И дело тут было не в Анжелике. Мне было жаль ее только потому, что она, не будучи виновной, оказалась затянутой в очень скверное дело. А в остальном я был к ней равнодушен. Все это я сделал только ради самого себя. Я припомнил как сквозь туман, что Анжелика сказала мне что-то в этом смысле, а я ее высмеял. Однако это почему-то зацепилось в моей памяти. Если жизнь не сможет ничему научить человека, то лучше бы ему не жить совсем. Так вот, в течение нескольких последних очень тяжелых дней жизнь, наконец, чему-то научила меня. Теперь, например, я знал, что не хочу быть вице-председателем по делам рекламы, потому что Си Джей одарил меня этой должностью в награду за самую большую ложь в моей жизни. Я не хотел принимать любовь Бетси, если она будет опираться на ложь. Я не хотел, чтобы Рики прятался в таком зловонном убежище, каким стал теперь мой дом. Я не хотел быть ни Дейвидом Маннерсом, ни Элен Ходжкинс, ни, наконец, Полом Фаулером.
Коль скоро судьбой было предопределено, что на каком-то этапе я смог взглянуть на себя объективно, я знал, что теперь для меня возможен лишь один путь: работать локтями и выкрикивать во весь голос правду, чтобы в конце концов люди – хотя бы потому, что они устанут и им надоест слушать меня, – мне поверят. Я четко знал, как буду поступать дальше. Прежде всего я должен отказаться от всего, на что не имел права и что к тому же теперь совершенно не представляло для меня интереса. Я пойду к Си Джей и заявлю ему, что обманул его и намерен публично признаться в этом. Затем я откажусь от занимаемого поста и расскажу все Бетси. Если она оставит меня, то ничего не поделаешь... Тогда я останусь один. Теперь, когда я видел все ясно, а не в кривом зеркале, я был почти уверен, что Бетси меня не оставит. Если она действительно такая, какой я ее считаю, она поймет меня, поймет, что только спасая любой ценой Анжелику, я смогу вновь обрести порядочность, смогу быть достойным ее, Бетси, мужем. А потом, когда я закончу все это, мы сможем жить, основываясь на честных принципах. Я найду себе где-нибудь работу, подальше от развращающих милостей Си Джей. Мы начнем новую, честную жизнь.
Я взглянул на часы. Было только три тридцать. Наверное, я еще застану Си Джей в его офисе. Если я хочу что-то предпринять, я должен действовать быстро.
В кабинете Си Джей я провел целый час. Впрочем, он уже все знал от Элен. Я мог бы догадаться, что она немедленно, как только я выйду, бросится к телефону, чтобы доказать Си Джей, что в ее лице он имеет самую покорную, самую верную, самую преданную рабыню на свете.
Странно, но факт: если человек решит воспротивиться чему-то, чего он до сих пор боялся, то страх и ужас вдруг исчезают. Си Джей был куда хуже, куда более агрессивен и намного мстительней, чем я предполагал. Он выходил из себя, рычал, грозил мне кулаками. Он заявил, что когда полиция будет взвешивать мои показания, то на одну чашку весов лягут мои слова, а на другую – его и Дафны. Вывод он предоставил сделать мне. Уж не полагаю ли я, что начальник полиции, его старый, испытанный друг, поверит мне? И вообще, кто я, собственно, такой? Человек без роду и племени, прощелыга которого он по доброте душевной вытащил из канавы! Я законченный идиот, если считаю, что после этого я найду где-нибудь работу. Он меня... Он будет меня преследовать, куда бы я не подался, он доведет меня до тюрьмы! Вот судьба, которая постигнет меня от его руки. Если я осмелюсь произнести хоть слово кому-нибудь из газетной братии, то он знает отличных психиатров... А если мне кажется, что я смогу жить за счет Бетси, то вскоре мне предстоит убедиться, что адвокаты сумеют оспорить завещание матери Бетси. Когда же все эти угрозы не принесли результата, он ударился в сентиментальный тон ранимого, снисходительного тестя... Как мог я причинить такое зло бедной, маленькой Дафне?
– Послушай, Билл. Ты человек умный и разговариваешь сейчас с тоже разумным человеком. Если ты считаешь, что твоя зарплата низка, я тебе прибавлю... и это будет солидная прибавка. Разреши мне позвонить Трэнту и сказать, что ты просто пережил потрясение, потому что ты же был когда-то мужем этой женщины...
Все это вместе было постыдно и одновременно смешно. И не больше. Я чувствовал себя так, как будто слушал человека совершенно иного культурного склада, например, вождя племени людоедов или малайского охотника за головами...
Когда я выходил из кабинета, он снова впал в бешенство и рычал так громко, как только мог. Проходя мимо стола его секретарши, я заметил, что она смотрит на меня с нескрываемым ужасом. Это было то самое выражение, которое очень часто появлялось на лицах всех работников Коллингхема и которое я надеялся больше никогда не увидеть. Я искренне молился об этом в душе.
– Мистер Хардинг! – спросила секретарша. – Бога ради, что вы ему сказали?
– Я сказал ему "прощайте". И это все, – ответил я. Прощайте!
Это слово показалось мне чудесным! На обратном пути домой я наслаждался его вкусом. Я уже не был вице-председателем по делам рекламы. Теперь я никем не был – только самим собой. Я чувствовал себя моложе по меньшей мере на десять лет. Все вокруг каким-то чудесным образом изменилось. Теперь, после разговора с Си Джей, даже перспектива разговора с Бетси не была такой страшной. Напротив, она даже казалась мне желанной. Наконец-то рухнет разделяющий нас барьер. Сегодня вечером мы снова станем мужем и женой – в первый раз за много, много недель.
Когда я вошел в квартиру, в холле были Элен и Рики. Видимо, они только что возвратились с послеобеденной прогулки. При виде меня Элен покраснела и поспешно начала тянуть мальчика в детскую. Однако он крикнул: "Добрый день, папа!" и, вырвавшись из ее рук, бросился ко мне. Я поднял его вверх. Элен постояла немного, взглянула на меня и удалилась в детскую. Рики обвил мою шею руками.
– Знаешь, папа, у меня теперь есть друг по имени Безил. Смешное имя, правда?
Держа Рики перед собой и гладя на его торжественно серьезное личико, я подумал с радостным подъемом: "Слава Богу, скоро уже не будет никаких Элен и никаких великолепных апартаментов с изысканной детской. Будем только мы: я, моя жена и мой сын". Мне вспомнилась Элен в длинной ночной рубашке и переброшенной через плечо косой. "Что-то разбудило Рики", – сказала она, стоя возле дивана надо мной и Анжеликой. Под впечатлением этого воспоминания я вдруг спросил мальчика:
– Рики, ты помнишь ту даму, которую я как-то приводил в детскую, когда ты спал?
– Ты говоришь, папа, о той ночи, когда я проснулся в два часа, потому что мне вырвали зуб?
– Да, именно о той ночи. Ты можешь вспомнить ее, эту даму?
– Ну... она... – Рики с глубокой сосредоточенностью накрутил на палец прядь моих волос. – Конечно же, я помню. Это была та моя мамочка, правда? Та, которая была у меня, прежде чем мы перебрались сюда.
И тут я почувствовал, что сама судьба решила помочь мне. Потому что казалось невероятным, что Рики смог узнать Анжелику спустя три года после того, как она ушла от нас. И все же он узнал ее. Вспомнил. И не только это: он вспомнил, сколько раз прокуковала тогда кукушка. И день, когда ему вырвали зуб – эту дату так легко будет проверить по записи в регистрационном журнале дантиста. День... час... Значит, у меня есть свидетель. Я держу его в своих руках. Все выйдет по-моему!
Я чувствовал, как меня охватывает возбуждение. И тут за моей спиной прозвучал щелчок ключа, поворачивающегося в замке. Я повернулся, не выпуская из рук Рики.
На пороге стояла Бетси. При виде нас ее лицо осветила теплая улыбка.
– Ну-ну, – сказала она. – Я вяжу, что вся семья собралась, чтобы приветствовать меня!
Глава 19
Глава 20
Коль скоро судьбой было предопределено, что на каком-то этапе я смог взглянуть на себя объективно, я знал, что теперь для меня возможен лишь один путь: работать локтями и выкрикивать во весь голос правду, чтобы в конце концов люди – хотя бы потому, что они устанут и им надоест слушать меня, – мне поверят. Я четко знал, как буду поступать дальше. Прежде всего я должен отказаться от всего, на что не имел права и что к тому же теперь совершенно не представляло для меня интереса. Я пойду к Си Джей и заявлю ему, что обманул его и намерен публично признаться в этом. Затем я откажусь от занимаемого поста и расскажу все Бетси. Если она оставит меня, то ничего не поделаешь... Тогда я останусь один. Теперь, когда я видел все ясно, а не в кривом зеркале, я был почти уверен, что Бетси меня не оставит. Если она действительно такая, какой я ее считаю, она поймет меня, поймет, что только спасая любой ценой Анжелику, я смогу вновь обрести порядочность, смогу быть достойным ее, Бетси, мужем. А потом, когда я закончу все это, мы сможем жить, основываясь на честных принципах. Я найду себе где-нибудь работу, подальше от развращающих милостей Си Джей. Мы начнем новую, честную жизнь.
Я взглянул на часы. Было только три тридцать. Наверное, я еще застану Си Джей в его офисе. Если я хочу что-то предпринять, я должен действовать быстро.
В кабинете Си Джей я провел целый час. Впрочем, он уже все знал от Элен. Я мог бы догадаться, что она немедленно, как только я выйду, бросится к телефону, чтобы доказать Си Джей, что в ее лице он имеет самую покорную, самую верную, самую преданную рабыню на свете.
Странно, но факт: если человек решит воспротивиться чему-то, чего он до сих пор боялся, то страх и ужас вдруг исчезают. Си Джей был куда хуже, куда более агрессивен и намного мстительней, чем я предполагал. Он выходил из себя, рычал, грозил мне кулаками. Он заявил, что когда полиция будет взвешивать мои показания, то на одну чашку весов лягут мои слова, а на другую – его и Дафны. Вывод он предоставил сделать мне. Уж не полагаю ли я, что начальник полиции, его старый, испытанный друг, поверит мне? И вообще, кто я, собственно, такой? Человек без роду и племени, прощелыга которого он по доброте душевной вытащил из канавы! Я законченный идиот, если считаю, что после этого я найду где-нибудь работу. Он меня... Он будет меня преследовать, куда бы я не подался, он доведет меня до тюрьмы! Вот судьба, которая постигнет меня от его руки. Если я осмелюсь произнести хоть слово кому-нибудь из газетной братии, то он знает отличных психиатров... А если мне кажется, что я смогу жить за счет Бетси, то вскоре мне предстоит убедиться, что адвокаты сумеют оспорить завещание матери Бетси. Когда же все эти угрозы не принесли результата, он ударился в сентиментальный тон ранимого, снисходительного тестя... Как мог я причинить такое зло бедной, маленькой Дафне?
– Послушай, Билл. Ты человек умный и разговариваешь сейчас с тоже разумным человеком. Если ты считаешь, что твоя зарплата низка, я тебе прибавлю... и это будет солидная прибавка. Разреши мне позвонить Трэнту и сказать, что ты просто пережил потрясение, потому что ты же был когда-то мужем этой женщины...
Все это вместе было постыдно и одновременно смешно. И не больше. Я чувствовал себя так, как будто слушал человека совершенно иного культурного склада, например, вождя племени людоедов или малайского охотника за головами...
Когда я выходил из кабинета, он снова впал в бешенство и рычал так громко, как только мог. Проходя мимо стола его секретарши, я заметил, что она смотрит на меня с нескрываемым ужасом. Это было то самое выражение, которое очень часто появлялось на лицах всех работников Коллингхема и которое я надеялся больше никогда не увидеть. Я искренне молился об этом в душе.
– Мистер Хардинг! – спросила секретарша. – Бога ради, что вы ему сказали?
– Я сказал ему "прощайте". И это все, – ответил я. Прощайте!
Это слово показалось мне чудесным! На обратном пути домой я наслаждался его вкусом. Я уже не был вице-председателем по делам рекламы. Теперь я никем не был – только самим собой. Я чувствовал себя моложе по меньшей мере на десять лет. Все вокруг каким-то чудесным образом изменилось. Теперь, после разговора с Си Джей, даже перспектива разговора с Бетси не была такой страшной. Напротив, она даже казалась мне желанной. Наконец-то рухнет разделяющий нас барьер. Сегодня вечером мы снова станем мужем и женой – в первый раз за много, много недель.
Когда я вошел в квартиру, в холле были Элен и Рики. Видимо, они только что возвратились с послеобеденной прогулки. При виде меня Элен покраснела и поспешно начала тянуть мальчика в детскую. Однако он крикнул: "Добрый день, папа!" и, вырвавшись из ее рук, бросился ко мне. Я поднял его вверх. Элен постояла немного, взглянула на меня и удалилась в детскую. Рики обвил мою шею руками.
– Знаешь, папа, у меня теперь есть друг по имени Безил. Смешное имя, правда?
Держа Рики перед собой и гладя на его торжественно серьезное личико, я подумал с радостным подъемом: "Слава Богу, скоро уже не будет никаких Элен и никаких великолепных апартаментов с изысканной детской. Будем только мы: я, моя жена и мой сын". Мне вспомнилась Элен в длинной ночной рубашке и переброшенной через плечо косой. "Что-то разбудило Рики", – сказала она, стоя возле дивана надо мной и Анжеликой. Под впечатлением этого воспоминания я вдруг спросил мальчика:
– Рики, ты помнишь ту даму, которую я как-то приводил в детскую, когда ты спал?
– Ты говоришь, папа, о той ночи, когда я проснулся в два часа, потому что мне вырвали зуб?
– Да, именно о той ночи. Ты можешь вспомнить ее, эту даму?
– Ну... она... – Рики с глубокой сосредоточенностью накрутил на палец прядь моих волос. – Конечно же, я помню. Это была та моя мамочка, правда? Та, которая была у меня, прежде чем мы перебрались сюда.
И тут я почувствовал, что сама судьба решила помочь мне. Потому что казалось невероятным, что Рики смог узнать Анжелику спустя три года после того, как она ушла от нас. И все же он узнал ее. Вспомнил. И не только это: он вспомнил, сколько раз прокуковала тогда кукушка. И день, когда ему вырвали зуб – эту дату так легко будет проверить по записи в регистрационном журнале дантиста. День... час... Значит, у меня есть свидетель. Я держу его в своих руках. Все выйдет по-моему!
Я чувствовал, как меня охватывает возбуждение. И тут за моей спиной прозвучал щелчок ключа, поворачивающегося в замке. Я повернулся, не выпуская из рук Рики.
На пороге стояла Бетси. При виде нас ее лицо осветила теплая улыбка.
– Ну-ну, – сказала она. – Я вяжу, что вся семья собралась, чтобы приветствовать меня!
Глава 19
"Сейчас! Сейчас я расскажу ей все!" – подумал я.
Рики выскользнул их моих рук и подбежал к Бетси, которая наклонилась к нему, чтобы поцеловать его своим торопливым, почти отчаянным поцелуем – казалось, она каждый раз, видя его, боится, что кто-то может украсть мальчика.
– Билл, мой дорогой, будь так добр, принеси мне что-нибудь выпить. У меня сегодня был адский день в Фонде. Я переоденусь и сразу же вернусь.
Она вышла, держа за руку малыша, который уже начал рассказывать ей о своем новом приятеле Безиле. Я пошел в гостиную, чтобы приготовить мартини. Ожидая Бетси, я испытывал нервное напряжение, но чувство это в какой-то мере было приятным – оно напоминало волнение, испытываемое актером перед премьерой, укрощенное осознанием того, что бегство ничего не даст, тогда как оставшись на месте, я могу приобрести многое.
Бетси вошла в комнату с улыбкой на лице. Она переоделась в зеленое платье, в котором выглядела молодой и посвежевшей.
– Ну, – сказала она, – где мой коктейль?
Я подал ей стакан, и она поцеловала меня в знак признательности.
– Билл, дорогой, ты не знаешь, что ударило в голову Элен? Когда я вошла в детскую, она рванула оттуда, как вспугнутая серна. Не думаешь ли ты, что это имеет что-то общее с маленькой Глэдис? Может, с ней что-то плохое?
– Нет, – ответил я. – Дело тут не в Глэдис.
Бетси села на диван и, неторопливо потягивая коктейль, взглянула на меня.
– Значит, ты знаешь, в чем дело? – спросила она.
– Да. Знаю.
В этот миг мне неожиданно пришла в голову мысль, на которой я, пребывая в настроении великого морального возрождения, до сих пор не задерживал внимания. А ведь Си Джей, наверное, уже никогда не выдаст субсидию Фонду Бетси, а может даже, в своей коварной мстительности захочет его уничтожить! Это был бы серьезный удар для Бетси... второй чувствительный удар. Я отдавал себе отчет в том, чем будет для Бетси правда, которую она от меня услышит, а стыд за мое поведение по-прежнему отравлял мне всю радость предполагаемого искупления вины. Бетси присматривалась ко мне, слегка наморщив лоб, как если бы она была чем-то удивлена.
– Билл, в чем, собственно, дело?
– Ты помнишь, Бетси, как когда-то сказала мне, что не желаешь, чтобы я ограждал тебя от неприятных вещей, случающихся в жизни?
– Конечно, помню, Билл. Но в чем дело? И это... это имеет какую-нибудь связь с Анжеликой?
Тот факт, что первой особой, пришедшей ей на ум в связи с чем-то неприятным, была Анжелика, еще раз подтвердил мне, как глубоко укоренились в сознании Бетси неуверенность и страх перед моей бывшей женой. Я снова почувствовал угрызения совести; меня охватила злость на самого себя, что в сочетании с любовью и сочувствием к Бетси создало странный хаос в моем сердце.
– Да, – сказал я, – это связано с Анжеликой.
– Значит ли это, что она должна будет предстать перед судом?
– Да, но не это самое важное. И не об этом я хотел говорить с тобой, Бетси. Однако прежде чем приступить к делу, я хотел бы объяснить тебе одно. Я знаю, о чем ты думаешь, и поэтому хочу ответить тебе на это ясно и определенно. Я не люблю Анжелику, я не питаю к ней никаких чувств. Я хочу тебе это сказать, хотя слова эти, может быть, и не звучат достаточно убедительно...
Она поставила коктейль на столик и встала. Лицо ее, белое, как полотно, странно сжалось.
– Ты веришь мне, правда?
– Говори, Билл. Скажи мне, что случилось?
– Сегодня после полудня я около часа провел в кабинете твоего отца. Я отказался от поста, который занимаю.
– Отказался от... Но что общего имеет это с Анжеликой?
– Я отказался потому, что должен был сказать Си Джей, что не могу продолжать лгать относительно алиби Дафны. Видишь ли, Анжелика должна предстать перед судом главным образом потому, что не может представить никакого алиби. А ведь у Анжелики алиби есть, причем несокрушимое. В два часа, то есть тогда, когда Джейми был убит, Анжелика была со мной в этой квартире. Сегодня днем я отправился на Сентрс-стрит и рассказал все Трэнту.
На Бетси было страшно смотреть. Не потому, что она была близка к обмороку – страшны были нечеловеческие усилия, которые она прилагала, чтобы владеть собой.
Она сказала сухим и бесстрастным голосом:
– Но ведь ты вообще ее не видел... Даже не знал, что она в Нью-Йорке. Ты сам говорил, что она взяла с Джейми обещание...
Я подошел к ней и положил обе руки на ее бессильно опустившиеся плечи.
– Я не говорил тебе об этом, хотя хотел, честное слово, хотел все тебе рассказать, а потом откладывал со дня на день. Но теперь, Бетси, поверишь ли ты мне, если я скажу тебе правду? Действительно поверишь? Если я еще раз поклянусь, что совершенно равнодушен к Анжелике?
– Прошу тебя... – сказала она, отстраняясь от меня. – Прошу тебя, скажи мне. Я хочу все знать.
Я рассказал ей обо всем, что произошло, начиная с моей первой, случайной встречи с Анжеликой и до переломного момента, когда она явилась ко мне в нашу квартиру. Я не скрыл ничего. Потому что только теперь я увидел вое в надлежащем свете и все понял. Я даже смог признаться ей в моих иллюзорных эмоциях, вызванных давними воспоминаниями, даже в последнем унизительном эпизоде, когда нам помешала Элен. Я знал, что пришло время извергнуть из себя все это. Ибо мы переживали истинный кризис нашего супружества. Я должен был объяснить все.
Все это время Бетси не присела ни на минуту; она стояла возле дивана, неестественно выпрямившаяся, неподвижная, и смотрела на меня. Я чувствовал облегчение и тревогу – облегчение, так как я, наконец, срывал слой за слоем наросшую корку лжи, и тревогу, потому что я не знал, как Бетси это примет. По ее лицу я ничего не мог прочесть. Оно было каменным, непроницаемым лицом спартанца, лицом, нетипичным даже для Коллингхемов, которых с колыбели научили считать, что жизнь трудна и враждебна и что это необходимо переносить. Теперь и я тоже стал частью этого враждебного мира, противостоящего ей. В эти минуты я ненавидел себя больше, нежели когда-нибудь до сих пор.
– Я хотел тебе все рассказать, – продолжал я. – После этого эпизода с Элен я ощутил такое отвращение к себе, что поклялся признаться тебе во всем сразу же после твоего возвращения из Филадельфии. Но потом произошло это убийство, мне позвонил Си Джей, так что я, не успев сориентироваться, уже был втянут в сети лжи в связи с этим алиби Дафны. Бетси... можешь ли ты меня понять? Всю мою глупость... гнусное мое поведение? Ты можешь?
И вдруг напряженность на ее лице начала таять; с безмерным облегчением я увидел, что она улыбается.
– Бедняга! – сказала она.
– Я вовсе не бедняга! – бурно отреагировал я. – Я просто не слишком ловкий, довольно ординарный подлец.
Мне хотелось подойти к ней, обнять ее, но я был слишком пристыжен и унижен. Я ощущал мелодраматичность происходящего, и все же я не мог сейчас подойти к ней, потому что... не чувствовал себя достойным ее.
Бетси очень серьезно и без улыбки спросила:
– И как же принял это папа?
– Он осыпал меня угрозами, какие только смог выдумать.
– Но ты сам отказался от должности, ты не позволил, чтобы он тебя вышвырнул?
– Конечно, нет. Я отказался сам.
– По крайней мере, хоть этому я могу порадоваться. В сущности, ты никогда не относился к людям, которые умеют есть из его рук. По этой причине я всегда очень тревожилась о тебе и чувствовала угрызения совести – ведь в это тебя втянула я.
– Пожалуй, Си Джей перестанет финансировать твой Фонд, – вдруг сказал я.
– Ты думаешь, мне было приятно ползать перед ним на коленях, вымаливая каждый цент? Я не нуждаюсь в нем. Справлюсь сама, без него.
Несмотря на все эти заверения, я знал, что Бетси в отце нуждается. Всю жизнь она упорно старалась снискать его одобрение и признание. Но теперь она была готова отвергнуть все это ради меня. Я смотрел на нее с чувством, близким к страху, и одновременно с восхищением. "Вряд ли кто-нибудь еще может похвастаться такой женой", – подумал я.
– Ты хорошо поняла все, что я сказал тебе об Анжелике? – спросил я еще раз.
Ее стакан все еще стоял на столе. Она отпила глоток и поставила стакан на прежнее место.
– Да, Билл, я поняла. Когда женщина так прекрасна, как Анжелика...
Ее голос прервался. Видя, куда ее повело, я быстро подошел к ней и обнял ее за плечи.
– Нет, это не то. Это не имеет ничего общего с красотой. Это просто воспоминания молодости. Мне было жаль ее, она оказалась в такой передряге... и тогда...
– Билл, – прервала меня она, – прошу тебя, не будем больше говорить на эту тему...
Несколько мгновений Бетси всматривалась в мое лицо, но тут же отвела взгляд. Я притянул ее ближе и поцеловал. Она на миг застыла в моих объятиях, а потом расслабилась. Все снова было хорошо, а мое счастье и благодарность не имели границ.
Спустя минуту Бетси отстранилась от меня и сказала:
– Только одну вещь я не могу понять. Ведь Анжелика не выложила полиции всю правду, когда была арестована?
– Нет. Она не хотела поставить меня в затруднительное положение.
– Не хотела ставить тебя в затруднительное положение... Но теперь ее освободят?
– Не так сразу. Когда сегодня днем я сказал Трэнту правду, он не поверил мне.
– Не поверил?
– Я знаю, что это звучит парадоксально, но, видишь ли, Анжелика сначала противоречила моим показаниям. А потом, когда я препроводил Трэнта сюда, к нам, Элен также отказалась подтвердить мои слова. Разумеется, она боялась Си Джей – и за себя, и за маленькую Глэдис. Ну, а потом Пол... он поступил точно так же, как и Элен; а ведь он знал все об этом деле с самого начала. Но Трэнту он заявил, что я ничего не говорил ему об Анжелике.
Бетси резко повернулась ко мне.
– Пол не подтвердил твои слова?
– Но ведь ты же знаешь его. Он счел, что должен оградить меня от неприятностей. К тому же он боялся Си Джей. Пол полагал, что Трэнт с самого начала ведет себя очень скептично. И его действительно можно обвинить в этом. Трэнт вбил себе в голову, что я выдумал все это, чтобы спасти Анжелику, потому что я ее люблю. Он сказал, что не может опираться на мои показания, пока я не буду располагать убедительными доказательствами.
Если бы я не был так ослеплен обретенным счастьем и душевным покоем, я обратил бы внимание на то, что с Бетси что-то происходит. Однако я ничего не заметил.
– Но все будет хорошо, – продолжал я. – Я убедился в этом только что, перед самым твоим приходом, когда разговаривал с Рики. Оказалось, что я все же имею свидетеля. В ту ночь я повел Анжелику в спальню Рики. Днем он был у дантиста, и ему вырвали зуб. Когда мы были в его комнате, кукушка в часах прокуковала два. Рики помнит все это и также помнит Анжелику. Он назвал ее своей "той мамочкой", с которой жил раньше, прежде чем...
– Билл! – Это был почти крик. Я смотрел на нее, очнувшись внезапно от эйфории, в которую впал. Лицо ее стало серым, губы сжались в тонкую прямую линию. – Ты что, намерен втянуть во все это Рики?
– Но, Бетси...
– Ты, наверное, свихнулся! Ведь он маленький ребенок! Ему только шесть лет! Тащить его в полицию с какой-то неправдоподобной, явно отрепетированной заранее историей! Ты до смерти напугаешь ребенка!
– Но, Бетси, ведь это единственный способ спасти Анжелику!
– Спасти Анжелику! Это единственное, что тебя интересует, не так ли? Рики в расчет не идет! Ты не задумываешься над тем, как это отразится на ребенке. Он до конца жизни будет помнить, что его мать сидела в тюрьме за убийство. Если ты препроводишь его к Трэнту и все пойдет дальше нормальным путем, Рики должен будет давать показания на процессе как свидетель. И это никогда не сотрется из его памяти! Никогда!
Бетси по-настоящему была в ярости. Но не это вышибло меня из равновесия, а выражение ее глаз, полных отчаяния и предчувствия катастрофы. Как мог я не подумать, что через Рики нанесу ей удар в самое чувствительное место? Как мог быть таким идиотом, чтобы к той правде, которую она должна была выслушать, добавить еще и это?
Я протянул к ней руки, однако она резко отстранилась и опустилась на диван.
– Иди! – крикнула она. – Делай, как считаешь нужным. Я не в состоянии запретить тебе это. Это твой сын... твой и Анжелики. Не мой...
Если бы Бетси принадлежала к несдержанным женщинам, этот писклявый, почти истеричный голос не произвел бы на меня такого страшного впечатления. Конечно же, она была права в отношении Рики и процесса. Мне это вообще не пришло в голову, поэтому я с болью в сердце сказал:
– Бетси, мне ужасно неприятно, поверь мне! И мне очень тяжело, но, как я говорил, это единственный способ спасти женщину, которая ни в чем не виновата.
– Ни в чем не виновна? Как я могу быть уверена, что она невиновна?
– Но, Бетси, дорогая, ведь я говорил тебе, что... Боже мой! Уж не подозреваешь ли ты, что я выдумал все это?
Бетси взглянула на меня; она уже овладела собой, но лицо ее было подобно холодной каменной маске.
– Я не знаю, выдумал ли ты это или нет. В конце концов это не имеет значения. Жаль, однако, что ты лгал мне...
– Лгал?..
– Жаль, что ты говорил, что любишь меня. Какое-то время мне казалось, что это правда. – Взяв со стола стакан, она тупо смотрела на него. – Может быть Анжелика невиновна, а может, и виновата. Может быть, ты выдумал всю эту историю, а может, нет. В одном только я уверена. Впрочем, я всегда об этом знала. Я старалась обмануть себя – временами мне это даже удавалось. О да! Ты восхищаешься мной! Считаешь, что я идеальная жена и мать, но единственная женщина, которую ты любишь, это Анжелика...
И она подняла стакан как бы в ироническом тосте.
Стоя у дивана и глядя на Бетси, я вспоминал слова Анжелики, сказанные ею сегодня утром: "Я-то думала, что уже упала на самое дно... А ведь я только теперь начинаю туда скатываться...". Эти слова столь же успешно можно было отнести и ко мне. Как оказалось, бить себя в грудь, повторяя "меа кульпа"[11], – это еще не все. Исповедь еще не означает отпущения грехов. Это лишь начало познания себя. Пройдут годы, прежде чем я сумею выплатить свой долг Бетси. В самом мрачном настроении я сел рядом с ней на диван.
– Дорогая...
– Ну, ладно, ладно... Это не твоя вина, – сказала она. – Не думай, что я осуждаю тебя за это. Я как-нибудь привыкну...
– Но, Бетси...
В этот момент появилась наша кухарка и сказала, что обед на столе.
Бетси, взглянув на нее, ответила приветливо и спокойно:
– Спасибо, Мэри.
Она встала, взяла свой стакан и с такой же вежливой улыбкой обратилась ко мне:
– Коктейли мы заберем с собой в столовую, ладно?
Рики выскользнул их моих рук и подбежал к Бетси, которая наклонилась к нему, чтобы поцеловать его своим торопливым, почти отчаянным поцелуем – казалось, она каждый раз, видя его, боится, что кто-то может украсть мальчика.
– Билл, мой дорогой, будь так добр, принеси мне что-нибудь выпить. У меня сегодня был адский день в Фонде. Я переоденусь и сразу же вернусь.
Она вышла, держа за руку малыша, который уже начал рассказывать ей о своем новом приятеле Безиле. Я пошел в гостиную, чтобы приготовить мартини. Ожидая Бетси, я испытывал нервное напряжение, но чувство это в какой-то мере было приятным – оно напоминало волнение, испытываемое актером перед премьерой, укрощенное осознанием того, что бегство ничего не даст, тогда как оставшись на месте, я могу приобрести многое.
Бетси вошла в комнату с улыбкой на лице. Она переоделась в зеленое платье, в котором выглядела молодой и посвежевшей.
– Ну, – сказала она, – где мой коктейль?
Я подал ей стакан, и она поцеловала меня в знак признательности.
– Билл, дорогой, ты не знаешь, что ударило в голову Элен? Когда я вошла в детскую, она рванула оттуда, как вспугнутая серна. Не думаешь ли ты, что это имеет что-то общее с маленькой Глэдис? Может, с ней что-то плохое?
– Нет, – ответил я. – Дело тут не в Глэдис.
Бетси села на диван и, неторопливо потягивая коктейль, взглянула на меня.
– Значит, ты знаешь, в чем дело? – спросила она.
– Да. Знаю.
В этот миг мне неожиданно пришла в голову мысль, на которой я, пребывая в настроении великого морального возрождения, до сих пор не задерживал внимания. А ведь Си Джей, наверное, уже никогда не выдаст субсидию Фонду Бетси, а может даже, в своей коварной мстительности захочет его уничтожить! Это был бы серьезный удар для Бетси... второй чувствительный удар. Я отдавал себе отчет в том, чем будет для Бетси правда, которую она от меня услышит, а стыд за мое поведение по-прежнему отравлял мне всю радость предполагаемого искупления вины. Бетси присматривалась ко мне, слегка наморщив лоб, как если бы она была чем-то удивлена.
– Билл, в чем, собственно, дело?
– Ты помнишь, Бетси, как когда-то сказала мне, что не желаешь, чтобы я ограждал тебя от неприятных вещей, случающихся в жизни?
– Конечно, помню, Билл. Но в чем дело? И это... это имеет какую-нибудь связь с Анжеликой?
Тот факт, что первой особой, пришедшей ей на ум в связи с чем-то неприятным, была Анжелика, еще раз подтвердил мне, как глубоко укоренились в сознании Бетси неуверенность и страх перед моей бывшей женой. Я снова почувствовал угрызения совести; меня охватила злость на самого себя, что в сочетании с любовью и сочувствием к Бетси создало странный хаос в моем сердце.
– Да, – сказал я, – это связано с Анжеликой.
– Значит ли это, что она должна будет предстать перед судом?
– Да, но не это самое важное. И не об этом я хотел говорить с тобой, Бетси. Однако прежде чем приступить к делу, я хотел бы объяснить тебе одно. Я знаю, о чем ты думаешь, и поэтому хочу ответить тебе на это ясно и определенно. Я не люблю Анжелику, я не питаю к ней никаких чувств. Я хочу тебе это сказать, хотя слова эти, может быть, и не звучат достаточно убедительно...
Она поставила коктейль на столик и встала. Лицо ее, белое, как полотно, странно сжалось.
– Ты веришь мне, правда?
– Говори, Билл. Скажи мне, что случилось?
– Сегодня после полудня я около часа провел в кабинете твоего отца. Я отказался от поста, который занимаю.
– Отказался от... Но что общего имеет это с Анжеликой?
– Я отказался потому, что должен был сказать Си Джей, что не могу продолжать лгать относительно алиби Дафны. Видишь ли, Анжелика должна предстать перед судом главным образом потому, что не может представить никакого алиби. А ведь у Анжелики алиби есть, причем несокрушимое. В два часа, то есть тогда, когда Джейми был убит, Анжелика была со мной в этой квартире. Сегодня днем я отправился на Сентрс-стрит и рассказал все Трэнту.
На Бетси было страшно смотреть. Не потому, что она была близка к обмороку – страшны были нечеловеческие усилия, которые она прилагала, чтобы владеть собой.
Она сказала сухим и бесстрастным голосом:
– Но ведь ты вообще ее не видел... Даже не знал, что она в Нью-Йорке. Ты сам говорил, что она взяла с Джейми обещание...
Я подошел к ней и положил обе руки на ее бессильно опустившиеся плечи.
– Я не говорил тебе об этом, хотя хотел, честное слово, хотел все тебе рассказать, а потом откладывал со дня на день. Но теперь, Бетси, поверишь ли ты мне, если я скажу тебе правду? Действительно поверишь? Если я еще раз поклянусь, что совершенно равнодушен к Анжелике?
– Прошу тебя... – сказала она, отстраняясь от меня. – Прошу тебя, скажи мне. Я хочу все знать.
Я рассказал ей обо всем, что произошло, начиная с моей первой, случайной встречи с Анжеликой и до переломного момента, когда она явилась ко мне в нашу квартиру. Я не скрыл ничего. Потому что только теперь я увидел вое в надлежащем свете и все понял. Я даже смог признаться ей в моих иллюзорных эмоциях, вызванных давними воспоминаниями, даже в последнем унизительном эпизоде, когда нам помешала Элен. Я знал, что пришло время извергнуть из себя все это. Ибо мы переживали истинный кризис нашего супружества. Я должен был объяснить все.
Все это время Бетси не присела ни на минуту; она стояла возле дивана, неестественно выпрямившаяся, неподвижная, и смотрела на меня. Я чувствовал облегчение и тревогу – облегчение, так как я, наконец, срывал слой за слоем наросшую корку лжи, и тревогу, потому что я не знал, как Бетси это примет. По ее лицу я ничего не мог прочесть. Оно было каменным, непроницаемым лицом спартанца, лицом, нетипичным даже для Коллингхемов, которых с колыбели научили считать, что жизнь трудна и враждебна и что это необходимо переносить. Теперь и я тоже стал частью этого враждебного мира, противостоящего ей. В эти минуты я ненавидел себя больше, нежели когда-нибудь до сих пор.
– Я хотел тебе все рассказать, – продолжал я. – После этого эпизода с Элен я ощутил такое отвращение к себе, что поклялся признаться тебе во всем сразу же после твоего возвращения из Филадельфии. Но потом произошло это убийство, мне позвонил Си Джей, так что я, не успев сориентироваться, уже был втянут в сети лжи в связи с этим алиби Дафны. Бетси... можешь ли ты меня понять? Всю мою глупость... гнусное мое поведение? Ты можешь?
И вдруг напряженность на ее лице начала таять; с безмерным облегчением я увидел, что она улыбается.
– Бедняга! – сказала она.
– Я вовсе не бедняга! – бурно отреагировал я. – Я просто не слишком ловкий, довольно ординарный подлец.
Мне хотелось подойти к ней, обнять ее, но я был слишком пристыжен и унижен. Я ощущал мелодраматичность происходящего, и все же я не мог сейчас подойти к ней, потому что... не чувствовал себя достойным ее.
Бетси очень серьезно и без улыбки спросила:
– И как же принял это папа?
– Он осыпал меня угрозами, какие только смог выдумать.
– Но ты сам отказался от должности, ты не позволил, чтобы он тебя вышвырнул?
– Конечно, нет. Я отказался сам.
– По крайней мере, хоть этому я могу порадоваться. В сущности, ты никогда не относился к людям, которые умеют есть из его рук. По этой причине я всегда очень тревожилась о тебе и чувствовала угрызения совести – ведь в это тебя втянула я.
– Пожалуй, Си Джей перестанет финансировать твой Фонд, – вдруг сказал я.
– Ты думаешь, мне было приятно ползать перед ним на коленях, вымаливая каждый цент? Я не нуждаюсь в нем. Справлюсь сама, без него.
Несмотря на все эти заверения, я знал, что Бетси в отце нуждается. Всю жизнь она упорно старалась снискать его одобрение и признание. Но теперь она была готова отвергнуть все это ради меня. Я смотрел на нее с чувством, близким к страху, и одновременно с восхищением. "Вряд ли кто-нибудь еще может похвастаться такой женой", – подумал я.
– Ты хорошо поняла все, что я сказал тебе об Анжелике? – спросил я еще раз.
Ее стакан все еще стоял на столе. Она отпила глоток и поставила стакан на прежнее место.
– Да, Билл, я поняла. Когда женщина так прекрасна, как Анжелика...
Ее голос прервался. Видя, куда ее повело, я быстро подошел к ней и обнял ее за плечи.
– Нет, это не то. Это не имеет ничего общего с красотой. Это просто воспоминания молодости. Мне было жаль ее, она оказалась в такой передряге... и тогда...
– Билл, – прервала меня она, – прошу тебя, не будем больше говорить на эту тему...
Несколько мгновений Бетси всматривалась в мое лицо, но тут же отвела взгляд. Я притянул ее ближе и поцеловал. Она на миг застыла в моих объятиях, а потом расслабилась. Все снова было хорошо, а мое счастье и благодарность не имели границ.
Спустя минуту Бетси отстранилась от меня и сказала:
– Только одну вещь я не могу понять. Ведь Анжелика не выложила полиции всю правду, когда была арестована?
– Нет. Она не хотела поставить меня в затруднительное положение.
– Не хотела ставить тебя в затруднительное положение... Но теперь ее освободят?
– Не так сразу. Когда сегодня днем я сказал Трэнту правду, он не поверил мне.
– Не поверил?
– Я знаю, что это звучит парадоксально, но, видишь ли, Анжелика сначала противоречила моим показаниям. А потом, когда я препроводил Трэнта сюда, к нам, Элен также отказалась подтвердить мои слова. Разумеется, она боялась Си Джей – и за себя, и за маленькую Глэдис. Ну, а потом Пол... он поступил точно так же, как и Элен; а ведь он знал все об этом деле с самого начала. Но Трэнту он заявил, что я ничего не говорил ему об Анжелике.
Бетси резко повернулась ко мне.
– Пол не подтвердил твои слова?
– Но ведь ты же знаешь его. Он счел, что должен оградить меня от неприятностей. К тому же он боялся Си Джей. Пол полагал, что Трэнт с самого начала ведет себя очень скептично. И его действительно можно обвинить в этом. Трэнт вбил себе в голову, что я выдумал все это, чтобы спасти Анжелику, потому что я ее люблю. Он сказал, что не может опираться на мои показания, пока я не буду располагать убедительными доказательствами.
Если бы я не был так ослеплен обретенным счастьем и душевным покоем, я обратил бы внимание на то, что с Бетси что-то происходит. Однако я ничего не заметил.
– Но все будет хорошо, – продолжал я. – Я убедился в этом только что, перед самым твоим приходом, когда разговаривал с Рики. Оказалось, что я все же имею свидетеля. В ту ночь я повел Анжелику в спальню Рики. Днем он был у дантиста, и ему вырвали зуб. Когда мы были в его комнате, кукушка в часах прокуковала два. Рики помнит все это и также помнит Анжелику. Он назвал ее своей "той мамочкой", с которой жил раньше, прежде чем...
– Билл! – Это был почти крик. Я смотрел на нее, очнувшись внезапно от эйфории, в которую впал. Лицо ее стало серым, губы сжались в тонкую прямую линию. – Ты что, намерен втянуть во все это Рики?
– Но, Бетси...
– Ты, наверное, свихнулся! Ведь он маленький ребенок! Ему только шесть лет! Тащить его в полицию с какой-то неправдоподобной, явно отрепетированной заранее историей! Ты до смерти напугаешь ребенка!
– Но, Бетси, ведь это единственный способ спасти Анжелику!
– Спасти Анжелику! Это единственное, что тебя интересует, не так ли? Рики в расчет не идет! Ты не задумываешься над тем, как это отразится на ребенке. Он до конца жизни будет помнить, что его мать сидела в тюрьме за убийство. Если ты препроводишь его к Трэнту и все пойдет дальше нормальным путем, Рики должен будет давать показания на процессе как свидетель. И это никогда не сотрется из его памяти! Никогда!
Бетси по-настоящему была в ярости. Но не это вышибло меня из равновесия, а выражение ее глаз, полных отчаяния и предчувствия катастрофы. Как мог я не подумать, что через Рики нанесу ей удар в самое чувствительное место? Как мог быть таким идиотом, чтобы к той правде, которую она должна была выслушать, добавить еще и это?
Я протянул к ней руки, однако она резко отстранилась и опустилась на диван.
– Иди! – крикнула она. – Делай, как считаешь нужным. Я не в состоянии запретить тебе это. Это твой сын... твой и Анжелики. Не мой...
Если бы Бетси принадлежала к несдержанным женщинам, этот писклявый, почти истеричный голос не произвел бы на меня такого страшного впечатления. Конечно же, она была права в отношении Рики и процесса. Мне это вообще не пришло в голову, поэтому я с болью в сердце сказал:
– Бетси, мне ужасно неприятно, поверь мне! И мне очень тяжело, но, как я говорил, это единственный способ спасти женщину, которая ни в чем не виновата.
– Ни в чем не виновна? Как я могу быть уверена, что она невиновна?
– Но, Бетси, дорогая, ведь я говорил тебе, что... Боже мой! Уж не подозреваешь ли ты, что я выдумал все это?
Бетси взглянула на меня; она уже овладела собой, но лицо ее было подобно холодной каменной маске.
– Я не знаю, выдумал ли ты это или нет. В конце концов это не имеет значения. Жаль, однако, что ты лгал мне...
– Лгал?..
– Жаль, что ты говорил, что любишь меня. Какое-то время мне казалось, что это правда. – Взяв со стола стакан, она тупо смотрела на него. – Может быть Анжелика невиновна, а может, и виновата. Может быть, ты выдумал всю эту историю, а может, нет. В одном только я уверена. Впрочем, я всегда об этом знала. Я старалась обмануть себя – временами мне это даже удавалось. О да! Ты восхищаешься мной! Считаешь, что я идеальная жена и мать, но единственная женщина, которую ты любишь, это Анжелика...
И она подняла стакан как бы в ироническом тосте.
Стоя у дивана и глядя на Бетси, я вспоминал слова Анжелики, сказанные ею сегодня утром: "Я-то думала, что уже упала на самое дно... А ведь я только теперь начинаю туда скатываться...". Эти слова столь же успешно можно было отнести и ко мне. Как оказалось, бить себя в грудь, повторяя "меа кульпа"[11], – это еще не все. Исповедь еще не означает отпущения грехов. Это лишь начало познания себя. Пройдут годы, прежде чем я сумею выплатить свой долг Бетси. В самом мрачном настроении я сел рядом с ней на диван.
– Дорогая...
– Ну, ладно, ладно... Это не твоя вина, – сказала она. – Не думай, что я осуждаю тебя за это. Я как-нибудь привыкну...
– Но, Бетси...
В этот момент появилась наша кухарка и сказала, что обед на столе.
Бетси, взглянув на нее, ответила приветливо и спокойно:
– Спасибо, Мэри.
Она встала, взяла свой стакан и с такой же вежливой улыбкой обратилась ко мне:
– Коктейли мы заберем с собой в столовую, ладно?
Глава 20
Когда мы ели, Бетси сохраняла спокойствие и приветливость. Присущее ей самолюбие требовало, чтобы она вела себя именно так. Самолюбие и гордость были теми чертами, которые я особенно ценил в ней. Но именно они заставили меня сейчас еще сильнее почувствовать, как должна она страдать.
После обеда я пытался снова вернуться к нашему разговору, но она категорически отказалась говорить об Анжелике. Но во всем остальном она была вполне благоразумна. Не упрекнула меня ни в чем, не угрожала, что бросит меня. По собственной воле, без каких-либо принуждений заявила, что я, конечно, должен буду устроить встречу Рики с Трэнтом, так как это мой долг. Однако она говорила о мальчике, как о некой абстракции, а когда, подавая ей кофе, я коснулся ее ладони, она постаралась незаметно убрать свою руку. Мне казалось, что нас разделяет стена. Однако я был убежден, что она ведет себя так не для того, чтобы меня наказать; она просто замкнулась в себе, так как произошло то, чего она всегда больше всего боялась: Бетси Коллингхем, эта дурнушка, обреченная исключительно на благотворительные дела, опять проиграла.
Когда кофе был выпит, она сразу же встала.
– Пожалуйста, извини меня, у меня ужасная мигрень. Будет лучше, если я лягу. – Она даже заставила себя улыбнуться. – Тебе, наверное, следует сейчас позвонить Трэнту и договориться, в котором часу завтра ты привезешь Рики. О его детском саде не беспокойся, я позвоню туда утром и предупрежу, что он не придет.
Она вышла, оставив меня одного. Как мне хотелось побежать за ней, схватить за плечи и сказать, что пусть вое дьяволы заберут Анжелику! И что я не буду втягивать в это дело Рики, и пусть все останется, как есть... Но я не мог так поступить. Я чувствовал, что и Бетси первой не согласилась бы на это. Я сделал выбор, и теперь не время отступать!
Я позвонил на Сентрс-стрит. Трэнта не было, и мне посоветовали, чтобы я искал лейтенанта в его отделе. Но и там его не застал. Однако как только я назвал свою фамилию, мне дали его личный телефон. Мне показалось, совершенно неправдоподобным, что Трэнт, как любой нормальный человек, имеет свою квартиру и свою частную жизнь. Он сам поднял трубку. Я начал рассказывать ему о Рики. Он слушал, ни разу не прервав меня. Когда я кончил, он сказал:
– Вы отдаете себе отчет в том, что делаете, мистер Хардинг? Если окружной прокурор решит передать дело в суд, ваш сынишка должен будет давать показания как свидетель.
– Да. Я отдаю себе в этом отчет.
Он помолчал немного. Мне показалось, что он хочет сказать еще что-то. Но он только бросил устало:
– О'кей. Привезите его завтра утром на Сентрс-стрит. Около половины десятого.
– Хорошо.
– Спокойной ночи.
Какое-то время я ходил по комнате – мне не хватало смелости идти спать. Вскоре, однако, я осознал всю бессмысленность хождения из угла в угол и пошел в спальню. Бетси оставила включенной ночную лампу с моей стороны кровати; сама она лежала на боку с закрытыми глазами. Однако я знал, что она не спит. Вид ее бледного, несчастного лица потряс меня до глубины души. Я разделся в ванной, выключил свет и лег рядом с ней. Нервное напряжение, в котором она находилась, было почти осязаемым. Импульсивно, хотя я и знал, что эту пропасть мне не преодолеть, я протянул к ней руку. Она резко вздрогнула и сказала:
После обеда я пытался снова вернуться к нашему разговору, но она категорически отказалась говорить об Анжелике. Но во всем остальном она была вполне благоразумна. Не упрекнула меня ни в чем, не угрожала, что бросит меня. По собственной воле, без каких-либо принуждений заявила, что я, конечно, должен буду устроить встречу Рики с Трэнтом, так как это мой долг. Однако она говорила о мальчике, как о некой абстракции, а когда, подавая ей кофе, я коснулся ее ладони, она постаралась незаметно убрать свою руку. Мне казалось, что нас разделяет стена. Однако я был убежден, что она ведет себя так не для того, чтобы меня наказать; она просто замкнулась в себе, так как произошло то, чего она всегда больше всего боялась: Бетси Коллингхем, эта дурнушка, обреченная исключительно на благотворительные дела, опять проиграла.
Когда кофе был выпит, она сразу же встала.
– Пожалуйста, извини меня, у меня ужасная мигрень. Будет лучше, если я лягу. – Она даже заставила себя улыбнуться. – Тебе, наверное, следует сейчас позвонить Трэнту и договориться, в котором часу завтра ты привезешь Рики. О его детском саде не беспокойся, я позвоню туда утром и предупрежу, что он не придет.
Она вышла, оставив меня одного. Как мне хотелось побежать за ней, схватить за плечи и сказать, что пусть вое дьяволы заберут Анжелику! И что я не буду втягивать в это дело Рики, и пусть все останется, как есть... Но я не мог так поступить. Я чувствовал, что и Бетси первой не согласилась бы на это. Я сделал выбор, и теперь не время отступать!
Я позвонил на Сентрс-стрит. Трэнта не было, и мне посоветовали, чтобы я искал лейтенанта в его отделе. Но и там его не застал. Однако как только я назвал свою фамилию, мне дали его личный телефон. Мне показалось, совершенно неправдоподобным, что Трэнт, как любой нормальный человек, имеет свою квартиру и свою частную жизнь. Он сам поднял трубку. Я начал рассказывать ему о Рики. Он слушал, ни разу не прервав меня. Когда я кончил, он сказал:
– Вы отдаете себе отчет в том, что делаете, мистер Хардинг? Если окружной прокурор решит передать дело в суд, ваш сынишка должен будет давать показания как свидетель.
– Да. Я отдаю себе в этом отчет.
Он помолчал немного. Мне показалось, что он хочет сказать еще что-то. Но он только бросил устало:
– О'кей. Привезите его завтра утром на Сентрс-стрит. Около половины десятого.
– Хорошо.
– Спокойной ночи.
Какое-то время я ходил по комнате – мне не хватало смелости идти спать. Вскоре, однако, я осознал всю бессмысленность хождения из угла в угол и пошел в спальню. Бетси оставила включенной ночную лампу с моей стороны кровати; сама она лежала на боку с закрытыми глазами. Однако я знал, что она не спит. Вид ее бледного, несчастного лица потряс меня до глубины души. Я разделся в ванной, выключил свет и лег рядом с ней. Нервное напряжение, в котором она находилась, было почти осязаемым. Импульсивно, хотя я и знал, что эту пропасть мне не преодолеть, я протянул к ней руку. Она резко вздрогнула и сказала: