Кунц Дин. Ночной кошмар

   – Я не знаю…
   Но он уже поднялся.
   – Пойдем. Свежий ночной воздух пойдет тебе на пользу.
   На улице было прохладно. Когда они садились в машину, она сказала:
   – Нужно было включить обогреватель.
   – Ни к чему, – отмахнулся он. – Лучше прижмись ко мне и согрейся моим теплом. – Он улыбнулся ей. – Куда поедем?
   – Я знаю чудный маленький бар в Бексфорде.
   – Я думал, мы хотим уединиться.
   – В Бексфорде грипп не подцепишь, – сказала она.
   – Правда? Но это ведь всего в тридцати милях.
   Она пожала плечами.
   – Одна из загадок этого вируса.
   Он завел мотор и выехал на улицу. Ну, пусть так. Чудный маленький бар в Бексфорде.
   Она настроила радио на ночной канадский канал, по которому звучал американский джаз сороковых годов.
   – Помолчим немного, – предложила она и прижалась к нему, положив голову ему на плечо.
   Дорога из Черной Речки в Бексфорд была живописна. Узкая, чернеющая в сумраке, она петляла и вилась по темным, в зелени окрестностям. Иногда на протяжении нескольких миль кроны деревьев нависали над дорогой, и машина мчалась, словно в туннеле, сквозь холодный ночной воздух. Через некоторое время, несмотря на музыку Бенни Гудмена, Полу стало казаться, что они единственные люди на планете, – удивительно, но это ощущение у них с Дженни было общим.
   Она была даже прекраснее, чем ночь в горах, и столь же таинственна в своем молчании, как глубокие, пустынные северные долины, по которым они мчались. Несмотря на всю ее хрупкость, присутствие этой женщины было весьма ощутимо. Она занимала совсем немного места, однако, казалось, господствовала в машине и подавляла Пола. Глаза ее, такие огромные, темные, были закрыты, но все же у него было ощущение, что она смотрит на него. Лицо ее – слишком прекрасное для обложки «Вог» (его фотомодели рядом с ней выглядели кобылами) – было спокойно. Ее полные губы слегка шевелились – она тихонько подпевала музыке; и в этом слабом знаке одушевления, в этом колебании ее губ было гораздо больше чувственности, чем в вожделеющем взгляде Элизабет Тейлор. Когда она касалась его, ее темные волосы закрывали его плечо, а ее дыхание – чистое и ароматное – доносилось до него.
   В Бексфорде он припарковался напротив бара.
   Она выключила радио и быстро поцеловала его сестринским поцелуем.
   – Ты очень милый.
   – А что я сделал?
   – Мне не хотелось говорить, и ты не приставал с разговорами.
   – Это не стоило больших трудов, – возразил он. – Ты и я… молчание связывает нас больше, чем слова. Ты не заметила?
   Она улыбнулась:
   – Заметила.
   – Но, может быть, ты не придаешь этому особого значения. Не такое большое, как могла бы.
   – Для меня это многое значит, – возразила она.
   – Дженни, то, что происходит между нами…
   Она закрыла рукой его губы.
   – Мне бы не хотелось, чтобы наша беседа принимала такой серьезный оборот, – сказала она.
   – Но я полагал, что нам следует поговорить серьезно. Мы откладывали это слишком долго.
   – Нет, – отказалась она. – Я не хочу говорить о нас, не хочу серьезно. А раз ты такой милый, то сделаешь так, как я хочу. – Она снова поцеловала его, открыла дверцу и вышла из машины.
 
   …Кабачок оказался теплым и уютным. Вдоль левой стены тянулась простая стойка бара, в центре зальчика стояло пятнадцать столиков, а справа расположился ряд кабинок, стены которых были обиты темно-красной кожей. Полки над баром были освещены мягкими голубыми лампами. На каждом столике стоял высокий подсвечник под красным стеклянным абажуром, и над каждой отдельной кабинкой висели лампы из цветного стекла в стиле Тиффани. Из музыкального ящика неслась задушевная мелодия баллады Чарли Рича. Бармен, коренастый мужчина со свисающими, как у моржа, усами, обменивался бесконечными шуточками с посетителями. Он был вылитый В. С. Фильдс^[2], хотя не только не подражал ему, но даже не сознавал сходства. В баре сидели четверо мужчин, пять-шесть парочек – за столиками и еще несколько в кабинках. Последняя кабинка была открыта, и Дженни с Полом вошли в нее.
   Когда они сделали заказ и бойкая рыжеволосая девица принесла виски для него и сухой мартини с водкой для нее, Пол спросил:
   – Почему бы тебе не провести несколько дней в нашем лагере наверху? У нас есть лишний спальник.
   – Это было бы здорово, – согласилась она.
   – Когда?
   – Может быть, на следующей неделе.
   – Я скажу об этом детям. Если ты будешь знать, что они тебя ждут, то не сможешь пойти на попятную.
   Она засмеялась:
   – Эти двое кое-что значат.
   – Вот уж правда.
   – А знаешь, что сказала мне Рай, когда помогала варить кофе после ужина? – Дженни сделала глоток. – Она спросила, не потому ли я развелась со своим мужем, что он был плохим любовником?
   – Ох, нет, не может быть! Не могла она такое сказать.
   – Ох, да, именно так и спросила.
   – Я знаю, что девчушке только одиннадцать лет. Но иногда мне кажется…
   – Реинкарнация? – спросила Дженни.
   – Возможно. Ей только одиннадцать лет в этой жизни, но ей могло быть и семьдесят в другой. И что ты ответила на ее вопрос?
   Дженни покачала головой, словно удивляясь собственному легковерию. Ее темные волосы упали на лицо.
   – Когда она заметила, что я собираюсь ответить в том роде, что не ее ума дело, хороший ли любовник мой бывший муж или плохой, она тотчас заявила, что мне не следует ругать ее. Она сказала, что вовсе не собиралась совать нос, куда не следует. Сказала, что она просто растет, что она уже старше своих лет и что у нее вполне понятное любопытство, касающееся взрослой жизни, любви и брака. А потом она стала буквально допрашивать меня.
   Пол усмехнулся.
   – Могу объяснить тебе, что она из себя изображает: маленькую бедную сиротку. Смущена собственным созреванием. Поражена новыми чувствами и изменениями своего организма.
   – Значит, она выпытывала это у тебя?
   – Множество раз.
   – И ты не мог устоять?
   – Тут кто угодно не устоит.
   – Вот и я не устояла. Я почувствовала себя перед ней виноватой. У нее были сотни вопросов…
   – И все интимные, – подхватил Пол.
   – …и я на все ответила. А потом обнаружила, что весь разговор был затеян только ради одного. После того как она разузнала о моем муже куда больше, чем сама собиралась, она призналась мне, что они подолгу беседовали с матерью за год или больше до ее смерти и что та рассказывала ей, какой ты фантастический любовник.
   Пол застонал.
   – Я ей ответила: «Рай, ты пытаешься продать мне своего отца». Она напустила на себя безгрешный вид и сказала, что я бог знает что думаю. Я тогда сказала: «Совершенно не верю, что твоя мама могла говорить с тобой о подобных вещах. Сколько тебе тогда было лет? Шесть?» А она сказала: «Да, шесть. Но даже когда мне было шесть, я была очень понятливой для своих лет».
   Отсмеявшись, Пол заметил:
   – Ну ты уж ее, пожалуйста, не вини. Она пустилась на это, потому что любит тебя. Да и Марк тоже. – Он нагнулся к ней и понизил голос: – И я тоже.
   Она смотрела вниз, в свой стакан.
   – Ты читал что-нибудь интересное в последнее время?
   Он глотнул виски и вздохнул.
   – Поскольку я такой милый, предполагается, что я должен позволить тебе так просто переменить тему.
   – Вот именно.
 
   Дженни Лей Эдисон питала отвращение к интрижкам и боялась брака. Ее экс-муж, от имени которого она с радостью отказалась, был одним из тех людей, кто презирает образование, работу и жертвенность, но зато считает, что уж он-то заслужил и удачу, и славу. Оттого, что год за годом он не достигал никакой цели, ему нужен был какой-то предлог для объяснения своих неудач. Она и стала таким предлогом. Он говорил, что не в состоянии создать приличного оркестра из-за нее. Он не был в состоянии добиться выгодного контракта с преуспевающей фирмой из-за нее. Она тащит его назад, заявлял он. Она стоит на его пути, уверял он. После того как она семь лет содержала его, играя в коктейль-баре на пианино, она сказала, что оба они будут, вероятно, счастливее, если расторгнут брак. Поначалу он обвинил ее в предательстве. «Любви и романтики совсем недостаточно для семейной жизни, – говорила она Полу. – Нужно что-то еще. Может быть, уважение. Пока я не узнаю, что именно, я не стану спешить к алтарю».
   Поскольку он был милым, он переменил тему разговора по ее требованию. Они беседовали о музыке, когда в кабинку зашли Боб и Эмма Торп и поздоровались с ними.
   Боб Торп был шефом полицейских сил Черной Речки, насчитывающих четыре человека. Обычно в таких крохотных городках бывало всего по одному констеблю. Но в Черной Речке одним констеблем было не обойтись, когда в город являлись рабочие из общежития лесопилки отдохнуть и поразвлечься; таким образом, «Биг юнион сапплай компани» оплачивала услуги четырех полицейских. У Боба Торпа была отличная военная выправка, шесть футов два дюйма роста и двести фунтов веса. Его квадратное лицо, глубоко посаженные глаза и низкий лоб придавали ему вид угрожающий и несколько недалекий. Угрожающим он мог быть, но тупицей отнюдь. Он постоянно писал отличную колонку в еженедельной газете, выходившей в Черной Речке, и по глубине мысли и изложению его заметки сделали бы честь редакционному материалу любой большой газеты. Это соединение грубой силы и неожиданного интеллекта делало Боба несокрушимым противником даже в стычке с лесорубом-исполином.
   В свои тридцать пять Эмма Торп оставалась самой хорошенькой женщиной в Черной Речке. Она была блондинкой с голубыми глазами и эффектной фигурой. Соединение красоты и сексапильности привело ее к финальному конкурсу «Мисс США». Случилось это десять лет назад, но сделало ее подлинной знаменитостью Черной Речки. Их сын Джереми был одних лет с Марком. Каждый год Джереми гостил по нескольку дней в лагере Эннендейлов. Марк любил его как товарища по играм, но еще больше ценил за то, что его матерью была Эмма. Марк по-детски был влюблен в Эмму и крутился возле нее при любой возможности.
   – Прибыли в отпуск? – спросил Боб.
   – Только сегодня приехали.
   Дженни предупредила:
   – Мы бы пригласили вас за свой столик, но Пол предпочитает держаться подальше ото всех, кто заразился гриппом. Если подхватит он, то немедленно заболеют и дети.
   – Да ничего нет серьезного, – сказал Боб. – Это не грипп, честное слово. Просто ночные мурашки.
   – Может, ты и можешь жить с ними, – возразила Эмма, – но мне они кажутся чересчур серьезными. Всю неделю я спала ужасно. Это не просто ночные мурашки. Я попыталась поспать сегодня днем и проснулась дрожащая и вся в поту.
   Пол возразил:
   – Вы оба выглядите чудесно.
   – Говорю тебе, – настаивал Боб, – что ничего тут серьезного. Ночные мурашки. Моя бабушка частенько жаловалась на них.
   – Твоя бабушка вечно на все жаловалась, – парировала Эмма. – Ночные мурашки, ревматизм, озноб или лихорадка, жар…
   Пол нерешительно улыбнулся и сказал:
   – Ах черт, садитесь. Позвольте, я закажу вам что-нибудь выпить.
   Глянув на часы, Боб отказался:
   – Спасибо, но мы правда не можем. Каждый субботний вечер в задней комнате собираются игроки в покер, и мы с Эммой всегда играем. Нас уже ждут.
   – Ты играешь, Эмма? – удивилась Дженни.
   – И гораздо лучше Боба, – заверила Эмма. – В прошлый раз он проиграл пятнадцать долларов, а я выиграла тридцать два.
   Боб улыбнулся жене и съязвил:
   – Давай скажем правду, тут большого мастерства не надо. Просто, когда ты садишься играть, у большинства мужчин не остается времени заглянуть в свои карты.
   Эмма коснулась низкого выреза своего свитера.
   – Ну, блеф – это важнейшая часть хорошей игры в покер. Если с некоторыми болванами можно блефовать при помощи декольте, что ж, тогда я действительно играю лучше всех.
 
   По дороге домой, в десяти милях от Бексфорда, Пол приготовился свернуть с черной ленты дороги на смотровую площадку – излюбленное место влюбленных.
   – Пожалуйста, не останавливайся, – попросила Дженни.
   – А почему?
   – Я тебя хочу.
   Он притормозил, наполовину съехав с дороги.
   – И это причина не останавливаться?
   Она избегала смотреть ему в глаза.
   – Я тебя хочу, но ты не из тех мужчин, которых может удовлетворить лишь секс. Ты ждешь от меня чего-то большего. Тебе нужны более глубокие отношения – любовь, чувства, забота. А я еще не готова к этому.
   Взяв ее за подбородок, он очень нежно повернул ее лицо к себе.
   – Когда ты в марте приезжала в Бостон, ты была такая непостоянная. То считала, что мы могли бы быть вместе, то вдруг решила, что нет, не могли бы. Но потом, в последние несколько дней, перед тем как вернуться домой, мне показалось, ты приняла решение. Ты сказала, что мы подходим друг другу, что нам просто нужно немного времени. – Он сделал ей предложение в прошлое Рождество. И с тех пор, в постели и вне ее, он пытался убедить Дженни, что они две части одного целого, что ни один из них не может существовать без другого. В марте ему показалось, что он продвинулся на этом пути. – И вот теперь ты вновь передумала.
   Она взяла его руку, чуть отвела от своего подбородка и поцеловала ладонь.
   – Я должна быть уверена.
   – Я не похож на твоего мужа, – сказал он.
   – Я знаю, что не похож. Ты ведь…
   – Очень милый? – закончил он.
   – Мне нужно время.
   – Сколько еще?
   – Я не знаю.
   Он пристально всматривался в нее некоторое время, затем завел мотор и выехал на шоссе. Потом включил радио.
   Через несколько минут она спросила:
   – Ты рассердился?
   – Нет. Просто разочаровался.
   – Ты слишком уверен в нас обоих, – вздохнула она. – А тебе надо быть осторожнее. Нужно сомневаться – вот как я.
   – У меня нет сомнений, – возразил он. – Мы созданы друг для друга.
   – Но у тебя должны быть сомнения, – настаивала она. – Например, не кажется ли тебе странным, что я физически, внешне слишком напоминаю Энни, твою первую жену? Она была такого же сложения, что и я, носила тот же размер платья. Волосы у нее были такого же цвета, как у меня, и глаза тоже. Я видела ее фотографии.
   Он слегка растерялся.
   – Неужели ты думаешь, что я полюбил тебя только потому, что ты напоминаешь мне ее?
   – Ты так сильно любил ее.
   – Это ничего не значит для нас. Просто мне нравятся сексуальные темноволосые женщины. – Он улыбнулся, пытаясь все превратить в шутку – и для того, чтобы разубедить ее и чтобы не дать разыграться собственным сомнениям, а не права ли она и в самом деле.
   Она ответила:
   – Возможно.
   – Дьявол, да что «возможно»! Я тебя люблю потому, что ты есть ты, а не потому, что ты на кого-то похожа.
   Они ехали в молчании.
   Несколько оленей смотрели на них из темных придорожных кустов. Когда машина проехала мимо, стадо двинулось. Пол кинул беглый взгляд в боковое зеркало – грациозные, легкие как тени, олени пересекли шоссе.
   Наконец Дженни произнесла:
   – Ты так уверен, что мы что-то значим друг для друга. Может, так и есть – при благоприятных обстоятельствах. Но, Пол, ведь нам пока приходилось разделять только хорошее. Мы никогда не сталкивались с напастями. Мы никогда не разделяли боль и горе. Брак полон больших и малых кризисов. Нам с моим мужем тоже было расчудесно, пока не начались кризисы. Пока мы друг другу не надоели по горло. Я просто не могу… Я не могу рисковать будущим и вступать в отношения, которые не были испытаны в тяжелые времена.
   – Мне что же, начать молиться, чтобы на меня ниспослали болезни, финансовый крах и прочие напасти?
   Она вздохнула и прижалась к нему.
   – Я из-за тебя болтаю вздор.
   – Разве из-за меня?
   – Да нет, я не знаю.
   Вернувшись в Черную Речку, они поцеловались и разошлись по разным комнатам, чтобы не спать всю ночь.

Глава четвертая
Двадцать восемь месяцев назад: суббота, 12 апреля 1975 года

   Вертолет – превосходно оснащенный «Белл Джет Рэнджер II» – взвихрил сухой невадский воздух и швырнул его на Лас-Вегас Стрип. Пилот осторожно приблизил машину к посадочной дорожке на крыше отеля «Фортуната», на мгновение вертолет завис над красным ковровым кругом, затем приземлился с непревзойденным мастерством.
   Когда пропеллеры затихли у него над головой, Огден Салсбери выскользнул за дверь и ступил на крышу отеля. Какие-то секунды он был ошарашен, сбит с толку. Кабина «Джет Рэнджера» была оборудована кондиционером, но снаружи воздух раскалился, как в полыхающей печи. Через стереосистему разносился голос Фрэнка Синатры, он рвался из колонок, закрепленных на высоте шести футов. Солнечный свет отражался от водной ряби бассейна, располагавшегося на крыше, и Салсбери был почти ослеплен, хотя и надел предусмотрительно солнечные очки. Почему-то он ожидал, что крыша закачается и уйдет из-под ног, так как вертолет гудел, и, когда этого не произошло, он был несколько озадачен.
   Плавательный бассейн и комната для отдыха со стеклянными стенами позади него венчали громадный тридцатиэтажный отель «Фортуната». В этот полдень только двое купальщиков находились в бассейне: парочка чувственных юных красоток в узеньких белых бикини. Они сидели на краю бассейна, с той стороны, где было глубже, и болтали ногами в воде. Невдалеке сидел на корточках мужчина мощного сложения, в серых слаксах и шелковой белой рубашке с короткими рукавами и разговаривал с девушками. У всех троих был тот счастливо-беззаботный вид, который, как решил Огден, придают лишь власть или деньги. Казалось, они даже не заметили появления вертолета.
   Салсбери пересек крышу и подошел к ним.
   – Генерал Клингер?
   Сидевший на корточках мужчина поднял глаза.
   Девушкам же, похоже, дела не было до него. Блондинка принялась намазывать брюнетку защитным кремом. Ее руки скользили по голеням и коленкам девушки, затем с нежностью коснулись ее стройных бронзовых бедер. Эти две явно были не просто добрые подружки.
   – Меня зовут Салсбери.
   Клингер поднялся, но руки не протянул.
   – Только заберу сумку и через минуту вернусь. – И он направился к двери стеклянной комнаты.
   Салсбери уставился на девушек. Таких длинных, чудесных ног он в жизни не видел. Он откашлялся и сказал:
   – Бьюсь об заклад, что вы из шоу-бизнеса.
   Они даже не взглянули на него. Блондинка набрала в левую руку побольше крема и принялась массировать высокие полные груди брюнетки. Пальцы ее забирались под полоску бикини, поглаживая скрытые под ней соски.
   Салсбери чувствовал себя совершенным дураком – как и всегда в обществе красивых женщин. Он был уверен, что они смеются над ним. «Вонючие шлюхи! – злобно подумал он про себя. – Когда-нибудь любая из вас будет принадлежать мне, стоит только захотеть. Когда-нибудь я лишь прикажу, и вы сделаете все, что я захочу, и вам будет это нравиться, потому что я заставлю вас полюбить все это!»
   Вернулся Клингер, неся в руке большую сумку. Он набросил серо-голубую куртку, стоившую долларов двести.
   «Словно горилла, выступающая в цирке», – подумал Салсбери.
   В кабине вертолета, отлетавшего от бассейна, Клингер прилип к окну, наблюдая, как девушки, удаляясь, превращаются в бесплотные былинки. Потом вздохнул, откинулся назад и произнес:
   – Твой шеф знает, как организовать отдых людей.
   Салсбери сконфуженно моргнул:
   – Мой шеф?
   Взглянув на него, Клингер бросил:
   – Даусон. – Он вынул пачку сигарет, вытянул одну и закурил, даже не предложив Салсбери. – Что ты думаешь о Кристал и Дейзи? – Салсбери снял свои солнцезащитные очки. – Кристал и Дейзи. Девушки в бассейне.
   – Милые. Очень милые.
   Выдержав долгую паузу, затягиваясь и выпуская струю дыма, Клингер заявил:
   – Не поверишь, что способны проделывать эти девушки.
   – Я решил, что они танцовщицы.
   Клингер посмотрел на него с недоверием, потом откинул голову и расхохотался.
   – Ах да, конечно! Они крутят своими очаровательными маленькими попками каждый вечер в главном зале отеля «Фортуната». Но они устраивают представления и на крыше. И ты уж мне поверь, способность к танцам – не главное их дарование.
   Салсбери бросило в жар, хотя в кабине «Джет Рэнджера» и было прохладно. Женщины… Как он боялся их и как отчаянно пытался обладать ими! Для Даусона контроль над мыслями означал безграничное богатство, финансовое удушение всего мира. Для Клингера это могло значить неограниченную власть, исполнение всех его приказов. Но для Салсбери это означало возможность заниматься сексом сколько угодно, любыми способами, какие только ему взбредут в голову, с любой женщиной, которую он бы возжелал.
   Окуривая дымом кабину, Клингер заявил:
   – Держу пари, что ты был бы не прочь затащить обеих малышек к себе в постель и засунуть одной и другой. Хочется, правда?
   – А кому бы не хотелось?
   – Их трудно удовлетворить, – хихикнул Клингер. – Чтобы их осчастливить, нужен необычайно выносливый мужчина. Думаешь, ты смог бы выдержать обеих: и Кристал, и Дейзи?
   – Я бы заставил их потрудиться.
   Клингер громко захохотал.
   Салсбери ненавидел его в это мгновение.
   Эта грубая скотина всего лишь влиятельная продажная тварь, подумал Огден. Его можно купить – и купить дешево. Так или иначе, а он помогает «Фьючерс Интернешнл» заполучить контракты с Пентагоном. А взамен он получает отдых в Лас-Вегасе да еще нечто вроде стипендии, которая капает на его счет в швейцарском банке. В этой сделке только одно не стыковалось с личной философией Леонарда Даусона. Салсбери спросил Клингера:
   – А девочек тоже Леонард оплачивает?
   – Ну не я же. Мне никогда не приходилось платить за это. – Тяжелым взглядом он смотрел на Салсбери, пока не убедился, что ученый ему поверил. – В отеле выписывают счет. Он оплачивается «Фьючерс». Но мы с Леонардом оба делаем вид, что знать не знаем про девиц. Когда он спрашивает меня, как мне отдыхалось, это звучит так, словно все, что я могу делать, так только сидеть на краю бассейна и почитывать книжонки. – Эта мысль его позабавила. Он продолжал посасывать свою сигарету. – Леонард пуританин, но он хорошо знает, что личные убеждения не должны мешать бизнесу. – Он покачал головой. – Да, твой шеф – человек.
   – Он мне не шеф, – заметил Салсбери. Казалось, Клингер его не услышал. – Мы с Леонардом партнеры, – добавил Салсбери.
   Клингер сверху вниз окинул его взглядом:
   – Партнеры.
   – Вот именно.
   Их глаза встретились.
   Через несколько секунд Салсбери нехотя отвел взгляд.
   – Партнеры, – повторил Клингер. Не верилось ему в это.
   «Но мы именно партнеры, – думал Салсбери. – Даусон мог нанять вертолет, номер в отеле «Фортуната», Кристал, Дейзи и тебя. Но меня он не нанимал и никогда не сможет нанять. Никогда».
   В аэропорту Лас-Вегаса вертолет приземлился в тридцати ярдах от великолепного белого лайнера, на фюзеляже которого сверкала алая надпись: «Фьючерс Интернешнл».
   Пятнадцать минут спустя они были опять в воздухе, на пути к незабываемой полосе земли возле озера Тахо. Клингер откинул свой пристяжной ремень и сказал:
   – Думаю, ты собираешься взять у меня интервью.
   – Так и есть. У нас на это целых два часа. – Он положил на колени диктофон. – Слышал ли ты когда-нибудь о подсознательных…
   – Прежде чем мы начнем, я бы хотел пропустить виски.
   – Думаю, бар на борту есть.
   – Отлично. Просто здорово.
   – Где-то сзади. – Салсбери махнул рукой через плечо.
   Клингер распорядился:
   – Смешай мне четыре унции шотландского виски и четыре кубика льда в стакане на восемь унций.
   Поначалу Салсбери просто ушам своим не поверил. Потом до него дошло: генералы никогда сами не готовят для себя выпивку. «Не давай ему запугать себя», – подумал он. И все же вдруг почувствовал, как помимо воли встает и идет в хвостовой отсек самолета. Словно не владеет собственным телом. Когда он вернулся со стаканом виски, Клингер даже не сказал ему спасибо.
   – Ты говоришь, что ты один из партнеров Леонарда?
   Салсбери понял, что, взяв на себя обязанности официанта, а не хозяина, он только усилил подозрение генерала, что слово «партнер» к нему не подходит. Этот ублюдок проверял его.
   Его стали одолевать сомнения, не слишком ли много для него и Даусона, и Клингера. Способен ли он противостоять на ринге этим борцам-тяжеловесам? Он должен был приготовиться к отражению нокаутирующего удара.
   Он немедленно прогнал эту мысль. Без Даусона и генерала он не сможет продолжать скрывать свои открытия, которые финансирует правительство и на которые оно немедленно захочет наложить лапу, лишь только узнает об их существовании. У него не было выбора, приходилось сотрудничать с этими людьми; и он знал, что ему следует быть осторожным, подозрительным, все время начеку. Но человек может, не беспокоясь, позволить себе делить ложе с чертом, пока он держит под подушкой заряженный револьвер.
   Но сможет ли это сделать он?
 
   Особняк Даусона, сосновый дом в двадцать пять комнат, фасадом выходил на озеро Тахо в штате Невада; этот дом Даусона получил две награды – за лучший дизайн и архитектуру – и был отмечен в «Прекрасном доме». Особняк стоял у самой кромки воды на поляне в пять акров, а позади него поднимались сотни величавых сосен; казалось, строение являлось частью окружающего пейзажа, вырастало из него, хотя линии здания были вполне современными. Первый этаж был мощным, округлым, сложенным из грубого камня, без единого окна. Следующий ярус – круг того же размера, что и первый, – был чуть выше нижнего. Со стороны озера второй ярус как бы нависал над первым, скрывая маленькую лодочную пристань; на озеро выходило и окно двенадцати футов высотой, из которого открывался величественный вид на воду и покрытые соснами отдаленные склоны. Куполообразная черная, крытая шифером крыша была увенчана высоким восьмифутовым шпилем.