Страница:
Он вскочил, одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние, схватил ее, сдернул со шкафа.
— Не тронь меня!
— Мейна, слушай...
Она заурчала, когда он запустил руку в ее пышные волосы.
— Слушай, я совсем сбит с толку. Проклятие, я ничего не знаю. Я не просил, чтоб меня сюда привели. Не просил, чтоб меня вытащили из деревни и швырнули в хаос.
Она обхватила его руками и заплакала на плече.
— Я пошел искать девушку. Сперва хотел лишь найти ее и вернуться домой. Ничего больше не знаю. Я должен сейчас отыскать ее, потому что лишь в этом всегда была моя цель, потому что лишь это меня заставляло жить. Отказаться от этого все равно что убить мечту. Если я зашибу по дороге кого-нибудь, может, оно того стоит, а может, нет. Но я не хочу никого зашибить.
Она задрожала. Он поднял легкое тело, понес на постель.
— Сиэ, — вымолвил он. — Черт, это ужасно. Ужасно не для него одного, но для всех, кто его понимает.
Ее руки ласкали его. Позабыв обо всех разговорах, он нашел ее губы. Маленький розовый язычок затрепетал у него во рту. Он стиснул грудь. И вдруг в бок впились когти. Он стряхнул ее. Густая кровь выступила из длинных тонких царапин и запятнала рубашку.
— Зачем ты это сделала?
— Я по-прежнему для тебя только животное, герой Тоэм. Тебе хочется посмотреть, на что это будет похоже. Ты так ни разу и не сказал: "Я люблю тебя", просто принялся тискать. Желаешь посмотреть, найдется ль во мне что-нибудь хорошенькое.
— Сука! — рявкнул он, растирая израненный бок.
— Хочешь узнать, мохнатый ли у меня животик.
— Покажи, — ухмыльнулся он, ощущая на пальцах липкую кровь и пламя, бушующее в рассудке.
— Ты никогда не узнаешь, — заявила она и шмыгнула к двери. — Никогда, даже за миллион лет!
Створка хлопнула, он остался один в темноте.
Прошло много времени, прежде чем Тоэм встал, зажимая ладонью горевший огнем бок и пытаясь понять, что за пламя терзает рассудок. Но не нашел ответа. Огонь в боку успокоил, промыв раны. Они были неглубокие, и он быстро управился. Прижег спиртом, смазал мазью, заклеил пластырем размером с ладонь.
Стал смывать кровь с раковины и почувствовал себя совсем нереально, глядя, как алые полосы тают в струйках воды. Все начинало казаться грезой — десятками грез и кошмаров, громоздящихся друг на друга.
Потом лег в постель, уставился в потолок, попытался заснуть. Но сон не шел долго-долго...
— Не тронь меня!
— Мейна, слушай...
Она заурчала, когда он запустил руку в ее пышные волосы.
— Слушай, я совсем сбит с толку. Проклятие, я ничего не знаю. Я не просил, чтоб меня сюда привели. Не просил, чтоб меня вытащили из деревни и швырнули в хаос.
Она обхватила его руками и заплакала на плече.
— Я пошел искать девушку. Сперва хотел лишь найти ее и вернуться домой. Ничего больше не знаю. Я должен сейчас отыскать ее, потому что лишь в этом всегда была моя цель, потому что лишь это меня заставляло жить. Отказаться от этого все равно что убить мечту. Если я зашибу по дороге кого-нибудь, может, оно того стоит, а может, нет. Но я не хочу никого зашибить.
Она задрожала. Он поднял легкое тело, понес на постель.
— Сиэ, — вымолвил он. — Черт, это ужасно. Ужасно не для него одного, но для всех, кто его понимает.
Ее руки ласкали его. Позабыв обо всех разговорах, он нашел ее губы. Маленький розовый язычок затрепетал у него во рту. Он стиснул грудь. И вдруг в бок впились когти. Он стряхнул ее. Густая кровь выступила из длинных тонких царапин и запятнала рубашку.
— Зачем ты это сделала?
— Я по-прежнему для тебя только животное, герой Тоэм. Тебе хочется посмотреть, на что это будет похоже. Ты так ни разу и не сказал: "Я люблю тебя", просто принялся тискать. Желаешь посмотреть, найдется ль во мне что-нибудь хорошенькое.
— Сука! — рявкнул он, растирая израненный бок.
— Хочешь узнать, мохнатый ли у меня животик.
— Покажи, — ухмыльнулся он, ощущая на пальцах липкую кровь и пламя, бушующее в рассудке.
— Ты никогда не узнаешь, — заявила она и шмыгнула к двери. — Никогда, даже за миллион лет!
Створка хлопнула, он остался один в темноте.
Прошло много времени, прежде чем Тоэм встал, зажимая ладонью горевший огнем бок и пытаясь понять, что за пламя терзает рассудок. Но не нашел ответа. Огонь в боку успокоил, промыв раны. Они были неглубокие, и он быстро управился. Прижег спиртом, смазал мазью, заклеил пластырем размером с ладонь.
Стал смывать кровь с раковины и почувствовал себя совсем нереально, глядя, как алые полосы тают в струйках воды. Все начинало казаться грезой — десятками грез и кошмаров, громоздящихся друг на друга.
Потом лег в постель, уставился в потолок, попытался заснуть. Но сон не шел долго-долго...
Глава 11
На следующее утро, когда Корги, Бейб, Рыба, Ханк собрались его провожать, Мейны не было видно поблизости. Он все время ее высматривал, надеялся, что придет. Но она не пришла.
— Так помни, — предупреждал Корги с туманной, подернутой искорками гуммигута серостью вместо глаз, — у тебя всего двадцать четыре часа. Возвращайся с Тарлини сюда и получишь возможность отправиться с нами. В противном случае, боюсь, застрянешь тут, в этой вселенной, с ромагинами и сетессинами.
— Постараюсь, Корги, — пообещал он, пожимая протянутые руки и щупальца.
— Помни, если понадобится помощь или убежище, можешь идти в другие бункеры, — сказал Ханк.
— Не сомневайся, — добавил Бейб.
— Не буду, — заверил он их. И шагнул назад в туннель, откуда впервые — кажется, много-много лет назад — спустился в воздушном потоке. Они закрыли за ним дверь в бункер. Воспользовавшись перископическим сканнером, он, как они его учили, обследовал лежавшую над головой аллею. Никого не обнаружил, включил воздуходувку, пославшую воздушные струи в обратном направлении, и те мягко, но решительно повлекли его вверх, вверх, вверх, вынесли через решетку, которая следом за ним легла, клацнув, на место и послужила посадочной площадкой, когда потоки внезапно стихли.
Ему с трудом верилось в происходящее. Он наконец-то в столице, неподалеку от невольничьего рынка, может быть, в самое время, чтобы выкупить свою Тарлини. Попытался припомнить, как она выглядит, но ясной картины не получил.
День обещал быть прекрасным. Слабенькие желтые облачка, которым предстояло рассеяться еще до появления утреннего солнца, оставались единственными пятнышками на идеальном небе. Солнце только вставало и еще не согрело приятный прохладный ночной воздух.
Он пустился в путь, свернув с аллеи на улицу. Магазины работали — грандиозная сеть фирменных, ультрасовременных, без продавцов, и маленькие уличные магазинчики, похоже, всегда процветающие в загнивающем обществе, независимо от его размеров и уровня развития. В одном местечке продавались домашние прянички, мягкие, солоноватые. Он купил один на деньги, предназначенные для непредвиденных расходов, и сжевал на ходу. Внутри все трепыхалось от возбуждения и страха, но важней всего сохранять внешнее спокойствие, словно он здешний.
Он шел мимо фруктовых лавок, где стояли огромные корзины с наваленными грудой вишнями, представлявшими всю хроматическую цветовую гамму. Одни смахивали на те, что они с Ханком украли из грузовика на воздушной подушке, другие вообще ни на что прежде виденное не походили. Хотелось все перепробовать, но он помнил об отведенном сроке в двадцать четыре часа. На поиски может понадобиться все это время, если не больше. И шагал дальше.
На рыночке под открытым небом, где в кровавых лужах лежали боковые части туш животных, а в некрашеных ящиках с мелко наколотым льдом — куски вырезки и бифштексы, ромагинский правительственный инспектор осматривал мясо, пришлепывая печать, а мясник, не особо таясь, совал ему по крупной монете за каждую одобренную тушу. Над площадкой уже скапливались мухи, и Тоэм хорошо представлял, что тут будет твориться, когда дневная жара одеялом окутает все вокруг. И чем будет пахнуть.
Сразу за мясным рынком располагалась автоматизированная мясная лавка, где мясо хранилось в кубических стеклянных морозильниках, постоянно выставленное напоказ. Цены были раза в три выше, чем у продавца необработанного мяса, но Тоэм решил, что не задумываясь заплатил бы побольше. Если еще когда-нибудь сможет проглотить кусок мяса. Даже простой взгляд на сырую плоть вызывал у него тошноту. Понятно, на нем отразились привычки, предпочтения и антипатии мутиков.
Мужчина в развевающейся накидке, похожей на ту, которую много дней тому назад выдал ему автомат, важно шествовал по пешеходной дорожке. Огромный, жирный, со свиным рылом, он ковырял в зубах сверкающим ногтем. Представители низших классов отступали на мостовую, освобождая путь, хоть в том не было физической необходимости — ширины тротуара хватило бы, чтоб вместить человек семь-восемь в ряд. Впрочем, Тоэм поступил точно так же. Нельзя привлекать к себе внимание, возбуждать подозрения.
Потом, переходя оживленную улицу, он увидел мальчика с белыми глазами, проезжавшего в лимузине. Рядом восседала очень богатая женщина. По поведению мальчика никак нельзя было судить, узнал тот его или нет. Тоэм хотел побежать за ним, но не побежал. Что-то в этом мальчике ему не нравилось. Больше по этому поводу он сказать ничего не мог. Может быть, дело в том, что Ханк испугался мальчика, а Ханк вроде бы мало чего пугался. Если уж мутик боится мальчишку, на то есть причина. Нечто большее насылаемых грез. Он переправился на другую сторону улицы и двинулся к рынку наложниц, куда открывался вход с улицы Продавцов Наслаждений.
В действительности улица Продавцов Наслаждений была никакой не улицей, а площадью. В центре площади в обширном фонтане мифологические существа из ромагинской религии опрокидывали кувшины с весело булькающей водой над головами мраморных нимфочек. Кругом царила праздничная атмосфера. Дома были выкрашены в разные цвета и хорошо отремонтированы. На отполированных флагштоках были натянуты многоцветные транспаранты. На площади уже кучками собирался народ, и наряды представителей высшего класса резко выделялись среди простолюдинов в армейской униформе. Но простолюдины тоже имели право прийти на площадь, ибо совет губернаторов не распространял социальных различий на кредитки бедняков и богачей. Одна купюра не хуже другой. Не способности, а одни только деньги обеспечивают людям равенство.
— Я припарковал яхту на нижней орбите, — сообщил один богач другому. — Прибыл на полумильной, планирую привезти домой полсотни красоток.
— Мои запросы, — заявил другой, пощипывая усики, словно прочерченные карандашом, — удовлетворить не так просто. Ищу одну-единственную девушку — если такая вообще найдется, — достойную покупки с аукциона.
— Ты просто сноб, — констатировал первый.
Тоэм прошел мимо. Большинство простолюдинов нацеливались на посещение Дома любви и Дома невест, где за две купюры можно купить пятнадцать минут. Лишь немногим хватало денег на покупку собственных рабынь, собственных наложниц. Они жадно поглядывали на торговцев, которые устанавливали трибуны на отведенных им платформах.
Постепенно с течением времени все больше и больше народу причаливало к площади. Набрались уже сотни две, причем семьдесят пять процентов составляли простолюдины. Кучка представителей общества в накидках сгрудилась вокруг плаката "Убей мутика — спаси свой мир", вывешенного на доске объявлений с материалами, пропагандирующими различные политические программы — естественно, в пользу убийства мутиков, — отличавшиеся одна от другой только методами уничтожения.
Прозвучал гонг, шут потешной песенкой возвестил об официальном открытии торговли на рынке. Юные простолюдины повытаскивали деньги и ринулись к дверям домов наслаждений. Простолюдины постарше соглашались обождать, ибо событие, пусть даже необходимое и желанное, успело утратить свою уникальность. Немногочисленные молодые простолюдины, которые отказывали себе во всем и месяц за месяцем копили кредитки, стояли, разглядывая платформы, не зная, куда бежать. Кто-то мигом и наобум купит первых попавшихся на глаза девушек. Другие будут ждать и ждать, пока не выставят всех и в запасе никого не останется.
Через миг, как по тайному сигналу, из-за занавесов в глубине платформ возникли торговцы и принялись расписывать товар. Все в усыпанных драгоценностями накидках ярчайших расцветок, с застежками не в четверть дюйма, а скорей в целый дюйм. Торговец Кингер, оказавшийся прямо перед Тоэмом, махнул рукой в сторону занавеса, вызывая первую женщину. Поистине потрясающую. Блондинку, высоченную, как минимум, шести футов ростом. Огромные груди выпячивались вперед благодаря надетому на ней тонкому лифу из мерцающего пурпурного материала. Шелковая юбочка практически не прикрывала сосуд наслаждений.
— Прошу вас, джентльмены... — повторял торговец.
Тоэм переводил взгляд с платформы на платформу. Он не мог рисковать и вести наблюдение за одним лишь купцом, допустив, чтобы Тарлини продали у него за спиной. Реддиш предлагал краснокожую прелестницу с Шоуни, планеты, заселенной индейцами и располагавшейся на самом краю галактики, на которую часто совершались набеги. Ставки росли бешеным темпом. Невольница обещала принести еще более крупный куш. Фулмоно продавал близнецов, смуглых девушек, по его утверждению, из бассейна Амазонки, с самой Земли. Фастен обводил кончиком трости ноги девчушки, которая, видно, была чуть не до смерти перепугана, видя вокруг плотоядные физиономии, но, похоже, решилась не выдавать страха. Фастен отмечал великолепную полноту икр, замечательные коленки. Рашинджи...
Рот Тоэма раскрылся, закрылся и снова раскрылся. Женщиной Рашинджи, той самой, кому предстояло расхаживать среди присутствующих, собирая с победителей торгов деньги (все платежи наличными, никакого кредита), была Тарлини! В ослепительно алом платье с черной брошью. Колышущиеся груди показывались из остроугольного декольте. Она улыбалась идиотской улыбкой со своего сиденья на краю платформы. Рашинджи в данный момент продавал очень привлекательную девушку, но все внимание Тоэма было устремлено на столь хорошо знакомое лицо и фигуру. Что она делает в качестве помогающей купцу женщины? Почему выглядит такой довольной?
Возбуждение на площади возросло и прочно удерживалось на высшем пике. Он прорывался через толпу, распихивал, не разбирая, богатых и бедных, пытался добраться к платформе Рашинджи. Повис на задней стенке, высматривая Тарлини. Она хохотала над замечаниями торгующихся, собирая их денежки в черный мешок, который держала на золотой цепи. Она его не видела. Он с некоторым ошеломлением сообразил, что она не узнает его, даже если увидит. У него теперь волосы светлые, а не темные, и он ничуть не похож на ее Тоэма.
Гибкая юная девочка-женщина, которую в данный момент продавал Рашинджи, ушла за семьсот шесть купюр.
Друзья осыпали расплачивавшегося богача поздравлениями...
Тоэм отовсюду чувствовал запах пота...
Тарлини, улыбаясь, доверительно беседовала с толстяком из высшего класса, который скорей скалился с вожделением, чем улыбался...
Шум торгов барабанил в ушах...
Голова почти неудержимо шла кругом. Зачем она это делает? Почему помогает торговцу? Плату всегда собирает самая доверенная и любимая жена купца. Неужели пошла за Рашинджи замуж? Нет! Или да?
В этот самый момент он решил убить Рашинджи за все, что тот, может быть, сделал с Тарлини. Но как бы сначала с ней переговорить? В кармане нащупывался мешок с деньгами. Если предложить цену за девушку и купить, Тарлини придется прийти к нему за деньгами.
В данный миг на подмостках ждала стройная блондинка, явно больше других желавшая быть купленной и с бравадой выставлявшая напоказ свое добро.
— Пятьдесят, — сказал богач.
— Семьдесят, — сунулся другой. Тоэм задержал дыхание и выкрикнул:
— Сто!
Все головы повернулись к нему.
Рашинджи вглядывался, напрягая глаза.
— Наличными, парень. Найдется у тебя столько наличными?
Он вытащил из кармана кошель, открыл его и помахал кредитками.
— Сбережения за всю жизнь. Богач загоготал.
— Пускай получает, — разрешил первый претендент.
Второй презрительно на него зыркнул.
— Двести!
Тоэм услышал собственный голос, рыкнувший:
— Двести пятьдесят!
— Четыре сотни!
— Пять!
— Шесть!
— Семь пятьсот.
Он чувствовал, как по подбородку течет пот, стекает под воротник и промачивает рубашку. Надо все бросить. Можно купить кого-то другого, кто никому больше не нужен. В конце концов, он покупает лишь ради возможности поговорить с Тарлини. Но теперь, пробудив в богаче гнев, Тоэм знал, что тот постоянно будет перекупать у него любую девушку.
— Мне предложено семьсот пятьдесят кредиток, — подытожил Рашинджи, довольный, что обыкновеннейшая, хоть и смазливая проститутка принесет ему столько же, сколько девственница.
— Мистер Главойрей, — обратился он к богатому участнику торга, — желаете перекрыть эту ставку?
Мистер Главойрей посмотрел поверх голов своей свиты на простолюдина, осмелившегося с ним торговаться.
— Желаю, — заявил он. — Тысяча! Толпа охнула в один голос.
— Тысяча двадцать пять, — сказал Тоэм, дрожа в предвкушении поражения.
Мистер Главойрей нахмурился, топнул оземь.
— У меня с собой только тысяча. Выпишу ваучер... Тоэм услышал собственный голос, оравший:
— Нет! Это незаконно. Никаких чеков, никаких кредитных карточек. Условие — платить наличными.
— Он прав, мистер Главойрей, — признал Рашинджи.
— Тогда дайте мне послать за деньгами. Они прибудут через час.
— Необходимо получить у меня разрешение на отсрочку аукциона, — провозгласил Тоэм, припоминая вычитанное в книжках Тригги Гопа. — А я в таком разрешении ему отказываю.
— Ну, раз так, — сказал Рашинджи, поворачиваясь к Тоэму, — она наверняка твоя.
Друзья богача подняли протестующий гам. Рашинджи замахал в их сторону, призывая к спокойствию.
— Это справедливо. Простолюдин, я велю ей искупаться и подойти к тебе у фонтана. — Он отвернулся и хлопнул, вызывая следующую по расписанию.
Тоэм оглядывал толпу, ища голову Тарлини. Он выиграл право поговорить с ней. В голове кишмя кишели вопросы.
— Тысяча двадцать пять кредиток, дорогой сэр, — прозвучал рядом ее голос.
Он быстро взглянул в низ.
— Тарлини!
Рот ее медленно открылся.
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Я Тоэм.
— Какой Тоэм? — переспросила она, внезапно теряя терпение.
— Твой Тоэм. Твой мужчина.
Она оглянулась, тараща глаза.
— Ты не Тоэм. Тоэм темный. А ты светлый.
— Да, правда. Но я Тоэм. Меня убили после того, как нас похитили ромагины.., верней, мое тело убили. А мозг спасли, и тело теперь у меня новое.
— Ты несешь чепуху. Прошу, тысяча двадцать пять кредиток.
Он схватил ее за плечо?
— Слушай, Тарлини, я...
— Пожалуйста, дорогой сэр, не троньте меня. Он нерешительно отвел руку.
— Слушай, могу доказать. Помнишь деревья с красными листьями, и одно из них над нашей хижиной? Мы жили, любили друг друга на травяном ковре, и ты все твердила, что он полон рисунков, похожих на людей, на их лица. Мы поженились бы через месяц.
Она минуту смотрела на него.
— Да, я так говорила, и мы там жили. Откуда ты это все знаешь?
— Я Тоэм!
За последнюю девушку разгорелся жаркий торг. Выкрикивались ставки, веселя обе стороны, а Рашинджи все понукал поднимать цены. Тоэм заговорил громче.
— Помнишь море, как оно разговаривало? Мы сидели на берегу, и я всегда слушал море, беседовал с ним. Ты говорила, что я сумасшедший, но уверяла, что все равно меня любишь.
Она нервно крутила в маленьких ручках денежный мешок.
— Ну и что? Что из того.., если ты Тоэм?
— Как "ну и что"? Можешь уйти со мной, вот что. Я десятки раз прошел через ад, добираясь сюда. Глаза ее вдруг сверкнули, а голос слегка изменился.
— А почему ты уверен, будто я — Тарлини?
— Ты ведь сказала...
— Меня зовут Рашинджиана.
— Ты взяла себе имя Рашинджи?
— Меня зовут Рашинджиана.
Он пошатнулся.
— Тарлини, не может быть, чтобы ты вышла замуж за этого.., этого...
— Меня зовут не Тарлини, — твердо заявила она.
— Но почему за него?
— Он мне подходит.
— Я подходил тебе больше.
Она нахмурилась.
— Ты никогда не показывал мне чудес вселенной, еды, вин, мест и вещей.
Он вздохнул, утирая пот с нижней губы.
— Слушай, Тарлини, я только что сам открыл для себя эти вещи. Я про них и не знал никогда.
— Меня зовут не Тарлини. Кроме того, даже если бы так, даже если б тебя звали Тоэм, ты всего-навсего простолюдин. Ты не способен удовлетворить желания, которые пробудили во мне новые вещи, не способен утолить мой голод.
Рассудок его разрывался от боли, пытаясь освоиться с новым порядком, с внезапно обрушившимся на него более ясным понятием о человеческой натуре. Сценарий разыгрывался старый-престарый — тысячелетней давности, — но ему это было неведомо. Солнце казалось гигантской свечой, с которой на все кругом капал расплавленный воск, заливал дома и людей, просачивался ему в уши и обволакивал пленкой мозг. Он схватил ее за руку, впился ногтями.
— Слушай, Тарлини.., ну ладно, Рашинджиана. Через несколько дней ты окажешься запертой в другой, более тесной вселенной. Не понимаю, каким образом, только мутики собираются...
— Мутики? — переспросила она. — Ты с ними связан? Ты извращенец?
Он вонзил ногти глубже, надеясь, что из-под этой тоги сейчас выступит кровь.
— Слушай...
— Помогите! — заголосила она. — Извращенец! Любитель мути ков!
Толпа обернулась. Несколько торговавшихся богачей рванулись к нему. Схватив ее еще крепче, он перебросил в свободную руку газовый пистолет. Первым поверженным оказался мистер Главойрей, нога его превратилась в разодранный кусок мяса, хуже всего, что можно было увидеть на уличном мясном рынке.
— Ты пойдешь со мной, — приказал он, бросил ее руку и обхватил тонкую талию.
— Нет!
На его шею легла рука. Он нырнул, крутнулся и выстрелом выпустил мужчине кишки, швырнув его наземь и пнув, прежде чем тот свалился замертво. Другие приостановили наступление, с опаской поглядывая на Тоэма.
— Пусти меня, простолюдин! — вопила она.
Солнечный воск стал еще горячее. Первые его слои, налипшие на Тоэма, начинали густеть. Если не пошевеливаться побыстрей, вообще нельзя будет сдвинуться с места. Он дотянулся до реактивного пояса, поднялся, повернул к центру города, к бункеру. Потом маленький вертящийся шарик, который вылетел из дула ружья полисмена, взорвался под ним.
Сладкий запах...
Голубой туман окутал его, поглотил и увлек за собой сквозь густеющую и густеющую пелену к полной тьме...
К смерти?
— Так помни, — предупреждал Корги с туманной, подернутой искорками гуммигута серостью вместо глаз, — у тебя всего двадцать четыре часа. Возвращайся с Тарлини сюда и получишь возможность отправиться с нами. В противном случае, боюсь, застрянешь тут, в этой вселенной, с ромагинами и сетессинами.
— Постараюсь, Корги, — пообещал он, пожимая протянутые руки и щупальца.
— Помни, если понадобится помощь или убежище, можешь идти в другие бункеры, — сказал Ханк.
— Не сомневайся, — добавил Бейб.
— Не буду, — заверил он их. И шагнул назад в туннель, откуда впервые — кажется, много-много лет назад — спустился в воздушном потоке. Они закрыли за ним дверь в бункер. Воспользовавшись перископическим сканнером, он, как они его учили, обследовал лежавшую над головой аллею. Никого не обнаружил, включил воздуходувку, пославшую воздушные струи в обратном направлении, и те мягко, но решительно повлекли его вверх, вверх, вверх, вынесли через решетку, которая следом за ним легла, клацнув, на место и послужила посадочной площадкой, когда потоки внезапно стихли.
Ему с трудом верилось в происходящее. Он наконец-то в столице, неподалеку от невольничьего рынка, может быть, в самое время, чтобы выкупить свою Тарлини. Попытался припомнить, как она выглядит, но ясной картины не получил.
День обещал быть прекрасным. Слабенькие желтые облачка, которым предстояло рассеяться еще до появления утреннего солнца, оставались единственными пятнышками на идеальном небе. Солнце только вставало и еще не согрело приятный прохладный ночной воздух.
Он пустился в путь, свернув с аллеи на улицу. Магазины работали — грандиозная сеть фирменных, ультрасовременных, без продавцов, и маленькие уличные магазинчики, похоже, всегда процветающие в загнивающем обществе, независимо от его размеров и уровня развития. В одном местечке продавались домашние прянички, мягкие, солоноватые. Он купил один на деньги, предназначенные для непредвиденных расходов, и сжевал на ходу. Внутри все трепыхалось от возбуждения и страха, но важней всего сохранять внешнее спокойствие, словно он здешний.
Он шел мимо фруктовых лавок, где стояли огромные корзины с наваленными грудой вишнями, представлявшими всю хроматическую цветовую гамму. Одни смахивали на те, что они с Ханком украли из грузовика на воздушной подушке, другие вообще ни на что прежде виденное не походили. Хотелось все перепробовать, но он помнил об отведенном сроке в двадцать четыре часа. На поиски может понадобиться все это время, если не больше. И шагал дальше.
На рыночке под открытым небом, где в кровавых лужах лежали боковые части туш животных, а в некрашеных ящиках с мелко наколотым льдом — куски вырезки и бифштексы, ромагинский правительственный инспектор осматривал мясо, пришлепывая печать, а мясник, не особо таясь, совал ему по крупной монете за каждую одобренную тушу. Над площадкой уже скапливались мухи, и Тоэм хорошо представлял, что тут будет твориться, когда дневная жара одеялом окутает все вокруг. И чем будет пахнуть.
Сразу за мясным рынком располагалась автоматизированная мясная лавка, где мясо хранилось в кубических стеклянных морозильниках, постоянно выставленное напоказ. Цены были раза в три выше, чем у продавца необработанного мяса, но Тоэм решил, что не задумываясь заплатил бы побольше. Если еще когда-нибудь сможет проглотить кусок мяса. Даже простой взгляд на сырую плоть вызывал у него тошноту. Понятно, на нем отразились привычки, предпочтения и антипатии мутиков.
Мужчина в развевающейся накидке, похожей на ту, которую много дней тому назад выдал ему автомат, важно шествовал по пешеходной дорожке. Огромный, жирный, со свиным рылом, он ковырял в зубах сверкающим ногтем. Представители низших классов отступали на мостовую, освобождая путь, хоть в том не было физической необходимости — ширины тротуара хватило бы, чтоб вместить человек семь-восемь в ряд. Впрочем, Тоэм поступил точно так же. Нельзя привлекать к себе внимание, возбуждать подозрения.
Потом, переходя оживленную улицу, он увидел мальчика с белыми глазами, проезжавшего в лимузине. Рядом восседала очень богатая женщина. По поведению мальчика никак нельзя было судить, узнал тот его или нет. Тоэм хотел побежать за ним, но не побежал. Что-то в этом мальчике ему не нравилось. Больше по этому поводу он сказать ничего не мог. Может быть, дело в том, что Ханк испугался мальчика, а Ханк вроде бы мало чего пугался. Если уж мутик боится мальчишку, на то есть причина. Нечто большее насылаемых грез. Он переправился на другую сторону улицы и двинулся к рынку наложниц, куда открывался вход с улицы Продавцов Наслаждений.
В действительности улица Продавцов Наслаждений была никакой не улицей, а площадью. В центре площади в обширном фонтане мифологические существа из ромагинской религии опрокидывали кувшины с весело булькающей водой над головами мраморных нимфочек. Кругом царила праздничная атмосфера. Дома были выкрашены в разные цвета и хорошо отремонтированы. На отполированных флагштоках были натянуты многоцветные транспаранты. На площади уже кучками собирался народ, и наряды представителей высшего класса резко выделялись среди простолюдинов в армейской униформе. Но простолюдины тоже имели право прийти на площадь, ибо совет губернаторов не распространял социальных различий на кредитки бедняков и богачей. Одна купюра не хуже другой. Не способности, а одни только деньги обеспечивают людям равенство.
— Я припарковал яхту на нижней орбите, — сообщил один богач другому. — Прибыл на полумильной, планирую привезти домой полсотни красоток.
— Мои запросы, — заявил другой, пощипывая усики, словно прочерченные карандашом, — удовлетворить не так просто. Ищу одну-единственную девушку — если такая вообще найдется, — достойную покупки с аукциона.
— Ты просто сноб, — констатировал первый.
Тоэм прошел мимо. Большинство простолюдинов нацеливались на посещение Дома любви и Дома невест, где за две купюры можно купить пятнадцать минут. Лишь немногим хватало денег на покупку собственных рабынь, собственных наложниц. Они жадно поглядывали на торговцев, которые устанавливали трибуны на отведенных им платформах.
Постепенно с течением времени все больше и больше народу причаливало к площади. Набрались уже сотни две, причем семьдесят пять процентов составляли простолюдины. Кучка представителей общества в накидках сгрудилась вокруг плаката "Убей мутика — спаси свой мир", вывешенного на доске объявлений с материалами, пропагандирующими различные политические программы — естественно, в пользу убийства мутиков, — отличавшиеся одна от другой только методами уничтожения.
Прозвучал гонг, шут потешной песенкой возвестил об официальном открытии торговли на рынке. Юные простолюдины повытаскивали деньги и ринулись к дверям домов наслаждений. Простолюдины постарше соглашались обождать, ибо событие, пусть даже необходимое и желанное, успело утратить свою уникальность. Немногочисленные молодые простолюдины, которые отказывали себе во всем и месяц за месяцем копили кредитки, стояли, разглядывая платформы, не зная, куда бежать. Кто-то мигом и наобум купит первых попавшихся на глаза девушек. Другие будут ждать и ждать, пока не выставят всех и в запасе никого не останется.
Через миг, как по тайному сигналу, из-за занавесов в глубине платформ возникли торговцы и принялись расписывать товар. Все в усыпанных драгоценностями накидках ярчайших расцветок, с застежками не в четверть дюйма, а скорей в целый дюйм. Торговец Кингер, оказавшийся прямо перед Тоэмом, махнул рукой в сторону занавеса, вызывая первую женщину. Поистине потрясающую. Блондинку, высоченную, как минимум, шести футов ростом. Огромные груди выпячивались вперед благодаря надетому на ней тонкому лифу из мерцающего пурпурного материала. Шелковая юбочка практически не прикрывала сосуд наслаждений.
— Прошу вас, джентльмены... — повторял торговец.
Тоэм переводил взгляд с платформы на платформу. Он не мог рисковать и вести наблюдение за одним лишь купцом, допустив, чтобы Тарлини продали у него за спиной. Реддиш предлагал краснокожую прелестницу с Шоуни, планеты, заселенной индейцами и располагавшейся на самом краю галактики, на которую часто совершались набеги. Ставки росли бешеным темпом. Невольница обещала принести еще более крупный куш. Фулмоно продавал близнецов, смуглых девушек, по его утверждению, из бассейна Амазонки, с самой Земли. Фастен обводил кончиком трости ноги девчушки, которая, видно, была чуть не до смерти перепугана, видя вокруг плотоядные физиономии, но, похоже, решилась не выдавать страха. Фастен отмечал великолепную полноту икр, замечательные коленки. Рашинджи...
Рот Тоэма раскрылся, закрылся и снова раскрылся. Женщиной Рашинджи, той самой, кому предстояло расхаживать среди присутствующих, собирая с победителей торгов деньги (все платежи наличными, никакого кредита), была Тарлини! В ослепительно алом платье с черной брошью. Колышущиеся груди показывались из остроугольного декольте. Она улыбалась идиотской улыбкой со своего сиденья на краю платформы. Рашинджи в данный момент продавал очень привлекательную девушку, но все внимание Тоэма было устремлено на столь хорошо знакомое лицо и фигуру. Что она делает в качестве помогающей купцу женщины? Почему выглядит такой довольной?
Возбуждение на площади возросло и прочно удерживалось на высшем пике. Он прорывался через толпу, распихивал, не разбирая, богатых и бедных, пытался добраться к платформе Рашинджи. Повис на задней стенке, высматривая Тарлини. Она хохотала над замечаниями торгующихся, собирая их денежки в черный мешок, который держала на золотой цепи. Она его не видела. Он с некоторым ошеломлением сообразил, что она не узнает его, даже если увидит. У него теперь волосы светлые, а не темные, и он ничуть не похож на ее Тоэма.
Гибкая юная девочка-женщина, которую в данный момент продавал Рашинджи, ушла за семьсот шесть купюр.
Друзья осыпали расплачивавшегося богача поздравлениями...
Тоэм отовсюду чувствовал запах пота...
Тарлини, улыбаясь, доверительно беседовала с толстяком из высшего класса, который скорей скалился с вожделением, чем улыбался...
Шум торгов барабанил в ушах...
Голова почти неудержимо шла кругом. Зачем она это делает? Почему помогает торговцу? Плату всегда собирает самая доверенная и любимая жена купца. Неужели пошла за Рашинджи замуж? Нет! Или да?
В этот самый момент он решил убить Рашинджи за все, что тот, может быть, сделал с Тарлини. Но как бы сначала с ней переговорить? В кармане нащупывался мешок с деньгами. Если предложить цену за девушку и купить, Тарлини придется прийти к нему за деньгами.
В данный миг на подмостках ждала стройная блондинка, явно больше других желавшая быть купленной и с бравадой выставлявшая напоказ свое добро.
— Пятьдесят, — сказал богач.
— Семьдесят, — сунулся другой. Тоэм задержал дыхание и выкрикнул:
— Сто!
Все головы повернулись к нему.
Рашинджи вглядывался, напрягая глаза.
— Наличными, парень. Найдется у тебя столько наличными?
Он вытащил из кармана кошель, открыл его и помахал кредитками.
— Сбережения за всю жизнь. Богач загоготал.
— Пускай получает, — разрешил первый претендент.
Второй презрительно на него зыркнул.
— Двести!
Тоэм услышал собственный голос, рыкнувший:
— Двести пятьдесят!
— Четыре сотни!
— Пять!
— Шесть!
— Семь пятьсот.
Он чувствовал, как по подбородку течет пот, стекает под воротник и промачивает рубашку. Надо все бросить. Можно купить кого-то другого, кто никому больше не нужен. В конце концов, он покупает лишь ради возможности поговорить с Тарлини. Но теперь, пробудив в богаче гнев, Тоэм знал, что тот постоянно будет перекупать у него любую девушку.
— Мне предложено семьсот пятьдесят кредиток, — подытожил Рашинджи, довольный, что обыкновеннейшая, хоть и смазливая проститутка принесет ему столько же, сколько девственница.
— Мистер Главойрей, — обратился он к богатому участнику торга, — желаете перекрыть эту ставку?
Мистер Главойрей посмотрел поверх голов своей свиты на простолюдина, осмелившегося с ним торговаться.
— Желаю, — заявил он. — Тысяча! Толпа охнула в один голос.
— Тысяча двадцать пять, — сказал Тоэм, дрожа в предвкушении поражения.
Мистер Главойрей нахмурился, топнул оземь.
— У меня с собой только тысяча. Выпишу ваучер... Тоэм услышал собственный голос, оравший:
— Нет! Это незаконно. Никаких чеков, никаких кредитных карточек. Условие — платить наличными.
— Он прав, мистер Главойрей, — признал Рашинджи.
— Тогда дайте мне послать за деньгами. Они прибудут через час.
— Необходимо получить у меня разрешение на отсрочку аукциона, — провозгласил Тоэм, припоминая вычитанное в книжках Тригги Гопа. — А я в таком разрешении ему отказываю.
— Ну, раз так, — сказал Рашинджи, поворачиваясь к Тоэму, — она наверняка твоя.
Друзья богача подняли протестующий гам. Рашинджи замахал в их сторону, призывая к спокойствию.
— Это справедливо. Простолюдин, я велю ей искупаться и подойти к тебе у фонтана. — Он отвернулся и хлопнул, вызывая следующую по расписанию.
Тоэм оглядывал толпу, ища голову Тарлини. Он выиграл право поговорить с ней. В голове кишмя кишели вопросы.
— Тысяча двадцать пять кредиток, дорогой сэр, — прозвучал рядом ее голос.
Он быстро взглянул в низ.
— Тарлини!
Рот ее медленно открылся.
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Я Тоэм.
— Какой Тоэм? — переспросила она, внезапно теряя терпение.
— Твой Тоэм. Твой мужчина.
Она оглянулась, тараща глаза.
— Ты не Тоэм. Тоэм темный. А ты светлый.
— Да, правда. Но я Тоэм. Меня убили после того, как нас похитили ромагины.., верней, мое тело убили. А мозг спасли, и тело теперь у меня новое.
— Ты несешь чепуху. Прошу, тысяча двадцать пять кредиток.
Он схватил ее за плечо?
— Слушай, Тарлини, я...
— Пожалуйста, дорогой сэр, не троньте меня. Он нерешительно отвел руку.
— Слушай, могу доказать. Помнишь деревья с красными листьями, и одно из них над нашей хижиной? Мы жили, любили друг друга на травяном ковре, и ты все твердила, что он полон рисунков, похожих на людей, на их лица. Мы поженились бы через месяц.
Она минуту смотрела на него.
— Да, я так говорила, и мы там жили. Откуда ты это все знаешь?
— Я Тоэм!
За последнюю девушку разгорелся жаркий торг. Выкрикивались ставки, веселя обе стороны, а Рашинджи все понукал поднимать цены. Тоэм заговорил громче.
— Помнишь море, как оно разговаривало? Мы сидели на берегу, и я всегда слушал море, беседовал с ним. Ты говорила, что я сумасшедший, но уверяла, что все равно меня любишь.
Она нервно крутила в маленьких ручках денежный мешок.
— Ну и что? Что из того.., если ты Тоэм?
— Как "ну и что"? Можешь уйти со мной, вот что. Я десятки раз прошел через ад, добираясь сюда. Глаза ее вдруг сверкнули, а голос слегка изменился.
— А почему ты уверен, будто я — Тарлини?
— Ты ведь сказала...
— Меня зовут Рашинджиана.
— Ты взяла себе имя Рашинджи?
— Меня зовут Рашинджиана.
Он пошатнулся.
— Тарлини, не может быть, чтобы ты вышла замуж за этого.., этого...
— Меня зовут не Тарлини, — твердо заявила она.
— Но почему за него?
— Он мне подходит.
— Я подходил тебе больше.
Она нахмурилась.
— Ты никогда не показывал мне чудес вселенной, еды, вин, мест и вещей.
Он вздохнул, утирая пот с нижней губы.
— Слушай, Тарлини, я только что сам открыл для себя эти вещи. Я про них и не знал никогда.
— Меня зовут не Тарлини. Кроме того, даже если бы так, даже если б тебя звали Тоэм, ты всего-навсего простолюдин. Ты не способен удовлетворить желания, которые пробудили во мне новые вещи, не способен утолить мой голод.
Рассудок его разрывался от боли, пытаясь освоиться с новым порядком, с внезапно обрушившимся на него более ясным понятием о человеческой натуре. Сценарий разыгрывался старый-престарый — тысячелетней давности, — но ему это было неведомо. Солнце казалось гигантской свечой, с которой на все кругом капал расплавленный воск, заливал дома и людей, просачивался ему в уши и обволакивал пленкой мозг. Он схватил ее за руку, впился ногтями.
— Слушай, Тарлини.., ну ладно, Рашинджиана. Через несколько дней ты окажешься запертой в другой, более тесной вселенной. Не понимаю, каким образом, только мутики собираются...
— Мутики? — переспросила она. — Ты с ними связан? Ты извращенец?
Он вонзил ногти глубже, надеясь, что из-под этой тоги сейчас выступит кровь.
— Слушай...
— Помогите! — заголосила она. — Извращенец! Любитель мути ков!
Толпа обернулась. Несколько торговавшихся богачей рванулись к нему. Схватив ее еще крепче, он перебросил в свободную руку газовый пистолет. Первым поверженным оказался мистер Главойрей, нога его превратилась в разодранный кусок мяса, хуже всего, что можно было увидеть на уличном мясном рынке.
— Ты пойдешь со мной, — приказал он, бросил ее руку и обхватил тонкую талию.
— Нет!
На его шею легла рука. Он нырнул, крутнулся и выстрелом выпустил мужчине кишки, швырнув его наземь и пнув, прежде чем тот свалился замертво. Другие приостановили наступление, с опаской поглядывая на Тоэма.
— Пусти меня, простолюдин! — вопила она.
Солнечный воск стал еще горячее. Первые его слои, налипшие на Тоэма, начинали густеть. Если не пошевеливаться побыстрей, вообще нельзя будет сдвинуться с места. Он дотянулся до реактивного пояса, поднялся, повернул к центру города, к бункеру. Потом маленький вертящийся шарик, который вылетел из дула ружья полисмена, взорвался под ним.
Сладкий запах...
Голубой туман окутал его, поглотил и увлек за собой сквозь густеющую и густеющую пелену к полной тьме...
К смерти?
Глава 12
Нет.
Не к смерти.
Хотя, рассуждал он, вполне может быть, что и так. Вполне возможно. Он заключен в сверхнадежную камеру на третьем этаже столичной тюрьмы. Размерами меньше ярда на ярд. Можно только сидеть, и все. Он сидел и смотрел в окно через массивные стальные прутья на виселицу, возводимую во внутреннем дворе. На свою собственную. Предназначенную для его шеи.
Суд здесь, безусловно, творился быстро, никто не мог пожаловаться на юридическую волокиту. Его арестовали, осудили и приговорили к смерти в течение трех часов после поимки. Теперь уже сообщения должны облететь весь город — в газетах, по телевидению. Утром, как раз к истечению отведенных ему двадцати четырех часов, во дворе соберется толпа поглядеть, как из-под него выдернут доску, послушать, как хрустнет шея одним резким прощальным хрустом.
Быстро.
Чисто Почти безболезненно.
И весьма странно, но знай он ответы на кое-какие вопросы, ему было бы все равно. В конце концов, то, что заставляло его двигаться, умерло — любовь Тарлини и его любовь к ней. Ее любовь испарилась естественным образом, его была убита на рынке. Тарлини сплошь изрешетила ее безобразными дырами. Мир вовсе не добропорядочный. Мейна права. Но он пока еще не готов умереть. Любопытство вселяет в него волю к жизни. С той поры как из маленькой ампулы перестал капать наркотик и мозг очнулся, его мучило столько таинственных концепций, идей и людей, что он не мог уже рассортировать их по порядку. Некогда стал бы молиться, теперь не мог. Он думал о Сиэ, лепечущем, устрашенном, превратившемся в мумию, в сушеный овощ, перед лицом какого-то неизвестного ужаса, с которым всем — и самому Тоэму тоже — предстоит встретиться после смерти. Тут крылась другая причина нежелания умирать. Что лежит по другую сторону завесы, за газовой дымкой, повисшей меж жизнью и смертью?
Кое-какие ответы. Вот все, чего ему теперь хочется. Что это за Порог? Что это за молекулы скорлупы? Добьются ли мутики успеха или потерпят провал? И что именно они стараются сделать? И кто они — демоны или ангелы? И Мейна. Если бы только понять и выманить у Мейны улыбку, может, не так трудно было б предстать перед лицом смерти. Но перспектива быть преданным смерти через повешение, не получив никаких ответов, выглядела неприятной.
Пришло время ужина, и ему принесли миску червей.
Он не стал есть, несмотря на заверения стражника, что это единственный последний ужин, подобающий извращенцу.
Он успокаивал себя в ночной тьме, сидя и глядя, как подмигивают и сверкают звезды, словно страшное множество угрызений совести, в наказание уязвляющих мозг. Драконьи глазки. Искры из пышущей драконьей пасти. Адские огни. Он пытался припомнить побольше метафор и сравнений, не позволяя себе спать, оставаясь настороже. Он решился не засыпать в последнюю и единственную ночь в своей жизни.
Из-за прутьев решетки дул холодный ветер.
Он думал о Тарлини. Рассудок частенько любит мучить себя, перебирая ошибки, неверные шаги и просчеты. Он превратно судил о любви этой женщины. А теперь сам себя подвергал пыткам. Как только его бросили в эту камеру, он плакал, осознав, что она с ним сделала, а теперь все слезы высохли. Он явился из нежного мира в жестокий. Он переменился, она тоже. Но предвидеть такой перемены он не сумел.
Он думал о Мейне, гладкой и мягкой...
Он думал о Ханке, навсегда скрюченном в своем жалком тельце...
Он думал о Мейне, теплой и гибкой...
Где-то в глубине души у него тоже было желание, чтобы с ним нянчились, а он пристроился бы у нее на коленях, укрылся бы под ее защитой...
Хотелось бы, чтобы она не испытывала к нему ненависти или хоть ненавидела чуть поменьше...
Он думал о Тригги Гопе, о мозге, оставшемся жить после гибели тела. Зачем? Затем, чтобы время от времени наблюдать за взрослением своего ребенка. Двадцать странных лет Тригги Гоп парит в пространстве, ищет читателей, людей, жадных до информации, а находит в большинстве случаев воинов. Он пытался припомнить, что такое сказала библиотека насчет их новой встречи, и стихи... Когда-нибудь, может быть... Он постарался вспомнить. Да. Четыре строчки, которые тот человек сочинил сам. Он повторил их, обращаясь к сверкающим драконьим глазкам.
Возможно, однажды, в пустом кабаре
На чернильную ночь или белый день
Со снежным ковром на земле иль траве
Ляжет прошлого желтая тень.
— Очень поэтично, — проговорил голос почти Прямо перед ним.
Он охнул, вскочил, вспрыгнул на стул.
— Ради Бога, — сказала Мейна, заглядывая сквозь решетку, — потише! Хочешь, чтоб копы со всего света сюда примчались?
— Это ты.
— Ш-ш-ш!
— Но как...
— Кошки гуляют, где им вздумается, герой Тоэм. Даже по стенам высоких домов, совершая невозможное. Найдется подходящая водосточная труба, и вполне достаточно.
— Тебя поймают! — воскликнул он, оглядываясь через плечо на дверь камеры.
Не к смерти.
Хотя, рассуждал он, вполне может быть, что и так. Вполне возможно. Он заключен в сверхнадежную камеру на третьем этаже столичной тюрьмы. Размерами меньше ярда на ярд. Можно только сидеть, и все. Он сидел и смотрел в окно через массивные стальные прутья на виселицу, возводимую во внутреннем дворе. На свою собственную. Предназначенную для его шеи.
Суд здесь, безусловно, творился быстро, никто не мог пожаловаться на юридическую волокиту. Его арестовали, осудили и приговорили к смерти в течение трех часов после поимки. Теперь уже сообщения должны облететь весь город — в газетах, по телевидению. Утром, как раз к истечению отведенных ему двадцати четырех часов, во дворе соберется толпа поглядеть, как из-под него выдернут доску, послушать, как хрустнет шея одним резким прощальным хрустом.
Быстро.
Чисто Почти безболезненно.
И весьма странно, но знай он ответы на кое-какие вопросы, ему было бы все равно. В конце концов, то, что заставляло его двигаться, умерло — любовь Тарлини и его любовь к ней. Ее любовь испарилась естественным образом, его была убита на рынке. Тарлини сплошь изрешетила ее безобразными дырами. Мир вовсе не добропорядочный. Мейна права. Но он пока еще не готов умереть. Любопытство вселяет в него волю к жизни. С той поры как из маленькой ампулы перестал капать наркотик и мозг очнулся, его мучило столько таинственных концепций, идей и людей, что он не мог уже рассортировать их по порядку. Некогда стал бы молиться, теперь не мог. Он думал о Сиэ, лепечущем, устрашенном, превратившемся в мумию, в сушеный овощ, перед лицом какого-то неизвестного ужаса, с которым всем — и самому Тоэму тоже — предстоит встретиться после смерти. Тут крылась другая причина нежелания умирать. Что лежит по другую сторону завесы, за газовой дымкой, повисшей меж жизнью и смертью?
Кое-какие ответы. Вот все, чего ему теперь хочется. Что это за Порог? Что это за молекулы скорлупы? Добьются ли мутики успеха или потерпят провал? И что именно они стараются сделать? И кто они — демоны или ангелы? И Мейна. Если бы только понять и выманить у Мейны улыбку, может, не так трудно было б предстать перед лицом смерти. Но перспектива быть преданным смерти через повешение, не получив никаких ответов, выглядела неприятной.
Пришло время ужина, и ему принесли миску червей.
Он не стал есть, несмотря на заверения стражника, что это единственный последний ужин, подобающий извращенцу.
Он успокаивал себя в ночной тьме, сидя и глядя, как подмигивают и сверкают звезды, словно страшное множество угрызений совести, в наказание уязвляющих мозг. Драконьи глазки. Искры из пышущей драконьей пасти. Адские огни. Он пытался припомнить побольше метафор и сравнений, не позволяя себе спать, оставаясь настороже. Он решился не засыпать в последнюю и единственную ночь в своей жизни.
Из-за прутьев решетки дул холодный ветер.
Он думал о Тарлини. Рассудок частенько любит мучить себя, перебирая ошибки, неверные шаги и просчеты. Он превратно судил о любви этой женщины. А теперь сам себя подвергал пыткам. Как только его бросили в эту камеру, он плакал, осознав, что она с ним сделала, а теперь все слезы высохли. Он явился из нежного мира в жестокий. Он переменился, она тоже. Но предвидеть такой перемены он не сумел.
Он думал о Мейне, гладкой и мягкой...
Он думал о Ханке, навсегда скрюченном в своем жалком тельце...
Он думал о Мейне, теплой и гибкой...
Где-то в глубине души у него тоже было желание, чтобы с ним нянчились, а он пристроился бы у нее на коленях, укрылся бы под ее защитой...
Хотелось бы, чтобы она не испытывала к нему ненависти или хоть ненавидела чуть поменьше...
Он думал о Тригги Гопе, о мозге, оставшемся жить после гибели тела. Зачем? Затем, чтобы время от времени наблюдать за взрослением своего ребенка. Двадцать странных лет Тригги Гоп парит в пространстве, ищет читателей, людей, жадных до информации, а находит в большинстве случаев воинов. Он пытался припомнить, что такое сказала библиотека насчет их новой встречи, и стихи... Когда-нибудь, может быть... Он постарался вспомнить. Да. Четыре строчки, которые тот человек сочинил сам. Он повторил их, обращаясь к сверкающим драконьим глазкам.
Возможно, однажды, в пустом кабаре
На чернильную ночь или белый день
Со снежным ковром на земле иль траве
Ляжет прошлого желтая тень.
— Очень поэтично, — проговорил голос почти Прямо перед ним.
Он охнул, вскочил, вспрыгнул на стул.
— Ради Бога, — сказала Мейна, заглядывая сквозь решетку, — потише! Хочешь, чтоб копы со всего света сюда примчались?
— Это ты.
— Ш-ш-ш!
— Но как...
— Кошки гуляют, где им вздумается, герой Тоэм. Даже по стенам высоких домов, совершая невозможное. Найдется подходящая водосточная труба, и вполне достаточно.
— Тебя поймают! — воскликнул он, оглядываясь через плечо на дверь камеры.