Страница:
1. Клятва
Однажды Зевс собрал своих богов
Велением не разума, а сердца —
Как по весне река из берегов,
Выплёскивались чувства громовержца —
Он ждал в пылу решающего дня
Тот миг, что для него немаловажен:
– Сегодня сын родится у меня!
И пусть со мной пребудут лики ваши!
Приму я от Алкмены этот дар,
Что преумножит радость мне и силы, —
(И дочка Геба розовый нектар
Гостям повеселевшим подносила).
– Пусть в здравии растёт и власть берёт
Над всей роднёй, добро и правду сея,
Веками уважаемый свой род
Продлит от сына моего Персея.
Глядели (кто открыто, кто тайком)
На Геру, покровительницу браков,
Хоть не впервые ведал о таком
Могучий Зевс Олимпу, но однако!..
Увидели румянец на щеках
И блеск очей скрывавшей чувства Геры —
Давно уже не предвещали крах
Семье богов подобные примеры.
Она не раз была осквернена
Неверностью и грубыми словами,
Но гордость сохранившая жена
Гнала обиды, властвуя правами.
В обидах можно выплакаться всласть,
А время – лекарь чинит эти стыки.
Не ей ли подлежат любовь и страсть,
И взгляд, и плоть великого владыки?!
Пожар их ссор всегда преодолим,
И было так от века и поныне,
Пред нею преклоняется Олимп,
Злословят, но завидуют богини.
И здесь не станет Гера принимать
Пустые, мимолётные обиды,
Но бога сын, когда земная мать,
Не смеет править родом Персеидов!
И пусть ликует пиршественный зал,
Но не такая Гера уж простая:
– Мой дорогой! Неправду ты сказал,
Слова на ветер, как земной, бросая!
Кривил душой… Но ты же не таков!
Я понимаю… расшатались нервы…
Дай клятву нерушимую богов,
Что править будет, кто родится первым
В роду Персея. Он повелевать
По праву каждым родственником будет.
Свои ошибки надо изживать,
Иначе твой Олимп тебя осудит!
И царь богов, попридержав свой пыл,
(Тому виной была богиня Ата[7]),
Дал клятву, потому что он забыл,
Что хитрость Геры бедами чревата.
2. Успеть!
И Гера, не теряя ни минуты,
Поняв, что «кашу» заварила круто,
Экспромтом планы строила свои:
«Успеть бы только! Благо, день в начале…
Улягутся заботы и печали,
Не в первый раз такие вот… бои!»
И в Аргос понеслась, да так, что спицы
Невидимыми стали в колеснице,
И храп её бессмертных лошадей,
Что был похожим на раскаты грома
На синей ленте взлёта и подъёма,
Блистая необычностью своей,
Будил полсвета, страхи нагоняя
На небеса и землю, и вменяя,
Коснувшись тверди, почести творить
Царице неба, глядя с восхищеньем,
И встречу с ней принять за приключенье,
Без чаянья умом переварить.
Вот Аргос и дворец царя Сфенела
С женою богоравной, что звенела
Невинным, полудетским голоском.
Богиня же в своём подходе тонком
Ускорила рождение ребёнка
В роду Персея, всё сминая в ком.
И появился в кружевах пелёнок
Больной и недоношенный ребёнок,
Которого назвали Эврисфей.
Богов царица, веря, что успела,
Неслась к Олимпу и от счастья пела
И восхищалась хитростью своей.
– О бог – отец! – блеснула Гера взглядом,
Садясь на трон с великим Зевсом рядом, —
Выходит, не сбылись твои мечты.
Что выбрала Тюхэ[8] – ох!.. – Эврисфея
Повелевать потомками Персея,
Никто не виноват – ни я, ни ты!
Никто, мой милый, с нами не рядился —
Сегодня у Сфенела сын родился
Продолжить Персеидов славный род.
Но понял Зевс коварство страшной Геры,
Что шкодила ему, не зная меры:
«Низвергнуть бы, да жалко… Пусть живёт!
А он-то сам каков?! Могучий… вечный —
Разулыбался, как юнец беспечный,
Позволив завладеть своим умом…
Кому?! Богине мерзкого обмана!
Не громовержец, а кусок самана!
Не на коне, а на осле хромом!..»
И Зевс во гневе поглядел на Геру:
– Беру, жена, слова твои на веру…
Насчёт ошибок… Я ль не грамотей?!
Схватив за волосы рукой богиню Ату,
Низвергнул: – Прочь с Олимпа! Виновата?
Отныне будешь жить среди людей!..
Ну, а тебе, жена, сказать посмею:
Не править вечно сыном Эврисфею,
Приняв твою нечистую игру!
Здесь не помогут слёзки, враки, крики!..
Свершит двенадцать подвигов великих —
К себе возьму, бессмертьем одарю!
Не вздумай договор держать в секрете!
В нём тайны нет, а весь Олимп – свидетель!
Всем насолила… А меня – поймут!
Сбежать бы Гере, запереться в спальне…
Сидит, как на горячей наковальне:
«Поймут, но не простят твой вечный блуд!»
В коварном плане просчиталась Гера,
Но не сдалась, а затаила веру,
Что навредит (и лучше бы скорей!)
Ребёнку, чтобы Зевсу не сгодился,
Хоть от Алкмены крепеньким родился
В тот день, когда рождён был Эврисфей.
И в этот самый день, к его исходу,
Перебирала Гера в мыслях годы,
Когда она была совсем другой:
Жила же, никогда не вспоминая,
Что и Персея родила Даная,
А не она, но славен был герой!
И хочет олимпийская царица
Простить грехи супругу и смириться,
Но не она ль хранительница уз
Желанных, брачных, где любовь и верность?..
А рядом – ненасытность и безмерность!
И это называется – союз???
Да и какой здесь прок без самосуда,
Когда хотелось мщения до зуда —
Сама в кулак сжимается рука!
И вновь простить предательство не смея,
Богиня в Фивы отправляет змея:
«Нет, лучше двух, чтоб всё – наверняка!
Пусть будет так, не будет перемены!»
И вот в покои дремлющей Алкмены
Вползают две гигантские змеи,
Зелёными струятся телесами,
Блестят во тьме стеклянными глазами —
Творят дела недобрые свои.
Приняв беду, как Герино злодейство,
Алкмена криком подняла семейство,
Меч обнажив, спешит Амфитрион,
Готов рубить, но руки ослабели:
И змеи, и ребёнок в колыбели!
Крик ужаса стоит со всех сторон —
Пугает отвратительная груда!..
Но сотворил невиданное чудо
Малыш, что первый день на свете жил,
Притихли издыхающие змеи:
Алкид поймал ручонками две шеи
И так сдавил, что жизни их лишил.
Алкмена сына назвала Алкидом,
Что значит – «сильный» – он таким и был! —
Напоминал ей Зевса крепким видом
И то, как хитрый бог её любил,
Сойдя с Олимпа, с золотого трона,
Под образом её Амфитриона
(Который был в то время на войне),
Всевышней волей погасил светило —
И трое суток солнце не всходило,
Одна любовь горела в тишине!..
Ошеломлённый силою Алкида,
Отец семейства, позабыв обиды,
Наутро прорицателя призвал,
Суть изложил старательно и тонко
И вопросил о будущем ребёнка.
Взглянув на лика маленький овал,
В маслинки глаз, потрогав ручки, ножки,
Почтенный старец помолчал немножко,
Но вот улыбка тронула уста,
И речь его была проникновенной:
– Герой великий порождён Алкменой!
Сильна его судьба, но не проста!
В ней восхождений горькие секреты
И гром побед (спасибо ей за это!)
В тех подвигах, которые свершит.
И, угасая в этой круговерти,
Герой достигнет вечного бессмертья,
Когда уже не правят Меч и Щит.
Внимая слову вещего провидца,
Помочь великим подвигам свершиться
Решил силён умом Амфитрион
И одарил дитя, как щедрой данью,
Всем тем, что шло во благо воспитанью,
Заботой окружив со всех сторон.
Ребёнок рос в своей здоровой силе,
Его всему старательно учили,
Чтоб он не смог к наукам охладеть,
Но самой замечательной наукой
Избрал Алкид борьбу, стрельбу из лука,
Умение оружием владеть.
И как тут Лин, Орфея брат, ни бился,
Но музыке малец не обучился,
А песни и кифару невзлюбил.
Однажды Лин задал ленивцу жару —
Тогда Алкид поднял свою кифару,
Учителя ударил и… убил.
Призвали в суд Алкида за убийство.
Он, выслушав судейских слов витийство,
Неспешных и тягучих, как нектар,
Ответил:
– Справедливейший из судей
Позволил не касаться дела сути,
Ударом отвечая на удар.
– И кто же он?
– Он – Радамант!
Не ждали
Такой осведомлённости и дали
Защите волю. Но Амфитрион,
Боясь, что это может повториться,
Отправил сам невольного убийцу
Пасти стада в лесистый Киферон.
3. Возвращение в Фивы
Возрос в лесах Алкид на вольной воле
Природы неотъемлемой частицей,
Могучим и выносливым, как дуб,
Ни страха не изведавший, ни боли,
Широк в плечах, умеющий сразиться,
И ко всему – прекрасен и не глуп.
Он выделялся ростом непомерным,
На голову, не менее, всех выше,
А силы, что невиданной была,
Десятерым хватило бы, наверно,
Чтобы пройти сражение и выжить,
Она бы и тогда не подвела.
В себя впитав бойцовскую науку,
Он жил борьбой, противников сминая,
Дивя того, кто это созерцал.
Искусно овладев копьём и луком,
Ходил на зверя, промахов не зная,
И Зевс, на землю глядя, восклицал:
– Вот это сын!.. Взгляни-ка, дочь, на братца!
(Афина, улыбаясь, вниз глядела)
Он победит тебя наверняка!..
– А мне давно с ним хочется подраться,
Да жаль, хотенье не дойдёт до дела,
Ведь он земной…
– Так это же – пока!
Люби его и помогай, как можешь,
Ему судьба нелёгкая досталась,
(Я знаю, за тобой, как за горой!),
Но и не балуй, чтобы чуял вожжи!..
Пусть вызывает гордость, а не жалость,
Мой сын, мой состоявшийся герой.
Таким Алкид и возвратился в Фивы,
В неугомонный семивратный город,
Что не похож на киферонский лес.
Он будто нёс себя неторопливо,
Как напоказ, как утоляя голод
Всех жаждущих невиданных чудес.
Дивило одеяние Алкида —
Подобие плаща из шкуры львицы,
Которую он выследил в горах.
Одних пугала рыжая хламида,
Другим давала повод поглумиться,
Забыв про уважение и страх.
Геракл её набрасывал на плечи,
А шкуру с бывшей головы звериной
Натягивал на голову, как шлем.
Четыре лапы, вытертых до плешин,
Завязками служили исполину,
Чтоб в зимний холод не было проблем.
Он палицу носил везде с собою,
Что ясенем звалась в немейской роще,
И, как железо, твёрдою была,
Чтоб с нею быть всегда готовым к бою:
Поднял – и бей врага, чего уж проще,
Вот только бы рука не подвела.
Но был и меч, подаренный Гермесом,
Ниспосланные щедрым Аполлоном
Серебряные стрелы, лук тугой,
Блестящий панцирь, кованный Гефестом,
Уют одежд, Афиной сотворённый,
Одел – и не захочется другой.
Но только лишь тогда свершилось диво,
В историю вошедшее преданьем,
Когда, хвалы не требуя взамен,
Освободил Алкид свой город Фивы
От непомерной ежегодной дани
Царю Эргину в город Охромен.
Когда Эргин метался, холодея,
Желая всё оставить неизменным,
Воителей проклятьем наградив,
Алкид ворвался в логово злодея,
Вменяя дань такую Охромену,
Что вдвое больше бывшей дани Фив.
Креонт, царь Фив, устроил пир горою,
Избавившись от мерзкого соседа,
Которого не смог он превозмочь,
Довольно щедро одарил героя
В честь этой замечательной победы
И отдал в жёны собственную дочь.
4. Месть
Казалось, Тюхэ, забывая обиды,
Лицом повернулась к герою Алкиду:
С любимой женою, прекрасной Мегарой,
Прослыли они замечательной парой,
В стараньях святых поднимавшей на ноги
Троих сыновей, что послали им боги.
А Гера молчала со взглядом потухшим —
Удачи героя травили ей душу,
И Фив ликованья хватило ей, чтобы
Опять воспылать ощущением злобы.
Зачем ей победа, лишившая веры?!
Чем лучше Алкиду, тем хуже для Геры.
Щемящую ненависть прячет царица,
В ней снова проснулось желанье сразиться,
Убить громовержца возросшего сына
(Желаемой смерти найдётся причина!),
А если опять не осилить ей это, —
Пусть изгнанным будет, пусть бродит по свету!
Не истинной силой, а силой коварства
Богиня нашла от печали лекарство,
Наслав на Алкида ужасные боли,
Лишившие разума, памяти, воли,
В припадке безумства он зло совершает —
Сынов и племянников жизни лишает.
Когда же прошло помраченье рассудка
И плакали люди надсадно и жутко,
Глубокая скорбь овладела Алкидом,
Он сам зарыдал по невольно убитым,
Несчастный, от скверны очистившись вскоре,
В священные Дельфы унёс своё горе,
Туда, где святилище сына Латоны,
Оракул, где можно взывать к Аполлону:
– Не волей своей заслужил порицанья!..
Пошли мне, как милость, твоё прорицанье!..
Наставь!.. Надоумь!.. Накажи меня строго,
Но только к добру укажи мне дорогу!
В одушевлённом таинствами храме
Алкид услышал, пифии устами
Вещает златокудрый Аполлон:
«Ступай в Тиринф к могилам спящих предков,
Двенадцать лет служи в старанье редком,
Являясь Эврисфею на поклон.
И не ищи подспорья в светлых ликах,
Свершишь двенадцать подвигов великих —
Бессмертным вознесёшься на Олимп!
С неоспоримой точностью провидца
Скажу, что в каждом подвиге таится
Удар судьбы, но он преодолим.
Ещё запомни, – пифия твердила, —
Твоё рожденье Гера не простила
Ни Зевсу, ни Алкмене, ни тебе.
Отныне ты – Геракл («гонимый Герой
И подвиги свершающий»), уверуй!
Забудь Алкида! Покорись судьбе!
Я всё сказал тебе, мой брат, что знаю,
Прости за то, что быстро умолкаю —
Минута предсказаний коротка!..»
Бог замолчал, и пифия иссякла,
А подвиги великого Геракла
Бессмертными пройдут через века.
5. Подвиги Геракла
Геракл поселился в Тиринфе, покоя
Не ведая в нём ни зимою, ни летом.
Он стал Эврисфею рабом и слугою,
Казалось, ничуть не жалея об этом.
А царь Эврисфей, восседавший в Микенах,
Был слаб и труслив, но лисицы хитрее:
Общался с героем, взобравшись на стену,
По делу в Тиринф отправляя Копрея.
Немейский лев (1-ый подвиг Геракла)
Геракл, желаньем подвигов горя,
Пред памятью родных благоговея,
Не долго ждал посланника царя,
Разумного и честного Копрея.
Тот оробел, но тут же, осмелев,
Поведал с простотою очевидной:
– Причиною всему – немейский лев,
Что порождён Пифоном и Ехидной.
Как будто бы всё вымерло окрест
Спокойнейшего города Немеи:
Бежало всё живое с этих мест,
Спасения от зверя не имея.
Его простым и смертным не свалить,
А ты бы смог, я сердцем это чую —
Прядёт Клото[9] на совесть жизни нить,
Вплетая щедро силу неземную.
Убей злодея! Он живому враг,
Он смерть творит (а может смерти ищет),
Пусть пастухи стада пасут в горах
И люди возвращаются в жилища!
Оставив дом с предутренней зарёю,
Геракл спешил, как в марше боевом.
Быки в крови мерещились герою
И люди, пожираемые львом.
Он гнал себя: «Скорей!.. Скорей в Немею!..»,
Пот вытирая на большом челе.
Нет-нет! Не ради службы Эврисфею,
Покоя ради на святой земле.
И вот Немея!
– Где дорога в горы?
– За тем холмом, но лучше не ходи!..
А он шагает широко и споро —
И будто сердце рвётся из груди:
«Ус-петь! Ус-петь! Ско-рей! Ско-рей! – торопит, —
Не-то бе-ду соч-тёшь сво-ей ви-ной!»
И вот предгорья топтаные тропы
Остались у Геракла за спиной.
Он в полдень пожевал кусочек хлеба,
Вверх поглядел сквозь кружевной шатёр,
Где Гелиос почти что в центре неба
Лучи-мечи втыкает в шапки гор.
И снова в путь зовёт его силища,
Пещеры предстают его очам…
Ему найти бы только логовище,
Где льву-убийце спится по ночам.
Когда же солнце, как напившись зелья,
Клониться стало головой к земле,
Геракл набрёл на мрачное ущелье,
Что в ясный день покоилось во мгле.
Спустился вниз, не тратя ни минуты,
Нашёл дыры зияющий оскал —
И без причины понял почему-то,
Что, наконец, увидел, что искал.
Два выхода нашёл он в той пещере.
«Здесь будет нелегко осилить льва!..
Попробую сейчас захлопнуть «двери»,
Есть руки и, к тому же, голова!».
Спокоен был Геракл на удивленье…
И вот за камнем тянется рука…
«Как ты людей спасаешь от старенья,
Так я тебя спасу от сквозняка!»
Он завалил дыру в конце пещеры
Обломками обветренной скалы
И вверх взобрался, не теряя веры,
Что дело – на конце его стрелы.
Почти что смерклось. Птицы гнёзда ищут
(О мысль о доме, душу не трави!),
Страшилище явилось к логовищу,
Измазанное в глине и в крови.
Матёрый лев, немыслимо огромен,
Взлохмаченная грива до земли…
«Я знал, злодей, что ты не слишком скромен!..
И как… такое… выдумать смогли?!
Пришла, «собачка», к собственной берлоге?..
Набегалась, расплёвывая зло?..
Жаль, что сквозь темень не увидят боги,
Кому из нас сегодня повезло!»
Запела тетива струной упругой,
Волной качнуло тонкие стволы,
И унеслись к пещере друг за другом
Три Аполлоном дареных стрелы.
Геракл возликовал и крикнул звучно,
Он жаждал дыр в чудовищной спине,
Да только стрелы, хоть ложились кучно,
Скользнули, как по каменной стене.
Лев зарычал неистово и замер,
Хвостищем колотя свои бока,
Налившимися яростью глазами
Искал на ближнем взгорье смельчака.
Геракла заприметил и мгновенно
Присел на лапах, туго сжавшись в ком,
Оскалив пасть в потёках серой пены,
Взлетел к нему единственным прыжком.
Но бой с врагом Гераклу тешит душу,
Успей ударить – только и всего!
Льву палицу на голову обрушил
В секунду приземления его.
Упал злодей на неостывший камень.
И, не жалея мускулов и жил,
Герой Геракл могучими руками
Прижал его к земле – и задушил.
И снова в путь с убитым львом, в Микены,
Где, не желая в страхе помереть,
Царь Эврисфей, дрожа, залез на стену
И повелел ворота запереть.
Лернейская гидра (2-ой подвиг)
Итак, Геракл и цел, и жив
(Хвала и честь его удаче!),
Свой первый подвиг совершив,
Был тут же снова озадачен.
Как злой, горячий суховей,
Дохнуло горе, кровью рея,
И вновь отправил Эврисфей
К герою вестника Копрея.
Донёс Копрей, душой скорбя:
– Царь опечален! Да и сам я…
Есть снова дело для тебя.
– Что?.. Из огня, да сразу в пламя?!
Передохнуть бы пару дней,
Не то рука не будет верной!
– Не согласится Эврисфей.
Опять беда… Теперь под Лерной.
Там, сохраняя свой живот
В болотах, щелях и колодцах,
Презлое чудище живёт,
Лернейской гидрою зовётся.
В слепящем блеске чешуи
Всё издыхает: люди, кони…
Во всём – подобие змеи,
А сверху – головы драконьи.
Из девяти голов одна
Является неистребимой.
Та гидра злом наделена
Отцом и мамушкой любимой.
Её для горя (как и льва)
Пифон с Ехидной породили.
– А что ещё гласит молва?
– Что нам теперь не до идиллий:
На Аргос как затеет кросс
По дну пещер сырых и склизких,
Так у царя не хватит слёз
Родных оплакивать и близких.
– Ну, что ж, Копрей, пусть будет так!
Мы все на близких уповаем…
И в путь направился Геракл
С Ификла сыном – Иолаем.
Где колесницей, где пешком,
Шагая рядом с колесницей…
У Иолая в горле ком,
Но парню хочется сразиться.
– Гляди… Вода!..
– Окрестные болота…
Похоже, не найти во мраке брода.
– Гляди туда, и там блестит вода!..
Так скоро Лерна?
– Думаю, что да.
Прячь колесницу в близлежащей роще.
Сумеешь без меня?..
– Чего уж проще!
Найти скорей чудовище желая,
Геракл оставил тут же Иолая
И заспешил, не ведая преград.
Он брёл болотной жижей наугад,
Где дремлют склоны, зубы – скалы щеря,
Где может гидра прятаться в пещере.
Когда восток зарницей заалел
И он желанный сон преодолел,
На камне сидя вымокшим, усталым,
Услышал, что вблизи заклокотало,
Забулькало, забилось в темноте,
Как будто палкой били по воде.
Он лёг на стылый камень, мокрый, липкий,
Подумал о себе: «Герой великий!..
От жабы мерзкой спрятался в кусты,
Спасаясь под покровом темноты.
Иди и бей могучим кулаком
Кишащий злыми головами ком!
Чего лежишь, собою камень грея?!»
Но кто-то молвил голосом Копрея:
– Ты душу сам себе не береди,
Пока не светит солнце – уходи!
А заблестит под солнцем чешуя,
В тлен превращая льва и соловья,
Так гидра (злому миру на потеху)
Оставит от тебя одни доспехи!
И на восток взглянув, Геракл могучий
Увидел, что спасительные тучи
Уже впитали первые лучи,
И стало так обидно, хоть кричи.
Но вдруг увидел, утверждаясь в вере,
Как плавно направляется к пещере
Неровное лохматое пятно
И в зев её вползает, как в окно.
Подумал, поднимая с камня тело:
«Ты спать на радость людям захотела,
Предоставляя право победить
Уставшему в бессоннице бродить».
Он сам вздремнул, собрал сушняк в лесу,
Сбивая телом стылую росу.
Под треск и гоготание костра
Пришла надежда, радости сестра.
Герой, каливший стрелы добела,
Махнул рукой – была иль не была!
Всю ненависть вложил в свои слова,
Пока стрелу тянула тетива:
– Проснись, поганка! Времени в обрез!
Прими на завтрак мой деликатес!
И эхо повторило много раз
Обрывки слов, звучавших, как приказ.
Проснулась гидра в силу громких слов,
И девять злых, пугающих голов,
Гераклу обещая кучу бед,
Под солнцем жмурясь, выползли на свет.
Когда же тетива струной запела,
Калёные выталкивая стрелы,
Летящие со свистом чередой,
И гидра в ранах скрылась под водой,
Геракл, глядевший на пещеры лаз,
Не отводя своих прекрасных глаз,
Поверил, наконец, вздохнув устало,
Что подвига свидетельства не стало,
И сказывай, не сказывай про то,
А подвиг без свидетельства – ничто!
Он прочь ушёл, с досады багровея,
Ругая и себя, и Эврисфея.
«Нет подвига… Но, вправду – был таков!..»
Геракл сделал несколько шагов
И тут же понял, что ушёл напрасно,
Увидев то, что было так ужасно!..
В сверкнувших молнией крутых изломах тела
Разгневанная гидра подлетела,
И, опершись на мускулистый хвост
(Ей неудобен был Гераклов рост),
Злодейка изготовилась к атаке,
Желая победить в кровавой драке.
Не различая в ней живот и спину,
Геракл ударил в тела середину,
И палица, нарушив тишину,
Скользнула, как по мокрому бревну.
Поняв, что гидру не проймёшь ударом,
Он, дабы время не потратить даром,
Подпрыгнул вверх, как птица на крыле,
Всем весом пригвоздив её к земле.
В бездействии глухом побыв немного,
Она хвостом ему стянула ноги
И, проявив немыслимую прыть,
Геракла норовила повалить:
Толкала, била, дёргала со зла,
Но он стоял надёжно, как скала!
И мерзкое свидетельство живое
Кусаться стало каждой головою
Из девяти целёхоньких голов.
Он палицей взмахнул без лишних слов —
Удар!.. И головы одной не стало,
Но две на том же месте отрастало!
В ответ на все Геракловы удары
Из рваных шей опять рождались пары
Огромных, злобой дышащих голов,
Герою руки искусавших в кровь.
Как силою его пренебрегли —
Он молотил их, а они росли!..
К тому же гидра кликнула подмогу —
Верзила-рак герою впился в ногу,
Клешнями непомерными сверля,
Как будто шевелиться не веля.
Устал Геракл! Но, победить желая,
Себе в подмогу кликнул Иолая.
Примчался Иолай:
– Вот это дра-а-ка!..
И камнем сбил с ноги героя рака,
Разгрёб костёр, калёной головешкой
Поджёг деревья, крикнул:
– Бей!.. Не мешкай!
И бил Геракл (куда усталость делась?),
Рука его, как мельница вертелась,
А Иолай, на выдумки хитёр,
Часть рощи ближней превратил в костёр
И жёг концом пылающих стволов
Те шеи, что остались без голов.
И вот одна осталась голова,
Но гидра, что была ещё жива,
В неистовстве вошла в такую ярость,
Что сам Геракл от смерти был на малость!
Ударил всё же силою инертной:
– Она была… последней… и бессмертной…
Бессмертной голове глаза закрыли,
На глубину немалую зарыли,
А чтоб она не выбралась на свет,
Не натворила много новых бед,
Герой её оставил на колу
И навалил громадную скалу.
Затем рассёк проклятой гидры тело
И в желчь, что с ядом, погружая стрелы,
Смерть приручил и уложил в колчан,
Забыв про боль неизлечимых ран,
Что человека делает несчастным,
Про то, что сам он может быть причастным
К подобному, хоть сам и сотворил
Деяние без прав и без мерил.
У сына Зевса сила не иссякла —
Всем ведомо о подвиге Геракла!
И только царь, тщедушный Эврисфей,
Боясь героя, не щадит, не славит,
А понукает, как конём, и правит
(Всё чаще – не туда!):
– Ступай, Копрей!..
Скажи Гераклу, нечего гордиться!..
Пусть чистит перья стимфалийской птице!