Лада Лузина. Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1

   Даша-Изида обернулась, чтоб посмотреть на самый колдовской киевский дом, облепленный химерными чудищами: носорогами, русалками, рыбами, жабами. Дом успел облачиться в белый покров: бетонные жабы обзавелись белыми жабо и манишками.
   – А знаешь, где я живу? – сочла нужным похвастать она. – В нашей Башне на Ярославовом Валу № 1! – Дашин «Руссо-Балт» бесстрашно слетел с опасно-крутой Лютеранской, столетье тому оканчивавшейся не аркой, а выездом на главную улицу Киева.
   – В Башне Киевиц? – дрогнул голос Кати. – В нашей Башне?
   – Ага. Только не в нашей квартире. На этаж ниже. Все пытаюсь выяснить, кто на четвертом живет, у подъезда променажу – без толку.
   – Никто там не живет, – отрезала Катя. – Маша говорила: с 1895 по 1941 у Города не было Киевицы. Хранительница бросила Киев. Если бы Киевица защищала свой Город, революция никогда б не коснулась его. Но Киев бездетен.
   – А мы? Мы ж Киевицы. И мы здесь, – оспорила Даша-Изида.
   – Позволь тебе напомнить: мы – бывшие Киевицы. Мы были Киевицами в нашем времени. А переселившись сюда стали никем.
   – Скажешь тоже, никем! – возмутилась поэтесса. Ее машина закончила спуск и, повстречавшись с Крещатиком, остановилась, чтоб пропустить трамвай.
   Трамвай, как и все акции городских железных дорог, принадлежал Кате. И кинотеатр «Марго», поместившийся в доме напротив, равно как и все кинотеатры страны, принадлежал Кате. И дом, где сиял огнями «Марго», был Катиным. И доходные дома рядом с ним.
   Крещатик был Катиным (за исключеньем двух-трех государственных зданий).
   – Была Киевицей, а стала царицей, – бодро заметила ее собеседница. – Здесь все – твое! Это наш Город. И ты же ведьмуешь? Вон горничную как оприходовала!
   – Это Маша… – неохотно сказала Катя. – Она списала заклятья из книги Киевиц. И записи остались на ее прежней квартире. Вот и все, что осталось от нашей прежней власти. Тише! Молчи, Дарья…
   Поэтесса как раз открыла рот, чтоб возразить еще что-то, – и Катя быстро указала ей на регулировщика.
   Киев 1917 года не должен был знать, кто они такие.
   Но вам, мой читатель, пора принять правду. Прославленная поэтесса Изида Киевская действительно была Дашей по фамилии Чуб и кличке Землепотрясная. И она никогда не писала стихов. И не умела их писать…
   Все то величие, которого достигли в начале ХХ века две некоронованные королевы Киева, объяснялось просто – их истинным местом рождения было начало ХХІ века. И согласитесь, не так уж трудно разбогатеть, если еще в 1910 ты можешь купить землю, где, как прописано в книгах, в 1915 найдут залежи алмазов и золота. Не так уж трудно стать великой стихоплеткой, если еще в 1911 ты можешь издать книгу стихов, которую должна была издать в 1912 Анна Ахматова. Совсем не трудно… Трудно попасть в нужный год!
   Но и это не представляло труда для тех, кто девяносто лет вперед носил венец Киевиц – хранительниц Киева, чья власть над ним не знала временны́х преград. Для тех, кому позволено было менять историю Вечного Города и для тех, кто, воспользовавшись сим позволением, переселился сюда, думая, что им удалось отменить кровь революции и их ждут впереди долгие годы золотого века.
   Но, похоже, история, которую они изменили, изменила им.
   Киев 1917 года не знал, кто они. Но судя по возбуждению, владычествующему на улицах города, Город знал то, что довелось узнать утром и им, – царь Николай ІІ отрекся от престола. Тротуары Крещатика были исполосованы длинными очередями людей, ожидающими новых газет. Едва ли не у каждого столба собралась толпа митингующих. Какой-то оратор взобрался на скамью. «Начинается новое, совершенно новое время…» – услышала Катя обрывок восторженной речи. Неподалеку ораторствовала стриженая дама в серой блузе: «Мы должны получить право голоса… право участвовать в выборах в Думу», – люто отстаивала она избирательные права для женщин, выпячивая вызывающе некрасивое лицо.
   – Даже не понимаю сейчас, как мы могли не заметить, что в стране черт знает что происходит, – вновь заговорила Даша-Изида. – Мы думали, раз твой Митя Богров не убил Столыпина в нашем оперном театре, Столыпин не допустит войну, война не спровоцирует революцию. Но Столыпин умер от инфаркта. И мировая война началась, хотя не должна была начаться. А главное Отрок Михаил еще год назад предсказал: скоро Русь будет залита кровью! А он никогда не ошибается. Почему даже это нас не насторожило?
   – Мы слишком верили Маше, – кисло сказала Катя. – А она говорила, что формула Бога беспроигрышна. Достаточно изменить один факт, и ты изменишь весь мир.
   Катерина опасливо изучала толпу. То тут, то там мелькали серые шинели военных. То там, то тут виднелись белые платки сестер милосердия. Город окружила война, и Киев перестал быть Иерусалимом русской земли и стал самым крупным госпитальным центром Империи. В Столице Веры, Городе монастырей и церквей, больниц стало едва ли не больше, чем храмов… 103 лечебных заведения! В сахарной столице Руси, хлебной и щедрой Украине, у дверей продуктовых магазинов теперь ежедневно змеились длинные очереди. Продукты дорожали день ото дня… Но при наличии средств можно было приобрести все, что угодно. И Катя не замечала перемен.
   Она привыкла жить, зная: революции не будет. Привыкла не реагировать на заголовки в газетах, демонстрации, теракты – не придавать им значения. И лишь теперь, всматриваясь в лицо своего Города, в глаза которого экс-Киевица не заглядывала долгие годы, за время одной этой недолгой поездки, осознала то, что отказывалась признавать целых шесть лет…
   У Даши Чуб были весомейшие причины ворваться к ней утром в истерике!
   – Кать, а ты хоть помнишь историю? – заерзала та. – Царь отрекся, а дальше? Ну, между временным и революцией?
   – Именно для того, чтоб это узнать, мы и едем на Машину квартиру, – весомо сказала Катерина Михайловна.
   Описав полукруг, «Руссо-Балт» свернул на перпендикулярную Фундуклеевскую.
   * * *
   – Надо же, все как при ней…
   Со странной неуверенностью Даша-Изида Чуб-Киевская сделала три шага по некогда хорошо знакомой, а ныне почти забытой гостиной с ассиметричной мебелью в стиле Модерн. В углу на длинноногих жардиньерках стояли две давно умершие пальмы. Бо́льшую часть пространства занимали книги.
   Маша не могла жить без книг. Но книги могли жить без нее. И жили здесь все долгие шесть лет.
   – Ты здесь даже пыль вытираешь? – поразилась лже-Изида и лжепоэтесса. – Вот уж не думала, что ты до сих пор платишь за ее квартиру. Зачем? Она сто лет, как пропала.
   – А где еще, позволь спросить, – недовольно отозвалась Катерина Михайловна, – я могла поместить все эти издания? – Дображанская взяла первый подвернувшийся под руку том «Ленин и его семья». – То, что меня все горничные да лакеи ведьмой считают, еще полбеды. Но кабы я держала в доме такое, меня б сочли революционеркой, которая хранит нелегальную литературу.
   Да, тот поразительный факт, что Дображанская сохранила Машину квартиру и годами исправно вносила за нее плату, объяснялся, как и все ее поступки, прежде всего прямолинейною выгодой. Держать дома проживавшие здесь книги и вещи образца ХХІ века и впрямь было небезопасно. А книги эти представляли немалую ценность и не раз сослужили Катерине Михайловне добрую службу. Катя частенько наведывалась сюда, чтобы порыться в энциклопедиях, справочниках, прояснить тот или иной исторический казус и решить вопрос о том или ином новом капиталовложении. И нередко засиживалась тут допоздна, штудируя рекомендованные ей некогда Машей книги Анисимова и Рыбакова.
   Да и повод для посещенья квартиры на Фундуклеевской был идеальным, безоговорочно принимаемым всеми и окружавшим Катину черноволосую голову ореолом святости. Собственными руками поддерживать порядок в доме беззаветно любимой, без вести пропавшей сестры Машеточки, пусть и двоюродной, но ведь единственной ее родственницы, в надежде, что когда-нибудь та вернется туда.
   И хотя никакой кровной родственницей запропавшая Маша Катерине Михайловне не была, то было лишь наполовину враньем…
   Добравшись до письменного стола у окна, Даша взяла в руки истрепанную пачку листов.
   – «Покровский женский монастырь» – вычеркнуто. «Флоровский женский монастырь» – вычеркнуто… Их тут пять сотен, – заглянула лжепоэтесса в конец. – Подожди, подожди, – изумленно распахнула Изида глаза. – Вот откуда этот бредовый слух, будто ты, как скаженная, по монастырям шаришься. Ты что же, до сих пор Машку надеешься найти?
   – Я не надеюсь. Я найду ее, – Катины глаза потемнели.
   И Даша внезапно осознала: Катя никогда (ни на час, ни на миг) не переставала надеяться на Машино возвращение, потому и хотела, чтобы у той был свой дом, который беглянка может открыть своим собственным ключом. Но Катерина Дображанская была не из тех, кто ограничивается пустыми надеждами!
   – Разве вы так сильно дружили? – спросила Чуб, застыдившись. Она почти не вспоминала Машу, ее образ растаял, слился с темнотой прошлого. Даша была из тех, кто живет настоящим. И только сегодняшний день вынудил ее выудить из памяти имя, непоминаемое долгие годы.
   – Скорее, вы с ней дружили. Мы не так близко сошлись, – сухо сказала Катерина Михайловна.
   – Мы дружили несколько месяцев. А прошло много лет, – Даша оправдывалась и знала это. – О’кей. Здесь хоть можно говорить нормально? – с вызовом вопросила она. – Я вообще-то хотела предложить тебе заняться поиском Маши. Но именно этим, выходит, ты и занималась… Выходит, все еще хуже. Нас только двое. Вернуться назад, в наше время, мы не можем. А даже если б могли, насколько я помню, там нас убьют еще раньше, чем здесь. Что же нам делать?!
   – Что ты заладила: что делать, что делать? – озлилась Катерина. – Пойми наконец, если Машина формула Бога была пустышкой, мы уже ничего не можем поделать! Мы теперь такие же люди, как все.
   – Нет, это ты заладила! – взъерепенилась лжепоэтесса. – В каком месте мы как все? – обиделась уличенью в нормальности она. – Я – знаменитость. Ты – миллионщица. Говорят, тебе принадлежит половина Империи. А во-вторых, мы не как все уже потому, что, в отличие от всех, знаем, что будет. – Даша Чуб взмахнула рукой, призывая в свидетели сотни книг по истории разных времен. – Сейчас только март. До Великой Октябрьской почти восемь месяцев.
   – Положим. И что из того? – бесстрастно спросила Катерина Михайловна.
   – Два варианта, – вдруг совсем без паники, четко и жестко сказала Чуб. – Можно по-быстрому эмигрировать за границу. Сейчас, пока мы еще в шоколаде. Переведешь туда свои деньги. А я… Мне хуже. – Даша безнадежно обвела глазами Машины книги. – Можно было б заделаться там каким-нибудь Набоковым. Но где взять его романы на английском? А сама я их не переведу… Может, Буниным? А что, неплохо! Получу Нобелевскую премию!
   – Можешь остаться здесь и заделаться Маяковским – поэтом революции, – саркастично срезала Катя.
   – Тоже выход, – легко согласилась лже-поэтесса. – У меня ж мать маяковка… была. Всю жизнь творчество Влад Владовича изучала. А я все переживала, что в серебряном веке Маяковский не канает. Я ведь столько стихов его на память знаю! Учить не надо. А если серьезно, – посуровела Чуб, – есть второй вариант. Попытаться что-то изменить. Мы же тут так хорошо жили. Нам здесь было так классно!
   Катерина решительно провела рукой по корешкам в книжном шкафу и выдернула нужный – покрытую густым пухом пыли «Историю революции». За шесть лет Катя ни разу не открывала эту книгу: революция представлялась давно закрытым вопросом.
   – Не стой над душой, – отмахнулась она.
   Даша пристроилась именно там, нетерпеливо заглядывая через плечо. Дображанская торопливо просматривала хронологический ряд ближайших событий.
   – Нет, – сказала она. – Мы тут ничего не изменим. Нужно смириться. Я – эмигрантка, ты – Маяковский. С того мига, как Николай отрекся от престола, обратного пути больше нет. Временное правительство уже объявило о рождении новой свободной России. Скоро киевская Центральная Рада призовет народ к новой вольной жизни во имя матери Украины. И это только начало… Если страна осталась без царя, она не принадлежит никому. Теперь ее может взять кто угодно!
   Они услышали, как открылась входная дверь.
   Обе вздрогнули. У обеих страх сразу сменился надеждой. Шаги были легкими – женскими.
   – Кто там? – крикнула Даша первой.
   – Маша? Это ты, Маша?! – позвала Катерина.
   – Если страну может взять кто угодно, то почему бы не мы? – донеслось из коридора.
   В дверном проеме стояла тонкая фигурка, затянутая в пуританское платье гимназистки. В руках у нее был ранец. Она молча пододвинула себе стул. Села, вытащила из кармана фартука пачку сигарет.
   – Здравствуйте, – выговорила она.
   – Ты… Ты пожелала нам здоровья? – неуверенно сказала Чуб.
   – Я пришла, чтобы помочь, – сказала их враг № 1.

Глава вторая,
в которой мы узнаем дату смерти

   Именно так все когда-то и началось…
   Представьте себе, что вы человек, обычный человек, живете в своем ХХІ веке, идете к ворожке, ведь к ним ходили и буду т ходить во все времена. И вот вы приходите к ней и нежданно получаете силу – огромную, почти ворованную, ибо вы не знаете ни что с нею делать, ни как управлять. Вы ж просто человек. Но полученный дар меняет вашу жизнь. А затем разрушает вашу жизнь – человеческую… И не зная, что делать с сим даром, вы предпочитаете сбежать. В Прошлое, где можно по-прежнему быть простым человеком и где человек, знающий будущее и пару заклятий, – почти господь бог.
   Именно так все когда-то и началось. Шесть лет назад и девяносто лет вперед шестнадцатилетняя ведьма точно так же, без стука, вошла в их Башню на Яр Валу, 1, в их спокойную жизнь и, произнеся вывернутое наизнанку «здравствуйте», обвинила их в краже Огромной Власти.
   Только теперь и «здравствуйте», и все остальное было наоборот. И жизнь их была не спокойной, а взорванной крайней неопределенностью. И гостья перевоплотилась из арлекинской брюнетки в ангельскую блондинку.
   И объявила она не о войне, а…
   о перемирии?
   Вряд ли.
   – Как ты сюда попала? – вспыхнула Даша Чуб.
   – Вы забыли, что эту квартиру, как и саму способность жить в Прошлом, свои знанья и власть вы получили от моей матери, Киевицы Кылыны. Вы забыли… – шестнадцатилетняя ведьма сделала тугую паузу, – и о том, что она была… моя мать?
   – Ну, попользовались немного ее властью, чего из того? – мигом ощерилась Даша. – Ушли, сидим себе тут, никому не мешаем. Ты что же, шесть лет нас искала, чтобы добить?
   – Вас было нетрудно найти.
   Гимназистка, не торопясь, закурила, изучая их лица. Дымящаяся сигарета нелепо смотрелась с черным шелковым бантом и нежными золотыми кудряшками на девичьем лбу.
   Но та, что сидела пред ними, та, кто считала их убийцами матери, та, кто поклялась их убить – могла убить их сейчас одним движеньем руки.
   И Катя когда-то могла. Ее рука вспомнила это, рефлекторно сжавшись в кулак. Однако теперь, в сравнении с их гостьей, они:
   «…мы обе считай что мертвы».
   – Помогите мне, – молвила ведьма, – я не знаю с чего начать. Не знаю, что еще вы успели забыть. Не знаю, что рассказала вам ваша Маша перед тем, как исчезнуть.
   – Ничего, – буркнула Чуб.
   – В таком случае, – оживилась девчонка, – я начну с начала истории. Но только не вашей, а моей. Не так давно, точнее, очень нескоро, я узнала, что моя мать, Киевица, – самая мудрая, самая сильная, лучшая Киевица со времен Великой Марины… умерла, – на секунду она закусила губу. – Мне сказали, что ее силу забрали вы Трое. Не имея на то никакого права… Затем, воспользовавшись этой силой, вы сбежали сюда и стали здесь теми, кем стали. И заплатили за то свою цену. Вы знаете, что утратили дар. Знаете, что не можете вернуться назад. И не знаете, что делать теперь.
   – Мы все это знаем, – оборвала Даша Чуб. – То есть знаем, что не знаем…
   – Вы не знаете главного, – сказала девица, – формулу Бога, с помощью которой вы попытались отменить революцию, чтоб жить в Прошлом, не зная беды, я подкинула вашей Маше специально.
   – Ты? – ахнула Даша. – Почему именно Маше? Ну да, – эмоционально зашагала лжепоэтесса по комнате, – это ж она уломала нас переехать сюда. Кать, ты помнишь? – воззвала она. – Это ж не мы все придумали! Мы ж с тобой нормальные люди, нам бы и в голову не пришло. Это Маша кайфовала от Прошлого, она ж на историка в институте училась. Это ей, видите ли, хотелось изменить историю к лучшему. Отменить Октябрьскую и спасти пятьдесят миллионов, которые погибли от сталинских репрессий, от голода, войны… не помню еще от чего. Она нам перечисляла. Ее ж даже не смущало, что, совершив эту Отмену, мы тут зависнем навсегда. И вот мы таки зависли по полной! В Настоящее нам хода нет. А здесь нас расстреляют как контру. И пятьдесят миллионов тоже погибнут… Бог мой, – возвела Изида ладонь к потолку, – вот отчего она смылась. Ей было стыдно сказать нам правду. Она все поняла. Она поняла во что нас втянула. В провальную аферу!
   – Маша знала все это? – нахмурилась Катя.
   – Не знала. Но позже она поняла… Почти все. – Голос девчонки казался непропорционально взрослым и пафосным, не гармонирующим с юным гимназическим обликом. – Она поняла, почему я объявила вам войну, обещала сжить вас со свету и доказала, что могу это сделать. Чтоб в ХХІ веке вас ничего не держало! Я хотела, чтобы вы убежали сюда, и максимально облегчила вам выбор. Я старалась.
   – Понятно, – произнесла Дображанская.
   – Да, все вроде очень понятно, – сказала шестнадцатилетняя ведьма. – Отменив революцию, вы перечеркнете историю. А заодно перечеркнете и свою дату рождения. Одни люди не погибнут, иные – никогда не родятся. В частности, вы… Вы можете жить здесь, но в ХХІ веке вас нет. А главное – никогда не было. А значит, у меня нет и не было соперниц. Киевицей буду я, дочь моей матери.
   – Так ты теперь там Киевица? – расстроилась Даша.
   – Так думала Маша, – гимназистка стряхнула пепел прямо на пол. – Но есть вещи, которые она так и не сумела понять. Первую вы уже знаете. Все, что вы тут натворили не способно отменить революцию. Да, моя мама знала формулу Бога и просчитала Отмену. Но тетрадь, которую я вам подкинула, была лишь одним из ее черновиков. Их у матери было десятки.
   – Стало быть, революция будет? – расставила Катя точки над «i».
   – Будет.
   Катерина Михайловна надменно сложила руки на груди:
   – И ты соблаговолила прийти, чтобы сказать нам об этом? Что посредством липовой формулы нас заманили сюда, где нас можно убить без труда? Ведь мы больше не Киевицы. Мы немощны. Ловко, надо признать. – Катино изумительно красивое лицо стало похоже на отрешенную маску. Катерина умела проигрывать с честью.