Кузнецова Юлия. Парижский паркур

   Она бросила салфетку в пластиковую урну в углу комнаты и, подойдя к трельяжу, достала из своей сумки, стоящей на стуле рядом, косметичку.
   Я скинула рюкзак на кровать у левой стенки, затолкала под нее чемодан и осмотрела комнату.
   Трельяж был самым изысканным предметом интерьера. Остальное все – попроще и довольно обшарпанное. Две кровати, застеленные дешевыми флисовыми покрывалами. Тумбочки с исцарапанными поверхностями. Пара покосившихся стульев, деревянный шкаф и комод. На письменном столе – франко-русский разговорник.
   Немного пахнет сигаретами, однако дышать легче, чем внизу. Наверное, потому, что Ника распахнула форточку. Через форточку доносился шум поезда и стук колес: окно выходило на станцию. Я проследила взглядом за одним из поездов, потом отнесла фен в ванную.
   Там умылась, тщательно вытерла лицо полотенцем (и только потом вспомнила о бурых пятнах), поразглядывала темные круги под глазами (еще бы, сегодня встали раньше шести утра) и крикнула Нике:
   – У тебя зубная щетка в косметичке или в чемодане? Если что, могу поделиться, мне папа сунул запасную.
   Она не ответила. Я вернулась в комнату и обнаружила ее за трельяжем сосредоточенно расставляющей в ряд пузырьки и тюбики из косметички. Брови нахмурены, губы плотно сжаты, спина сгорблена. Меня это насторожило, но я постаралась не выдать беспокойства.
   – Так что? Лопать пойдем?
   Она по-прежнему не отрывала взгляда от своих пузырьков.
   – Я хочу побыть одна.
   – Расстроилась из-за чемодана?
   – Нет.
   – Из-за того, что пришлось со мной жить?
   Она промолчала. И я поняла – что да, она хотела жить одна.
   – Ника, перестань! Это же весело – вдвоем жить! Я лично всю жизнь об этом мечтала! Это же так романтично – приехать в Париж с подругой, спать в одной комнате! Вечером помечтаем вместе.
   Она взяла пузырек с лаком и принялась рассматривать его.
   – Да чем я тебе не угодила? – разозлилась я.
   – Я люблю порядок.
   – В смысле? Я тоже люблю.
   – Я люблю, чтобы все вещи лежали на своих местах. А у тебя в гостинице под Звенигородом был кавардак.
   И она поставила пузырек на место. На то, откуда его взяла.
   – Это творческий кавардак, – попыталась отшутиться я, но мне стало не по себе.
   Ника никогда раньше не упоминала о любви к порядку. И вообще выглядела очень странно. Как будто она была шариком, из которого выпустили воздух.
   Может быть, на нее так подействовала дорога? Или этот странный дом? Ведь до встречи с мадам Ника была абсолютно нормальной. Бодрой, насмешливой – как обычно.
   Я решила дать ей отдохнуть. Если стану давить – ничего хорошего не выйдет. Как у моих родителей не выходит, если они пытаются на меня давить.
   – Приляг, – ласково сказала я, – отдохнешь, а потом уже пойдем поищем, где перекусить. А я пока на балконе займусь йогой.
   Если честно, никакой йогой я заниматься не собиралась. Это была жалкая попытка пошутить. Я надеялась, что Ника язвительно напомнит, что я собиралась бросить йогу, раз уж Зет бросил меня. И какая йога на балконе зимой, пусть даже и во Франции?!
   Но Ника словно и не слышала. Я вздохнула и вышла на балкон. Позвонил папа.
   – Да, папочка, все просто отлично! Пансион прекрасный, и мадам очень строгая! Тебе бы она понравилась!
   Когда папа отключился, я вздохнула. Мне долго еще предстоит изображать радость в голосе? Будет тут хоть что-то радостное?
   Я осмотрелась.
   Балкон как балкон. Железные перила, обшитые желтыми пластиковыми листами, кое-где отошедшими от реек. Не застеклено, конечно. В углу пластиковый стул, на его сиденье – лужица грязной воды, в которой плавают прошлогодние листики.
   По рельсам пронесся очередной состав, и я разглядела на одном из вагонов надпись в стиле граффити: «Love is everywhere!»^[10]. Красивая такая, волнистая, заливка красная, контур зеленый.
   – Забудешь тут про Зета, – мрачно пробормотала я.
   Настроение у меня тоже здорово испортилось. И из-за Ники, и из-за странной мадам. И из-за того, что рисовать не хотелось. Как-то по-другому я представляла себе путешествие в Париж. Как-то более сказочно, что ли...
   И тут заметила ее. Лестницу. Пожарную лестницу, которая шла по стене прямо рядом с балконом. Вела она на крышу. Что там? Домик французского Карлсона?
   Интересно, есть у них такой герой, как Карлсон? Из французских комиксов я вспомнила только пса Пифа. И то – это очень старые комиксы.
   В любом случае, крыша плоская. Если я на нее заберусь, вдруг удастся разглядеть что-нибудь интересное?
   Я подергала лестницу. Вроде крепкая. Сразу вспомнился Звенигород. Вот здорово мы там повеселились, когда перелезали с балкона на балкон, чтобы подслушать опрос свидетелей. Я улыбнулась, вспомнив, как застрял на одном из балконов Ботаник и как мы напугали знаменитого оперного певца Лопуховского, и полезла наверх. Там перемахнула через невысокое ограждение и оказалась на крыше.
   Она была абсолютно пустой, если не считать сломанного стула, старого выцветшего ковра, который явно не первую сотню лет сушился на перилах, и целлофанового пакета с логотипом какого-то супермаркета, который кружил ветер.
   Сначала я подошла к ковру. Несмотря на почтенный возраст, на нем можно было разглядеть рисунок – по периметру были изображены пляшущие человечки вроде эльфов или гномов, видимо, героев французских сказок. Висел ковер на самом краешке перил, готовый свалиться в любую секунду, но я не стала его поправлять. Кто знает, может, наша чокнутая домоправительница использовала его, чтобы укокошить несчастных муженьков? Не хотелось бы тогда оставить на нем свои отпечатки пальцев.
   С этой стороны виднелась крыша соседнего дома, на которой стояла сушилка с бельем, а рядом с ней – несколько цветочных горшков с засохшими растениями.
   Я перешла на другую сторону крыши. Отсюда было видно кафе, у которого стоял охранник и громко что-то кричал по-французски в мобильник.
   Почему я решила, что он охранник? Сама не знаю. То ли потому, что вся одежда была черной и напоминала униформу, хотя никакого значка нигде и не было видно. То ли взгляд, которым он провожал каждого встречного, не отрываясь от разговора, был таким подозрительным, словно этот парень отвечал не только за порядок в кафе, но и за порядок во всем мире.
   Я наклонилась и отобрала у ветра кружащийся пакет. Распрямила его и прочла название супермаркета. «Карфур». Так, надо спуститься к Нике и предложить ей ультиматум: «Карфур» или кафе напротив? В любом случае надо куда-то пойти и раздобыть еды. Иначе меня укокошит Никина мама. Да и сама я себе не прощу, если получится, что Ника...
   Мои размышления прервал странный звук. Шлеп! Я обернулась. Кто-то летел на меня, кувыркаясь через голову, а потом ловко поднялся на ноги и оказался тем самым парнем, который перепрыгивал через сумки и чемоданы в аэропорту!
   Он бросил на меня взгляд, потом повернулся назад и посмотрел на перила. Ковра на них не было. Видно, он уронил его, когда прыгал с соседней крыши.
   Эта мысль меня просто обожгла. Он что, правда, перепрыгнул на мою крышу с соседней? Как в кино?!
   Дальше дело было точно как в кино. Он развернулся ко мне лицом, перелез через перила.
   – Excusez-moi, je vais du prendre!^[11] – сказал он.
   – Я русская! – воскликнула я. – Я тебя видела в аэропорту.
   Он кивнул, словно его ни капельки не взволновало ни то, что мы соотечественники, ни то, что я заметила его тогда в Шереметьеве. Ухватившись за перила руками, он повис.
   – Эй! – испугалась я и подбежала к краю крыши, но он уже спрыгнул.
   Прямо на ковер. Шагнул в сторону, наклонился, поднял ковер, сунул его за рюкзак. Потом разбежался, подпрыгнул, толкнулся ногой о стену, поднявшись еще чуть выше, ухватился руками за перила, подтянулся, выставив локти углом, и перелез обратно на крышу.
   – Вот это да! – вырвалось у меня, и я захлопала в ладоши.
   – Никогда трейсеров не видела? – сказал он не слишком-то приветливо, возвращая ковер на место.
   – Кого?!
   – Трейсеров!
   Еле дождавшись, пока он повесит ковер и с отвращением отряхнет руки, я выпалила:
   – Как это называется, акро-стрит?
   Он поморщился, словно я спросила, не называется ли то, что он делает, рыбалкой.
   – Нет! Это паркур!
   – Что это такое?
   – Паркур? Искусство передвижения. И преодоления. А трейсер – это человек, занимающийся паркуром.
   – Ага, – пробормотала я, во все глаза разглядывая этого трейсера.
   Штаны из мягкой ткани оказались прямо нереально растянутыми, как какие-то шаровары. Серая толстовка без рисунков была перетянута лямками и набедренным поясом легкого рюкзака. На ногах – спортивные кеды на тонкой подошве, не слишком подходящие для луж, окружавших наш пансион, но, видимо, вполне годные для прыжков по крышам. Лицо загорелое, чуть обветренное. Русые, чуть вьющиеся волосы. Выражение лица – сосредоточенное, как тогда в аэропорту.
   Но долго рассматривать его мне не пришлось.
   Он стал разбегаться, готовясь к прыжку на следующую крышу. Потом побежал небольшими шагами.
   – А ты можешь меня этому научить? – вдруг спросила я.
   Он остановился. Нахмурился.
   – Чему научить?
   – Этому твоему... паркуру.
   – Чему именно?
   – Ну... по крышам прыгать. Это очень сложно?
   – Это годы тренировок.
   Он снова стал разбегаться, но я не отцеплялась.
   – А ты где тренируешься?
   – В Москве.
   – А тут что делаешь?
   – Приехал на тренировку к друзьям. Они учились у «Маджестик форс». Все? Допрос окончен?
   – Нет! Что такое «Маджестик форс»?
   Любопытство прямо прожигало меня изнутри. Наконец-то что-то увлекательное происходит!
   Он потер лоб. Потом бросил взгляд на крышу кафе. Потом снова на меня. Вздохнул и приблизился.
   Я разглядела у него на шее черный кожаный шнурок, на котором покачивался кулон: два дельфина, один побольше, другой поменьше, прильнули друг к другу. «Подарок? – мелькнуло у меня в голове. – Чей, его девушки?» Тем временем он сел на перила. Скинул рюкзак, достал бутылку воды.
   – Это сооснователи паркура. Они его преподают. Мои друзья учились у них. Тренировки происходят в Эвери, это предместье Парижа. Но мои друзья сами из Парижа, и они покажут мне в городе, чему научились.
   – И когда ты к ним пойдешь?
   – Завтра с утра. В шесть.
   – Слушай...
   У меня захватило дух, когда я представила себе целую команду ребят в такой вот неприметной одежде, молча залезающих на заборы, перепрыгивающих с гаража на гараж, карабкающихся по стенам и бегущих по пустынным улицам.
   – А можно с вами?
   – Это не тренировка для новичков, – терпеливо объяснил он, – это продвинутый уровень.
   – Но....
   Я закусила губу. Только встретила что-то интересное, а оно уже уплывает из рук!
   – Но есть же что-то, чему можно научиться?
   – Всему можно научиться! В Москве есть целая Академия паркура. Найди в Интернете и запишись.
   – А ты не мог бы показать мне пару движений прямо сейчас?
   – Нет. Паркур не начинается с пары движений. Паркур начинается с растяжек и разогрева.
   – Ну, разогрев покажи!
   – Нет!
   – А завтра с утра?
   – Нет! Я не тренирую девушек!
   – Почему?
   Он нахмурился, но тут у него из рюкзака послышался звонок мобильного. «Пип-пип». Обычный гудок, никакого заливистого треньканья. Он достал телефон, глянул на экран, и выражение его лица смягчилась.
   – Да, мам. Долетел, конечно. Все о’кей. Да-да, не волнуйся. Послушай, я помню. Не переживай. Зачем она тебе звонит? Послушай, это не нужно. Все, пока.
   Став невольной свидетельницей этого разговора, я вдруг подумала: «Может, он тоже с кем-то расстался перед поездкой в Париж. Теперь эта его девушка звонит его матери, а ему это не нравится. И поэтому он не хочет тренировать девушек?»
   – Ладно, – сказала я, – проехали. Я поняла, что мне тебя не переубедить. Все. Счастливой тренировки тебе с учениками «Маджестик форс».
   Я отошла на другой край крыши и стала смотреть вниз, на кафе. У входа курил охранник, но я думала не о нем, а о том, что, пожалуй, пора сдаться. Ничего интересного в Париже мне явно не светит.
   – Послушай, – сказал трейсер за моей спиной, – когда ты приедешь в Москву...
   – То найду Академию паркура. Я поняла. Оревуар.
   Надо же. Разозлившись, еще одно французское слово вспомнила.
   – Чего ты обижаешься, а? Чего тебе так дался паркур? Парням ты и так, наверное, нравишься?
   – Очень, – буркнула я, – именно поэтому они так и норовят меня бросить.
   Он замолчал. Видно, вспомнил о своей душевной драме.
   – Ты не думай, мне плевать, – поспешила я, – ну, что меня бросают. У меня другое горе. У меня творческий кризис. Всю жизнь рисую, а тут не хочется.
   – И ты думаешь, паркур поможет тебе этот кризис преодолеть? – сказал он.