Куртц Кэтрин. Королевское правосудие (Хроники Короля Келсона II)

   "Видит Бог, я покаялся во всех прегрешениях перед Ним и людьми. Только Он может судить дела мои."
   "МакЛейн, ты богохульствуешь каждым своим словом!" - ответил Лорис. "Признайся в своей ереси!"
   "Нет".
   "Признай, что ты осквернил священный сан..."
   "Нет," - повторил Дункан.
   "Ты отрицаешь, что праздновал Черную Массу, прислуживая Владыке Тьмы?"
   "Отрицаю."
   "Я сожгу тебя, МакЛейн!" - прокричал Лорис, брызгая слюной в лицо Дункану. - "Я пошлю тебя на костер за то, что ты помог сбежать еретику Моргану и развею твой пепел над навозной кучей! Я заставлю тебя почувствовать такую боль, что ты будешь умолять о смерти, признаешь все, что угодно и отречешься от всего, что тебе дорого - лишь бы тебе дали мгновение передышки от того, что я уготовлю тебе!"
   Он говорил что-то еще, но Дункан только закусил губу и ткнул своими искалеченными ногами в пол, чтобы удар боли по его чувствам заглушил бредни Лориса. Он боялся смерти на костре, но был готов к тому, что рано или поздно к этому все и придет. Если ему повезет, то Лорис достаточно рассвирепеет и просто воткнет кинжал ему в сердце, избавив его от мучений прежде, чем огонь убьет его. Раз уж ему суждено умереть, Господь вряд ли осудит его за желание быстрой смерти от клинка. Дункан твердо знал, что душа его неподвластна Лорису.
   "Ты будешь гореть в геене огненной!" - проорал Лорис. - "А я позабочусь, чтобы огонь был медленным, так что твои мучения будут долгими! Ты будешь еще жив, когда твоя поджаренная плоть начнет отваливаться от твоих костей! И ты почувствуешь, как по твоим щекам текут твои растаявшие глаза!"
   Страх, вызванный словами Лориса, пробился через боль, вызванную Дунканом, и бился в его воображении, рисуя страшные картины будущего, колебля его решимость и заставляя его тело содрогаться от вызванной страхом дрожи, которую Дункан был не в силах унять.
   Он был даже рад, почувствовав мучительную боль от щипцов Горони, принявшегося за его правую руку. Ему показалось очень символичным, что его мучитель начал с пальца, на котором он до недавнего времени носил перстень епископа, принявшего мученическую смерть. Ему оставалось только надеяться, что он сможет быть таким же стойким как Генри Истелин.
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   приготовляет для него сосуды смерти, Стрелы Свои делает палящими.
   - Псаломы 7:14
   "Так Вы собираетесь казнить его или нет?" - спросил Сикард Меарский, застегивая воротник лат, пока оруженосец пристегивал поножи к его ногам.
   Лорис, одетый поверх доспехов в белую ризу, раздраженно хлестнул плетью по своему покрытому броней бедру и поглядел на рапростертого на полу пленника. Дункан лежал без сознания, дыхание его было тяжело и прерывисто, окровавленные руки и ноги, закованные в кандалы, подергивались; его обнаженная грудь была покрыта рубцами от кнута Лориса. Рядом с головой пленника стоял табурет, на котором сидел Горони, ожидая признаки возвращающегося сознания. Ни кровь, ни пот, ни даже пятна пыли от ночной работы не портили его белоснежную накидку, наброшенную поверх его доспехов.
   "В чем дело, Сикард?" - спросил Лорис. - "Вы не хотите сделать богоугодное дело? Этот человек - еретик."
   "Тогда сожгите его и все дела."
   "Сначала я хочу получить от него признание."
   Фыркнув, Сикард взял поднесенный ему оруженосцем меч и прикрепил его к поясу и коротким кивком отпустил парня.
   "Послушай, архиепископ," - сказал он, когда парень ушел. - "Может, ты и разбираешься в спасении душ, но я разбираюсь в спасении жизней."
   "Я вижу только одну жизнь, судьбу которой мы решаем," - ответил Лорис. - "Какая Вам разница сгорит он сейчас или этим вечером?"
   "Это имеет значение, потому что за пределами этой палатки находится вся меарская армия, вставшая здесь лагерем," - сказал Сикард. - "Моя жена... моя королева... вверила их мне для победы дела Меары. Солдаты МакЛейна могут быть рассеяны и деморализованы на какое-то время, но они не глупы. Они знают, где мы находимся, и они знают, что мы захватили их герцога. Дайте им время, и они попытаются его спасти, даже если у них не будет никакой надежды на успех."
   "Если у них нет надежды на успех, то почему Вы беспокоитесь" - возразил Лорис. - "Верьте в успех."
   "Я поверю, если узнаю, где Келсон и его армия!"
   "Мы выясним."
   "Да, но когда?" - Звякнув металлом об металл, Сикард хлопнул себя по ноге кольчужной перчаткой и посмотрел на неподвижного Дункана. - "Почему он не сломался? Это деринийское зелье должно было развязать ему язык."
   "У него сильная воля, милорд," - пробормотал Горони. - "Иногда одного только зелья недостаточно. Но он расскажет нам, что мы хотим знать."
   "Легко сказать, монсиньор. Но мне нужны ответы на несколько вопросов прямо сейчас."
   "Я могу предпринять более сильные меры," - предложил Горони.
   "Ага, и без всякого толка."
   "Вы сомневаетесь в моих методах, милорд?"
   Сикард упер руки в бока и отвернулся.
   "Я не люблю мучить священников," - пробормотал он.
   "А казнить их - другое дело, не так ли?" - заметил Лорис. - "Скажите, не припоминаете ли Вы пыток Генри Истелина перед тем, как его казнили?"
   Рассвирепев, Сикард вытянулся.
   "Генри Истелин был повешен, потрошен и четвертован, потому что, с мирской точки зрения, он был предатель Меары," - ответил он. - "Его приговор не имел никакого отношения к его статусу священника и епископа."
   Лорис холодно усмехнулся. - "Тогда подумайте о мирском статусе МакЛейна как герцога Кассанского и Графа Кирнийского, военнопленного, обладающего ценной информацией, которую нам необходимо добыть," - сказал он. - "Что касается меня, то я его больше не считаю даже просто священником, и уж тем более не считаю епископом."
   "Вы знаете, что я не могу спорить с Вами насчет тонкостей канонического права," - пробормотал Сикард. - "Я не знаю, что делает человека епископом с точки зрения святости. Но я знаю одно: священник - священник навсегда! Когда он рукоположен, его руки освящены, чтобы принять в них плоть Господа нашего. А теперь поглядите, что Вы сделали с этими руками!"
   "Руками Дерини!" - бросил Лорис. - "Руками, которые оскверняли святое Причастие каждый раз, когда он осмеливался служить мессу. Не учите меня как надо обходиться с Дерини, Сикард!"
   Когда Лорис подчеркнул свои слова ударом хлыста по и без того покрытой рубцами груди Дункана, тот, приходя в себя, громко застонал. Боль огненной волной прокатилась по его телу.
   Он попытался вернуть себя обратно, в благословенную тьму, которая не наполняла все его тело болью, но вспышка боли, запульсировав в его руках и ногах, заполнила его и вернула в сознание. Беспорядок в мыслях, вызванный последней дозой мераши, ослаб, но лишь чуть-чуть - явно недостаточно, чтобы он мог контролировать ситуацию.
   Он не открывал глаз. Но даже ощущая как Лорис склонился над ним, а кто-то встал в ожидании рядом с его головой, все надежды на то, чтобы притвориться бессознательным, рухнули, когда сапог вдавил его израненную правую руку в грязь, покрывавшую пол - вдавил несильно, но сила и не требовалась. Когда он, связанный, попытался изогнуться, чтобы избавить руку от мучительной боли, его стон был похож на всхлип.
   "Он приходит в себя, Ваше Превосходительство," - пробормотал Горони, стоя рядом с левым ухом Дункана.
   Лорис фыркнул и отошел назад, и в тот же миг боль в руке Дункана превратилась в тупое пульсирование.
   "Просто удивительно, как много боли может причинить всего лишь кончик пальца - даже такому волевому и упрямому священнику как наш Дункан. Смотри, МакЛейн."
   Утверждения Лориса сопроводились еще одним ударом хлыста по груди Дункана, тот охнул и открыл глаза. Его мучила жажда, в горле пересохло так, что он был бы рад даже новой порции мераши - а ничего другого ему пить и не давали с самого момента захвата.
   "Итак, ты снова с нами," - сказал Лорис, довольно улыбаясь. - "Тебе надо бы быть повежливее. Разве ты не ценишь заботу монсиньора Горони о тебе?"
   Дункан только провел распухшим языком по пересохшим губам и повернул голову, готовясь к следующему удару Лориса.
   "Ну, святой отец," - промурлыкал Лорис. - "ты явно ничего еще не понял. Что значит тело человека, когда душе его угрожает проклятье?"
   Конец хлыста лишь слегка дотронулся до ободранного кончика пальца, но кожа может быть подобна докрасна раскаленному железу, если говорить о мучениях, вызванных ею. От боли Дункан сжал зубы, но не дал себе вскрикнуть снова. Внезапно его грудь ожег резкий удар хлыста, добавивший новый рубец к дюжине уже существовавших, и он не смог сдержать вскрика.
   "Отвечай," - грубо сказал Лорис. - "Я забочусь о твоей душе, а не о своей."
   "Благородный поступок," - прошептал Дункан с усмешкой, - "очень благородного и благочестивого человека."
   На этот раз хлыст ударил его по лицу, нижняя губа была рассечена, но Дункан был готов к удару и только сдавленно крякнул.
   "Похоже, Дерини, мне надоело возиться с тобой!" - процедил Лорис сквозь зубы. - "Интересно, что ты запоешь, когда попробуешь настоящего кнута. Твой язык тоже должен знать, что болтать. Горони!"
   Горони тут же вскочил и исчез в другой части палатки, которую Дункан не мог видеть, и на какое-то мгновение он испугался буквального исполнения угрозы: что Лорис хочет отрезать ему язык. Горони сделал бы и это, стоит Лорису только приказать.
   Но Горони вернулся не с ножом, а с чашкой: опять мераша! Боже, как же они боятся его, если хотят влить в него новую дозу зелья так рано!
   Он даже не пытался сопротивляться, когда Горони поднял его голову и поднес чашку к его губам. В конце концов, его все равно заставили бы проглотить налитое; сопротивление только сделало бы этот процесс более неприятным. А вдруг они ошибутся и дадут ему слишком много? По меньшей мере, действие зелья поможет ему перенести боль от прочих мучений.
   Он жадно глотнул, почти радуясь тошноте и головокружению, вызванными зельем. Даже эта мука разума была предпочтительнее тех мучений, которым они подвергли остальные части тела. А если они решили сжечь его...
   "Уведите его," - приказал Лорис.
   Даже когда отвязали цепи, которыми он был привязан к полу, руки и ноги его оставили связанными. Когда стражники рывком подняли его на ноги и потащили прочь от палатки, Дункан застонал. Следом за ними шли Лорис с Горони и стиснувший зубы Сикард.
   Столб для костра он увидел почти сразу. Его установили на маленьком пригорке в середине лагеря, неподалеку от палатки Лориса. Вырисовываясь на фоне начинавшего светать неба, он производил столь же сильное впечатление как ужасная смерть, ожидавшая Дункана - просто слегка обтесанный кусок ствола дерева, на верху которого даже осталось несколько ветвей.
   Объятый страхом, он не мог оторвать своего взгляда от столба, пока его тащили к нему, и не обращал внимания на насмешки и злые шутки, когда его, спотыкавшегося на каждом шагу, протащили мимо строя одетых в белые плащи с синими крестами солдат Лориса, которые собрались, чтобы увидеть его унижение. Никто не нападал на него, но он чувствовал их ненависть и прдвкушение костра, который вскоре должен будет отобрать его жизнь. Позади рыцарей и солдат Лориса толпились, насколько мог видет глаз, солдаты армии Меары, почти свернувшие свой лагерь. Нервничавший Сикард явно готовился к тому, чтобы уехать сразу после смерти Дункана.
   Цепи на его лодыжках сковывали каждый его шаг, его ободранные и окровавленные пальцы ног болели, делая его короткий путь к столбу его личным восхождением на Голгофу, подобным хождению по огню. Он подумал, что, наверное, для Христа Его последний земной путь был таким же тяжелям. Все происходящее казалось ему каким-то нереальным.
   Но цепи, свисавшие со столбы были вполне реальны, как и кучи хвороста, аккуратно разложенные вокруг, и узкий проход между ними, и стражники, толкавшие его к столбу. Около столба его поджидали, поигрывая мышцами, два раздетых по пояс мускулистых солдата с кнутами в руках.
   Как он и ожидал, обращались с ним без всякой жалости: стражники рывком протащили его к столбу и без всяких церемоний приковали его руки к столбу чуть выше головы. Куски коры и остатки ветвей впились в его и без того израненную грудь, а когда он, готовясь к ударам кнута, попытался распластаться вокруг столба, своей лишенной ногтей ногой он задел хворост; от боли на глазах у него выступили слезы и он чуть было не потерял сознание.
   Когда он пришел в себя и открыл глаза, всего в нескольких дюймах от своего лица он увидел лицо Горони, державшего кнут.
   "Гляди, вот средство для твоего спасения," - услышал он, невзирая на дикую боль в руках и ногах, шепот Горони.
   Когда священник слегка хлестнул узловатой плетью по его обнаженным плечам, он вздрогнул, и в разум его вполз страх, несмотря на то, что он изо всех сил старался не выказать Горони своего страха перед ожидавшей его судьбой.
   "Нет, ты не должен прятаться от спасения своей души," - продолжал Горони, в его голосе чувствовалось извращенное удовольстве от сраданий другого человека. - "Каждый удар должен изгонять из тебя дьявола, иначе твоя смерть не сможет искупить все твои грехи."
   Дункан отвернулся, прижавшись щекой к грубой коре, и почувствовал разочарование Горони. Превозмогая вызванное мерашой отчаянье, которое начало захватывать его разум, он постарался не думать о том, что будет дальше. Казалось, что прошли часы, пока его мучители пробовали свои кнуты, щелкая ими по земле у него за спиной, следя при этом, чтобы он слышал свист рассекаемого кожей воздуха и глухие удары тяжелых кнутов по земле, но вдруг все звуки прекратились.
   То, что последовало дальше, он смог перенести только потому, что уже проходил через бичевание раньше. Но даже несмотря на то, что он был готов к боли, первый удар кнута застал его врасплох. Заглушив свой вскрик боли, он сжал кулаки и постарался ударить своими лишенными ногтей пальцами рук по грубой коре столба, пытаясь заглушить новую боль старой, с которой он уже свыкся. Это не помогло.
   Каждый удар плети оставлял на его спине горящий рубец, боль от которого заглушала все иные чувства... а ведь плетьми работали двое. Казалось, его мучители никогда не устанут. После полудюжины ударов из ран пошла кровь, смешиваясь с потом, лившимся с его измученного болью тела, а после нескоьких следующих ударов Дункан потерял чувство времени.
   По мере того как бичевание продолжалось, он все тяжелее повисал на цепях, не в силах более выносить боль. Его запястья онемели и стали скользкими от покрывавшей их крови, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что сделали с его спиной. Ему доводилось слышать о людях, с которых кнутом снимали кожу до кости. Может, он умрет от этого. Лорису никогда не удастся сломить его дух кнутами, но огонь станет для него настоящим испытанием.
   "Он не вынесет больше," - услышал он слова Сикарда, обращенные к Лорису. Слова еле пробивались через туман боли, окутавший его разум. - "И, если Вы все еще хотите его сжечь, то..."
   "Он сильнее, чем ты думаешь," - услышал он холодный ответ Лориса за мгновение до того, как еще один удар приблизил Дункана к столь желанному забвению, - "Но я не отниму у огня его жертву. Горони!"
   Бичевание прекратилось. Когда полубессознательный Дункан слегка пошевелился, пытаясь встать на ноги, грубые руки схватили его за плечи и поддерживали его, пока кто-то еще снимал цепи с его запястий. Когда в онемевших руках вновь заструилась кровь, они заболели еще сильнее. чем прежде, но когда его развернули спиной к столбу и завели руки назад, прижимая грубую поверхность столба к его ободранной кнутами плоти, он понял, что боль, испытанная им, была лишь вступлением. Металлический щелчок оков, замкнувшихся на его запястьях, сопровождался лязгом цепей, которыми Горони начал привязывать его грудь к столбу, так чтобы даже огонь не смог избавить его от судьбы, уготованной ему Лорисом. Он попытался управлять своей болью, надеясь провалиться в благословенное забьте, но не смог.
   Когда солдаты стали сваливать у его ног связки хвороста, закрывая почти полностью проход к столбу, зрение Дункана вдруг стало сверхъественно ясным. Ему не причинят боли, пока до него не доберется огонь. Позади Лориса и Горони Дункан заметил многих из тех, кто за последние шесть месяцев стали врагами для него и Халдейнов, включая Григора Данлийского, влиятельного соседа изменника Брайса Трурилльского и старого Колея МакАрдри.
   Конечно, старый Колей умер, но не нарушил присягу, данную им королям-Халдейнам. Преданный и верный Колей, который воспитал Дугала как своего сына. Осознав, что он никогда больше не увидит Дугала, Дункан тяжело сглотнул и помолился за избавление Дугала от опасностей.
   Он заметил также Тибальда МакЭрскина и Кормака Хамберлина предводителей двух приграничных кланов, которые были его собственными вассалами и явно надеялись выиграть что-то от его смерти - и разбойника по имени О'Дейр, промышлявшего на его землях.
   Заметил он и Сикарда МакАрдри, родственника его сына и мужа его врага, который стоял, сложив покрыте латами руки на груди, и отметил выражение отращения на его лице.
   Потом внимание Дункана привлек огонь, который он увидел краем глаза факел в руках человека в рясе, приближавшегося с той стороны, где стояла палатка Лориса. Дункан обнаружил, что, помимо его воли, пламя притягивает его взгляд, и он не мог отвести глаз даже когда человек передал факел Лорису.
   Тут собравшиеся испуганно замолкли, потому что несмотря на то, что было сожжено уже немало Дерини, сожжение священника, тем более епископа, никак не могло считаться обычным делом для Церкви. Тишина стояла такая, что Дункан мог слышать шипение и потрескивание горящего факела в руке приближавшегося Лориса, который держал высоко воздетый факел наподобие своего обычного "оружия" - распятия. Когда он остановился на расстоянии вытянутой руки от Дункана и медленно оглядел его с головы до ног, распятие на его груди, казалось, полыхнуло ярким и жарким пламенем.
   "Ну что, дорогой мой Дункан, мы все-таки подошли к концу нашей истрии, не так ли?" - сказал он настолько тихо, что Дункан еле разобрал его слова. "Ты знаешь, а ведь тебе еще не поздно покаяться в своих грехах. Я пока еще могу спасти тебя".
   Дункан осторожно покачал головой.
   "Мне нечего сказать."
   "А, значит, ты предпочитаешь умереть отлученным от церкви и без отпущения грехов", - сказал Лорис, насмешливо поднимая брови. - "Я надеялся, что умерщвление твоей плоти может помочь тебе смирить свою гордыню и привести тебя к покаянию" - Выражение его лица стало жестче. - "Скажи мне, Дерини, ты когда-нибудь видел сожженное тело?"
   Дункан похолодел, несмотря на жаркий день и грозное пламя в руке Лориса, но все же решил не удостаивать своего мучителя ответа. Отвернувшись, он поднял взор к холмам на востоке, над которыми поднимался рассвет. Яркий свет восходящего солнца ослепил его, помогая ему превозмочь страшные воспоминания и страх перед тем, через что ему предстояло пройти.
   Я воздену очи горе, откуда придет спасение мое..., - вяло молился он в своих мыслях.
   "Хорошо. Могу сказать тебе, что сожжение - очень неприятная смерть," продолжал Лорис. - "И я могу сделать ее еще более неприятной. Обрати внимание, что хворост сложен так, чтобы у твоего тела было достаточно времени, чтобы в полной мере ощутить все мучения от этого земного огня, прежде чем твоя душа предстанет перед огнем ада, уготованным для тебя. Это будет гораздо страшнее, чем ты можешь себе представить. Но я могу быть милосерден..."
   Дункан сглотнул своей пересохшей глоткой и на мгновение закрыл глаза, но восходящее солнце, пробившееся через его веки, показалось ему предвестником огня, ожидавшего его тело, и он тут же снова открыл глаза.
   Помощь придет от Господа, который сотворил небеса и землю...
   "Да, я могу быть милосердным," - повторил Лорис. - "Если ты покаешься в своей ереси, и отречешься от своего проклятого деринийского колдовства, я могу позаботиться о том, чтобы ты сгорел быстро. А если ты сообщишь мне, где сейчас находится Келсон, я могу быть еще милосерднее."
   Взглянув на людей, столпившихся вокруг Сикарда, он кивнул, и Тибальд МакЭрскин вытащил свой кинжал. Звук металла, вынимаемого из ножен, прозвучал для Дункана как обещание избавления, но он знал, что не станет покупать легкую смерть своего тела ценой предательства своей веры или своей присяги на верность своему королю.
   "Смотри какое острое лезвие," - прошептал Лорис, когда к ним подошел Тибальд. - "Посмотри, как оно сверкает на солнце, в отблесках пламени..."
   Дункан, щурясь из-за слепящего его огня факела, не мог оторвать глаз от лезвия, которое Тибальд держал у него перед глазами.
   "Подумай, какой горячий огонь, и насколько проще и приятнее умереть от стали" - тихонько сказал Лорис, беря кинжал свободной рукой.
   Когда Лорис прижал лезвие плашмя к горлу Дункана, Дункан вздрогнул и, ощутив соблазнительную прохладу клинка, закрыл глаза.
   Так просто уступить. Так просто...
   "Это может быть очень легко, Дункан," - продолжал нашептывать Лорис. "Совсем небольно. Нельзя даже сравнить с той болью, которую ты уже почувствовал. Говорят, надо только ткнуть вот здесь, за ухом..."
   Дункан почувствовал краткое, почти нежное прикосновение металла, прекратившееся еще до того как он смог решиться хотя бы потянуться навстречу ему. Пламя факела обжигало его веки, делая краткое ощущение от прикосновения холодного металла еще более приятным.
   Боже святый, помилуй раба своего! - отчаянно взмолился он.
   "Что, не терпится?" - мурлыкнул Лорис, снова прижимая клинок плашмя поперек горла Дункана. - "Что, неплохая замена, а, Дункан? Быстрый, милосердный кинжал вместо огня. И хоть ты и ослабел, ты, конечно же, сможешь управиться с ним до того, как огонь доберется до тебя. Если ты скажешь мне то, что я хочу знать, я сжалюсь над тобой..."
   ТЫ сможешь...
   Дункан, внезапно поняв, несмотря на замутненный разум, в чем была ловушка, заставил себя открыть глаза. Лорис пытался подвести его к куда большим мучениям, чем смерть на костре. Не милосердный удар кинжалом, прекращающий мучения, предлагал ему Лорис, но смерть от его собственной, Дункана, руки - что, по сравнению со смертью всего лишь его тела, привело бы к куда худшим последствиям, когда душа Дункана предстанет на суд Божий.
   И даже если бы Дункан был достаточно глуп, чтобы принять условия Лориса, не было никакой уверенности, что Лорис сдержит свое слово. Неужели Лорис думает, что он предаст свою веру и своего короля ради того, чтобы ему позволили совершить смертный грех самоубийства?
   "А, так тебе не нравится мое предложение," - сказал Лорис, покачивая головой в притворном сожалении и отдавая кинжал обратно Тибальду. - "Ну, на самом деле, я и не думал, что оно тебе понравится. Но я действительно забочусь о твоей душе - если, конечно, у Дерини вообще есть душа. И несмотря на то, что среди твоих грехов не оказалось греха самоубийства, я думаю, что тебе понадобится немало времени, чтобы припомнить все свои грехи. Я позабочусь, чтобы огонь убил тебя не сразу."
   "И помни, все это - для спасения твоей бессмертной души," - продолжал он, потихоньку отступая назад. - "Вот тело твое, конечно..."
   Он взмахнул факелом, огонь прошел так близко от хвороста, что Дункан затаил дыхание от ужаса.
   "Ты, конечно, видел очищенных пламенем," - продолжал Лорис. "Почерневших, искореженных, с руками, скрюченными из-за того, что жар заставляет мышцы сокращаться. Конечно, к тому времени как это начнется, ты уже можешь быть мертв..."
   Воображение Дункана начало полниться ужасающими образами еще до того, как стих голос Лориса, дошедшего до края сложенного хвороста. Искрящийся факел в руке Лориса опускался все ниже и ниже, и, когда он коснулся хвороста, и первые ветки занялись огнем, со стороны наблюдавших за происходящим раздался многоголосый рев. Солдаты стучали мечами и копьями по своим щитам, выражая одобрение, а Лорис тем временем обходил по кругу сложенный вокруг столба хворост, и огонь следовал за ним.
   Почти отчаявшись, Дункан поднял взор над разгоряющимся пламенем и посмотрел на холмы вокруг, моля Господа о том, чтобы умереть как Генри Истелин - твердым и честным, отавшись верным себе, своему королю и Гсподу Богу.
   На суд Твой, Боже, отдаю себя, придя к тебе незапятнанным: верую в Господа нашего и не оступлюсь от веры своей. Испытай меня, Боже, и укрепи меня; испытай мою плоть и сердце мое...
   Дункан знал, что его - по меньшей мере, его тело - ждет мучительная смерть. Огонь взметнулся еще выше и начал подбираться к нему, но Дункан знал, что пламя, заставившее Лориса и его приспешников отойти назад, дойдет до него только через какое-то время - где-то через полчаса. Все равно, слишком быстро, чтобы убить его сразу. Он почувствовал, как по его изодранной спине бегут струйки пота, стекающие по его рукам и ногам, но не знал, то ли он вспотел от подступающего огня, то ли от нервов и появляющегося из-за холмов солнца.
   В тебя верую, Боже, укрепи меня в вере моей и суди меня праведно. Склони слух свой ко мне и даруй мне быстрое избавление... В руки твои предаю я дух свой... О спасении молю тебя, Господи...
   А за пределами огненного кольца Сикард и его офицеры начали возвращаться к своим отрядам и готовиться к отбытию, всадники и пехотинцы разбирали свои копья, пики и луки, а конные лазутчики направились на запад, чтобы разведать дорогу.
   Лагерь вокруг Дункана был почти полностью свернут, даже палатка Лориса была уже свернута и соладты грузили полотно на вьючных мулов. Стоявшие чуть дальше епископские рыцари в белых плащах уже были готовы к отправке, их горячие боевые кони беспокойно гарцевали, обеспокоенные огнем, все сильнее разгоравшимся вокруг обреченного герцога Кассанского.