- А что Бренц?
- Я знал его - в библейском смысле слова.
- Он был твоим любовником? - уточнил Чейз.
- Да. Но это был мелочный, мерзкий тип, да к тому же грозил мне разоблачением. То, что он сам замешан, его не волновало. Он говорил, что ему наплевать, пусть хоть весь город знает.
- У него правильное отношение к своим пристрастиям, - заметил Чейз.
- Выставлять напоказ собственный грех, упиваться им? Это, по-твоему, здоровое отношение?
- Гомосексуализм - грех только для тех, кто хочет так думать, - сказал Чейз. - Для всех остальных это просто другой способ смотреть на мир.
- Ты испорчен, как и все остальные, - сказал Судья. - По крайней мере, я считаю его слабостью, чем он и является.
- Как давно вы с Бренцем были любовниками?
- Два года назад, - ответил Судья, - может, чуть раньше. После этого мы изредка виделись, но только по делам.
- Когда он позвонил тебе и рассказал, что я приходил и интересовался тобой?
- В воскресенье днем. Он назначил мне встречу в понедельник утром и сделал ошибку, намекнув, будто знает, в чем я замешан.
- А почему он не пошел прямо в полицию? Судья предпринял очередную безрезультатную попытку освободиться от веревки, потом, запыхавшись, откинулся на спинку стула. Когда он снова смог говорить, то произнес:
- Ему нужны были деньги. Однажды, два года назад, он точно так же грозился разоблачить меня, и тогда мне пришлось от него откупиться.
- Я думал, у него денег больше, чем у тебя, - удивился Чейз.
- Он игрок по натуре. Почуяв шанс, он не мог им не воспользоваться.
- Ты застрелил его из этого пистолета?
- Да.
- Где ты взял гранату?
Лицо Судьи на миг прояснилось.
- Я майор запаса. Летом у нас были маневры, и мне ничего не стоило стащить гранату из металлического ящика, где они хранились. Я решил, что она может пригодиться; так и случилось.
Чейз нашел в столовой бумагу и ручку, прихватил с журнального столика большую иллюстрированную книгу об Африке и принес это все в гостиную. Он положил книгу на колени Лински, на нее бумагу, а на бумагу - ручку и сказал:
- Я привязал тебе каждую руку отдельно. Сейчас я освобожу твою правую руку и продиктую признание, а ты его напишешь. Если попытаешься выкинуть какой-нибудь финт, я из тебя душу вытрясу. Ты мне веришь?
- Верю, - сказал Судья.
Чейз продиктовал признание, убедился, что оно написано правильно, и снова привязал руку Судьи. Книгу он вернул на журнальный столик, ручку положил в ящик письменного стола.
- Тебе, должно быть, ужасно интересно, - сказал Судья. - Не знаю, как ты нашел меня, но это, похоже, захватывающая история, как раз для первой полосы газеты.
- В газету это не попадет, - сказал Чейз. - Во всяком случае, то, что связано со мной.
- Чепуха, Чейз. Чистейшая чепуха. Ты же знаешь, что никуда тебе не деться от первой полосы. Даже если не хочешь в этом признаваться, ты - любитель рекламы, дешевый герой войны, который понюхал славы и теперь не может отвыкнуть.
- Нет, - возразил Чейз. - Ты ничего не понимаешь.
- Тебе нравится быть знаменитостью, верно? Ты убил всех этих женщин и детей...
- Не я один.
- А теперь каждый раз, когда в газете появляется твоя фотография, ты играешь на этом "геройстве". Кавалер медали за доблесть. Что за комедия, Чейз. Ты отвратителен.
- Я не хотел этой медали, - признался Чейз. Он и сам не понимал, с чего это ему вздумалось оправдываться именно перед Судьей.
- Ну да.
- Именно так.
- Но ты взял ее и машину, да еще пошел на торжественный обед.
- Потому что так я мог быстрее всего с этим покончить и вернуться к нормальной жизни. Стоило мне от чего-нибудь отказаться, пресса стала бы в десять раз любопытнее.
- Все это рационализм.
- Ничего подобного! - рявкнул Чейз. - Черт возьми, к чему мне быть героем? Я просто хочу жить счастливо, как могу, как умею. Никакой я не герой.
- Почему ты не сказал этого журналистам? Чейз в волнении встал. Довольно, больше он не собирается обсуждать это.
- Ты правда собирался убить Гленду? - сменил он тему.
- Эту шлюху блондинку, с которой ты гуляешь?
- Гленду, - повторил Чейз.
- Конечно, - сказал Судья. - Она греховодница, как и ты, как и девчонка Элленби. И я все равно смогу вас убить, вас всех, вынести вам должный приговор.
- Да?
- Ты же, надеюсь, не думаешь, что меня посадят в тюрьму? Меня отправят в психиатрическую больницу, на лечение. Правда, если мне подсунут доктора Ковела, я подниму вой до небес. - Он смеялся до тех пор, пока не закашлялся и из глаз не потекли слезы. - Я выйду оттуда, может быть, через десять или пятнадцать лет. Не станут же меня там держать до смерти. - Он посмотрел на бумажку, лежащую у его ног. - К тому же ты силой заставил меня написать признание, и на суде это могут учесть.
Чейз взял пистолет, лежавший на телевизоре:
- Ты сам делал глушитель?
- Да, - сказал Судья. - Ничего сложного. Кусок трубы нужного диаметра, инструменты из школьной мастерской - вот и все. - Он улыбнулся Чейзу. - И славное же вышло бы фото на первой полосе - ты стоишь надо мной с орудием убийства в руке, торжествующий и прославленный.
Чейз сильно ударил его тыльной стороной ладони. Когда у Судьи отвисла челюсть, он вставил пистолет ему в рот и спустил курок. Один раз.
Уронив пистолет, он отвернулся от мертвеца, прошел в ванную комнату и только поднял крышку унитаза, как его вырвало. Он долго стоял на коленях, выкашливая желчь, пока наконец раздиравшие его внутренности судороги не стихли. Он трижды спустил воду, закрыл крышку и сел на нее, вытирая со лба холодный пот.
Итак, дело сделано.
И никакой лжи больше не надо.
Награжденный медалью за доблесть, самой священной и ревностно охраняемой государственной наградой, он хотел только лишь одного: забиться в комнату на чердаке у миссис Филдинг и посвятить себя покаянию. Но ему этого не позволили.
Потом он встретил Гленду, и все изменилось. Уже и не могло быть речи о том, чтобы вернуться к затворничеству, отдалиться от происходящего вокруг. Теперь он хотел только покоя, любви и нормальной жизни. Ковел, полиция и Ричард Лински не давали ему этого. Газетчики, узнай они, что Чейз решил дело самостоятельно, тоже не дали бы.
Скрывая от самого себя, он, с момента своего решения прийти сюда в одиночку, знал, что собирается убить Лински именно таким образом. И когда он убирал следы борьбы в гостиной, он знал об этом. Но признался себе, только когда спустил курок.
Обратившись к своей совести, он не обнаружил вины. Это не то что женщины в туннеле. Они не сделали ему ничего плохого, ничем не угрожали. Судья же отнял у него всякую надежду на покой.
Чейз поднялся и подошел к раковине. Он полоскал рот, пока не исчез неприятный вкус, потом вернулся к унитазу, сел на крышку и попытался обдумать все происшедшее.
Он не чувствовал вины, потому что другие люди загнали его в угол - и освободиться ему удалось лишь с помощью смертоносных навыков, полученных в армии. Он выиграл по их правилам. Чейз сожалел о содеянном, но чувство вины относилось лишь к тем вьетнамским женщинам, которые будут жить в его памяти, пока он не умрет. Теперь ему стало абсолютно ясно: он умышленно не заметил пистолета на телевизоре и принял пулю в плечо как заслуженное наказание, и одновременно она подтолкнула его к действию, на которое было трудно решиться. Ричард Лински был такой же жертвой всеобщего ханжества, как и он сам. Будь крутым на войне и дома - вот всеобщий принцип, и он стал приверженцем этой морали.
Больше ему не нужно быть героем.
Чейз встал и вышел из ванной.
В комнате он отвязал тело Ричарда Лински, и оно распростерлось на полу. Затем принялся тщательно вытирать стул влажными бумажными полотенцами, и когда с него исчезли следы крови, поставил его на место, к обеденному столу, а полотенца бросил в мусорный пакет.
Осмотрев пистолет, Чейз обнаружил, что в обойме не хватает трех патронов, но тут уж он ничего поделать не мог. Впрочем, это вовсе не доказательство, что Судья стрелял в кого-то еще или что он не покончил жизнь самоубийством. Чейз вытер пистолет полотенцем и прижал к нему руки Судьи, чтобы оставить отпечатки.
Разделавшись с пистолетом, он стал искать два патрона, которые израсходовал Судья. Один застрял в плинтусе, и он выковырнул его, почти не оставив следа. Второй оказался за переносным баром, под пятном на стене, где прежде висело зеркало. Он извлек его вместе с большим куском стекла, не замеченным им раньше.
Тем же полотенцем он начал было вытирать все, до чего дотрагивался, но тут же спохватился. Ведь на всех вещах наверняка полным-полно отпечатков пальцев, и его собственные на их фоне вряд ли кто заметит. А вот если полицейские обнаружат, что дверная ручка чисто вытерта, они ни за что не поверят в самоубийство. Чейз решительно кинул полотенце в мешок с мусором.
Было без четверти двенадцать, когда он добрался до "мустанга" и положил в багажник пластиковый мешок. Он сел в машину, завел двигатель и поехал по улице мимо бунгало Лински. Свет горел. И будет гореть всю ночь.
По пути в мотель он начал думать о Гленде и о том, что скоро, через час, он ляжет с ней в постель. На этот раз, он почти уверен, у него все получится как надо. Эта мысль, да еще осознание того, что Судья навсегда исчез из их жизни, помогла освободиться его духу, разорвала все путы - он чувствовал себя так, будто парит в небе. У него кружилась голова, и он думал, когда лучше сделать ей предложение; у него не было более сильного желания, чем жениться на ней.
Нет, он не забыл операции "Жюль Верн". Просто теперь Чейз со всей очевидностью понял, что он - жертва общества, так же, как те вьетнамки были их жертвами. Вина может быть разбавлена надеждой и счастьем, даже для него.
Снова подумав о Гленде, он представил ее своей женой, и ему это очень понравилось. Через несколько лет у них, возможно, будет ребенок.
Один ребенок. Он не хочет, чтобы она превращалась в родильную машину. А если это будет мальчик, никто из Них не доберется до него, никто из Них не заберет его, когда ему исполнится восемнадцать, и не научит убивать. Общество научило Чейза быть крутым - что ж, в случае необходимости он воспользуется этим своим умением, чтобы защитить дорогих ему людей.
Гленда ждала в комнате, сидя на кровати перед включенным телевизором. Услышав его стук, она отперла дверь, откинула цепочку, подозрительно выглянула в коридор и заулыбалась.
- Что произошло? - спросила она, приглашая его в комнату.
Чейз начал расстегивать на ней блузку, в полной уверенности, что у него все получится. Он слегка дрожал, но надеялся, что она этого не заметит.
- Он застрелился.
- Что?
- Приехав туда, я долго крался в дом, тихонько пробрался в гостиную и увидел, что он лежит мертвый. Он оставил записку.
- А почему ты так долго?
- Я не решился войти в дом раньше десяти часов. А когда нашел его, то пришлось сесть и все хорошенько обдумать. Потом я стирал свои отпечатки с дверной ручки и всего, что трогал, долго и осторожно выбирался из дома, на случай, если кто-нибудь из соседей заподозрит неладное.
- Ты уверен, что он умер?
- Да.
Она подошла к нему, положила руку на плечо, прямо на временную повязку:
- А это что такое?
- Я упал и поранился.
Она помогла ему снять рубашку и развязала повязку:
- Чем поранился?
- Порезался о разбитое зеркало, - сказал он, чувствуя, как подступает тошнота. - Я разбил у Лински зеркало и порезал руку.
- Пойдем в ванную, - сказала она. Кровь перестала течь и запеклась черной уродливой коркой. Гленда осторожно промыла рану и разорвала одну из наволочек на бинты:
- Надо показаться доктору.
- Ничего, это ерунда, - отмахнулся он. Когда она кончила его перевязывать, он взял ее лицо в свои ладони и спросил:
- Гленда, выйдешь за меня замуж?
- У тебя шок, - сказала она. - Не делай предложения прежде, чем у тебя прояснится в голове.
- Если ты сейчас же мне не ответишь, - в шутку пригрозил он, - я закричу во весь голос.
Она улыбнулась, но сразу поняла, что он говорит серьезно.
- Ты даже не сказал, что любишь меня.
- Правда? Вот глупость. Конечно люблю, и ты знаешь об этом. И должен тебе признаться, что, кажется, с этого момента могу любить тебя также и физически. - Он улыбнулся ей. - Выходи за меня замуж.
Она стояла, расстегивая бюстгальтер, потом сбросила юбку и трусики.
- Ну, ответь же мне, - нетерпеливо потребовал он.
- А я и отвечаю, - произнесла она. - Я отвечаю самым определенным образом, на который способна. Пойдем в постель, дорогой.
Позже, намного позже, когда они лежали рядом на кровати мотеля, Гленда сказала:
- Я хочу, чтобы ты завтра же собрал свои вещи и переехал ко мне.
- А что подумает твоя мама?
- Ей придется смириться с фактом, что девочка выросла. К тому же ты, как я поняла, хочешь жениться на мне, а не жить во грехе.
- Договорились, - согласился Чейз. - Это будет первое, что мы сделаем утром; вещей у меня почти нет.
Теперь-то уж, подумал он, у него хватит решимости сказать миссис Филдинг, чтобы она застегнула ворот своего треклятого халата.
- Я знал его - в библейском смысле слова.
- Он был твоим любовником? - уточнил Чейз.
- Да. Но это был мелочный, мерзкий тип, да к тому же грозил мне разоблачением. То, что он сам замешан, его не волновало. Он говорил, что ему наплевать, пусть хоть весь город знает.
- У него правильное отношение к своим пристрастиям, - заметил Чейз.
- Выставлять напоказ собственный грех, упиваться им? Это, по-твоему, здоровое отношение?
- Гомосексуализм - грех только для тех, кто хочет так думать, - сказал Чейз. - Для всех остальных это просто другой способ смотреть на мир.
- Ты испорчен, как и все остальные, - сказал Судья. - По крайней мере, я считаю его слабостью, чем он и является.
- Как давно вы с Бренцем были любовниками?
- Два года назад, - ответил Судья, - может, чуть раньше. После этого мы изредка виделись, но только по делам.
- Когда он позвонил тебе и рассказал, что я приходил и интересовался тобой?
- В воскресенье днем. Он назначил мне встречу в понедельник утром и сделал ошибку, намекнув, будто знает, в чем я замешан.
- А почему он не пошел прямо в полицию? Судья предпринял очередную безрезультатную попытку освободиться от веревки, потом, запыхавшись, откинулся на спинку стула. Когда он снова смог говорить, то произнес:
- Ему нужны были деньги. Однажды, два года назад, он точно так же грозился разоблачить меня, и тогда мне пришлось от него откупиться.
- Я думал, у него денег больше, чем у тебя, - удивился Чейз.
- Он игрок по натуре. Почуяв шанс, он не мог им не воспользоваться.
- Ты застрелил его из этого пистолета?
- Да.
- Где ты взял гранату?
Лицо Судьи на миг прояснилось.
- Я майор запаса. Летом у нас были маневры, и мне ничего не стоило стащить гранату из металлического ящика, где они хранились. Я решил, что она может пригодиться; так и случилось.
Чейз нашел в столовой бумагу и ручку, прихватил с журнального столика большую иллюстрированную книгу об Африке и принес это все в гостиную. Он положил книгу на колени Лински, на нее бумагу, а на бумагу - ручку и сказал:
- Я привязал тебе каждую руку отдельно. Сейчас я освобожу твою правую руку и продиктую признание, а ты его напишешь. Если попытаешься выкинуть какой-нибудь финт, я из тебя душу вытрясу. Ты мне веришь?
- Верю, - сказал Судья.
Чейз продиктовал признание, убедился, что оно написано правильно, и снова привязал руку Судьи. Книгу он вернул на журнальный столик, ручку положил в ящик письменного стола.
- Тебе, должно быть, ужасно интересно, - сказал Судья. - Не знаю, как ты нашел меня, но это, похоже, захватывающая история, как раз для первой полосы газеты.
- В газету это не попадет, - сказал Чейз. - Во всяком случае, то, что связано со мной.
- Чепуха, Чейз. Чистейшая чепуха. Ты же знаешь, что никуда тебе не деться от первой полосы. Даже если не хочешь в этом признаваться, ты - любитель рекламы, дешевый герой войны, который понюхал славы и теперь не может отвыкнуть.
- Нет, - возразил Чейз. - Ты ничего не понимаешь.
- Тебе нравится быть знаменитостью, верно? Ты убил всех этих женщин и детей...
- Не я один.
- А теперь каждый раз, когда в газете появляется твоя фотография, ты играешь на этом "геройстве". Кавалер медали за доблесть. Что за комедия, Чейз. Ты отвратителен.
- Я не хотел этой медали, - признался Чейз. Он и сам не понимал, с чего это ему вздумалось оправдываться именно перед Судьей.
- Ну да.
- Именно так.
- Но ты взял ее и машину, да еще пошел на торжественный обед.
- Потому что так я мог быстрее всего с этим покончить и вернуться к нормальной жизни. Стоило мне от чего-нибудь отказаться, пресса стала бы в десять раз любопытнее.
- Все это рационализм.
- Ничего подобного! - рявкнул Чейз. - Черт возьми, к чему мне быть героем? Я просто хочу жить счастливо, как могу, как умею. Никакой я не герой.
- Почему ты не сказал этого журналистам? Чейз в волнении встал. Довольно, больше он не собирается обсуждать это.
- Ты правда собирался убить Гленду? - сменил он тему.
- Эту шлюху блондинку, с которой ты гуляешь?
- Гленду, - повторил Чейз.
- Конечно, - сказал Судья. - Она греховодница, как и ты, как и девчонка Элленби. И я все равно смогу вас убить, вас всех, вынести вам должный приговор.
- Да?
- Ты же, надеюсь, не думаешь, что меня посадят в тюрьму? Меня отправят в психиатрическую больницу, на лечение. Правда, если мне подсунут доктора Ковела, я подниму вой до небес. - Он смеялся до тех пор, пока не закашлялся и из глаз не потекли слезы. - Я выйду оттуда, может быть, через десять или пятнадцать лет. Не станут же меня там держать до смерти. - Он посмотрел на бумажку, лежащую у его ног. - К тому же ты силой заставил меня написать признание, и на суде это могут учесть.
Чейз взял пистолет, лежавший на телевизоре:
- Ты сам делал глушитель?
- Да, - сказал Судья. - Ничего сложного. Кусок трубы нужного диаметра, инструменты из школьной мастерской - вот и все. - Он улыбнулся Чейзу. - И славное же вышло бы фото на первой полосе - ты стоишь надо мной с орудием убийства в руке, торжествующий и прославленный.
Чейз сильно ударил его тыльной стороной ладони. Когда у Судьи отвисла челюсть, он вставил пистолет ему в рот и спустил курок. Один раз.
Уронив пистолет, он отвернулся от мертвеца, прошел в ванную комнату и только поднял крышку унитаза, как его вырвало. Он долго стоял на коленях, выкашливая желчь, пока наконец раздиравшие его внутренности судороги не стихли. Он трижды спустил воду, закрыл крышку и сел на нее, вытирая со лба холодный пот.
Итак, дело сделано.
И никакой лжи больше не надо.
Награжденный медалью за доблесть, самой священной и ревностно охраняемой государственной наградой, он хотел только лишь одного: забиться в комнату на чердаке у миссис Филдинг и посвятить себя покаянию. Но ему этого не позволили.
Потом он встретил Гленду, и все изменилось. Уже и не могло быть речи о том, чтобы вернуться к затворничеству, отдалиться от происходящего вокруг. Теперь он хотел только покоя, любви и нормальной жизни. Ковел, полиция и Ричард Лински не давали ему этого. Газетчики, узнай они, что Чейз решил дело самостоятельно, тоже не дали бы.
Скрывая от самого себя, он, с момента своего решения прийти сюда в одиночку, знал, что собирается убить Лински именно таким образом. И когда он убирал следы борьбы в гостиной, он знал об этом. Но признался себе, только когда спустил курок.
Обратившись к своей совести, он не обнаружил вины. Это не то что женщины в туннеле. Они не сделали ему ничего плохого, ничем не угрожали. Судья же отнял у него всякую надежду на покой.
Чейз поднялся и подошел к раковине. Он полоскал рот, пока не исчез неприятный вкус, потом вернулся к унитазу, сел на крышку и попытался обдумать все происшедшее.
Он не чувствовал вины, потому что другие люди загнали его в угол - и освободиться ему удалось лишь с помощью смертоносных навыков, полученных в армии. Он выиграл по их правилам. Чейз сожалел о содеянном, но чувство вины относилось лишь к тем вьетнамским женщинам, которые будут жить в его памяти, пока он не умрет. Теперь ему стало абсолютно ясно: он умышленно не заметил пистолета на телевизоре и принял пулю в плечо как заслуженное наказание, и одновременно она подтолкнула его к действию, на которое было трудно решиться. Ричард Лински был такой же жертвой всеобщего ханжества, как и он сам. Будь крутым на войне и дома - вот всеобщий принцип, и он стал приверженцем этой морали.
Больше ему не нужно быть героем.
Чейз встал и вышел из ванной.
В комнате он отвязал тело Ричарда Лински, и оно распростерлось на полу. Затем принялся тщательно вытирать стул влажными бумажными полотенцами, и когда с него исчезли следы крови, поставил его на место, к обеденному столу, а полотенца бросил в мусорный пакет.
Осмотрев пистолет, Чейз обнаружил, что в обойме не хватает трех патронов, но тут уж он ничего поделать не мог. Впрочем, это вовсе не доказательство, что Судья стрелял в кого-то еще или что он не покончил жизнь самоубийством. Чейз вытер пистолет полотенцем и прижал к нему руки Судьи, чтобы оставить отпечатки.
Разделавшись с пистолетом, он стал искать два патрона, которые израсходовал Судья. Один застрял в плинтусе, и он выковырнул его, почти не оставив следа. Второй оказался за переносным баром, под пятном на стене, где прежде висело зеркало. Он извлек его вместе с большим куском стекла, не замеченным им раньше.
Тем же полотенцем он начал было вытирать все, до чего дотрагивался, но тут же спохватился. Ведь на всех вещах наверняка полным-полно отпечатков пальцев, и его собственные на их фоне вряд ли кто заметит. А вот если полицейские обнаружат, что дверная ручка чисто вытерта, они ни за что не поверят в самоубийство. Чейз решительно кинул полотенце в мешок с мусором.
Было без четверти двенадцать, когда он добрался до "мустанга" и положил в багажник пластиковый мешок. Он сел в машину, завел двигатель и поехал по улице мимо бунгало Лински. Свет горел. И будет гореть всю ночь.
По пути в мотель он начал думать о Гленде и о том, что скоро, через час, он ляжет с ней в постель. На этот раз, он почти уверен, у него все получится как надо. Эта мысль, да еще осознание того, что Судья навсегда исчез из их жизни, помогла освободиться его духу, разорвала все путы - он чувствовал себя так, будто парит в небе. У него кружилась голова, и он думал, когда лучше сделать ей предложение; у него не было более сильного желания, чем жениться на ней.
Нет, он не забыл операции "Жюль Верн". Просто теперь Чейз со всей очевидностью понял, что он - жертва общества, так же, как те вьетнамки были их жертвами. Вина может быть разбавлена надеждой и счастьем, даже для него.
Снова подумав о Гленде, он представил ее своей женой, и ему это очень понравилось. Через несколько лет у них, возможно, будет ребенок.
Один ребенок. Он не хочет, чтобы она превращалась в родильную машину. А если это будет мальчик, никто из Них не доберется до него, никто из Них не заберет его, когда ему исполнится восемнадцать, и не научит убивать. Общество научило Чейза быть крутым - что ж, в случае необходимости он воспользуется этим своим умением, чтобы защитить дорогих ему людей.
Гленда ждала в комнате, сидя на кровати перед включенным телевизором. Услышав его стук, она отперла дверь, откинула цепочку, подозрительно выглянула в коридор и заулыбалась.
- Что произошло? - спросила она, приглашая его в комнату.
Чейз начал расстегивать на ней блузку, в полной уверенности, что у него все получится. Он слегка дрожал, но надеялся, что она этого не заметит.
- Он застрелился.
- Что?
- Приехав туда, я долго крался в дом, тихонько пробрался в гостиную и увидел, что он лежит мертвый. Он оставил записку.
- А почему ты так долго?
- Я не решился войти в дом раньше десяти часов. А когда нашел его, то пришлось сесть и все хорошенько обдумать. Потом я стирал свои отпечатки с дверной ручки и всего, что трогал, долго и осторожно выбирался из дома, на случай, если кто-нибудь из соседей заподозрит неладное.
- Ты уверен, что он умер?
- Да.
Она подошла к нему, положила руку на плечо, прямо на временную повязку:
- А это что такое?
- Я упал и поранился.
Она помогла ему снять рубашку и развязала повязку:
- Чем поранился?
- Порезался о разбитое зеркало, - сказал он, чувствуя, как подступает тошнота. - Я разбил у Лински зеркало и порезал руку.
- Пойдем в ванную, - сказала она. Кровь перестала течь и запеклась черной уродливой коркой. Гленда осторожно промыла рану и разорвала одну из наволочек на бинты:
- Надо показаться доктору.
- Ничего, это ерунда, - отмахнулся он. Когда она кончила его перевязывать, он взял ее лицо в свои ладони и спросил:
- Гленда, выйдешь за меня замуж?
- У тебя шок, - сказала она. - Не делай предложения прежде, чем у тебя прояснится в голове.
- Если ты сейчас же мне не ответишь, - в шутку пригрозил он, - я закричу во весь голос.
Она улыбнулась, но сразу поняла, что он говорит серьезно.
- Ты даже не сказал, что любишь меня.
- Правда? Вот глупость. Конечно люблю, и ты знаешь об этом. И должен тебе признаться, что, кажется, с этого момента могу любить тебя также и физически. - Он улыбнулся ей. - Выходи за меня замуж.
Она стояла, расстегивая бюстгальтер, потом сбросила юбку и трусики.
- Ну, ответь же мне, - нетерпеливо потребовал он.
- А я и отвечаю, - произнесла она. - Я отвечаю самым определенным образом, на который способна. Пойдем в постель, дорогой.
Позже, намного позже, когда они лежали рядом на кровати мотеля, Гленда сказала:
- Я хочу, чтобы ты завтра же собрал свои вещи и переехал ко мне.
- А что подумает твоя мама?
- Ей придется смириться с фактом, что девочка выросла. К тому же ты, как я поняла, хочешь жениться на мне, а не жить во грехе.
- Договорились, - согласился Чейз. - Это будет первое, что мы сделаем утром; вещей у меня почти нет.
Теперь-то уж, подумал он, у него хватит решимости сказать миссис Филдинг, чтобы она застегнула ворот своего треклятого халата.