Страница:
– То же самое касается отношений с детьми. Раньше у нас дети были – кто? Ну там – «отпрыски»: «Я тебя породил, я тебя и убью!» «Общество требует, чтобы я тебе внушил, как жить правильно, и мне боязно перед обществом. Так что и я тебя заставлю быть каким надо, введу, так сказать, в рамки приличия», – вот логика размышлений родителя.
Если просмотреть какое-нибудь советское пособие по воспитанию детей, то внутри ведь прямо похолодеет! С одной стороны, все вроде бы правильно, но с другой – как-то не по-людски, не по-человечески. Стройбат. Или даже штрафбат.
И тем не менее у нас были очень четкие представления о воспитании детей, об отношениях с ними. Хорошие или не очень – это другой вопрос. Но твердые. Системные. Не подкопаешься: «Взрослый – старше, его надо уважать, он всегда прав», – и так далее. Сейчас все изменилось. Какой-то Армагеддон между поколениями… Родители продолжают функционировать в прежней парадигме, а детям в телевизоре говорят, что, мол, вы на все имеете право, можете делать все, что угодно. «За-жи-гай!»
Посмотрите музыкальные телеканалы, сериалы для подростков или радио послушайте, кумиров молодежи – Бачинского со Стиллавиным. Это по окрепшим-то мозгам взрослого удар ниже пояса – несчастные смущаются и морщатся. А по детским?.. И это ведь еще «цивилизованные», прошедшие некую «цензуру» формы взаимодействия с детьми. А что уж происходит в так называемых «референтных» группах подростков – в компаниях сверстников (в школе, во дворе, в ночных клубах). Об этом, как говорится, лучше и не думать… Хотя, конечно, следовало бы крепко задуматься.
В России средний возраст начала половой жизни ее гражданами – 14 лет 8 месяцев, а каждый четвертый школьник хотя бы раз в жизни пробовал наркотики (по Ленинградской области, например, есть исследования – каждый третий). Это как себе представить? В голове не укладывается! И как мы на это реагируем? Глаза закрываем (от ужаса, вероятно). Делаем вид, что вообще ничего не происходит, – наши дети ангелы и херувимы, а мы слепы и глухи. Аля-ля, аля-ля… Ничего не слышу, ничего не знаю, моя хата с краю… Но это наши дети!
Но дело не только в этом (хотя, конечно, над формой следовало бы подумать). Дело в том, что у нас все это сексуальное просвещение запретили категорически – мол, не просвещение это, а «растление малолетних» в особо тяжкой форме. А в Дании и Голландии (то есть там, где эти программы действуют уже десятилетия и являются обязательными для школьников) за период соответствующего просвещения средний возраст вступления в половую жизнь подростков изменился с 15 лет до 17–18. А у нас – 14, и мы сидим – про цветочки детям рассказываем, на уроках биологии, между делом. Закрываем глаза на детскую и подростковую сексуальность, словно если глаза закрыть, то ее сразу и не станет. Нет, не исчезнет она никуда. Дудки. Без присмотра дети сами будут образовываться. А с учетом нынешних возможностей можно не сомневаться, что процесс этот пойдет быстро и, мягко говоря, не самым лучшим образом.
В общем, дети у нас существуют в мире, который по причине своей тотальной неорганизованности уже предоставил им все права на все. А родители детей так и не поняли, что случилось. Соответственно, продолжают свою шарманку крутить: «Мы старше, мы знаем, как правильно, нас надо уважать» и прочее, и прочее. Дети же на это вполне резонно (со своей точки зрения), но молча вопрошают: «А за что, собственно, уважать-то?» Родители, словно слыша это, в ответ сбиваются на нервный, надрывный крик: «Мы работали, спину гнули, горбатились, добились всего своим трудом!» Ну, а это для детей уж и вовсе – сплошная высшая математика: «Не олигарх? Тогда чего добились? Спину гнули? Ну, а это потому, наверное, что дураки. Известно же, что “нормальные” люди (в смысле не “лохи”) все получают быстро и даром – места хорошие знают. Горбатились? А кто вас просил? А то, что работали… Да, кстати, а что такое работа?» Вот и поговорили.
Они ведь – дети наши – в той культуре живут, в которой они живут. Им про важность и ценность труда непосильного да беззаветного никто и ничего в этой жизни не рассказывал (кроме родителей, которые, разумеется, для детей никакой не авторитет). Я вот, например, про Стаханова в учебнике истории читал и Любовь Орлову помню, которая идет по ткацкой фабрике, одна выполняя работу за целый цех прядильщиц. И все это воспринималось-то с восторгом. А сейчас? «У меня есть “бумер”, он всегда со мной» – вот и весь сказ. А еще к нам в школу приводили героя соцтруда, который, сидя перед всем нашим классом, со звездочкой на лацкане пиджака, рассказывал детям про свои трудовые подвиги. Причем со вкусом рассказывал! Аж зависть брала! А нашим что сейчас показывают и рассказывают? Совершенно другая история…
И тут вдруг: «Уважайте нас за то, что мы работали!» Да для них – современных детей – это наше с вами такое прочувствованное заявление о труде и уважении как песня на тарабарском языке звучит. Слово «уважение» они не понимают, поскольку ветераны, победители в самой страшной, великой войне, никому не нужны – за чертой бедности живут. О каком уважении речь?.. Где оно?
Да и слово «работа» они не чувствуют должным образом, потому как это понятие с недавних пор и вовсе химера какая-то, ведь работа и вознаграждение (достаток) в современном российском обществе перестали соприкасаться друг с другом. У нас ведь бедность – это во множестве случаев удел работающего населения, чего во всем более-менее развитом мире не сыщешь, хоть с фонарем посреди бела дня бегай. Если на Западе у человека есть работа, то это уже автоматически означает, что он не бедный, а у нас и с высшим образованием человек – врач, учитель, инженер – может быть бедняком.
А чтобы ребенок понял, что такое «уважение», он должен его на себе почувствовать, иначе – никак. А чтобы ребенок понял, что есть «работа», «поступки», «ответственность», – эти ценности родитель не декларировать должен, а на своем примере демонстрировать. Причем не факультативом, а так, чтобы это ребенку было понятно, чтобы он это видел, чтобы это ему становилось, в процессе созерцания процесса, интересно. В противном случае нужных представлений и социальных навыков у него просто не сформируется и винить потом будет некого. Сами виноваты – не показали, не научили, не дали почувствовать.
Психологам-то все это понятно. Но одно дело понимать, другое – уметь донести до собеседника. А донести, как правило, не получается. Приходят родители с «проблемными детьми» к психологам и слышат про свое чадо: «Вы должны проявлять уважение к ребенку! Он же личность!»
Но для конкретной родительницы эта рекомендация звучит как полная ахинея и бред сивой кобылы. «Да какая он личность?! – восклицает обескураженная мамочка, пред тем как зычно хлопнуть дверью. – Личность бы так себя не вела! А он то-то не делает и там-то нарушает! Здесь, что ему сказали, не выполнил, тут поленился. А еще врет, ворует и дураком прикидывается! Тоже сказали – личность!»
Ей: «Нет, вы не понимаете, он личность!» А она: «Ага! Щас, конечно! Да он мне на шею сядет, ножки свесит и поедет! Дудки!»
И права в принципе мама. Поскольку сама она не слишком хорошо представляет себе, что такое «личность», что такое «уважение», что такое «партнерские отношения с другим человеком», которым, как ни крути, все-таки является ее ребенок. Не представляет, потому что не было у нас таких ценностей прежде. «Общество» было, «равенство, братство» – было. А вот «партнерства», например, не было. Да и «уважением» называлось не уважение, а пиетет – мол, кого сказали, того и уважаем, восхищаемся даже, на транспарантах носим. Не было в этом нашем уважении должной осмысленности, именно поэтому и ветеранов теперь позабыли. Уважали бы по-настоящему, как на Кавказе стариков уважают или в Японии, ничего бы подобного не произошло. Но, видимо, неправильно уважали, раз так быстро вычеркнули их из списков. «В списках не значился…»
В общем, тяжело нынешним родителям воспитывать современных детей, когда у них у самих, у родителей, никаких навыков жизни в обществе новой формации нет. Только теория, и то – в лучшем случае. Если же с ребенком с самого начала не строить партнерских отношений, если сразу не предоставить ему возможность быть личностью (не номинально, а по ощущению), то перспектива действительно угрожающая.
И получается, что «работа» – это для нас просто некое место, куда нам дают «пристроить» трудовую книжку и провести некие, полумистические, на мой взгляд, бумажные мероприятия с пенсионным фондом. При этом нам заранее, уже где-то даже на уровне подсознания, абсолютно ясно, что мы здесь – «на работе» – никогда хорошо зарабатывать не будем. Априори это понятно. И мы сознательно идем на это! Ну где еще в цивилизованном мире возможна такая история, что человек приходит на работу, ему говорят: «Ты будешь получать сто долларов», а он: «Ну, сто долларов так сто долларов». При этом все прекрасно понимают, что на сто долларов не прожить и поэтому он будет «свои деньги» зарабатывать «по-левому» – халтурами, воровством, дополнительными нагрузками и так далее, а значит, свою работу нормально никогда не выполнит. Или основная часть зарплаты в конверте… Работаешь и чувствуешь себя преступником.
Это катастрофически неправильное отношение к работе.
Мне должны! Миф о справедливости
Если просмотреть какое-нибудь советское пособие по воспитанию детей, то внутри ведь прямо похолодеет! С одной стороны, все вроде бы правильно, но с другой – как-то не по-людски, не по-человечески. Стройбат. Или даже штрафбат.
И тем не менее у нас были очень четкие представления о воспитании детей, об отношениях с ними. Хорошие или не очень – это другой вопрос. Но твердые. Системные. Не подкопаешься: «Взрослый – старше, его надо уважать, он всегда прав», – и так далее. Сейчас все изменилось. Какой-то Армагеддон между поколениями… Родители продолжают функционировать в прежней парадигме, а детям в телевизоре говорят, что, мол, вы на все имеете право, можете делать все, что угодно. «За-жи-гай!»
Посмотрите музыкальные телеканалы, сериалы для подростков или радио послушайте, кумиров молодежи – Бачинского со Стиллавиным. Это по окрепшим-то мозгам взрослого удар ниже пояса – несчастные смущаются и морщатся. А по детским?.. И это ведь еще «цивилизованные», прошедшие некую «цензуру» формы взаимодействия с детьми. А что уж происходит в так называемых «референтных» группах подростков – в компаниях сверстников (в школе, во дворе, в ночных клубах). Об этом, как говорится, лучше и не думать… Хотя, конечно, следовало бы крепко задуматься.
В России средний возраст начала половой жизни ее гражданами – 14 лет 8 месяцев, а каждый четвертый школьник хотя бы раз в жизни пробовал наркотики (по Ленинградской области, например, есть исследования – каждый третий). Это как себе представить? В голове не укладывается! И как мы на это реагируем? Глаза закрываем (от ужаса, вероятно). Делаем вид, что вообще ничего не происходит, – наши дети ангелы и херувимы, а мы слепы и глухи. Аля-ля, аля-ля… Ничего не слышу, ничего не знаю, моя хата с краю… Но это наши дети!
Андрей приводит данные научных исследований, уже одни эти цифры способны привести в ужас. А у меня дом в деревне в этой самой Ленинградской области, и эту статистику я ВИЖУ собственными глазами. Пятнадцатилетние девочки-проститутки, шестнадцатилетние мальчики, которым на вид можно дать не больше двенадцати-тринадцати: их физическое развитие остановилось из-за приема алкоголя и дешевых наркотиков. Смотреть на это действительно трудно…Хотели в школах уроки сексуального просвещения ввести. Предприняли рисковую попытку. Какая у всех истерика массовая случилась – это же не передать словами! Наших половозрелых херувимов развращают! Я даже участвовал в такой комиссии по «разбору полетов». Впрочем, не в комиссии как таковой (я бы этого не выдержал), а в диспуте по анализу результатов ее работы. Сами уроки, конечно, я вам честно скажу, носили юмористический характер. Все как в анекдотах про Вовочку, которому папа пытается половые отношения разъяснить на примере цветочков и жучков. Выходит такая солидная дама с начесом и в костюме – классическое РОНО – и давай десятиклассникам про любоff рассказывать… Особенное приключение, конечно.
Но дело не только в этом (хотя, конечно, над формой следовало бы подумать). Дело в том, что у нас все это сексуальное просвещение запретили категорически – мол, не просвещение это, а «растление малолетних» в особо тяжкой форме. А в Дании и Голландии (то есть там, где эти программы действуют уже десятилетия и являются обязательными для школьников) за период соответствующего просвещения средний возраст вступления в половую жизнь подростков изменился с 15 лет до 17–18. А у нас – 14, и мы сидим – про цветочки детям рассказываем, на уроках биологии, между делом. Закрываем глаза на детскую и подростковую сексуальность, словно если глаза закрыть, то ее сразу и не станет. Нет, не исчезнет она никуда. Дудки. Без присмотра дети сами будут образовываться. А с учетом нынешних возможностей можно не сомневаться, что процесс этот пойдет быстро и, мягко говоря, не самым лучшим образом.
В общем, дети у нас существуют в мире, который по причине своей тотальной неорганизованности уже предоставил им все права на все. А родители детей так и не поняли, что случилось. Соответственно, продолжают свою шарманку крутить: «Мы старше, мы знаем, как правильно, нас надо уважать» и прочее, и прочее. Дети же на это вполне резонно (со своей точки зрения), но молча вопрошают: «А за что, собственно, уважать-то?» Родители, словно слыша это, в ответ сбиваются на нервный, надрывный крик: «Мы работали, спину гнули, горбатились, добились всего своим трудом!» Ну, а это для детей уж и вовсе – сплошная высшая математика: «Не олигарх? Тогда чего добились? Спину гнули? Ну, а это потому, наверное, что дураки. Известно же, что “нормальные” люди (в смысле не “лохи”) все получают быстро и даром – места хорошие знают. Горбатились? А кто вас просил? А то, что работали… Да, кстати, а что такое работа?» Вот и поговорили.
Они ведь – дети наши – в той культуре живут, в которой они живут. Им про важность и ценность труда непосильного да беззаветного никто и ничего в этой жизни не рассказывал (кроме родителей, которые, разумеется, для детей никакой не авторитет). Я вот, например, про Стаханова в учебнике истории читал и Любовь Орлову помню, которая идет по ткацкой фабрике, одна выполняя работу за целый цех прядильщиц. И все это воспринималось-то с восторгом. А сейчас? «У меня есть “бумер”, он всегда со мной» – вот и весь сказ. А еще к нам в школу приводили героя соцтруда, который, сидя перед всем нашим классом, со звездочкой на лацкане пиджака, рассказывал детям про свои трудовые подвиги. Причем со вкусом рассказывал! Аж зависть брала! А нашим что сейчас показывают и рассказывают? Совершенно другая история…
И тут вдруг: «Уважайте нас за то, что мы работали!» Да для них – современных детей – это наше с вами такое прочувствованное заявление о труде и уважении как песня на тарабарском языке звучит. Слово «уважение» они не понимают, поскольку ветераны, победители в самой страшной, великой войне, никому не нужны – за чертой бедности живут. О каком уважении речь?.. Где оно?
Да и слово «работа» они не чувствуют должным образом, потому как это понятие с недавних пор и вовсе химера какая-то, ведь работа и вознаграждение (достаток) в современном российском обществе перестали соприкасаться друг с другом. У нас ведь бедность – это во множестве случаев удел работающего населения, чего во всем более-менее развитом мире не сыщешь, хоть с фонарем посреди бела дня бегай. Если на Западе у человека есть работа, то это уже автоматически означает, что он не бедный, а у нас и с высшим образованием человек – врач, учитель, инженер – может быть бедняком.
А чтобы ребенок понял, что такое «уважение», он должен его на себе почувствовать, иначе – никак. А чтобы ребенок понял, что есть «работа», «поступки», «ответственность», – эти ценности родитель не декларировать должен, а на своем примере демонстрировать. Причем не факультативом, а так, чтобы это ребенку было понятно, чтобы он это видел, чтобы это ему становилось, в процессе созерцания процесса, интересно. В противном случае нужных представлений и социальных навыков у него просто не сформируется и винить потом будет некого. Сами виноваты – не показали, не научили, не дали почувствовать.
Психологам-то все это понятно. Но одно дело понимать, другое – уметь донести до собеседника. А донести, как правило, не получается. Приходят родители с «проблемными детьми» к психологам и слышат про свое чадо: «Вы должны проявлять уважение к ребенку! Он же личность!»
Но для конкретной родительницы эта рекомендация звучит как полная ахинея и бред сивой кобылы. «Да какая он личность?! – восклицает обескураженная мамочка, пред тем как зычно хлопнуть дверью. – Личность бы так себя не вела! А он то-то не делает и там-то нарушает! Здесь, что ему сказали, не выполнил, тут поленился. А еще врет, ворует и дураком прикидывается! Тоже сказали – личность!»
Ей: «Нет, вы не понимаете, он личность!» А она: «Ага! Щас, конечно! Да он мне на шею сядет, ножки свесит и поедет! Дудки!»
И права в принципе мама. Поскольку сама она не слишком хорошо представляет себе, что такое «личность», что такое «уважение», что такое «партнерские отношения с другим человеком», которым, как ни крути, все-таки является ее ребенок. Не представляет, потому что не было у нас таких ценностей прежде. «Общество» было, «равенство, братство» – было. А вот «партнерства», например, не было. Да и «уважением» называлось не уважение, а пиетет – мол, кого сказали, того и уважаем, восхищаемся даже, на транспарантах носим. Не было в этом нашем уважении должной осмысленности, именно поэтому и ветеранов теперь позабыли. Уважали бы по-настоящему, как на Кавказе стариков уважают или в Японии, ничего бы подобного не произошло. Но, видимо, неправильно уважали, раз так быстро вычеркнули их из списков. «В списках не значился…»
В общем, тяжело нынешним родителям воспитывать современных детей, когда у них у самих, у родителей, никаких навыков жизни в обществе новой формации нет. Только теория, и то – в лучшем случае. Если же с ребенком с самого начала не строить партнерских отношений, если сразу не предоставить ему возможность быть личностью (не номинально, а по ощущению), то перспектива действительно угрожающая.
Да, с родителями родом из советской эпохи у нас вообще беда. Недавно была в гостях у школьной подруги. Конечно, за 20 лет с момента окончания школы мы сильно изменились. Внешне – это понятно, но и взгляды на жизнь тоже поменялись кардинально. Разговаривать со Светланой мне было легко и приятно, «наш» человек. Либеральные ценности, демократические принципы, свобода слова, вероисповедания, терпимость к инакомыслящим – просто готовый депутат Госдумы от правой партии. И тут на кухню, где мы гоняли кофеи, зашел ее сын-подросток сообщить маме, что идет гулять. И тут Свету подменили: жутким жестяным голосом она потребовала от сына, чтобы он не смел общаться с Вовчиком из соседней парадной, потому что тот подонок, и чтобы пришел домой не позже девяти, и чтобы не пил «колу», так как это отрава. А парню 15 лет. И все это – при мне, чужом человеке.Еще хуже дело обстоит с «производственными отношениями». У нас ведь потрясающе дефектное отношение к работе! Работать в СССР было необходимо, обязательно даже, за тунеядство статья действовала, а зарабатывать – нет, нельзя. Только «получать». И не то «получать», что ты заработал, а то, что тебе «дают», по странной схеме «насчитывают», «трудодни» какие-то и «человекочасы». И вот в результате всего этого безобразия у нас понятия «работа» и «деньги» как-то не срослись, развелись даже. Причем забавно: «халтура» и «деньги» – это в нашем сознании почти синонимы. Мол, пошел на «халтуру» – значит, что-то да заработает. Даже как пить дать заработает! А вот пошел на «работу» – и не надейтесь, оставь надежду всяк сюда входящий. В общем, «работа» и «деньги» – они у нас как «да» и «нет».
Не знаю, что чувствовал в этот момент ее сын, но мне захотелось найти поблизости какой-нибудь блиндаж и спрятаться от этого артобстрела. Или уменьшиться в размерах и уползти в ближайшую щель.
И уж точно расхотелось беседовать на тему о свободе личности.
И получается, что «работа» – это для нас просто некое место, куда нам дают «пристроить» трудовую книжку и провести некие, полумистические, на мой взгляд, бумажные мероприятия с пенсионным фондом. При этом нам заранее, уже где-то даже на уровне подсознания, абсолютно ясно, что мы здесь – «на работе» – никогда хорошо зарабатывать не будем. Априори это понятно. И мы сознательно идем на это! Ну где еще в цивилизованном мире возможна такая история, что человек приходит на работу, ему говорят: «Ты будешь получать сто долларов», а он: «Ну, сто долларов так сто долларов». При этом все прекрасно понимают, что на сто долларов не прожить и поэтому он будет «свои деньги» зарабатывать «по-левому» – халтурами, воровством, дополнительными нагрузками и так далее, а значит, свою работу нормально никогда не выполнит. Или основная часть зарплаты в конверте… Работаешь и чувствуешь себя преступником.
Это катастрофически неправильное отношение к работе.
Ну, в этом смысле ситуация у нас в стране потихоньку меняется. Друг мужа недавно сообщил нам с превеликой гордостью, что специально перешел из одной компании в другую на такую же должность и даже чуть меньший оклад только потому, что зарплату там платят «по-белому». Правда, принципиальности здесь было, на мой взгляд, чуть меньше, чем трезвого расчета: через несколько месяцев он смог взять в банке ипотечный кредит и успел въехать с беременной женой в отдельную квартиру. Вот что значит «бытие определяет сознание», а экономика – психологию…Мне кажется, это чистой воды катастрофа – наш ментальный переход от одной формы социального существования к другой. Все меняется: другие приоритеты, другие ограничения в виде экономических факторов, совершенно новые информационные потоки, способы работать с информацией. Всего этого раньше и близко не было. А человек – все тот же, прежний, со старыми, нажитыми «в прошлой жизни» установками и ценностями. Как это все согласовать? А нормально и бесконфликтно – никак. Так что имеем, сами того не понимая, совершенно уродливые и чудовищные формы брака, отношений между поколениями, работы и так далее.
Мне должны! Миф о справедливости
– Андрей, а я все о своем. Так, может, все-таки есть что-то общее – неправильное – в голове, из чего вытекают и дефектные отношения человека в семье, с супругом, с детьми, и уродливое отношение к работе? Есть какой-то общий дефект системы под названием «Человек», из которого следуют, вытекают все эти мифические представления?
– У меня есть очень простой, хотя и абстрактный ответ на этот вопрос. Всего одна фраза из популярной песенки: «It's my life!» Ее ведь можно услышать, прочесть в двух вариантах: первый – «итс май лайв, джага-джага», а второй – «это моя жизнь, я это хорошо понимаю и собираюсь с этим что-то делать». Вот у нас пока в основном первый вариант – «джага-джага» и «ла-ла-ла». А предпочтителен был бы, конечно, второй…
Не привыкли мы так думать о своей жизни, что это наша, моя жизнь, и все зависит от того, как мы ею распорядимся. Нет ответственного отношения к тому, что такое «моя жизнь». Понимания, что вот она, выдана мне. Что родился я и умру, и должен провести этот промежуток времени так, чтобы быть счастливым. Все остальные идеи о том – почему мы, откуда мы и зачем, являются, к сожалению, абстрактными и базируются только на вере. Можно верить в то, можно в это, но все это только гипотезы, допущения. А из ощутимых, фактически существующих факторов, определяющих качество и ценность нашей жизни, это только вопрос удовольствия – в самом широком смысле этого слова (то есть это далеко не только физические удовольствия, но и эмоциональные, душевные, духовные). Удовольствие, которое мы получаем от нашей жизни. Удовольствие, которое, кстати сказать, нам никто не обязан давать.
В общем: «It's my life!» Это твоя жизнь. Живи и распоряжайся ею. Не думай, что кто-либо сделает это за тебя. Займись ею. Сделай ее такой, какой ты хочешь ее видеть. Ощути счастье этого факта – ты хозяин своей жизни! «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» – эту фразу надо переделать. «Я другой такой жизни не знаю, где так вольно я могу дышать» – акромя моей собственной, разумеется. Так будет правильно. Да, в этом мире есть лишь один человек, который способен нас контролировать, который распоряжается нашими возможностями, резервами и свободами. Этот человек – мы сами. И это право контроля – есть личная привилегия и личная ответственность каждого из нас.
Но мы как-то совсем не радуемся, когда вдруг осознаем, что, кроме нас самих, наша жизнь никому особенно не нужна. Что, кроме нас самих, никто не будет заниматься улучшением ее качества, ее пространства и глубины, ее продолжительности. У нас же самый гигантский, самый главный миф состоит в том, что мы живем в некой огромной, очень богатой стране и потому, соответственно, нам кто-то что-то за это должен, но не дает. Да, мы живем в огромной и богатой стране, но эта огромность и это богатство находятся «в потенции». Все это еще надо освоить, превратить из возможного в действительное. И для этого необходим труд. Иными словами, у нас по сравнению, может быть, с другими странами, больше возможностей, но и для реализации этих возможностей нужны соответствующие – очень значительные – вложения с нашей стороны.
Но мы – нет. Вкладываться не готовы, а получать – всегда пожалуйста. И дальше начинаются странные разговоры про справедливость. Когда началась приватизация и каждому за его ваучер абстрактно пообещали автомобиль, никому и в голову не пришло, что этот автомобиль должен кто-то произвести. Причем не просто кто-то, а мы же сами и должны это сделать. Нельзя поделить шкуру неубитого медведя, но мы не только ее делили… Мы в мечтах уже и примерили ее на себя, и тепло ощутили в собственном воображении, а потом впали в негодование, потому как нам показалось, что с нас эту шубу стянули. А ее никто не стягивал! Более того, заветный медведь еще из бора шишкинского не вышел – жив-здоровехонек. Мы делили то, что только возможно, а вовсе не то, что уже есть в наличии.
Что такое абстрактная справедливость? Фантазия и бессмыслица. Не бывает абстрактной справедливости. В этом случае я часто привожу пример с крокодилами. Крокодилы – сильные животные, мы на них смотрим и ужасаемся, думаем, что они хищники и людоеды. И вот кажется, повезло же им – сильные и зубастые, и все у них хорошо. Но при этом никто не задумывается над очевидным фактом: из ста маленьких крокодилят, вылупившихся из родительской кладки, до взрослого, половозрелого состояния доживут только три малыша, а 97 – умрут. Вот такая цена жизни этих сильных животных, у которых «все хорошо». А теперь можно поговорить о справедливости, но только с точки зрения крокодилов… В США из сотни открываемых «дел» (бизнесов) успешными оказываются не более пяти – и то когда экономика на подъеме. Справедливо это или нет? Или все крокодилы должны выжить, а все вновь открывшиеся малые предприятия должны принести баснословные состояния? Ну нет, наверное.
Но в нас прочно засел миф о некой справедливости. При этом давайте попытаемся понять, какой такой смысл мы вкладываем в это слово? Здесь главная конструкция – МНЕ ДОЛЖНЫ. Почему – они богатые, а я бедный? Почему – кто-то здоров, а я болен? Почему – кто-то родился красивым, а кто-то не очень? Несправедливо! То есть справедливость – это желание, чтобы у меня было все, чего я хочу. Никто же не хочет быть бедным, больным и некрасивым в этой конструкции! Все хотят в момент рассуждений о справедливости быть богатыми, здоровыми и прекрасными необыкновенно. Вот это, мол, было бы справедливо…
Эпоха застоя породила своеобразное иждивенчество. И это объяснимо: ведь когда действует абсолютная уравниловка, совершать подвиги бессмысленно. Если, что бы ты ни делал, результат будет все равно одинаковым, одним и тем же, то легче вообще ничего не делать. А когда ты привыкаешь ничего не делать (а к «хорошему», как известно, привыкают быстро), но при этом хоть что-то получать, то и возникает это пресловутое – «мне должны». И это, возможно, самый опасный, самый зловредный миф нашего массового сознания, и из него все вытекает. Ведь если я не понимаю, что это моя жизнь, что я в ней действующая сила и полновластный хозяин, а поэтому сам должен с ней что-то делать, – я не построю нормальные отношения с детьми, у меня не будет счастливой семьи, не будет работы, которую бы мне хотелось. У меня вообще ничего не будет.
А такой миф у нас существует. Потому что у нас, в нашем замечательном советском обществе, была установка: за нас все решают, не высовывайся. Если партия сказала: «Надо», – ты ответил: «Есть», и без вопросов. У нас было все определено – хочешь ты этого или не хочешь. Но при этом система гарантировала определенный «соцпакет», а она у нас действительно очень много чего гарантировала. Играя по правилам, ты мог рассчитывать на стабильную и вполне себе вольготную жизнь. Это был такой достаточно честный договор между человеком и властью. И в целом система не глумилась над людьми, которые играли по ее правилам. За исключением, конечно, тридцатых годов, когда какие-либо правила перестали действовать. Массовая паранойя внесла в этот договор свои коррективы… Но там ведь одна война была, затем другая. Далее порядок был установлен.
И вот из этой прошлой советской жизни осталась у нас эта установка про «справедливость». «Справедливость» была коньком советской идеологии, у нас вообще была страна справедливости: «СССР – оплот мира», «Всем равные возможности», «От каждого по способностям, каждому по труду» и так далее. И мы так уверовали в свою собственную, генетически присущую нам, буквально наследственную справедливость, что совершенно позабыли, что справедливость – это не манна небесная, а то, что мы можем сделать, если очень постараемся. Вообще социальная справедливость обеспечивается «общественным договором» – когда работающая и более успешная часть нации принимает на свои ответственные поруки тех, кто в силу тех или иных причин не может обеспечить себе достойный уровень жизни. Социальную справедливость надо делать, она – результат труда. Но нет, мы об этом даже не задумались. У нас в головах все еще какая-то абстрактная, эфемерная, но при этом Высшая справедливость!
Общественный договор – это великая штука. Есть люди, которые просто по состоянию здоровья не могут обеспечить себе достойную жизнь, есть дети и старики, которые в силу своего возраста не способны обеспечивать себя. И нам эти люди, во-первых, не посторонние – они наши дети, родители, друзья; а во-вторых, это и мы сами – все мы были детьми, большая часть из нас доживет до престарелого возраста, каждый из нас может заболеть, лишиться здоровья, получить инвалидность и так далее. И учитывая все это, мы – те, кто сейчас работает и создает материальные ценности, – берем на себя обязательства помогать тем, кто не в силах сам позаботиться о себе.
Отсюда из наших заработков и отчисления в бюджет – на образование, на здравоохранение, на пенсии и социальные пособия (сюда же примыкают культура и фундаментальная наука). Одна часть общества фактически содержит и себя, и другую часть общества, потому что та – другая – не может этого сделать. Работающие, условно говоря, содержат тех, кто не работает (или не производит материальных благ). А деньги на пенсии, зарплаты бюджетникам, образование и так далее – они не из воздуха берутся. Их зарабатывают и отчисляют из своих заработков те, кто производит материальные ценности.
Сейчас мы платим пенсии старикам, через тридцать лет наши дети, которых мы сейчас содержим (опять же – разного рода пособия, отпуска по уходу за ребенком для матерей, бесплатная медицинская помощь, образование и т. д.), будут платить нам, потому что мы уже не сможем заработать на себя. Сейчас мы платим больным и инвалидам, а завтра мы будем больными и инвалидами, и нам тоже будут помогать. И не по абстрактной справедливости, а по условиям нашего общественного договора.
– У меня есть очень простой, хотя и абстрактный ответ на этот вопрос. Всего одна фраза из популярной песенки: «It's my life!» Ее ведь можно услышать, прочесть в двух вариантах: первый – «итс май лайв, джага-джага», а второй – «это моя жизнь, я это хорошо понимаю и собираюсь с этим что-то делать». Вот у нас пока в основном первый вариант – «джага-джага» и «ла-ла-ла». А предпочтителен был бы, конечно, второй…
Не привыкли мы так думать о своей жизни, что это наша, моя жизнь, и все зависит от того, как мы ею распорядимся. Нет ответственного отношения к тому, что такое «моя жизнь». Понимания, что вот она, выдана мне. Что родился я и умру, и должен провести этот промежуток времени так, чтобы быть счастливым. Все остальные идеи о том – почему мы, откуда мы и зачем, являются, к сожалению, абстрактными и базируются только на вере. Можно верить в то, можно в это, но все это только гипотезы, допущения. А из ощутимых, фактически существующих факторов, определяющих качество и ценность нашей жизни, это только вопрос удовольствия – в самом широком смысле этого слова (то есть это далеко не только физические удовольствия, но и эмоциональные, душевные, духовные). Удовольствие, которое мы получаем от нашей жизни. Удовольствие, которое, кстати сказать, нам никто не обязан давать.
В общем: «It's my life!» Это твоя жизнь. Живи и распоряжайся ею. Не думай, что кто-либо сделает это за тебя. Займись ею. Сделай ее такой, какой ты хочешь ее видеть. Ощути счастье этого факта – ты хозяин своей жизни! «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» – эту фразу надо переделать. «Я другой такой жизни не знаю, где так вольно я могу дышать» – акромя моей собственной, разумеется. Так будет правильно. Да, в этом мире есть лишь один человек, который способен нас контролировать, который распоряжается нашими возможностями, резервами и свободами. Этот человек – мы сами. И это право контроля – есть личная привилегия и личная ответственность каждого из нас.
Но мы как-то совсем не радуемся, когда вдруг осознаем, что, кроме нас самих, наша жизнь никому особенно не нужна. Что, кроме нас самих, никто не будет заниматься улучшением ее качества, ее пространства и глубины, ее продолжительности. У нас же самый гигантский, самый главный миф состоит в том, что мы живем в некой огромной, очень богатой стране и потому, соответственно, нам кто-то что-то за это должен, но не дает. Да, мы живем в огромной и богатой стране, но эта огромность и это богатство находятся «в потенции». Все это еще надо освоить, превратить из возможного в действительное. И для этого необходим труд. Иными словами, у нас по сравнению, может быть, с другими странами, больше возможностей, но и для реализации этих возможностей нужны соответствующие – очень значительные – вложения с нашей стороны.
Но мы – нет. Вкладываться не готовы, а получать – всегда пожалуйста. И дальше начинаются странные разговоры про справедливость. Когда началась приватизация и каждому за его ваучер абстрактно пообещали автомобиль, никому и в голову не пришло, что этот автомобиль должен кто-то произвести. Причем не просто кто-то, а мы же сами и должны это сделать. Нельзя поделить шкуру неубитого медведя, но мы не только ее делили… Мы в мечтах уже и примерили ее на себя, и тепло ощутили в собственном воображении, а потом впали в негодование, потому как нам показалось, что с нас эту шубу стянули. А ее никто не стягивал! Более того, заветный медведь еще из бора шишкинского не вышел – жив-здоровехонек. Мы делили то, что только возможно, а вовсе не то, что уже есть в наличии.
Что такое абстрактная справедливость? Фантазия и бессмыслица. Не бывает абстрактной справедливости. В этом случае я часто привожу пример с крокодилами. Крокодилы – сильные животные, мы на них смотрим и ужасаемся, думаем, что они хищники и людоеды. И вот кажется, повезло же им – сильные и зубастые, и все у них хорошо. Но при этом никто не задумывается над очевидным фактом: из ста маленьких крокодилят, вылупившихся из родительской кладки, до взрослого, половозрелого состояния доживут только три малыша, а 97 – умрут. Вот такая цена жизни этих сильных животных, у которых «все хорошо». А теперь можно поговорить о справедливости, но только с точки зрения крокодилов… В США из сотни открываемых «дел» (бизнесов) успешными оказываются не более пяти – и то когда экономика на подъеме. Справедливо это или нет? Или все крокодилы должны выжить, а все вновь открывшиеся малые предприятия должны принести баснословные состояния? Ну нет, наверное.
Но в нас прочно засел миф о некой справедливости. При этом давайте попытаемся понять, какой такой смысл мы вкладываем в это слово? Здесь главная конструкция – МНЕ ДОЛЖНЫ. Почему – они богатые, а я бедный? Почему – кто-то здоров, а я болен? Почему – кто-то родился красивым, а кто-то не очень? Несправедливо! То есть справедливость – это желание, чтобы у меня было все, чего я хочу. Никто же не хочет быть бедным, больным и некрасивым в этой конструкции! Все хотят в момент рассуждений о справедливости быть богатыми, здоровыми и прекрасными необыкновенно. Вот это, мол, было бы справедливо…
А здесь, мне кажется, Андрей слишком хорошо думает о людях. Пару лет назад моему знакомому сожгли любимую машину – «Плимут». Это было громкое дело – в Питере начали гореть дорогие иномарки. Как выяснилось позже, когда эту группу молодых поджигателей поймали, они таким образом радели за социальную справедливость и «выравнивали» благосостояние бедных и богатых, только с другой стороны. Так что констатирую факт – это чудное желание немножко поэкспроприировать экспроприаторов или, по крайней мере, сделать их чуть беднее, на мой взгляд, не умерло в нас окончательно.– Эта установка, требование – «МНЕ ДОЛЖНЫ» – присуща в той или иной степени каждому человеку, но в России она имеет трагическую судьбу и трагические же масштабы. Это просто какая-то навязчивая национальная идея – идея справедливости, которая кем-то когда-то была вероломно попрана. Почему так получилось, я думаю, понятно. У нас отняли родину, люди потеряли и моральные ценности, и материальные (я имею в виду доперестроечные накопления и прежние, какие-никакие, социальные гарантии). Но ведь это не вопрос причины – почему мы оказались в такой ситуации, это вопрос реакции – как мы повели себя в ней. Не думаю, что положение немцев после Второй мировой войны было лучше нашего, но они взялись за дело и сейчас являются мировыми лидерами. А мы – нет. Мы расклеились.
Вообще, это ощущение – что Андрей судит о людях лучше, чем они есть на самом деле, – будет преследовать меня все время работы над книгой. Почему? Ответ на свой немой вопрос я получу в самом конце, в главе о свободе.
Эпоха застоя породила своеобразное иждивенчество. И это объяснимо: ведь когда действует абсолютная уравниловка, совершать подвиги бессмысленно. Если, что бы ты ни делал, результат будет все равно одинаковым, одним и тем же, то легче вообще ничего не делать. А когда ты привыкаешь ничего не делать (а к «хорошему», как известно, привыкают быстро), но при этом хоть что-то получать, то и возникает это пресловутое – «мне должны». И это, возможно, самый опасный, самый зловредный миф нашего массового сознания, и из него все вытекает. Ведь если я не понимаю, что это моя жизнь, что я в ней действующая сила и полновластный хозяин, а поэтому сам должен с ней что-то делать, – я не построю нормальные отношения с детьми, у меня не будет счастливой семьи, не будет работы, которую бы мне хотелось. У меня вообще ничего не будет.
А такой миф у нас существует. Потому что у нас, в нашем замечательном советском обществе, была установка: за нас все решают, не высовывайся. Если партия сказала: «Надо», – ты ответил: «Есть», и без вопросов. У нас было все определено – хочешь ты этого или не хочешь. Но при этом система гарантировала определенный «соцпакет», а она у нас действительно очень много чего гарантировала. Играя по правилам, ты мог рассчитывать на стабильную и вполне себе вольготную жизнь. Это был такой достаточно честный договор между человеком и властью. И в целом система не глумилась над людьми, которые играли по ее правилам. За исключением, конечно, тридцатых годов, когда какие-либо правила перестали действовать. Массовая паранойя внесла в этот договор свои коррективы… Но там ведь одна война была, затем другая. Далее порядок был установлен.
И вот из этой прошлой советской жизни осталась у нас эта установка про «справедливость». «Справедливость» была коньком советской идеологии, у нас вообще была страна справедливости: «СССР – оплот мира», «Всем равные возможности», «От каждого по способностям, каждому по труду» и так далее. И мы так уверовали в свою собственную, генетически присущую нам, буквально наследственную справедливость, что совершенно позабыли, что справедливость – это не манна небесная, а то, что мы можем сделать, если очень постараемся. Вообще социальная справедливость обеспечивается «общественным договором» – когда работающая и более успешная часть нации принимает на свои ответственные поруки тех, кто в силу тех или иных причин не может обеспечить себе достойный уровень жизни. Социальную справедливость надо делать, она – результат труда. Но нет, мы об этом даже не задумались. У нас в головах все еще какая-то абстрактная, эфемерная, но при этом Высшая справедливость!
Общественный договор – это великая штука. Есть люди, которые просто по состоянию здоровья не могут обеспечить себе достойную жизнь, есть дети и старики, которые в силу своего возраста не способны обеспечивать себя. И нам эти люди, во-первых, не посторонние – они наши дети, родители, друзья; а во-вторых, это и мы сами – все мы были детьми, большая часть из нас доживет до престарелого возраста, каждый из нас может заболеть, лишиться здоровья, получить инвалидность и так далее. И учитывая все это, мы – те, кто сейчас работает и создает материальные ценности, – берем на себя обязательства помогать тем, кто не в силах сам позаботиться о себе.
Отсюда из наших заработков и отчисления в бюджет – на образование, на здравоохранение, на пенсии и социальные пособия (сюда же примыкают культура и фундаментальная наука). Одна часть общества фактически содержит и себя, и другую часть общества, потому что та – другая – не может этого сделать. Работающие, условно говоря, содержат тех, кто не работает (или не производит материальных благ). А деньги на пенсии, зарплаты бюджетникам, образование и так далее – они не из воздуха берутся. Их зарабатывают и отчисляют из своих заработков те, кто производит материальные ценности.
Сейчас мы платим пенсии старикам, через тридцать лет наши дети, которых мы сейчас содержим (опять же – разного рода пособия, отпуска по уходу за ребенком для матерей, бесплатная медицинская помощь, образование и т. д.), будут платить нам, потому что мы уже не сможем заработать на себя. Сейчас мы платим больным и инвалидам, а завтра мы будем больными и инвалидами, и нам тоже будут помогать. И не по абстрактной справедливости, а по условиям нашего общественного договора.