Страница:
Нужно признать, что первый год нового тысячелетия, 2001-й, выдался не самым удачным для всего мира, а для Розалии Санчес стал просто черным. В апреле, ночью, умер ее муж, Эрман. Она легла спать рядом с человеком, которого любила больше сорока лет, а проснулась бок о бок с холодным трупом. Эрмана смерть забрала нежно, во сне, но для Розалии пробуждение рядом с мертвецом стало сильнейшим потрясением.
А несколько месяцев спустя, все еще нося траур по мужу, она не поехала со своими тремя сестрами и их семьями в давно запланированный экскурсионный тур по Новой Англии. Утром 11 сентября она проснулась, чтобы узнать, что самолет, на котором они возвращались из Бостона[14], захватили террористы и использовали как управляемый снаряд, совершив одно из самых ужасных преступлений в новейшей истории.
Хотя Розалия хотела иметь детей, Бог их ей не дал. Эрман, ее сестры, племянницы, племянники были для нее всем. И она потеряла их, пока спала.
И где-то между сентябрем и Рождеством Розалия слегка тронулась от горя. Тронулась по-тихому, потому что всю свою жизнь прожила тихо и не знала другой жизни.
В своем тихом помешательстве она не признавала, что они умерли. Просто стали для нее невидимыми. Природа, поддавшись какой-то причуде, выкинула такой вот фортель, но она же могла все отыграть назад, как, скажем, меняется магнитное поле, и тогда ее близкие вновь обретут видимость.
Розалия Санчес досконально изучила все случаи исчезновения кораблей и самолетов в Бермудском треугольнике. Прочитала на сей предмет массу литературы.
Она знала о необъяснимом, в одну ночь, исчезновении сотен тысяч майя из городов Копан, Пьедрас Неграс и Паленке в 610 году нашей эры.
Если вы позволяли Розалии затронуть эту тему, она буквально засыпала вас сведениями об исчезновениях, случавшихся за долгую историю человечества. К примеру, мне теперь известно гораздо больше, чем я хотел бы знать, о том, как в 1939 году около Нанкина пропала целая, до последнего солдата, китайская дивизия, насчитывающая три тысячи штыков.
– По крайней мере, в это утро я вас вижу, – успокоил я ее. – У вас впереди целый день, в течение которого вы сохраните видимость, и это счастье.
Розалия больше всего боится, что в тот самый день, когда ее близкие станут видимыми, она сама исчезнет.
И хотя она жаждет их возвращения, она боится последствий.
Розалия Санчес перекрестилась, оглядела свою уютную кухню и наконец-то улыбнулась.
– Тогда я могу что-нибудь спечь.
– Вы можете спечь что угодно, – заверил я ее.
– И что мне спечь для тебя, Одд Томас? Чего бы ты хотел?
– Удивите меня. – Я посмотрел на часы. – Мне пора на работу.
Она проводила меня до двери, на прощание обняла.
– Ты хороший мальчик, Одд Томас.
– Вы напоминаете мне бабушку Шугарс, – ответил я, – только не играете в покер, не пьете виски и не гоняете на автомобилях.
– Спасибо тебе, – вновь улыбка. – Знаешь, я всегда восхищалась Перл Шугарс. Она была такой женственной и при этом такой…
– Боевой, – предложил я.
– Именно. Как-то раз на церковном клубничном фестивале появился мужчина, то ли обкурившийся, то ли крепко выпивший. Повел себя безобразно, так Перл уложила его двумя ударами.
– Да, левый хук у нее был потрясающий.
– Разумеется, сначала она пнула его в очень чувствительное место. Но, я думаю, могла бы разобраться с ним только кулаками. Иногда мне хотелось быть хоть в чем-то похожей на нее.
От дома миссис Санчес я отшагал шесть кварталов до «Пико Мундо гриль», расположенного в самом центре деловой части Пико Мундо.
С каждой минутой, отсчет следовало вести от восхода солнца, утро становилось жарче. Боги пустыни Мохаве не знали значения слова умеренность.
Длинные утренние тени укорачивались у меня на глазах, ретируясь с медленно, но верно нагревающихся лужаек перед домами, с раскаляющегося асфальта, с бетонных тротуаров, которые подходили для жарки яичницы ничуть не меньше любой из сковородок с длинной ручкой, дожидающихся меня в «Пико Мундо гриль».
Воздуху недоставало энергии для того, чтобы шевельнуться. Ветви деревьев обвисли. Птички или попрятались в тени, или летали намного выше, чем утром, там, где более разреженный воздух не так сильно нагревался.
И вот в этой обездвиженности, повисшей между домом миссис Санчес и «Грилем», я увидел три куда-то спешащие тени. Никто их не отбрасывал, ибо тени эти не были обычными.
В более юном возрасте я называл такие вот тени бесплотными духами. Но бесплотный дух – синоним призрака, а эти тени – не призраки вроде Пенни Каллисто.
Я не верю, что они проходили по этому миру в образе человеческом или знали эту жизнь, какой знаем ее мы. Подозреваю, они не принадлежат нашему миру и их естественная среда обитания – мир вечной тьмы.
Их форма постоянно меняется. Они столь же материальны, что и тени. Перемещаются бесшумно. Их намерения, пусть и загадочные, не миролюбивы.
Часто они скользят по земле, как кошки, только кошки размером с человека. Иногда выпрямляются, превращаясь в неведомых существ, наполовину человека, наполовину собаку.
Я вижу их нечасто. Когда же они появляются, их присутствие всегда означает одно: жди большой беды.
Для меня они теперь не бесплотные духи. Я называю их бодэчами.
Бодэч – слово, которое я услышал от шестилетнего мальчика, приехавшего в Пико Мундо из Англии в гости к родственникам. Именно так он назвал этих созданий, когда, находясь в моей компании, увидел их в сумерках. Бодэч – маленькое, злобное, понятное дело, мифическое существо, обитающее на Британских островах, которое забирается в дома через печные трубы, чтобы унести непослушных детей.
Я не верю, что призраки, которых я вижу, на самом деле бодэчи. Не думаю, что в это верил и мальчик из Англии. Он их так назвал, потому что не мог подобрать лучшего слова. Не могу и я.
Он был единственным из всех знакомых мне людей, который мог видеть то же, что я. Через несколько минут после того, как он произнес слово «бодэч» в моем присутствии, потерявший управление грузовик размазал его по бетонной стене.
К тому времени, когда я подошел к «Грилю», три бодэча слились воедино. Они бежали далеко впереди меня, обогнули угол и исчезли, словно световые блики, источником которых были воздух пустыни и раскаленные солнечные лучи.
Как бы не так!
Иногда мне трудно поддерживать реноме лучшего повара по приготовлению быстрых блюд. Вот и в это утро мне пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы сосредоточиться на своей работе и гарантировать, что мои омлеты, жареная картошка, бургеры и блюда из бекона, перекочевывающие с моих сковородок на тарелки посетителей «Гриля», будут соответствовать моей репутации.
Глава 5
Глава 6
А несколько месяцев спустя, все еще нося траур по мужу, она не поехала со своими тремя сестрами и их семьями в давно запланированный экскурсионный тур по Новой Англии. Утром 11 сентября она проснулась, чтобы узнать, что самолет, на котором они возвращались из Бостона[14], захватили террористы и использовали как управляемый снаряд, совершив одно из самых ужасных преступлений в новейшей истории.
Хотя Розалия хотела иметь детей, Бог их ей не дал. Эрман, ее сестры, племянницы, племянники были для нее всем. И она потеряла их, пока спала.
И где-то между сентябрем и Рождеством Розалия слегка тронулась от горя. Тронулась по-тихому, потому что всю свою жизнь прожила тихо и не знала другой жизни.
В своем тихом помешательстве она не признавала, что они умерли. Просто стали для нее невидимыми. Природа, поддавшись какой-то причуде, выкинула такой вот фортель, но она же могла все отыграть назад, как, скажем, меняется магнитное поле, и тогда ее близкие вновь обретут видимость.
Розалия Санчес досконально изучила все случаи исчезновения кораблей и самолетов в Бермудском треугольнике. Прочитала на сей предмет массу литературы.
Она знала о необъяснимом, в одну ночь, исчезновении сотен тысяч майя из городов Копан, Пьедрас Неграс и Паленке в 610 году нашей эры.
Если вы позволяли Розалии затронуть эту тему, она буквально засыпала вас сведениями об исчезновениях, случавшихся за долгую историю человечества. К примеру, мне теперь известно гораздо больше, чем я хотел бы знать, о том, как в 1939 году около Нанкина пропала целая, до последнего солдата, китайская дивизия, насчитывающая три тысячи штыков.
– По крайней мере, в это утро я вас вижу, – успокоил я ее. – У вас впереди целый день, в течение которого вы сохраните видимость, и это счастье.
Розалия больше всего боится, что в тот самый день, когда ее близкие станут видимыми, она сама исчезнет.
И хотя она жаждет их возвращения, она боится последствий.
Розалия Санчес перекрестилась, оглядела свою уютную кухню и наконец-то улыбнулась.
– Тогда я могу что-нибудь спечь.
– Вы можете спечь что угодно, – заверил я ее.
– И что мне спечь для тебя, Одд Томас? Чего бы ты хотел?
– Удивите меня. – Я посмотрел на часы. – Мне пора на работу.
Она проводила меня до двери, на прощание обняла.
– Ты хороший мальчик, Одд Томас.
– Вы напоминаете мне бабушку Шугарс, – ответил я, – только не играете в покер, не пьете виски и не гоняете на автомобилях.
– Спасибо тебе, – вновь улыбка. – Знаешь, я всегда восхищалась Перл Шугарс. Она была такой женственной и при этом такой…
– Боевой, – предложил я.
– Именно. Как-то раз на церковном клубничном фестивале появился мужчина, то ли обкурившийся, то ли крепко выпивший. Повел себя безобразно, так Перл уложила его двумя ударами.
– Да, левый хук у нее был потрясающий.
– Разумеется, сначала она пнула его в очень чувствительное место. Но, я думаю, могла бы разобраться с ним только кулаками. Иногда мне хотелось быть хоть в чем-то похожей на нее.
От дома миссис Санчес я отшагал шесть кварталов до «Пико Мундо гриль», расположенного в самом центре деловой части Пико Мундо.
С каждой минутой, отсчет следовало вести от восхода солнца, утро становилось жарче. Боги пустыни Мохаве не знали значения слова умеренность.
Длинные утренние тени укорачивались у меня на глазах, ретируясь с медленно, но верно нагревающихся лужаек перед домами, с раскаляющегося асфальта, с бетонных тротуаров, которые подходили для жарки яичницы ничуть не меньше любой из сковородок с длинной ручкой, дожидающихся меня в «Пико Мундо гриль».
Воздуху недоставало энергии для того, чтобы шевельнуться. Ветви деревьев обвисли. Птички или попрятались в тени, или летали намного выше, чем утром, там, где более разреженный воздух не так сильно нагревался.
И вот в этой обездвиженности, повисшей между домом миссис Санчес и «Грилем», я увидел три куда-то спешащие тени. Никто их не отбрасывал, ибо тени эти не были обычными.
В более юном возрасте я называл такие вот тени бесплотными духами. Но бесплотный дух – синоним призрака, а эти тени – не призраки вроде Пенни Каллисто.
Я не верю, что они проходили по этому миру в образе человеческом или знали эту жизнь, какой знаем ее мы. Подозреваю, они не принадлежат нашему миру и их естественная среда обитания – мир вечной тьмы.
Их форма постоянно меняется. Они столь же материальны, что и тени. Перемещаются бесшумно. Их намерения, пусть и загадочные, не миролюбивы.
Часто они скользят по земле, как кошки, только кошки размером с человека. Иногда выпрямляются, превращаясь в неведомых существ, наполовину человека, наполовину собаку.
Я вижу их нечасто. Когда же они появляются, их присутствие всегда означает одно: жди большой беды.
Для меня они теперь не бесплотные духи. Я называю их бодэчами.
Бодэч – слово, которое я услышал от шестилетнего мальчика, приехавшего в Пико Мундо из Англии в гости к родственникам. Именно так он назвал этих созданий, когда, находясь в моей компании, увидел их в сумерках. Бодэч – маленькое, злобное, понятное дело, мифическое существо, обитающее на Британских островах, которое забирается в дома через печные трубы, чтобы унести непослушных детей.
Я не верю, что призраки, которых я вижу, на самом деле бодэчи. Не думаю, что в это верил и мальчик из Англии. Он их так назвал, потому что не мог подобрать лучшего слова. Не могу и я.
Он был единственным из всех знакомых мне людей, который мог видеть то же, что я. Через несколько минут после того, как он произнес слово «бодэч» в моем присутствии, потерявший управление грузовик размазал его по бетонной стене.
К тому времени, когда я подошел к «Грилю», три бодэча слились воедино. Они бежали далеко впереди меня, обогнули угол и исчезли, словно световые блики, источником которых были воздух пустыни и раскаленные солнечные лучи.
Как бы не так!
Иногда мне трудно поддерживать реноме лучшего повара по приготовлению быстрых блюд. Вот и в это утро мне пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы сосредоточиться на своей работе и гарантировать, что мои омлеты, жареная картошка, бургеры и блюда из бекона, перекочевывающие с моих сковородок на тарелки посетителей «Гриля», будут соответствовать моей репутации.
Глава 5
– Яйца… разбить их и растянуть, – перечисляла Элен Арчес. – Одна сидячая свинья, шоколадный кекс, сердечные бляшки.
Она оставила на прилавке листок с заказом, взяла полный кофейник и пошла к своим столикам, чтобы предложить клиентам вновь наполнить чашки.
Элен была прекрасной официанткой сорок два года, с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать. После стольких лет безупречной работы колени у нее распухли, а ступни стали совершенно плоскими, поэтому, когда она ходит, туфли при каждом шаге шлепают по полу.
Это мягкое шлеп-шлеп-шлеп – один из основополагающих ритмов прекрасной музыки «Пико Мундо гриль», наряду с шипением и шкварчанием жарящейся еды, стуком столовых приборов, звоном посуды. А уж на эту мелодию накладываются слова – разговоры посетителей и работников.
В то вторничное утро народу в «Гриле» хватало. Все кабинки были заняты, как и две трети стульев у стойки.
Мне нравится, когда много работы. Прилавок блюд быстрого приготовления – центральная сцена ресторана и привлекает поклонников точно так же, как любой актер на подмостках Бродвея.
Если у повара, специализирующегося на блюдах быстрого приготовления, мало заказов, он чувствует себя, как дирижер симфонического оркестра, который остался или без музыкантов, или без зрителей. Ты стоишь наготове, только что в фартуке, а не во фраке, держа в руке лопатку, а не дирижерскую палочку, жаждущий интерпретировать не произведения композиторов, а куриную грудку.
Яйцо – то же искусство, будьте уверены. Если придется выбирать между Бетховеном и парой яиц, поджаренных на масле, голодный человек, несомненно, предпочтет яйца или курицу и обнаружит, что настроение у него поднялось ничуть не в меньшей степени, чем от прослушивания реквиема, рапсодии или сонаты.
Любой может разбить скорлупу и вылить содержимое яйца в кастрюльку, на сковородку или в глиняную мисочку, но мало кому удается приготовить такие воздушные и золотистые омлеты, какими они получаются у меня.
Я не расхваливаю себя. Просто горжусь тем, что мне удается сделать, не воспринимайте мои слова как тщеславие или хвастовство.
Это не врожденный талант. Я всего добился практикой и терпением, под руководством Терри Стэмбау, хозяйки «Пико Мундо гриль».
Если другие смотрели на меня как на пустое место, то Терри в меня поверила и дала мне шанс, за что я пытаюсь отблагодарить ее отменными чизбургерами и оладьями, такими воздушными, что они того и гляди взлетят с тарелки.
Она не просто моя работодательница, но и кулинарная наставница, приемная мать и подруга.
А кроме того, непререкаемый авторитет во всем, что связано с Элвисом Пресли. Назовите любой день в жизни короля рок-н-ролла, и Терри без запинки скажет вам, где он был в этот день и что делал.
Я, с другой стороны, более знаком с его деятельностью после смерти.
Не заглядывая в заказ Элен, я растянул яйца, то есть взял три вместо обычных двух. Потом разбил их, то есть начал взбивать.
«Сидячая свинья» – жареный окорок. Свинья сидит на своем окороке. Лежит на животе, который является источником бекона. То есть «лежащая свинья» будет означать тонкий ломтик бекона, который жарится с яичницей.
«Сердечные бляшки» – гренок с дополнительным куском масла.
Шоколадный кекс всего лишь шоколадный кекс. Не каждое слово, которое мы произносим за день, является ресторанным сленгом, точно так же, как не каждый повар, специализирующийся на блюдах быстрого приготовления, видит мертвецов.
В это вторничное утро я видел в «Пико Мундо гриль» только живых. В ресторане мертвого можно отличить без труда, потому что мертвые не едят.
Когда поток завтракающих пошел на убыль, в «Пико Мундо гриль» вошел чиф Уайатт Портер. Сел в пустую кабинку.
Как обычно, запил таблетку «Пепсида АС» стаканом молока с пониженным содержанием жира, прежде чем заказал гору жареной картошки и яичницу, о которых упоминал раньше. Его молочно-серое лицо цветом напоминало раствор карболовой кислоты.
Чиф кисло мне улыбнулся и кивнул. Я поприветствовал его, вскинув лопатку.
Хотя я готов поменять готовку на продажу покрышек, карьеру в органах правопорядка я даже не рассматривал. Неблагодарная это работа и самым отрицательным образом сказывается на желудке.
А кроме того, я боюсь оружия.
Половина кабинок и все стулья у стойки, кроме двух, опустели, когда в ресторане появился бодэч.
Эти ребята, похоже, не умели проходить сквозь стены, на манер мертвых, вроде Пенни Каллисто. Вместо этого они проникали в помещение через любую щель, трещину, замочную скважину.
Вот и этот бодэч просочился через миллиметровый зазор между стеклянной дверью и металлическим коробом. Вошел лентой дыма, бестелесной, как пар, но непрозрачной, чернильно-черной.
На всех четырех, но не припадая к земле, все время меняющий форму, с неопределенными чертами, однако предполагающими, что перед тобой некий гибрид человека и собаки, этот незваный гость молчаливо прошествовал в глубь ресторана, невидимый для всех, кроме меня.
Вроде бы поворачивал голову к каждому из наших клиентов, скользя по проходу между стульями у стойки и кабинками, несколько раз останавливался, словно некоторые люди вызывали у него больший интерес. Определить черты морды/лица не представлялось возможным, но силуэт указывал на наличие головы, лицевая часть которой все-таки больше походила на собачью морду.
Какое-то время спустя существо вернулось с задворок ресторана и остановилось с другой стороны стойки, безглазое, но определенно наблюдающее за моей работой.
Я же прикинулся, что не замечаю бодэча, сделал вид, что полностью сосредоточен на гриле и сковороде с длинной ручкой, хотя необходимости такой не было, поскольку утренний час пик миновал. Время от времени, поднимая голову, я смотрел не на бодэча, а на клиентов, на Элен, перемещающуюся по залу с ее фирменным шлеп-шлеп-шлеп, на другую нашу официантку, миленькую Берти Орбис, такую же кругленькую, как ее фамилия, на большие окна, за которыми жарилась улица, где палисандровые деревья отбрасывали слишком жидкие тени, чтобы под ними чувствовалась прохлада, а над асфальтом стояло марево обжигающего воздуха.
Как и в этом случае, бодэчи иной раз испытывают ко мне особый интерес. Почему – не знаю.
Едва ли они понимают, что я их вижу. Такого быть не может. Если бы они осознавали, что их присутствие для меня не тайна, боюсь, мне грозила бы серьезная опасность.
Учитывая, что материального в бодэчах не больше, чем в тенях, я не знаю, какой вред они могли бы мне причинить. И не тороплюсь это выяснить.
Данный представитель этих особей, похоже зачарованный ритуалами повара, специализация которого – блюда быстрого приготовления, отвлекся от лицезрения моей работы, лишь когда в ресторан вошел посетитель необычной наружности.
Лето пустыни прожаривает каждого жителя Пико Мундо, покрывает и лицо и руки коричневым загаром, однако этот человек оставался бледным, как тесто. А его череп облепляли коротенькие густые, неприятного оттенка желтые волосы, напоминающие дрожжевую плесень.
Он сел за стойку недалеко от моего прилавка. Поворачиваясь на стуле налево, потом направо, снова налево и опять направо, как непоседливый ребенок, он оглядел мои сковородки, смесители молочных коктейлей, раздаточные краны прохладительных напитков, на лице отражалось некоторое недоумение, с губ не сходила улыбка.
Потеряв ко мне всякий интерес, бодэч приблизился к вновь прибывшему и уже не отлипал от него. Если голова этой чернильно-черной нежити действительно была головой, то бодэч вроде бы склонил ее влево, потом вправо, словно гадал, а что же представляет из себя этот улыбающийся мужчина. Если часть бодэча, силуэтом напоминающая морду, была мордой, то он принюхивался, как волк.
С моей стороны прилавка Берти Орбис приветствовала нового клиента.
– Сладенький, что я могу для вас заказать?
Как-то у него получалось говорить и улыбаться одновременно, только говорил он очень уж тихо, и я не мог расслышать ни слова.
На лице Берти читалось изумление, но она продолжала что-то записывать в свой блокнот.
Увеличенные круглыми, в тонкой металлической оправе линзами глаза клиента тревожили меня. Его затуманенный серый взгляд скользил по мне, как тень по поверхности лесного озерца, и, похоже, смотрел он сквозь меня, не видя и не замечая моего присутствия.
Мягкие черты этого лица навевали воспоминания о бледных грибах, которые я однажды нашел в темном, сыром углу подвала, и мучнистых дождевиках, что встречаются в болотистых лесах.
Занятый картошкой и яйцами, чиф Портер не обращал на Человека-гриба ни малейшего внимания, хотя его-то, в отличие от наблюдающего за Человеком-грибом бодэча, мог видеть. Вероятно, интуиция Портера не подсказывала ему, что этот бледнолицый посетитель нашего ресторана требует особого подхода.
А вот меня Человек-гриб очень тревожил, в частности, не только потому, что бодэч вился вокруг него, как муха вокруг… вы понимаете.
Да, в каком-то смысле я общаюсь с мертвыми, но не могу предчувствовать беды, разве что иногда, когда крепко сплю и мне что-то снится. А бодрствуя, я так же уязвим для смертоносных сюрпризов, как и любой другой человек. Причиной моей смерти может стать как пуля, вылетевшая из ствола пистолета или автомата террориста, так и обломившийся во время землетрясения каменный карниз, и я не буду подозревать об опасности, пока не услышу грохот выстрела или не почувствую, как земля неистово дергается у меня под ногами.
Моя настороженность базировалась не на логике, а исключительно на инстинкте. Человек, который вот так, не зная меры, улыбался, был или дурачком, или обманщиком, который что-то скрывал.
Дымчато-серые глаза казались веселыми, и взгляд их ни на чем не задерживался, но я не видел в них глупости. Более того, думаю, я заметил тщательно скрываемую наблюдательность. Точно так же застывшая змея имитирует полное безразличие к жирной мышке.
Положив листок с заказом на прилавок, Берти Орбис, как и положено, его озвучила.
– Две коровы, заставь их плакать, укрой одеялом и спарь со свиньями.
Два гамбургера с луком, сыром и беконом.
Звонким, мелодичным, словно у десятилетней школьницы, которой светит стипендия в Джульярде[15], голоском Берти продолжила: «Двойной картофель, дважды из ада».
Двойная порция картофеля-фри, прожаренного до хруста.
– Поджарь двух англичан, пошли их в Филли за рыбой.
Две английские оладьи с несладкой творожной пастой и лососиной.
Она еще не закончила.
– Почисть кухню плюс полуночные голубки с цепеллинами.
Одна порция хаша[16] и одна – черных бобов с сосисками.
– Мне все готовить прямо сейчас или подождать, пока подойдут его друзья?
– Готовь, – ответила Берти. – Это все для одного. Такому худышке, как ты, этого не понять.
– С чего он хочет начать?
– С того, что ты приготовишь первым.
Человек-гриб мечтательно смотрел на солонку, которую вертел и вертел на стойке перед собой, словно белые кристаллики казались ему удивительно загадочными.
Хотя этот парень не отличался достаточно крепким телосложением, чтобы рекламировать фитнес-клуб, не был он и толстяком, лишь слегка округлялся в некоторых местах, как и положено грибу. Однако если за каждой трапезой он потреблял такое количество еды, то обмен веществ у него был, будто у тасманийского дьявола, сидящего на метамфетамине[17].
Прежде всего я поджарил оладьи, а Берти тем временем приготовила шоколадный молочный коктейль и «коку» с ванилью. Наш обжора не отказывал себе и в питье.
К тому времени, когда за оладьями последовали хаш и сосиски, появился второй бодэч. Этот и первый возбужденно перемещались по ресторану, туда-сюда, вперед-назад, но постоянно возвращались к улыбающемуся гурману, который их, естественно, не замечал.
Приготовив чизбургеры с беконом и хорошо прожаренный картофель-фри, я хлопнул ладонью по колокольчику, который стоял рядом с грилем, чтобы дать знать Берни, что заказ готов. Клиенту и чизбургер, и картофель она подала горячими, ловко, без стука, как и всегда, поставив тарелки на стойку.
Три бодэча собрались у витрины, черные тени, неподвластные жаркому солнцу пустыни, смотрели на нас, словно на выставочный экспонат.
Частенько месяц проходил за месяцем, а я не встречал ни одного бодэча. Свора бегущих бодэчей, которых я видел на улице, и их толпа, собравшаяся у ресторана, указывали, что Пико Мундо ждут тяжелые времена.
У бодэчей отношения со смертью точно такие же, словно у пчел – с цветочным нектаром. Они, похоже, кормятся ею.
Обычная смерть, однако, не привлекла бы даже одного бодэча. Я никогда не видел никого из этих тварей, суетящихся у постели умирающего ракового больного или около человека, который вот-вот умрет от обширного инфаркта.
Они слетаются на насилие. И на ужас. И, похоже, знают, где найти и первое, и второй. Собираются заранее, как туристы, ожидающие происходящего в расчетное время извержения гейзера в Йеллоустонском национальном парке.
Я не видел ни одного из них сопровождающим Харло Ландерсона в дни, предшествующие убийству Пенни Каллисто. Сомневаюсь, что хоть один бодэч наблюдал, как Харло насиловал и душил девочку.
Для Пенни смерть пришла с ужасной болью и жутким страхом. Разумеется, каждый из нас молится, по крайней мере, надеется, что его смерть не будет такой жестокой, как ее. Однако для бодэчей удушение одной девочки – не повод, чтобы вылезти из того логова, где они обитают в странном мире, который является для них домом.
Они жаждут большего ужаса. Они требуют множественных насильственных смертей, да и жертвы должны умирать долго, умирать в мучениях, чтобы убийца жестоко глумился над ними.
Когда мне было девять лет, свихнувшийся от наркотиков подросток, его звали Гэри Толливер, усыпил всю свою семью, маленького брата, маленькую сестру, мать, отца, что-то подсыпав в кастрюлю с супом. Крепко связал их, пока они спали, а когда они пришли в себя, целый уик-энд мучил и пытал их, прежде чем убить, высверлив сердца электродрелью.
За неделю, предшествующую всей этой дикости, я дважды случайно виделся с Толливером. В первый раз за ним следовало три нетерпеливых бодэча. Во второй раз уже не три, а четырнадцать.
Я не сомневаюсь, что эти чернильно-черные твари толпились в доме Толливеров весь кровавый уик-энд, невидимые как для жертв, так и для убийцы, перебегали из комнаты в комнату, вслед за Гэри. Наблюдали. Кормились.
Двумя годами позже фургон, управляемый пьяным водителем, снес несколько бензоколонок на автозаправке, расположенной на Грин-Мун-роуд, вызвав взрыв и пожар, в котором погибло семь человек. В то утро я увидел дюжину бодэчей, отиравшихся там под утренним солнцем.
Точно так же притягивает их и гнев природы. Они так и кишели на руинах дома для престарелых в Буэна Виста после землетрясения, которое произошло восемнадцать месяцев тому назад, и не ушли до тех пор, пока спасатели не увезли последнего выжившего.
Если бы я проходил мимо Буэна Виста перед землетрясением, то наверняка увидел бы их тусовку. И, возможно, сумел бы спасти несколько жизней.
Ребенком я поначалу думал, что эти чернильно-черные тени могут быть злобными духами, которые любовно взращивают зло в людях, вокруг которых вьются. Но с тех пор понял, что многие люди безо всякого воздействия сверхъестественных существ готовы с дикой жестокостью убивать себе подобных. Хватает среди нас дьяволов во плоти, только рога их растут внутрь, вот их сущность и остается незаметной для окружающих.
Так что я пришел к выводу, что бодэчи ничего в нас не взращивают, а каким-то образом черпают энергию из ужаса, который мы сами и творим. Теперь я воспринимаю их как психовампиров, похожих, только более страшных, на ведущих дневных ток-шоу, где душевно неуравновешенных и склонных к самоуничтожению гостей побуждают обнажать мятущиеся души.
В компании четырех бодэчей, находящихся в зале «Пико Мундо гриль», и остальных, толпящихся у витрины, Человек-гриб доел бургеры и пересушенный картофель-фри, запил их последним глотком шоколадного молочного коктейля и «коки» с ванилью. Оставил Берти щедрые чаевые, заплатил по чеку в кассе и покинул ресторан в сопровождении склизких чернильно-черных теней.
Я наблюдал, как он пересекает улицу в слепящем солнечном свете, в мареве дрожащего над асфальтом раскаленного воздуха. Сосчитать бодэчей, кишащих вокруг него, не представлялось возможным, тени накладывались друг на друга, но я поставил бы свой недельный заработок на то, что их было не меньше двадцати.
Она оставила на прилавке листок с заказом, взяла полный кофейник и пошла к своим столикам, чтобы предложить клиентам вновь наполнить чашки.
Элен была прекрасной официанткой сорок два года, с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать. После стольких лет безупречной работы колени у нее распухли, а ступни стали совершенно плоскими, поэтому, когда она ходит, туфли при каждом шаге шлепают по полу.
Это мягкое шлеп-шлеп-шлеп – один из основополагающих ритмов прекрасной музыки «Пико Мундо гриль», наряду с шипением и шкварчанием жарящейся еды, стуком столовых приборов, звоном посуды. А уж на эту мелодию накладываются слова – разговоры посетителей и работников.
В то вторничное утро народу в «Гриле» хватало. Все кабинки были заняты, как и две трети стульев у стойки.
Мне нравится, когда много работы. Прилавок блюд быстрого приготовления – центральная сцена ресторана и привлекает поклонников точно так же, как любой актер на подмостках Бродвея.
Если у повара, специализирующегося на блюдах быстрого приготовления, мало заказов, он чувствует себя, как дирижер симфонического оркестра, который остался или без музыкантов, или без зрителей. Ты стоишь наготове, только что в фартуке, а не во фраке, держа в руке лопатку, а не дирижерскую палочку, жаждущий интерпретировать не произведения композиторов, а куриную грудку.
Яйцо – то же искусство, будьте уверены. Если придется выбирать между Бетховеном и парой яиц, поджаренных на масле, голодный человек, несомненно, предпочтет яйца или курицу и обнаружит, что настроение у него поднялось ничуть не в меньшей степени, чем от прослушивания реквиема, рапсодии или сонаты.
Любой может разбить скорлупу и вылить содержимое яйца в кастрюльку, на сковородку или в глиняную мисочку, но мало кому удается приготовить такие воздушные и золотистые омлеты, какими они получаются у меня.
Я не расхваливаю себя. Просто горжусь тем, что мне удается сделать, не воспринимайте мои слова как тщеславие или хвастовство.
Это не врожденный талант. Я всего добился практикой и терпением, под руководством Терри Стэмбау, хозяйки «Пико Мундо гриль».
Если другие смотрели на меня как на пустое место, то Терри в меня поверила и дала мне шанс, за что я пытаюсь отблагодарить ее отменными чизбургерами и оладьями, такими воздушными, что они того и гляди взлетят с тарелки.
Она не просто моя работодательница, но и кулинарная наставница, приемная мать и подруга.
А кроме того, непререкаемый авторитет во всем, что связано с Элвисом Пресли. Назовите любой день в жизни короля рок-н-ролла, и Терри без запинки скажет вам, где он был в этот день и что делал.
Я, с другой стороны, более знаком с его деятельностью после смерти.
Не заглядывая в заказ Элен, я растянул яйца, то есть взял три вместо обычных двух. Потом разбил их, то есть начал взбивать.
«Сидячая свинья» – жареный окорок. Свинья сидит на своем окороке. Лежит на животе, который является источником бекона. То есть «лежащая свинья» будет означать тонкий ломтик бекона, который жарится с яичницей.
«Сердечные бляшки» – гренок с дополнительным куском масла.
Шоколадный кекс всего лишь шоколадный кекс. Не каждое слово, которое мы произносим за день, является ресторанным сленгом, точно так же, как не каждый повар, специализирующийся на блюдах быстрого приготовления, видит мертвецов.
В это вторничное утро я видел в «Пико Мундо гриль» только живых. В ресторане мертвого можно отличить без труда, потому что мертвые не едят.
Когда поток завтракающих пошел на убыль, в «Пико Мундо гриль» вошел чиф Уайатт Портер. Сел в пустую кабинку.
Как обычно, запил таблетку «Пепсида АС» стаканом молока с пониженным содержанием жира, прежде чем заказал гору жареной картошки и яичницу, о которых упоминал раньше. Его молочно-серое лицо цветом напоминало раствор карболовой кислоты.
Чиф кисло мне улыбнулся и кивнул. Я поприветствовал его, вскинув лопатку.
Хотя я готов поменять готовку на продажу покрышек, карьеру в органах правопорядка я даже не рассматривал. Неблагодарная это работа и самым отрицательным образом сказывается на желудке.
А кроме того, я боюсь оружия.
Половина кабинок и все стулья у стойки, кроме двух, опустели, когда в ресторане появился бодэч.
Эти ребята, похоже, не умели проходить сквозь стены, на манер мертвых, вроде Пенни Каллисто. Вместо этого они проникали в помещение через любую щель, трещину, замочную скважину.
Вот и этот бодэч просочился через миллиметровый зазор между стеклянной дверью и металлическим коробом. Вошел лентой дыма, бестелесной, как пар, но непрозрачной, чернильно-черной.
На всех четырех, но не припадая к земле, все время меняющий форму, с неопределенными чертами, однако предполагающими, что перед тобой некий гибрид человека и собаки, этот незваный гость молчаливо прошествовал в глубь ресторана, невидимый для всех, кроме меня.
Вроде бы поворачивал голову к каждому из наших клиентов, скользя по проходу между стульями у стойки и кабинками, несколько раз останавливался, словно некоторые люди вызывали у него больший интерес. Определить черты морды/лица не представлялось возможным, но силуэт указывал на наличие головы, лицевая часть которой все-таки больше походила на собачью морду.
Какое-то время спустя существо вернулось с задворок ресторана и остановилось с другой стороны стойки, безглазое, но определенно наблюдающее за моей работой.
Я же прикинулся, что не замечаю бодэча, сделал вид, что полностью сосредоточен на гриле и сковороде с длинной ручкой, хотя необходимости такой не было, поскольку утренний час пик миновал. Время от времени, поднимая голову, я смотрел не на бодэча, а на клиентов, на Элен, перемещающуюся по залу с ее фирменным шлеп-шлеп-шлеп, на другую нашу официантку, миленькую Берти Орбис, такую же кругленькую, как ее фамилия, на большие окна, за которыми жарилась улица, где палисандровые деревья отбрасывали слишком жидкие тени, чтобы под ними чувствовалась прохлада, а над асфальтом стояло марево обжигающего воздуха.
Как и в этом случае, бодэчи иной раз испытывают ко мне особый интерес. Почему – не знаю.
Едва ли они понимают, что я их вижу. Такого быть не может. Если бы они осознавали, что их присутствие для меня не тайна, боюсь, мне грозила бы серьезная опасность.
Учитывая, что материального в бодэчах не больше, чем в тенях, я не знаю, какой вред они могли бы мне причинить. И не тороплюсь это выяснить.
Данный представитель этих особей, похоже зачарованный ритуалами повара, специализация которого – блюда быстрого приготовления, отвлекся от лицезрения моей работы, лишь когда в ресторан вошел посетитель необычной наружности.
Лето пустыни прожаривает каждого жителя Пико Мундо, покрывает и лицо и руки коричневым загаром, однако этот человек оставался бледным, как тесто. А его череп облепляли коротенькие густые, неприятного оттенка желтые волосы, напоминающие дрожжевую плесень.
Он сел за стойку недалеко от моего прилавка. Поворачиваясь на стуле налево, потом направо, снова налево и опять направо, как непоседливый ребенок, он оглядел мои сковородки, смесители молочных коктейлей, раздаточные краны прохладительных напитков, на лице отражалось некоторое недоумение, с губ не сходила улыбка.
Потеряв ко мне всякий интерес, бодэч приблизился к вновь прибывшему и уже не отлипал от него. Если голова этой чернильно-черной нежити действительно была головой, то бодэч вроде бы склонил ее влево, потом вправо, словно гадал, а что же представляет из себя этот улыбающийся мужчина. Если часть бодэча, силуэтом напоминающая морду, была мордой, то он принюхивался, как волк.
С моей стороны прилавка Берти Орбис приветствовала нового клиента.
– Сладенький, что я могу для вас заказать?
Как-то у него получалось говорить и улыбаться одновременно, только говорил он очень уж тихо, и я не мог расслышать ни слова.
На лице Берти читалось изумление, но она продолжала что-то записывать в свой блокнот.
Увеличенные круглыми, в тонкой металлической оправе линзами глаза клиента тревожили меня. Его затуманенный серый взгляд скользил по мне, как тень по поверхности лесного озерца, и, похоже, смотрел он сквозь меня, не видя и не замечая моего присутствия.
Мягкие черты этого лица навевали воспоминания о бледных грибах, которые я однажды нашел в темном, сыром углу подвала, и мучнистых дождевиках, что встречаются в болотистых лесах.
Занятый картошкой и яйцами, чиф Портер не обращал на Человека-гриба ни малейшего внимания, хотя его-то, в отличие от наблюдающего за Человеком-грибом бодэча, мог видеть. Вероятно, интуиция Портера не подсказывала ему, что этот бледнолицый посетитель нашего ресторана требует особого подхода.
А вот меня Человек-гриб очень тревожил, в частности, не только потому, что бодэч вился вокруг него, как муха вокруг… вы понимаете.
Да, в каком-то смысле я общаюсь с мертвыми, но не могу предчувствовать беды, разве что иногда, когда крепко сплю и мне что-то снится. А бодрствуя, я так же уязвим для смертоносных сюрпризов, как и любой другой человек. Причиной моей смерти может стать как пуля, вылетевшая из ствола пистолета или автомата террориста, так и обломившийся во время землетрясения каменный карниз, и я не буду подозревать об опасности, пока не услышу грохот выстрела или не почувствую, как земля неистово дергается у меня под ногами.
Моя настороженность базировалась не на логике, а исключительно на инстинкте. Человек, который вот так, не зная меры, улыбался, был или дурачком, или обманщиком, который что-то скрывал.
Дымчато-серые глаза казались веселыми, и взгляд их ни на чем не задерживался, но я не видел в них глупости. Более того, думаю, я заметил тщательно скрываемую наблюдательность. Точно так же застывшая змея имитирует полное безразличие к жирной мышке.
Положив листок с заказом на прилавок, Берти Орбис, как и положено, его озвучила.
– Две коровы, заставь их плакать, укрой одеялом и спарь со свиньями.
Два гамбургера с луком, сыром и беконом.
Звонким, мелодичным, словно у десятилетней школьницы, которой светит стипендия в Джульярде[15], голоском Берти продолжила: «Двойной картофель, дважды из ада».
Двойная порция картофеля-фри, прожаренного до хруста.
– Поджарь двух англичан, пошли их в Филли за рыбой.
Две английские оладьи с несладкой творожной пастой и лососиной.
Она еще не закончила.
– Почисть кухню плюс полуночные голубки с цепеллинами.
Одна порция хаша[16] и одна – черных бобов с сосисками.
– Мне все готовить прямо сейчас или подождать, пока подойдут его друзья?
– Готовь, – ответила Берти. – Это все для одного. Такому худышке, как ты, этого не понять.
– С чего он хочет начать?
– С того, что ты приготовишь первым.
Человек-гриб мечтательно смотрел на солонку, которую вертел и вертел на стойке перед собой, словно белые кристаллики казались ему удивительно загадочными.
Хотя этот парень не отличался достаточно крепким телосложением, чтобы рекламировать фитнес-клуб, не был он и толстяком, лишь слегка округлялся в некоторых местах, как и положено грибу. Однако если за каждой трапезой он потреблял такое количество еды, то обмен веществ у него был, будто у тасманийского дьявола, сидящего на метамфетамине[17].
Прежде всего я поджарил оладьи, а Берти тем временем приготовила шоколадный молочный коктейль и «коку» с ванилью. Наш обжора не отказывал себе и в питье.
К тому времени, когда за оладьями последовали хаш и сосиски, появился второй бодэч. Этот и первый возбужденно перемещались по ресторану, туда-сюда, вперед-назад, но постоянно возвращались к улыбающемуся гурману, который их, естественно, не замечал.
Приготовив чизбургеры с беконом и хорошо прожаренный картофель-фри, я хлопнул ладонью по колокольчику, который стоял рядом с грилем, чтобы дать знать Берни, что заказ готов. Клиенту и чизбургер, и картофель она подала горячими, ловко, без стука, как и всегда, поставив тарелки на стойку.
Три бодэча собрались у витрины, черные тени, неподвластные жаркому солнцу пустыни, смотрели на нас, словно на выставочный экспонат.
Частенько месяц проходил за месяцем, а я не встречал ни одного бодэча. Свора бегущих бодэчей, которых я видел на улице, и их толпа, собравшаяся у ресторана, указывали, что Пико Мундо ждут тяжелые времена.
У бодэчей отношения со смертью точно такие же, словно у пчел – с цветочным нектаром. Они, похоже, кормятся ею.
Обычная смерть, однако, не привлекла бы даже одного бодэча. Я никогда не видел никого из этих тварей, суетящихся у постели умирающего ракового больного или около человека, который вот-вот умрет от обширного инфаркта.
Они слетаются на насилие. И на ужас. И, похоже, знают, где найти и первое, и второй. Собираются заранее, как туристы, ожидающие происходящего в расчетное время извержения гейзера в Йеллоустонском национальном парке.
Я не видел ни одного из них сопровождающим Харло Ландерсона в дни, предшествующие убийству Пенни Каллисто. Сомневаюсь, что хоть один бодэч наблюдал, как Харло насиловал и душил девочку.
Для Пенни смерть пришла с ужасной болью и жутким страхом. Разумеется, каждый из нас молится, по крайней мере, надеется, что его смерть не будет такой жестокой, как ее. Однако для бодэчей удушение одной девочки – не повод, чтобы вылезти из того логова, где они обитают в странном мире, который является для них домом.
Они жаждут большего ужаса. Они требуют множественных насильственных смертей, да и жертвы должны умирать долго, умирать в мучениях, чтобы убийца жестоко глумился над ними.
Когда мне было девять лет, свихнувшийся от наркотиков подросток, его звали Гэри Толливер, усыпил всю свою семью, маленького брата, маленькую сестру, мать, отца, что-то подсыпав в кастрюлю с супом. Крепко связал их, пока они спали, а когда они пришли в себя, целый уик-энд мучил и пытал их, прежде чем убить, высверлив сердца электродрелью.
За неделю, предшествующую всей этой дикости, я дважды случайно виделся с Толливером. В первый раз за ним следовало три нетерпеливых бодэча. Во второй раз уже не три, а четырнадцать.
Я не сомневаюсь, что эти чернильно-черные твари толпились в доме Толливеров весь кровавый уик-энд, невидимые как для жертв, так и для убийцы, перебегали из комнаты в комнату, вслед за Гэри. Наблюдали. Кормились.
Двумя годами позже фургон, управляемый пьяным водителем, снес несколько бензоколонок на автозаправке, расположенной на Грин-Мун-роуд, вызвав взрыв и пожар, в котором погибло семь человек. В то утро я увидел дюжину бодэчей, отиравшихся там под утренним солнцем.
Точно так же притягивает их и гнев природы. Они так и кишели на руинах дома для престарелых в Буэна Виста после землетрясения, которое произошло восемнадцать месяцев тому назад, и не ушли до тех пор, пока спасатели не увезли последнего выжившего.
Если бы я проходил мимо Буэна Виста перед землетрясением, то наверняка увидел бы их тусовку. И, возможно, сумел бы спасти несколько жизней.
Ребенком я поначалу думал, что эти чернильно-черные тени могут быть злобными духами, которые любовно взращивают зло в людях, вокруг которых вьются. Но с тех пор понял, что многие люди безо всякого воздействия сверхъестественных существ готовы с дикой жестокостью убивать себе подобных. Хватает среди нас дьяволов во плоти, только рога их растут внутрь, вот их сущность и остается незаметной для окружающих.
Так что я пришел к выводу, что бодэчи ничего в нас не взращивают, а каким-то образом черпают энергию из ужаса, который мы сами и творим. Теперь я воспринимаю их как психовампиров, похожих, только более страшных, на ведущих дневных ток-шоу, где душевно неуравновешенных и склонных к самоуничтожению гостей побуждают обнажать мятущиеся души.
В компании четырех бодэчей, находящихся в зале «Пико Мундо гриль», и остальных, толпящихся у витрины, Человек-гриб доел бургеры и пересушенный картофель-фри, запил их последним глотком шоколадного молочного коктейля и «коки» с ванилью. Оставил Берти щедрые чаевые, заплатил по чеку в кассе и покинул ресторан в сопровождении склизких чернильно-черных теней.
Я наблюдал, как он пересекает улицу в слепящем солнечном свете, в мареве дрожащего над асфальтом раскаленного воздуха. Сосчитать бодэчей, кишащих вокруг него, не представлялось возможным, тени накладывались друг на друга, но я поставил бы свой недельный заработок на то, что их было не меньше двадцати.
Глава 6
Хотя глаза у Терри Стэмбау не золотистые и не небесно-голубые, у нее взгляд ангела, ибо она, пусть видит тебя насквозь и знает твои сокровенные мысли, все равно любит тебя, даже если где-то ты и сошел с пути истинного.
Ей сорок один год, по возрасту она годится мне в матери. Она – не моя мать, но женщина достаточно эксцентричная, чтобы быть ею. Что есть, то есть.
Терри унаследовала «Гриль» у своих родителей и поддерживает установленные ими высокие стандарты. Она – справедливый босс и очень трудолюбивая.
Единственная ее странность – одержимость Пресли и всем, что с ним связано.
Поскольку ей нравится, когда собеседник проверяет ее энциклопедические знания, я говорю: «Тысяча девятьсот шестьдесят третий».
– Хорошо.
– Май.
– Какой день?
День я выбираю методом случайного тыка.
– Двадцать девятое.
– Это была среда, – говорит Терри.
Второй час пик, ленч, миновал. Мой рабочий день закончился в два часа пополудни. Мы сидели в кабинке в глубине «Гриля», дожидаясь, пока официантка второй смены, Виола Пибоди, принесет нам еду.
За прилавком приготовления быстрых блюд меня сменил Поук Барнет. Он на тридцать лет старше меня, худощавый, жилистый. У него прожаренное пустыней Мохаве лицо и глаза стрелка. Он молчалив, как ядозуб, греющийся на солнце, и самодостаточен, как кактус.
Если Поук прожил прежнюю жизнь на Старом Западе, он скорее всего был маршалом, револьвер которого при необходимости с быстротой молнии оказывался в руке, может, членом банды Далтона, но только не поваром. Но с или без опыта прошлой жизни он прекрасно управлялся с грилем и сковородой.
Ей сорок один год, по возрасту она годится мне в матери. Она – не моя мать, но женщина достаточно эксцентричная, чтобы быть ею. Что есть, то есть.
Терри унаследовала «Гриль» у своих родителей и поддерживает установленные ими высокие стандарты. Она – справедливый босс и очень трудолюбивая.
Единственная ее странность – одержимость Пресли и всем, что с ним связано.
Поскольку ей нравится, когда собеседник проверяет ее энциклопедические знания, я говорю: «Тысяча девятьсот шестьдесят третий».
– Хорошо.
– Май.
– Какой день?
День я выбираю методом случайного тыка.
– Двадцать девятое.
– Это была среда, – говорит Терри.
Второй час пик, ленч, миновал. Мой рабочий день закончился в два часа пополудни. Мы сидели в кабинке в глубине «Гриля», дожидаясь, пока официантка второй смены, Виола Пибоди, принесет нам еду.
За прилавком приготовления быстрых блюд меня сменил Поук Барнет. Он на тридцать лет старше меня, худощавый, жилистый. У него прожаренное пустыней Мохаве лицо и глаза стрелка. Он молчалив, как ядозуб, греющийся на солнце, и самодостаточен, как кактус.
Если Поук прожил прежнюю жизнь на Старом Западе, он скорее всего был маршалом, револьвер которого при необходимости с быстротой молнии оказывался в руке, может, членом банды Далтона, но только не поваром. Но с или без опыта прошлой жизни он прекрасно управлялся с грилем и сковородой.