Страница:
– Должно быть, вы их гипнотизируете, – буркнул Фрэнк.
Джаз влупил на полную катушку. Казалось, от такого количества децибел глаза вылезут из орбит. Солист предпринимал жалкие попытки подражать Билли Джоэлу.
Рядом с Тони сидела, прислушиваясь к разговору, ослепительная зеленоглазая блондинка. Она вдруг открыла рот.
– Валяй, Отто. Покажи свой фокус.
– Вы что, умеете творить чудеса? – спросил Тони. – Например, делать так, чтобы нарушитель испарился в воздухе?
– Он их пугает, – объяснила блондинка. – Это высший класс. Покажи им, Отто.
Тот пожал плечами и, пошарив под прилавком, достал высокую стеклянную пивную кружку. Несколько секунд он выжидал, давая полицейским возможность рассмотреть ее – словно они никогда не видели ничего подобного. Потом поднес кружку к губам и, откусив кусок стекла, выплюнул в урну. Оркестр как раз сделал небольшую паузу, и было слышно, как хрустит стекло.
– Ничего себе! – воскликнул Фрэнк.
Блондинка захихикала. Отто повторил свой трюк. Наконец он отгрыз весь верх и швырнул кружку в урну.
– Я всегда так делаю, если кому-нибудь хочется побузить. И говорю, что, если он не успокоится, я откушу ему нос.
Фрэнк был потрясен.
– Неужели вам приходилось это делать?
– Что – откусывать нос? Не-а. Обычно хватает одного обещания.
– И часто здесь бывают драки? – осведомился Фрэнк.
– Не-а. Это приличное место. Не больше одной в неделю.
Джаз снова врубил на полную мощность.
– Как вы это делаете? – крикнул Тони.
– Кусаю стекло? Ну, есть тут один секрет. Но вообще-то нетрудно научиться.
– И вам никогда не случалось порезаться?
– Бывает, хотя и редко. Только не язык. Чтобы узнать, умеет ли человек это делать, попросите показать язык. Мой – в полном порядке.
– Но вы сказали, что у вас были несчастные случаи…
– Ясное дело. Губы. Хотя и не так уж часто.
– От этого трюк еще эффектнее, – вмешалась блондинка. – Видели бы вы Отто в тот момент, когда у него по бороде течет кровь, а на губах кровавая пена! – Ее зеленые глаза зажглись таким восторгом, что Тони стало не по себе. – Вы и представить себе не можете, как быстро они делаются паиньками!..
– М-да, – только и смог вымолвить Тони.
Фрэнк опомнился первым.
– Ну ладно. Вернемся к Бобби Вальдесу. – Он постучал костяшками пальцев по фотографиям на прилавке.
– Я же сказал, он уже месяц носу не кажет.
– В тот вечер, после стычки, он спросил чего-нибудь выпить?
– Да. Парочку стаканов.
– Вы сказали, что видели его удостоверение личности…
– Ага.
– Что это было – водительские права?
– Ага. Ему оказалось тридцать лет. Ни за что бы не подумал.
– Вы не заметили, на чье имя были выданы права?
Отто потеребил акулий зуб на цепочке.
– На чье имя? Ну, вы же знаете.
– Я просто подумал, – объяснил Фрэнк, – может, он показал вам фальшивые документы?
– Там было его фото.
– Это еще не значит, что они настоящие.
– Калифорнийские права не так-то легко подделать, – авторитетно заявил Отто. – Только попробуйте – они мигом начинают расползаться. Особая обработка. – Совладелец бара вдруг оживился. – Он что, шпион?
– Задавать вопросы – наше дело, – отрезал Фрэнк. – А ваше – отвечать.
Бармен моментально замкнулся в себе; глаза сделались пустыми.
Почувствовав, что они вот-вот потеряют свидетеля, Тони предостерегающим жестом положил руку Фрэнку на плечо:
– Хочешь, чтобы он начал хрупать стекло?
– Хотела бы я на это посмотреть! – снова захихикала блондинка.
– Может, попробуешь сам? – предложил Фрэнк.
– С удовольствием.
– Что ж, валяй.
Тони улыбнулся бармену.
– Послушайте, вы любопытны, мы – тоже. Никому не будет хуже, если мы удовлетворим вашу любознательность, а вы – нашу. Идет?
Отто начал оттаивать.
– Так что натворил этот Бобби Вальдес?
– Нарушил режим.
– Учинил разбойное нападение, – добавил Фрэнк.
– Изнасиловал девятерых женщин, – продолжил Тони.
– Эй, – удивился бармен. – Вы, парни, кажется, сказали, что вы из отдела по расследованию убийств?
Музыканты только что отыграли «Все по-прежнему» и устроили себе небольшую передышку, делая вид, что настраивают инструменты.
– Когда Бобби Вальдесу попадается не слишком покладистая бабенка, – объяснил Тони, – он угрожает ей пистолетом. Пять дней назад он напал на десятую жертву. Она сопротивлялась, и он так сильно ударил ее по голове, что она скончалась в больнице.
– Чего я не понимаю, – вставила блондинка, – так это зачем брать силой то, что многие и сами охотно дадут? – И она подмигнула Тони, но тот не прореагировал.
– Перед смертью, – подхватил Фрэнк, – потерпевшая дала точное описание преступника, Бобби Вальдеса. А теперь мы готовы послушать вас.
Как оказалось, Отто смотрел не только шпионские фильмы, но и детективы.
– Ага, – протянул он. – Выходит, он обвиняется в убийстве с отягчающими обстоятельствами?
– Точно, – подтвердил Тони.
– А как вы вышли на меня?
– В семи случаях из десяти он нападал на одиноких женщин на автостоянках возле таких заведений, как ваше.
– И вовсе не таких, – запротестовал Отто. – Наша стоянка отлично освещается.
– Оно так. Но мы объехали все бары для одиноких в городе, и один посетитель сказал, будто бы встречал его здесь. Хотя он и не уверен на все сто процентов.
– Я же сказал, что он заглядывал, – проворчал Отто. – Месяц тому назад.
Теперь, когда он смягчился, Фрэнк снова перехватил инициативу.
– Значит, он начал скандалить, вы проделали трюк со стеклом, и он предъявил удостоверение личности?
– Ага.
– На чье имя?
Отто насупил брови от напряжения.
– Точно не припомню.
– Роберт Вальдес?
– Не думаю.
– Постарайтесь вспомнить.
– Вроде бы он чикано.
– Вальдес тоже мексиканская фамилия.
– Та была еще более чикано. Кажется, она оканчивалась на «кес». Что-то вроде Веласкес, но не Веласкес.
– А имя?
– Это я запомнил. Хуан.
– Хуан?!
– Ага. Настоящий чикано.
– Вы не обратили внимания на домашний адрес?
– Не интересовался.
– Он что-нибудь рассказывал о себе?
– Нет. Выпил и ушел.
– И больше не возвращался?
– Вот именно. Во всяком случае, в мою смену.
– У вас хорошая память.
– Только на бузотеров и красоток.
– Нам бы хотелось показать эти снимки вашим посетителям, – сказал Фрэнк.
– Валяйте.
Сидевшая рядом с Тони блондинка оживилась.
– Можно мне посмотреть? Вдруг я его видела. И даже разговаривала.
Наклонясь над снимком, она задела Тони коленом.
– Меня зовут Джуди. А тебя?
– Тони Клеменца.
– Я так и думала, что ты итальянец. Глаза темные и грустные.
– Они меня выдают.
– И вьющиеся волосы.
– И на рубашке пятна от соуса к спагетти, – продолжил Тони.
Девушка с интересом посмотрела на него.
– Да нет там никаких пятен, – усмехнулся Тони. – Я пошутил.
– А…
– Вы знаете Бобби Вальдеса?
Она взглянула на фотографию.
– Нет. Наверное, он приходил, когда меня не было. А ничего парнишечка. Смазливенький. Все равно что лечь с младшим братом.
Тони забрал у нее фотографию.
– Какой у тебя костюм! – похвалила блондинка.
– Спасибо.
Тони угадывал в ней не просто эмансипированную женщину, какие ему скорее нравились: в Джуди было что-то темное, звериное. Это тип женщин, обожающих хлыст и наручники. Или еще почище. Рядом с ней он чувствовал себя лакомым кусочком. Что-то вроде бутерброда с икрой на серебряном блюде.
– В таких местах, как это, – продолжала Джуди, – редко встретишь прилично сшитый костюм. Одни спортивные майки, да джинсы, да кожаные пиджаки.
Тони откашлялся.
– Ну ладно. Спасибо за попытку помочь.
Женщина гнула свое:
– Обожаю элегантных мужчин.
Их взгляды встретились, и он прочел в ее глазах нескрываемую похоть. У Тони возникло чувство, что, пойди он с ней, дверь ее квартиры захлопнется за ним, словно челюсти акулы. Она так и набросится на него и сожрет с потрохами. Все соки высосет.
– Пора идти работать, – сказал он, вставая с высокого табурета перед стойкой. – Увидимся.
– Надеюсь.
Они с Фрэнком еще примерно пятнадцать минут показывали посетителям бара фотографии Бобби Вальдеса. Тем временем джаз переключился на репертуар «Роллинг Стоунз» и Элтона Джона. У Тони заскрипели зубы от раздражения. Они только зря потратили время. Никто не вспомнил убийцу с лицом невинного ребенка.
Напоследок Тони задержался возле стойки, где Отто смешивал земляничный коктейль «Маргарита».
– Можете сказать мне одну вещь? – прокричал он.
– Все, что угодно!
– Разве люди приходят сюда не для того, чтобы познакомиться?
– Естественно, для этого.
– Тогда какого черта в барах обычно стоит такой грохот?
– Вам не нравится джаз?
– Нравится. Но не такой громкий.
– А…
– Разве под такую музыку можно разговаривать?
– Разговаривать? – удивился Отто. – Но, приятель, они приходят сюда не затем, чтобы разговаривать. Познакомиться, присмотреться друг к другу, выбрать, с кем лечь в постель…
– А поговорить?
– Да вы посмотрите на них! О чем они стали бы разговаривать? Да если бы не оглушительная музыка, они бы только и делали, что психовали.
– Выходит, они признают только язык тела?
Отто пожал плечами.
– Наверное, мне следовало бы жить в другую эпоху, – пробормотал Тони и вышел из бара.
Становилось прохладно. Над морем поднимался негустой туман – так, легкая дымка, начавшая понемногу наступать на берег.
Фрэнк уже сидел за рулем их полицейского, но без опознавательного знака седана. Тони хлопнулся на пассажирское сиденье и пристегнул ремень. Сегодня им предстояло наведаться еще по одному адресу. Кто-то в баре «Сенчури» сказал, что встречал Бобби Вальдеса на перекрестке бульвара Заходящего Солнца с Голливудским шоссе. Через несколько минут Фрэнк произнес:
– Ты мог бы поиметь ее.
– Кого?
– Блондинку. Джуди.
– Фрэнк, я же на работе.
– Договорились бы на другое время. Она явно положила на тебя глаз.
– Не мой тип.
– Аппетитная бабенка.
– Из породы убийц.
– Как это?
– Она бы слопала меня целиком.
Фрэнк немного подумал и сказал:
– Дерьмо собачье. Если бы она делала авансы мне, я бы не отказался.
– Ты знаешь, где ее искать.
– Возможно, я и загляну туда, когда все сделаем.
– Валяй. А я потом навещу тебя в больнице.
– Да что с тобой? Я так не заметил в ней ничего особенного. С такими никаких проблем.
– Может, поэтому я на нее и не клюнул.
– Не понял.
Тони провел рукой по лицу, словно стирая усталость.
– Хищная шлюха.
– С каких это пор ты заделался пуританином?
– Я не пуританин. Хотя… Может быть, и да. В какой-то мере. Видит бог, у меня было навалом «интимных встреч». Но я не могу представить себя в таком месте, как «Парадиз». Охочим до свежего женского мяса. Флиртующим с Джуди. Я бы не смог притворяться. Представь себе, как я лепечу в промежутках между песенками: «Привет, я – Тони. А тебя как зовут? Какой твой знак Зодиака? Ты увлекаешься астрологией? Веришь в воздействие космических лучей? Как по-твоему, это судьба, что мы встретились? Может, попробуем вместе исправить карму? Хочешь трахнуться?»
– Из всей твоей речи, – сказал Фрэнк, – я понял только насчет «трахнуться».
– Я тоже. В том-то все и дело. В таком месте, как «Парадиз», разговоры – сплошной камуфляж. Главное – поскорее добраться до постели. Тебе нет дела до ее чувств, переживаний, способностей, страхов, надежд, потребностей и заветных желаний. Ты ложишься в постель с совершенно незнакомым человеком. Хуже того, занимаешься любовью с подделкой под женщину, картинкой из журнала для мужчин, символом женщины. О любви нет и речи. Это ничем не отличается от щекотки или промывания желудка. Если секс таков, не лучше ли остаться дома и заняться мастурбацией?
Фрэнк притормозил на красный свет и пробурчал:
– Все-таки рука так не прочистит, как женщина.
– Фрэнк, не будь вульгарным.
– Я просто практичен.
– Я вот что хочу сказать. Если не знать партнера, игра не стоит свеч. Я должен чувствовать партнершу, знать, чего она хочет и о чем думает. Секс имеет смысл, только если партнерша для меня что-то значит, если она – личность, а не просто гладкое, стройное тело со всеми положенными выпуклостями. Личность – со своим характером, сложностями, даже недостатками, со всеми оставленными жизнью отметинами…
– Я не верю своим ушам, – отозвался Фрэнк, снова по сигналу светофора трогаясь с места. – Опять этот детский лепет, будто бы секс без любви ни к черту не годится?
– Я не говорю о так называемой вечной любви, – объяснил Тони, – или нерушимой верности до гробовой доски. Можно любить какое-то время, даже не очень сильно. Можно питать друг к другу добрые чувства, даже когда между вами уже нет физической любви. Все мои прежние любовницы оставались моими друзьями, потому что мы не смотрели друг на друга как на зарубки на боевом оружии – по количеству убитых врагов. У нас было и остается много общего. Понимаешь, прежде чем оголить одно место и начать кувыркаться с женщиной в постели, я должен убедиться, что могу доверять ей. В ней должно быть что-то особенное, близкое мне: чтобы мне захотелось открыть ей душу, сделать ее частью моей жизни.
– Чушь собачья! – презрительно отозвался Фрэнк.
– Но я так чувствую.
– Хочешь совет?
– Валяй.
– Лучший из тех, какие ты когда-либо получал.
– Я весь внимание.
– Если ты думаешь, что на свете действительно существует то, что называют любовью, что она так же реальна, как страх или ненависть, значит, ты обрекаешь себя на великие страдания и огромную ложь. Любовь выдумали писатели, чтобы люди покупали их книги.
– Ты шутишь?
– Какие, к черту, шутки?! – Фрэнк на мгновение оторвался от дороги, чтобы с жалостью посмотреть на Тони. – Сколько тебе – тридцать три?
– Почти тридцать пять.
Фрэнк обогнал медленно идущий грузовик, груженный металлическим ломом.
– Значит, я на десять лет старше. Так вот, прислушайся к мнению старшего по возрасту. Рано или поздно тебе покажется, что ты по-настоящему влюблен, но едва ты нагнешься поцеловать землю, по которой она ступает, она всадит в тебя нож и выпустит кишки. Если ты дашь понять, что у тебя есть сердце, она сделает все, чтобы разбить его. Привязанность? Разумеется. И – похоть. Похоть – вот что это такое. Но не любовь. Забудь это слово и наслаждайся жизнью. Возьми от нее все, что она может дать. Пользуйся, пока молодой. Трахай баб. Трахай и сразу давай деру, только так они не смогут причинить тебе зло. Если ты станешь требовать любви, только выставишь себя на посмешище. В конце концов они смешают тебя с грязью.
– Это слишком циничная точка зрения.
Фрэнк пожал плечами. Полгода назад он прошел через мучительную процедуру развода и до сих пор не оправился.
– Фрэнк, – сказал Тони, – ведь ты же не циник. Ты сам не веришь тому, что наговорил.
Фрэнк молчал.
– Ты очень ранимый, – не унимался Тони.
Его напарник пожал плечами.
Минуту-другую Тони пытался оживить угасший разговор, но Фрэнк уже высказал все, что имел сказать по этому поводу, и погрузился в привычное, немного загадочное молчание. Странно было уже и то, что он закатил такую длинную речь. Самую длинную, какую Тони когда-либо слышал из его уст.
Они работали вместе чуть более трех месяцев. И Тони все еще не был уверен, что это сотрудничество даст хорошие плоды. Они были слишком разные. Тони любил пофилософствовать. Фрэнк, как правило, только бурчал в ответ. У Тони была уйма других интересов, помимо работы: кино, книги, вкусная еда, театр, музыка, живопись, бег, лыжи… А Фрэнку, судя по всему, ни до чего не было дела. Тони верил, что существует уйма способов заставить свидетеля говорить – при помощи доброты, мягкого обращения, юмора, сочувствия, внимания, обаяния, настойчивости, хитрости – ну и, конечно, угроз и косвенного давления. Фрэнк предпочитал обходиться настойчивостью, хитростью, угрозами и не брезговал даже применением грубой силы. В их отделе это считалось допустимым. Других подходов он не признавал. В результате не менее двух раз в неделю Тони приходилось его одергивать, особенно если выдавался неудачный день. Сам Тони всегда сохранял самообладание.
Внешне они тоже разительно отличались друг от друга. Фрэнк – плотный, ростом пять футов и девять дюймов, голубоглазый блондин, а Тони – высокий, стройный, темноволосый и темноглазый. Фрэнк – пессимист и брюзга; Тони – оптимист. Подчас казалось, этим двоим ни за что не сработаться.
Однако кое в чем они были и похожи. Прежде всего, ни один не относился к своей службе в полиции как к работе «от звонка до звонка». Они чуть ли не постоянно перерабатывали и никогда не жаловались. Когда расследование подходило к концу и события следовали одно за другим с калейдоскопической быстротой, они прихватывали и выходные. Никто не просил их об этом и тем более не приказывал. Это был их собственный выбор.
Тони отдавал всего себя работе из честолюбия. Он не собирался до конца своих дней оставаться простым лейтенантом-сыщиком. Дослужиться хотя бы до капитана или чего-нибудь получше, может быть, дойти до самого верха, занять место шефа, получать солидную зарплату, а потом – солидную пенсию. Он вырос в большой итальянской семье, где бережливость была возведена в ранг религии, не менее важной, чем католичество. Карло, его отец, был портным-иммигрантом. Старик всю жизнь упорно трудился, чтобы дать детям пищу, кров и одежду, но не раз оказывался на грани банкротства и нищеты. В семье Клеменца часто болели, и счета от врачей и фармацевтов съедали большую часть семейного бюджета. Еще когда Тони был ребенком, он выслушал от отца немало коротких, но энергичных лекций о том, как важно добиться материальной независимости, для чего необходимо хорошо и много работать, разбираться в финансовых вопросах, твердо стоять на ногах, обладать честолюбием и иметь постоянную работу. Отцу Тони впору было работать в ЦРУ, в отделе промывания мозгов. Уроки и принципы Карло Клеменца так прочно вошли в сознание сына, что даже сейчас, будучи тридцати пяти лет от роду, имея постоянную работу и кругленькую сумму на счете в банке, Тони чувствовал себя не в своей тарелке, если не был на работе два-три дня кряду. Когда он брал положенный отпуск, это становилось настоящей пыткой. Он перерабатывал, потому что был сыном Карло Клеменца, а сын Карло Клеменца не мог думать и чувствовать иначе.
У Фрэнка Говарда были свои резоны. Он был не честолюбивее других, и его не особенно волновали деньги. Фрэнк буквально жил работой. Служба в отделе расследования убийств была единственной ролью, которую он знал и умел играть; только это давало ему ощущение своей значимости.
Тони оторвал взгляд от задних фар идущей впереди машины и перевел его на лицо напарника. Фрэнк ничего не почувствовал. Все его внимание было сосредоточено на вождении; он пристально вглядывался в вереницу огней, катившихся вдоль Уилширского бульвара. Его черты трудно было назвать классическими, но он был по-своему красив. Густые, широкие брови. Глубоко посаженные голубые глаза. Нос немного великоват и чуточку более заострен, чем нужно. Красиво очерченный рот – жаль только, что его чуть ли не постоянно кривила саркастическая усмешка. Ему нельзя было отказать в привлекательности и властности, а также внутренней независимости. Легко было представить, как Фрэнк возвращается домой, садится в кресло и погружается в транс – до восьми часов следующего утра.
Помимо того, что Тони с Фрэнком отдавали работе личное время, у них было и еще кое-что общее. Большинство детективов давно выбросили на свалку вышедшую из моды одежду и, одеваясь в штатское, напяливали на себя джинсы и свободные куртки. Тони с Фрэнком придерживались традиционного стиля: строгие костюмы и галстуки. Они считали себя профессионалами экстра-класса, выполняли работу, требующую не меньших интеллектуальных затрат, чем профессия адвоката, преподавателя или служащего социальной сферы; джинсы никак не соответствовали этому имиджу. Ни тот, ни другой не пил на дежурстве и не пытался спихнуть свою работу на другого.
«Может, мы и сработаемся, – подумал Тони. – Возможно, со временем мне удастся убедить Фрэнка в необходимости более мягкого подхода к свидетелям. Возможно, он научится получать удовольствие от хороших фильмов и вкусной пищи, если уж не от книг, театра и живописи. Наверное, я слишком многого от него хочу. Но бог ты мой, если бы он хоть чуточку поддерживал разговор, а не сидел как пень».
Тони знал, что до самого конца своей полицейской карьеры будет многого ждать от всякого, с кем ему доведется работать, потому что на протяжении пяти лет, вплоть до мая, он имел дело с образцовым напарником, Майклом Саватино. Оба они были итальянцами, у них были общие воспоминания, развлечения и тревоги. Более того, они пользовались одними и теми же методами в работе. Майкл читал запоем, был большим любителем кино и отлично готовил. Они проводили дни в увлекательных беседах.
В феврале Майкл с женой Паулой поехали на уик-энд в Лас-Вегас. Побывали на двух спектаклях. Дважды поужинали в лучшем ресторане города. Заглянули в казино и просадили шестьдесят баксов. А за час до отъезда Паула шутки ради опустила серебряный доллар в прорезь игрального автомата, повернула ручку и выиграла двести двадцать тысяч долларов.
Майкл никогда не смотрел на полицейскую службу как на дело своей жизни. Но он, так же как Тони, искал стабильности. Он окончил полицейскую академию и довольно быстро поднимался по служебной лестнице – от патрульного в форме до инспектора-детектива. Тем не менее в марте он подал заявление об уходе. Всю свою сознательную жизнь он мечтал о собственном ресторане. И вот пять недель назад он открыл в Санта-Монике типичный итальянский ресторан. Его мечта осуществилась.
«Какие шансы у моей мечты? – спрашивал себя Тони, рассматривая через стекло машины ночной город. – Суждено ли мне поехать в Лас-Вегас, выиграть двести тысяч баксов, уволиться из полиции и начать карьеру художника?»
Естественно, он не произнес этого вслух. Его не интересовало мнение Фрэнка по этому вопросу. Ответ и так был ясен. Какие у него шансы? Никаких. С таким же успехом можно было представлять себе, что ты вдруг окажешься потерявшимся в детстве сыном богатого арабского принца.
Как Майкл Саватино всю жизнь мечтал открыть ресторан, так Тони Клеменца спал и видел себя художником. У него был талант. Он рисовал карандашом и тушью, акварелью и маслом. У него была не только отличная техника, но и уникальная творческая фантазия. Случись ему родиться в семье хотя бы со средним достатком, он поступил бы в академию художеств, учился бы у лучших профессоров, развивал данные богом способности и мог бы стать знаменитым художником. Ну а поскольку всего этого не было, он штудировал сотни книг по живописи и проводил многие часы за этюдами и экспериментами с разным материалом. Его убивал свойственный самоучкам недостаток уверенности в себе. Хотя Тони принял участие в четырех выставках и дважды получал первые призы, он никогда всерьез не думал о том, чтобы оставить работу и посвятить себя творчеству. Это была всего лишь дивная греза, сладкая мечта. Сын Карло Клеменца никогда в жизни не пожертвует твердым заработком ради эфемерного счастья, полного неуверенности и тревог существования свободного художника. Разве что на него прольется золотой дождь в Лас-Вегасе.
Тони завидовал удаче Майкла Саватино. Конечно, они близкие друзья и он честно радовался за Майкла, но также и завидовал. Он был всего лишь человеком и в глубине души не мог не задавать себе подленький вопрос: «Почему это не случилось со мной?» Фрэнк неожиданно резко нажал на тормоза и заорал:
– Задница!
– Тихо, Фрэнк.
– Иногда я жалею, что больше не одет в полицейскую форму и не раздаю направо и налево повестки.
– Вот уж не о чем жалеть!
– Я все-таки прищемлю ему хвост!
– Не стоит, Фрэнк. Ведь может случиться, что когда заставишь этого типа остановиться и подойдешь к нему, то схлопочешь пулю или еще что-нибудь почище. Нет, я так рад, что патрульная служба позади. В отделе расследования убийств, по крайней мере, знаешь, с кем имеешь дело и чего можно ожидать.
Фрэнк не позволил втянуть себя в дальнейшую дискуссию. Он по-прежнему не сводил глаз с дороги и беззвучно сыпал проклятиями.
Тони вздохнул и снова принялся смотреть в окно, но уже не как полицейский, а как художник.
Каждый морской или сухопутный пейзаж, каждая улица, архитектурный ансамбль, каждый предмет и даже человек имел свой неповторимый геометрический образ. Вычленить, распознать его – вот что главное. Потом уже вы начинаете воспринимать то, что нанизано на него, как на каркас. Если у вас есть дар увидеть за внешней гармонией внутреннюю, вы поймете глубинный смысл предмета или явления и создадите настоящую картину. Если же вы берете кисти и краски и приближаетесь к холсту без такого анализа, у вас может получиться миленький набросок, но не произведение искусства.
Пока Фрэнк вел машину на восток, туда, где располагался еще один бар для одиночек, «Большой толчок», Тони пытался определить для себя геометрию ночного города. Вначале, при въезде в Лос-Анджелес со стороны Санта-Моники, преобладали четкие горизонтальные линии небольших коттеджей с видом на море и раскидистых, мохнатых пальм – воплощение покоя и относительного отдыха. В районе Вествуд пошли вертикали небоскребов, обозначенных в темноте светлыми пятнами окон. Перпендикуляр показался Тони символом времени – неудержимого стремления ввысь, к карьере, деньгам, власти. Из Вествуда они взяли курс на район Беверли-Хиллз; «город в городе», фабрика грез, где полицейские могли при необходимости разъезжать, но где они не имели ни малейшей власти. Мягкие, плавные, переходящие друг в друга линии. Величавые особняки, парки, сочная, буйная зелень, шикарные магазины и сверхдорогие автомобили. Чем дальше, тем отчетливее становилось ощущение роскоши.
Джаз влупил на полную катушку. Казалось, от такого количества децибел глаза вылезут из орбит. Солист предпринимал жалкие попытки подражать Билли Джоэлу.
Рядом с Тони сидела, прислушиваясь к разговору, ослепительная зеленоглазая блондинка. Она вдруг открыла рот.
– Валяй, Отто. Покажи свой фокус.
– Вы что, умеете творить чудеса? – спросил Тони. – Например, делать так, чтобы нарушитель испарился в воздухе?
– Он их пугает, – объяснила блондинка. – Это высший класс. Покажи им, Отто.
Тот пожал плечами и, пошарив под прилавком, достал высокую стеклянную пивную кружку. Несколько секунд он выжидал, давая полицейским возможность рассмотреть ее – словно они никогда не видели ничего подобного. Потом поднес кружку к губам и, откусив кусок стекла, выплюнул в урну. Оркестр как раз сделал небольшую паузу, и было слышно, как хрустит стекло.
– Ничего себе! – воскликнул Фрэнк.
Блондинка захихикала. Отто повторил свой трюк. Наконец он отгрыз весь верх и швырнул кружку в урну.
– Я всегда так делаю, если кому-нибудь хочется побузить. И говорю, что, если он не успокоится, я откушу ему нос.
Фрэнк был потрясен.
– Неужели вам приходилось это делать?
– Что – откусывать нос? Не-а. Обычно хватает одного обещания.
– И часто здесь бывают драки? – осведомился Фрэнк.
– Не-а. Это приличное место. Не больше одной в неделю.
Джаз снова врубил на полную мощность.
– Как вы это делаете? – крикнул Тони.
– Кусаю стекло? Ну, есть тут один секрет. Но вообще-то нетрудно научиться.
– И вам никогда не случалось порезаться?
– Бывает, хотя и редко. Только не язык. Чтобы узнать, умеет ли человек это делать, попросите показать язык. Мой – в полном порядке.
– Но вы сказали, что у вас были несчастные случаи…
– Ясное дело. Губы. Хотя и не так уж часто.
– От этого трюк еще эффектнее, – вмешалась блондинка. – Видели бы вы Отто в тот момент, когда у него по бороде течет кровь, а на губах кровавая пена! – Ее зеленые глаза зажглись таким восторгом, что Тони стало не по себе. – Вы и представить себе не можете, как быстро они делаются паиньками!..
– М-да, – только и смог вымолвить Тони.
Фрэнк опомнился первым.
– Ну ладно. Вернемся к Бобби Вальдесу. – Он постучал костяшками пальцев по фотографиям на прилавке.
– Я же сказал, он уже месяц носу не кажет.
– В тот вечер, после стычки, он спросил чего-нибудь выпить?
– Да. Парочку стаканов.
– Вы сказали, что видели его удостоверение личности…
– Ага.
– Что это было – водительские права?
– Ага. Ему оказалось тридцать лет. Ни за что бы не подумал.
– Вы не заметили, на чье имя были выданы права?
Отто потеребил акулий зуб на цепочке.
– На чье имя? Ну, вы же знаете.
– Я просто подумал, – объяснил Фрэнк, – может, он показал вам фальшивые документы?
– Там было его фото.
– Это еще не значит, что они настоящие.
– Калифорнийские права не так-то легко подделать, – авторитетно заявил Отто. – Только попробуйте – они мигом начинают расползаться. Особая обработка. – Совладелец бара вдруг оживился. – Он что, шпион?
– Задавать вопросы – наше дело, – отрезал Фрэнк. – А ваше – отвечать.
Бармен моментально замкнулся в себе; глаза сделались пустыми.
Почувствовав, что они вот-вот потеряют свидетеля, Тони предостерегающим жестом положил руку Фрэнку на плечо:
– Хочешь, чтобы он начал хрупать стекло?
– Хотела бы я на это посмотреть! – снова захихикала блондинка.
– Может, попробуешь сам? – предложил Фрэнк.
– С удовольствием.
– Что ж, валяй.
Тони улыбнулся бармену.
– Послушайте, вы любопытны, мы – тоже. Никому не будет хуже, если мы удовлетворим вашу любознательность, а вы – нашу. Идет?
Отто начал оттаивать.
– Так что натворил этот Бобби Вальдес?
– Нарушил режим.
– Учинил разбойное нападение, – добавил Фрэнк.
– Изнасиловал девятерых женщин, – продолжил Тони.
– Эй, – удивился бармен. – Вы, парни, кажется, сказали, что вы из отдела по расследованию убийств?
Музыканты только что отыграли «Все по-прежнему» и устроили себе небольшую передышку, делая вид, что настраивают инструменты.
– Когда Бобби Вальдесу попадается не слишком покладистая бабенка, – объяснил Тони, – он угрожает ей пистолетом. Пять дней назад он напал на десятую жертву. Она сопротивлялась, и он так сильно ударил ее по голове, что она скончалась в больнице.
– Чего я не понимаю, – вставила блондинка, – так это зачем брать силой то, что многие и сами охотно дадут? – И она подмигнула Тони, но тот не прореагировал.
– Перед смертью, – подхватил Фрэнк, – потерпевшая дала точное описание преступника, Бобби Вальдеса. А теперь мы готовы послушать вас.
Как оказалось, Отто смотрел не только шпионские фильмы, но и детективы.
– Ага, – протянул он. – Выходит, он обвиняется в убийстве с отягчающими обстоятельствами?
– Точно, – подтвердил Тони.
– А как вы вышли на меня?
– В семи случаях из десяти он нападал на одиноких женщин на автостоянках возле таких заведений, как ваше.
– И вовсе не таких, – запротестовал Отто. – Наша стоянка отлично освещается.
– Оно так. Но мы объехали все бары для одиноких в городе, и один посетитель сказал, будто бы встречал его здесь. Хотя он и не уверен на все сто процентов.
– Я же сказал, что он заглядывал, – проворчал Отто. – Месяц тому назад.
Теперь, когда он смягчился, Фрэнк снова перехватил инициативу.
– Значит, он начал скандалить, вы проделали трюк со стеклом, и он предъявил удостоверение личности?
– Ага.
– На чье имя?
Отто насупил брови от напряжения.
– Точно не припомню.
– Роберт Вальдес?
– Не думаю.
– Постарайтесь вспомнить.
– Вроде бы он чикано.
– Вальдес тоже мексиканская фамилия.
– Та была еще более чикано. Кажется, она оканчивалась на «кес». Что-то вроде Веласкес, но не Веласкес.
– А имя?
– Это я запомнил. Хуан.
– Хуан?!
– Ага. Настоящий чикано.
– Вы не обратили внимания на домашний адрес?
– Не интересовался.
– Он что-нибудь рассказывал о себе?
– Нет. Выпил и ушел.
– И больше не возвращался?
– Вот именно. Во всяком случае, в мою смену.
– У вас хорошая память.
– Только на бузотеров и красоток.
– Нам бы хотелось показать эти снимки вашим посетителям, – сказал Фрэнк.
– Валяйте.
Сидевшая рядом с Тони блондинка оживилась.
– Можно мне посмотреть? Вдруг я его видела. И даже разговаривала.
Наклонясь над снимком, она задела Тони коленом.
– Меня зовут Джуди. А тебя?
– Тони Клеменца.
– Я так и думала, что ты итальянец. Глаза темные и грустные.
– Они меня выдают.
– И вьющиеся волосы.
– И на рубашке пятна от соуса к спагетти, – продолжил Тони.
Девушка с интересом посмотрела на него.
– Да нет там никаких пятен, – усмехнулся Тони. – Я пошутил.
– А…
– Вы знаете Бобби Вальдеса?
Она взглянула на фотографию.
– Нет. Наверное, он приходил, когда меня не было. А ничего парнишечка. Смазливенький. Все равно что лечь с младшим братом.
Тони забрал у нее фотографию.
– Какой у тебя костюм! – похвалила блондинка.
– Спасибо.
Тони угадывал в ней не просто эмансипированную женщину, какие ему скорее нравились: в Джуди было что-то темное, звериное. Это тип женщин, обожающих хлыст и наручники. Или еще почище. Рядом с ней он чувствовал себя лакомым кусочком. Что-то вроде бутерброда с икрой на серебряном блюде.
– В таких местах, как это, – продолжала Джуди, – редко встретишь прилично сшитый костюм. Одни спортивные майки, да джинсы, да кожаные пиджаки.
Тони откашлялся.
– Ну ладно. Спасибо за попытку помочь.
Женщина гнула свое:
– Обожаю элегантных мужчин.
Их взгляды встретились, и он прочел в ее глазах нескрываемую похоть. У Тони возникло чувство, что, пойди он с ней, дверь ее квартиры захлопнется за ним, словно челюсти акулы. Она так и набросится на него и сожрет с потрохами. Все соки высосет.
– Пора идти работать, – сказал он, вставая с высокого табурета перед стойкой. – Увидимся.
– Надеюсь.
Они с Фрэнком еще примерно пятнадцать минут показывали посетителям бара фотографии Бобби Вальдеса. Тем временем джаз переключился на репертуар «Роллинг Стоунз» и Элтона Джона. У Тони заскрипели зубы от раздражения. Они только зря потратили время. Никто не вспомнил убийцу с лицом невинного ребенка.
Напоследок Тони задержался возле стойки, где Отто смешивал земляничный коктейль «Маргарита».
– Можете сказать мне одну вещь? – прокричал он.
– Все, что угодно!
– Разве люди приходят сюда не для того, чтобы познакомиться?
– Естественно, для этого.
– Тогда какого черта в барах обычно стоит такой грохот?
– Вам не нравится джаз?
– Нравится. Но не такой громкий.
– А…
– Разве под такую музыку можно разговаривать?
– Разговаривать? – удивился Отто. – Но, приятель, они приходят сюда не затем, чтобы разговаривать. Познакомиться, присмотреться друг к другу, выбрать, с кем лечь в постель…
– А поговорить?
– Да вы посмотрите на них! О чем они стали бы разговаривать? Да если бы не оглушительная музыка, они бы только и делали, что психовали.
– Выходит, они признают только язык тела?
Отто пожал плечами.
– Наверное, мне следовало бы жить в другую эпоху, – пробормотал Тони и вышел из бара.
Становилось прохладно. Над морем поднимался негустой туман – так, легкая дымка, начавшая понемногу наступать на берег.
Фрэнк уже сидел за рулем их полицейского, но без опознавательного знака седана. Тони хлопнулся на пассажирское сиденье и пристегнул ремень. Сегодня им предстояло наведаться еще по одному адресу. Кто-то в баре «Сенчури» сказал, что встречал Бобби Вальдеса на перекрестке бульвара Заходящего Солнца с Голливудским шоссе. Через несколько минут Фрэнк произнес:
– Ты мог бы поиметь ее.
– Кого?
– Блондинку. Джуди.
– Фрэнк, я же на работе.
– Договорились бы на другое время. Она явно положила на тебя глаз.
– Не мой тип.
– Аппетитная бабенка.
– Из породы убийц.
– Как это?
– Она бы слопала меня целиком.
Фрэнк немного подумал и сказал:
– Дерьмо собачье. Если бы она делала авансы мне, я бы не отказался.
– Ты знаешь, где ее искать.
– Возможно, я и загляну туда, когда все сделаем.
– Валяй. А я потом навещу тебя в больнице.
– Да что с тобой? Я так не заметил в ней ничего особенного. С такими никаких проблем.
– Может, поэтому я на нее и не клюнул.
– Не понял.
Тони провел рукой по лицу, словно стирая усталость.
– Хищная шлюха.
– С каких это пор ты заделался пуританином?
– Я не пуританин. Хотя… Может быть, и да. В какой-то мере. Видит бог, у меня было навалом «интимных встреч». Но я не могу представить себя в таком месте, как «Парадиз». Охочим до свежего женского мяса. Флиртующим с Джуди. Я бы не смог притворяться. Представь себе, как я лепечу в промежутках между песенками: «Привет, я – Тони. А тебя как зовут? Какой твой знак Зодиака? Ты увлекаешься астрологией? Веришь в воздействие космических лучей? Как по-твоему, это судьба, что мы встретились? Может, попробуем вместе исправить карму? Хочешь трахнуться?»
– Из всей твоей речи, – сказал Фрэнк, – я понял только насчет «трахнуться».
– Я тоже. В том-то все и дело. В таком месте, как «Парадиз», разговоры – сплошной камуфляж. Главное – поскорее добраться до постели. Тебе нет дела до ее чувств, переживаний, способностей, страхов, надежд, потребностей и заветных желаний. Ты ложишься в постель с совершенно незнакомым человеком. Хуже того, занимаешься любовью с подделкой под женщину, картинкой из журнала для мужчин, символом женщины. О любви нет и речи. Это ничем не отличается от щекотки или промывания желудка. Если секс таков, не лучше ли остаться дома и заняться мастурбацией?
Фрэнк притормозил на красный свет и пробурчал:
– Все-таки рука так не прочистит, как женщина.
– Фрэнк, не будь вульгарным.
– Я просто практичен.
– Я вот что хочу сказать. Если не знать партнера, игра не стоит свеч. Я должен чувствовать партнершу, знать, чего она хочет и о чем думает. Секс имеет смысл, только если партнерша для меня что-то значит, если она – личность, а не просто гладкое, стройное тело со всеми положенными выпуклостями. Личность – со своим характером, сложностями, даже недостатками, со всеми оставленными жизнью отметинами…
– Я не верю своим ушам, – отозвался Фрэнк, снова по сигналу светофора трогаясь с места. – Опять этот детский лепет, будто бы секс без любви ни к черту не годится?
– Я не говорю о так называемой вечной любви, – объяснил Тони, – или нерушимой верности до гробовой доски. Можно любить какое-то время, даже не очень сильно. Можно питать друг к другу добрые чувства, даже когда между вами уже нет физической любви. Все мои прежние любовницы оставались моими друзьями, потому что мы не смотрели друг на друга как на зарубки на боевом оружии – по количеству убитых врагов. У нас было и остается много общего. Понимаешь, прежде чем оголить одно место и начать кувыркаться с женщиной в постели, я должен убедиться, что могу доверять ей. В ней должно быть что-то особенное, близкое мне: чтобы мне захотелось открыть ей душу, сделать ее частью моей жизни.
– Чушь собачья! – презрительно отозвался Фрэнк.
– Но я так чувствую.
– Хочешь совет?
– Валяй.
– Лучший из тех, какие ты когда-либо получал.
– Я весь внимание.
– Если ты думаешь, что на свете действительно существует то, что называют любовью, что она так же реальна, как страх или ненависть, значит, ты обрекаешь себя на великие страдания и огромную ложь. Любовь выдумали писатели, чтобы люди покупали их книги.
– Ты шутишь?
– Какие, к черту, шутки?! – Фрэнк на мгновение оторвался от дороги, чтобы с жалостью посмотреть на Тони. – Сколько тебе – тридцать три?
– Почти тридцать пять.
Фрэнк обогнал медленно идущий грузовик, груженный металлическим ломом.
– Значит, я на десять лет старше. Так вот, прислушайся к мнению старшего по возрасту. Рано или поздно тебе покажется, что ты по-настоящему влюблен, но едва ты нагнешься поцеловать землю, по которой она ступает, она всадит в тебя нож и выпустит кишки. Если ты дашь понять, что у тебя есть сердце, она сделает все, чтобы разбить его. Привязанность? Разумеется. И – похоть. Похоть – вот что это такое. Но не любовь. Забудь это слово и наслаждайся жизнью. Возьми от нее все, что она может дать. Пользуйся, пока молодой. Трахай баб. Трахай и сразу давай деру, только так они не смогут причинить тебе зло. Если ты станешь требовать любви, только выставишь себя на посмешище. В конце концов они смешают тебя с грязью.
– Это слишком циничная точка зрения.
Фрэнк пожал плечами. Полгода назад он прошел через мучительную процедуру развода и до сих пор не оправился.
– Фрэнк, – сказал Тони, – ведь ты же не циник. Ты сам не веришь тому, что наговорил.
Фрэнк молчал.
– Ты очень ранимый, – не унимался Тони.
Его напарник пожал плечами.
Минуту-другую Тони пытался оживить угасший разговор, но Фрэнк уже высказал все, что имел сказать по этому поводу, и погрузился в привычное, немного загадочное молчание. Странно было уже и то, что он закатил такую длинную речь. Самую длинную, какую Тони когда-либо слышал из его уст.
Они работали вместе чуть более трех месяцев. И Тони все еще не был уверен, что это сотрудничество даст хорошие плоды. Они были слишком разные. Тони любил пофилософствовать. Фрэнк, как правило, только бурчал в ответ. У Тони была уйма других интересов, помимо работы: кино, книги, вкусная еда, театр, музыка, живопись, бег, лыжи… А Фрэнку, судя по всему, ни до чего не было дела. Тони верил, что существует уйма способов заставить свидетеля говорить – при помощи доброты, мягкого обращения, юмора, сочувствия, внимания, обаяния, настойчивости, хитрости – ну и, конечно, угроз и косвенного давления. Фрэнк предпочитал обходиться настойчивостью, хитростью, угрозами и не брезговал даже применением грубой силы. В их отделе это считалось допустимым. Других подходов он не признавал. В результате не менее двух раз в неделю Тони приходилось его одергивать, особенно если выдавался неудачный день. Сам Тони всегда сохранял самообладание.
Внешне они тоже разительно отличались друг от друга. Фрэнк – плотный, ростом пять футов и девять дюймов, голубоглазый блондин, а Тони – высокий, стройный, темноволосый и темноглазый. Фрэнк – пессимист и брюзга; Тони – оптимист. Подчас казалось, этим двоим ни за что не сработаться.
Однако кое в чем они были и похожи. Прежде всего, ни один не относился к своей службе в полиции как к работе «от звонка до звонка». Они чуть ли не постоянно перерабатывали и никогда не жаловались. Когда расследование подходило к концу и события следовали одно за другим с калейдоскопической быстротой, они прихватывали и выходные. Никто не просил их об этом и тем более не приказывал. Это был их собственный выбор.
Тони отдавал всего себя работе из честолюбия. Он не собирался до конца своих дней оставаться простым лейтенантом-сыщиком. Дослужиться хотя бы до капитана или чего-нибудь получше, может быть, дойти до самого верха, занять место шефа, получать солидную зарплату, а потом – солидную пенсию. Он вырос в большой итальянской семье, где бережливость была возведена в ранг религии, не менее важной, чем католичество. Карло, его отец, был портным-иммигрантом. Старик всю жизнь упорно трудился, чтобы дать детям пищу, кров и одежду, но не раз оказывался на грани банкротства и нищеты. В семье Клеменца часто болели, и счета от врачей и фармацевтов съедали большую часть семейного бюджета. Еще когда Тони был ребенком, он выслушал от отца немало коротких, но энергичных лекций о том, как важно добиться материальной независимости, для чего необходимо хорошо и много работать, разбираться в финансовых вопросах, твердо стоять на ногах, обладать честолюбием и иметь постоянную работу. Отцу Тони впору было работать в ЦРУ, в отделе промывания мозгов. Уроки и принципы Карло Клеменца так прочно вошли в сознание сына, что даже сейчас, будучи тридцати пяти лет от роду, имея постоянную работу и кругленькую сумму на счете в банке, Тони чувствовал себя не в своей тарелке, если не был на работе два-три дня кряду. Когда он брал положенный отпуск, это становилось настоящей пыткой. Он перерабатывал, потому что был сыном Карло Клеменца, а сын Карло Клеменца не мог думать и чувствовать иначе.
У Фрэнка Говарда были свои резоны. Он был не честолюбивее других, и его не особенно волновали деньги. Фрэнк буквально жил работой. Служба в отделе расследования убийств была единственной ролью, которую он знал и умел играть; только это давало ему ощущение своей значимости.
Тони оторвал взгляд от задних фар идущей впереди машины и перевел его на лицо напарника. Фрэнк ничего не почувствовал. Все его внимание было сосредоточено на вождении; он пристально вглядывался в вереницу огней, катившихся вдоль Уилширского бульвара. Его черты трудно было назвать классическими, но он был по-своему красив. Густые, широкие брови. Глубоко посаженные голубые глаза. Нос немного великоват и чуточку более заострен, чем нужно. Красиво очерченный рот – жаль только, что его чуть ли не постоянно кривила саркастическая усмешка. Ему нельзя было отказать в привлекательности и властности, а также внутренней независимости. Легко было представить, как Фрэнк возвращается домой, садится в кресло и погружается в транс – до восьми часов следующего утра.
Помимо того, что Тони с Фрэнком отдавали работе личное время, у них было и еще кое-что общее. Большинство детективов давно выбросили на свалку вышедшую из моды одежду и, одеваясь в штатское, напяливали на себя джинсы и свободные куртки. Тони с Фрэнком придерживались традиционного стиля: строгие костюмы и галстуки. Они считали себя профессионалами экстра-класса, выполняли работу, требующую не меньших интеллектуальных затрат, чем профессия адвоката, преподавателя или служащего социальной сферы; джинсы никак не соответствовали этому имиджу. Ни тот, ни другой не пил на дежурстве и не пытался спихнуть свою работу на другого.
«Может, мы и сработаемся, – подумал Тони. – Возможно, со временем мне удастся убедить Фрэнка в необходимости более мягкого подхода к свидетелям. Возможно, он научится получать удовольствие от хороших фильмов и вкусной пищи, если уж не от книг, театра и живописи. Наверное, я слишком многого от него хочу. Но бог ты мой, если бы он хоть чуточку поддерживал разговор, а не сидел как пень».
Тони знал, что до самого конца своей полицейской карьеры будет многого ждать от всякого, с кем ему доведется работать, потому что на протяжении пяти лет, вплоть до мая, он имел дело с образцовым напарником, Майклом Саватино. Оба они были итальянцами, у них были общие воспоминания, развлечения и тревоги. Более того, они пользовались одними и теми же методами в работе. Майкл читал запоем, был большим любителем кино и отлично готовил. Они проводили дни в увлекательных беседах.
В феврале Майкл с женой Паулой поехали на уик-энд в Лас-Вегас. Побывали на двух спектаклях. Дважды поужинали в лучшем ресторане города. Заглянули в казино и просадили шестьдесят баксов. А за час до отъезда Паула шутки ради опустила серебряный доллар в прорезь игрального автомата, повернула ручку и выиграла двести двадцать тысяч долларов.
Майкл никогда не смотрел на полицейскую службу как на дело своей жизни. Но он, так же как Тони, искал стабильности. Он окончил полицейскую академию и довольно быстро поднимался по служебной лестнице – от патрульного в форме до инспектора-детектива. Тем не менее в марте он подал заявление об уходе. Всю свою сознательную жизнь он мечтал о собственном ресторане. И вот пять недель назад он открыл в Санта-Монике типичный итальянский ресторан. Его мечта осуществилась.
«Какие шансы у моей мечты? – спрашивал себя Тони, рассматривая через стекло машины ночной город. – Суждено ли мне поехать в Лас-Вегас, выиграть двести тысяч баксов, уволиться из полиции и начать карьеру художника?»
Естественно, он не произнес этого вслух. Его не интересовало мнение Фрэнка по этому вопросу. Ответ и так был ясен. Какие у него шансы? Никаких. С таким же успехом можно было представлять себе, что ты вдруг окажешься потерявшимся в детстве сыном богатого арабского принца.
Как Майкл Саватино всю жизнь мечтал открыть ресторан, так Тони Клеменца спал и видел себя художником. У него был талант. Он рисовал карандашом и тушью, акварелью и маслом. У него была не только отличная техника, но и уникальная творческая фантазия. Случись ему родиться в семье хотя бы со средним достатком, он поступил бы в академию художеств, учился бы у лучших профессоров, развивал данные богом способности и мог бы стать знаменитым художником. Ну а поскольку всего этого не было, он штудировал сотни книг по живописи и проводил многие часы за этюдами и экспериментами с разным материалом. Его убивал свойственный самоучкам недостаток уверенности в себе. Хотя Тони принял участие в четырех выставках и дважды получал первые призы, он никогда всерьез не думал о том, чтобы оставить работу и посвятить себя творчеству. Это была всего лишь дивная греза, сладкая мечта. Сын Карло Клеменца никогда в жизни не пожертвует твердым заработком ради эфемерного счастья, полного неуверенности и тревог существования свободного художника. Разве что на него прольется золотой дождь в Лас-Вегасе.
Тони завидовал удаче Майкла Саватино. Конечно, они близкие друзья и он честно радовался за Майкла, но также и завидовал. Он был всего лишь человеком и в глубине души не мог не задавать себе подленький вопрос: «Почему это не случилось со мной?» Фрэнк неожиданно резко нажал на тормоза и заорал:
– Задница!
– Тихо, Фрэнк.
– Иногда я жалею, что больше не одет в полицейскую форму и не раздаю направо и налево повестки.
– Вот уж не о чем жалеть!
– Я все-таки прищемлю ему хвост!
– Не стоит, Фрэнк. Ведь может случиться, что когда заставишь этого типа остановиться и подойдешь к нему, то схлопочешь пулю или еще что-нибудь почище. Нет, я так рад, что патрульная служба позади. В отделе расследования убийств, по крайней мере, знаешь, с кем имеешь дело и чего можно ожидать.
Фрэнк не позволил втянуть себя в дальнейшую дискуссию. Он по-прежнему не сводил глаз с дороги и беззвучно сыпал проклятиями.
Тони вздохнул и снова принялся смотреть в окно, но уже не как полицейский, а как художник.
Каждый морской или сухопутный пейзаж, каждая улица, архитектурный ансамбль, каждый предмет и даже человек имел свой неповторимый геометрический образ. Вычленить, распознать его – вот что главное. Потом уже вы начинаете воспринимать то, что нанизано на него, как на каркас. Если у вас есть дар увидеть за внешней гармонией внутреннюю, вы поймете глубинный смысл предмета или явления и создадите настоящую картину. Если же вы берете кисти и краски и приближаетесь к холсту без такого анализа, у вас может получиться миленький набросок, но не произведение искусства.
Пока Фрэнк вел машину на восток, туда, где располагался еще один бар для одиночек, «Большой толчок», Тони пытался определить для себя геометрию ночного города. Вначале, при въезде в Лос-Анджелес со стороны Санта-Моники, преобладали четкие горизонтальные линии небольших коттеджей с видом на море и раскидистых, мохнатых пальм – воплощение покоя и относительного отдыха. В районе Вествуд пошли вертикали небоскребов, обозначенных в темноте светлыми пятнами окон. Перпендикуляр показался Тони символом времени – неудержимого стремления ввысь, к карьере, деньгам, власти. Из Вествуда они взяли курс на район Беверли-Хиллз; «город в городе», фабрика грез, где полицейские могли при необходимости разъезжать, но где они не имели ни малейшей власти. Мягкие, плавные, переходящие друг в друга линии. Величавые особняки, парки, сочная, буйная зелень, шикарные магазины и сверхдорогие автомобили. Чем дальше, тем отчетливее становилось ощущение роскоши.