Кузмин Михаил. Форель разбивает лед (Стихи 1925-1928)

   Верней родни слепому - палка:
   Она и брат, она и друг,
   Пока не выпадет из рук.
   Вот так-то, палкою водимый,
   Я брел равниною родимой...
   Вдруг палкой ткнул - нельзя идти,
   Лежит преграда на пути.
   Остановился. Шум далеко,
   Собака лает одиноко.
   Провел рукою - предо мной
   Лежит мужчина молодой...
   Потрогал - он не шевелится,
   А сердце бьется, ровно птица.
   - Послушай, встань! Напился, брат?
   Пора домой идти назад.
   Замерзнешь на снегу... - Очнулся,
   Вскочил и сам ко мне нагнулся,
   - Кто здесь? Ты видел? Боже мой,
   Собака гонится за мной!
   - Я слеп и ничего не вижу,
   А и видал бы - не обижу.
   - Тебе не страшно? - Нет, чего?
   - Я, может быть... убил кого!
   - Все может быть. Не нам, убогим,
   Пристало быть к другому строгим.
   Я - просто бедный человек.
   Умолк. Рука сгребает снег,
   А снег ледок осевший кроет,
   Да столб от телеграфа воет,
   Да поезд по мосту стучит,
   Да ночь снеговая молчит...
   - Ощупай мне лицо рукою!
   Скажи, кто здесь перед тобою?
   Глубоко врезалась печать?
   Черты уж начали кричать?
   - Ты - молодой и добрый малый,
   В нужде и горе не бывалый.
   Есть у тебя друзья и дом,
   Ты с лаской нежною знаком.
   В труде рука не загрубела,
   Еще приятно, гладко тело...
   Ты говоришь, что ты убил,
   Но грех до кожи не доплыл:
   Она по-прежнему чиста,
   Она по-прежнему свята,
   По-прежнему ее коснуться
   Для жизни и любви проснуться.
   Он весь дрожит и руку жмет,
   На снег умятый слезы льет.
   - Есть люди, для которых Вилли
   Его грехи не изменили!
   Он денег дал, простился, встал...
   С тех пор его я не встречал.
   7. ВТОРОЙ СВИДЕТЕЛЬ / Хозяйка
   Покойный муж говаривал мне: "Минна,
   Умру спокойно - ты не пропадешь,
   Сумеешь грош нажить на каждый грош
   И в деле разобраться, как мужчина".
   А Фриц мой знал отлично в людях толк,
   Недаром шуцманом служил лет десять;
   На глаз определит - того повесят,
   А тот поступит в гренадерский полк.
   Ко мне, быть может, был он и пристрастен:
   Свою жену ну как не похвалить?
   Но вскоре приказал он долго жить.
   В таких делах уж человек не властен!
   Живым - живое, а умершим - тленье.
   И вот, покрывшись траурным чепцом,
   Открыла гарнированный я дом,
   Чтоб оправдать супружеское мненье.
   Вложила весь остаток капитала
   Я в этот дом; не мало и хлопот...
   А через год - глядь - маленький доход.
   Но большего ведь я и не искала.
   Без нищеты дни протянуть до смерти
   Вот вся задача. Но зато труда
   Потратила не мало, господа,
   На это дело, верьте иль не верьте!
   Руководить жильцовскою оравой,
   Распределять и строгость, и привет
   Трудней такой работы в свете нет.
   Должны бы мы увенчиваться славой,
   Как полководцы, иль как дипломаты,
   Иль как какой известный дирижер...
   Все должен знать хозяйский слух и взор
   Насчет скандалов, нравственности, платы.
   Перебывала масса квартирантов;
   Видала я и фрейлин, и певиц,
   И адмиралов, и простых девиц,
   И укротителей, и модных франтов.
   И Джойс Эдит была между другими;
   Актрисою писалася она,
   Нужды не знала, но была скромна
   И превосходно танцевала шимми.
   Конечно, к ней ходили тоже гости,
   Но человек - всегда ведь человек,
   И так короток наш девичий век!
   Степенным быть успеешь на погосте.
   Я никого - мой Бог! - не осуждаю:
   За молодость кто может быть судья?
   Как вспомнится: "К Максиму еду я",
   Так до сих пор теряюсь и вздыхаю...
   Меж прочими к нам приходил и Вилли,
   И наконец - бывал лишь он один.
   Ну что ж? Вполне приличный господин,
   И по-семейному мы время проводили.
   И барышня к нам часто забегала,
   Его сестра, да друг его, блондин
   Высокий, тоже милый господин,
   И ничего я не подозревала.
   В день роковой я около полночи
   Решила спать. А Вилли был у нас
   Свой человек!.. Я потушила газ
   В передней и легла, сомкнувши очи.
   Поутру встала. С виду все в порядке.
   Эдит вставала рано. Стук-стук-стук.
   Стучу... Еще... Хоть бы единый звук
   Из-за дверей в ответ! Как в лихорадке,
   Какао я скорей на подоконник...
   Стучу что мочи в двери кулаком,
   Ломаю их, не думая о том,
   Что, может, не ушел еще поклонник...
   Ах, ах! как замертво я не упала?
   Как упустил свою добычу черт? !
   Бутылки между роз, слоеный торт
   И два недопитых до дна бокала...
   Лишилась дара речи... рву косынку,
   Как дура... А Эдит моя лежит
   Как спит; кинжал в груди у ней торчит,
   И кровь течет на новую простынку!..
   Ну кто бы тут, скажите, не рехнулся?
   Никто же ведь не думал, не гадал!
   Такое преступленье и скандал!
   Я на пол - бух, и речи дар вернулся.
   Поверите, я никому на свете
   Такого не желаю пережить.
   Как застрахованной от горя быть,
   Когда мы все как маленькие дети?..
   8. ТРЕТИЙ СВИДЕТЕЛЬ / Шкет
   Что ж, господа, вы хотите знать?
   Видел что? - ничего не видел.
   Знал кого? - никого не знал.
   Слышал кой-что, да и то случайно.
   Род занятий? - как вам сказать?
   Чем придется - всего вернее.
   Возраст? - Двадцать. Холост. Крещен.
   Местожительства не имею...
   Был не очень большой мороз,
   Как вы помните: сухо, ясно
   Прямо, погода как на заказ
   Для такой вот бездомной братьи.
   Тут кино, а туда - кафе,
   Так - фонарь, там - стоянка трама.
   Место бойкое, свет вовсю:
   Можно выбрать кого угодно!
   Клюнуло... Видно, важный гусь.
   Я за ним в переулок темный.
   Вдруг куда-то пропал мой тип,
   Будто сквозь землю провалился.
   Закурил... Надо подождать.
   Слышу в желудке: скоро полночь...
   С двух... выходит - десять часов!
   Дело дрянь! А стою у подъезда.
   Как прошли, не заметил я,
   Только слышу: как будто спорят.
   Голос у девушки чист, приятен!
   Думал - гулящая; нет, не то.
   Ну а мужчина совсем как мальчик!
   Старшие классы... юнкер... спорт.
   Да и не спорят, а как-то странно
   Оба волнуются все об одном.
   С голоду все мне было понятно,
   Вспомню - опять не понять ни черта.
   Будто она ему: - Милый, ты видишь?
   Легкая поступь тяжелей всех,
   Легкий стук - это гроб забивают,
   Плод получить - не сливы трясти.
   Он ей: - Когда тебя что смущает...
   Ну, искушенье... сделай и брось!
   Тут очищенье, крепость, сила.
   - "Сделай и брось!" А прилипнет рука?
   - Есть огонь, всякий клей растопит.
   - Да, огонь, и железо, и смерть!
   Тут умолкла. Вдруг очень нежно:
   - Кто тебе дороже всего?
   - Кто дороже всего, ты знаешь.
   Я говорил, не скрывал ничего.
   - Преступленье - такая честность!
   - Что с тобой? Ты сегодня больна?
   - Ах, в болезни остреет зренье,
   Мысль яснеет, тончает слух!
   - Право, какая-то ночь вопросов!
   - Что ж? пускай, но скажи мне одно,
   Больше я приставать не буду:
   Прав ли тот, кто уходит сам?
   Ну, уходит... ты понимаешь?
   - Я далеко не фаталист,
   Но считаю, что все уходы
   Нам предписывает судьба.
   Тешимся детски свободной волей,
   А уходим, окончив роль.
   - Это ясно, по крайней мере!
   Тут вернулся мой господин,
   Подошел и пыхнул сигарой...
   Не напрасно так долго ждал!
   Пусть приходят и пусть уходят,
   Что мне за дело до других?
   Я на сегодня имею ужин...
   А чего-то мне было жаль...
   9. ЧЕТВЕРТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ / Сыщик
   Когда нас пригласили вместе с Дэзи
   На место преступленья, я не знал,
   В чем дело. Может быть, простой грабеж
   Иль воровство. В лицо мне эта дама
   Была известна, но особой слежки
   За ней не полагалось, так что я
   Не знал - ни кто она, ни с кем водилась,
   Ни где бывала, - и пришел, как в лес.
   Но для собаки не играет роли
   Осведомленность: стоит ей на след
   Напасть - и вам преступника отыщет.
   Одно скажу, что не специалист
   Тут действовал: следов он не засыпал
   И прямо побежал, не забегая
   Туда-сюда, без всяких остановок.
   За ней помчалось на автомобилях
   Нас человека три. В поля, за город,
   За полотно куда-то нас вела.
   Мы думали, совсем уж убежала...
   Вдруг слышим лай - и бросились туда.
   Лежал без чувств преступник на сугробе;
   Сидела Дэзи, высунув язык,
   И уходил вдали слепой прохожий...
   Ведь на снегу все видно, словно днем.
   Отдался в руки он беспрекословно.
   Свое я дело сделал. Дальше - вам!
   Напомню только, что одна собака
   В суде бывает лишена пристрастья,
   Ей все равно - что молод, стар, красив,
   Один ли сын иль что-нибудь такое...
   Все это - человеческие чувства,
   А ею водит нюх и запах крови.
   Где запах крови, там ищи убийства.
   10. ПОСЛЕ СУДА
   Зачем идти домой,
   Когда не встречу брата?
   Весь мир мне стал тюрьмой,
   А жизнь цвела когда-то
   Привольно и богато
   Тобой, одним тобой.
   Зачем он все молчал,
   В устах улыбка жалась?
   Он правды не искал,
   И правда оказалась,
   Как будто приближалось
   Начало всех начал.
   Начало всех начал друзей согнало
   К Эммануилу за перегородку.
   Тут ничего о Вилли не напомнит,
   Тут тиканье часов их успокоит,
   Глубокий голос уврачует раны,
   Закат об утренней заре пророчит.
   Ведь одного лишь нет,
   А будто все разбито,
   И омрачился свет,
   И солнце тучей скрыто.
   До крика не забыто,
   Какой несем ответ.
   Связать нельзя черты,
   Не восстановишь круга,
   Своей неправоты
   Не отогнать испуга,
   И смотрят друг на друга,
   И повторяют: "Ты".
   11. НОЧЬЮ
   Шаги за спиною, и черный канал,
   А на сердце льется тягучий асфальт.
   Зачем он увидел, зачем он догнал?
   Пускай бы лишь искры, да сажа из труб,
   Да куст бузины, неопрятен и тощ,
   Тщедушный изгнанник младенческих рощ!
   Обгонит, быть может, и мимо пройдет?
   Вот эта скамейка в тени на мосту...
   Нет, шаг замедляет, за руку берет...
   Теперь никуда от него не уйти!
   О, как ненавистен и светлый пробор
   И братом любимый болотистый взор!
   - Куда вы, Мицци? Час глухой,
   И место здесь глухое.
   - Зачем следите вы за мной?
   Мне тяжелее вдвое.
   - Я должен вас оберегать,
   Теперь я вместо брата.
   - Нет! Вилли будет жить опять,
   Как с нами жил когда-то!
   Стал гуще липкий полумрак.
   - Не верите? молчите?
   - Наверно, все и будет так,
   Как вы того хотите.
   - Известно, вижу, что-то вам,
   Чего другой не знает.
   Быть может, сами были там,
   Где дух Эдит витает?
   Зачем молчанием томить?
   Сознайтесь: были? были??..
   Она могла помехой быть
   И вы ее убили.
   Так ясно все! Конечно, вы...
   Другой посмел бы кто же?
   Но он смолчал - и вы правы,
   И все на бред похоже!
   - Нет, я не убивал... А бред
   Всегда был в этом деле.
   Сказали бы: "Виновных нет",
   Когда б понять сумели.
   - Кругом такая пустота...
   Я ничего не вижу...
   Я не любила вас всегда,
   Теперь же ненавижу!..
   - Все это бред. Я вам - не враг.
   Я друг, поймите, Вилли.
   Они ускорили свой шаг,
   Про тех не говорили.
   И быстро и молча проходят они
   Заводы, заставы, заборы, мосты...
   Слилися вдали городские огни,
   И ветру просторней, и тише дышать...
   Виднеется вдруг словно вымерший дом
   По снам позабытым он сердцу знаком.
   12. ПОСЕЩЕНИЕ
   В окне под потолком желтеет липа
   И виден золотой отрезок неба.
   Так тихо, будто вы давно забыты,
   Иль выздоравливаете в больнице,
   Иль умерли, и все давно в порядке.
   Здесь каждая минута протекает
   Тяжелых, полных шестьдесят секунд.
   И сердце словно перестало биться,
   И стены белы, как в монастыре.
   Когда раздался хриплый скрип ключа,
   Сидевший у стола не обернулся,
   А продолжал неистово смотреть
   На золотую липу в небе желтом.
   Вот перед ним какой-то человек.
   Он в волчьей шапке, с черной бородою,
   В руках он держит круглый белый хлеб
   И узкогорлую бутылку с рейнским.
   - Я навестить пришел вас. Может быть,
   Не только навестить... - Молчит, ни слова.
   - Мне все известно. Вы ведь Вильгельм Штуде.
   У вас есть сестры, Марта и Мария,
   И друг у вас Эрнест фон Гогендакель...
   А Джойс Эдит вам не была невестой.
   - Вот чудеса! Газетные известья!
   Кто ж этого не знает? Имена!
   - Ну хорошо. Тогда напомню то,
   Что не было помещено в газетах:
   Что вы Эдит совсем не убивали,
   А взяли на себя вину затем,
   Чтоб не коснулось подозренье друга.
   - Зачем нам заново вести все дело?
   В суде сказалося не мненье судей,
   А чья-то правда правду оттолкнула
   И мне не позволяла говорить.
   Теперь мне все равно, как будто чувства
   Мои исчезли, связки и суставы
   Распалися. Одна осталась жажда
   Да голод маленький. Вот, я читал,
   Что дикари живьем съедают бога.
   Того, кто дорог, тоже можно съесть.
   Вы понимаете? я будто умер,
   И приговор есть только подтвержденье
   Того, что уж случилось. Право, так.
   - Я вам принес хорошего вина.
   Попробуйте и закусите хлебом.
   - О, словно золото! А хлеб какой!
   Я никогда такой не видел корки!
   Вливается божественная кровь!
   Крылатыми становятся все мысли!
   Да это - не вино, не хлеб, а чудо!
   И вас я вспоминаю. Вас видал,
   Еще когда я назывался Вилли.
   Теперь я, может быть, уж Фридрих, Карл,
   Вольфганг иль как-нибудь еще чуднее.
   - Идемте. Дверь открыта. Все готово.
   Вас ждут. Вы сами знаете - вас любят.
   И заново начать возможно жизнь.
   - А Джойс Эдит, бедняжка, не воскреснет.
   - Воскреснет, как и все. Вам неизвестно,
   Что у меня предсмертное письмо
   Ее находится? Улики сняты.
   - Ах так!.. Я разучился уж ходить...
   Я не дойду. Какое солнце! Липы!
   13. ДОМ
   Благословен, благословен
   И сад, и дом, и жизнь, и тлен.
   Крыльцо, где милый друг явился,
   Балкон, где я любви учился,
   Где поцелуй запечатлен!
   Вот две сестры, учитель, друг.
   Какой восторженный испуг!
   Ведь я опять на свет родился,
   Опять я к жизни возвратился,
   Преодолев глухой недуг!
   Зачем же Мицци так бледна?
   О чем задумалась она,
   Как будто брату и не рада,
   Стоит там, у калитки сада,
   В свои мечты погружена?
   - О, тише, тише, - говорит,
   Сейчас придет сюда Эдит.
   Она уснула - не шумите.
   К окну тихонько подойдите
   И посмотрите - тихо спит...
   Нет, Вилли, нет. Ты был не прав.
   У ней простой и нежный нрав.
   Она мышонка не обидит...
   Теперь она тебя не видит,
   Но выйдет, досыта поспав.
   Смешной нам выдался удел.
   Ты, братец, весь позолотел:
   Учитель, верно, дал покушать?..
   Его по-детски надо слушать:
   Он сделал все, что он умел.
   Взгляни с балкона прямо вниз:
   Растет малютка-кипарис,
   Все выше траурная крошка!
   Но погоди еще немножко
   И станет сад как парадиз!..
   Как золотится небосклон!
   Какой далекий, тихий звон!
   Ты, Вилли, заиграл на скрипке?
   Кругом светло, кругом улыбки...
   Что это? сон? знакомый сон?..
   А брат стоит, преображен,
   Как будто выше ростом он...
   Не видит он, как друг хлопочет
   Вернуть сознанье Мицци хочет
   И как желтеет небосклон...
   1928
   ПРИМЕЧАНИЯ
   Поэтическое наследие М.А. Кузмина велико, и данный сборник представляет его не полно. Оно состоит из 11 стихотворных книг, обладающих внутренней целостностью, и значительного количества стихотворений, в них не включенных. Нередко в составе поэтического наследия Кузмина числят еще три его книги: вокально-инструментальный цикл "Куранты любви" (опубликован с нотами - М., 1910), пьесу "Вторник Мэри" (Пг., 1921) и вокально-инструментальный цикл "Лесок" (поэтический текст опубликован отдельно - Пг., 1922; планировавшееся издание нот не состоялось), а также целый ряд текстов к музыке, отчасти опубликованных с нотами. В настоящий сборник они не включены, прежде всего из соображений экономии места, как и довольно многочисленные переводы Кузмина, в том числе цельная книга А. де Ренье "Семь любовных портретов" (Пг., 1921).
   В нашем издании полностью воспроизводятся все отдельно опубликованные сборники стихотворений Кузмина, а также некоторое количество стихотворений, в эти сборники не входивших. Такой подход к составлению тома представляется наиболее оправданным, т. к. попытка составить книгу избранных стихотворений привела бы к разрушению целостных циклов и стихотворных книг. Известно несколько попыток Кузмина составить книгу избранных стихотворений, однако ни одна из них не является собственно авторским замыслом: единственный сборник, доведенный до рукописи (Изборник {Список условных сокращений, принятых в примечаниях, см. на с. 686-688}), отчетливо показывает, что на его составе и композиции сказались как требования издательства М. и С. Сабашниковых, планировавшего его опубликовать, так и русского книжного рынка того времени, а потому не может служить образцом. В еще большей степени сказались эти обстоятельства на нескольких планах различных книг "избранного", следуя которым попытался построить сборник стихов Кузмина "Арена" (СПб., 1994) А.Г. Тимофеев (см. рец. Г.А.Морева // НЛО. 1995. Э 11).
   Следует иметь в виду, что для самого Кузмина сборники не выглядели однородными по качеству. 10 октября 1931 г. он записал в Дневнике: "Перечитывал свои стихи. Откровенно говоря, как в период 1908-1916 года много каких попало, вялых и небрежных стихов. Теперь - другое дело. М б, самообман. По-моему, оценивая по пятибальной системе все сборники, получится: "Сети" (все-таки 5), "Ос Озера" - 3. "Глиняные голубки" 2, "Эхо" - 2, "Нездешние Вечера" - 4. "Вожатый" - 4, "Нов Гуль" - 3, "Параболы" - 4, "Форель" - 5. Баллы не абсолютны и в сфере моих возможностей, конечно" (НЛО. 1994. Э 7. С. 177).
   Довольно значительное количество стихотворных произведений Кузмина осталось в рукописях, хранящихся в различных государственных и частных архивах. Наиболее значительная часть их сосредоточена в РГАЛИ, важные дополнения имеются в различных фондах ИРЛИ (описаны в двух статьях А.Г.Тимофеева: Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993; Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома (Некоторые дополнения) // Ежегодник... на 1991 год. СПб., 1994), ИМЛИ, РНБ, ГАМ, РГБ, ГРМ, Музея А.А.Ахматовой в Фонтанном Доме (С.-Петербург), а также в ряде личных собраний, доступных нам лишь частично. Полное выявление автографов Кузмина является делом будущего, и настоящий сборник не может претендовать на исчерпывающую полноту как подбора текстов (по условиям издания тексты, не включенные в авторские сборники, представлены весьма выборочно), так и учета их вариантов. В соответствии с принципами "Библиотеки поэта" ссылки на архивные материалы даются сокращенно: в случаях, если автограф хранится в личном фонде Кузмина (РГАЛИ, Ф. 232; РНБ, Ф. 400; ИМЛИ, Ф. 192; ГЛМ, Ф. 111), указывается лишь название архива; в остальных случаях указывается название архива и фамилия фондообразователя или название фонда.
   На протяжении многих лет, с 1929 и до середины 1970-х годов, ни поэзия, ни проза Кузмина не издавались ни в СССР, ни на Западе, если не считать появившихся в начале 1970-х годов репринтных воспроизведений прижизненных книг (ныне они довольно многочисленны и нами не учитываются), .а также небольших подборок в разного рода хрестоматиях или антологиях и отдельных публикаций единичных стихотворений, ранее не печатавшихся.
   В 1977 г. в Мюнхене было издано "Собрание стихов" Кузмина под редакцией Дж.Малмстада и В.Маркова, где первые два тома представляют собою фотомеханическое воспроизведение прижизненных поэтических сборников (в том числе "Курантов любви", "Вторника Мэри" и "Леска"; "Занавешенные картинки" воспроизведены без эротических иллюстраций В.А.Милашевского), а третий (ССт) состоит из чрезвычайно содержательных статей редакторов, большой подборки стихотворений, не входивших в прижизненные книги (в том числе текстов к музыке, стихов из прозаических произведений, переводов и коллективного), пьесы "Смерть Нерона" и театрально-музыкальной сюиты "Прогулки Гуля" (с музыкой А.И.Канкаровича под названием "Че-пу-ха (Прогулки Гуля)" была исполнена в 1929 г. в Ленинградской Академической капелле. См.: "Рабочий и театр". 1929. Э 14/15), а также примечаний ко всем трем томам (дополнения и исправления замеченных ошибок были изданы отдельным приложением подзагл. "Addenda et errata", перечень необходимых исправлений вошел также в Венский сборник).
   Названное издание является, бесспорно, наиболее ценным из осуществленных в мире до настоящего времени как по количеству включенных в него произведении, так и по качеству комментариев, раскрывающих многие подтексты стихов Кузмина. Однако оно не лишено и отдельных недостатков, вызванных обстоятельствами, в которых оно готовилось: составители не имели возможности обращаться к материалам советских государственных архивов, бывшие в их распоряжении копии ряда неизданных стихотворений являлись дефектными, по техническим причинам оказалось невозможным внести необходимую правку непосредственно в текст стихотворений и т.п. Ряд стихотворений остался составителям недоступным.
   Из изданий, вышедших на родине Кузмина до 1994 г. включительно, серьезный научный интерес имеют прежде всего "Избранные произведения" (Л., 1990) под редакцией А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика, представляющие творчество Кузмина далеко не полно, но оснащенные в высшей степени ценным комментарием; в частности, особый интерес вызывают обзоры критических откликов на появление книг поэта, которые из соображении экономии места в предлагаемом томе не могут быть представлены. Добросовестно откомментирован уже упоминавшийся нами сборник "Арена" под редакцией А.Г.Тимофеева, хотя его композиция не может быть, с нашей точки зрения, принята в качестве удовлетворительной. Книги, вышедшие под редакцией С.С.Куняева (Ярославль, 1989; иной вариант М., 1990) и Е.В.Ермиловой (М., 1989), научной ценностью не обладают (см. рецензию Л.Селезнева // "Вопросы литературы". 1990. Э 6).
   Настоящее издание состоит из двух больших частей. В первую, условно называемую "Основным собранием", вошли прижизненные поэтические сборники Кузмина, с полным сохранением их состава и композиции, графического оформления текстов, датировок и прочих особенностей, о чем подробно сказано в преамбулах к соответствующим разделам. Во вторую часть включены избранные стихотворения, не входившие в авторские сборники. При составлении этого раздела отдавалось предпочтение стихотворениям завершенным и представляющим определенные этапы творчества Кузмина. Более полно представлено послеоктябрьское творчество поэта.
   Обращение к рукописям Кузмина показывает, что для его творческой практики была характерна минимальная работа над рукописями: в черновых автографах правка незначительна, а последний ее слой практически совпадает с печатными редакциями. Это дает возможность отказаться от традиционного для "Библиотеки поэта" раздела "Другие редакции и варианты" и учесть их непосредственно в примечаниях. При этом варианты фиксируются лишь в тех случаях, когда они представляют значительный объем текста (как правило, 4 строки и более), или намечают возможность решительного изменения хода поэтической мысли, или могут свидетельствовать о возможных дефектах основного текста. Следует отметить, что далеко не всегда функция автографа беловой или черновой - очевидна. В тех случаях, которые невозможно разрешить однозначно, мы пользуемся просто словом "автограф".
   В тексте основного собрания сохранена датировка стихотворений, принадлежащая самому Кузмину, со всеми ее особенностями, прежде всего часто применяемыми поэтом общими датировками для целого ряда стихотворений, а также заведомо неверными датами, которые могут обладать каким-либо особым смыслом (как правило, в списках своих стихотворений Кузмин обозначает даты весьма точно, что говорит о его внимании к этому элементу текста). Исправления и дополнения к авторским датировкам вынесены в примечания. Лишь в нескольких случаях в текст внесены датировки, намеренно опущенные самим автором (чаще всего - при включении в книгу стихотворений, написанных задолго до ее издания); такие даты заключаются в квадратные скобки. В разделе "Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники", произведения датировались на основании: 1) дат, проставленных самим автором в печатных изданиях или автографах; 2) различных авторских списков произведений; 3) археографических признаков или разного рода косвенных свидетельств; 4) первых публикаций. В двух последних случаях даты заключаются в ломаные скобки; во всех случаях, кроме первого, обоснование датировки приводится в примечаниях. Даты, между которыми стоит тире, означают время, не раньше и не позже которого писалось стихотворение или цикл.
   Орфография текстов безоговорочно приведена к современной, за исключением тех немногих случаев, когда исправление могло войти в противоречие со звучанием или смыслом стиха. Кузмин постоянно писал названия месяцев с прописных букв - нами они заменены на строчные. В то же время в текстах поздних книг Кузмина слова "Бог", "Господь" и др., печатавшиеся по цензурным (а нередко и автоцензурным, т. к. такое написание встречается и в рукописях) соображениям со строчной буквы, печатаются с прописной, как во всех прочих текстах. Пунктуация Кузмина не была устоявшейся, она сбивчива и противоречива. Поэтому мы сочли необходимым в основном привести ее к современным нормам, оставив без изменения в тех местах, где можно было подозревать определенно выраженную авторскую волю, или там, где однозначно толковать тот или иной знак препинания невозможно.