Страница:
Некоторые авторы писали о крепкой связи между однояйцевыми близнецами, особенно сестрами, которую не могла разорвать даже смерть. Кое-кто настаивал, что близнецы все равно чувствуют присутствие друг друга, как ампутант часто ощущает фантомные боли в отрезанной конечности.
Задумчивое молчание Саманты давало Райану возможность полюбоваться молодой женщиной. И, наверное, он не позволил бы себе так откровенно ею восхищаться, если б она ощущала его взгляд.
Зрелище это зачаровывало его, он не мог поднять стакан с вином, да не очень-то и хотел, двигались только его глаза, взгляд путешествовал по контурам лица, грациозной линии шеи.
Всю жизнь он пребывал в поисках совершенства – возможно, недостижимого в этом мире.
Иногда ему казалось, что оно уже совсем рядом, когда он писал компьютерную программу. Но самое изощренное числовое творение по существу ничем не отличалось от математического уравнения. И лучшие программы говорили о точности, а не о красоте, потому что не могли вызвать сильной эмоциональной реакции.
В Саманте Рич он находил совершенство, настолько близкое к идеалу, что смог убедить себя в достижении поставленной цели.
Саманта смотрела на дерево, но мыслями находилась где-то далеко-далеко за переплетением красных ветвей.
– После автомобильной аварии она месяц пролежала в коме, – продолжила Саманта. – Когда вышла из нее… уже не была прежней.
Райан молчал, восхищаясь гладкостью ее кожи. О коме Терезы он услышал впервые. Но лицо Сэм, словно светящееся изнутри от ласки предзакатного солнца, лишило его дара речи.
– Ее по-прежнему приходилось кормить через введенную в желудок трубку.
Тень от листочков падала только на лоб и золотые волосы Саманты, словно сама природа возложила на нее лавровый венок.
– Врачи сказали, что ее состояние не изменится, разум так и не проснется.
Взгляд Саманты сместился с ветвей на световой крест, который мерцал на столе: источником служили солнечные лучи, преломляющиеся в ее стакане с вином.
– Я никогда не верила врачам. Разум Терезы оставался в ее теле, просто он попал в ловушку. Я не хотела, чтобы они вынимали трубку, по которой в ее желудок поступал питательный раствор.
– Но они вынули трубку? – спросил Райан.
– И уморили ее голодом. Они сказали, что она ничего не почувствует. Повреждения мозга, которые она получила, гарантировали, что никакой боли не будет.
– Но ты думаешь, что она страдала.
– Я знаю, что страдала. В последний день, в последнюю ночь, я сидела рядом с ней, держала ее руку и чувствовала, что она смотрит на меня, пусть ее глаза так и не открылись.
Он не знал, что на это сказать.
Саманта взяла со стола стакан, световой крест трансформировался в стрелу, наконечник которой указал на Райана.
– Я прощала матери многое, но никогда не прощу того, что она сделала с Терезой.
Саманта отпила вина.
– Но я думал… твоя мать попала в ту же аварию.
– Попала.
– Я полагал, что она погибла. Ребекка. Так ее звали?
– Она умерла. Для меня. Ребекка похоронена в своей квартире в Лас-Вегасе. Она ходит, говорит и дышит, но все равно мертва.
Отец близняшек ушел из семьи, когда им не исполнилось и двух лет. Саманта его не помнила.
Райан полагал, что Саманте следовало бы держаться за тот маленький осколок семьи, который еще оставался, он чуть не посоветовал ей дать матери шанс искупить вину. Но он промолчал, потому что сочувствовал прежде всего Сэм и думал, что понимает ее.
Его дедушки и бабушки, и ее тоже (все давно умерли), относились к поколению, победившему Гитлера и выигравшему «холодную войну». Их стойкость и выдержка если и передались последующему поколению, то сильно ослабленными.
Родители Райана, в той же степени, что и родители Сэм, являлись типичными представителями послевоенного поколения, которое отвергало любую ответственность и хотело только развлекаться. Иногда у него создавалось ощущение, что родитель – он, тогда как отец и мать – малые дети.
Какими бы ни были последствия их поведения и решений, они не испытывали потребности в искуплении. И предоставленный шанс что-то там искупить они бы восприняли как оскорбление. Вот и мать Сэм, скорее всего, отреагировала бы точно так же.
Саманта поставила стакан, но не на прежнее место, да и солнце сместилось, так что световой крест на столе не появился.
Райан вновь наполнил стаканы.
– Странно, что красота цветков земляничного дерева может разбудить такие плохие воспоминания.
– Извини.
– Да перестань.
– Такой хороший день. Я не собиралась его испортить. Ты так же голоден, как и я?
– Принесите мне целого оленя!
Но заказали они только вырезку, без рогов и копыт.
Когда же спускающееся солнце зажгло западный небосвод, цепочки белых огоньков вспыхнули в листве земляничных деревьев. На всех столах стояли свечи в граненых, стеклянных, цвета янтаря, вазочках. Официанты зажгли их.
И обычный ресторанный внутренний дворик превратился в магическое место, где не было ничего волшебнее Саманты.
К тому времени, когда подали стейки, настроение Сэм заметно улучшилось, что Райан мог только приветствовать.
Отправив в рот первый кусочек стейка, она подняла стакан с вином.
– Эй, Дотком[14], за тебя.
Иногда она называла его и Доткомом, когда хотела проехаться по его публичному образу делового гения и мага-программиста.
– Почему за меня?
– Сегодня ты наконец-то вышел из пантеона и показал, что в лучшем случае тянешь на полубога.
– Ничего такого я не делал! – в притворном негодовании воскликнул он. – Я по-прежнему вращаю колесо, которое заставляет солнце вставать по утрам, а луну – ночью.
– Ты укрощал волны, пока они не сдавались и не опадали. Сегодня ты улегся на полотенце к половине третьего.
– А ты не подумала, что причина в скуке, что я счел волны недостойными того, чтобы бросить им вызов?
– Пару секунд я рассматривала этот вариант, но ты очень уж сладко похрапывал, то есть они тебя укатали.
– Я не спал. Медитировал.
– Как и Рип ван Винкль[15]. – Они убедили подошедшего официанта, что стейки выше всяких похвал, и Саманта продолжила: – Серьезно, ты сегодня не почувствовал недомогания?
– Мне тридцать четыре, Сэм. Полагаю, я уже не всегда могу резвиться на волнах, как какой-нибудь подросток.
– Просто… ты выглядел посеревшим.
Он поднял руку к волосам.
– Ты про седину?
– Про твою симпатичную физиономию.
Он улыбнулся.
– Ты думаешь, она симпатичная?
– Ты не должен просиживать по тридцать шесть часов за клавиатурой, а потом набрасываться на океан, словно тебе любая волна по плечу.
– Я не умираю, Сэм. Неторопливо старею.
Учащенный, резкий стук сердца встревожил его.
Когда Райан ощупал поверхность, на которой лежал, стало ясно, что это кровать, а не борд. Колебания были вымышленные – не настоящие, голова шла кругом.
– Сэм, – позвал он и лишь тогда вспомнил, что ее с ним нет, он – дома, один в большой спальне.
Решил добраться до лампы на прикроватном столике… но не смог поднять руку.
Когда попытался сесть, в груди вспыхнула боль.
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Задумчивое молчание Саманты давало Райану возможность полюбоваться молодой женщиной. И, наверное, он не позволил бы себе так откровенно ею восхищаться, если б она ощущала его взгляд.
Зрелище это зачаровывало его, он не мог поднять стакан с вином, да не очень-то и хотел, двигались только его глаза, взгляд путешествовал по контурам лица, грациозной линии шеи.
Всю жизнь он пребывал в поисках совершенства – возможно, недостижимого в этом мире.
Иногда ему казалось, что оно уже совсем рядом, когда он писал компьютерную программу. Но самое изощренное числовое творение по существу ничем не отличалось от математического уравнения. И лучшие программы говорили о точности, а не о красоте, потому что не могли вызвать сильной эмоциональной реакции.
В Саманте Рич он находил совершенство, настолько близкое к идеалу, что смог убедить себя в достижении поставленной цели.
Саманта смотрела на дерево, но мыслями находилась где-то далеко-далеко за переплетением красных ветвей.
– После автомобильной аварии она месяц пролежала в коме, – продолжила Саманта. – Когда вышла из нее… уже не была прежней.
Райан молчал, восхищаясь гладкостью ее кожи. О коме Терезы он услышал впервые. Но лицо Сэм, словно светящееся изнутри от ласки предзакатного солнца, лишило его дара речи.
– Ее по-прежнему приходилось кормить через введенную в желудок трубку.
Тень от листочков падала только на лоб и золотые волосы Саманты, словно сама природа возложила на нее лавровый венок.
– Врачи сказали, что ее состояние не изменится, разум так и не проснется.
Взгляд Саманты сместился с ветвей на световой крест, который мерцал на столе: источником служили солнечные лучи, преломляющиеся в ее стакане с вином.
– Я никогда не верила врачам. Разум Терезы оставался в ее теле, просто он попал в ловушку. Я не хотела, чтобы они вынимали трубку, по которой в ее желудок поступал питательный раствор.
– Но они вынули трубку? – спросил Райан.
– И уморили ее голодом. Они сказали, что она ничего не почувствует. Повреждения мозга, которые она получила, гарантировали, что никакой боли не будет.
– Но ты думаешь, что она страдала.
– Я знаю, что страдала. В последний день, в последнюю ночь, я сидела рядом с ней, держала ее руку и чувствовала, что она смотрит на меня, пусть ее глаза так и не открылись.
Он не знал, что на это сказать.
Саманта взяла со стола стакан, световой крест трансформировался в стрелу, наконечник которой указал на Райана.
– Я прощала матери многое, но никогда не прощу того, что она сделала с Терезой.
Саманта отпила вина.
– Но я думал… твоя мать попала в ту же аварию.
– Попала.
– Я полагал, что она погибла. Ребекка. Так ее звали?
– Она умерла. Для меня. Ребекка похоронена в своей квартире в Лас-Вегасе. Она ходит, говорит и дышит, но все равно мертва.
Отец близняшек ушел из семьи, когда им не исполнилось и двух лет. Саманта его не помнила.
Райан полагал, что Саманте следовало бы держаться за тот маленький осколок семьи, который еще оставался, он чуть не посоветовал ей дать матери шанс искупить вину. Но он промолчал, потому что сочувствовал прежде всего Сэм и думал, что понимает ее.
Его дедушки и бабушки, и ее тоже (все давно умерли), относились к поколению, победившему Гитлера и выигравшему «холодную войну». Их стойкость и выдержка если и передались последующему поколению, то сильно ослабленными.
Родители Райана, в той же степени, что и родители Сэм, являлись типичными представителями послевоенного поколения, которое отвергало любую ответственность и хотело только развлекаться. Иногда у него создавалось ощущение, что родитель – он, тогда как отец и мать – малые дети.
Какими бы ни были последствия их поведения и решений, они не испытывали потребности в искуплении. И предоставленный шанс что-то там искупить они бы восприняли как оскорбление. Вот и мать Сэм, скорее всего, отреагировала бы точно так же.
Саманта поставила стакан, но не на прежнее место, да и солнце сместилось, так что световой крест на столе не появился.
Райан вновь наполнил стаканы.
– Странно, что красота цветков земляничного дерева может разбудить такие плохие воспоминания.
– Извини.
– Да перестань.
– Такой хороший день. Я не собиралась его испортить. Ты так же голоден, как и я?
– Принесите мне целого оленя!
Но заказали они только вырезку, без рогов и копыт.
Когда же спускающееся солнце зажгло западный небосвод, цепочки белых огоньков вспыхнули в листве земляничных деревьев. На всех столах стояли свечи в граненых, стеклянных, цвета янтаря, вазочках. Официанты зажгли их.
И обычный ресторанный внутренний дворик превратился в магическое место, где не было ничего волшебнее Саманты.
К тому времени, когда подали стейки, настроение Сэм заметно улучшилось, что Райан мог только приветствовать.
Отправив в рот первый кусочек стейка, она подняла стакан с вином.
– Эй, Дотком[14], за тебя.
Иногда она называла его и Доткомом, когда хотела проехаться по его публичному образу делового гения и мага-программиста.
– Почему за меня?
– Сегодня ты наконец-то вышел из пантеона и показал, что в лучшем случае тянешь на полубога.
– Ничего такого я не делал! – в притворном негодовании воскликнул он. – Я по-прежнему вращаю колесо, которое заставляет солнце вставать по утрам, а луну – ночью.
– Ты укрощал волны, пока они не сдавались и не опадали. Сегодня ты улегся на полотенце к половине третьего.
– А ты не подумала, что причина в скуке, что я счел волны недостойными того, чтобы бросить им вызов?
– Пару секунд я рассматривала этот вариант, но ты очень уж сладко похрапывал, то есть они тебя укатали.
– Я не спал. Медитировал.
– Как и Рип ван Винкль[15]. – Они убедили подошедшего официанта, что стейки выше всяких похвал, и Саманта продолжила: – Серьезно, ты сегодня не почувствовал недомогания?
– Мне тридцать четыре, Сэм. Полагаю, я уже не всегда могу резвиться на волнах, как какой-нибудь подросток.
– Просто… ты выглядел посеревшим.
Он поднял руку к волосам.
– Ты про седину?
– Про твою симпатичную физиономию.
Он улыбнулся.
– Ты думаешь, она симпатичная?
– Ты не должен просиживать по тридцать шесть часов за клавиатурой, а потом набрасываться на океан, словно тебе любая волна по плечу.
– Я не умираю, Сэм. Неторопливо старею.
* * *
Райан проснулся в кромешной тьме, чувствуя, как под ним колышется океан. Потеряв ориентировку, решил, что лежит лицом вниз на борде, в зоне ожидания, под небом, с которого исчезли все звезды.Учащенный, резкий стук сердца встревожил его.
Когда Райан ощупал поверхность, на которой лежал, стало ясно, что это кровать, а не борд. Колебания были вымышленные – не настоящие, голова шла кругом.
– Сэм, – позвал он и лишь тогда вспомнил, что ее с ним нет, он – дома, один в большой спальне.
Решил добраться до лампы на прикроватном столике… но не смог поднять руку.
Когда попытался сесть, в груди вспыхнула боль.
Глава 3
Райан почувствовал, будто на грудь навалили бетонные блоки.
Пусть и не очень сильная, боль испугала его. Сердце стучало так часто, что удары сливались друг с другом.
Райан приказал себе сохранять спокойствие, застыть, дать приступу пройти, как прошел другой приступ, когда он плавал на борде.
Разница между прошлым и теперешним случаями заключалась в боли. Учащенно бьющееся сердце, слабость, головокружение тревожили, как и раньше, но добавившаяся боль уже не позволяла списать происходящее на паническую атаку.
Даже в далеком детстве Райан не боялся темноты. Теперь же темнота стала той тяжестью, что давила на грудь. Черная бесконечность вселенной, густая атмосфера земной ночи, ослепляющий мрак спальни, одно наваливалось на другое, а все вместе они безжалостно сжимали грудину, и сердце уже начало молотить по ребрам, словно хотело вырваться из него в вечность.
Как же ему недоставало света!
Вновь Райан попытался сесть и не смог. Громадный вес припечатывал его к кровати.
Но он понял, что может перемещаться по матрасу, отталкиваясь локтями и пятками, и начал продвигаться к изголовью, вползать на три большие подушки, которые стали пандусом, поднимающим его голову и плечи. Наконец ударился затылком об изголовье.
Лежащий на груди груз позволял только неглубокие вдохи, а выдыхал он со скрипом, словно кто-то елозил гвоздем по грифельной доске.
Когда Райан улегся под углом, еще не сел, но приподнял верхнюю часть тела над кроватью, сила отчасти вернулась к нему. Он мог поднять руки.
Левой рукой попытался нащупать лампу. Нашел бронзовое основание, пальцы заскользили по литой бронзовой колонне вверх.
Но не успел добраться до выключателя, как боль усилилась, начала расползаться, словно пролитые чернила по промокательной бумаге, добралась до шеи.
Боль напоминала инородное тело, перекрывшее дыхательные пути. Не давала дышать, заглушила крик, превратив его в чуть слышный писк.
Райан упал с кровати. Не знал, как это случилось. Пол стал ему кроватью, но воспоминаний о падении не осталось. В какой-то момент он лежал на матрасе, а в следующий матрас сменился ковром.
В доме он жил не один, но, по большому счету, это ничего не меняло. В столь поздний час Ли и Кей Тинг, муж и жена, которые вели его домашнее хозяйство, спали в своих комнатах, на нижнем из трех этажей, тогда как спальня Райана находилась на третьем этаже и совсем в другом конце дома.
Райан осознал, что не только свалился с кровати, но еще и ползет по ковру, приподнимаясь на локтях, а ноги волочатся и подергиваются сзади, как лапки наполовину раздавленного жука.
Боль продолжала распространяться, перешла на челюсть. Словно он так сильно прикусил ноготь, что кончик отлетел и вонзился в десну между двух зубов.
Райан вдруг вспомнил, что телефон может работать и в режиме внутренней связи. Он мог вызвать Ли и Кей, трижды нажав на клавишу с цифрой «1». Они прибежали бы через минуту или две.
К сожалению, он не знал, где находится кровать, прикроватный столик, телефонный аппарат. Полностью потерял ориентировку.
Комната, конечно, была большой, но не бескрайней.
Боль не отпускала, кружилась голова, слабость нарастала, страх туманил мысли, и соображал он уже туго. Хотя кровать возвышалась над полом на каких-то два фута, Райану казалось, что рухнул он с огромной высоты, и падение это лишило его надежды на спасение.
Глаза жгли горячие слезы, горло – заброшенная из желудка желчь, челюсть горела огнем.
Темнота кружилась и раскачивалась. Он более не мог ползти, только вцепился в ковер, словно боялся, что гравитация исчезнет и его, невесомого, унесет в пустоту.
Сердце стучало так часто, что он не мог сосчитать удары, в минуту их число наверняка переваливало за двести.
От шеи щупальца боли потянулись в левую руку и к лопатке.
Интернетовский принц, банковскому счету которого могли только позавидовать многие короли, он распростерся на полу, как любой простолюдин в присутствии особы голубой крови. Боль взяла власть над телом, оттеснив разум.
Черный океан качался под ним, а он ни за что не мог зацепиться, ни за борд, ни за верхний плавник акулы. Затерялся в океанских просторах, такой крошечный, что не мог различить даже пенный гребень волны. Стена воды поднялась, он заскользил в ложбину между волнами, ложбина превратилась в пропасть, а пропасть стала водоворотом, который и проглотил его.
Пусть и не очень сильная, боль испугала его. Сердце стучало так часто, что удары сливались друг с другом.
Райан приказал себе сохранять спокойствие, застыть, дать приступу пройти, как прошел другой приступ, когда он плавал на борде.
Разница между прошлым и теперешним случаями заключалась в боли. Учащенно бьющееся сердце, слабость, головокружение тревожили, как и раньше, но добавившаяся боль уже не позволяла списать происходящее на паническую атаку.
Даже в далеком детстве Райан не боялся темноты. Теперь же темнота стала той тяжестью, что давила на грудь. Черная бесконечность вселенной, густая атмосфера земной ночи, ослепляющий мрак спальни, одно наваливалось на другое, а все вместе они безжалостно сжимали грудину, и сердце уже начало молотить по ребрам, словно хотело вырваться из него в вечность.
Как же ему недоставало света!
Вновь Райан попытался сесть и не смог. Громадный вес припечатывал его к кровати.
Но он понял, что может перемещаться по матрасу, отталкиваясь локтями и пятками, и начал продвигаться к изголовью, вползать на три большие подушки, которые стали пандусом, поднимающим его голову и плечи. Наконец ударился затылком об изголовье.
Лежащий на груди груз позволял только неглубокие вдохи, а выдыхал он со скрипом, словно кто-то елозил гвоздем по грифельной доске.
Когда Райан улегся под углом, еще не сел, но приподнял верхнюю часть тела над кроватью, сила отчасти вернулась к нему. Он мог поднять руки.
Левой рукой попытался нащупать лампу. Нашел бронзовое основание, пальцы заскользили по литой бронзовой колонне вверх.
Но не успел добраться до выключателя, как боль усилилась, начала расползаться, словно пролитые чернила по промокательной бумаге, добралась до шеи.
Боль напоминала инородное тело, перекрывшее дыхательные пути. Не давала дышать, заглушила крик, превратив его в чуть слышный писк.
Райан упал с кровати. Не знал, как это случилось. Пол стал ему кроватью, но воспоминаний о падении не осталось. В какой-то момент он лежал на матрасе, а в следующий матрас сменился ковром.
В доме он жил не один, но, по большому счету, это ничего не меняло. В столь поздний час Ли и Кей Тинг, муж и жена, которые вели его домашнее хозяйство, спали в своих комнатах, на нижнем из трех этажей, тогда как спальня Райана находилась на третьем этаже и совсем в другом конце дома.
Райан осознал, что не только свалился с кровати, но еще и ползет по ковру, приподнимаясь на локтях, а ноги волочатся и подергиваются сзади, как лапки наполовину раздавленного жука.
Боль продолжала распространяться, перешла на челюсть. Словно он так сильно прикусил ноготь, что кончик отлетел и вонзился в десну между двух зубов.
Райан вдруг вспомнил, что телефон может работать и в режиме внутренней связи. Он мог вызвать Ли и Кей, трижды нажав на клавишу с цифрой «1». Они прибежали бы через минуту или две.
К сожалению, он не знал, где находится кровать, прикроватный столик, телефонный аппарат. Полностью потерял ориентировку.
Комната, конечно, была большой, но не бескрайней.
Боль не отпускала, кружилась голова, слабость нарастала, страх туманил мысли, и соображал он уже туго. Хотя кровать возвышалась над полом на каких-то два фута, Райану казалось, что рухнул он с огромной высоты, и падение это лишило его надежды на спасение.
Глаза жгли горячие слезы, горло – заброшенная из желудка желчь, челюсть горела огнем.
Темнота кружилась и раскачивалась. Он более не мог ползти, только вцепился в ковер, словно боялся, что гравитация исчезнет и его, невесомого, унесет в пустоту.
Сердце стучало так часто, что он не мог сосчитать удары, в минуту их число наверняка переваливало за двести.
От шеи щупальца боли потянулись в левую руку и к лопатке.
Интернетовский принц, банковскому счету которого могли только позавидовать многие короли, он распростерся на полу, как любой простолюдин в присутствии особы голубой крови. Боль взяла власть над телом, оттеснив разум.
Черный океан качался под ним, а он ни за что не мог зацепиться, ни за борд, ни за верхний плавник акулы. Затерялся в океанских просторах, такой крошечный, что не мог различить даже пенный гребень волны. Стена воды поднялась, он заскользил в ложбину между волнами, ложбина превратилась в пропасть, а пропасть стала водоворотом, который и проглотил его.
Глава 4
Таймер включал телевизор в семь утра. Звук не напрягал слух, поэтому Райан медленно просыпался под бормочущие голоса и мелодичную музыку.
Свет экрана не полностью разгонял тьму. При изменении яркости экрана и движении по нему фигур по спальне метались тени.
Райан лежал на полу, в позе зародыша, лицом к экрану. Уильям Холден[16], заметно состарившийся после «Бульвара Сансет», что-то эмоционально объяснял красивой молодой женщине.
Прожив тридцать четыре года, Райан только дважды страдал от похмелья, и вот теперь такое, похоже, случилось в третий раз. Головная боль. Тяжелые веки. Перед глазами плывет. Во рту сухо, мерзкий привкус.
Поначалу он ничего не мог вспомнить; ни прошлый вечер, ни цепочку событий, приведших к тому, что он улегся спать на полу.
Как ни странно, загадочность происшедшего с ним волновала Райана куда меньше, чем перипетии экранной истории: мужчина в возрасте, молодая женщина, взволнованный разговор о войне…
И вообще, восприятие заметно притупилось, мысли превратились в какой-то бесформенный поток. Даже когда из глаз ушел туман, он не смог уследить за сюжетом, понять взаимоотношения персонажей.
И однако чувствовал, что должен смотреть на экран, не отпускало ощущение, что он проснулся, чтобы увидеть этот фильм, не случайно, а по велению судьбы. С фильмом посылалось предупреждение на будущее, и Райану требовалось уловить и расшифровать это послание, если он хотел спасти собственную жизнь.
С этой экстраординарной мыслью он сумел подняться на колени. Потом на ноги. Шагнул к большому телевизору.
Вот тут волосы на затылке встали дыбом, а сердце ускорило бег. Удары в груди напомнили Райану о других ударах, которые разбудили его темной ночью, и он разом вспомнил все подробности этого жуткого приступа.
Отвернулся от телевизора, включил лампу. Посмотрел на трясущиеся руки, сжал пальцы в кулаки, разжал, ожидая, что они частично парализованы. Ошибся.
В ванной черный гранит, золотистый оникс, нержавеющая сталь отражались во множестве зеркал. Глянула на него и бесконечная череда Райанов Перри, посеревших, изможденных, охваченных ужасом.
Никогда раньше он не думал о черепе, скрытом кожей, об изгибах, впадинах, выпуклостях костей, о вечной улыбке смерти, которая пряталась за любым выражением его лица.
Просторное подземелье могло вместить восемнадцать автомобилей. Потолки высотой в десять футов позволяли въезжать под крышу грузовикам, привозившим все необходимое для поддержания жизнедеятельности поместья. Такой высоты хватало и для стоянки в гараже дома на колесах, если бы Райан сподобился таковой приобрести.
Пол вымостили золотистой керамической плиткой вроде той, что используется в автомобильных салонах, стены облицевали белым кафелем. В свете точечных прожекторов, направленных на «Вуди» и другие классические автомобили, ярко сверкали хромированные детали.
Райан всегда полагал, что гараж у него красивый, даже элегантный. Теперь белым кафелем он напомнил морг.
На верстаке, установленном в углу, Ли Тинг полировал рамку пластины с номерным знаком, снятую с одного из автомобилей.
Невысокого, сильного пятидесятилетнего мужчину, казалось, отлили из бронзы, но он еще не покрылся патиной. На руках от напряжения вздувались вены.
Жизнь лишила его радостей отцовства, не позволила создать большую семью. Кей Тинг дважды рожала, а потом инфекционное заболевание мочеполовых путей лишило ее возможности иметь детей. Их первенец, девочка, в два года умерла от гриппа. Второй ребенок, мальчик, тоже умер.
При виде маленьких детей губы Ли и Кей Тинг самопроизвольно растягивались в улыбке, пусть глаза и блестели от воспоминаний об утрате.
– Ли, на это утро у тебя нет неотложных дел? – спросил Райан, подойдя к управляющему. – Ни с кем не договаривался о встрече?
Ли повернулся. Его лицо осветила улыбка, глаза сверкнули, будто ничто не доставляло ему большей радости, чем возможность чем-то услужить своему работодателю.
Райан подозревал, что так оно и есть. Лишенный семьи, всю энергию и эмоции Ли вкладывал в порученное ему дело.
Он отложил рамку.
– Доброе утро, мистер Перри. На это утро у меня нет ничего такого, с чем не справилась бы Кей. Что вам будет угодно?
– Я надеялся, что ты сможешь отвезти меня к врачу.
Улыбка поблекла, в глазах появилась тревога.
– Что-то не так, сэр?
– Ничего серьезного. Мне как-то нехорошо, немного мутит, вот я и не хочу садиться за руль.
Большинство таких же богатых, как Райан, мужчин нанимали шофера. Но он слишком любил машины, чтобы пересаживаться из-за руля на заднее сиденье.
Ли Тинг понимал, что возникшая необходимость в водителе вызвана более серьезной причиной, чем тошнота. Он взял ключ из сейфа и вместе с Райаном направился к «Мерседесу S600».
Мягкость манер Ли и обида в глазах предполагали, что он воспринимал Райана не просто работодателем. В конце концов, по возрасту мог бы быть ему отцом.
«Мерседес» с двенадцатицилиндровым двигателем, казалось, плыл на воздушной подушке. Дорожный шум в салон практически не проникал. И хотя седан более всего напоминал волшебный корабль, Райан знал, что везут его не в сказку.
Свет экрана не полностью разгонял тьму. При изменении яркости экрана и движении по нему фигур по спальне метались тени.
Райан лежал на полу, в позе зародыша, лицом к экрану. Уильям Холден[16], заметно состарившийся после «Бульвара Сансет», что-то эмоционально объяснял красивой молодой женщине.
Прожив тридцать четыре года, Райан только дважды страдал от похмелья, и вот теперь такое, похоже, случилось в третий раз. Головная боль. Тяжелые веки. Перед глазами плывет. Во рту сухо, мерзкий привкус.
Поначалу он ничего не мог вспомнить; ни прошлый вечер, ни цепочку событий, приведших к тому, что он улегся спать на полу.
Как ни странно, загадочность происшедшего с ним волновала Райана куда меньше, чем перипетии экранной истории: мужчина в возрасте, молодая женщина, взволнованный разговор о войне…
И вообще, восприятие заметно притупилось, мысли превратились в какой-то бесформенный поток. Даже когда из глаз ушел туман, он не смог уследить за сюжетом, понять взаимоотношения персонажей.
И однако чувствовал, что должен смотреть на экран, не отпускало ощущение, что он проснулся, чтобы увидеть этот фильм, не случайно, а по велению судьбы. С фильмом посылалось предупреждение на будущее, и Райану требовалось уловить и расшифровать это послание, если он хотел спасти собственную жизнь.
С этой экстраординарной мыслью он сумел подняться на колени. Потом на ноги. Шагнул к большому телевизору.
Вот тут волосы на затылке встали дыбом, а сердце ускорило бег. Удары в груди напомнили Райану о других ударах, которые разбудили его темной ночью, и он разом вспомнил все подробности этого жуткого приступа.
Отвернулся от телевизора, включил лампу. Посмотрел на трясущиеся руки, сжал пальцы в кулаки, разжал, ожидая, что они частично парализованы. Ошибся.
В ванной черный гранит, золотистый оникс, нержавеющая сталь отражались во множестве зеркал. Глянула на него и бесконечная череда Райанов Перри, посеревших, изможденных, охваченных ужасом.
Никогда раньше он не думал о черепе, скрытом кожей, об изгибах, впадинах, выпуклостях костей, о вечной улыбке смерти, которая пряталась за любым выражением его лица.
* * *
Побрившись, приняв душ и одевшись, Райан нашел управляющего поместьем, Ли Тинга, в гараже.Просторное подземелье могло вместить восемнадцать автомобилей. Потолки высотой в десять футов позволяли въезжать под крышу грузовикам, привозившим все необходимое для поддержания жизнедеятельности поместья. Такой высоты хватало и для стоянки в гараже дома на колесах, если бы Райан сподобился таковой приобрести.
Пол вымостили золотистой керамической плиткой вроде той, что используется в автомобильных салонах, стены облицевали белым кафелем. В свете точечных прожекторов, направленных на «Вуди» и другие классические автомобили, ярко сверкали хромированные детали.
Райан всегда полагал, что гараж у него красивый, даже элегантный. Теперь белым кафелем он напомнил морг.
На верстаке, установленном в углу, Ли Тинг полировал рамку пластины с номерным знаком, снятую с одного из автомобилей.
Невысокого, сильного пятидесятилетнего мужчину, казалось, отлили из бронзы, но он еще не покрылся патиной. На руках от напряжения вздувались вены.
Жизнь лишила его радостей отцовства, не позволила создать большую семью. Кей Тинг дважды рожала, а потом инфекционное заболевание мочеполовых путей лишило ее возможности иметь детей. Их первенец, девочка, в два года умерла от гриппа. Второй ребенок, мальчик, тоже умер.
При виде маленьких детей губы Ли и Кей Тинг самопроизвольно растягивались в улыбке, пусть глаза и блестели от воспоминаний об утрате.
– Ли, на это утро у тебя нет неотложных дел? – спросил Райан, подойдя к управляющему. – Ни с кем не договаривался о встрече?
Ли повернулся. Его лицо осветила улыбка, глаза сверкнули, будто ничто не доставляло ему большей радости, чем возможность чем-то услужить своему работодателю.
Райан подозревал, что так оно и есть. Лишенный семьи, всю энергию и эмоции Ли вкладывал в порученное ему дело.
Он отложил рамку.
– Доброе утро, мистер Перри. На это утро у меня нет ничего такого, с чем не справилась бы Кей. Что вам будет угодно?
– Я надеялся, что ты сможешь отвезти меня к врачу.
Улыбка поблекла, в глазах появилась тревога.
– Что-то не так, сэр?
– Ничего серьезного. Мне как-то нехорошо, немного мутит, вот я и не хочу садиться за руль.
Большинство таких же богатых, как Райан, мужчин нанимали шофера. Но он слишком любил машины, чтобы пересаживаться из-за руля на заднее сиденье.
Ли Тинг понимал, что возникшая необходимость в водителе вызвана более серьезной причиной, чем тошнота. Он взял ключ из сейфа и вместе с Райаном направился к «Мерседесу S600».
Мягкость манер Ли и обида в глазах предполагали, что он воспринимал Райана не просто работодателем. В конце концов, по возрасту мог бы быть ему отцом.
«Мерседес» с двенадцатицилиндровым двигателем, казалось, плыл на воздушной подушке. Дорожный шум в салон практически не проникал. И хотя седан более всего напоминал волшебный корабль, Райан знал, что везут его не в сказку.
Глава 5
Врач Райана обслуживал триста пациентов на договорной основе. Согласно заключаемому на год контракту, он гарантировал прием пациента в день обращения, но Райана принял уже через три часа после его звонка.
Из смотрового кабинета на четырнадцатом этаже Райан мог видеть Ньюпорт-Харбор, Тихий океан, далекие корабли, уходящие к неведомым берегам.
Лечащий врач Райана, Форест Стаффорд, осмотрел его, ему уже сняли электро– и ультразвуковую кардиограмму (для этого в сопровождении медсестры он побывал на третьем этаже в лаборатории функциональной диагностики).
И теперь, стоя у окна, ждал возвращения доктора Стаффорда с расшифровкой исследований.
Армада больших белых облаков наплывала с севера, но на воду они отбрасывали черные тени, придавливая прибой.
Дверь за спиной Райана открылась. Чувствуя себя таким же невесомым, как облако, где-то боясь, что он уже не отбрасывает тени, Райан отвернулся от окна.
Если фигурой, благодаря массивным плечам и невысокому росту, Форест Стаффорд напоминал квадрат, то лицом – эллипс, сильно вытянутый гравитацией, которая воздействовала только на голову, не в силах справиться с телом.
– Как я понимаю, ты не хочешь, чтобы я ходил вокруг да около, – заговорил он, прислонившись к угловому столику.
Райан садиться не стал, остался стоять спиной к окну, за которым открывался вид на столь любимый им океан.
– Ты меня знаешь, Форри.
– Это не инфаркт.
– По-простому у нас не бывает.
– У тебя гипертрофировано сердце. Увеличено.
Райан тут же нашелся, что возразить, словно имел дело с судьей, который, при должной аргументации, мог объявить его здоровым.
– Но… я всегда поддерживал форму, правильно питался.
– Иногда к этому приводит дефицит витамина бэ-один, но в твоем случае я сомневаюсь, что причина в диете или физических упражнениях.
– Тогда в чем?
– Возможно, это врожденная патология, которая дала о себе знать только теперь. Или следствие чрезмерного потребления алкоголя, но ты не по этой части.
Температура воздуха ни в кабинете, ни за окном не упала, но тем не менее по спине Райана пробежал холодок.
А врач продолжал перечислять причины:
– Повреждения внутренней оболочки сердца, амилоидная дистрофия, отравление, анормальный клеточный обмен веществ…
– Отравление? Да кто мог меня отравить?
– Никто. Это не отравление. Но чтобы поставить правильный диагноз, я хочу, чтобы тебе сделали биопсию сердечной мышцы.
– На развлечение не похоже.
– Процедура не самая приятная, но безболезненная. Я переговорил с Самаром Гаптой, блестящим кардиологом. Он может осмотреть тебя прямо сейчас, а биопсию сделает утром.
– Не так уж много у меня времени, чтобы подумать.
– А о чем тут думать? – удивился Стаффорд.
– О жизни… смерти… не знаю.
– Мы не можем определиться с лечением, не установив точного диагноза.
Райан замялся, но потом все-таки спросил:
– Это лечится?
– Возможно, – ответил Форри.
– Я бы предпочел услышать «да».
– Поверь мне, Дотком, я бы очень хотел так и сказать.
До того, как Форест Стаффорд стал лечащим врачом Райана, они познакомились на параде классических автомобилей и подружились. Джейн Стаффорд души не чаяла в Саманте, привязалась к ней, как к дочери. С легкой руки Сэм Стаффорды и начали называть Райана Доткомом.
– Саманта, – прошептал Райан.
И только озвучив ее имя, осознал, что предварительный диагноз заставил его задуматься над тем, что раньше просто не приходило в голову: он, оказывается, смертен.
Но задерживаться на этом Райан не стал, мысли помчались дальше.
Перспектива близкой смерти – поначалу всего лишь абстракция, вызывающая озабоченность. Но потом приходит осознание конкретных потерь. Райан перечислил их для себя: Саманта, океан, сияние зари, пурпурные сумерки… и вот тут озабоченность сменилась ужасом.
Он вскинул глаза на врача.
– Саманте не говори.
– Разумеется.
– И даже Джейн. Я знаю, сама она ничего Сэм не скажет. Но Сэм может что-то почувствовать и сумеет все из нее вытащить.
Морщины на лице Форри Стаффорда чуть разгладились.
– А когда ты ей скажешь?
– После биопсии. Когда увижу полную картину.
Форри вздохнул.
– Иногда я жалею, что не пошел в дантисты.
– Кариес редко приводит к смерти.
– И даже гингивит.
Форри опустился на стул на колесиках. Обычно он сидел на нем, когда выслушивал жалобы пациента и заполнял историю болезни.
Сел и Райан, на единственный остававшийся свободным стул.
– Ты определился с кабриолетом «Меркурий» модели сорокового года? – после паузы спросил он.
– Да. Только что. Собираюсь его купить.
– С двумя карбюраторами? Так?
– Да. Послушал бы ты, как работает двигатель.
– А на чем он ездит? – спросил Райан.
– Покрышки «Империал» тысяча девятьсот шестидесятого года. Диаметром пятнадцать дюймов.
– Какой клиренс?
– Четыре дюйма.
– Наверное, выглядит агрессивно.
– Есть такое.
– Будешь его дорабатывать?
– Скорее всего.
– Я думаю, мне хотелось бы приобрести купе[17] модели тридцать второго года.
– С пятью окнами?
– Может, и с тремя.
– Я помогу тебе его найти. Заглянем на несколько выставок.
– С удовольствием.
– Я тоже.
Какое-то время они посидели в молчании.
Потолок смотрового кабинета обили белыми звукопоглощающими панелями, светло-синие стены переходили в серый винил пола.
На стене висела репродукция картины Чилда Хассама[18] «Женщина в белой плоскодонке, Глочестер», датированная 1895 годом.
На бледной воде, в белой лодке сидела светловолосая женщина. В длинной белой юбке, в плиссированной розовой блузке, в соломенной шляпке.
Утонченная, желанная, она могла стать красивой женой в те времена, когда брачные союзы длились всю жизнь. Райану вдруг захотелось познакомиться с ней, услышать ее голос, узнать вкус губ, но она уже ушла в мир иной, куда, возможно, в самом скором времени мог попасть и он сам.
– Дерьмо, – вырвалось у него.
– Это точно, – вздохнул Форри.
Из смотрового кабинета на четырнадцатом этаже Райан мог видеть Ньюпорт-Харбор, Тихий океан, далекие корабли, уходящие к неведомым берегам.
Лечащий врач Райана, Форест Стаффорд, осмотрел его, ему уже сняли электро– и ультразвуковую кардиограмму (для этого в сопровождении медсестры он побывал на третьем этаже в лаборатории функциональной диагностики).
И теперь, стоя у окна, ждал возвращения доктора Стаффорда с расшифровкой исследований.
Армада больших белых облаков наплывала с севера, но на воду они отбрасывали черные тени, придавливая прибой.
Дверь за спиной Райана открылась. Чувствуя себя таким же невесомым, как облако, где-то боясь, что он уже не отбрасывает тени, Райан отвернулся от окна.
Если фигурой, благодаря массивным плечам и невысокому росту, Форест Стаффорд напоминал квадрат, то лицом – эллипс, сильно вытянутый гравитацией, которая воздействовала только на голову, не в силах справиться с телом.
– Как я понимаю, ты не хочешь, чтобы я ходил вокруг да около, – заговорил он, прислонившись к угловому столику.
Райан садиться не стал, остался стоять спиной к окну, за которым открывался вид на столь любимый им океан.
– Ты меня знаешь, Форри.
– Это не инфаркт.
– По-простому у нас не бывает.
– У тебя гипертрофировано сердце. Увеличено.
Райан тут же нашелся, что возразить, словно имел дело с судьей, который, при должной аргументации, мог объявить его здоровым.
– Но… я всегда поддерживал форму, правильно питался.
– Иногда к этому приводит дефицит витамина бэ-один, но в твоем случае я сомневаюсь, что причина в диете или физических упражнениях.
– Тогда в чем?
– Возможно, это врожденная патология, которая дала о себе знать только теперь. Или следствие чрезмерного потребления алкоголя, но ты не по этой части.
Температура воздуха ни в кабинете, ни за окном не упала, но тем не менее по спине Райана пробежал холодок.
А врач продолжал перечислять причины:
– Повреждения внутренней оболочки сердца, амилоидная дистрофия, отравление, анормальный клеточный обмен веществ…
– Отравление? Да кто мог меня отравить?
– Никто. Это не отравление. Но чтобы поставить правильный диагноз, я хочу, чтобы тебе сделали биопсию сердечной мышцы.
– На развлечение не похоже.
– Процедура не самая приятная, но безболезненная. Я переговорил с Самаром Гаптой, блестящим кардиологом. Он может осмотреть тебя прямо сейчас, а биопсию сделает утром.
– Не так уж много у меня времени, чтобы подумать.
– А о чем тут думать? – удивился Стаффорд.
– О жизни… смерти… не знаю.
– Мы не можем определиться с лечением, не установив точного диагноза.
Райан замялся, но потом все-таки спросил:
– Это лечится?
– Возможно, – ответил Форри.
– Я бы предпочел услышать «да».
– Поверь мне, Дотком, я бы очень хотел так и сказать.
До того, как Форест Стаффорд стал лечащим врачом Райана, они познакомились на параде классических автомобилей и подружились. Джейн Стаффорд души не чаяла в Саманте, привязалась к ней, как к дочери. С легкой руки Сэм Стаффорды и начали называть Райана Доткомом.
– Саманта, – прошептал Райан.
И только озвучив ее имя, осознал, что предварительный диагноз заставил его задуматься над тем, что раньше просто не приходило в голову: он, оказывается, смертен.
Но задерживаться на этом Райан не стал, мысли помчались дальше.
Перспектива близкой смерти – поначалу всего лишь абстракция, вызывающая озабоченность. Но потом приходит осознание конкретных потерь. Райан перечислил их для себя: Саманта, океан, сияние зари, пурпурные сумерки… и вот тут озабоченность сменилась ужасом.
Он вскинул глаза на врача.
– Саманте не говори.
– Разумеется.
– И даже Джейн. Я знаю, сама она ничего Сэм не скажет. Но Сэм может что-то почувствовать и сумеет все из нее вытащить.
Морщины на лице Форри Стаффорда чуть разгладились.
– А когда ты ей скажешь?
– После биопсии. Когда увижу полную картину.
Форри вздохнул.
– Иногда я жалею, что не пошел в дантисты.
– Кариес редко приводит к смерти.
– И даже гингивит.
Форри опустился на стул на колесиках. Обычно он сидел на нем, когда выслушивал жалобы пациента и заполнял историю болезни.
Сел и Райан, на единственный остававшийся свободным стул.
– Ты определился с кабриолетом «Меркурий» модели сорокового года? – после паузы спросил он.
– Да. Только что. Собираюсь его купить.
– С двумя карбюраторами? Так?
– Да. Послушал бы ты, как работает двигатель.
– А на чем он ездит? – спросил Райан.
– Покрышки «Империал» тысяча девятьсот шестидесятого года. Диаметром пятнадцать дюймов.
– Какой клиренс?
– Четыре дюйма.
– Наверное, выглядит агрессивно.
– Есть такое.
– Будешь его дорабатывать?
– Скорее всего.
– Я думаю, мне хотелось бы приобрести купе[17] модели тридцать второго года.
– С пятью окнами?
– Может, и с тремя.
– Я помогу тебе его найти. Заглянем на несколько выставок.
– С удовольствием.
– Я тоже.
Какое-то время они посидели в молчании.
Потолок смотрового кабинета обили белыми звукопоглощающими панелями, светло-синие стены переходили в серый винил пола.
На стене висела репродукция картины Чилда Хассама[18] «Женщина в белой плоскодонке, Глочестер», датированная 1895 годом.
На бледной воде, в белой лодке сидела светловолосая женщина. В длинной белой юбке, в плиссированной розовой блузке, в соломенной шляпке.
Утонченная, желанная, она могла стать красивой женой в те времена, когда брачные союзы длились всю жизнь. Райану вдруг захотелось познакомиться с ней, услышать ее голос, узнать вкус губ, но она уже ушла в мир иной, куда, возможно, в самом скором времени мог попасть и он сам.
– Дерьмо, – вырвалось у него.
– Это точно, – вздохнул Форри.
Глава 6
Доктор Самар Гапта, с круглым коричневым лицом и черными глазами, говорил напевно, но четко выговаривая слова. Райан обратил внимание на его ухоженные руки.
Ознакомившись с расшифровкой ультразвукового исследования сердца и осмотрев Райана, Гапта объяснил, как берется биопсия сердечной мышцы. Для этого воспользовался большим плакатом с изображением сердечнососудистой системы.
Стоя перед цветной схемой сердца, Райан ощутил, как разум пытается заместить эту схему женщиной в белой лодке, увиденной в смотровом кабинете Форри Стаффорда.
Доктор Гапта держался неестественно спокойно, бережно, экономно относился к каждому движению. Едва ли его сердце билось чаще пятидесяти ударов в минуту. Райан завидовал и его сдержанности, и его здоровью.
– Пожалуйста, подойдите к регистрационной стойке к шести утра, – попросил доктор Гапта. – И ничего не ешьте и не пейте после полуночи.
– Я не люблю успокоительные, они вызывают потерю контроля.
– Вы получите легкое седативное средство, которое вызовет расслабление, но не заснете и будете следовать инструкциям во время процедуры.
– Риск…
Ознакомившись с расшифровкой ультразвукового исследования сердца и осмотрев Райана, Гапта объяснил, как берется биопсия сердечной мышцы. Для этого воспользовался большим плакатом с изображением сердечнососудистой системы.
Стоя перед цветной схемой сердца, Райан ощутил, как разум пытается заместить эту схему женщиной в белой лодке, увиденной в смотровом кабинете Форри Стаффорда.
Доктор Гапта держался неестественно спокойно, бережно, экономно относился к каждому движению. Едва ли его сердце билось чаще пятидесяти ударов в минуту. Райан завидовал и его сдержанности, и его здоровью.
– Пожалуйста, подойдите к регистрационной стойке к шести утра, – попросил доктор Гапта. – И ничего не ешьте и не пейте после полуночи.
– Я не люблю успокоительные, они вызывают потерю контроля.
– Вы получите легкое седативное средство, которое вызовет расслабление, но не заснете и будете следовать инструкциям во время процедуры.
– Риск…