Это ужасное известие не изменило мыслей Дагге. Он начал жечь свой корабль, потому что у него не было дров, и объявил Росвелю, что будет жечь корабль так, чтоб из остатков его можно было весной выстроить маленький корабль, но не оставляя и теперь свою шхуну.
   В некоторых отношениях поврежденный корабль, как жилище, представлял более выгод. В нем было более места для движения, ледяные пещеры, образованные глыбами льда подле корабля, были просторны и защищали от ветра, который был всего опаснее. Без сомнения, он был причиной смерти Маси и его товарища.
   С приближением весны эти ветры делались сильнее.
   Прошел целый месяц со времени посещения Росвеля, и в течение этого месяца не было никакого сообщения между домом и поврежденным кораблем. Был месяц сентябрь, соответствующий нашему марту; погода была ужасна.
   Смерть Маси и матроса произвела большое впечатление на Росвеля, и опасность, в которой находился он сам и его экипаж, болью отозвалась в его сердце.
   Он постоянно разговаривал с Стимсоном о религии, чего прежде не было, и читал и перечитывал места, отмеченные Марией, в которых особенно говорилось о божественности Иисуса Христа.
   Этот печальный месяц одинаково подействовал на умы всех. Все, читая Библию, сделались более серьезными. Евангелие отличается простотой, которая всем доступна, и произвела большое влияние на душу Росвеля, хотя он сохранил еще сомнения, основанные на гордости ума.
   Вечером в октябре месяце, о котором мы говорим здесь, после одного из самых лучших полдней, какого не видали в течение многих месяцев, Росвель и Стимсон стали работать на террасе, которая была еще свободна от снега и льда. Ночь обещала быть холодной, но не была еще столь сурова, чтобы принудить Росвеля и Стимсона искать убежища.
   — Надо бы, — сказал Росвель, — узнать, что сделалось с виньярдцами. Мы целый месяц не имеем о них никаких известий.
   — Разлука самая печальная вещь, капитан Росвель, — отвечал Стимсон, — и каждый час делает ее еще печальнее. Подумайте-ка о том, как было бы хорошо, если бы они были с нами и во время наших вечерних и утренних чтений книги из книг.
   — Это хорошая книга напоминает мне все твои мысли, Стимсон, и я желал бы иметь твою веру.
   Несмотря на увеличившийся холод, Росвель остался на террасе, даже когда Стимсон оставил ее. Величественный вид развернулся перед его глазами, полярная ночь и небо, звезды которого блестели, как солнце. Росвель думал о своем ничтожестве и величии Божием, и он преклонился перед этим величием.
   Все, что говорила ему Мария, обновилось в его мыслях, и мудрые слова Стимсона принесли в его сердце плоды христианской веры.
   Если бы Мария знала то, что произошло в сердце Росвеля, то ее счастье было бы столь же велико, как и благодарность Богу. Она бы увидала преграду, столь давно возникшую между нею и Росвелем, разрушившейся от единственного влияния Божественного ума, приготовляющего людей к присутствию Бога.

Глава XXIII

   Молитесь! — Лучистое солнце исчезло, и надвигается мрак ночи; он падает как завеса, под рукой Бога, укрывающая своей тенью покои отдыхающих детей. Затем склонитесь на колени, в то время как бодрствующие звезды блестят, и отдайте ваши последние мысли владыке ночи.
Уэр

   Между тем как душа Росвеля открывалась новой вере, которая перерождала ее, Стимсон беспокоился при мысли, что его капитан в столь суровое время был снаружи и вышел его отыскивать.
   — Вы хорошо переносите холод, капитан Гарднер, — сказал Стимсон, — но вы, может быть, сделали бы лучше, если бы вошли.
   — Мне не холодно, Стимсон, — отвечал Росвель, — напротив, я в хорошем расположении. Мой ум был занят, пока тело работало. Но, послушай, не слышится ли тебе голос по направлению разбитого корабля.
   Известно, какое пространство проходят звуки в слишком холодное и ясное время. Экипаж слышал разговоры обыкновенным голосом почти на расстоянии одной мили, и во многих случаях старались установить сообщения между разбитым кораблем и домом посредством голоса. Отдельные слова были слышны, но невозможно было вести связного разговора.
   — Теперь очень поздно, — сказал Стимсон, — чтобы думать, что кто-нибудь из виньярдцев был на ногах, а к тому же так холодно, что все должны лежать.
   — Не понимаю и не нахожу, чтобы было так холодно. Ветер, кажется, повернул к северо-востоку, — будет мороз. Послушай, вот опять кричат.
   В этот раз нельзя было обмануться. Человеческий голос раздавался среди ночи, ночи почти полярной, прося помощи. Единственное слово, которое слышали и поняли, было: «Помогите!» Этот крик имел что-то жалкое, как стон умирающего. Росвель почувствовал, что вся его кровь прихлынула к сердцу; никогда он лучше не понимал того, что человек находится во власти Божественного Провидения.
   — Ты слышал? — сказал он Стимсону после минуты молчаливого внимания.
   — Слышал, сударь. Это голос негра Джона, повара капитана Дагге.
   — Ты так думаешь, Стимсон? У него хорошие легкие и может быть ему велели звать на помощь?
   — У нас должно быть еще довольно припасов, но они, может быть, потушили огонь и не могут опять зажечь его.
   Последнее мнение показалось Росвелю самым вероятным. Лишь только он уверился в том, что звали на помощь, то решился тотчас же отправиться к разбитому кораблю, несмотря на поздний час и чрезвычайно сильный холод.
   Росвель взял с собой только одного Стимсона. Двое стоили ста, если только дело шло о разведении огня. Взяли все, что нужно было для этого, а также и заряженный пистолет для подачи сигнала, если это понадобится, и Росвель со своим товарищем предприняли это ужасное путешествие.
   Подумав о часе, погоде, цели, им предстоящей, Росвель Гарднер согласился с тем, что он решается на самое опасное предприятие в своей жизни. Движение заставило быстро обращаться кровь, и наши смельчаки почти не чувствовали холода.
   — Мне кажется, что мы не доживем до того, чтоб дойти до разбитого корабля, потому что делается холоднее и холоднее, — сказал Стимсон.
   Они продолжали идти. Росвель слышал еще раз крик, но этот крик было довольно трудно объяснить, он, казалось, доносился не из того места, где находился корабль.
   — Этот последний крик, — сказал Стимсон, — идет от точки, которая ближе от гор, нежели мы теперь от них, и совершенно не со стороны моря. Я так уверен в этом, что советую переменить немного дорогу и посмотреть, не находится ли в опасности шедший к нам виньярдец?
   Росвель согласился, потому что думал то же самое, хотя и не предполагал, чтобы выбрали негра для исполнения этого поручения при подобных обстоятельствах.
   — Я полагаю, — сказал он, — что капитан Дагге скорее пришел бы сам или поручил кому-нибудь из своих офицеров, вместо того чтобы посылать негра.
   — Мы еще не уверены, сударь, что это именно негр. Несчастье извлекает одинаковые звуки из горла белого или негра. Подойдемте к горам, сударь, я вижу там что-то чернеющее на снегу.
   Росвель приметил тот же предмет, и наши смельчаки ближе подошли к этой стороне.
   — Ты прав, Стимсон, — сказал Гарднер, когда был подле этой точки. — Это повар! Бедняжка дошел до половины дороги между кораблем и домом.
   — Он еще жив, сударь, все негры таковы. Последний крик был с десять минут назад. Помогите мне повернуть его, и мы нальем ему в горло водки. Немного теплого кофе оживит его.
   Росвель исполнил желание Стимсона, потом выстрелил из пистолета, чтобы уведомить офицеров, оставшихся в доме. Негр еще не умер, но находился в такой большой опасности, что достаточно было нескольких минут для его смерти. Трение, произведенное Росвелем и Стимсоном, имело свое действие. Глоток водки, наверное, спас бедного малого. Пока помогали, Гарднер нашел подле него кусок мерзлой свинины, которая, как он уверился, никогда не была варена. Этого было достаточно, чтобы объяснить, что произошло с экипажем разбитого корабля.
   Они были так заняты попечениями о бедном поваре, что люди из экипажа пришли гораздо скорее, чем они могли надеяться. Они были приведены Газаром и принесли лампу, горящую под глиняным сосудом, содержащим теплый кофе. Это теплое питье произвело прекрасное действие на больного и на уставших. После одного или двух глотков негр начал оживать.
   Теплый кофе был ему очень полезен, и каждый его глоток возвращал ему жизнь. Когда они возвратились домой, то он уже мог думать и говорить. А так как Гарднер и Стимсон вернулись вместе с ним, то все могли слышать рассказ негра.
   Он сказал, что в течение прошедшего ужасного месяца Дагге принуждал свой экипаж делать много работы. Он очень беспокоился об отоплении и дал самое строгое приказание беречь дрова как можно дольше. За огнем не смотрели, как следовало бы. Ночью виньярдцы получили приказание покрываться, сколько можно, платьями. Каюта была маленькая, и из-за большого количества людей воздух в ней был тяжелым.
   Таково было положение дел, когда, возвращаясь в чулан, чтоб приготовить завтрак, он нашел огонь потухшим. В золе не было и искорки, а трут вышел весь. Это было самое большое несчастье, которое только могло в это время случиться с виньярдцами. Целый день провели в бесполезных усилиях, чтобы достать огня. Трение не помогло, потому что оно никогда не помогает, когда температура при нуле. Можно бы было получить искры, если бы все не было твердо и холодно; на вторую ночь водка, которую еще не пили, обратилась в кусок льда. Многие из экипажа начали жаловаться на уши, носы, ноги и другие конечности, и скоро все были принуждены скрыться в постели. В течение нескольких часов послали трех людей в дом, чтобы запастись огнем или средствами зажечь его, также и за другими предметами, бывшими необходимыми для спасения виньярдцев. Повар был последним посланным. Он прошел мимо своих товарищей, все они лежали на снегу мертвыми, по крайней мере ему казалось так, потому что ни один из них не подавал признаков жизни. При виде этого ужасного зрелища негр стал звать на помощь. Он продолжал звать, пока сам, оледенев от холода и страха, не упал на снег, приходя в состояние летаргии, которая была бы его последним сном, если бы не пришел Росвель.
   Наш молодой капитан вышел в этот вечер во второй раз. Его провожали один из его офицеров, матрос и Стимсон.
   Холод был так силен, что Росвель был готов возвратиться, когда был на том месте, где нашли негра. Но мысль о положении, в котором находился Дагге, восторжествовала над ним, и он продолжал дорогу.
   На месте, обозначенном негром, нашли одного из лучших людей экипажа Дагге. Он был мертв, а труп его был тверд, как кусок дерева.
   Не теряли времени в пустых совещаниях над трупом этого человека, которого любили все ойстер-пондцы. Через двадцать минут нашли другое тело; оба трупа находились на дороге между домом и разбитым кораблем.
   Росвель останавливался только на минуту, чтоб внимательно взглянуть на труп и спешил далее туда, где еще можно было развести огонь, то есть к разбитому кораблю. Через десять минут они все находились в ледяных пещерах и вошли в каюту, не смотря ни направо, ни налево, не ища никого из тех, кто должен был быть на судне; пришедшие занялись огнем. В чулане было запасено много дров и было очевидно, что многие старались добыть огонь. Холод тихо, но жестоко проникал под одежду, и сам Росвель, моральные силы которого в этот день были в полном своем развитии, ощущал дрожь. Стимсон первый вошел в чулан, другие следовали за ним, неся факелы, полотно, напитанное жиром, и немного приготовленной бумаги. Нашли, что в каюте с затворенной дверью сделалось гораздо теплее, однако, когда Росвель посмотрел на термометр, то увидал, что вся ртуть была в шарике.
   Любопытство, с которым глаза следовали за Стимсоном, старавшемся развести огонь, было очень сильно, что нетрудно было заметить, — жизнь или смерть зависела от результата, а из того, как все смотрели на Стимсона, можно было видеть, какой страх замерзнуть овладел всеми. Только один Росвель осмелился осмотреть каюту. Из виньярдского экипажа заметны были только трое, хотя можно было думать, что многие были закрыты кучей одежд. Из троих вставших один был так близко подле факела, что свет освещал его лицо, которое только что виднелось из-за кож.
   Этот человек сидел. Его глаза были открыты и устремлены на бывших в чулане; губы его были немного раскрыты, и Росвель сначала ждал, что он будет говорить, но неподвижные черты, застывшие мускулы моряка и странное выражение его взгляда объяснили все. Он был мертв. Трясясь столько же от холода, сколько и от страха, наш молодой капитан также обратился в сторону Стимсона, чтоб посмотреть, успел ли он развести огонь.
   Стимсон положил на дрова побольше полотна, напитанного жиром, и поставил лампу среди этих легко воспламеняющихся предметов. Опыт удался. Мало-помалу дерево, находящееся на очаге, начало отходить; пламя, сначала слабое, стало показываться на дубовых кусках.
   К счастью, нашли раздувальный мех, и благодаря этому полезному помощнику дуб зажегся и огонь дал некоторую теплоту.
   Потом ощутили дрожь, с которой холод оставляет человеческое тело. А по количеству и силе этой дрожи Росвель узнал, как близко он и его товарищи находились к смерти. Каюта была так мала, так узка и так загромождена, что почти тотчас же заметили перемену атмосферы. А так как из теплоты ничего не было потеряно, то действие было не только видимо, но даже приятно. Посмотрев на термометр,
   Росвель увидал, что ртуть значительно расширилась и уже поднялась из шарика вверх по трубочке.
   — Слава Всевышнему за все его милосердие! — вскричал Стимсон, бросая мех в сторону. — Я чувствую теплоту огня, и эта теплота спасет еще всех живых.
   Тогда он поднял крышки и посмотрел в различные горшки, находившиеся подле огня. Лед скоро таял и можно было ощутить жар огня. В эту-то минуту с одной из постелей послышался слабый голос.
   — Гарднер, — говорил этот голос умоляющим тоном, — если вы имеете жалость к человеческому существу, находящемуся в страшном положении, так дайте мне глоток кофе, чтоб согреться. Ах! Как приятен его запах и как он должен быть хорош для желудка! Я три дня ничего не ел.
   Это был Дагге, моряк, так давно испытанный, человек с железным здоровьем, человек, страстный к золоту, сосредоточивавший в себе всю силу, необходимую для человека, одержимого любовью к прибыли.
   Лишь только Росвель узнал об участи Дагге, то поспешил ему помочь. К счастью, был горячий кофе, такой горячий, какой только может вынести человеческий желудок. Дагге дали два или три глотка этой жидкости, и звук его голоса тотчас же обнаружил то действие, которое произвел на него кофе.
   — Мне очень плохо, Гарднер, — сказал капитан Дагге, — и я боюсь, что мы все здесь находимся в одинаковом состоянии. Я боролся с холодом так долго, как только может вынести природа человеческая, но мне пришлось уступить.
   — Сколько осталось ваших людей, Дагге? Скажите нам, где мы найдем их?
   — Я думаю, Росвель, что им более ничего не нужно в этой жизни. Второй офицер и два матроса сидели в каюте, когда я бросился на постель, и боюсь, чтобы они не умерли. Я уговаривал их также лечь, но сон уже овладел ими.
   — В каюте есть трое, которые не нуждаются в помощи, потому что замерзли, но должны же быть еще. Я вижу еще двух на постелях. Что ты скажешь об этом малом?
   — Душа еще не оставила тела, сударь, но она готова отправиться.
   Это был молодой человек, по имени Лев, один из самых красивых и самых сильных людей экипажа. Осматривая его члены, нашли, что ни один из них еще не замерз совершенно, хотя кровообращение было готово остановиться, и довольно было одного часа подобного холода для его совершенного умерщвления. Осматривая члены Дагге, Росвель ужаснулся сделанному им открытию: ноги, голени, руки несчастного виньярдского капитана были столь же тверды, как льдины. Росвель тотчас же послал за снегом, чтобы оттирать обмороженных. Мертвые тела вынесли из каюты и положили на лед.
   Экипаж «Морского Льва» состоял из пятнадцати матросов, одним меньше, чем на другой шхуне. Четверо из них умерли на дороге между разбитым кораблем и домом; три тела нашли в каюте и вытащили еще двух умерших на койках. Капитан Дагге, повар и Лев, прибавленные к прочим, составили двенадцать, только еще о трех людях из экипажа ничего не знали. Когда спросили у Льва, что с ними сделалось, то он сказал, что один из трех замерз в пещерах несколько дней тому назад, а двое прочих отправились в сарай в последнюю метель, не будучи в состоянии сносить холод в разбитом корабле. А так как эти двое не приходили еще в дом, когда Росвель вышел из него, то нельзя было сомневаться в их смерти. Итак, из пятнадцати человек, отплывших из Виньярда и презревших опасности из любви к прибыли, осталось только трое; на двоих можно было смотреть, как на находившихся в сомнительном положении. Лев был один человек из всего экипажа, который был в добром здоровье и еще мог служить.

Глава XXIV

   Моя нога опирается на ледяную гору, тогда как ветер свищет кругом меня; когда ночь спустилась, мой глаз различил свет маяка. Я морская птица, морская птица, морская птица, одинокая в своем отчаянье; морская птица, морская птица, морская птица, единственное здесь существо.
Бранъярд

   Когда вытащили тела из каюты и члены Дагге были обложены льдом, то Росвель посмотрел на термометр. Он поднялся на двадцать градусов выше нуля. Это уже был жар в сравнении с той температурой, которая стояла раньше, и это можно было заметить. Вышедшие люди скоро возвратились и объявили, что погода улучшилась. Через час могли видеть, что термометр, находившийся снаружи, показывал два градуса выше нуля. Эта перемена произошла от ветра, подувшего немного с юга. Моряки сняли шкуры и позволили погаснуть огню, который зажгли с таким старанием.
   Когда встали утром, то было еще более перемены в погоде. Сильный ветер пригнал большой дождик. Оттепель была так же сильна, как мороз чрезмерен. В этой стране перемена погоды всегда очень скора, от зимы к весне переход столь же быстр, как и от осени к зиме. Мы употребляем слова весна и осень в обыкновенном смысле, но в сущности эти два времени года почти не существуют в южных морях. Обыкновенно зима переходит прямо к лету, такому лету, какое только может там быть.
   Несмотря на благоприятную перемену погоды, Росвель, когда вышел на другой день утром, вполне убедился в том, что лето еще не наступило. Надо было, чтобы прошло еще несколько недель, прежде чем лед с бухты исчезнет и даже до тех пор, когда можно будет спустить шлюпки в море. В одном отношении люди, находившиеся еще в живых, выиграли от ужасных потерь Дагге: запасы обоих кораблей могли теперь служить одному, и Росвель, рассудив о случившихся обстоятельствах, уверился в том, что Провидение, может быть, сберегло переживших от больших лишений, если не от всех зол голода.
   Между тем была оттепель и такая, какую можно вообразить себе в таком климате, в котором встречались все крайности. Снег, находившийся на горах, скоро начал сходить потоками в долину и, падая с различных высот, образовывал прекрасные каскады. Весь снег, находившийся на утесах, исчез, и ледяные обломки быстро начали терять свою величину. Сначала Росвель боялся за разбитый корабль, думая, что его снесет водой в море. За этим опасением скоро последовало другое, что он будет разбит огромными ледяными кусками, образовавшими пещеры, среди которых он находился и которые теперь начали менять свое положение, смотря по тому, как вода подмывала их основание. Росвель подумал презреть на несколько времени бурю и перенести Дагге в сарай на ручной тележке, но увидав потоки воды, текшие с утесов, отказался от этой мысли, как неисполнимой. Итак, ему должно было провести еще ночь на разбитом корабле.
   Северо-восточный ветер, дождь и оттепель овладели всем островом, когда наши смельчаки вышли посмотреть погоду. Когда вынесли термометр на воздух, то он показывал шестьдесят два градуса, и моряки сняли вторые рубашки и самые тяжелые платья. Снег почти совершенно исчез, и лед много потерял из своих обширных размеров. Что касается дома, то он был цел и кругом его не было снега.
   Росвель, поручив разбитый корабль своему второму офицеру, отправился на мыс. Лев, молодой моряк, которого Росвель спас от смерти, сопровождал его, получив у него позволение вступить в ойстер-пондский экипаж. Оба пришли в дом прежде ночи, где нашли Газара и его товарищей очень беспокоившихся о судьбе ушедших. Рассказ о происшедшем на другой шхуне произвел большое впечатление на наших моряков, и Росвель в этот вечер прочел молитвы перед собранием.
   На другой день утром ветер, дувший с севера, продолжал быть тихим. Охотники за тюленями не видали подобной погоды с тех пор, как прибыли на остров, и действие, которое она на них произвела, их оживило и ободрило. После завтрака Росвель дошел даже до губы, чтобы видеть состояние своего собственного корабля или, скорее, того, что от него осталось. В нем находилась большая куча снега, и он дал приказание некоторым из своих людей очистить его. Около полудня весь этот снег исчез.
   Лишь только освободили корабль от снега, то Росвель велел вынуть из него все в нем находящееся: остатки груза, бочки с водой и замерзшие припасы, чтобы он мог как можно легче всплыть. Так как лед наполнял все дно шхуны, и был несколько футов толщиной, то сочли благоразумным прибегнуть к очистке. Опыт удался, и корабль, облегченный от тяжести, поднялся на четыре дюйма.
   В этот вечер Росвель составил совет из своих офицеров и старейших матросов. Надо было узнать, оставить ли остров в шлюпках, или, сделав некоторые поправки в остове корабля и восстановив палубу, воспользоваться этим исправленным кораблем для возвращения на север? Поспорив, пришли к следующему решению, а именно: надобно остаться еще с месяц на месте, прежде чем можно будет пуститься в этот бурный океан, в полное море и в открытых шлюпках. А так как благоразумие советует провести еще целый месяц на острове, то очень легко посвятить его перестройке шхуны. Если же холодная погода возвратится, то, как последнее средство, сжечь эти материалы.
   Итак, принялись за работу, и погода очень редко препятствовала ей. В продолжение трех недель ветер был благоприятен для возвращения хорошей погоды и шел с востока на запад, но никогда на юг. Почти каждые два дня посылали двух матросов на горы, чтобы посмотреть состояние льда.
   В продолжение трех недель сделали много полезного. Дагге перевезли в дом в ручной тележке и ухаживали за ним как можно лучше.
   Росвель не имел намерения перестроить корабль в прежнем виде. Он предполагал только немного поправить его надводную часть и восстановить, сколько возможно, его палубу.
   К счастью, задняя часть виньярдского «Льва» была вся еще цела; доски его были очень полезны и помогли исправить заднюю часть шхуны. Но оставалась еще палуба и вся передняя часть. Воспользовались материалами различных частей обоих кораблей и успели починить палубу довольно сносно. Почти бесполезно говорить, что снег, лежавший по прибрежным утесам, скоро растаял. Все пещеры исчезли еще в первую неделю оттепели. Наконец, начали показываться тюлени, что считали хорошим признаком.
   Отдаленная часть берега была уже покрыта этими животными. Увы! Этот вид уже не возбуждал более жадности в сердце охотников за тюленями. Они не думали о прибыли, но все их желания ограничивались спасением своей жизни и занятием скромного места в том обществе, в котором они были до этого пагубного путешествия.
   Это вторичное появление тюленей произвело на Росвеля Гарднера большое впечатление. Его ум более и более занимался религиозными предметами, и его разговоры с Стимсоном были гораздо чаще, чем прежде, и это не потому, что его наставник в разговорах подобного рода мог открыть ему свет знания, но потому, что Росвель нашел в Стимсоне ту сильную веру, которая разрушает все сомнения.
   Во время испытаний Стимсон никогда не терял бодрости.
   — Мы не замерзнем, — обыкновенно говорил он, — и не умрем от голода, если на это не будет воли Божьей. Если же Бог захочет этого, так поверьте мне, друзья мои, что это послужит нашему же счастью.
   Что касается Дагге, то, казалось, что он более не думал о разбитом корабле. Когда ему говорили, что тюлени опять возвратились, то его глаза сверкали и лицо выражало сильное желание, но теперь это был только отблеск некогда столь сильной страсти, отблеск, исчезавший в той ночи, сумрак которой надвигался на него.
   — Как жалко, Гарднер, — говорил Дагге, — что у нас нет готового корабля, чтобы принять другой груз, в это время года можно бы наполнить огромный корабль.
   — Груз у нас гораздо значительнее, нежели мы можем вынести. Нам надо оставить половину всех наших кож и весь жир. Трюм шхуны очень узок для помещения всего нашего груза. Балласт корабля я сделаю из воды и провизии, а остальное место наполню самыми лучшими из наших кож; все же другое придется бросить.