Страница:
Первоначальные христиане оттого и умели жить так радостно посреди гонений, что искали Христа, а не выискивали происки врагов. Оттого и свидетельствовал Климент Александрийский: «Для нас вся жизнь есть праздник. Мы признаем Бога существующим повсюду… Радость составляет главную характеристическую черту церкви» (Строматы 7,7 и 16). А про нас разве можно сегодня сказать нечто подобное? Так право-славны ли мы? Почему страх, угрюмость, озабоченность сегодня свойственны выражению наших лиц, а отнюдь не радость? Не оттого ли, что мы разучились радоваться Христу (Боже, как скучно встречала православная Россия 2000-летие Рождества Христова!), мы стали бояться Его врага?
Мученики не боялись дерзновенно входить в языческие храмы и прикасаться к идолам — чтобы ниспровергнуть их. Они не боялись, что эти боги несут какую-то «черную энергетику» и что, если к ним прикоснуться — от них будет перенята какая-то «черная печать». И то, что кончина этих мучеников от рук разъяренной толпы происходила в языческом капище, нисколько не мешало их душам восходить в Небесные обители. Святитель Николай Японский, будучи в Сингапуре, заходил в языческий индуистский храм[95]. И он, христианин, нисколько не был осквернен этим. Первым учеником святителя Николая Японского был буддистский жрец Савабе. Чтобы никто не заметил, что он изучает Евангелие , он читал его в языческой кумирне во время службы и постукивал одновременно в барабан. «Никто и не думал, что я читаю иностранную ересь», — признавался потом Савабе[96]. Как видим, языческо-идольское окружение не помешало Духу Святому просветить сердце Савабе.
Если мы будем убегать от всех черных символов и знаков, — то вскоре не останется для нас места на земле. Если передо мною бежит пес и метит все столбики — из этого совсем не следует, что я должен, забыв свои дела, бегать за псом и оттирать его метки. Вот также и с «метами» кощунников. Если они на заборах или на документах, на денежных знаках или рекламных щитах ставят языческие метки — это их грех, а не наш, и наш Господь будет вразумлять их за это.
А пока от нас не требуют поклонения идолу — не стоит слишком уж засматриваться на него (даже пытаясь обойти). Так уж устроен человек: то, на что он смотрит, то и входит в него. Если мы выискиваем всюду «порчу», то мы ее в конце концов найдем — но в своей собственной душе (точнее — создадим ее там)[97].
Как относиться к «подброшенным» и «заговоренным» предметам, к предметам, которые были без нашего согласия и ведома вовлечены в магический языческий ритуал?
Здесь надо помнить слова апостола Павла: «Идол в мире „есть“ ничто» (1 Кор. 8, 4). Это «ничто» никак не должно влиять на наше поведение. Если я иду в храм и вдруг вижу, что на перекрестке какие-то сектанты установили свой идол, появление этой диковинки не должно никак повлиять на мое поведение. Я не должен подбегать к идолу и целовать ему ноги. Но я и не должен переходить на другую сторону улицы или же обходить его за квартал. Я не должен показывать язычникам, что я разделяю их религиозно-благоговейные чувства по отношению к идолу. Но я и не должен выражать страха перед ним. «Не бойтесь их, ибо они не могут причинить зла, но и добра делать не в силах» (Иер. 10, 5). И проявленное мною почтение, и выказанный мною страх лишь укрепят язычников в их вере, будто их идол столь силен, что может привлечь к себе или даже победить христианина.
Не надо целовать языческие лики и знаки и ожидать от них помощи, не надо относиться к ним религиозно, не надо придавать им того значения, что видят в них язычники, но не надо их и бояться — «идолы, т.е. дерева, камни, демоны, не могут ни вредить, ни приносить пользу»[98].
Вспомним советы апостола Павла — как поступать с идоложертвенной пищей. Я, например, пришел в гости к знакомому язычнику. Свт. Феофан Затворник поясняет, почему не стоит отклонять приглашение в гости к заведомому язычнику — «Потому что невозможно было бы уловлять неверных, прекратив сообщение»[99]. Итак, пользуясь случаем, я иду к нему в надежде рассказать ему о Христе. А он по ходу беседы угощает меня каким-то мясом. Вполне возможно, что плов, поставленный передо мной, изготовлен из того ягненка, который был принесен в жертву перед статуей Аполлона, то есть является «идоложертвенным». Как я должен вести себя? «Если кто из неверных позовет вас… то все, предлагаемое вам, ешьте без всякого исследования» (1 Кор. 10, 27).
Мы можем даже догадываться, что предлагаемая нам пища была как-то по язычески «освящена». Но пока нам прямо об этом не сказано — мы должны обращаться с ней как с самой обычной пищей. Мы просто должны помнить, что «Господня земля, и чтo наполняет ее» (1 Кор. 10, 26). «Господня, а не бесов. Если же земля Господня, то Господни и деревья и животные, а если все Господне, то по природе нет ничего нечистого, но все зависит от мысли каждого»[100].
Что нам до того, что сделал какой-то язычник, исходя из ложных принципов своей веры. Его мысли — не мои.
Поэтому уже в пятом веке блаж. Августин при разборе вопроса о том, крещен ли человек, который желал креститься в православной вере, но священник, крестивший его, оказался невером или еретиком отвечает: «Я не пятнаюсь злой совестью другого тогда, когда она мне неизвестна… Я не знаю совести человека, но я знаю милосердие Христа» (Против книги Петалиана 1.1,2,3 и 6,8).
Мы должны помнить о наших правилах благочестия: «Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» (1 Кор. 10, 31). Все я должен делать с мыслью о своем Боге, а не о чужих лжебогах.
Но представим себе, что наш собеседник прямо сказал нам, что этот ягненок так вкусен именно потому, что вчера он был заколот у алтаря Аполлона. Тогда надо отказаться. Но почему? Совсем не потому, что в этом случае пища станет сквернее, чем она была до этого «объявления». Апостол Павел поясняет: «Но если кто скажет вам: это идоложертвенное, — то не ешьте ради того, кто объявил вам» (1 Кор. 10, 28). Если христианин станет есть идоложертвенное в присутствии язычника — тем самым христианин даст повод язычнику считать, будто этот христианин нетверд в своей вере. Ведь язычник может знать, что церковные правила запрещают вкушать идоложертвенное (см.: Деян. 15, 29), а тут он увидит, что его знакомый нарушает церковное правило. Видя такое пренебрежение христианина к его же собственным правилам, язычник перестанет уважать его и уже не будет слушать христианскую проповедь из уст этого своего знакомого. Как об этой опасности предупреждал христианский апологет II века Минуций Феликс — «Всякое произведение природы как ненарушимый дар Божий, не оскверняется никаким употреблением; но мы воздерживаемся от ваших жертв, чтобы кто не подумал, будто мы уступаем демонам, которым они принесены, или стыдимся нашей религии» (Октавий. 38).
Кроме того, языческий угощатель может счесть, будто христианство одобряет языческую религию. И можно совмещать участие в языческих мистериях и в христианских таинствах. Уверившись в том, что и христиане прибегают к языческим ритуалам, он еще прочнее будут держаться за них[101].
Так одна бытовая ошибка, один жест могут столкнуть человека в болото религиозной всеядности.
Наконец, вкушение христианином идоложертвенной пищи может иметь еще два дурных последствия. Одно из них — если об этом случае могут узнать иудеи. Для них идоложертвенное — это безусловно «трефное», недопустимая пища. И если они узнают, что христиане вкушают такие продукты, они, иудеи, станут закрыты для евангельской проповеди. Другое дурное эхо может зазвучать внутри самой церковной общины. Ибо среди христиан есть такие, что не очень твердо понимают правила христианского поведения. Вот как об этом писал святитель Феофан Затворник: «Более совершенные христиане считали идолов за ничто и идоложертвенное считали чистою пищей. Другие, менее совершенные, не могли еще отрешиться от прежнего, языческого своего взгляда на идолов как богов и на жертвы им как действительным скверным богам. При таких мыслях вкушение идоложертвенного считали противным своей христианской совести, которая еще была немощна — бессильна, чтобы считать идолов за ничто. Но, увлекаемые примером более совершенных, принимают участие в идольских трапезах, едят идоложертвенное как идоложертвенное и тем сквернят свою немощную совесть. Причиной же соблазна немощных служит то, что само по себе не имеет никакой цены пред Богом: едим ли идоложертвенное — мы ничего не приобретаем, не едим ли его — ничего не теряем перед Богом»[102]. Этими словами св. Феофан пересказывает размышления блаж. Феофилакта Болгарского.
Тот, кто позволяет себе вкусить идоложертвенное при убеждении, что это обычная еда — оказывается, совершенный христианин. Так пишет Апостол. Так это понимают Святые Отцы. «Сильные рассуждением смотрят на идоложертвенное как на всякую другую пищу, вкушают то со спокойной совестью»[103]. Тот же, кто боится идоложертвенного и приписывает еде причастность тем несуществующим лжебогам, с призыванием мифических имен которых были закланы идоложертвенные животные, еще остается несовершенным христианином.
По еврейскому закону два основных источника осквернения, нечистоты — это все, что связано с язычеством и все, что связано со смертью. Прикосновение к мертвому телу считалось скверной. Но так ли сегодня у христиан? Для христианского сознания «ни смерть не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Римл. 8,38-39)[104]. Тело было храмом духа при жизни, становится мощами по смерти. Мы прикасаемся к останкам даже с благоговением… Этот перелом в отношении к останкам тоже давался Церкви не без труда. Но он все же произошел очевидно и до конца А вот в отношении к идоложертвенному и по сю пору приходится различать поневоле «эзотерическое» учение Церкви и педагогические соображения.
Есть люди, сохранившие «идольскую совесть» (1 Кор. 8,7)[105]. Они «имеют об идолах такое же мнение, какое имели до обращения, почитая их за нечто и боясь их, как могущих нанести вред»[106]. Такие люди, если им доводится вкушать идоложертвенное, «испытывают подобное тому, как если бы кто-нибудь по обычаю иудейскому, почитал прикосновение к мертвецу осквернением, но, видя, что другие прикасаются к нему с чистой совестью, из стыда пред ними прикоснулся бы и сам, но осквернился бы и сам в совести, будучи осуждаем ею»[107].
Параллель вполне ясна: христианину, в любой ситуации призванному помышлять о Едином Боге и стяжавшему такую привычку, не скверно прикоснуться к мертвым останкам, равно как нет для него никакой убыли и при вкушении идоложертвенной пищи.
Так что надо различать онтологию (или богословие) и педагогику.
С точки зрения бытийной, реально-сущей, идол есть ничто и идоложертвенное не вредит человеку. «Нет в них никакой тайной силы», — пишет об идоложертвенных трапезах Климент Александрийский[108].
Поэтому, приобретая пищу для самого себя на рынке можно не интересоваться — идоложертвенная она или нет — «дабы опять не сделались они разборчивыми сверх должного, не стали бы отказываться от продаваемого на торгу из опасения, что это может быть идоложертвенное, [апостол] говорит: все, что продается, ешьте без исследования о продающих, без расспроса, не идоложертвеннное ли продается, как будто зазирает вам совесть, и вы хотите очистить ее. Или так: дабы не зазирала тебе совесть, ты не исследуй; ибо при разбирательстве можешь узнать, что предполагаемое тобою в покупке — идоложертвенное, и совесть твоя будет беспокоиться»[109]. «Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести» (1 Кор. 10,25).
С точки же зрения педагогической — прежде чем самому пользоваться этим своим знанием, надо подумать: не повредит ли это тому человеку, у которого такого знания еще нет, не понудит ли это и его прикоснуться к пище, которую он же сам еще считает нечистой, и не смутит ли это тем самым его совесть. «Совесть же разумею не свою, а другого: ибо для чего моей свободе быть судимой чужою совестью» (1 Кор. 10,29). Оттого апостольский собор, созванный для разрешения споров между христианами из иудеев и из язычников, по сути призвал обе стороны к уступкам: евреев он призвал не смущать неевреев требованием обрезания, а неевреев он призвал не смущать евреев вкушением идоложертвенного.
Теперь понятно, «в каком он (апостол) находился затруднении. Он хочет доказать два предмета — и то, что надо воздерживаться от такой трапезы, и то, что она не может вредить вкушающим от нее. Эти предметы не совсем согласуются между собою. Слыша, что идольские жертвы не причиняют вреда, коринфяне могли пользоваться ими как безразличными. А слыша запрещение прикасаться к ним, они могли подозревать, что эти вещи запрещены потому, что могут вредить. Потому, отвергнув понятие об идолах, первой причиной воздержания он поставляет соблазн братий»[110].
Апостол Павел, сказавши: «Идол в мире ничто» (1 Кор. 8, 4), тут же с сокрушением добавляет: «Но не у всех такое знание» (1 Кор, 8, 7). И если такой, немощный в вере, христианин станет подражать поступку христианина более совершенного, — то он поступит против веления своей собственной совести. «Поступая так, он оскорбит свою совесть и согрешит перед Богом; ибо против совести ни в каком случае не должно поступать»[111].
Итак — «не потому учу я воздерживаться от идоложертвенного, будто оно нечисто»[112], а ради снисхождения к слабостям других… По сути же — «не из чего спорить»[113].
Вот резюме этих апостольских мыслей преп. Ефремом Сириным: «А об идольских жертвах знаем, поелику все мы знание имеем. И хотя это знание надмевает тех, кои ходят туда (к идольским капищам) для еды, но любовь, которая щадит ближних своих, туда не позволяет ходить. Если же кто возмнит, что он что-либо знает, тoт еще не познал, как подобало бы ему знать. Нo кто любит помогать (ближним), тот познал. О ядении же идольских жертв знаем, что ничто есть идол в мире. Ибо хотя и есть предметы, коим воздается богопочтение, на небе или на земле, так как на небе солнце и луна называются богами, и другие также предметы на земле: но для нас один Бог Отец. Но не у всех есть знание о том предмете, о котором я сказал. Есть некоторые простецы между верующими, которые ходят для ядения в дом идола; поелику верующие видят, что священники и учители ходят туда, и по нетвердости своего ума считаю себя нечистыми, как скоро думают, что то, что мы вкушаем здесь, есть как бы идольская жертва. Смотрите же, говорит, и берегитесь, чтобы эта власть, которую вы имеете, или ядением всего или невоздержанием себя от вхождения в те места, как-либо не послужила соблазном для немощных. Но если кто из братьев нетверд умом своим и увидит тебя, имеющего знание, там возлежащим: то он, при ложном взгляде на жертву, увлеченный желанием к ядению идоложертвенного, — вот, погиб невинный, ради кого Христос умер. Итак, не вводите в грех братьев своих и не соблазняйте их, то есть не заставляйте их колебаться ради совести их немощной. Не считайте же это за нечто легкое, так как против Христа согрешаете, если не будете оберегать братьев своих. Подлинно, если из-за пищи, которая извергается в отхожие места, соблазняется брат мой, то не только воздерживаться буду от мяса, которое в несколько дней съедается в доме идола, но совсем не стану есть мяса вoвеки, дабы брата моего не соблазнить… Не то говорим, что идол есть что-либо; ибо я знаю, что то, что приносят в жертву язычники, они бесам приносят. Ради сего увещеваю вас избегать их, такъ как общение наше с бесами устраняет вас от общения с Господом нашим: ибо не можете чашу Господню пить и чашу бесовскую; и сесть за столом Господним и за столом бесовским. Или ревность хотите вызвать у Него этим? И хотя все можно ради свободы, но не все, что можно, бывает полезно ближним нашим. Не своей только пользы должны искать мы, но и ближних. Все, что продается на торгу, ешьте, только к жертвеннику бесовскому не приступайте. Ради cовести не распрашивайте о том, что находите на рынке, — совесть разумею не распрашиваемых, а распрашивающих. Если кто из неверующих зовет вас на обед, и вы желаете пойти, — то все, предлагаемое вам, ешьте по причине голода, ничего не расспрашивая ради совести, дабы не ослабеть ей. Если же кто скажет: это священная жертва — то не ешьте ради того, кто объявил. Ибо Господня земля с полнотою ея. И хотя здесь вам не даст есть, но в другом месте не воспрещает вам. Ради совести, будет ли слаб или окажется твердым. О совести же говорю не моей, но другого. Для чего свободе моей подвергаться суду чужой совести? То есть: если они соблазняются, то стану ли и я подобен им?»[114].
Святой Григорий Чудотворец в 1-м правиле говорит: «не тяготит нас пища, хотя и ели пленники предложенное им от обладающих ими… Апостол же глаголет: брашна чреву и чрево брашном: Бог же си сие и сия упразднит (1 Кор. 6,13). И Спаситель, всякое брашно очищающий, рек: не входящее во уста сквернит человека, но исходящее (Матф. 15, 11)».
Не идол вредит человеку, а человек сам вредит себе, если придает какое-то значение идоложертвенной пище. В конце концов — если даже в мире идол есть ничто, то зачем же приписывать ему какую-то значимость в Церкви , в жизни церковного человека?
Святой равноапостольный император Константин Великий использовал языческую символику в своих монетах. Но изображения языческих богов лишаются собственно религиозного значения, становясь просто аллегориями — какими они были, например, в европейских дворцах 17-19 веков. «Было и обратное: есть монеты, на которых к изображению Марса приставлена голова Константина»[115]. Кроме того, Константин учитывал, что «святилище, коль скоро оно не имело при себе персонала жрецов и не имело никакого культа, не считалось по античным представлениям за храм в религиозном смысле»[116]. Поэтому император Константин оставил в Константинополе неразрушенными святилище и статуи Диоскоров.
Но и император, к сожалению, в жертву невежеству христиан, плохо знающих свою собственную веру, принес многие произведения искусства — «Узнав, что многие, подобно неразумным детям, малодушно боятся этих, вылитых из золота и серебра страшилищ заблуждения, он признал нужным уничтожить их как камни преткновения, брошенные под ноги людей, ходящих во тьме» (Евсевий. Жизнь Константина 3,54). Заметим, что оценка веры этих малодушных христиан выходит из под пера епископа (Евсевия). Но придворный епископ не мог не оправдать действия императора. Так вместо усилия проповеди, вместо усилия по подтягиванию приходских масс до уровня понимания апостольского учения, был сделан очередной шаг на пути бесконечных компромиссов с «немощными в вере».
Мученики не боялись дерзновенно входить в языческие храмы и прикасаться к идолам — чтобы ниспровергнуть их. Они не боялись, что эти боги несут какую-то «черную энергетику» и что, если к ним прикоснуться — от них будет перенята какая-то «черная печать». И то, что кончина этих мучеников от рук разъяренной толпы происходила в языческом капище, нисколько не мешало их душам восходить в Небесные обители. Святитель Николай Японский, будучи в Сингапуре, заходил в языческий индуистский храм[95]. И он, христианин, нисколько не был осквернен этим. Первым учеником святителя Николая Японского был буддистский жрец Савабе. Чтобы никто не заметил, что он изучает Евангелие , он читал его в языческой кумирне во время службы и постукивал одновременно в барабан. «Никто и не думал, что я читаю иностранную ересь», — признавался потом Савабе[96]. Как видим, языческо-идольское окружение не помешало Духу Святому просветить сердце Савабе.
Если мы будем убегать от всех черных символов и знаков, — то вскоре не останется для нас места на земле. Если передо мною бежит пес и метит все столбики — из этого совсем не следует, что я должен, забыв свои дела, бегать за псом и оттирать его метки. Вот также и с «метами» кощунников. Если они на заборах или на документах, на денежных знаках или рекламных щитах ставят языческие метки — это их грех, а не наш, и наш Господь будет вразумлять их за это.
А пока от нас не требуют поклонения идолу — не стоит слишком уж засматриваться на него (даже пытаясь обойти). Так уж устроен человек: то, на что он смотрит, то и входит в него. Если мы выискиваем всюду «порчу», то мы ее в конце концов найдем — но в своей собственной душе (точнее — создадим ее там)[97].
Как относиться к «подброшенным» и «заговоренным» предметам, к предметам, которые были без нашего согласия и ведома вовлечены в магический языческий ритуал?
Здесь надо помнить слова апостола Павла: «Идол в мире „есть“ ничто» (1 Кор. 8, 4). Это «ничто» никак не должно влиять на наше поведение. Если я иду в храм и вдруг вижу, что на перекрестке какие-то сектанты установили свой идол, появление этой диковинки не должно никак повлиять на мое поведение. Я не должен подбегать к идолу и целовать ему ноги. Но я и не должен переходить на другую сторону улицы или же обходить его за квартал. Я не должен показывать язычникам, что я разделяю их религиозно-благоговейные чувства по отношению к идолу. Но я и не должен выражать страха перед ним. «Не бойтесь их, ибо они не могут причинить зла, но и добра делать не в силах» (Иер. 10, 5). И проявленное мною почтение, и выказанный мною страх лишь укрепят язычников в их вере, будто их идол столь силен, что может привлечь к себе или даже победить христианина.
Не надо целовать языческие лики и знаки и ожидать от них помощи, не надо относиться к ним религиозно, не надо придавать им того значения, что видят в них язычники, но не надо их и бояться — «идолы, т.е. дерева, камни, демоны, не могут ни вредить, ни приносить пользу»[98].
Вспомним советы апостола Павла — как поступать с идоложертвенной пищей. Я, например, пришел в гости к знакомому язычнику. Свт. Феофан Затворник поясняет, почему не стоит отклонять приглашение в гости к заведомому язычнику — «Потому что невозможно было бы уловлять неверных, прекратив сообщение»[99]. Итак, пользуясь случаем, я иду к нему в надежде рассказать ему о Христе. А он по ходу беседы угощает меня каким-то мясом. Вполне возможно, что плов, поставленный передо мной, изготовлен из того ягненка, который был принесен в жертву перед статуей Аполлона, то есть является «идоложертвенным». Как я должен вести себя? «Если кто из неверных позовет вас… то все, предлагаемое вам, ешьте без всякого исследования» (1 Кор. 10, 27).
Мы можем даже догадываться, что предлагаемая нам пища была как-то по язычески «освящена». Но пока нам прямо об этом не сказано — мы должны обращаться с ней как с самой обычной пищей. Мы просто должны помнить, что «Господня земля, и чтo наполняет ее» (1 Кор. 10, 26). «Господня, а не бесов. Если же земля Господня, то Господни и деревья и животные, а если все Господне, то по природе нет ничего нечистого, но все зависит от мысли каждого»[100].
Что нам до того, что сделал какой-то язычник, исходя из ложных принципов своей веры. Его мысли — не мои.
Поэтому уже в пятом веке блаж. Августин при разборе вопроса о том, крещен ли человек, который желал креститься в православной вере, но священник, крестивший его, оказался невером или еретиком отвечает: «Я не пятнаюсь злой совестью другого тогда, когда она мне неизвестна… Я не знаю совести человека, но я знаю милосердие Христа» (Против книги Петалиана 1.1,2,3 и 6,8).
Мы должны помнить о наших правилах благочестия: «Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» (1 Кор. 10, 31). Все я должен делать с мыслью о своем Боге, а не о чужих лжебогах.
Но представим себе, что наш собеседник прямо сказал нам, что этот ягненок так вкусен именно потому, что вчера он был заколот у алтаря Аполлона. Тогда надо отказаться. Но почему? Совсем не потому, что в этом случае пища станет сквернее, чем она была до этого «объявления». Апостол Павел поясняет: «Но если кто скажет вам: это идоложертвенное, — то не ешьте ради того, кто объявил вам» (1 Кор. 10, 28). Если христианин станет есть идоложертвенное в присутствии язычника — тем самым христианин даст повод язычнику считать, будто этот христианин нетверд в своей вере. Ведь язычник может знать, что церковные правила запрещают вкушать идоложертвенное (см.: Деян. 15, 29), а тут он увидит, что его знакомый нарушает церковное правило. Видя такое пренебрежение христианина к его же собственным правилам, язычник перестанет уважать его и уже не будет слушать христианскую проповедь из уст этого своего знакомого. Как об этой опасности предупреждал христианский апологет II века Минуций Феликс — «Всякое произведение природы как ненарушимый дар Божий, не оскверняется никаким употреблением; но мы воздерживаемся от ваших жертв, чтобы кто не подумал, будто мы уступаем демонам, которым они принесены, или стыдимся нашей религии» (Октавий. 38).
Кроме того, языческий угощатель может счесть, будто христианство одобряет языческую религию. И можно совмещать участие в языческих мистериях и в христианских таинствах. Уверившись в том, что и христиане прибегают к языческим ритуалам, он еще прочнее будут держаться за них[101].
Так одна бытовая ошибка, один жест могут столкнуть человека в болото религиозной всеядности.
Наконец, вкушение христианином идоложертвенной пищи может иметь еще два дурных последствия. Одно из них — если об этом случае могут узнать иудеи. Для них идоложертвенное — это безусловно «трефное», недопустимая пища. И если они узнают, что христиане вкушают такие продукты, они, иудеи, станут закрыты для евангельской проповеди. Другое дурное эхо может зазвучать внутри самой церковной общины. Ибо среди христиан есть такие, что не очень твердо понимают правила христианского поведения. Вот как об этом писал святитель Феофан Затворник: «Более совершенные христиане считали идолов за ничто и идоложертвенное считали чистою пищей. Другие, менее совершенные, не могли еще отрешиться от прежнего, языческого своего взгляда на идолов как богов и на жертвы им как действительным скверным богам. При таких мыслях вкушение идоложертвенного считали противным своей христианской совести, которая еще была немощна — бессильна, чтобы считать идолов за ничто. Но, увлекаемые примером более совершенных, принимают участие в идольских трапезах, едят идоложертвенное как идоложертвенное и тем сквернят свою немощную совесть. Причиной же соблазна немощных служит то, что само по себе не имеет никакой цены пред Богом: едим ли идоложертвенное — мы ничего не приобретаем, не едим ли его — ничего не теряем перед Богом»[102]. Этими словами св. Феофан пересказывает размышления блаж. Феофилакта Болгарского.
Тот, кто позволяет себе вкусить идоложертвенное при убеждении, что это обычная еда — оказывается, совершенный христианин. Так пишет Апостол. Так это понимают Святые Отцы. «Сильные рассуждением смотрят на идоложертвенное как на всякую другую пищу, вкушают то со спокойной совестью»[103]. Тот же, кто боится идоложертвенного и приписывает еде причастность тем несуществующим лжебогам, с призыванием мифических имен которых были закланы идоложертвенные животные, еще остается несовершенным христианином.
По еврейскому закону два основных источника осквернения, нечистоты — это все, что связано с язычеством и все, что связано со смертью. Прикосновение к мертвому телу считалось скверной. Но так ли сегодня у христиан? Для христианского сознания «ни смерть не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Римл. 8,38-39)[104]. Тело было храмом духа при жизни, становится мощами по смерти. Мы прикасаемся к останкам даже с благоговением… Этот перелом в отношении к останкам тоже давался Церкви не без труда. Но он все же произошел очевидно и до конца А вот в отношении к идоложертвенному и по сю пору приходится различать поневоле «эзотерическое» учение Церкви и педагогические соображения.
Есть люди, сохранившие «идольскую совесть» (1 Кор. 8,7)[105]. Они «имеют об идолах такое же мнение, какое имели до обращения, почитая их за нечто и боясь их, как могущих нанести вред»[106]. Такие люди, если им доводится вкушать идоложертвенное, «испытывают подобное тому, как если бы кто-нибудь по обычаю иудейскому, почитал прикосновение к мертвецу осквернением, но, видя, что другие прикасаются к нему с чистой совестью, из стыда пред ними прикоснулся бы и сам, но осквернился бы и сам в совести, будучи осуждаем ею»[107].
Параллель вполне ясна: христианину, в любой ситуации призванному помышлять о Едином Боге и стяжавшему такую привычку, не скверно прикоснуться к мертвым останкам, равно как нет для него никакой убыли и при вкушении идоложертвенной пищи.
Так что надо различать онтологию (или богословие) и педагогику.
С точки зрения бытийной, реально-сущей, идол есть ничто и идоложертвенное не вредит человеку. «Нет в них никакой тайной силы», — пишет об идоложертвенных трапезах Климент Александрийский[108].
Поэтому, приобретая пищу для самого себя на рынке можно не интересоваться — идоложертвенная она или нет — «дабы опять не сделались они разборчивыми сверх должного, не стали бы отказываться от продаваемого на торгу из опасения, что это может быть идоложертвенное, [апостол] говорит: все, что продается, ешьте без исследования о продающих, без расспроса, не идоложертвеннное ли продается, как будто зазирает вам совесть, и вы хотите очистить ее. Или так: дабы не зазирала тебе совесть, ты не исследуй; ибо при разбирательстве можешь узнать, что предполагаемое тобою в покупке — идоложертвенное, и совесть твоя будет беспокоиться»[109]. «Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести» (1 Кор. 10,25).
С точки же зрения педагогической — прежде чем самому пользоваться этим своим знанием, надо подумать: не повредит ли это тому человеку, у которого такого знания еще нет, не понудит ли это и его прикоснуться к пище, которую он же сам еще считает нечистой, и не смутит ли это тем самым его совесть. «Совесть же разумею не свою, а другого: ибо для чего моей свободе быть судимой чужою совестью» (1 Кор. 10,29). Оттого апостольский собор, созванный для разрешения споров между христианами из иудеев и из язычников, по сути призвал обе стороны к уступкам: евреев он призвал не смущать неевреев требованием обрезания, а неевреев он призвал не смущать евреев вкушением идоложертвенного.
Теперь понятно, «в каком он (апостол) находился затруднении. Он хочет доказать два предмета — и то, что надо воздерживаться от такой трапезы, и то, что она не может вредить вкушающим от нее. Эти предметы не совсем согласуются между собою. Слыша, что идольские жертвы не причиняют вреда, коринфяне могли пользоваться ими как безразличными. А слыша запрещение прикасаться к ним, они могли подозревать, что эти вещи запрещены потому, что могут вредить. Потому, отвергнув понятие об идолах, первой причиной воздержания он поставляет соблазн братий»[110].
Апостол Павел, сказавши: «Идол в мире ничто» (1 Кор. 8, 4), тут же с сокрушением добавляет: «Но не у всех такое знание» (1 Кор, 8, 7). И если такой, немощный в вере, христианин станет подражать поступку христианина более совершенного, — то он поступит против веления своей собственной совести. «Поступая так, он оскорбит свою совесть и согрешит перед Богом; ибо против совести ни в каком случае не должно поступать»[111].
Итак — «не потому учу я воздерживаться от идоложертвенного, будто оно нечисто»[112], а ради снисхождения к слабостям других… По сути же — «не из чего спорить»[113].
Вот резюме этих апостольских мыслей преп. Ефремом Сириным: «А об идольских жертвах знаем, поелику все мы знание имеем. И хотя это знание надмевает тех, кои ходят туда (к идольским капищам) для еды, но любовь, которая щадит ближних своих, туда не позволяет ходить. Если же кто возмнит, что он что-либо знает, тoт еще не познал, как подобало бы ему знать. Нo кто любит помогать (ближним), тот познал. О ядении же идольских жертв знаем, что ничто есть идол в мире. Ибо хотя и есть предметы, коим воздается богопочтение, на небе или на земле, так как на небе солнце и луна называются богами, и другие также предметы на земле: но для нас один Бог Отец. Но не у всех есть знание о том предмете, о котором я сказал. Есть некоторые простецы между верующими, которые ходят для ядения в дом идола; поелику верующие видят, что священники и учители ходят туда, и по нетвердости своего ума считаю себя нечистыми, как скоро думают, что то, что мы вкушаем здесь, есть как бы идольская жертва. Смотрите же, говорит, и берегитесь, чтобы эта власть, которую вы имеете, или ядением всего или невоздержанием себя от вхождения в те места, как-либо не послужила соблазном для немощных. Но если кто из братьев нетверд умом своим и увидит тебя, имеющего знание, там возлежащим: то он, при ложном взгляде на жертву, увлеченный желанием к ядению идоложертвенного, — вот, погиб невинный, ради кого Христос умер. Итак, не вводите в грех братьев своих и не соблазняйте их, то есть не заставляйте их колебаться ради совести их немощной. Не считайте же это за нечто легкое, так как против Христа согрешаете, если не будете оберегать братьев своих. Подлинно, если из-за пищи, которая извергается в отхожие места, соблазняется брат мой, то не только воздерживаться буду от мяса, которое в несколько дней съедается в доме идола, но совсем не стану есть мяса вoвеки, дабы брата моего не соблазнить… Не то говорим, что идол есть что-либо; ибо я знаю, что то, что приносят в жертву язычники, они бесам приносят. Ради сего увещеваю вас избегать их, такъ как общение наше с бесами устраняет вас от общения с Господом нашим: ибо не можете чашу Господню пить и чашу бесовскую; и сесть за столом Господним и за столом бесовским. Или ревность хотите вызвать у Него этим? И хотя все можно ради свободы, но не все, что можно, бывает полезно ближним нашим. Не своей только пользы должны искать мы, но и ближних. Все, что продается на торгу, ешьте, только к жертвеннику бесовскому не приступайте. Ради cовести не распрашивайте о том, что находите на рынке, — совесть разумею не распрашиваемых, а распрашивающих. Если кто из неверующих зовет вас на обед, и вы желаете пойти, — то все, предлагаемое вам, ешьте по причине голода, ничего не расспрашивая ради совести, дабы не ослабеть ей. Если же кто скажет: это священная жертва — то не ешьте ради того, кто объявил. Ибо Господня земля с полнотою ея. И хотя здесь вам не даст есть, но в другом месте не воспрещает вам. Ради совести, будет ли слаб или окажется твердым. О совести же говорю не моей, но другого. Для чего свободе моей подвергаться суду чужой совести? То есть: если они соблазняются, то стану ли и я подобен им?»[114].
Святой Григорий Чудотворец в 1-м правиле говорит: «не тяготит нас пища, хотя и ели пленники предложенное им от обладающих ими… Апостол же глаголет: брашна чреву и чрево брашном: Бог же си сие и сия упразднит (1 Кор. 6,13). И Спаситель, всякое брашно очищающий, рек: не входящее во уста сквернит человека, но исходящее (Матф. 15, 11)».
Не идол вредит человеку, а человек сам вредит себе, если придает какое-то значение идоложертвенной пище. В конце концов — если даже в мире идол есть ничто, то зачем же приписывать ему какую-то значимость в Церкви , в жизни церковного человека?
Святой равноапостольный император Константин Великий использовал языческую символику в своих монетах. Но изображения языческих богов лишаются собственно религиозного значения, становясь просто аллегориями — какими они были, например, в европейских дворцах 17-19 веков. «Было и обратное: есть монеты, на которых к изображению Марса приставлена голова Константина»[115]. Кроме того, Константин учитывал, что «святилище, коль скоро оно не имело при себе персонала жрецов и не имело никакого культа, не считалось по античным представлениям за храм в религиозном смысле»[116]. Поэтому император Константин оставил в Константинополе неразрушенными святилище и статуи Диоскоров.
Но и император, к сожалению, в жертву невежеству христиан, плохо знающих свою собственную веру, принес многие произведения искусства — «Узнав, что многие, подобно неразумным детям, малодушно боятся этих, вылитых из золота и серебра страшилищ заблуждения, он признал нужным уничтожить их как камни преткновения, брошенные под ноги людей, ходящих во тьме» (Евсевий. Жизнь Константина 3,54). Заметим, что оценка веры этих малодушных христиан выходит из под пера епископа (Евсевия). Но придворный епископ не мог не оправдать действия императора. Так вместо усилия проповеди, вместо усилия по подтягиванию приходских масс до уровня понимания апостольского учения, был сделан очередной шаг на пути бесконечных компромиссов с «немощными в вере».