Страница:
Мы постоянно балансируем на лезвии бритвы в страхе перед неизвестным. Известное нас не радует (лезвие
–
вещь опасная и неприятная), но мы не в силах от него отказаться из-за страха перед неизвестным. Но мы никогда не обретём нового, если будем сопротивляться ему, бежать от него, оттягивать его наступление.
В последнее время большой психотерапевтической проблемой стали поздние разводы. В прежнем СССР развод считался делом постыдным, а для коммуниста даже недопустимым. Поэтому зачастую люди, не желая нарываться на неприятности, да плюс ко всему задавленные массовой идеологией, продолжали жить друг с другом в браке даже после того, как из него исчезали не только любовь и дружба, но даже элементарное взаимоуважение.
Но вот на волне политических реформ «оковы спали», и такая супружеская пара, «проснувшись ото сна», оказалась у разбитого корыта. Теперь в почёте индивидуальность, личность и права человека, а не классовое единство, узы брака и общественное мнение. Так что развод из аутсайдеров постепенно вырвался в лидеры, оставив брак далеко позади. Если в браке ничего не осталось, кроме печатей в паспорте и взаимной ненависти супругов друг к другу, то такой развод можно только приветствовать. И теперь мы готовы идти на развод, но подчас оказывается уже слишком поздно выстраивать свою жизнь заново. Поэтому разводы после 55-60 лет, как правило, производят удручающее впечатление. Но поздний развод далеко не единственный пример из этого ряда, просто он достаточно показателен.
Мораль этой басни такова: мы не должны без конца оттягивать то, что неизбежно должно случиться.В противном случае мы не только лишаем себя желаемого будущего, но и отказываемся от настоящего, достойного настоящего. А виной тому служит все тот же панический страх перед неизвестным, перед новым. Да, герой моего рассказа про поздний брак сохранил в своём кармане партийный билет. И что дальше? Кому он теперь нужен? Мы почему-то уверены в том, что наша жизнь сложится так, как нам кажется, как она нам видится. Но кто мог знать, что принесут горбачевские реформы? Кто мог предвидеть воссоединение двух Германий? Или чудовищную инфляцию и т. п.?
Вместе с тем мы ведём себя так, словно бы знаем своё будущее наверняка, а потому боимся сделать хоть что-то не так, дабы от этого оно, не дай бог, не пострадало. Но как это «не так»? Что значит «не так», если будущее в принципе неизвестно? Как поступить «так» и что значит поступить «не так», если неизвестно, что и как будет дальше?
Мы не знаем и не можем знать своего будущего, поэтому долгосрочные проекты, а главное – наше поведение, выстроенное под них, – это большая ошибка. Проекты нужны, но если мы чувствуем, осознаем, что дальнейшее движение в избранном направлении ведёт только в тупик, мы совершаем глупость, продолжая двигаться по этой дороге. То, что мы сделали сейчас, может в данный момент казаться безумием, но дать фантастический результат в конечном итоге. Кто знает своё будущее? Никто. Но все мы живём так, будто бы оно нам доподлинно известно. Наверное, ангел нашептал нам на ушко. Хорошо, если бы так, но это был не ангел, а наш панический страх перед неизвестным.
Будущее неизвестно, а потому мы его боимся. Чтобы оно нас меньше пугало, мы его выдумываем. А потом начинаем верить в свою выдумку как в истину.
И в результате перестаём искать, бороться, к чему-то стремиться и всеми силами усыпляем свои желания стем, чтобы они ненароком не вынудили нас расстаться со стабильностью. Пусть эта синица безрадостна, но она есть, она в руках. А журавль? «Что журавль? Ведь мы не птицы, мы не летаем». Такова наша философия, но это взгляд обречённого пессимиста. Из настоящего произрастает будущее. Если мы не изменим настоящее, будущее не изменится.И если настоящее похоже на трясину, ничто нас из неё не вытянет, и будущее будет таким же вязким и безликим.
Итак, и мой случай с больным зубом, и мои милые знакомые с «болями в животе», и супружеская пара на пороге развода, и ещё тысяча других примеров, которые можно было бы привести, – все они говорят о том, что иногда необходимо решиться на худшее, пройти через огонь, воду и медные трубы, отдаться тому, что пугает, и только это откроет нам путь из тупика. В ряде случаев бесконечные компромиссы оказываются более губительными, чем радикальные решения.
Любая неизвестность кажется нам пропастью, мы начинаем балансировать на краю этой воображаемой пропасти, подобно неопытному канатоходцу, и нас охватывает безумный страх. Нерешительность усиливает страх, страх усиливает нерешительность.И мы не решаемся покинуть лезвие, каким бы острым оно ни было. И оно ранит, ох как ранит! Кто решится с него прыгнуть? Только тот, кто справится со страхом, преодолеет всесильный и деспотичный прогноз. Безумству храбрых поем мы песню. Как говорил один из героев Федора Михайловича Достоевского: «Кто преодолеет страх боли смерти, тот станет Богом». Остальным суждено мучиться и страдать от страха перед прыжком и от боли, доставляемой жизнью на лезвии бритвы, лишённой радости и надежды.
И если вы боитесь, я говорю вам: «Прыгайте!» Если жизнь не мила, если и так уже все плохо и все схватки проиграны, чего же бояться? Чего терять? Что может быть страшнее жизни без надежды? Разве жить в страхе не страшно?
Такие ситуации: зубная боль, опостылевший брак, тревога, депрессия – мы называем тупиковыми. А у дзэн-буддистов (очень, надо сказать, толковые дядьки эти дзэн-буддисты) есть по этому поводу такая поговорка: «Тупик – это тоже выход». Нужно только осознать, взвесить и прыгнуть. Всего-то! Впрочем, можете и подождать – как говорится, дело хозяйское.
В XV веке жил один замечательный сумасшедший, звали его Христофор Колумб. Он поверил в выводы другого великого сумасшедшего и решился на отчаянный поступок. Но совершил он его не в одиночку, причём между ним и его матросами была одна очень большая разница: Колумб отправился в Индию, а его команда на «край света» в прямом смысле этого слова. Впрочем, в одном они были похожи: все они ошибались, ведь Америка, как вы понимаете, отличается и от Индии, и от «края света». Вот как бывает, причём это скорее правило, чем исключение. Хотя большей частью, мы принимаем его за обратное.
Надо сказать, что в процессе этого легендарного путешествия драма под названием «прыжок с лезвия бритвы» была разыграна с блеском, словно бы на лучших театральных подмостках мира. После долгих месяцев плавания подозрения моряков усилились, а волнения в массах потихонечку нарастали. «Куда мы плывём?!» – возмущались моряки. «Он нас со свету хочет сжить!» – кричали другие. Провизия была на исходе, пресная вода заканчивалась, они проплыли уже много больше рассчитанных величин, а берега все не было и не было. Тут нервы у любого могут сдать. А моряки тем временем уже нашли все приметы, доказывающие, что близок конец света. И они были совершенно уверены, что ещё чуть-чуть, и они опрокинутся с плоского блюда под названием «Земля» и справят своё печальное новоселье в компании трех неразговорчивых слонов и одной сонливой черепахи.
Возникла паника. Можно себе представить, что в эти минуты творилось на сердце у самого Колумба. Вероятно, мысль о необходимости повернуть назад и убраться восвояси не раз приходила ему в голову. Страх перед неизвестным, возможной гибелью приказывал остаться на лезвии, то есть повернуть назад. И вопрос об этом, как свидетельствует история, действительно стоял на повестке дня. Впрочем, повернув назад в страхе перед неизвестностью и оставшись тем самым на лезвии, Колумб обрёк бы и себя, и всю свою команду на верную гибель, ведь воды и провизии на обратный путь не осталось. Лезвие не так пугает, как неизвестность, но оно может и погубить. Колумб не струсил и, несмотря на все доводы, не свернул с назначенного пути. Этот поступок без всякого преувеличения можно назвать отважным прыжком с лезвия бритвы. Результат не заставил себя ждать – через пару дней команда увидела птицу, а ещё через день ветку лиственного растения на воде. Ну, а потом всем известное: «Земля, земля!» Вот вам и психологический механизм.
Вывод из этой истории прост: пока ты не пройдёшь до конца, не узнаешь, что там, после конца. И при этом нужно обязательно помнить, что конец – это всегда начало.Тем более и «конец», и «начало», как утверждают филологи, происходят от одного корня! И если народная мудрость не обманывает насчёт того, что жизнь как зебра (полоса белая, полоса чёрная), то не трудно предположить, что, усиливая «прелести» чёрной полосы, мы скорее её пройдём, а разбавляя её белым, мы лишь удлиняем своё страдание. Вы не знаете, почему часто говорят, что жизнь у нас «серая»?
Но вернёмся от рассуждений к практике. Расскажу вам два примечательных, на мой взгляд, случая. Одна моя пациентка страдала, как она сама говорила, от беспричинных страхов. Впрочем, по всему было видно, что это отнюдь не так, как она пыталась представить. Но так как причину она открывать не хотела, я и не настаивал. В конце концов, кто имеет право требовать от человека рассказывать то, чем он не считает нужным делиться?
Мы научились с ней быть «здесь и сейчас», дышать, расслабляться, не прогнозировать и т. д. Её состояние значительно улучшилось, настроение поднималось день ото дня. И я уже был настроен завершить этот цикл терапии, как вдруг произошёл следующий случай. Она пришла ко мне вся в слезах, в расстроенных чувствах и с ощущением полной безысходности. В ответ на мой вопросительный взгляд она разрыдалась ещё больше и, уткнувшись мне в плечо, все-таки рассказала, что же её так тревожит.
«Это ужасно, – говорила она, – я уже не боюсь, но эта мысль… она меня гложет… Никакие планирования не помогают… С этим просто невозможно справиться! Это мой крест… Я знаю, мне от этого не уйти…» – «Так в чем же дело?» – спросил я её. «Вы будете надо мной смеяться», – отнекивалась она. «Не буду, с чего вы взяли?» – отвечал я. «Все смеялись, и вы будете…» – она посмотрела мне в глаза. «Не буду, обещаю. Вы мне доверяете, тогда говорите, кого стесняться? Если это для вас так важно, разве я буду смеяться?
Что я, нелюдь какой-то?» – говорил я. «Нет, – улыбнулась она, – людь». И рассказала…
После небольшой паузы она произнесла: «Я думаю, что у меня лопнет брюшная аорта». У меня словно камень с души упал, и я мысленно перекрестился. «С этой бедой мы поможем», – пообещал я и попросил её лечь на кушетку. Потом на протяжении получаса я уточнял характер болей, особенности её переживаний и ощущений, как она себе это представляет и т. д. – всякие наши психотерапевтические штучки. Когда картина показалась мне достаточно полной, я попросил её пережить этот ужас до конца.
Уговорить её на эту экзекуцию было непросто, ведь этого она боялась больше всего на свете. Но другого выхода у меня не было. Никакие доводы в таких случаях неуместны, и я просто попросил поверить мне на слово. Я видел, как она колебалась. Она взвешивала свой страх и необходимость отдаться ему. Последнее пугало её, как может напугать пропасть, внезапно разверзнувшаяся под ногами. На другой чаше её весов была полная тревог и ограничений жизнь, ведь страх перед разрывом аорты лишил эту женщину всего: способности свободно передвигаться, отдыхать, даже сексуальные отношения были теперь невозможны. Она постоянно измеряла своё артериальное давление, пугаясь любого, даже весьма незначительного, повышения.
Мне оставалось только убедить её в том, что лезвие, на котором она оказалась, потворствуя страху, во сто крат хуже «конца», который она себе представляла. Я должен был дать ей гарантии того, что прыжок с этого лезвия не хуже бесконечного балансирования на его острие. И мне это удалось. Решившись принять свой страх, а не бежать от него, она стала сильнее страха, но полной уверенности в своих силах ей все ещё недоставало. Поэтому я должен был стать для неё тем оплотом уверенности и надёжности, в котором она так нуждалась. Порукой тому было моё отношение и моя искренность.
Когда весь этот подготовительный этап был пройден, я спросил у неё: «Ну как? Рискнём? Можно ещё отыграть обратно». – «Нет, рискнём», – ответила она, и мы рискнули. Она взяла меня за руку, а я стал описывать весь тот ужас, который вот уже несколько лет не давал ей покоя. Она представляла, а я описывал… Я использовал те слова и те образы, которыми она сама пользовалась в своём рассказе. И скоро результат был достигнут.
Когда стенка аорты «стала» пульсировать и трещать по всем швам, она свернулась в комочек и зажмурилась. «Сейчас», – едва выдавила она из себя и сжала мою руку крепко-крепко. «Аорта разрывается, и тёплая алая кровь разливается по брюшной полости», – закончил я свой «ужастик» и замолчал. Моя подопечная обмякла и затихла, словно бы умерла. Складки на её лице разгладились, возникла пауза, которую я не решался прервать. Из её закрытых глаз потекли слезы, много слез. Я прикоснулся к её плечу: «Молодцом, все хорошо, все кончилось». Она открыла свои замечательные, небесного цвета глаза и, улыбнувшись, возразила: «Нет, началось. Мне кажется, я теперь смогу полюбить». В тот момент, когда этот сосуд, эта воображаемая аневризма, этот пузырь с кровью лопнул, точнее, когда она разрешила ему лопнуть, то почувствовала странное душевное облегчение, она словно бы беса из себя выгнала. Она вновь ощутила себя свободной.
Ей было уже за сорок, и последнее десятилетие она провела без любви и даже без надежды на это чувство. В своём подсознании она словно бы подменила надежду полюбить на надежду умереть от разрыва аорты. Теперь, когда для её подсознания с разрывом аорты все было кончено и оно наконец насытило свою жажду крови, открылось то, что было прежде подавлено. Смерть состоялась и этим открыла дверь любви. Разумеется, аорта не лопнула и, видимо, даже не «догадывалась», что с ней могло такое случиться. Она ведь даже не была поражена болезнью! От тяжёлого недуга страдала душа, психика моей пациентки, а чтобы не выносить истинную проблему на обозрение, она прикрывалась мнимой опасностью – возможным разрывом аорты. После того как оковы пали, открылась возможность обрести утраченное.
В тридцать с небольшим моя пациентка развелась с мужем. Через несколько лет она полюбила мужчину, который был значительно моложе её. Отношения их были непростыми, а поскольку она вдобавок ко всему была его начальницей, ей долго приходилось скрывать свои чувства. Даже когда они встречались, она не позволяла своим чувствам полностью проявлять себя. Она изо всех сил делала вид, что для неё это просто очередное развлечение, ничего, впрочем, не значащее. Фактически она подавила своё желание любить, не разрешила любви проявить себя. После долгих и мучительных размолвок моя пациентка рассталась со своим возлюбленным и уже тогда почувствовала какой-то «ком» в животе. Кроме того, из-за постоянных стрессов у неё стало скакать артериальное давление. Она не на шутку этим обеспокоилась. Давление поднималось иногда до высоких цифр, что вызывало сильные головные боли и головокружения.
Изучая между делом медицинскую литературу, она наткнулась на статью, в которой рассказывалось о таком редком заболевании, как аневризма аорты. Недолго думая, моя подопечная сопоставила свои ощущения и симптомы, описанные в этой публикации, после чего однозначно поставила себе диагноз. Она стала специально обследоваться, но её признали «совершенно здоровой». Когда же она высказала врачу мысль о том, что, возможно, у неё аневризма аорты, – тот рассмеялся, сказав, что она «безумная фантазёрка» и что, мол, «нечего ерунду городить, вы совершенно здоровы» (это дословно). Могла ли она поверить его «совершенно здоровы», если каждую неделю её донимали гипертонические кризы? Нет, конечно. Это как в истории про мальчика, который пас овец, а их затем съели волки. Если при её гипертонии врач сказал, что она совершенно здорова, то он с тем же успехом мог ошибиться и относительно аневризмы. Ведь так? Поэтому уверенность в том, что у неё аневризма аорты, осталась, но рассказывать об этом кому-то ещё она теперь не рисковала.
Она знала, что «разрыв» аорты может быть вызван высоким давлением, поэтому она боялась своих гипертонических кризов, как огня. Отчего они стали появляться все чаще и чаще. И вот какая штука, на фоне нашей психотерапии, её давление фактически нормализовалось, а гипертонические кризы исчезли вовсе. И тут-то в ней возопила тревога. Она подсознательно испугалась, что её аорта никогда не лопнет! Не понимая этого, она долгое время стремилась умереть, к чему, надо сказать, стремится всякий, кто разуверился в любви. Но вот сошла на нет гипертония, а значит, смерть откладывается. И подавленная потребность в любви подняла голову. Именно она, эта потребность, и ничто другое, заставила мою подопечную ощутить остроту лезвия, на котором она оказалась после разрыва с её последним возлюбленным. Именно потребность любви заставила её балансировать между смертью и любовью, помогла ей решиться на тот отчаянный шаг, который она сделала вместе со мной.
Только спрыгнув с этого лезвия, только пережив этот самый сильный страх в своей жизни, только решившись на это самоубийство (а то, что мы проделали, фактически было равносильно самоубийству), она получила возможность осознать своё истинное желание. Сделав этот решающий шаг, она вдруг поняла, что может и хочет любить, что жизнь не кончилась, а, напротив, только начинается.
Конечно, каждый из нас мечтает о взаимной любви, это естественно. Но любовь, даже без взаимности – это уже подарок, большой подарок. Задумайтесь, если ваши чувства не разделяют, это ведь не лишает вас возможности любить самому. А любовь даёт жизнь любящему, поскольку любовь – это энергия жизни. Без любви нет жизни, жизнь есть любовь. Любовь придаёт жизни смысл и вселяет в нас надежду на будущее.
У моей подопечной не было больше не только кома в животе, у неё и на душе теперь не было кома. Её душа избавилась от бремени, и через полтора года я был приглашён на свадьбу. Вот так бывает. Сейчас она счастлива, занимается своим маленьким внуком и любит своего мужа больше, чем прежних, всех вместе взятых. Таковы результаты её прыжка с лезвия бритвы, а ведь она могла бы провести на нем ещё тысячу лет, тысячу лет плача. Она решилась принять вызов судьбы, последовать тому, что сама для себя сделала неизбежным. Она прошла, как я уже сказал, через огонь, воду и медные трубы, и теперь её желания были при ней. Они не томятся больше на задворках её подсознания, а живут и дают возможность жить моей бывшейпациентке.
В этом деле действительно очень важна решимость и готовность. Вспомним замечательную сказку Ершова про Конька-Горбунка. Царю для того, чтобы жениться на прекрасной царь-девице, предстояло искупаться в трех котлах: с водой студёной, с водой вареной, ну «а третий с молоком, вскипятя его ключом». Как известно, царь побоялся и решил сначала поэкспериментировать на Иванушке. Ванюша пошёл на это дело, правда, под прикрытием психотерапевта в образе Конька-Горбунка, и как результат – стал что ни в сказке сказать, ни пером описать. После чего и на царевне женился, и на престол короновался. Что, как вы понимаете, символизирует любовь и благоденствие. Царь же решимостью не отличался, и психотерапевт у него был никудышный, вот он и «сварился». Такие поучительные истории рассказывает народный фольклор устами Ершова про «прыжок с лезвия бритвы».
Я не знаю почему, но мы крайне неуважительно относимся к своим желаниям. Причём не к капризам, а именно к желаниям, к своему истинному «хочу». Может быть, нас смогли убедить в их постыдности, низкопробности или что-то ещё в этом духе? Может быть, мы боимся показаться чересчур экстравагантными, выпасть из серой массы? Или вся причина в том, что у нас нет возможности их реализовать и, чтобы не мучиться даром, мы подвергли их азотной заморозке?
Все эти предположения могут претендовать на знание причины нашего отказа от своих истинных желаний и наклонностей. Но есть несколько фактов, с которыми, на мой взгляд, трудно спорить. Во-первых, наши истинныежелания точно не являются постыдными. Судите сами, ведь каждый человек в глубине свой души хочет любить и быть любимым, жить в мире и с миром, чувствовать защищённость и защищать кого-то самому. Что же во всем этом плохого? Тем более эти наши истинные желания сложно назвать экстравагантными. Кажется, что нет ничего более общего, достойного и естественного – это во-вторых. Ну а то, что касается третьего, – это невозможность реализации, так ведь мы же и не пробовали, поскольку боимся. Мы боимся того, что нас не поймут, осудят, дадут от ворот поворот. Мы боимся даже попробовать! О чем уж тут говорить.
Человек, я так думаю, должен жить своими истинными желаниями, иначе он просто перестаёт быть человеком.
Подавляя в себе истинные человеческие желания и потребности, мы подавляем в себе человеческое, мы попираем собственную душу – её устремления и веру.
Другое дело, нужно уметь отличать истинные желания от капризов. Например, есть разница между желанием быть любимым и бесконечными попытками обратить на себя внимание. Нужно уметь видеть разницу между истинным желанием и вторичной реакцией, как я её называю. Например, существенно отличаются друг от друга желание любить и ненависть, порождаемая страхом полюбить, страхом перед любовью.
Но все это нам известно или, по крайней мере, может быть нами осознано, если мы приложим некоторые усилия. И ведь все мы в глубине души знаем, чего хотим по-настоящему. Но что-то нас сдерживает, ограничивает, не даёт ходу. Значит, проблема вовсе не в том, что наши желания плохи или труднореализуемы. Значит, проблема в том, что мы боимся им доверять. А если мы не доверяем своим истинным желаниям, разве можем мы доверять самим себе? А куда без этого?
Мы привыкли скрывать свои истинные желания друг от друга за личиной бесстрастности и наигранной силы. И совершенно не догадываемся, что на самом деле все хотим одного и того же. И опять мы на лезвии бритвы, и опять балансируем, не решаясь прыгнуть и боясь упасть.
В «прогулке» по лезвию мало приятного, оно ранит. Но мы готовы терпеть эту боль, готовы мучиться и не можем заставить себя сделать этот один-единственный решающий шаг. Мы не решаемся сделать то, в чем видим свою погибель. Но не решаемся сделать и то, что может принести нам спасение. Мы не доверяем своим истинным желаниям, самим себе и после этого хотим рассчитывать на чьё-то доверие. Осознавайте свои истинные желания и следуйте им, даже если вам придётся прыгать с лезвия. Избавьтесь от прогноза, разглядите цель и прыгайте.
И теперь о втором обещанном случае. Мы уже много говорили о тревоге. В прошлой главе я даже предложил вам попить с ней чайку. Впрочем, все методы и психологические механизмы, изложенные в этой книге, способствуют борьбе с ней. Но даже они, при всей их эффективности, бывают бесполезны в случаях, когда тревога очень сильна, да вдобавок подкреплена реальной угрозой, или когда человек на протяжении многих лет не видит выхода из создавшейся ситуации, от чего впадает в тяжёлую депрессию и лишается последних сил для борьбы.
Все, о чем шла речь прежде, рассчитано на тех, у кого ещё остались силы для борьбы с недугом, а как быть, если они исчерпаны? Если нет не только перспектив, но и сил их разглядывать? В этом случае используется этот же психологический механизм – прыжок с лезвия бритвы, только в новой редакции. В таких случаях это уже не прыжок, а падениес лезвия. Разница на первый взгляд кажется незначительной, но если для первого нужны подчас значительные силы, то для второго оставшиеся силы могут только помешать. Тут нужно обессилеть и падать, не оказывая падению никакого сопротивления, точно следуя расхожей шутливой рекомендации: «Доктор сказал в морг – значит, в морг».
Итак, как я уже говорил, бывает тревога посильнее простого беспокойства. Мне и самому известна такая тревога, с этим ко мне часто обращаются пациенты. По сути, она мало чем отличается от тех латентных (скрытых) тревожных состояний, о которых шла речь в других главах. Но есть и принципиальное различие, которое заключается в нашей панике, в чувстве потерянности и раздавленности.
* * *
В последнее время большой психотерапевтической проблемой стали поздние разводы. В прежнем СССР развод считался делом постыдным, а для коммуниста даже недопустимым. Поэтому зачастую люди, не желая нарываться на неприятности, да плюс ко всему задавленные массовой идеологией, продолжали жить друг с другом в браке даже после того, как из него исчезали не только любовь и дружба, но даже элементарное взаимоуважение.
Кто роет яму, тот упадёт в неё, и кто покатит вверх камень, к тому он воротится.
Экклезиаст
Но вот на волне политических реформ «оковы спали», и такая супружеская пара, «проснувшись ото сна», оказалась у разбитого корыта. Теперь в почёте индивидуальность, личность и права человека, а не классовое единство, узы брака и общественное мнение. Так что развод из аутсайдеров постепенно вырвался в лидеры, оставив брак далеко позади. Если в браке ничего не осталось, кроме печатей в паспорте и взаимной ненависти супругов друг к другу, то такой развод можно только приветствовать. И теперь мы готовы идти на развод, но подчас оказывается уже слишком поздно выстраивать свою жизнь заново. Поэтому разводы после 55-60 лет, как правило, производят удручающее впечатление. Но поздний развод далеко не единственный пример из этого ряда, просто он достаточно показателен.
Мораль этой басни такова: мы не должны без конца оттягивать то, что неизбежно должно случиться.В противном случае мы не только лишаем себя желаемого будущего, но и отказываемся от настоящего, достойного настоящего. А виной тому служит все тот же панический страх перед неизвестным, перед новым. Да, герой моего рассказа про поздний брак сохранил в своём кармане партийный билет. И что дальше? Кому он теперь нужен? Мы почему-то уверены в том, что наша жизнь сложится так, как нам кажется, как она нам видится. Но кто мог знать, что принесут горбачевские реформы? Кто мог предвидеть воссоединение двух Германий? Или чудовищную инфляцию и т. п.?
Вместе с тем мы ведём себя так, словно бы знаем своё будущее наверняка, а потому боимся сделать хоть что-то не так, дабы от этого оно, не дай бог, не пострадало. Но как это «не так»? Что значит «не так», если будущее в принципе неизвестно? Как поступить «так» и что значит поступить «не так», если неизвестно, что и как будет дальше?
Мы не знаем и не можем знать своего будущего, поэтому долгосрочные проекты, а главное – наше поведение, выстроенное под них, – это большая ошибка. Проекты нужны, но если мы чувствуем, осознаем, что дальнейшее движение в избранном направлении ведёт только в тупик, мы совершаем глупость, продолжая двигаться по этой дороге. То, что мы сделали сейчас, может в данный момент казаться безумием, но дать фантастический результат в конечном итоге. Кто знает своё будущее? Никто. Но все мы живём так, будто бы оно нам доподлинно известно. Наверное, ангел нашептал нам на ушко. Хорошо, если бы так, но это был не ангел, а наш панический страх перед неизвестным.
Будущее неизвестно, а потому мы его боимся. Чтобы оно нас меньше пугало, мы его выдумываем. А потом начинаем верить в свою выдумку как в истину.
И в результате перестаём искать, бороться, к чему-то стремиться и всеми силами усыпляем свои желания стем, чтобы они ненароком не вынудили нас расстаться со стабильностью. Пусть эта синица безрадостна, но она есть, она в руках. А журавль? «Что журавль? Ведь мы не птицы, мы не летаем». Такова наша философия, но это взгляд обречённого пессимиста. Из настоящего произрастает будущее. Если мы не изменим настоящее, будущее не изменится.И если настоящее похоже на трясину, ничто нас из неё не вытянет, и будущее будет таким же вязким и безликим.
* * *
Итак, и мой случай с больным зубом, и мои милые знакомые с «болями в животе», и супружеская пара на пороге развода, и ещё тысяча других примеров, которые можно было бы привести, – все они говорят о том, что иногда необходимо решиться на худшее, пройти через огонь, воду и медные трубы, отдаться тому, что пугает, и только это откроет нам путь из тупика. В ряде случаев бесконечные компромиссы оказываются более губительными, чем радикальные решения.
Любая неизвестность кажется нам пропастью, мы начинаем балансировать на краю этой воображаемой пропасти, подобно неопытному канатоходцу, и нас охватывает безумный страх. Нерешительность усиливает страх, страх усиливает нерешительность.И мы не решаемся покинуть лезвие, каким бы острым оно ни было. И оно ранит, ох как ранит! Кто решится с него прыгнуть? Только тот, кто справится со страхом, преодолеет всесильный и деспотичный прогноз. Безумству храбрых поем мы песню. Как говорил один из героев Федора Михайловича Достоевского: «Кто преодолеет страх боли смерти, тот станет Богом». Остальным суждено мучиться и страдать от страха перед прыжком и от боли, доставляемой жизнью на лезвии бритвы, лишённой радости и надежды.
И если вы боитесь, я говорю вам: «Прыгайте!» Если жизнь не мила, если и так уже все плохо и все схватки проиграны, чего же бояться? Чего терять? Что может быть страшнее жизни без надежды? Разве жить в страхе не страшно?
Такие ситуации: зубная боль, опостылевший брак, тревога, депрессия – мы называем тупиковыми. А у дзэн-буддистов (очень, надо сказать, толковые дядьки эти дзэн-буддисты) есть по этому поводу такая поговорка: «Тупик – это тоже выход». Нужно только осознать, взвесить и прыгнуть. Всего-то! Впрочем, можете и подождать – как говорится, дело хозяйское.
В XV веке жил один замечательный сумасшедший, звали его Христофор Колумб. Он поверил в выводы другого великого сумасшедшего и решился на отчаянный поступок. Но совершил он его не в одиночку, причём между ним и его матросами была одна очень большая разница: Колумб отправился в Индию, а его команда на «край света» в прямом смысле этого слова. Впрочем, в одном они были похожи: все они ошибались, ведь Америка, как вы понимаете, отличается и от Индии, и от «края света». Вот как бывает, причём это скорее правило, чем исключение. Хотя большей частью, мы принимаем его за обратное.
Надо сказать, что в процессе этого легендарного путешествия драма под названием «прыжок с лезвия бритвы» была разыграна с блеском, словно бы на лучших театральных подмостках мира. После долгих месяцев плавания подозрения моряков усилились, а волнения в массах потихонечку нарастали. «Куда мы плывём?!» – возмущались моряки. «Он нас со свету хочет сжить!» – кричали другие. Провизия была на исходе, пресная вода заканчивалась, они проплыли уже много больше рассчитанных величин, а берега все не было и не было. Тут нервы у любого могут сдать. А моряки тем временем уже нашли все приметы, доказывающие, что близок конец света. И они были совершенно уверены, что ещё чуть-чуть, и они опрокинутся с плоского блюда под названием «Земля» и справят своё печальное новоселье в компании трех неразговорчивых слонов и одной сонливой черепахи.
Возникла паника. Можно себе представить, что в эти минуты творилось на сердце у самого Колумба. Вероятно, мысль о необходимости повернуть назад и убраться восвояси не раз приходила ему в голову. Страх перед неизвестным, возможной гибелью приказывал остаться на лезвии, то есть повернуть назад. И вопрос об этом, как свидетельствует история, действительно стоял на повестке дня. Впрочем, повернув назад в страхе перед неизвестностью и оставшись тем самым на лезвии, Колумб обрёк бы и себя, и всю свою команду на верную гибель, ведь воды и провизии на обратный путь не осталось. Лезвие не так пугает, как неизвестность, но оно может и погубить. Колумб не струсил и, несмотря на все доводы, не свернул с назначенного пути. Этот поступок без всякого преувеличения можно назвать отважным прыжком с лезвия бритвы. Результат не заставил себя ждать – через пару дней команда увидела птицу, а ещё через день ветку лиственного растения на воде. Ну, а потом всем известное: «Земля, земля!» Вот вам и психологический механизм.
Вывод из этой истории прост: пока ты не пройдёшь до конца, не узнаешь, что там, после конца. И при этом нужно обязательно помнить, что конец – это всегда начало.Тем более и «конец», и «начало», как утверждают филологи, происходят от одного корня! И если народная мудрость не обманывает насчёт того, что жизнь как зебра (полоса белая, полоса чёрная), то не трудно предположить, что, усиливая «прелести» чёрной полосы, мы скорее её пройдём, а разбавляя её белым, мы лишь удлиняем своё страдание. Вы не знаете, почему часто говорят, что жизнь у нас «серая»?
* * *
Но вернёмся от рассуждений к практике. Расскажу вам два примечательных, на мой взгляд, случая. Одна моя пациентка страдала, как она сама говорила, от беспричинных страхов. Впрочем, по всему было видно, что это отнюдь не так, как она пыталась представить. Но так как причину она открывать не хотела, я и не настаивал. В конце концов, кто имеет право требовать от человека рассказывать то, чем он не считает нужным делиться?
Мы научились с ней быть «здесь и сейчас», дышать, расслабляться, не прогнозировать и т. д. Её состояние значительно улучшилось, настроение поднималось день ото дня. И я уже был настроен завершить этот цикл терапии, как вдруг произошёл следующий случай. Она пришла ко мне вся в слезах, в расстроенных чувствах и с ощущением полной безысходности. В ответ на мой вопросительный взгляд она разрыдалась ещё больше и, уткнувшись мне в плечо, все-таки рассказала, что же её так тревожит.
«Это ужасно, – говорила она, – я уже не боюсь, но эта мысль… она меня гложет… Никакие планирования не помогают… С этим просто невозможно справиться! Это мой крест… Я знаю, мне от этого не уйти…» – «Так в чем же дело?» – спросил я её. «Вы будете надо мной смеяться», – отнекивалась она. «Не буду, с чего вы взяли?» – отвечал я. «Все смеялись, и вы будете…» – она посмотрела мне в глаза. «Не буду, обещаю. Вы мне доверяете, тогда говорите, кого стесняться? Если это для вас так важно, разве я буду смеяться?
Не оценивай дороги другого человека, пока ты не прошёл хотя бы мили в его мокасинах.
Пословица индейцев пуэбло
Что я, нелюдь какой-то?» – говорил я. «Нет, – улыбнулась она, – людь». И рассказала…
После небольшой паузы она произнесла: «Я думаю, что у меня лопнет брюшная аорта». У меня словно камень с души упал, и я мысленно перекрестился. «С этой бедой мы поможем», – пообещал я и попросил её лечь на кушетку. Потом на протяжении получаса я уточнял характер болей, особенности её переживаний и ощущений, как она себе это представляет и т. д. – всякие наши психотерапевтические штучки. Когда картина показалась мне достаточно полной, я попросил её пережить этот ужас до конца.
Уговорить её на эту экзекуцию было непросто, ведь этого она боялась больше всего на свете. Но другого выхода у меня не было. Никакие доводы в таких случаях неуместны, и я просто попросил поверить мне на слово. Я видел, как она колебалась. Она взвешивала свой страх и необходимость отдаться ему. Последнее пугало её, как может напугать пропасть, внезапно разверзнувшаяся под ногами. На другой чаше её весов была полная тревог и ограничений жизнь, ведь страх перед разрывом аорты лишил эту женщину всего: способности свободно передвигаться, отдыхать, даже сексуальные отношения были теперь невозможны. Она постоянно измеряла своё артериальное давление, пугаясь любого, даже весьма незначительного, повышения.
Мне оставалось только убедить её в том, что лезвие, на котором она оказалась, потворствуя страху, во сто крат хуже «конца», который она себе представляла. Я должен был дать ей гарантии того, что прыжок с этого лезвия не хуже бесконечного балансирования на его острие. И мне это удалось. Решившись принять свой страх, а не бежать от него, она стала сильнее страха, но полной уверенности в своих силах ей все ещё недоставало. Поэтому я должен был стать для неё тем оплотом уверенности и надёжности, в котором она так нуждалась. Порукой тому было моё отношение и моя искренность.
Когда весь этот подготовительный этап был пройден, я спросил у неё: «Ну как? Рискнём? Можно ещё отыграть обратно». – «Нет, рискнём», – ответила она, и мы рискнули. Она взяла меня за руку, а я стал описывать весь тот ужас, который вот уже несколько лет не давал ей покоя. Она представляла, а я описывал… Я использовал те слова и те образы, которыми она сама пользовалась в своём рассказе. И скоро результат был достигнут.
Хороший психотерапевт должен рисковать своей жизнью и репутацией, если хочет достигнуть чего-нибудь стоящего.
Фредерик Пёрлз
Когда стенка аорты «стала» пульсировать и трещать по всем швам, она свернулась в комочек и зажмурилась. «Сейчас», – едва выдавила она из себя и сжала мою руку крепко-крепко. «Аорта разрывается, и тёплая алая кровь разливается по брюшной полости», – закончил я свой «ужастик» и замолчал. Моя подопечная обмякла и затихла, словно бы умерла. Складки на её лице разгладились, возникла пауза, которую я не решался прервать. Из её закрытых глаз потекли слезы, много слез. Я прикоснулся к её плечу: «Молодцом, все хорошо, все кончилось». Она открыла свои замечательные, небесного цвета глаза и, улыбнувшись, возразила: «Нет, началось. Мне кажется, я теперь смогу полюбить». В тот момент, когда этот сосуд, эта воображаемая аневризма, этот пузырь с кровью лопнул, точнее, когда она разрешила ему лопнуть, то почувствовала странное душевное облегчение, она словно бы беса из себя выгнала. Она вновь ощутила себя свободной.
Ей было уже за сорок, и последнее десятилетие она провела без любви и даже без надежды на это чувство. В своём подсознании она словно бы подменила надежду полюбить на надежду умереть от разрыва аорты. Теперь, когда для её подсознания с разрывом аорты все было кончено и оно наконец насытило свою жажду крови, открылось то, что было прежде подавлено. Смерть состоялась и этим открыла дверь любви. Разумеется, аорта не лопнула и, видимо, даже не «догадывалась», что с ней могло такое случиться. Она ведь даже не была поражена болезнью! От тяжёлого недуга страдала душа, психика моей пациентки, а чтобы не выносить истинную проблему на обозрение, она прикрывалась мнимой опасностью – возможным разрывом аорты. После того как оковы пали, открылась возможность обрести утраченное.
В тридцать с небольшим моя пациентка развелась с мужем. Через несколько лет она полюбила мужчину, который был значительно моложе её. Отношения их были непростыми, а поскольку она вдобавок ко всему была его начальницей, ей долго приходилось скрывать свои чувства. Даже когда они встречались, она не позволяла своим чувствам полностью проявлять себя. Она изо всех сил делала вид, что для неё это просто очередное развлечение, ничего, впрочем, не значащее. Фактически она подавила своё желание любить, не разрешила любви проявить себя. После долгих и мучительных размолвок моя пациентка рассталась со своим возлюбленным и уже тогда почувствовала какой-то «ком» в животе. Кроме того, из-за постоянных стрессов у неё стало скакать артериальное давление. Она не на шутку этим обеспокоилась. Давление поднималось иногда до высоких цифр, что вызывало сильные головные боли и головокружения.
Пока бедствия кажутся нам неотвратимыми, мы смиренно претерпеваем их, но при первой же мысли, что их можно избежать, они делаются совершенно невыносимыми.
Алексис де Торквиль
Изучая между делом медицинскую литературу, она наткнулась на статью, в которой рассказывалось о таком редком заболевании, как аневризма аорты. Недолго думая, моя подопечная сопоставила свои ощущения и симптомы, описанные в этой публикации, после чего однозначно поставила себе диагноз. Она стала специально обследоваться, но её признали «совершенно здоровой». Когда же она высказала врачу мысль о том, что, возможно, у неё аневризма аорты, – тот рассмеялся, сказав, что она «безумная фантазёрка» и что, мол, «нечего ерунду городить, вы совершенно здоровы» (это дословно). Могла ли она поверить его «совершенно здоровы», если каждую неделю её донимали гипертонические кризы? Нет, конечно. Это как в истории про мальчика, который пас овец, а их затем съели волки. Если при её гипертонии врач сказал, что она совершенно здорова, то он с тем же успехом мог ошибиться и относительно аневризмы. Ведь так? Поэтому уверенность в том, что у неё аневризма аорты, осталась, но рассказывать об этом кому-то ещё она теперь не рисковала.
Она знала, что «разрыв» аорты может быть вызван высоким давлением, поэтому она боялась своих гипертонических кризов, как огня. Отчего они стали появляться все чаще и чаще. И вот какая штука, на фоне нашей психотерапии, её давление фактически нормализовалось, а гипертонические кризы исчезли вовсе. И тут-то в ней возопила тревога. Она подсознательно испугалась, что её аорта никогда не лопнет! Не понимая этого, она долгое время стремилась умереть, к чему, надо сказать, стремится всякий, кто разуверился в любви. Но вот сошла на нет гипертония, а значит, смерть откладывается. И подавленная потребность в любви подняла голову. Именно она, эта потребность, и ничто другое, заставила мою подопечную ощутить остроту лезвия, на котором она оказалась после разрыва с её последним возлюбленным. Именно потребность любви заставила её балансировать между смертью и любовью, помогла ей решиться на тот отчаянный шаг, который она сделала вместе со мной.
Только спрыгнув с этого лезвия, только пережив этот самый сильный страх в своей жизни, только решившись на это самоубийство (а то, что мы проделали, фактически было равносильно самоубийству), она получила возможность осознать своё истинное желание. Сделав этот решающий шаг, она вдруг поняла, что может и хочет любить, что жизнь не кончилась, а, напротив, только начинается.
Конечно, каждый из нас мечтает о взаимной любви, это естественно. Но любовь, даже без взаимности – это уже подарок, большой подарок. Задумайтесь, если ваши чувства не разделяют, это ведь не лишает вас возможности любить самому. А любовь даёт жизнь любящему, поскольку любовь – это энергия жизни. Без любви нет жизни, жизнь есть любовь. Любовь придаёт жизни смысл и вселяет в нас надежду на будущее.
Вдвоём быть лучше, чем одному, ибо если упадут – друг друга поднимут; но горе, если один упадёт, а чтобы поднять его – нет другого, да и если двое лежат – тепло им; одному же как согреться?
Экклезиаст
У моей подопечной не было больше не только кома в животе, у неё и на душе теперь не было кома. Её душа избавилась от бремени, и через полтора года я был приглашён на свадьбу. Вот так бывает. Сейчас она счастлива, занимается своим маленьким внуком и любит своего мужа больше, чем прежних, всех вместе взятых. Таковы результаты её прыжка с лезвия бритвы, а ведь она могла бы провести на нем ещё тысячу лет, тысячу лет плача. Она решилась принять вызов судьбы, последовать тому, что сама для себя сделала неизбежным. Она прошла, как я уже сказал, через огонь, воду и медные трубы, и теперь её желания были при ней. Они не томятся больше на задворках её подсознания, а живут и дают возможность жить моей бывшейпациентке.
В этом деле действительно очень важна решимость и готовность. Вспомним замечательную сказку Ершова про Конька-Горбунка. Царю для того, чтобы жениться на прекрасной царь-девице, предстояло искупаться в трех котлах: с водой студёной, с водой вареной, ну «а третий с молоком, вскипятя его ключом». Как известно, царь побоялся и решил сначала поэкспериментировать на Иванушке. Ванюша пошёл на это дело, правда, под прикрытием психотерапевта в образе Конька-Горбунка, и как результат – стал что ни в сказке сказать, ни пером описать. После чего и на царевне женился, и на престол короновался. Что, как вы понимаете, символизирует любовь и благоденствие. Царь же решимостью не отличался, и психотерапевт у него был никудышный, вот он и «сварился». Такие поучительные истории рассказывает народный фольклор устами Ершова про «прыжок с лезвия бритвы».
* * *
Я не знаю почему, но мы крайне неуважительно относимся к своим желаниям. Причём не к капризам, а именно к желаниям, к своему истинному «хочу». Может быть, нас смогли убедить в их постыдности, низкопробности или что-то ещё в этом духе? Может быть, мы боимся показаться чересчур экстравагантными, выпасть из серой массы? Или вся причина в том, что у нас нет возможности их реализовать и, чтобы не мучиться даром, мы подвергли их азотной заморозке?
Все эти предположения могут претендовать на знание причины нашего отказа от своих истинных желаний и наклонностей. Но есть несколько фактов, с которыми, на мой взгляд, трудно спорить. Во-первых, наши истинныежелания точно не являются постыдными. Судите сами, ведь каждый человек в глубине свой души хочет любить и быть любимым, жить в мире и с миром, чувствовать защищённость и защищать кого-то самому. Что же во всем этом плохого? Тем более эти наши истинные желания сложно назвать экстравагантными. Кажется, что нет ничего более общего, достойного и естественного – это во-вторых. Ну а то, что касается третьего, – это невозможность реализации, так ведь мы же и не пробовали, поскольку боимся. Мы боимся того, что нас не поймут, осудят, дадут от ворот поворот. Мы боимся даже попробовать! О чем уж тут говорить.
Человек, я так думаю, должен жить своими истинными желаниями, иначе он просто перестаёт быть человеком.
Подавляя в себе истинные человеческие желания и потребности, мы подавляем в себе человеческое, мы попираем собственную душу – её устремления и веру.
Другое дело, нужно уметь отличать истинные желания от капризов. Например, есть разница между желанием быть любимым и бесконечными попытками обратить на себя внимание. Нужно уметь видеть разницу между истинным желанием и вторичной реакцией, как я её называю. Например, существенно отличаются друг от друга желание любить и ненависть, порождаемая страхом полюбить, страхом перед любовью.
Но все это нам известно или, по крайней мере, может быть нами осознано, если мы приложим некоторые усилия. И ведь все мы в глубине души знаем, чего хотим по-настоящему. Но что-то нас сдерживает, ограничивает, не даёт ходу. Значит, проблема вовсе не в том, что наши желания плохи или труднореализуемы. Значит, проблема в том, что мы боимся им доверять. А если мы не доверяем своим истинным желаниям, разве можем мы доверять самим себе? А куда без этого?
Мы привыкли скрывать свои истинные желания друг от друга за личиной бесстрастности и наигранной силы. И совершенно не догадываемся, что на самом деле все хотим одного и того же. И опять мы на лезвии бритвы, и опять балансируем, не решаясь прыгнуть и боясь упасть.
В «прогулке» по лезвию мало приятного, оно ранит. Но мы готовы терпеть эту боль, готовы мучиться и не можем заставить себя сделать этот один-единственный решающий шаг. Мы не решаемся сделать то, в чем видим свою погибель. Но не решаемся сделать и то, что может принести нам спасение. Мы не доверяем своим истинным желаниям, самим себе и после этого хотим рассчитывать на чьё-то доверие. Осознавайте свои истинные желания и следуйте им, даже если вам придётся прыгать с лезвия. Избавьтесь от прогноза, разглядите цель и прыгайте.
* * *
И теперь о втором обещанном случае. Мы уже много говорили о тревоге. В прошлой главе я даже предложил вам попить с ней чайку. Впрочем, все методы и психологические механизмы, изложенные в этой книге, способствуют борьбе с ней. Но даже они, при всей их эффективности, бывают бесполезны в случаях, когда тревога очень сильна, да вдобавок подкреплена реальной угрозой, или когда человек на протяжении многих лет не видит выхода из создавшейся ситуации, от чего впадает в тяжёлую депрессию и лишается последних сил для борьбы.
Все, о чем шла речь прежде, рассчитано на тех, у кого ещё остались силы для борьбы с недугом, а как быть, если они исчерпаны? Если нет не только перспектив, но и сил их разглядывать? В этом случае используется этот же психологический механизм – прыжок с лезвия бритвы, только в новой редакции. В таких случаях это уже не прыжок, а падениес лезвия. Разница на первый взгляд кажется незначительной, но если для первого нужны подчас значительные силы, то для второго оставшиеся силы могут только помешать. Тут нужно обессилеть и падать, не оказывая падению никакого сопротивления, точно следуя расхожей шутливой рекомендации: «Доктор сказал в морг – значит, в морг».
Итак, как я уже говорил, бывает тревога посильнее простого беспокойства. Мне и самому известна такая тревога, с этим ко мне часто обращаются пациенты. По сути, она мало чем отличается от тех латентных (скрытых) тревожных состояний, о которых шла речь в других главах. Но есть и принципиальное различие, которое заключается в нашей панике, в чувстве потерянности и раздавленности.