось бы сделать несколько фотографий.
– Так иди за камерой, а я подберу наилучший фон.
Поспешив на второй этаж за фотоаппаратом, который они держали в стенном шкафу своей спальни, Баки увидел Герцога Орлеанского, который смотрел на прихожую с верхней ступени лестницы.
Герцог, красивая светло-коричнево-черная немецкая овчарка с белыми «сапожками» на передних лапах, пребывал в замешательстве и держался настороженно с того самого момента, как несколькими неделями раньше в его жизнь вошли клоны Баки и Джанет. Они выглядели точь-в-точь, как его хозяева, но он знал, что это не они. Поэтому относился к ним уважительно, но держался обособленно, не выказывал любви, которая, впрочем, им и не требовалась.
И пока Баки поднимался по лестнице, Герцог развернулся и затрусил в одну из гостевых спален.
Гелиос думал о том, чтобы убить собаку вместе с настоящими Баки и Джанет.
Но Герцога в Новом Орлеане обожали: однажды он спас из огня двух маленьких девочек и так хорошо себя вел в общественных местах, что частенько ходил в суд со своим хозяином. Его смерть могла вызвать большой интерес, ему могли устроить похороны с джаз-оркестром. Все это привлекло бы ненужное внимание к новоявленной паре клонов.
Кроме того, настоящий Баки Гитро, сентиментальный по натуре, так любил свою собаку, что на похоронах от него ожидали бы безудержных рыданий. Новым людям имитация горя не давалась. Каменная статуя Девы Марии заплакала бы скорее, чем рожденные из резервуаров сотворения.
С камерой в руке новый Баки слетел вниз. Джанет уже перетащила покойника в гостиную, усадила в обитое плюшем кресло. Сама села на подлокотник и, схватившись за волосы трупа, подняла голову, чтобы он смотрел в объектив.
Потом они перенесли посыльного на диван, и Джанет села с ним рядом. Следующий снимок Баки сделал в кабинете. Джанет и труп сидели рядышком на высоких барных стульях, Посыльный положил голову на плечо Джанет, словно крепко набрался. Они еще потаскали покойника по дому, сделали несколько фотографий, нахлобучив ему на голову женские шляпы, раздели догола, одели в женское белье, таким и сфотографировали.
Проделывая все это, ни разу не засмеялись. Новые люди могли изображать смех, причем достаточно убедительно, но их веселье не было настоящим. А над трупом они издевались только потому, что люто ненавидели Старых людей и полагали, что это хороший способ проявить свою ненависть.
Собака следовала за ними во время всей фотосессии, наблюдала с порога различных комнат, близко не подходила.
Наконец они вновь раздели посыльного догола, узлом завязали веревку на шее, перетащили его в маленькую гостиную и повесили на балке, словно большую рыбу. Джанет встала рядом с трупом, довольная добычей.
– И знаешь, что я думаю о том, чем мы занимаемся? – спросила она.
Все, что они делали, казалось Баки вполне соответствующим здравому смыслу, хотя он и не мог сказать почему.
– Так чем?
– Я думаю, мы развлекаемся.
– То есть это и есть развлечение?
– Думаю, да.
– Что ж, все это куда интереснее того, что мы делали раньше. Что еще ты хочешь с ним сделать?
– Он мне начал надоедать, – ответила Джанет. – Я думаю, нам пора пойти в соседний дом и убить Беннетов.
Настоящий Баки держал в доме оружие.
– Ты хочешь взять пистолет и разнести им физиономии?
Джанет обдумала его предложение, покачала головой.
– Не такое уж это развлечение.
– Хочешь взять нож или тот меч времен Гражданской войны со стены в моем кабинете?
– Что я хочу – так это убить их голыми руками.
– Задушить их?
– Это уже пройденный этап.
– Тогда что ты собираешься с ними делать?
– У меня тысяча идей.
– Мне взять с собой камеру?
– Абсолютно точно – ты должен взять с собой камеру.
– Возможно, мы сумеем вставить все эти фотографии в альбом? – предложил Баки. – Как принято у людей.
– Я с удовольствием. Только мы не люди.
– Не понимаю, почему мы не можем завести альбом. Во многом мы схожи с людьми.
– Да, только мы лучше. Мы – высшая раса.
– Мы – высшая раса, – согласился Баки. – Скоро мы сможем править миром, колонизируем Луну и Марс. Нам будет принадлежать вся Вселенная. Поэтому мы можем завести альбом с фотографиями, если нам того хочется. Кто посмеет сказать нам, что мы не можем?
– Никто, – ответила Джанет.
Джанет и ее муж, Баки Гитро, окружной прокурор Нового Орлеана, были клонами. Тела настоящих Джанет и Баки Гитро давно уже похоронили на гигантской свалке, расположенной к северо-востоку от озера Поншатрен.
В большинстве своем Новые люди не клонировались. Их полностью, от начала и до конца, проектировал Отец. Но клоны имели решающее значение в установлении контроля над политической системой города.
Джанет подозревала, что в ее программе стерлись какие-то важные разделы, и Баки склонялся к тому, чтобы согласиться с ней.
Причина заключалась не только в том, что Джанет убила, не получив на то команды от ее создателя. Убивать ей понравилось. Если на то пошло, убийство доставило ей наслаждение.
Она хотела пойти в соседний дом и убить Беннетов.
– Убийство так бодрит. Я чувствую, что живу.
Баки следовало доложить о случившемся Гелиосу, чтобы Джанет ликвидировали. Но его так потрясла ее отвага, что он не мог заставить себя позвонить Отцу по номеру экстренной связи.
Последнее указывало им обоим, что и у Баки в программе стерлись какие-то разделы. Он не думал, что тоже сможет убить, но ему очень хотелось посмотреть, как Джанет будет расправляться с Беннетами.
Они едва не бросились к соседнему дому. Но мертвый посыльный, лежащий в прихожей, вроде бы требовал дальнейшего изучения, хотя бы потому, что с него Джанет начала отсчет трупов.
– В конце концов, – заявил Баки, – будь ты охотником, а он оленем, мы бы сделали сотню фотографий, отрезали бы у него рога и повесили над камином.
У Джанет округлились глаза.
– Ты хочешь что-то у него отрезать и повесить над камином?
– Пожалуй, без этого как раз можно и обойтись, но мне хотелось бы сделать несколько фотографий.
– Так иди за камерой, а я подберу наилучший фон.
Поспешив на второй этаж за фотоаппаратом, который они держали в стенном шкафу своей спальни, Баки увидел Герцога Орлеанского, который смотрел на прихожую с верхней ступени лестницы.
Герцог, красивая светло-коричнево-черная немецкая овчарка с белыми «сапожками» на передних лапах, пребывал в замешательстве и держался настороженно с того самого момента, как несколькими неделями раньше в его жизнь вошли клоны Баки и Джанет. Они выглядели точь-в-точь, как его хозяева, но он знал, что это не они. Поэтому относился к ним уважительно, но держался обособленно, не выказывал любви, которая, впрочем, им и не требовалась.
И пока Баки поднимался по лестнице, Герцог развернулся и затрусил в одну из гостевых спален.
Гелиос думал о том, чтобы убить собаку вместе с настоящими Баки и Джанет.
Но Герцога в Новом Орлеане обожали: однажды он спас из огня двух маленьких девочек и так хорошо себя вел в общественных местах, что частенько ходил в суд со своим хозяином. Его смерть могла вызвать большой интерес, ему могли устроить похороны с джаз-оркестром. Все это привлекло бы ненужное внимание к новоявленной паре клонов.
Кроме того, настоящий Баки Гитро, сентиментальный по натуре, так любил свою собаку, что на похоронах от него ожидали бы безудержных рыданий. Новым людям имитация горя не давалась. Каменная статуя Девы Марии заплакала бы скорее, чем рожденные из резервуаров сотворения.
С камерой в руке новый Баки слетел вниз. Джанет уже перетащила покойника в гостиную, усадила в обитое плюшем кресло. Сама села на подлокотник и, схватившись за волосы трупа, подняла голову, чтобы он смотрел в объектив.
Потом они перенесли посыльного на диван, и Джанет села с ним рядом. Следующий снимок Баки сделал в кабинете. Джанет и труп сидели рядышком на высоких барных стульях, Посыльный положил голову на плечо Джанет, словно крепко набрался. Они еще потаскали покойника по дому, сделали несколько фотографий, нахлобучив ему на голову женские шляпы, раздели догола, одели в женское белье, таким и сфотографировали.
Проделывая все это, ни разу не засмеялись. Новые люди могли изображать смех, причем достаточно убедительно, но их веселье не было настоящим. А над трупом они издевались только потому, что люто ненавидели Старых людей и полагали, что это хороший способ проявить свою ненависть.
Собака следовала за ними во время всей фотосессии, наблюдала с порога различных комнат, близко не подходила.
Наконец они вновь раздели посыльного догола, узлом завязали веревку на шее, перетащили его в маленькую гостиную и повесили на балке, словно большую рыбу. Джанет встала рядом с трупом, довольная добычей.
– И знаешь, что я думаю о том, чем мы занимаемся? – спросила она.
Все, что они делали, казалось Баки вполне соответствующим здравому смыслу, хотя он и не мог сказать почему.
– Так чем?
– Я думаю, мы развлекаемся.
– То есть это и есть развлечение?
– Думаю, да.
– Что ж, все это куда интереснее того, что мы делали раньше. Что еще ты хочешь с ним сделать?
– Он мне начал надоедать, – ответила Джанет. – Я думаю, нам пора пойти в соседний дом и убить Беннетов.
Настоящий Баки держал в доме оружие.
– Ты хочешь взять пистолет и разнести им физиономии?
Джанет обдумала его предложение, покачала головой.
– Не такое уж это развлечение.
– Хочешь взять нож или тот меч времен Гражданской войны со стены в моем кабинете?
– Что я хочу – так это убить их голыми руками.
– Задушить их?
– Это уже пройденный этап.
– Тогда что ты собираешься с ними делать?
– У меня тысяча идей.
– Мне взять с собой камеру?
– Абсолютно точно – ты должен взять с собой камеру.
– Возможно, мы сумеем вставить все эти фотографии в альбом? – предложил Баки. – Как принято у людей.
– Я с удовольствием. Только мы не люди.
– Не понимаю, почему мы не можем завести альбом. Во многом мы схожи с людьми.
– Да, только мы лучше. Мы – высшая раса.
– Мы – высшая раса, – согласился Баки. – Скоро мы сможем править миром, колонизируем Луну и Марс. Нам будет принадлежать вся Вселенная. Поэтому мы можем завести альбом с фотографиями, если нам того хочется. Кто посмеет сказать нам, что мы не можем?
– Никто, – ответила Джанет.
Глава 3
В огромной кухне «Рук милосердия» Рипли в одиночестве сидел на табуретке у одной из центральных стоек, изготовленных из нержавеющей стали. Руками отрывал куски от трехфунтового окорока и заталкивал в рот.
Среднему Новому человеку требовались пять тысяч калорий в день, чтобы поддерживать жизнедеятельность организма, в два с половиной раза больше, чем обычному. Но в последнее время Рипли предавался обжорству, в один присест отправляя в желудок десять тысяч калорий, а то и больше.
Рвать мясо ему нравилось куда больше, чем есть. В эти дни желание что-то рвать, особенно мясо, появлялось у Рипли все чаще. Приготовленное мясо служило заменителем для мяса сырого, плоти Старых людей. Вот уж кого ему хотелось рвать больше всего.
Никому из них не разрешалось убивать или выказывать желание убить… до получения соответствующего приказа от Пасечника.
Именно так Рипли прозвал Виктора Гелиоса. Многие называли его Отцом, но мистер Гелиос страшно злился, если слышал, что кто-то так его называет.
Они были не детьми своего создателя, а его собственностью. Он не считал, что чем-то им обязан, зато они были обязаны ему всем.
Рипли съел весь окорок, напоминая себе, что Пасечник придумал блестящий план для нового мира.
Семья – не просто отживший свое атрибут, но еще и опасный, потому что ставит себя выше благополучия расы. Отношения родитель – ребенок необходимо искоренить. И Новые люди, рождающиеся взрослыми из резервуаров сотворения, должны хранить верность не друг другу, а исключительно новому обществу, создаваемому Гелиосом, даже не обществу, а идее общества.
Из холодильника размером с небольшую комнату Рипли достал кусок копченой говяжьей грудинки весом в два фунта. Вновь сел на табурет у центральной стойки.
Семьи воспитывали индивидуумов. Из резервуаров сотворения появлялись «рабочие пчелы», каждая предназначалась для выполнения определенной функции. Зная свое место и предназначение в жизни, ты мог испытывать удовлетворенность, недоступную Старой расе. Свободная воля – проклятье Старых людей. Запрограммированная цель – триумф Новых.
Рой – семья, улей – дом, и будущее станет принадлежать орде.
Пальцами он принялся рвать грудинку. Мясо на ощупь было жирным. И хотя грудинку хорошо прокоптили, он ощущал запах крови.
Как бы много ни съедал Рипли, он не поправлялся ни на фунт. Великолепно отлаженный механизм обмена веществ обеспечивал сохранение идеального веса.
Обжорство, однако, не являлось потаканием собственным слабостям. И, увы, не отвлекало от тревожных мыслей. Он не мог не думать об Уэрнере, начальнике службы безопасности «Рук милосердия».
Несколькими часами ранее у Уэрнера случилась, по словам Пасечника, «глобальная трансформация на клеточном уровне». Он перестал быть Уэрнером, перестал внешне напоминать человека, превратился… во что-то еще.
При создании (его проектировали для выполнения обязанностей начальника службы безопасности) Уэрнеру ввели генетический материал пантеры, с тем чтобы повысить его ловкость и скорость, паука, чтобы увеличить эластичность сухожилий, и таракана, для большей прочности соединительных тканей… Когда Уэрнер стал аморфным, эти кошачьи, паучьи и тараканьи гены начали проявлять себя, сначала по очереди, потом одновременно.
Мистер Гелиос назвал Уэрнера уникальным случаем. Такое никогда не происходило ранее. И, по словам Пасечника, более не могло повториться.
Вот насчет этого у Рипли уверенности и не было. Возможно, то, что произошло с Уэрнером, в точности повториться и не могло, но сколько других «уникальных случаев» ожидало их впереди?
Будучи главным заместителем Пасечника по лаборатории, Рипли располагал слишком обширными знаниями, чтобы подавить озабоченность. В резервуаре созидания, благодаря методу прямой информационной загрузки, он получил блестящее образование, узнав все, как о физиологии человеческих существ, созданных природой, так и о сверхчеловеках, сотворенных Виктором.
Никто из Старых людей не мог трансформироваться в пантеро-пауко-тараканье чудовище. И такая судьба казалась полным нонсенсом для представителя Новой расы.
Трансформация Уэрнера указывала, что и Пасечник может допускать ошибки. Удивление Пасечника при виде изменений, происходящих с Уэрнером, это только подтверждало.
Покончив с грудинкой, но не утолив аппетит и не избавившись от озабоченности, Рипли покинул кухню, чтобы побродить по коридорам «Рук милосердия». Мистер Гелиос уехал домой. Однако даже в эти предрассветные часы в лабиринте лабораторий Альфы проводили эксперименты и выполняли различные работы в полном соответствии с указаниями своего создателя.
Держась коридоров, впервые опасаясь того, что он может увидеть, войдя в лаборатории, Рипли в конце концов добрался до комнаты наблюдения, обслуживающей все три изолятора. Согласно индикаторным лампочкам на контрольной панели, в настоящий момент по назначению использовался только изолятор номер два. В нем находился бедолага Уэрнер.
В каждом изоляторе были установлены шесть камер наблюдения, которые полностью контролировали все пространство. Шесть экранов могли одновременно показывать все три изолятора или только один с шести ракурсов. Светящиеся таблички под экранами указывали, что сейчас на все выведена «картинка» изолятора номер два.
Пол, стены, потолок помещения размером двадцать на пятнадцать футов сделали из монолитного железобетона толщиной в восемнадцать дюймов. Изнутри их облицевали тремя слоями перехлестывающихся стальных листов, к которым поворотом рубильника подавался разряд электрического тока, убойный для обитателя изолятора.
Пасечник иногда создавал экзотических представителей Новой расы, воинов, живые машины смерти, которым предстояло участвовать в эффективном уничтожении Старых людей, когда наступит долгожданный день революции. Бывало, что из-за проблем с программированием эти существа не подчинялись приказам, даже бунтовали. В таких случаях их обездвиживали сильнодействующими лекарственными препаратами, доставляли в изолятор для изучения, а потом уничтожали.
Но того, кто был Уэрнером, Рипли на экранах не увидел. Камеры полностью перекрывали все пространство изолятора, спрятаться это существо нигде не могло.
По полу были разбросаны останки Патрика Дюшена, одного из созданий Пасечника, которого отправили в изолятор, чтобы проверить возможности трансформированного Уэрнера.
Переходной отсек соединял камеру наблюдения с изолятором номер два. Вход и выход из переходного отсека закрывался массивной круглой стальной дверью, какие используются в банковских хранилищах. Обе двери не могли открыться одновременно.
Рипли посмотрел на дверь, обращенную к комнате наблюдения. Ничто живое на Земле, рожденное естественным способом или созданное Гелиосом, не могло преодолеть этот стальной барьер толщиной в два фута.
Камера в изоляторе показывала, что закрыта и внутренняя дверь в переходной отсек.
Рипли сомневался, что трансформированный Уэрнер бродит по зданию. Любой, кто увидел его, поднял бы тревогу.
Имелось только одно объяснение. По каким-то причинам внутренняя дверь оставалась открытой достаточно долго, чтобы обитатель изолятора проник в переходной отсек. И теперь его отделял от комнаты наблюдения только один стальной барьер, а не два.
Среднему Новому человеку требовались пять тысяч калорий в день, чтобы поддерживать жизнедеятельность организма, в два с половиной раза больше, чем обычному. Но в последнее время Рипли предавался обжорству, в один присест отправляя в желудок десять тысяч калорий, а то и больше.
Рвать мясо ему нравилось куда больше, чем есть. В эти дни желание что-то рвать, особенно мясо, появлялось у Рипли все чаще. Приготовленное мясо служило заменителем для мяса сырого, плоти Старых людей. Вот уж кого ему хотелось рвать больше всего.
Никому из них не разрешалось убивать или выказывать желание убить… до получения соответствующего приказа от Пасечника.
Именно так Рипли прозвал Виктора Гелиоса. Многие называли его Отцом, но мистер Гелиос страшно злился, если слышал, что кто-то так его называет.
Они были не детьми своего создателя, а его собственностью. Он не считал, что чем-то им обязан, зато они были обязаны ему всем.
Рипли съел весь окорок, напоминая себе, что Пасечник придумал блестящий план для нового мира.
Семья – не просто отживший свое атрибут, но еще и опасный, потому что ставит себя выше благополучия расы. Отношения родитель – ребенок необходимо искоренить. И Новые люди, рождающиеся взрослыми из резервуаров сотворения, должны хранить верность не друг другу, а исключительно новому обществу, создаваемому Гелиосом, даже не обществу, а идее общества.
Из холодильника размером с небольшую комнату Рипли достал кусок копченой говяжьей грудинки весом в два фунта. Вновь сел на табурет у центральной стойки.
Семьи воспитывали индивидуумов. Из резервуаров сотворения появлялись «рабочие пчелы», каждая предназначалась для выполнения определенной функции. Зная свое место и предназначение в жизни, ты мог испытывать удовлетворенность, недоступную Старой расе. Свободная воля – проклятье Старых людей. Запрограммированная цель – триумф Новых.
Рой – семья, улей – дом, и будущее станет принадлежать орде.
Пальцами он принялся рвать грудинку. Мясо на ощупь было жирным. И хотя грудинку хорошо прокоптили, он ощущал запах крови.
Как бы много ни съедал Рипли, он не поправлялся ни на фунт. Великолепно отлаженный механизм обмена веществ обеспечивал сохранение идеального веса.
Обжорство, однако, не являлось потаканием собственным слабостям. И, увы, не отвлекало от тревожных мыслей. Он не мог не думать об Уэрнере, начальнике службы безопасности «Рук милосердия».
Несколькими часами ранее у Уэрнера случилась, по словам Пасечника, «глобальная трансформация на клеточном уровне». Он перестал быть Уэрнером, перестал внешне напоминать человека, превратился… во что-то еще.
При создании (его проектировали для выполнения обязанностей начальника службы безопасности) Уэрнеру ввели генетический материал пантеры, с тем чтобы повысить его ловкость и скорость, паука, чтобы увеличить эластичность сухожилий, и таракана, для большей прочности соединительных тканей… Когда Уэрнер стал аморфным, эти кошачьи, паучьи и тараканьи гены начали проявлять себя, сначала по очереди, потом одновременно.
Мистер Гелиос назвал Уэрнера уникальным случаем. Такое никогда не происходило ранее. И, по словам Пасечника, более не могло повториться.
Вот насчет этого у Рипли уверенности и не было. Возможно, то, что произошло с Уэрнером, в точности повториться и не могло, но сколько других «уникальных случаев» ожидало их впереди?
Будучи главным заместителем Пасечника по лаборатории, Рипли располагал слишком обширными знаниями, чтобы подавить озабоченность. В резервуаре созидания, благодаря методу прямой информационной загрузки, он получил блестящее образование, узнав все, как о физиологии человеческих существ, созданных природой, так и о сверхчеловеках, сотворенных Виктором.
Никто из Старых людей не мог трансформироваться в пантеро-пауко-тараканье чудовище. И такая судьба казалась полным нонсенсом для представителя Новой расы.
Трансформация Уэрнера указывала, что и Пасечник может допускать ошибки. Удивление Пасечника при виде изменений, происходящих с Уэрнером, это только подтверждало.
Покончив с грудинкой, но не утолив аппетит и не избавившись от озабоченности, Рипли покинул кухню, чтобы побродить по коридорам «Рук милосердия». Мистер Гелиос уехал домой. Однако даже в эти предрассветные часы в лабиринте лабораторий Альфы проводили эксперименты и выполняли различные работы в полном соответствии с указаниями своего создателя.
Держась коридоров, впервые опасаясь того, что он может увидеть, войдя в лаборатории, Рипли в конце концов добрался до комнаты наблюдения, обслуживающей все три изолятора. Согласно индикаторным лампочкам на контрольной панели, в настоящий момент по назначению использовался только изолятор номер два. В нем находился бедолага Уэрнер.
В каждом изоляторе были установлены шесть камер наблюдения, которые полностью контролировали все пространство. Шесть экранов могли одновременно показывать все три изолятора или только один с шести ракурсов. Светящиеся таблички под экранами указывали, что сейчас на все выведена «картинка» изолятора номер два.
Пол, стены, потолок помещения размером двадцать на пятнадцать футов сделали из монолитного железобетона толщиной в восемнадцать дюймов. Изнутри их облицевали тремя слоями перехлестывающихся стальных листов, к которым поворотом рубильника подавался разряд электрического тока, убойный для обитателя изолятора.
Пасечник иногда создавал экзотических представителей Новой расы, воинов, живые машины смерти, которым предстояло участвовать в эффективном уничтожении Старых людей, когда наступит долгожданный день революции. Бывало, что из-за проблем с программированием эти существа не подчинялись приказам, даже бунтовали. В таких случаях их обездвиживали сильнодействующими лекарственными препаратами, доставляли в изолятор для изучения, а потом уничтожали.
Но того, кто был Уэрнером, Рипли на экранах не увидел. Камеры полностью перекрывали все пространство изолятора, спрятаться это существо нигде не могло.
По полу были разбросаны останки Патрика Дюшена, одного из созданий Пасечника, которого отправили в изолятор, чтобы проверить возможности трансформированного Уэрнера.
Переходной отсек соединял камеру наблюдения с изолятором номер два. Вход и выход из переходного отсека закрывался массивной круглой стальной дверью, какие используются в банковских хранилищах. Обе двери не могли открыться одновременно.
Рипли посмотрел на дверь, обращенную к комнате наблюдения. Ничто живое на Земле, рожденное естественным способом или созданное Гелиосом, не могло преодолеть этот стальной барьер толщиной в два фута.
Камера в изоляторе показывала, что закрыта и внутренняя дверь в переходной отсек.
Рипли сомневался, что трансформированный Уэрнер бродит по зданию. Любой, кто увидел его, поднял бы тревогу.
Имелось только одно объяснение. По каким-то причинам внутренняя дверь оставалась открытой достаточно долго, чтобы обитатель изолятора проник в переходной отсек. И теперь его отделял от комнаты наблюдения только один стальной барьер, а не два.
Глава 4
Баки и Джанет Гитро вымокли насквозь, пока под проливным дождем добирались до переднего крыльца дома Беннетов.
– Нам следовало взять зонтики, – слишком поздно спохватился Баки. – Мы очень уж странно выглядим.
Им так не терпелось убить Беннетов, что они и не подумали о капризах погоды.
– Возможно, мы выглядим так странно, что они не впустят нас в дом, – тревожился Баки. – Особенно в такой час.
– Они – совы. Для них время совсем и не позднее. Они нас впустят, – заверила его Джанет. – Мы скажем, что произошло что-то ужасное и нам нужно с ними поговорить. Именно так и ведут себя соседи, успокаивают друг друга, когда происходит что-то ужасное.
За стеклянными дверьми и шелковыми занавесками комнаты заполнял мягкий янтарный свет.
– А что произошло ужасного? – спросил Баки, когда они поднимались по ступенькам.
– Я убила посыльного, который принес пиццу.
– Не думаю, что они нас впустят, если ты скажешь им такое.
– Мы не станем им это говорить. Только скажем, что произошло что-то ужасное.
– Неожиданно ужасное, – уточнил Баки.
– Да, именно.
– Если это сработает, они на удивление доверчивые люди.
– Баки, мы же не полные незнакомцы. Мы – соседи. А кроме того, они нас любят.
– Они нас любят?
У двери Джанет понизила голос.
– Тремя днями раньше мы приходили сюда на барбекю. Элен сказала: «Мы так вас любим». Помнишь?
– Но они ведь пили. Элен сказала это уже после того, как прилично набралась.
– Тем не менее она говорила искренне. Они нас любят и позволят нам войти.
Баки вдруг охватила подозрительность.
– Как же они могут нас любить? Мы даже не те, за кого они нас принимают.
– Они не знают, что мы – не те, за кого они нас принимают. Они не будут этого знать, даже когда я начну их убивать.
– Ты серьезно?
– Абсолютно, – и Джанет нажала на кнопку звонка.
– Старые люди – действительно такая легкая добыча?
– Они – котята, – уверенно заявила Джанет.
– Котята?
– Слепые котята, – на крыльце зажегся свет, и Джанет добавила: – Ты захватил камеру?
Когда Баки доставал камеру, за окном слева от двери появилась Элен Беннет, при виде соседей на ее лице отразилось удивление.
Джанет повысила голос, чтобы Элен смогла услышать ее.
– Элен, произошло что-то ужасное.
– Джанет убила посыльного, который принес пиццу. – Слова эти Баки произнес слишком тихо, чтобы Элен могла их расслышать. Предназначались они исключительно для ушей его жены и показались ему очень уместными, раз уж их развлечения только набирали ход.
Удивление на лице Элен сменилось озабоченностью. Она отошла от окна.
Услышав, как Элен открывает первый из двух врезных замков, Баки шепнул Джанет:
– Сделай с ней что-то особенное!
– Я так ее ненавижу, – ответила Джанет.
– Я тоже ненавижу ее, – кивнул Баки. – Я ненавижу его. Я их всех ненавижу. Сделай с ней что-то действительно из ряда вон выходящее.
Элен открыла второй врезной замок, распахнула дверь, отступила, давая им войти в дом. Симпатичная блондинка с ямочкой на правой щеке, которая, правда, появлялась лишь при улыбке. Но сейчас Элен не улыбалась.
– Джанет, Баки, вы такие подавленные. Я даже боюсь спросить, что случилось.
– Случилось что-то ужасное, – повторила Джанет. – Где Янси?
– Он на заднем крыльце. Мы решили пропустить по стаканчику перед сном, слушаем Этту Джеймс[1]. Что случилось, дорогая, что не так?
– Случилось что-то ужасное, – ответил Баки, закрывая за собой входную дверь.
– Ох, нет, – в голосе Элен слышалась тревога. – Мы вас так любим. А вы, похоже, очень опечалены. И промокли насквозь, вода капает на паркет. Что случилось?
– Случилось нечто ужасное, – повторил Баки.
– Камеру приготовил? – спросила Джанет.
– Нам следовало взять зонтики, – слишком поздно спохватился Баки. – Мы очень уж странно выглядим.
Им так не терпелось убить Беннетов, что они и не подумали о капризах погоды.
– Возможно, мы выглядим так странно, что они не впустят нас в дом, – тревожился Баки. – Особенно в такой час.
– Они – совы. Для них время совсем и не позднее. Они нас впустят, – заверила его Джанет. – Мы скажем, что произошло что-то ужасное и нам нужно с ними поговорить. Именно так и ведут себя соседи, успокаивают друг друга, когда происходит что-то ужасное.
За стеклянными дверьми и шелковыми занавесками комнаты заполнял мягкий янтарный свет.
– А что произошло ужасного? – спросил Баки, когда они поднимались по ступенькам.
– Я убила посыльного, который принес пиццу.
– Не думаю, что они нас впустят, если ты скажешь им такое.
– Мы не станем им это говорить. Только скажем, что произошло что-то ужасное.
– Неожиданно ужасное, – уточнил Баки.
– Да, именно.
– Если это сработает, они на удивление доверчивые люди.
– Баки, мы же не полные незнакомцы. Мы – соседи. А кроме того, они нас любят.
– Они нас любят?
У двери Джанет понизила голос.
– Тремя днями раньше мы приходили сюда на барбекю. Элен сказала: «Мы так вас любим». Помнишь?
– Но они ведь пили. Элен сказала это уже после того, как прилично набралась.
– Тем не менее она говорила искренне. Они нас любят и позволят нам войти.
Баки вдруг охватила подозрительность.
– Как же они могут нас любить? Мы даже не те, за кого они нас принимают.
– Они не знают, что мы – не те, за кого они нас принимают. Они не будут этого знать, даже когда я начну их убивать.
– Ты серьезно?
– Абсолютно, – и Джанет нажала на кнопку звонка.
– Старые люди – действительно такая легкая добыча?
– Они – котята, – уверенно заявила Джанет.
– Котята?
– Слепые котята, – на крыльце зажегся свет, и Джанет добавила: – Ты захватил камеру?
Когда Баки доставал камеру, за окном слева от двери появилась Элен Беннет, при виде соседей на ее лице отразилось удивление.
Джанет повысила голос, чтобы Элен смогла услышать ее.
– Элен, произошло что-то ужасное.
– Джанет убила посыльного, который принес пиццу. – Слова эти Баки произнес слишком тихо, чтобы Элен могла их расслышать. Предназначались они исключительно для ушей его жены и показались ему очень уместными, раз уж их развлечения только набирали ход.
Удивление на лице Элен сменилось озабоченностью. Она отошла от окна.
Услышав, как Элен открывает первый из двух врезных замков, Баки шепнул Джанет:
– Сделай с ней что-то особенное!
– Я так ее ненавижу, – ответила Джанет.
– Я тоже ненавижу ее, – кивнул Баки. – Я ненавижу его. Я их всех ненавижу. Сделай с ней что-то действительно из ряда вон выходящее.
Элен открыла второй врезной замок, распахнула дверь, отступила, давая им войти в дом. Симпатичная блондинка с ямочкой на правой щеке, которая, правда, появлялась лишь при улыбке. Но сейчас Элен не улыбалась.
– Джанет, Баки, вы такие подавленные. Я даже боюсь спросить, что случилось.
– Случилось что-то ужасное, – повторила Джанет. – Где Янси?
– Он на заднем крыльце. Мы решили пропустить по стаканчику перед сном, слушаем Этту Джеймс[1]. Что случилось, дорогая, что не так?
– Случилось что-то ужасное, – ответил Баки, закрывая за собой входную дверь.
– Ох, нет, – в голосе Элен слышалась тревога. – Мы вас так любим. А вы, похоже, очень опечалены. И промокли насквозь, вода капает на паркет. Что случилось?
– Случилось нечто ужасное, – повторил Баки.
– Камеру приготовил? – спросила Джанет.