Страница:
Батя был очень спокойным и рассудительным человеком. Каждого внимательно выслушает, каждому даст хороший, дельный совет. Лично я очень уважал его и обращался к нему по любому вопросу, зная, что всегда встречу поддержку и понимание. Многое из его биографии у меня осталось в памяти. Не могу хотя бы кратко не рассказать об этом прекрасном человеке.
Иван Николаевич Симаков родился 7 апреля 1906 года в деревне Шипкино Калининской области. Член КПСС с 1929 года. В Великой Отечественной войне начал участвовать на транспортных самолетах Гражданского воздушного флота. Доставляя в осажденный Ленинград продовольствие и боеприпасы, вывозил рабочих, детей и ценное оборудование. Участвовал в выброске парашютного десанта в районе Вязьмы и Юхнова.
За короткое время он совершил 135 боевых вылетов, поднимаясь в воздух иногда по 3-4 раза в день в условиях сильного противодействия противника.
Весной 1942 года Иван Николаевич прибыл в 455-й авиаполк. Быстро освоил самолет Ил-4 и вновь приступил к боевой работе, теперь уже в качестве пилота ночного бомбардировщика. С образованием 109-го авиаполка был назначен командиром авиазвена. Мой экипаж вошел в его состав.
Иван Николаевич был исключительно мужественным и храбрым воздушным воином. Боевые задания он выполнял только на "отлично". В летной работе был всегда неутомим.
Что там говорить, порой нагрузки выпадали такие, что тяжело было всем, в том числе и нам, молодым. Но посмотрим на своего командира звена - он свеж и бодр, - и усталость сразу куда-то улетучивается.
Иван Николаевич был человеком положительным во всех отношениях, настоящим коммунистом, ярким примером для других летчиков.
За годы Великой Отечественной войны И. Н. Симаков совершил более 400 боевых вылетов. В марте 1944 года ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
* * *
Новый, 1944 год многие молодые летчики и штурманы оперативной группы встречали с особой радостью: им было присвоено первичное офицерское звание младший лейтенант. Стали младшими лейтенантами и мы с Володей Кулаковым.
А боевая работа продолжалась.
Немецко-фашистское командование не имело в Заполярье ночных истребителей и бомбардировщиков. Поэтому в условиях полярной ночи нашим бомбардировщикам противодействовала лишь зенитная артиллерия в районе цели. Правда, над нашим аэродромом несколько раз появлялся немецкий разведчик. Покружит, покружит, да и уйдет, ничего не заметив. Зенитчикам запрещено было стрелять по одиночному самолету, чтобы не демаскировать аэродром.
Лишь однажды разведчик (скорее всего это был бомбардировщик, производивший разведку) сбросил несколько фугасных бомб на аэродром, чтобы вызвать огонь на себя. Момент был для нас крайне неблагоприятный: весь личный состав находился на аэродроме, экипажи готовились к запуску двигателей. Осколками бомб были повреждены два самолета и ранено несколько человек.
В связи с тем, что две или три бомбы разорвались на летном поле, вылет пришлось на некоторое время перенести, чтобы засыпать воронки грунтом, а затем хорошо его укатать.
Зенитчики и на этот раз не открыли огонь, оставив наш аэродром нераскрытым для противника. Этому способствовала, конечно, и тщательная светомаскировка как на аэродроме, так и в жилом городке.
Но старательнее всех укрывала нас полярная ночь - наша добрая, бескорыстная союзница.
У самого Белого моря
С началом февраля светлое время суток стало увеличиваться. Немцы давно уже искали аэродром, с которого действовали наши ночные бомбардировщики. Сейчас эти поиски усилились.
Истребители, которые базировались на одном аэродроме с нами, регулярно вылетали на перехват воздушных разведчиков, не давая им возможности приблизиться к аэродрому.
Хотя мы тщательно маскировали свои самолеты ветками и даже небольшими деревьями под общий фон леса, спускавшегося с окрестных сопок почти до самой взлетной полосы, дальнейшее пребывание дальних бомбардировщиков всей дивизии на одном аэродроме в непосредственной близости от противника становилось опасным. До ближайшего крупного аэродрома немцев Алакуртти было менее 120 километров.
Поэтому экипажи 109-го авиаполка во второй половине февраля перелетели на другой аэродром. Перелет осуществлялся в светлое время суток звеньями. Состав нашего звена был тот же, что и при перелете на Север с базового аэродрома.
Погода на этот раз по всему маршруту была хорошая. Перед полетом нам сообщили, что, по данным постов ВНОС - воздушного наблюдения, оповещения и связи, - немецкие воздушные разведчики и самолеты-истребители в светлое время иногда появляются над железной дорогой Кандалакша - Беломорск. Поэтому нам было приказано выполнять полет между сопок, держась от железной дороги в 50 километрах, а с выходом на побережье - только над морем на высоте не более ста метров. Самолеты нашего звена так прижались к воде, что оставляли за собой водные буруны, как от быстроходных торпедных катеров. Радист даже пошутил: "Командир, мы что, море винтами задеваем?"
Впереди в поле зрения показалась группа островов. Ведущий мог бы немного довернуть вправо и идти в направлении контрольного ориентира к аэродрому посадки. Но он, как бы понимая наше желание пройти над островами, полюбоваться ими с высоты птичьего полета, не сделал этого и пошел вдоль самого большого острова.
Наше звено подходило к аэродрому посадки со стороны моря на высоте 200 метров в голове полковой колонны. Впереди уже хорошо просматривалось летное поле аэродрома и посадочные знаки, как вдруг малокалиберная зенитная артиллерия и пулеметы дали залп по нашей группе. Строй моментально рассыпался. Скорее инстинктивно, чем сознательно, я отдал штурвал от себя и ушел вправо, перейдя на бреющий полет. Все это произошло так быстро, что в нашем экипаже никто даже не заметил, куда девались ведущий и левый ведомый.
Мы, конечно, никак не ожидали такой "торжественной" встречи. Оркестра, правда, не было. Но он вполне мог появиться несколько позже, если бы сбили хоть один из наших самолетов. А салют был дан, и дан, что называется, в упор.
Зенитчики обстреляли еще несколько идущих за нами звеньев. Но затем поняли, что самолеты-то свои и производят посадку на прикрываемом аэродроме. Обстрел прекратился. Все обошлось благополучно. Никто, к счастью, не пострадал.
Позже выяснилось, что зенитчиков никто не предупредил о посадке полка дальних бомбардировщиков. Наших самолетов они никогда не видели, и поэтому решили, что на штурмовку аэродрома заходят "юнкерсы". Отсюда и это печальное недоразумение.
20 февраля 1944 года на аэродроме произвели посадку 14 самолетов Ил-4, прилетевших с базовых аэродромов корпуса на усиление своих частей. В их числе были экипажи и нашего соединения во главе с заместителем командира авиаполка майором Б. И. Азгуром.
Руководил этой небольшой группой командир авиакорпуса генерал-лейтенант авиации Н. Н. Буянский.
На следующий день экипажи улетели к месту расположения своих частей на Кольском полуострове, а командир корпуса - в Мурманск, где вступил в командование всей оперативной группой.
Вот теперь все были на своих местах.
Новые условия базирования для нас оказались гораздо лучше прежних: большие размеры аэродрома, открытые со всех сторон подходы к нему, вокруг на сотни километров равнинная местность. Да и разместили нас не в одном бараке, как прежде, а в добротных крестьянских домах. Экипажи полка быстро изучили район нового аэродрома, инструкцию по его эксплуатации и начали готовиться к предстоящим напряженным боевым действиям.
Авиаполку была поставлена боевая задача: совместно с 455-м полком уничтожить склады горючего в районе порта крупного промышленного центра Оулу, расположенного в северо-восточной части Ботнического залива. Эти склады являлись основной базой, обеспечивавшей топливом почти все немецко-фашистские корабли и самолеты на Севере.
Летный состав по описаниям и фотосхемам тщательно изучил расположение топливных складов, подходы к ним и характерные ориентиры. Это давало возможность экипажам при плохой видимости быстро находить заданную цель, исключить лишнее хождение в ее районе.
Руководство полка хорошо продумало организацию подсветки и обозначения цели.
В ночь с 27 на 28 февраля 1944 года самолеты авиаполка с полным грузом фугасных и зажигательных бомб поднялись в воздух и взяли курс на Оулу. Прогноз погоды на весь полет был благоприятный и наполовину полностью подтвердился: при полете к цели экипажи не встретили на маршруте ни одного облачка.
Противник вообще, видимо, не ожидал, что наша авиация когда-нибудь может совершить налет на этот далекий тыловой объект. Поэтому город и порт не были даже затемнены.
Цель хорошо просматривалась еще издали. Многотонные цилиндрические емкости, покрашенные светлой краской, прекрасно были видны на фоне окружающей местности. Впереди идущие экипажи начали заход на цель.
Наш экипаж подходил к порту на высоте 3500 метров, как было указано в задании. Но учитывая общую обстановку, а также то, что по нашим самолетам вели огонь, к тому же беспорядочный, всего три батареи СЗА - среднекалиберной зенитной артиллерии, - я принял решение снизиться до высоты 1000 метров и как можно точнее положить свои зажигательные бомбы на оставшиеся пока целыми емкости с горючим.
После сброса бомб произошло три сильных взрыва, о чем мне доложили радист и стрелок. Наш самолет несколько раз подбросило взрывной волной.
Во время разворота для отхода от цели я заметил, что не все емкости еще уничтожены, и принял решение снизиться до высоты 200 метров и расстрелять оставшиеся резервуары с горючим из пулеметов. Штурмовой атакой мы подожгли две емкости. Набрав после атаки высоту и находясь в развороте, увидел, что моему примеру последовали и другие экипажи. Еще три емкости вспыхнули от пулеметных очередей. При отходе от цели наш экипаж наблюдал зарево пожарищ на удалении более ста километров.
Половину обратного маршрута прошли при безоблачной погоде. Но затем на высоте 2000 метров наш самолет вошел в облака. Пролетев так минут десять, я принял решение вернуться, снизиться и выполнять полет ниже облаков при визуальной видимости земли/ Приводная радиостанция находилась не в створе посадочной полосы нашего аэродрома, поэтому пробивать облачность, возможно очень низкую, в районе аэродрома в таких условиях было небезопасно.
Граница облачности оказалась 1200 метров. Затем она начала быстро понижаться. Через 25-30 минут наш самолет шел уже на бреющем полете. Вскоре мы вышли на знакомую нам реку и продолжали идти вдоль ее берегов на бреющем, видя в этом единственную возможность успешного завершения полета, ибо наш аэродром находился на ее северном берегу.
Расчет оказался правильным. После долгого и весьма утомительного полета на бреющем, сопряженного с опасностью столкновения с землей, впереди слева я увидел наконец огни аэродрома.
Высота была 25-30 метров. Времени на размышления оставалось очень мало. Об уходе на второй круг и нормальном заходе на посадку по "большой коробочке" не могло быть и речи: нижняя граница облачности 30 метров, горючее на исходе. Поэтому, увидев аэродром, я решил выпустить шасси и садиться.
Заруливая на свою стоянку, заметил, что остальные почему-то остаются до сих пор свободными. А ведь наш экипаж находился в замыкающей ударной группе полка. К тому же мы делали повторный заход на цель и маневр на обратном маршруте для полета под облаками. Почти все техники самолетов, мимо стоянок которых я проруливал, с зажженными факелами в руках выбегали мне навстречу, освещая фонариками борт самолета. И каждый из них надеялся, что это рулит именно его самолет. Но, увы... Кроме нас, произвел посадку лишь один экипаж лейтенанта Николая Дубины, совершивший точно такой же маневр подхода к аэродрому, как и мы.
С рассветом командование полка организовало поиски экипажей. Вся местность вокруг аэродрома была разбита на квадраты, которые последовательно осматривались с воздуха. В первом вылете наш экипаж и экипаж лейтенанта Дубины осмотрели по три заданных квадрата, но ничего не обнаружили. Во втором вылете, помимо наших двух экипажей, участвовали и экипажи, вернувшиеся с ближайшего запасного аэродрома.
В этом полете на небольшой лесной полянке был обнаружен самолет заместителя командира полка майора Бориса Исааковича Азгура, родного брата хорошо известного ныне белорусского скульптора, Героя Социалистического Труда, народного художника СССР Заира Исааковича Азгура. Рядом с самолетом находились три человека, которые радостно махали руками и подбрасывали в воздух шлемофоны.
На эту площадку немедленно был выслан транспортный самолет на лыжах, на борту которого находились врач и группа технического состава, в задачу которой входила подготовка самолета к перелету на аэродром. Этим самолетом и был доставлен на наш аэродром экипаж майора Азгура в составе трех человек. С ними не было штурмана капитана Ивана Кутумова.
Вот что стало известно из рассказов летчиков.
Осуществив точный выход в облаках на приводную радиостанцию аэродрома, экипаж пытался пробить облачность для захода на посадку. Снизившись до минимальной безопасной высоты, бомбардировщик продолжал находиться в облаках. Экипаж, убедившись в том, что здесь посадку произвести не удастся, принял решение следовать на запасной аэродром. Но горючего оставалось очень мало. Вот-вот остановятся двигатели...
Майор Б. И. Азгур по СПУ объяснил обстановку экипажу и приказал покинуть самолет на парашютах. В той ситуации это было единственно правильным решением.
- Командир, а вы? Вы будете прыгать? - спросил воздушный стрелок.
- Я буду медленно снижаться и попытаюсь посадить самолет, - ответил командир.
Это был очень большой риск. Ведь низкая облачность, как это часто бывает, могла сливаться с приземным туманом. А тогда вообще не увидишь землю.
Да, командир корабля мог рисковать только собственной жизнью. Прыжок с парашютом на безопасной высоте с управляемого самолета гораздо менее опасен, чем посадка вне видимости земли на лесисто-болотистую местность.
- Командир, я остаюсь с вами. Если уж погибать, то вместе! - твердо заявил стрелок.
- Я тоже остаюсь, командир. Вместе летали, вместе и рисковать будем, объявил свое решение воздушный стрелок-радист.
Штурман сказал, что будет прыгать, но почему-то медлил. Через некоторое время он изменил свое решение, о чем и доложил командиру.
Самолет, медленно снижаясь, подходил к земле. Высота была уже 50 метров, но земля еще не просматривалась.
Вдруг резкий поток холодного воздуха ударил Борису Исааковичу в лицо. И почти одновременно в наушниках шлемофона прозвучало: "Прыгаю!"
Майор Азгур заглянул в кабину штурмана. Того на месте не оказалось. Нижний входной люк был открыт. Штурман покинул самолет.
Не поздно ли?!
Стрелка высотомера подходила к нулю, когда Борис Исаакович увидел наконец землю. Точнее - темный массив леса. Увеличив мощность моторов, он повел самолет буквально над вершинами деревьев. Через несколько секунд впереди появилось какое-то светлое пятно. Должно быть, поляна. Надо садиться. Включив посадочные фары и выключив двигатели, Азгур благополучно произвел посадку на небольшую площадку в лесу. Из крайне трудного положения выход все же был найден.
При посадке воздушный стрелок немного повредил ногу. Командир и радист оказали ему необходимую помощь, оставили в самолете и пошли искать штурмана. Следуя в направлении, обратном полету самолета, они вскоре нашли у ствола толстого дерева уже остывшее тело капитана Кутумова. На нем была подвесная система парашюта. Вверх, под углом 30-40 градусов, тянулся пучок строп. На кронах деревьев повис вытянутый в трубочку, так и не раскрывшийся купол парашюта. Поздно, слишком поздно принял окончательное решение штурман и поплатился за это жизнью. А в его кабине при посадке не разбилось ни одного стеклышка...
Второй день многое прояснил. Неизвестной оставалась судьба лишь двух экипажей, поиски которых продолжались. К концу дня стало известно, что ни на одном из запасных аэродромов наших самолетов нет. Поиски результатов не дали и были прекращены. Два боевых экипажа 109-го полка авиации дальнего действия пропали без вести.
Наша цель - аэродромы противника
Когда продолжительность светового дня увеличилась, вражеская авиация стала еще активнее. Истребители боролись за господство в воздухе, а бомбардировщики по мере сил срывали железнодорожные перевозки на участке Кандалакша Беломорск и производили налеты на движущиеся караваны в Белом море. Фашистская воздушная разведка могла обнаружить и наш аэродром. Давно она ищет нас, но не может никак отыскать. А если найдет, то гитлеровское командование наверняка направит всю мощь своей авиации против нас - уж очень ощутимы удары тяжелых ночных бомбардировщиков.
Поэтому в начале марта 1944 года перед оперативной группой 48-й авиадивизии была поставлена задача нанести бомбовые удары по аэродромам противника - Алакуртти, Тунгозеро и Кеми-Ярви.
Аэродром Алакуртти располагался в непосредственной близости от железнодорожной станции того же названия. По фотопланшету летный состав тщательно изучал все особенности аэродрома, имевшего одну взлетно-посадочную полосу размером 1250х120 метров. Здесь базировалось до сорока самолетов. Бомбардировщики находились на окраине леса, а истребители преимущественно в ангарах. Там же располагались ремонтные мастерские, гаражи и жилые помещения.
В первом же боевом вылете на Алакуртти наши экипажи испытали на себе необычную тактику ведения огня немецкой зенитной артиллерией. До этого ни с чем подобным нам сталкиваться не приходилось. Самолет подходит совсем близко к точке сбрасывания бомб, и ни одного луча прожектора, ни одного выстрела по нему. А потом вдруг - залп! И настолько точный, что самолет оказывается в огне разрывов зенитных снарядов.
При первом заходе на цель на высоте 4100 метров мне энергичным маневром удалось вырваться из огненного кольца. Отчетливо почувствовал запах пороха в кабине и услышал металлический стук осколков снарядов по обшивке самолета. Лишь с третьей попытки удалось прорваться через сплошную стену разрывов и прицельно сбросить бомбы.
Без прожекторов нас нигде еще так точно не обстреливали. Именно здесь, при защите аэродрома Алакуртти, противник применил в системе ПВО что-то новое, до этого нам неизвестное.
При подготовке ко второму вылету на этот аэродром офицер разведки штаба полка рассказал летному составу о том, что немцы стали использовать при отражении воздушных налетов новую технику - радары. Они-то и повышали точность стрельбы зениток.
Немного позже радары, или, как их стали потом называть, радиолокаторы, начали применять и у нас.
Наш экипаж совершил шесть боевых вылетов на аэродром Алакуртти. В каждом полете мы меняли направление захода на аэродром и характер противозенитного маневра. Но, несмотря на это, огонь зенитной артиллерии был всегда точным. А потому мы ни разу не возвращались домой без пробоин в самолете.
Но нам еще, как говорится, повезло. В гораздо худшем положении оказался экипаж капитана В. Д. Иконникова: прямое попадание - это не шутка. Но и здесь все обошлось: снаряд крупного калибра прошел через плоскость и разорвался выше самолета. Хорошо, что не повредило ни передний, ни задний лонжероны - основные несущие конструкции крыла. Иначе бы оно отвалилось.
Был выведен из строя левый мотор, пробит бензобак, разбит цилиндр подъема и выпуска шасси. С большим трудом летчик привел бомбардировщик на свой аэродром. Над аэродромом при выводе из пикирования выбросил шасси и благополучно произвел посадку на колеса, чем спас самолет. Об этом эпизоде подробно рассказывает в своей книге "По приказу Ставки" полковник А. И. Крылов.
Аэродром Тунгозеро гитлеровцы оборудовали прямо на льду озера. Быстро и дешево, хоть и недолговечно - только на зимний период. ПВО аэродрома была довольно сильной. Правда, здесь не было радаров, как в Алакуртти, зато четко взаимодействовали прожектористы и зенитчики.
Для нашего экипажа наиболее запомнившимся оказался боевой вылет на Тунгозеро 2 апреля 1944 года. Мы шли в замыкающей ударной группе. Подход к цели осуществлялся на высоте 4700 метров над облаками. Под нами и на многие десятки километров впереди местность была закрыта плотным слоем облачности. Это мешало точно выйти на цель и прицельно сбросить бомбы. Фашисты слышали, конечно, гул моторов наших бомбардировщиков, но не стреляли, боясь демаскировать прикрываемый объект.
Оценив ситуацию, принимаю решение снизиться, визуально отыскать цель и как можно точнее поразить ее. Определяю режим длительного снижения и даю указание штурману рассчитать время его начала, чтобы из облаков нам выйти сразу на немецкий аэродром.
Из облачности вышли на высоте 1200 метров. Через одну-две минуты после разворота на 180 градусов я увидел какое-то светлое пятно, резко выделявшееся на темном фоне лесного массива. Подумал: "Должно быть, Тунгозеро". Иду точно на него. Кругом пока все тихо. Фашисты молчат.
До аэродрома оставалось всего 2-3 километра, когда внезапно вспыхнуло сразу несколько прожекторов. Включаю освещение кабины на полную яркость и приказываю экипажу открыть огонь по прожекторам из пулеметов.
- Командир, они меня ослепили, ничего не вижу, - докладывает штурман.
- Ничего, стреляй непрерывно веером в пределах всего сектора обстрела.
Мою кабину начало сильно трясти. Потом она вдруг наполнилась дымом, и слух мне резанул крик штурмана. Так человек может кричать только от очень сильной боли. Подумал грешным делом, что в кабине Владимира разорвался снаряд.
- Володя, ты что, ранен?
- Нет, командир. Рукояткой перезарядки пулемета прищемил ладонь. Чертовски больно было. Вот я и заорал.
- А дым в кабине?
- Это оружейники не протерли пулемет от масла, - внес полную ясность штурман.
Короткий этот диалог продолжался во время непрерывной стрельбы штурмана из переднего пулемета. Обстрел принес свои результаты: прожекторы, светившие в лоб, погасли.
Штурман увидел хорошо укатанную взлетно-посадочную полосу и дал команду: "Вправо 5!" Я довернул самолет, и две фугасные бомбы тут же устремились к земле. Затем были атакованы стоянки самолетов.
После сброса бомб я перешел на бреющий полет и, быстро маневрируя между зенитными орудиями, вышел из зоны обстрела, не получив при этом ни одной пробоины.
Фашисты могли, конечно, расстрелять наш самолет в упор еще на подходе к аэродрому, когда он был в лучах прожекторов. Но немного замешкались, промедлили и поплатились за это.
На земле горели и взрывались самолеты. Устроенный нами фейерверк явился прекрасным световым ориентиром - точкой прицеливания - для всех остальных экипажей дивизии, которые сбрасывали бомбы с большой высоты из-за облаков, не подвергаясь опасности прицельного обстрела зенитной артиллерией.
По фотоснимкам воздушной разведки, проведенной на следующий день самолетом-разведчиком Пе-2, было подсчитано, что на аэродроме Тунгозеро в результате налета нашей авиации оказались уничтоженными около ста самолетов противника. Одна бомба крупного калибра попала во взлетно-посадочную полосу.
После этого на редкость успешного боевого вылета наш экипаж еще два раза поднимался в воздух и в составе полка принимал участие в нанесении бомбовых ударов по аэродромам Алакуртти и Кеми-Ярви. На этом боевая работа оперативной группы авиакорпуса в Заполярье закончилась. Полки дальних бомбардировщиков стали готовиться к перелету на базовые аэродромы.
Для семи фронтов и партизан Белоруссии
11 апреля 1944 года оперативная группа 48-й авиадивизии перелетела с Севера на базовый аэродром Мигалово (г. Калинин), откуда 109-й авиаполк в составе дивизии начал боевые действия в интересах Ленинградского, трех Прибалтийских, трех Белорусских фронтов, а также партизан Белоруссии. Бомбовые удары наносились по следующим основным объектам:
железнодорожным узлам Резекне, Двинск, Полоцк, Минск, Выборг и Тильзит;
аэродромам Балбасово и Идрица;
сланцеперегонным заводам и рудникам в районе Кохтла-Ярве;
скоплениям войск и техники противника в районах Глыбочки и Мосар-Киселево;
войскам противника, блокировавшим партизанские части в районах Полоцка, Лепеля, Березина и восточнее озера Палик.
Наш экипаж хоть и был молодым по возрасту, но уже достаточно опытным. Поэтому к концу нашего пребывания на Севере меня назначили командиром звена, а Володю Кулакова - штурманом. С возвращением на базовый аэродром в наше распоряжение поступили два молодых экипажа, которые мы обязаны были в кратчайший срок ввести в строй действующих.
Ввод в строй заключался в следующем. Вначале мы брали в свой экипаж радиста (вместо воздушного стрелка). Радист обучался наблюдению за воздушной обстановкой, постигал науку ведения дальней связи в боевой обстановке. Затем, после двух-трех полетов, экипажи менялись штурманами: опытный штурман звена летел в молодом экипаже, а со мной летел штурман-новичок. После этого молодые экипажи допускались к самостоятельным полетам.
Иван Николаевич Симаков родился 7 апреля 1906 года в деревне Шипкино Калининской области. Член КПСС с 1929 года. В Великой Отечественной войне начал участвовать на транспортных самолетах Гражданского воздушного флота. Доставляя в осажденный Ленинград продовольствие и боеприпасы, вывозил рабочих, детей и ценное оборудование. Участвовал в выброске парашютного десанта в районе Вязьмы и Юхнова.
За короткое время он совершил 135 боевых вылетов, поднимаясь в воздух иногда по 3-4 раза в день в условиях сильного противодействия противника.
Весной 1942 года Иван Николаевич прибыл в 455-й авиаполк. Быстро освоил самолет Ил-4 и вновь приступил к боевой работе, теперь уже в качестве пилота ночного бомбардировщика. С образованием 109-го авиаполка был назначен командиром авиазвена. Мой экипаж вошел в его состав.
Иван Николаевич был исключительно мужественным и храбрым воздушным воином. Боевые задания он выполнял только на "отлично". В летной работе был всегда неутомим.
Что там говорить, порой нагрузки выпадали такие, что тяжело было всем, в том числе и нам, молодым. Но посмотрим на своего командира звена - он свеж и бодр, - и усталость сразу куда-то улетучивается.
Иван Николаевич был человеком положительным во всех отношениях, настоящим коммунистом, ярким примером для других летчиков.
За годы Великой Отечественной войны И. Н. Симаков совершил более 400 боевых вылетов. В марте 1944 года ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
* * *
Новый, 1944 год многие молодые летчики и штурманы оперативной группы встречали с особой радостью: им было присвоено первичное офицерское звание младший лейтенант. Стали младшими лейтенантами и мы с Володей Кулаковым.
А боевая работа продолжалась.
Немецко-фашистское командование не имело в Заполярье ночных истребителей и бомбардировщиков. Поэтому в условиях полярной ночи нашим бомбардировщикам противодействовала лишь зенитная артиллерия в районе цели. Правда, над нашим аэродромом несколько раз появлялся немецкий разведчик. Покружит, покружит, да и уйдет, ничего не заметив. Зенитчикам запрещено было стрелять по одиночному самолету, чтобы не демаскировать аэродром.
Лишь однажды разведчик (скорее всего это был бомбардировщик, производивший разведку) сбросил несколько фугасных бомб на аэродром, чтобы вызвать огонь на себя. Момент был для нас крайне неблагоприятный: весь личный состав находился на аэродроме, экипажи готовились к запуску двигателей. Осколками бомб были повреждены два самолета и ранено несколько человек.
В связи с тем, что две или три бомбы разорвались на летном поле, вылет пришлось на некоторое время перенести, чтобы засыпать воронки грунтом, а затем хорошо его укатать.
Зенитчики и на этот раз не открыли огонь, оставив наш аэродром нераскрытым для противника. Этому способствовала, конечно, и тщательная светомаскировка как на аэродроме, так и в жилом городке.
Но старательнее всех укрывала нас полярная ночь - наша добрая, бескорыстная союзница.
У самого Белого моря
С началом февраля светлое время суток стало увеличиваться. Немцы давно уже искали аэродром, с которого действовали наши ночные бомбардировщики. Сейчас эти поиски усилились.
Истребители, которые базировались на одном аэродроме с нами, регулярно вылетали на перехват воздушных разведчиков, не давая им возможности приблизиться к аэродрому.
Хотя мы тщательно маскировали свои самолеты ветками и даже небольшими деревьями под общий фон леса, спускавшегося с окрестных сопок почти до самой взлетной полосы, дальнейшее пребывание дальних бомбардировщиков всей дивизии на одном аэродроме в непосредственной близости от противника становилось опасным. До ближайшего крупного аэродрома немцев Алакуртти было менее 120 километров.
Поэтому экипажи 109-го авиаполка во второй половине февраля перелетели на другой аэродром. Перелет осуществлялся в светлое время суток звеньями. Состав нашего звена был тот же, что и при перелете на Север с базового аэродрома.
Погода на этот раз по всему маршруту была хорошая. Перед полетом нам сообщили, что, по данным постов ВНОС - воздушного наблюдения, оповещения и связи, - немецкие воздушные разведчики и самолеты-истребители в светлое время иногда появляются над железной дорогой Кандалакша - Беломорск. Поэтому нам было приказано выполнять полет между сопок, держась от железной дороги в 50 километрах, а с выходом на побережье - только над морем на высоте не более ста метров. Самолеты нашего звена так прижались к воде, что оставляли за собой водные буруны, как от быстроходных торпедных катеров. Радист даже пошутил: "Командир, мы что, море винтами задеваем?"
Впереди в поле зрения показалась группа островов. Ведущий мог бы немного довернуть вправо и идти в направлении контрольного ориентира к аэродрому посадки. Но он, как бы понимая наше желание пройти над островами, полюбоваться ими с высоты птичьего полета, не сделал этого и пошел вдоль самого большого острова.
Наше звено подходило к аэродрому посадки со стороны моря на высоте 200 метров в голове полковой колонны. Впереди уже хорошо просматривалось летное поле аэродрома и посадочные знаки, как вдруг малокалиберная зенитная артиллерия и пулеметы дали залп по нашей группе. Строй моментально рассыпался. Скорее инстинктивно, чем сознательно, я отдал штурвал от себя и ушел вправо, перейдя на бреющий полет. Все это произошло так быстро, что в нашем экипаже никто даже не заметил, куда девались ведущий и левый ведомый.
Мы, конечно, никак не ожидали такой "торжественной" встречи. Оркестра, правда, не было. Но он вполне мог появиться несколько позже, если бы сбили хоть один из наших самолетов. А салют был дан, и дан, что называется, в упор.
Зенитчики обстреляли еще несколько идущих за нами звеньев. Но затем поняли, что самолеты-то свои и производят посадку на прикрываемом аэродроме. Обстрел прекратился. Все обошлось благополучно. Никто, к счастью, не пострадал.
Позже выяснилось, что зенитчиков никто не предупредил о посадке полка дальних бомбардировщиков. Наших самолетов они никогда не видели, и поэтому решили, что на штурмовку аэродрома заходят "юнкерсы". Отсюда и это печальное недоразумение.
20 февраля 1944 года на аэродроме произвели посадку 14 самолетов Ил-4, прилетевших с базовых аэродромов корпуса на усиление своих частей. В их числе были экипажи и нашего соединения во главе с заместителем командира авиаполка майором Б. И. Азгуром.
Руководил этой небольшой группой командир авиакорпуса генерал-лейтенант авиации Н. Н. Буянский.
На следующий день экипажи улетели к месту расположения своих частей на Кольском полуострове, а командир корпуса - в Мурманск, где вступил в командование всей оперативной группой.
Вот теперь все были на своих местах.
Новые условия базирования для нас оказались гораздо лучше прежних: большие размеры аэродрома, открытые со всех сторон подходы к нему, вокруг на сотни километров равнинная местность. Да и разместили нас не в одном бараке, как прежде, а в добротных крестьянских домах. Экипажи полка быстро изучили район нового аэродрома, инструкцию по его эксплуатации и начали готовиться к предстоящим напряженным боевым действиям.
Авиаполку была поставлена боевая задача: совместно с 455-м полком уничтожить склады горючего в районе порта крупного промышленного центра Оулу, расположенного в северо-восточной части Ботнического залива. Эти склады являлись основной базой, обеспечивавшей топливом почти все немецко-фашистские корабли и самолеты на Севере.
Летный состав по описаниям и фотосхемам тщательно изучил расположение топливных складов, подходы к ним и характерные ориентиры. Это давало возможность экипажам при плохой видимости быстро находить заданную цель, исключить лишнее хождение в ее районе.
Руководство полка хорошо продумало организацию подсветки и обозначения цели.
В ночь с 27 на 28 февраля 1944 года самолеты авиаполка с полным грузом фугасных и зажигательных бомб поднялись в воздух и взяли курс на Оулу. Прогноз погоды на весь полет был благоприятный и наполовину полностью подтвердился: при полете к цели экипажи не встретили на маршруте ни одного облачка.
Противник вообще, видимо, не ожидал, что наша авиация когда-нибудь может совершить налет на этот далекий тыловой объект. Поэтому город и порт не были даже затемнены.
Цель хорошо просматривалась еще издали. Многотонные цилиндрические емкости, покрашенные светлой краской, прекрасно были видны на фоне окружающей местности. Впереди идущие экипажи начали заход на цель.
Наш экипаж подходил к порту на высоте 3500 метров, как было указано в задании. Но учитывая общую обстановку, а также то, что по нашим самолетам вели огонь, к тому же беспорядочный, всего три батареи СЗА - среднекалиберной зенитной артиллерии, - я принял решение снизиться до высоты 1000 метров и как можно точнее положить свои зажигательные бомбы на оставшиеся пока целыми емкости с горючим.
После сброса бомб произошло три сильных взрыва, о чем мне доложили радист и стрелок. Наш самолет несколько раз подбросило взрывной волной.
Во время разворота для отхода от цели я заметил, что не все емкости еще уничтожены, и принял решение снизиться до высоты 200 метров и расстрелять оставшиеся резервуары с горючим из пулеметов. Штурмовой атакой мы подожгли две емкости. Набрав после атаки высоту и находясь в развороте, увидел, что моему примеру последовали и другие экипажи. Еще три емкости вспыхнули от пулеметных очередей. При отходе от цели наш экипаж наблюдал зарево пожарищ на удалении более ста километров.
Половину обратного маршрута прошли при безоблачной погоде. Но затем на высоте 2000 метров наш самолет вошел в облака. Пролетев так минут десять, я принял решение вернуться, снизиться и выполнять полет ниже облаков при визуальной видимости земли/ Приводная радиостанция находилась не в створе посадочной полосы нашего аэродрома, поэтому пробивать облачность, возможно очень низкую, в районе аэродрома в таких условиях было небезопасно.
Граница облачности оказалась 1200 метров. Затем она начала быстро понижаться. Через 25-30 минут наш самолет шел уже на бреющем полете. Вскоре мы вышли на знакомую нам реку и продолжали идти вдоль ее берегов на бреющем, видя в этом единственную возможность успешного завершения полета, ибо наш аэродром находился на ее северном берегу.
Расчет оказался правильным. После долгого и весьма утомительного полета на бреющем, сопряженного с опасностью столкновения с землей, впереди слева я увидел наконец огни аэродрома.
Высота была 25-30 метров. Времени на размышления оставалось очень мало. Об уходе на второй круг и нормальном заходе на посадку по "большой коробочке" не могло быть и речи: нижняя граница облачности 30 метров, горючее на исходе. Поэтому, увидев аэродром, я решил выпустить шасси и садиться.
Заруливая на свою стоянку, заметил, что остальные почему-то остаются до сих пор свободными. А ведь наш экипаж находился в замыкающей ударной группе полка. К тому же мы делали повторный заход на цель и маневр на обратном маршруте для полета под облаками. Почти все техники самолетов, мимо стоянок которых я проруливал, с зажженными факелами в руках выбегали мне навстречу, освещая фонариками борт самолета. И каждый из них надеялся, что это рулит именно его самолет. Но, увы... Кроме нас, произвел посадку лишь один экипаж лейтенанта Николая Дубины, совершивший точно такой же маневр подхода к аэродрому, как и мы.
С рассветом командование полка организовало поиски экипажей. Вся местность вокруг аэродрома была разбита на квадраты, которые последовательно осматривались с воздуха. В первом вылете наш экипаж и экипаж лейтенанта Дубины осмотрели по три заданных квадрата, но ничего не обнаружили. Во втором вылете, помимо наших двух экипажей, участвовали и экипажи, вернувшиеся с ближайшего запасного аэродрома.
В этом полете на небольшой лесной полянке был обнаружен самолет заместителя командира полка майора Бориса Исааковича Азгура, родного брата хорошо известного ныне белорусского скульптора, Героя Социалистического Труда, народного художника СССР Заира Исааковича Азгура. Рядом с самолетом находились три человека, которые радостно махали руками и подбрасывали в воздух шлемофоны.
На эту площадку немедленно был выслан транспортный самолет на лыжах, на борту которого находились врач и группа технического состава, в задачу которой входила подготовка самолета к перелету на аэродром. Этим самолетом и был доставлен на наш аэродром экипаж майора Азгура в составе трех человек. С ними не было штурмана капитана Ивана Кутумова.
Вот что стало известно из рассказов летчиков.
Осуществив точный выход в облаках на приводную радиостанцию аэродрома, экипаж пытался пробить облачность для захода на посадку. Снизившись до минимальной безопасной высоты, бомбардировщик продолжал находиться в облаках. Экипаж, убедившись в том, что здесь посадку произвести не удастся, принял решение следовать на запасной аэродром. Но горючего оставалось очень мало. Вот-вот остановятся двигатели...
Майор Б. И. Азгур по СПУ объяснил обстановку экипажу и приказал покинуть самолет на парашютах. В той ситуации это было единственно правильным решением.
- Командир, а вы? Вы будете прыгать? - спросил воздушный стрелок.
- Я буду медленно снижаться и попытаюсь посадить самолет, - ответил командир.
Это был очень большой риск. Ведь низкая облачность, как это часто бывает, могла сливаться с приземным туманом. А тогда вообще не увидишь землю.
Да, командир корабля мог рисковать только собственной жизнью. Прыжок с парашютом на безопасной высоте с управляемого самолета гораздо менее опасен, чем посадка вне видимости земли на лесисто-болотистую местность.
- Командир, я остаюсь с вами. Если уж погибать, то вместе! - твердо заявил стрелок.
- Я тоже остаюсь, командир. Вместе летали, вместе и рисковать будем, объявил свое решение воздушный стрелок-радист.
Штурман сказал, что будет прыгать, но почему-то медлил. Через некоторое время он изменил свое решение, о чем и доложил командиру.
Самолет, медленно снижаясь, подходил к земле. Высота была уже 50 метров, но земля еще не просматривалась.
Вдруг резкий поток холодного воздуха ударил Борису Исааковичу в лицо. И почти одновременно в наушниках шлемофона прозвучало: "Прыгаю!"
Майор Азгур заглянул в кабину штурмана. Того на месте не оказалось. Нижний входной люк был открыт. Штурман покинул самолет.
Не поздно ли?!
Стрелка высотомера подходила к нулю, когда Борис Исаакович увидел наконец землю. Точнее - темный массив леса. Увеличив мощность моторов, он повел самолет буквально над вершинами деревьев. Через несколько секунд впереди появилось какое-то светлое пятно. Должно быть, поляна. Надо садиться. Включив посадочные фары и выключив двигатели, Азгур благополучно произвел посадку на небольшую площадку в лесу. Из крайне трудного положения выход все же был найден.
При посадке воздушный стрелок немного повредил ногу. Командир и радист оказали ему необходимую помощь, оставили в самолете и пошли искать штурмана. Следуя в направлении, обратном полету самолета, они вскоре нашли у ствола толстого дерева уже остывшее тело капитана Кутумова. На нем была подвесная система парашюта. Вверх, под углом 30-40 градусов, тянулся пучок строп. На кронах деревьев повис вытянутый в трубочку, так и не раскрывшийся купол парашюта. Поздно, слишком поздно принял окончательное решение штурман и поплатился за это жизнью. А в его кабине при посадке не разбилось ни одного стеклышка...
Второй день многое прояснил. Неизвестной оставалась судьба лишь двух экипажей, поиски которых продолжались. К концу дня стало известно, что ни на одном из запасных аэродромов наших самолетов нет. Поиски результатов не дали и были прекращены. Два боевых экипажа 109-го полка авиации дальнего действия пропали без вести.
Наша цель - аэродромы противника
Когда продолжительность светового дня увеличилась, вражеская авиация стала еще активнее. Истребители боролись за господство в воздухе, а бомбардировщики по мере сил срывали железнодорожные перевозки на участке Кандалакша Беломорск и производили налеты на движущиеся караваны в Белом море. Фашистская воздушная разведка могла обнаружить и наш аэродром. Давно она ищет нас, но не может никак отыскать. А если найдет, то гитлеровское командование наверняка направит всю мощь своей авиации против нас - уж очень ощутимы удары тяжелых ночных бомбардировщиков.
Поэтому в начале марта 1944 года перед оперативной группой 48-й авиадивизии была поставлена задача нанести бомбовые удары по аэродромам противника - Алакуртти, Тунгозеро и Кеми-Ярви.
Аэродром Алакуртти располагался в непосредственной близости от железнодорожной станции того же названия. По фотопланшету летный состав тщательно изучал все особенности аэродрома, имевшего одну взлетно-посадочную полосу размером 1250х120 метров. Здесь базировалось до сорока самолетов. Бомбардировщики находились на окраине леса, а истребители преимущественно в ангарах. Там же располагались ремонтные мастерские, гаражи и жилые помещения.
В первом же боевом вылете на Алакуртти наши экипажи испытали на себе необычную тактику ведения огня немецкой зенитной артиллерией. До этого ни с чем подобным нам сталкиваться не приходилось. Самолет подходит совсем близко к точке сбрасывания бомб, и ни одного луча прожектора, ни одного выстрела по нему. А потом вдруг - залп! И настолько точный, что самолет оказывается в огне разрывов зенитных снарядов.
При первом заходе на цель на высоте 4100 метров мне энергичным маневром удалось вырваться из огненного кольца. Отчетливо почувствовал запах пороха в кабине и услышал металлический стук осколков снарядов по обшивке самолета. Лишь с третьей попытки удалось прорваться через сплошную стену разрывов и прицельно сбросить бомбы.
Без прожекторов нас нигде еще так точно не обстреливали. Именно здесь, при защите аэродрома Алакуртти, противник применил в системе ПВО что-то новое, до этого нам неизвестное.
При подготовке ко второму вылету на этот аэродром офицер разведки штаба полка рассказал летному составу о том, что немцы стали использовать при отражении воздушных налетов новую технику - радары. Они-то и повышали точность стрельбы зениток.
Немного позже радары, или, как их стали потом называть, радиолокаторы, начали применять и у нас.
Наш экипаж совершил шесть боевых вылетов на аэродром Алакуртти. В каждом полете мы меняли направление захода на аэродром и характер противозенитного маневра. Но, несмотря на это, огонь зенитной артиллерии был всегда точным. А потому мы ни разу не возвращались домой без пробоин в самолете.
Но нам еще, как говорится, повезло. В гораздо худшем положении оказался экипаж капитана В. Д. Иконникова: прямое попадание - это не шутка. Но и здесь все обошлось: снаряд крупного калибра прошел через плоскость и разорвался выше самолета. Хорошо, что не повредило ни передний, ни задний лонжероны - основные несущие конструкции крыла. Иначе бы оно отвалилось.
Был выведен из строя левый мотор, пробит бензобак, разбит цилиндр подъема и выпуска шасси. С большим трудом летчик привел бомбардировщик на свой аэродром. Над аэродромом при выводе из пикирования выбросил шасси и благополучно произвел посадку на колеса, чем спас самолет. Об этом эпизоде подробно рассказывает в своей книге "По приказу Ставки" полковник А. И. Крылов.
Аэродром Тунгозеро гитлеровцы оборудовали прямо на льду озера. Быстро и дешево, хоть и недолговечно - только на зимний период. ПВО аэродрома была довольно сильной. Правда, здесь не было радаров, как в Алакуртти, зато четко взаимодействовали прожектористы и зенитчики.
Для нашего экипажа наиболее запомнившимся оказался боевой вылет на Тунгозеро 2 апреля 1944 года. Мы шли в замыкающей ударной группе. Подход к цели осуществлялся на высоте 4700 метров над облаками. Под нами и на многие десятки километров впереди местность была закрыта плотным слоем облачности. Это мешало точно выйти на цель и прицельно сбросить бомбы. Фашисты слышали, конечно, гул моторов наших бомбардировщиков, но не стреляли, боясь демаскировать прикрываемый объект.
Оценив ситуацию, принимаю решение снизиться, визуально отыскать цель и как можно точнее поразить ее. Определяю режим длительного снижения и даю указание штурману рассчитать время его начала, чтобы из облаков нам выйти сразу на немецкий аэродром.
Из облачности вышли на высоте 1200 метров. Через одну-две минуты после разворота на 180 градусов я увидел какое-то светлое пятно, резко выделявшееся на темном фоне лесного массива. Подумал: "Должно быть, Тунгозеро". Иду точно на него. Кругом пока все тихо. Фашисты молчат.
До аэродрома оставалось всего 2-3 километра, когда внезапно вспыхнуло сразу несколько прожекторов. Включаю освещение кабины на полную яркость и приказываю экипажу открыть огонь по прожекторам из пулеметов.
- Командир, они меня ослепили, ничего не вижу, - докладывает штурман.
- Ничего, стреляй непрерывно веером в пределах всего сектора обстрела.
Мою кабину начало сильно трясти. Потом она вдруг наполнилась дымом, и слух мне резанул крик штурмана. Так человек может кричать только от очень сильной боли. Подумал грешным делом, что в кабине Владимира разорвался снаряд.
- Володя, ты что, ранен?
- Нет, командир. Рукояткой перезарядки пулемета прищемил ладонь. Чертовски больно было. Вот я и заорал.
- А дым в кабине?
- Это оружейники не протерли пулемет от масла, - внес полную ясность штурман.
Короткий этот диалог продолжался во время непрерывной стрельбы штурмана из переднего пулемета. Обстрел принес свои результаты: прожекторы, светившие в лоб, погасли.
Штурман увидел хорошо укатанную взлетно-посадочную полосу и дал команду: "Вправо 5!" Я довернул самолет, и две фугасные бомбы тут же устремились к земле. Затем были атакованы стоянки самолетов.
После сброса бомб я перешел на бреющий полет и, быстро маневрируя между зенитными орудиями, вышел из зоны обстрела, не получив при этом ни одной пробоины.
Фашисты могли, конечно, расстрелять наш самолет в упор еще на подходе к аэродрому, когда он был в лучах прожекторов. Но немного замешкались, промедлили и поплатились за это.
На земле горели и взрывались самолеты. Устроенный нами фейерверк явился прекрасным световым ориентиром - точкой прицеливания - для всех остальных экипажей дивизии, которые сбрасывали бомбы с большой высоты из-за облаков, не подвергаясь опасности прицельного обстрела зенитной артиллерией.
По фотоснимкам воздушной разведки, проведенной на следующий день самолетом-разведчиком Пе-2, было подсчитано, что на аэродроме Тунгозеро в результате налета нашей авиации оказались уничтоженными около ста самолетов противника. Одна бомба крупного калибра попала во взлетно-посадочную полосу.
После этого на редкость успешного боевого вылета наш экипаж еще два раза поднимался в воздух и в составе полка принимал участие в нанесении бомбовых ударов по аэродромам Алакуртти и Кеми-Ярви. На этом боевая работа оперативной группы авиакорпуса в Заполярье закончилась. Полки дальних бомбардировщиков стали готовиться к перелету на базовые аэродромы.
Для семи фронтов и партизан Белоруссии
11 апреля 1944 года оперативная группа 48-й авиадивизии перелетела с Севера на базовый аэродром Мигалово (г. Калинин), откуда 109-й авиаполк в составе дивизии начал боевые действия в интересах Ленинградского, трех Прибалтийских, трех Белорусских фронтов, а также партизан Белоруссии. Бомбовые удары наносились по следующим основным объектам:
железнодорожным узлам Резекне, Двинск, Полоцк, Минск, Выборг и Тильзит;
аэродромам Балбасово и Идрица;
сланцеперегонным заводам и рудникам в районе Кохтла-Ярве;
скоплениям войск и техники противника в районах Глыбочки и Мосар-Киселево;
войскам противника, блокировавшим партизанские части в районах Полоцка, Лепеля, Березина и восточнее озера Палик.
Наш экипаж хоть и был молодым по возрасту, но уже достаточно опытным. Поэтому к концу нашего пребывания на Севере меня назначили командиром звена, а Володю Кулакова - штурманом. С возвращением на базовый аэродром в наше распоряжение поступили два молодых экипажа, которые мы обязаны были в кратчайший срок ввести в строй действующих.
Ввод в строй заключался в следующем. Вначале мы брали в свой экипаж радиста (вместо воздушного стрелка). Радист обучался наблюдению за воздушной обстановкой, постигал науку ведения дальней связи в боевой обстановке. Затем, после двух-трех полетов, экипажи менялись штурманами: опытный штурман звена летел в молодом экипаже, а со мной летел штурман-новичок. После этого молодые экипажи допускались к самостоятельным полетам.