Кузнецов Ю.. Николай и Мария

Кузнецов Ю
Николай и Мария

   Юрий Кузнецов
   "Николай и Мария"
   Наш постоянный автор поэт Юрий Поликарпович Кузнецов впервые предстает перед читателями журнала "Москва" как прозаик.
   Человек не ведает, как совершаются судьбы Господни. Даже самое проницательное сердце, особенно женское, может только догадываться об этом.
   В предутренние сумерки поезд остановился, и на перрон спрыгнули двое дюжих парней в пятнистом. У одного на плече висел тощий рюкзак защитного цвета, а другой нес в опущенной руке пышную красную розу в прозрачном целлофане. На малое время роза привлекла внимание станционного служителя. "У спецназа свои причуды", - хмыкнул он и отвернулся. Двое в пятнистом вышли на привокзальную площадь, где стояла серая машина, а в ней зевал водитель, Мишка-дергунец, свой человек.
   - Как там, на горах? - спросил свой человек, вглядываясь в серые осунувшиеся лица.
   - Там раки свистят, - ответили ему товарищи, садясь в машину.
   - А у нас - выбитые зубы, - сплюнул всухую свой человек, машина дернулась и поехала.
   Так молодые лейтенанты Николай Румянцев и Виктор Болдырев возвращались в свою часть после особого задания, о котором лучше было не вспоминать. У лейтенанта Румянцева до сих пор перекатывался шум в голове. А розу он вез в подарок молодой жене: она просила достать ей что-нибудь красивое. Они проехали город, и путь дальше пошел через поселок, на противоположной окраине которого его Маша снимала у одинокой старушки половину дома: две смежные комнаты с отдельным входом. Они поженились год назад и жили дружно: чаща в чащу, душа в душу, несмотря на его внезапные служебные отлучки или, как она говорила, прогалы их семейного счастья.
   - Стоп! - сказал он, завидев знакомую калитку. Машина еще не остановилась, а он уже выпрыгнул из нее и побежал.
   - Только на полчаса! - крикнул ему вслед его друг и завистник Виктор, но Николай отмахнулся на бегу розой в руке.
   Товарищи по службе завидовали счастью лейтенанта Румянцева. Жена красавица, свежа, бела, лицо - вода, уста - огонь, в глазах - синь-порох, а голос грудной, звенит, поет изглубока, а о чем поет - Бог весть. Да и сам Николай - посвист молодецкий, с ясными голубыми глазами: взглянешь запомнишь надолго, пройдешь - стоят перед тобою, как небеса. Про них одна старушка брякнула в церкви, когда они венчались: "Святые глаза!" Невеста гордо промолчала: "Были святые, стали мои". Только командир подполковник Пепелюга хмурился, встречаясь с глазами подчиненного, и как-то заметил ему:
   - Твои глаза не для спецназа, лейтенант. Такими глазами только на цветы глядеть, а не на грязь нашу.
   - Зачем на цветы глядеть? - улыбнулся тогда лейтенант. - У меня есть Маша.
   - Маша - хорошая женщина, - сказал подполковник, - береги ее от скуки. Скучающая жена сама себе сатана.
   На том разговор был окончен.
   Посвист молодецкий толкнул знакомую калитку. Эх, лейтенант, везет тебе! Молодая жена сама открыла дверь навстречу и, упругая, жаркая, холодная, кинулась ему на шею.
   - Заждалась! - страстно прошептала она.
   Он внес ее на руках в домашнее тепло. Только мягко упрекнул:
   - Милая, да ты озябла! Пять утра! Сколько же ты простояла за дверью?
   - Я знала, я слышала, что ты приедешь, и проснулась раньше.
   Она уже сидела на постели и оттуда в бледных сумерках любовалась, как он раздевался.
   - Это тебе! - он бросил ей розу.
   - Ой! - укололась она, выронила розу и тихо засмеялась грудным воркованием.
   - Маша, Маша! Молитва моя! - воскликнул он и ринулся вперед, в сияющую глубь. Роза лежала рядом на полу и благоухала.
   На этот раз что-то было не так. Но все равно было хорошо. Когда они уже лежали рядом в блаженной пустоте и еще не замечали времени, на улице раздался приглушенный рокот. Это водитель прогревал мотор. Николай поднял голову и вздохнул:
   - Маша, мне пора. Служба. Но я скоро вернусь.
   Она встала вместе с ним, подняла упавшую розу и стояла в белой ночной сорочке, босая, глядела, как он одевается. Глаза ее сияли.
   - Как я счастлива! - проговорила она, поглаживая розу.
   Его счастье было молчаливо, он просто улыбался.
   - Как я счастлива! - странно повторила она и глубоко вдохнула полный запах розы. - Так счастлива, что хочу умереть от твоей руки. Сию минуту! Ты слышишь меня? - сказала и топнула ногой.
   Он бросил на нее быстрый взгляд.
   - Я слышу тебя. Ты хочешь умереть от моей руки. Изволь! - быстрым движением выхватил из-за пазухи пистолет и выстрелил ей прямо в сердце. Глаза ее страшно вспыхнули. Она упала, роняя розу рядом с собой. Он был недвижим. Глаза его мутнели. Но там, где она стояла, он все еще видел сияние от ее лица. Потом оно пропало.
   Сразу после выстрела на улице хлопнула дверца машины. Он вздрогнул. Раздались бегущие шаги. Хлопнула калитка. Он вздрогнул. В дверь влетел лейтенант Болдырев и остолбенел. Маша в ночной сорочке лежала на полу без движения.
   - Колян! - закричал он. - Что ты наделал! Колян! - опять закричал он и добавил глупость: - Ты же на службе!
   - Сейчас поедем... Пошел вон! - чужим глухим голосом произнес Николай и угрожающе пошевелил опущенным пистолетом. Лейтенант Болдырев выматерился и выскочил на улицу. Возле машины топтался водитель, Мишка-дергунец, и спрашивал:
   - Что случилось? Кто стрелял?
   - Он стрелял. Гони в часть! Врача! Скорее врача! Может, она еще жива!
   И лейтенант Болдырев снова выматерился.
   Водитель дернулся, вскочил в машину и дал полный ход. До части было десять километров пути.
   Возвращаясь в дом, лейтенант Болдырев наткнулся на старушку хозяйку. Та хваталась за калитку трясущимися руками и никак не могла ее открыть.
   - Бабка, назад! - прохрипел лейтенант. Она испуганно покосилась на него, пробормотала:
   - Солдатик, я слышала за стенкой военный выстрел.
   Лейтенант Болдырев тяжелым взглядом отпугнул ее в сторону и быстро прошел в калитку, но вдруг замедлил шаг и обернулся. И спросил с прищуром:
   - Бабка! Скажи по честной совести... Николай - человек военный и часто отлучается. Не завелся ли у Маши кто-нибудь на стороне?
   - Что ты, что ты, солдатик! - затряслась старушка. - Маша - святая женщина. На нее молиться надо! - и она мелко-мелко закрестилась, меж тем протискиваясь в калитку. Лейтенант Болдырев вспомнил, как зовут старушку. Он вернулся и отрицательно покачал пальцем перед ее носом.
   - Алексеевна, туда тебе нельзя. Молись на улице, - и вошел в дом.
   Лейтенант Румянцев уже стоял возле тела жены. Пистолет все так же держал в опущенной руке, а свободной рукой тер свой лоб. Виктор осторожно подошел к нему, обезоружил и спрятал его пистолет в свой карман. Маша лежала на полу возле кровати. На белой ночной сорочке слева расплылось кровавое пятно. Виктор присел на корточки и коснулся двумя пальцами ее горла ниже щеки. Его рука дрожала: он впервые касался жены друга. Тело уже остыло. Маша была мертва. Он провел по ее лицу ладонью, закрывая глаза. Громко всхлипнул и застонал. Николай вздрогнул и сдвинулся с места, переступил через мертвое тело, повернулся и сел на постель. Виктор поднялся - его выпрямила ненависть. Ему невыносимо было смотреть на своего друга. Казалось, он ненавидел его всегда, но не подозревал об этом. Меж тем Николай отрешенным движением поднял упавшую розу и стал медленно обрывать ее. Красные лепестки опадали на мертвое тело, на белую ночную сорочку, на кровавое пятно на ней и вскоре усыпали всю сорочку и покрыли кровавое пятно. Виктор молча стоял и таращил глаза на непонятное действо. А Николай оборвал все лепестки, повертел голый колючий стебель в руке и положил его рядом на постель. И тогда Виктор обрел дар речи:
   - Сволочь, ты хоть скажи, почему ты это сделал?.. Ты слышишь меня?
   - Я слышу тебя, - глухо произнес Николай.
   - Вы что, крепко поссорились?
   - Мы не поссорились... Где Маша? - так же глухо произнес Николай.
   - Она лежит перед тобой. Глянь под ноги. Она мертва. Ты ее застрелил.
   - Она этого хотела, - опять глухим голосом произнес Николай. Но Виктор решил, что ослышался, и переспросил. И опять Николай сказал глухо и отчужденно:
   - Она хотела умереть.
   Виктор сорвался с места и заметался по комнате, размахивал руками, натыкался на стол, на стулья, на стены, и всякий раз под его ногами хрустел распластанный на полу целлофан от розы.
   - Ни черта не понимаю. Ведь вы любили друг друга - все видели, я видел... Ты трешь лоб. Ты сошел с ума... Водка в доме есть? Водка, говорю, есть?
   Николай отрешенно поднял руку и указал в угол, где стоял холодильник. Виктор открыл холодильник и достал бутылку водки. Ногтем большого пальца сковырнул с нее белый козырек. Задрал голову и опрокинул булькающую струю в разинутый рот.
   В это время открылась дверь и вошел участковый, моложавый человек на возрасте. В поселке его прозывали "молодой человек при исполнении". Как вошел, так и встал в пень. Женщина лежит на полу и вся усыпана красными лепестками. Что бы это значило? Однако дело пахнет смертоубийством.
   - Кто стрелял? Он? - обратился участковый к лейтенанту Болдыреву, указывая пальцем на его товарища.
   - Пошел вон! - продохнул охрипший лейтенант Болдырев. - Никогда, гад, не говори человеку под дых!
   И вытолкал участкового пустой бутылкой за дверь.
   - Я при исполнении... - упирался тот, но все-таки оказался на улице среди народа.
   Толпа зашумела:
   - Спецназ! Спецназ!
   Подъехала машина защитного цвета и остановилась. Из нее показались военные: командир подполковник Пепелюга, врач капитан и четыре сержанта. Впереди шагал подполковник, к нему и подскочил участковый:
   - Товарищ командир! Я при исполнении обязанностей. На моем участке совершено преступление. Я попытался разобраться, но...
   - Разберемся сами! - рявкнул подполковник и упразднил участкового в сторону. Толпа расступилась. Подполковник увидел в дверях дома лейтенанта Болдырева. тот доложил:
   - Задание выполнено, товарищ подполковник. А он там.
   - Убери бутылку! - прошипел подполковник, проходя вовнутрь дома. Врач и сержанты последовали за ним. Подполковник обозрел обстановку и нахмурился. Врач приступил к своим обязанностям. Он первым делом смахнул лепестки на пол и обнажил зловещее пятно слева на женской сорочке. Осмотрел тело и доложил:
   - Мгновенная смерть. Выстрел был на поражение.
   Подполковник нахмурился еще мрачней и стал выяснять обстоятельства у лейтенанта Болдырева:
   - Ревность? Семейный скандал?
   - Ни то и ни другое, товарищ подполковник. Я с ним разговаривал, и он говорит, что убил Машу по ее собственному желанию.
   - Что за чертовщина! Они ведь жили мирно, как у Христа за пазухой. Поди, женский бзык. Баба смерти захотела от счастья, но он-то о чем думал, мужик!
   - Психологическая нелепость, товарищ подполковник.
   - Пустые слова, - сказал подполковник, - должна быть настоящая причина.
   - Выходит так, что никакой причины нет, товарищ подполковник.
   Подполковник внимательно поглядел на лейтенанта Румянцева. Тот с безучастным видом сидел на постели и никого не замечал.
   - Он в шоке?
   - Так точно, в шоке, - ответил лейтенант Болдырев.
   - Он вооружен?
   - Его пистолет у меня, - ответил лейтенант Болдырев.
   - Хорошо сделал, но дурак. Теперь на его пистолете отпечатки твоих пальцев. Твоих, а не его. Вот задачка для следствия... если оно будет.
   Подполковник мрачно взглянул на лейтенанта Болдырева. Тот побледнел, однако заявил:
   - Но у меня есть свидетель, Мишка-дергунец. Когда раздался выстрел, мы с ним сидели в машине.
   - Умник! - сказал подполковник. - Да эти крючкотворы придумают второй выстрел или что-нибудь похлеще. Они за это деньги получают.
   Лейтенант Болдырев снова побледнел. А подполковник указал на пулевое отверстие в стене под потолком.
   - Это что?
   - Это прошлогоднее. Он по пьянке стрелял в муху.
   - То-то, - сказал подполковник и крепко задумался.
   Его мысли прервал отчаянный вопль. Лейтенант Румянцев очнулся. У своих ног он увидел Машу. Он вспомнил свой выстрел и с воплем кинулся обнимать и целовать мертвое тело. Он рыдал:
   - Маша! Маша! Что мы наделали?
   Тут он поднял лицо и увидел врача.
   - Товарищ капитан! Товарищ капитан! Умоляю вас! Воскресите Машу! Воскресите Машу.
   От этих слов врач поник головой, подполковник заскрипел зубами: "Это не шок, а чок!", и только лейтенант Болдырев не отвел глаз: смотрел, как болтается в объятиях мужа безжизненная рука Маши.
   Однако подполковник Пепелюга был человеком действия. Он приказал сержантам:
   - Взять лейтенанта Румянцева! Он арестован. Мертвое тело положить на постель, на полу ему не место. И убрать эти чертовы лепестки! Откуда они только взялись! Это не все. Забрать его гражданское барахло. Оно должно быть в шкафу. Действуйте!
   Когда сержанты выполнили его приказания, подполковник молвил:
   - Уходим!
   И вышел первым.
   - Не разлучайте меня с Машей! Я хочу остаться здесь! - закричал лейтенант Румянцев, пытаясь выкрутиться из цепких сержантских рук. Но его крепко держали.
   На улице подполковник Пепелюга подозвал участкового. Впрочем, тот сам подскочил к нему.
   - Мы все выяснили. Это несчастный случай. Не возражать пустыми словами! - рявкнул он и продолжал: - Мертвое тело отправить в городской морг, чтоб не смущало людей. Машину я пришлю. Вызов родителей и похороны за наш счет...
   В толпе раздались крики:
   - И душегубство тоже за ваш счет! Проклятый спецназ! Пегие убийцы!
   Две-три старушки мелко-мелко крестились на пустой дверной проем, пришепетывая:
   - Никто как Бог... Его благая воля...
   Сержанты медленно протискивали лейтенанта Румянцева через толпу.
   - Вот убийца! - кричали на него.
   Один сержант буркнул под нос:
   - Он не убийца. Он несчастный случай.
   - А почему ему скрутили руки?
   Сержант снова пробурчал:
   - Если бы его не скрутили, так он бы всех вас пострелял.
   Кто услышал, тот отшатнулся.
   Подполковник Пепелюга надвинулся на участкового и процедил сквозь усы:
   - Власть, успокой народ.
   Участковый огрызнулся:
   - Как я его успокою, если ничего не знаю, кроме того, что услышал от вас.
   Подполковник снова процедил:
   - Для младшего лейтенанта милиции ты знаешь достаточно. Действуй, и схлопочешь лейтенанта. Мое слово - олово.
   И спецназ уехал. По дороге подполковник хлопнул лейтенанта Болдырева по плечу и сказал:
   - Я не буду против, если ты сотрешь с его пистолета свои отпечатки и сдашь оружие по форме.
   Тот облегченно вздохнул.
   По прибытии в часть подполковник вызвал арестованного к себе. Арестованный с угрюмым лицом - светились одни глаза - вошел в кабинет. Сопровождающие сержанты остались за дверью.
   - Садись, лейтенант, - разрешил подполковник. - Как же так, лейтенант, - сказал подполковник, - ты шлепнул свою жену, как ту прошлогоднюю муху?
   - Я не шлепнул Машу, - возразил лейтенант, - она хотела умереть от моей руки, так и сказала, а я не мог отказать. Вот и вышло - убил.
   - Любил - убил. Не понимаю. Ты можешь мне объяснить?
   - Этого никто никому не может объяснить, товарищ подполковник. Я люблю. Я убил по любви. И остался один... В голове гудит, в сердце печет. Такая тоска!
   И он зарыдал. Подполковник поморщился.
   - Не распускай нюни, лейтенант. Ты же мужчина.
   Когда Николай всхлипнул в последний раз, подполковник спросил:
   - Скажи, как на духу. Почему ты не застрелился? Ты бы этим весь узел развязал.
   - Я офицер, - ответил Николай, - стреляться на службе считаю за позор, да у меня и времени не было. Вы так быстро приехали.
   "Ну-ну, - подумал подполковник, - он все-таки чок". а вслух произнес:
   - Мы приехали через полчаса, да и после выстрела у тебя целых три минуты было.
   - Вы приехали через полчаса? - лейтенант вздрогнул и потупился. А подполковник задумчиво говорил:
   - Служба - это хорошо, и долг офицера тоже. Хотя чего не бывает даже с доблестным офицером...
   Лейтенант Румянцев начал о чем-то догадываться.
   - Что будет со мною дальше, товарищ подполковник?
   Тот отвалился на спинку командирского кресла, прищурился и процедил:
   - А дальше, лейтенант, загудишь ты без чести и доблести в одно непроницаемое заведение.
   - В тюрьму?
   - Хуже.
   Лейтенант Румянцев все понял. Встал и сказал:
   - Я готов.
   - Еще не готов, - сказал подполковник и кликнул конвой. - Увести лейтенанта Румянцева и дать ему переодеться по гражданке. Да не забудьте накормить его.
   Переодеваясь в гражданское, лейтенант Румянцев обнаружил в пиджаке забытую заначку - сторублевку. Свернул ее в узкую трубочку и просунул в прорезь трусов вдоль резинки.
   В это время подполковник Пепелюга звонил своему старому знакомцу, главному психиатру секретной клиники. Его разговор подслушал проходящий лейтенант Болдырев. Он остановился у двери. И вот что он услышал.
   - Эдуард Михайлович! Эдик! Сколько лет, сколько зим! Это я, подполковник Пепелюга. У нас большая неприятность. Лейтенант Румянцев, можно сказать, мой лучший боец, застрелил свою горячо любимую жену. Отелло, говоришь? Нет, не из ревности, а черт его знает из чего. Причины нет или она неизвестна. Это по твоему ведомству. Проверь парня на рассудок. Если его помрачение временное, то отпусти. а мы его дело представим как несчастный случай. Лейтенант Болдырев с моими молодцами привезет его к тебе. Он его старый друг и все тебе о нем расскажет. К тому же он свидетель. Это не все. Если парень небезнадежен, то на всякий кляк не торопись оформлять его прием, не стоит портить ему анкету... Ну, добро. Привет Мусеньке.
   Лейтенант Болдырев отпрянул от двери.
   Главный психиатр Эдуард Михайлович Лигостаев принял сначала лейтенанта Болдырева и долго выспрашивал подробности столь необычного дела. Особенно его заинтересовали лепестки на мертвом теле и мольба убийцы о воскресении жертвы.
   - Скажите, лейтенант, а Румянцев действительно умолял врача, обыкновенного врача, воскресить жертву, или с его стороны это были бессмысленные выкрики?
   - Товарищ профессор, он умолял. Это чувствовалось по голосу.
   Профессор вздохнул.
   - Возвращайтесь в часть, лейтенант. А мы разберемся. Возможно, вашего друга придется на какое-то время попридержать. Я об этом сообщу вашему командиру.
   Лейтенант Болдырев вышел, а профессор позвонил на вахту:
   - Новенького ко мне. Его прием зарегиструете позже. Я вам дам знать.
   Двое охранников привели Николая и удалились по знаку начальника. Главный психиатр сразу обратил внимание на глаза вошедшего: невероятные глаза!
   Разговор был долгий. Профессор задавал вопросы, выслушивал ответы. Некоторые ответы отмечал про себя, не записывая. Вместо записи рисовал чертиков на бумаге. Среди разных направленных вопросов был такой:
   - Николай, вы просили врача воскресить Машу. Помните?
   - Помню.
   - Вы верите в воскресение из мертвых?
   - Вообще не верю, но тогда верил.
   Профессор отметил про себя: "Абстракция проходит".
   - А вы следите за мной, - улыбнулся профессор.
   - А вы, товарищ профессор, задаете слишком тонкие вопросы, - ответил Николай. Разговор его утомил. Его глаза временами стали как бы запотевать дымкой. В конце концов он сорвался: - Выпустите меня. Я совершенно здоров!
   Профессор спокойно сказал:
   - Не могу. Если я выпущу вас отсюда, вы пойдете под суд за свое преступление. Суд в свою очередь столкнется с необъяснимой психологической загадкой и направит вас обратно ко мне. Вы понимаете?
   - Не понимаю, - глухо сказал Николай, глаза его замутились.
   Профессор отметил про себя: "Абстракция не проходит".
   - Вы пытаете меня! Вы издеваетесь надо мной! - сорвался опять Николай.
   Профессор вздохнул. Налил воды из графина в стакан и придвинул его к Николаю.
   - Выпейте и успокойтесь.
   Николай поглядел на стакан и отодвинул его в сторону.
   - Я не пью. Завязал.
   Профессор отметил про себя: "Ложная реакция". Вздохнул и вызвал охрану.
   - Пациента в сорок девятую. Принять по форме.
   Лица охранников-санитаров многозначительно вытянулись. Сорок девятая предел, вплоть до побоев и смирительной рубашки. А форма: трусы, майка, шлепанцы и голый топчан.
   Николая увели в сорок девятую. Он расстался с верхней одеждой, лег на голый топчан и задумался. От ужина отказался: не до того! Надо действовать! Охрана на каждом этаже, все коридоры просматриваются телеглазами. В голове гудело, но мысли работали, как часы. Надо бежать!
   А главный психиатр Лигостаев задумался. Необычный случай лейтенанта Румянцева его, рационалиста, поставил в тупик. В истории тонкой психиатрии подобного случая, пожалуй, не было. Надо проверить. Его профессиональные мысли прервал телефонный звонок. Звонила его молодая жена, третья по счету.
   - Додик, твоя Мусенька скучает. Ты обещал приехать домой пораньше.
   Пожилой профессор очень дорожил расположением своей молодой жены и ни в чем не отказывал, но тут уперся.
   - Мусенька, не могу. Интересный случай. Я должен над ним подумать.
   - Ты должен думать только обо мне, старый хрыч! - И молодая жена бросила трубку.
   "Придется приехать пораньше", - решил профессор, перебирая бумаги на столе. Листки с чертиками смял и швырнул в корзину. Поднялся и стал обходить больных. Мысли профессора заняла обыденка, и дело лейтенанта Румянцева было отодвинуто на завтра.
   Профессор приехал домой. Дверь открылась на его шаги. Молодая жена в распахнутом халатике защебетала:
   - Додик, я тебя заждалась и перегорела от любопытства. Даже пожелтела лицом. Рассказывай свой интересный случай. Он не очень страшный?
   - Страшнее не бывает. Но во-первых, я голоден.
   - Это ничего. Пойдем на кухню. Можешь есть и рассказывать.
   - Во-вторых, я хочу заглянуть в старые книги, чтобы кое-что выяснить.
   - Это потом, - потащила его на кухню и усадила за готовый стол. - Ешь, гляди на меня и рассказывай.
   Он ел, глядел на нее и рассказывал. По ходу рассказа она несколько раз вскакивала от восторга и ужаса.
   - Случай необъясним, - закончил свой рассказ профессор, - честно говоря, я не знаю, как мне лечить этого лейтенанта.
   - Любовь и смерть! - восторженно шептала Мусенька. - Небесное и земное слились в одном выстреле!
   - К сожалению, небесное не по моей части, Мусенька.
   - Сухой рационалист! - строго проговорила Мусенька. - Что скажут твои старые книги?
   - Сейчас узнаю, - ответил профессор и стал рыться в книжном шкафу.
   Через полчаса раздался его голос:
   - Нашел! Вот, читай, - он раскрыл перед ней старую толстую книгу. Мусенька поглядела на желтые страницы и уклонилась.
   - Додик, перескажи своими словами.
   Профессор пересказал забытый случай забытого царского подполковника Коптева и еще кое-что.
   - Фи! - сказала Мусенька. - Выполнение любого желания при умственном расстройстве! Этот случай описал такой же рационалист, как и ты. Провалы в памяти, утрата высокого абстрактного мышления, слабость понятийного обобщения - все так. Но куда вы денете любовь? Лейтенант утратил логику и слепо исполнил желание жены. Но зачем сердцу логика? Нет, что ни говори, а любовь и смерть всегда были не разлей вода. А умереть от руки любимого это счастливое желание.
   Профессор только развел руками. А Мусенька вдруг задумалась.
   - Бог мой! А почему лейтенант не застрелился? Он должен был застрелиться. Ему нельзя жить одному. Один он будет страдать всю жизнь. Странно, странно.
   - После выстрела он сошел с ума, Мусенька, - подсказал профессор.
   - Умница ты моя! - воскликнула Мусенька.
   - Давай спать, - сказал профессор.
   Когда легли, Мусенька долго не могла заснуть. Ей мерещился невидимый лейтенант с пистолетом в руке.
   - Додик! - толкнула она мужа в бок.
   - Что, Мусенька? - сонно проворчал муж.
   - Он сбежит.
   - Кто сбежит? лейтенант? Что ты, Мусенька. Это невозможно. У нас зверская охрана.
   - Он непременно сбежит.
   - Спи, Мусенька.
   Профессор заснул. Мусенька задремала. Ей снился лейтенант.
   Время давно перевалило за полночь, и лейтенант решил действовать. За дверью сорок девятой бдили два охранника. Чтобы не заснуть, они играли в карты. Николай извлек из трусов свернутую трубочкой сторублевку, разгладил ее и подал голос через дверь:
   - Ребята, я голоден. Дайте хлеба.
   - Хрен тебе, а не хлеба, - грубо и лениво отвечали ему.
   - Тогда дайте водки.
   За дверью хохотнули.
   - Водка деньгу любит.
   - У меня есть стольник.
   За дверью выросло раздумчивое молчание. Потом встал голос:
   - Покажи под дверь.
   Николай подсунул под дверь сторублевую бумажку так, чтобы концом была видна снаружи. Конец с означенной стоимостью был увиден, и охранники стали переговариваться.
   - Он свою бабу замочил, надо уважить.
   - А может, ему не водка нужна, а свобода.
   - Век ему свободы не видать. За это его надо уважить. Тряхни ребят на вахте, у них всегда стоит заначка.
   Один охранник остался на месте, а другой потопал вниз на вахту. Возвратился с бутылкой и сказал через дверь:
   - Эй, чок! Мы приоткроем дверь, а ты давай руку со стольником. Стольник возьмем, водка твоя. Учти, мы начеку.
   Щелкнул ключ, и дверь слегка подалась. Снаружи ее крепко придерживали. В образовавшуюся щель Николай просунул руку со сторублевкой. Ее взяли и вложили в руку бутылку. Николай втянул руку с бутылкой в камеру, щель закрылась, и ключ щелкнул. Николай походил по камере и снова подал голос:
   - Ребята, всухую не могу. Дайте хоть хлеба.
   - Ну вот, - проворчали за дверью, - ему еще и закусь подавай.
   Один голос сказал другому:
   - У тебя есть что-нибудь?
   - Только жвачка, - ответил другой. - Эй, чок! Жвачку примешь?
   - Приму! - отозвался лейтенант и напрягся до последней силы. Щелкнул ключ, но дверь держали. Охранник рылся в карманах, искал жвачку. Дверь помалу стала подаваться. Это мгновение решило все. Николай вцепился в щель пальцами и рванул дверь на себя. Втащил оторопевших охранников за шиворот в камеру и сшиб их лбами. Один охранник, послабее, тут же обмяк и свалился, но другой устоял, и с ним пришлось драться по-настоящему. Наконец и он рухнул. Николай мгновенно растелешил одного, подходящего по росту, и тут же переоделся в его униформу. Растелешенного взвалил на голый топчан, а другого выволок в коридор и усадил спиной к стене. Рядом поставил бутылку водки. Забрал у обоих пистолеты. Замкнул камеру и сунул ключ в карман, где нащупал свою сторублевку. Надвинул низко на глаза козырек и направился по коридору на трехэтажный спуск и выход. Внизу на вахте охрана в первое мгновение приняла его за своего, и это упростило дело. Одного из двух Николай оставил на ногах как заложника и двинулся с ним во двор. В дежурной сторожке на воротах почуяли неладное. Двое в пятнистом выскочили из сторожки и наставили на него автоматы.