— Мэттиас? — спокойно спросил Даусон.
— Да, это было бы оптимально, — согласился психиатр.
— Нет, — возразил Стерн. — Ни в коем случае до тех пор, пока у нас остаются иные возможности. Поговаривают, будто он знает об ухудшении своего состояния и поэтому пытается сохранить силы для переговоров по СОЛТ-3. Мы не вправе создавать ему дополнительные осложнения.
— Не исключено, что нам придется пойти на это, — стоял на своем Даусон.
— Может, да, а может, нет, — ответил Стерн и обратился к Огилви: — Ред, почему вы считаете, что мы должны предложить ему нечто совершенно конкретное?
— Это даст нам возможность подобраться к Хейвелоку поближе и захватить его.
— А нельзя выдавать информацию порциями? Чтобы каждая следующая была гораздо важнее предыдущей? Таким образом мы сможем вовлечь его в игру, как говорит Пол. Последнюю и самую важную часть сведений он сможет получить, лишь выйдя из подполья.
— Поиски клада? — рассмеялся Огилви.
— Он, собственно, только этим и занимается, — спокойно заметил Миллер.
— Мой ответ будет: «нет». — Рыжий агент подался чуть-чуть вперед и облокотился о стол. — Успех последовательных операций подобного типа зависит от достоверности сведений. Чем сильнее оперативный работник, тем достовернее должны быть сведения. Объект такого калибра, как Хейвелок, будет использовать подставных лиц, действовать через посредников. Он обернет весь процесс против нас, нашпиговав подставных лиц своей информацией и зарядив посредников вопросами, на которые те потребуют ответ на месте. Этим вовлечет вас в свою игру. Точные ответы ему не нужны, они чертовски усилят его подозрения. Поэтому наши сведения не должны расходиться с тем, что он, по выражению оперативных работников, «чует нутром». Такое чутье невозможно ни описать, ни научно проанализировать. Я назвал бы его внутренним ощущение достоверности. У нас не хватит надежных людей для организации целой серии последовательных действий. Малейшая оплошность в одном звене, и Хейвелок исчезнет со всеми своими игрушками.
— И взорвет мину замедленного действия, — добавил Миллер.
— Ясно, — процедил Стерн.
Итак, ситуация для всех сидящих за столом была ясна. Настал момент, когда Огилви, растрепанный, в вечно измятом костюме, еще раз подтвердил свою ценность. Это, кстати, случалось достаточно часто. Он появился здесь из лабиринта, именуемого оперативной работой, его выводы отличались здравым смыслом, а доводы своеобразным красноречием.
— У нас есть единственный путь, других я не вижу, — заявил бывший агент.
— Какой же? — поинтересовался начальник Консульских операций.
— Я.
— Исключено.
— Подумайте хорошенько, — заторопился Огилви. — Я смогу внести в информацию необходимую достоверность. Хейвелок меня знает. Более того, ему также известно, что я восседаю за этим столом. Для него я один из «них», один из полоумных стратегов, который, если и не даст ответов на все его вопросы, способен хоть что-то объяснить.
Кроме того, у меня есть одно преимущество, которым никто из вас не может похвастать. Я был там, где он провел всю свою сознательную жизнь. Ни одному из вас не довелось побывать в его шкуре. Я единственный, не считая, разумеется, Мэттиаса, которого он, возможно, согласится выслушать.
— Извините, Ред, это исключено. Хотя я полностью согласен с вами. Вы знаете правило. Перешагнув порог этой комнаты, вы навсегда утратили право участвовать в конкретных операциях.
— Это правило придумано здесь, в данной комнате, и вовсе не является Священным Писанием.
— Но оно было принято в силу весьма серьезных причин, — сказал юрист. — По тем же причинам наши дома и машины находятся под постоянным наблюдением, а телефоны с нашего же согласия прослушиваются. Если один из нас попадет в руки любой заинтересованной стороны от Москвы до Пекина или до Персидского залива, последствия будут катастрофическими.
— Не сочтите мои слова проявлением неуважения, мистер советник, но усилия, о которых вы изволили упомянуть, направлены на обеспечение безопасности таких персон, как вы или наш доктор. Они, возможно, распространяются и на Дэниеля. Я же слегка отличаюсь от вас. Они понимают, что, захватив меня, не извлекут из этого никакой пользы и потому не станут этого делать.
— Никто не сомневается в ваших способностях, — возразил Даусон, но я должен...
— То, что я сказал, не имеет к способностям никакого отношения, — прервал юриста Огилви, поднимая руку к лацкану своего изрядно поношенного твидового пиджака. — Взгляните-ка повнимательнее, советник. Видите небольшую выпуклость в дюйме от уголка воротника?
Даусон скосил глаза и произнес безразличным тоном:
— Цианистый калий?
— Точно.
— Иногда, Ред, мне трудно поверить в то, о чем вы говорите.
— Поймите меня правильно, — просто ответил Огилви. — Я вовсе не хочу использовать эту или другие такие же ампулы, спрятанные в подходящих местах. Я не урод, желающий потрясти чье-то воображение. Я не стану совать руку в огонь, демонстрируя свою храбрость. Точно так же я не стремлюсь убивать и не желаю, чтобы убивали меня. Я ношу яд, потому что я — трус, мистер юрист. Вы сказали, что нас охраняют двадцать четыре часа в сутки. Здорово, конечно, но по-моему это повышенная реакция на несуществующую угрозу. Не думаю, что на вас заведено досье на площади Дзержинского. На вас и на присутствующего здесь доктора. Конечно, там есть досье на Стерна, но захват его столь же маловероятен, как находка секрета шифра в крекерах или похищение нами человека ранга Ростова. Такие вещи не делаются. Там есть досье на меня — можете поставить в заклад на это свою юридическую жопу, и я пока не вышел в отставку. Имеющаяся у меня информация вполне реальна и представляет ценность. Тем более сейчас, после того, как я получил доступ в данную комнату. Именно поэтому я таскаю с собой ампулы. Я знаю, как выбраться из безнадежного положения, и наши визави об этом знают. Как ни парадоксально, яд служит мне лучшей защитой. Противнику известно, что ампулы всегда со мной и что я воспользуюсь ими, потому что трус.
— Вы весьма четко изложили причины, в силу которых вам не следует принимать участие в операции, — сказал Стерн.
— Разве? Вы, видимо, плохо меня слушали, и вас следует выгнать за некомпетентность. За то, что не приняли во внимание недосказанного мной. Что вы желаете, шеф? Справку от моего доктора? Хотите освободить меня от всякого рода деятельности?
Стратеги переглянулись. Каждый из них явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Бросьте, Ред, — сказал Стерн. — Не стоит об этом толковать.
— Нет, стоит, Дэн. При принятии решения эта сторона дела обязательно должна учитываться. Нам всем она известна, но мы не хотим о ней упоминать. Так сколько мне еще отведено? Три месяца, от силы четыре? Ведь и своим появлением среди вас я целиком обязан данному обстоятельству.
— Вряд ли это послужило единственной причиной, — мягко заметил Даусон.
— Данный фактор никак нельзя было проигнорировать при подборе кандидатур. Ведь у вас были неограниченные возможности подыскать на это место оперативного работника с большей продолжительность жизни? — Огилви повернулся в сторону Миллера. — Наш доктор это наверняка знает. Не так ли, док?
— Я не являюсь вашим лечащим врачом, Ред, — спокойно ответил психиатр.
— А это вовсе не обязательно. Вам приходится читать медицинские заключения. Недель через пять появятся боли. Они будут усиливаться... Я, конечно, ничего не почувствую, потому что к тому времени буду лежать в больничной палате. Инъекции способны контролировать боль в наше время. Фальшиво-бодрые голоса вокруг станут утверждать, что дело идет на поправку. Затем наступит период, когда я перестану видеть и слышать, и моим друзьям уже не надо будет что-либо произносить. — Бывший оперативник откинулся на спинку стула и перевел взгляд на Стерна. — Таким образом, создалась ситуация, которую наш просвещенный юрист мог бы охарактеризовать как «совпадение благоприятных обстоятельств». Все говорит за то, что русские меня не тронут. А если бы даже Москва попыталась, я ничего не теряю, а Лубянка ничего не получит. Будь я проклят, если вы не понимаете это лучше меня. Я единственный способен вытащить Хейвелока из норы достаточно далеко, чтобы его можно было схватить.
Стерн, не отрывая взгляда от рыжеволосого человека, обреченного на близкую смерть, сказал:
— Вы весьма убедительны, Ред.
— Я не только убедителен, но и полностью прав. — Огилви неожиданно резко отодвинул стул и поднялся на ноги. — Настолько прав, что немедленно отправлюсь домой упаковать вещи и ловить такси до военно-воздушной базы Эндрюс. Поместите меня на военный самолет, нет никакой необходимости извещать всех о моем присутствии на коммерческом трансатлантическом лайнере. Индюкам из КГБ известны все мои паспорта, все прикрытия, которые мне когда-либо приходилось использовать. Сейчас у нас нет времени на то, чтобы изобретать нечто новенькое. Организуйте мне полет через Брюссель на нашу базу в Паломбара. Затем шлите телеграмму Бейлору, чтобы он меня ждал... называйте меня Апачи.
— Апачи? — переспросил Даусон.
— Отличные следопыты.
— Допустим, вы встречаетесь с Хейвелоком, — произнес медик. — Что вы ему скажете?
— Немного. Он мой, как только окажется на расстоянии вытянутой руки.
— Хейвелок многоопытный человек, Ред, — сказал Стерн, внимательно изучая выражение лица Огилви. — Может быть, у него с головой и не все в порядке, но парень он крутой.
— Прихвачу с собой кое-какое оборудование, — ответил обреченный на смерть, направляясь к выходу. — Я тоже личность многоопытная, что отчасти и объясняет мою трусость. И даже близко не подойду к месту, из которого нельзя выбраться. — Огилви, не произнеся больше ни слова, открыл дверь и вышел. Это был быстрый, легкий уход. Стук закрываемой двери прозвучал как заключительный аккорд.
— Мы его больше никогда не увидим, — сказал Миллер.
— Знаю, — ответил Стерн. — Так же как и он нас.
— Как вы думаете, удастся ему добраться до Хейвелока? — спросил Даусон.
— Уверен, — ответил Стерн. — Он его захватит, передаст в руки Бейлору и парочке медиков, которые работают на нас в Риме, и после этого исчезнет. Ред нам ясно дал понять, что не желает слышать фальшивые утешения в больнице. Наш коллега изберет свой собственный путь.
— Он заслужил право на это.
— Я тоже так думаю, — не совсем уверенно произнес юрист, поворачиваясь к Стерну. — Как мог сказать Ред — «не сочтите мои слова проявлением неуважения»; я молю Господа, чтобы дело с Хейвелоком закончилось должным образом. Его просто необходимо обезвредить. В противном случае к нам начнут привязываться правительства по всей Европе, подогревая страсти у фанатиков самых разнообразных направлений. Посольства превратятся в пепел, будут захвачены заложники и разгромлены наши разведывательные структуры. Мы потеряем массу времени и — давайте не будем себя обманывать — погибнет множество людей. И все это по милости одного-единственного человека, утратившего равновесие. Нечто подобное мне уже приходилось видеть собственными глазами, причем по поводам, куда менее значительным, чем в случае с Хейвелоком.
— Именно поэтому я и уверен, что Огилви удастся доставить его сюда, — сказал Стерн. — Хотя я тружусь и не в той области, что Пол. Все же могу представить себе, что творится в душе у Реда. Он чувствует себя глубоко оскорбленным. На его глазах умирали друзья. Погибали в разных местах, от Африки до Стамбула, и он ничем не мог им помочь в силу своего нелегального положения. От Огилви из-за его работы ушла жена, забрав троих детей. Вот уже пять лет он не видит своих ребятишек. Он остался один на один со своей болезнью и обречен на близкую смерть. И все же он не тронулся умом и задался вопросом: имел ли на это право Хейвелок? За что ему такая привилегия? Наш Апачи отправился на свою последнюю охоту, чтобы поставить последний в своей жизни капкан. Охотник в ярости и потому охота сулит удачу.
— И еще, — сказал психиатр. — У него ничего больше нет. Это последняя попытка оправдать все.
— Что именно? — спросил юрист.
— Всю боль, — ответил Миллер. — Боль, которую пришлось перенести и ему, и Хейвелоку. Поймите, в свое время он преклонялся перед ней и до сих пор не в силах этого забыть.
Глава 8
— Да, это было бы оптимально, — согласился психиатр.
— Нет, — возразил Стерн. — Ни в коем случае до тех пор, пока у нас остаются иные возможности. Поговаривают, будто он знает об ухудшении своего состояния и поэтому пытается сохранить силы для переговоров по СОЛТ-3. Мы не вправе создавать ему дополнительные осложнения.
— Не исключено, что нам придется пойти на это, — стоял на своем Даусон.
— Может, да, а может, нет, — ответил Стерн и обратился к Огилви: — Ред, почему вы считаете, что мы должны предложить ему нечто совершенно конкретное?
— Это даст нам возможность подобраться к Хейвелоку поближе и захватить его.
— А нельзя выдавать информацию порциями? Чтобы каждая следующая была гораздо важнее предыдущей? Таким образом мы сможем вовлечь его в игру, как говорит Пол. Последнюю и самую важную часть сведений он сможет получить, лишь выйдя из подполья.
— Поиски клада? — рассмеялся Огилви.
— Он, собственно, только этим и занимается, — спокойно заметил Миллер.
— Мой ответ будет: «нет». — Рыжий агент подался чуть-чуть вперед и облокотился о стол. — Успех последовательных операций подобного типа зависит от достоверности сведений. Чем сильнее оперативный работник, тем достовернее должны быть сведения. Объект такого калибра, как Хейвелок, будет использовать подставных лиц, действовать через посредников. Он обернет весь процесс против нас, нашпиговав подставных лиц своей информацией и зарядив посредников вопросами, на которые те потребуют ответ на месте. Этим вовлечет вас в свою игру. Точные ответы ему не нужны, они чертовски усилят его подозрения. Поэтому наши сведения не должны расходиться с тем, что он, по выражению оперативных работников, «чует нутром». Такое чутье невозможно ни описать, ни научно проанализировать. Я назвал бы его внутренним ощущение достоверности. У нас не хватит надежных людей для организации целой серии последовательных действий. Малейшая оплошность в одном звене, и Хейвелок исчезнет со всеми своими игрушками.
— И взорвет мину замедленного действия, — добавил Миллер.
— Ясно, — процедил Стерн.
Итак, ситуация для всех сидящих за столом была ясна. Настал момент, когда Огилви, растрепанный, в вечно измятом костюме, еще раз подтвердил свою ценность. Это, кстати, случалось достаточно часто. Он появился здесь из лабиринта, именуемого оперативной работой, его выводы отличались здравым смыслом, а доводы своеобразным красноречием.
— У нас есть единственный путь, других я не вижу, — заявил бывший агент.
— Какой же? — поинтересовался начальник Консульских операций.
— Я.
— Исключено.
— Подумайте хорошенько, — заторопился Огилви. — Я смогу внести в информацию необходимую достоверность. Хейвелок меня знает. Более того, ему также известно, что я восседаю за этим столом. Для него я один из «них», один из полоумных стратегов, который, если и не даст ответов на все его вопросы, способен хоть что-то объяснить.
Кроме того, у меня есть одно преимущество, которым никто из вас не может похвастать. Я был там, где он провел всю свою сознательную жизнь. Ни одному из вас не довелось побывать в его шкуре. Я единственный, не считая, разумеется, Мэттиаса, которого он, возможно, согласится выслушать.
— Извините, Ред, это исключено. Хотя я полностью согласен с вами. Вы знаете правило. Перешагнув порог этой комнаты, вы навсегда утратили право участвовать в конкретных операциях.
— Это правило придумано здесь, в данной комнате, и вовсе не является Священным Писанием.
— Но оно было принято в силу весьма серьезных причин, — сказал юрист. — По тем же причинам наши дома и машины находятся под постоянным наблюдением, а телефоны с нашего же согласия прослушиваются. Если один из нас попадет в руки любой заинтересованной стороны от Москвы до Пекина или до Персидского залива, последствия будут катастрофическими.
— Не сочтите мои слова проявлением неуважения, мистер советник, но усилия, о которых вы изволили упомянуть, направлены на обеспечение безопасности таких персон, как вы или наш доктор. Они, возможно, распространяются и на Дэниеля. Я же слегка отличаюсь от вас. Они понимают, что, захватив меня, не извлекут из этого никакой пользы и потому не станут этого делать.
— Никто не сомневается в ваших способностях, — возразил Даусон, но я должен...
— То, что я сказал, не имеет к способностям никакого отношения, — прервал юриста Огилви, поднимая руку к лацкану своего изрядно поношенного твидового пиджака. — Взгляните-ка повнимательнее, советник. Видите небольшую выпуклость в дюйме от уголка воротника?
Даусон скосил глаза и произнес безразличным тоном:
— Цианистый калий?
— Точно.
— Иногда, Ред, мне трудно поверить в то, о чем вы говорите.
— Поймите меня правильно, — просто ответил Огилви. — Я вовсе не хочу использовать эту или другие такие же ампулы, спрятанные в подходящих местах. Я не урод, желающий потрясти чье-то воображение. Я не стану совать руку в огонь, демонстрируя свою храбрость. Точно так же я не стремлюсь убивать и не желаю, чтобы убивали меня. Я ношу яд, потому что я — трус, мистер юрист. Вы сказали, что нас охраняют двадцать четыре часа в сутки. Здорово, конечно, но по-моему это повышенная реакция на несуществующую угрозу. Не думаю, что на вас заведено досье на площади Дзержинского. На вас и на присутствующего здесь доктора. Конечно, там есть досье на Стерна, но захват его столь же маловероятен, как находка секрета шифра в крекерах или похищение нами человека ранга Ростова. Такие вещи не делаются. Там есть досье на меня — можете поставить в заклад на это свою юридическую жопу, и я пока не вышел в отставку. Имеющаяся у меня информация вполне реальна и представляет ценность. Тем более сейчас, после того, как я получил доступ в данную комнату. Именно поэтому я таскаю с собой ампулы. Я знаю, как выбраться из безнадежного положения, и наши визави об этом знают. Как ни парадоксально, яд служит мне лучшей защитой. Противнику известно, что ампулы всегда со мной и что я воспользуюсь ими, потому что трус.
— Вы весьма четко изложили причины, в силу которых вам не следует принимать участие в операции, — сказал Стерн.
— Разве? Вы, видимо, плохо меня слушали, и вас следует выгнать за некомпетентность. За то, что не приняли во внимание недосказанного мной. Что вы желаете, шеф? Справку от моего доктора? Хотите освободить меня от всякого рода деятельности?
Стратеги переглянулись. Каждый из них явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Бросьте, Ред, — сказал Стерн. — Не стоит об этом толковать.
— Нет, стоит, Дэн. При принятии решения эта сторона дела обязательно должна учитываться. Нам всем она известна, но мы не хотим о ней упоминать. Так сколько мне еще отведено? Три месяца, от силы четыре? Ведь и своим появлением среди вас я целиком обязан данному обстоятельству.
— Вряд ли это послужило единственной причиной, — мягко заметил Даусон.
— Данный фактор никак нельзя было проигнорировать при подборе кандидатур. Ведь у вас были неограниченные возможности подыскать на это место оперативного работника с большей продолжительность жизни? — Огилви повернулся в сторону Миллера. — Наш доктор это наверняка знает. Не так ли, док?
— Я не являюсь вашим лечащим врачом, Ред, — спокойно ответил психиатр.
— А это вовсе не обязательно. Вам приходится читать медицинские заключения. Недель через пять появятся боли. Они будут усиливаться... Я, конечно, ничего не почувствую, потому что к тому времени буду лежать в больничной палате. Инъекции способны контролировать боль в наше время. Фальшиво-бодрые голоса вокруг станут утверждать, что дело идет на поправку. Затем наступит период, когда я перестану видеть и слышать, и моим друзьям уже не надо будет что-либо произносить. — Бывший оперативник откинулся на спинку стула и перевел взгляд на Стерна. — Таким образом, создалась ситуация, которую наш просвещенный юрист мог бы охарактеризовать как «совпадение благоприятных обстоятельств». Все говорит за то, что русские меня не тронут. А если бы даже Москва попыталась, я ничего не теряю, а Лубянка ничего не получит. Будь я проклят, если вы не понимаете это лучше меня. Я единственный способен вытащить Хейвелока из норы достаточно далеко, чтобы его можно было схватить.
Стерн, не отрывая взгляда от рыжеволосого человека, обреченного на близкую смерть, сказал:
— Вы весьма убедительны, Ред.
— Я не только убедителен, но и полностью прав. — Огилви неожиданно резко отодвинул стул и поднялся на ноги. — Настолько прав, что немедленно отправлюсь домой упаковать вещи и ловить такси до военно-воздушной базы Эндрюс. Поместите меня на военный самолет, нет никакой необходимости извещать всех о моем присутствии на коммерческом трансатлантическом лайнере. Индюкам из КГБ известны все мои паспорта, все прикрытия, которые мне когда-либо приходилось использовать. Сейчас у нас нет времени на то, чтобы изобретать нечто новенькое. Организуйте мне полет через Брюссель на нашу базу в Паломбара. Затем шлите телеграмму Бейлору, чтобы он меня ждал... называйте меня Апачи.
— Апачи? — переспросил Даусон.
— Отличные следопыты.
— Допустим, вы встречаетесь с Хейвелоком, — произнес медик. — Что вы ему скажете?
— Немного. Он мой, как только окажется на расстоянии вытянутой руки.
— Хейвелок многоопытный человек, Ред, — сказал Стерн, внимательно изучая выражение лица Огилви. — Может быть, у него с головой и не все в порядке, но парень он крутой.
— Прихвачу с собой кое-какое оборудование, — ответил обреченный на смерть, направляясь к выходу. — Я тоже личность многоопытная, что отчасти и объясняет мою трусость. И даже близко не подойду к месту, из которого нельзя выбраться. — Огилви, не произнеся больше ни слова, открыл дверь и вышел. Это был быстрый, легкий уход. Стук закрываемой двери прозвучал как заключительный аккорд.
— Мы его больше никогда не увидим, — сказал Миллер.
— Знаю, — ответил Стерн. — Так же как и он нас.
— Как вы думаете, удастся ему добраться до Хейвелока? — спросил Даусон.
— Уверен, — ответил Стерн. — Он его захватит, передаст в руки Бейлору и парочке медиков, которые работают на нас в Риме, и после этого исчезнет. Ред нам ясно дал понять, что не желает слышать фальшивые утешения в больнице. Наш коллега изберет свой собственный путь.
— Он заслужил право на это.
— Я тоже так думаю, — не совсем уверенно произнес юрист, поворачиваясь к Стерну. — Как мог сказать Ред — «не сочтите мои слова проявлением неуважения»; я молю Господа, чтобы дело с Хейвелоком закончилось должным образом. Его просто необходимо обезвредить. В противном случае к нам начнут привязываться правительства по всей Европе, подогревая страсти у фанатиков самых разнообразных направлений. Посольства превратятся в пепел, будут захвачены заложники и разгромлены наши разведывательные структуры. Мы потеряем массу времени и — давайте не будем себя обманывать — погибнет множество людей. И все это по милости одного-единственного человека, утратившего равновесие. Нечто подобное мне уже приходилось видеть собственными глазами, причем по поводам, куда менее значительным, чем в случае с Хейвелоком.
— Именно поэтому я и уверен, что Огилви удастся доставить его сюда, — сказал Стерн. — Хотя я тружусь и не в той области, что Пол. Все же могу представить себе, что творится в душе у Реда. Он чувствует себя глубоко оскорбленным. На его глазах умирали друзья. Погибали в разных местах, от Африки до Стамбула, и он ничем не мог им помочь в силу своего нелегального положения. От Огилви из-за его работы ушла жена, забрав троих детей. Вот уже пять лет он не видит своих ребятишек. Он остался один на один со своей болезнью и обречен на близкую смерть. И все же он не тронулся умом и задался вопросом: имел ли на это право Хейвелок? За что ему такая привилегия? Наш Апачи отправился на свою последнюю охоту, чтобы поставить последний в своей жизни капкан. Охотник в ярости и потому охота сулит удачу.
— И еще, — сказал психиатр. — У него ничего больше нет. Это последняя попытка оправдать все.
— Что именно? — спросил юрист.
— Всю боль, — ответил Миллер. — Боль, которую пришлось перенести и ему, и Хейвелоку. Поймите, в свое время он преклонялся перед ней и до сих пор не в силах этого забыть.
Глава 8
Реактивный самолет нырнул с небес вниз на расстоянии сорока миль к северу от аэродрома Паломбара Сабина. Он держал путь из Брюсселя, старательно избегая обычных маршрутов как гражданской, так и военной авиации. Альпы он пересек в их восточной части. Полет проходил на такой высоте, а спуск совершался так быстро, что шансы быть замеченным практически сводились к нулю. О возможном сигнале на радарах системы противовоздушной обороны достигли предварительной договоренности — его появление и исчезновение не должно было сопровождаться никакими комментариями и уж тем более — привести к расследованию. Приземлившись в Паломбаре, он доставит в Италию человека, тайно поднявшегося на борт в Брюсселе в три часа утра по местному времени. Все называли мужчину Апачи — нормального человеческого имени у него просто не было. Как и многие, подобные ему, этот человек не мог подвергаться риску, проходя формальности у стоек иммиграционных служб или на пограничных пропускных пунктах. Внешность и имя можно изменить, однако упомянутые места находились под постоянным наблюдением людей, которые знали, что искать, и увы, часто добивались успеха. Ум этих людей был натренирован и представлял собой огромный банк данных.
Пилот уменьшил тягу двигателей — он получил подготовку, сажая машины на палубу авианосца, и повел самолет над лесом по пологой глиссанде в направлении аэродрома. Темная посадочная полоса в милю длиной была прорублена в лесном массиве, ремонтные ангары и башня пункта управления находились несколько в стороне. Они были хорошо замаскированы и почти сливались с ландшафтом. Самолет коснулся края полосы; маленькую кабину заполнил рев реверсов. Пилот повернулся в кресле и, стараясь перекрыть шум, почти прокричал, обращаясь к сидевшему позади рыжеволосому человеку средних лет:
— Мы на месте, индеец. Можете забирать свои лук и стрелы.
— Какой остроумный юноша, — произнес Огилви, расстегивая ремни, охватывавшие его грудь. Взглянув на часы, он спросил: — Который здесь час? Я все еще живу по вашингтонскому времени.
— Пять пятьдесят семь. Вы потеряли ровно шесть часов. У вас сейчас полночь, а здесь раннее утро. Остается лишь посочувствовать, если вас ждут на службе. Надеюсь, вам удалось хоть немного поспать?
— Вполне достаточно. С транспортом улажено?
— Вас доставят прямиком к вигваму Большого вождя на виа Витторио.
— Очень смешно. Вы имеете в виду посольство?
— Точно. Вы — специальный груз. Гарантированная доставка прямиком из Брюсселя.
— Все не так. Посольство абсолютно исключено.
— Но у меня такой приказ.
— Я отдаю другой.
* * *
Огилви прошел в маленький кабинет, отведенный для людей, подобных ему. Кабинет располагался в одном из ремонтных ангаров. В нем не было окон и почти не было мебели, зато находились два телефона, связанные с шифровальной машиной. Ведущий к кабинету коридор охранялся тремя парнями, облаченными в неприметные рабочие комбинезоны, под которыми хранилось оружие. Приблизиться к Огилви кому-нибудь неизвестному или принести с собой фотоаппарат было запрещено. В этом случае оружие было бы пущено в ход без предупреждения. Такие предосторожности явились результатом особых переговоров между представителями правительств, которых волновала деятельность, выходящая за рамки официальных соглашений о сотрудничестве специальных служб обеих стран. Короче говоря, тщательная охрана была просто необходима.
Огилви сел за письменный стол и снял трубку с телефонного аппарата слева от себя. Черный цвет говорил о том, что аппарат предназначался для переговоров внутри страны. Рыжеволосый агент набрал запечатленный в памяти номер и через двенадцать секунд услышал сонный голос подполковника Лоренса Брауна.
— Браун у телефона. В чем дело?
— Бейлор Браун?
— Апачи?
— Да. Я в Паломбаре. Новости есть?
— Никаких. Я заполучил всех следопытов Рима. Пока о нем ни слуху ни духу.
— Заполучили что?!
— Следопытов. Мы использовали все платные источники, а также тех, кто нам чем-то обязан...
— Проклятье! Отзовите их немедленно! Вы хоть понимаете, что творите?
— Полегче, приятель. Не думаю, что нам с вами удастся сработаться.
— Мне все равно! Я не дал бы за это и сраного воробья! Вы сейчас имеете дело со змеей, приятель, а не решаете кроссворд для слабоумных. Стоит ему заметить начавшуюся на него охоту, и он поймет, что вы нарушили правила игры. А поняв это, ужалит. Господи, неужели вы полагаете, что за ним никогда не было слежки?
— Мне известны качества моих следопытов, Апачи, — возразил Бейлор воинственным тоном.
— Полагаю, нам следует встретиться и поговорить.
— В таком случае подъезжайте, — предложил подполковник.
— Да, еще одна проблема, — ответил Огилви, — посольство исключено.
— Но почему?
— В домах на противоположной стороне улицы случайно могут оказаться окна. Других причин я не привожу.
— Что же это за причины?
— Он знает, что ни при каких условиях я не покажусь на территории посольства. Камеры КГБ нацелены на все входы и выходы и действуют круглосуточно.
— Он даже не подозревает о вашем приезде, — возразил Бейлор. — Не знает, кто вы.
— Сразу поймет, как только вы скажете.
— Какое имя назвать? — кисло поинтересовался офицер.
— Апачи. Вполне достаточно.
— Он поймет, в чем дело?
— Непременно.
— Мне ваша кличка ни о чем не говорит.
— И не должна.
— Вы определенно не желаете, чтобы мы сработались.
— Весьма сожалею.
— Значит, приезжать вы не хотите. Где же мы встретимся?
— В парке «Вилла Боргезе». Я вас найду.
— Да, пожалуй, это проще, чем мне отыскать вас.
— А ведь вы ошибаетесь, Бейлор.
— В чем?
— Да в том, что мы якобы не сработаемся. — Огилви промолчал, а затем добавил: — Встречаемся через два часа. К тому времени объект уже может связаться с вами.
* * *
Март, как правило, не самый лучший месяц для парка «Вилла Боргезе». Прохлада римской зимы, хоть и не очень суровой, еще не исчезла полностью. Еще не раскрылись бутоны, не вспыхнули красками продолговатые и круглые клумбы — гордость парка весной и летом. Несметное число тропинок, проложенных между линиями к зданию знаменитого музея, казались чуть грязноватыми, зелень — немного блеклой, деревья — сонными. На скамьях вдоль переходных трон лежал слой пыли. Над парком висела легкая дымка; которую обычно смывают апрельские дожди. Но пока природа хранила мартовскую безжизненность.
Огилви стоял у огромного дуба позади музея, граничащего с парком. Было слишком рано, и по аллеям слонялось всего несколько студентов и туристов, томящихся в ожидании момента, когда смотритель распахнет двери, ведущие к сокровищам Боргезе. Бывший оперативник, вновь вернувшийся к деятельности, посмотрел на часы. На его изборожденном морщинами лице промелькнула тень раздражения. Время приближалось к восьми сорока, и сотрудник военной разведки опаздывал уже больше, чем на полчаса. Недовольство Огилви было обращено в равной мере как на себя, так и на Бейлора. Торопясь отвергнуть визит в посольство и желая показать, что командует операцией, он избрал очень плохое место для рандеву. Никуда не годное место. Огилви это понимал. Видимо, и подполковник сообразит, если даст себе труд подумать. Скорее всего; он и опаздывает по этой причине. На самой вилле Боргезе слишком тихо в столь ранний час, она стоит слишком уединенно, и на ее территории чересчур много укрытий, из которых можно вести наблюдение как визуально, так и с помощью приборов. Огилви выругался про себя, это явно не лучший способ утверждения своего авторитета и претензий на руководство. Подполковнику, видимо, пришлось избрать кружной путь, менять средства передвижения, использовать различные уловки в надежде обнаружить слежку. Фотокамеры КГБ нацелены на посольство, и Бейлор оказался в нелегкой ситуации в результате деятельности вашингтонского осла с загадочной кличкой Апачи, которая как нельзя более подходит для коробки с корнфлексом.
Загадка в имени, конечно, была. Но она не имела ничего общего ни с глупостью, ни с маркой корнфлекса. Семь лет назад в Стамбуле два секретных агента с кодовыми именами Апачи и Навахо едва не расстались с жизнью, пытаясь предотвратить организованное КГБ убийство.
У них ничего не вышло, но в ходе операции в четыре утра Навахо попал в критическую ситуацию на пустынном в это время бульваре Ататюрка. Команды убийц из КГБ перекрыли все пути спасения. Гибель казалась неизбежной до того момента, как Апачи, прорвавшись на огромной скорости по мосту на украденной машине, притормозил у тротуара и приказал партнеру либо прыгать к нему, либо остаться без черепа. Под бешеным огнем Огилви сумел проскочить, получив касательное ранение в висок и две пули в правую руку. Человеку, которого семь лет тому назад звали Навахо, было не просто забыть Апачи, ведь без него Майклу Хейвелоку пришлось бы закончить счеты с жизнью в Стамбуле. Огилви очень рассчитывал на хорошую память Навахо.
Звук. Сзади. Он резко повернулся, перед его лицом была черная ладонь, из-за которой виднелось черное лицо. На Огилви внимательно смотрели неподвижные, широко поставленные глаза. Бейлор дважды резко повернул голову и приложил указательный палец к губам. Затем, медленно приблизившись к Огилви, потащил его за толстый ствол дуба и кивнул головой в сторону южного сада, за дальним входом в каменное здание музея. Примерно в сорока ярдах от них находился мужчина в темном костюме, с каменным выражением лица. Он двигался то в одну сторону, то в другую, словно не знал, по какой тропинке пойти.
Издалека до их слуха донеслись один за другим три сигнала автомобильного клаксона и шум мотора. Мужчина замер на мгновение и побежал на звуки. Через несколько мгновений он исчез за восточной стеной виллы Боргезе.
— Отвратительное место, — сказал подполковник, взглянув на часы.
— Это сигналила ваша машина?
— Моя машина стоит у ворот, ведущих на Винито. Сигнал был едва слышен, на что я и рассчитывал.
— Прошу прощения, — произнес бывший оперативник. — Я слишком долго не был в деле. Обычно я не совершал подобных ошибок. В Боргезе прежде было многолюдно.
— Не стоит беспокоиться. Кроме того, я вовсе не уверен, что вы совершили ошибку.
— Давайте сразу поставим все на свои места. Не надо убивать меня добротой.
— Вы не так меня поняли. Ваши чувства нисколько меня не волнуют. КГБ никогда не вело за мной наблюдения, насколько мне известно. Что же случилось сегодня?
Огилви улыбнулся. Значит, все-таки он стоит у руля операции.
— Вы же распустили по всему Риму своих следопытов. Я уже, кажется, имел возможность об этом упомянуть.
Черный офицер помолчал, в его взгляде таилась тревога. Нарушив затянувшееся молчание, он произнес:
— В таком случае с моей службой в Риме покончено.
— Возможно.
— Не возможно, а совершенно точно. Именно поэтому я и опоздал.
— Значит, он все же нашел вас, — мягко сказал рыжеволосый агент.
— Он бил из всех орудий. Я окажусь первым, кто будет разоблачен. Он напал на след Каррас и шел по нему до порта Чивитавеккия. Там ей удалось скрыться. Он не сказал, каким образом и на каком судне. В порту он не только выскочил из устроенной ему ловушки, но и использовал ее в своих интересах, получив нужную информацию от мелкого портового гангстера. То, что он узнал или думает, что узнал, превратило Хейвелока в ходячий пороховой погреб.
— Что именно ему удалось выяснить?
— Он узнал о двойном предательстве. По отношению к нему якобы была применена идентичная тактика: мы настроили женщину против него.
— Каким же образом?
— Кто-то убедил Каррас в том, что он работает на Советы и намерен ее убить.
— Все это мешок дерьма.
— Я только повторяю его слова — точнее то, что сообщили ему. Впрочем, в его версии, если вдуматься, есть определенная логика. Она многое объясняет. В КГБ наверняка есть неплохие актеры, которые могли сыграть ее роль. Это была бы вполне оправданная операция. Мужчина выведен из игры, женщина в бегах. Нейтрализована весьма эффективная пара.
— Вся эта история от начала до конца не более чем мешок дерьма, — возразил Огилви. — Дженны Каррас не существует, она погибла на пляже под названием Монтебелло на побережье Коста-Брава. И она работала на КГБ — была глубоко законсервированным агентом ВКР. Никакой ошибки мы не допустили, но в данных обстоятельствах это не имеет никакого значения. Я слышал, конечно, медицинские термины, но если перевести их на наш язык, они означают лишь одно: у парня поехала крыша. Он мечется между реальностью и своими фантазиями. Но в общем-то он рехнулся.
— Рассуждает он дьявольски убедительно.
— Потому, что не врет. В этом тоже его безумие. Он видел то, что видел.
Пилот уменьшил тягу двигателей — он получил подготовку, сажая машины на палубу авианосца, и повел самолет над лесом по пологой глиссанде в направлении аэродрома. Темная посадочная полоса в милю длиной была прорублена в лесном массиве, ремонтные ангары и башня пункта управления находились несколько в стороне. Они были хорошо замаскированы и почти сливались с ландшафтом. Самолет коснулся края полосы; маленькую кабину заполнил рев реверсов. Пилот повернулся в кресле и, стараясь перекрыть шум, почти прокричал, обращаясь к сидевшему позади рыжеволосому человеку средних лет:
— Мы на месте, индеец. Можете забирать свои лук и стрелы.
— Какой остроумный юноша, — произнес Огилви, расстегивая ремни, охватывавшие его грудь. Взглянув на часы, он спросил: — Который здесь час? Я все еще живу по вашингтонскому времени.
— Пять пятьдесят семь. Вы потеряли ровно шесть часов. У вас сейчас полночь, а здесь раннее утро. Остается лишь посочувствовать, если вас ждут на службе. Надеюсь, вам удалось хоть немного поспать?
— Вполне достаточно. С транспортом улажено?
— Вас доставят прямиком к вигваму Большого вождя на виа Витторио.
— Очень смешно. Вы имеете в виду посольство?
— Точно. Вы — специальный груз. Гарантированная доставка прямиком из Брюсселя.
— Все не так. Посольство абсолютно исключено.
— Но у меня такой приказ.
— Я отдаю другой.
* * *
Огилви прошел в маленький кабинет, отведенный для людей, подобных ему. Кабинет располагался в одном из ремонтных ангаров. В нем не было окон и почти не было мебели, зато находились два телефона, связанные с шифровальной машиной. Ведущий к кабинету коридор охранялся тремя парнями, облаченными в неприметные рабочие комбинезоны, под которыми хранилось оружие. Приблизиться к Огилви кому-нибудь неизвестному или принести с собой фотоаппарат было запрещено. В этом случае оружие было бы пущено в ход без предупреждения. Такие предосторожности явились результатом особых переговоров между представителями правительств, которых волновала деятельность, выходящая за рамки официальных соглашений о сотрудничестве специальных служб обеих стран. Короче говоря, тщательная охрана была просто необходима.
Огилви сел за письменный стол и снял трубку с телефонного аппарата слева от себя. Черный цвет говорил о том, что аппарат предназначался для переговоров внутри страны. Рыжеволосый агент набрал запечатленный в памяти номер и через двенадцать секунд услышал сонный голос подполковника Лоренса Брауна.
— Браун у телефона. В чем дело?
— Бейлор Браун?
— Апачи?
— Да. Я в Паломбаре. Новости есть?
— Никаких. Я заполучил всех следопытов Рима. Пока о нем ни слуху ни духу.
— Заполучили что?!
— Следопытов. Мы использовали все платные источники, а также тех, кто нам чем-то обязан...
— Проклятье! Отзовите их немедленно! Вы хоть понимаете, что творите?
— Полегче, приятель. Не думаю, что нам с вами удастся сработаться.
— Мне все равно! Я не дал бы за это и сраного воробья! Вы сейчас имеете дело со змеей, приятель, а не решаете кроссворд для слабоумных. Стоит ему заметить начавшуюся на него охоту, и он поймет, что вы нарушили правила игры. А поняв это, ужалит. Господи, неужели вы полагаете, что за ним никогда не было слежки?
— Мне известны качества моих следопытов, Апачи, — возразил Бейлор воинственным тоном.
— Полагаю, нам следует встретиться и поговорить.
— В таком случае подъезжайте, — предложил подполковник.
— Да, еще одна проблема, — ответил Огилви, — посольство исключено.
— Но почему?
— В домах на противоположной стороне улицы случайно могут оказаться окна. Других причин я не привожу.
— Что же это за причины?
— Он знает, что ни при каких условиях я не покажусь на территории посольства. Камеры КГБ нацелены на все входы и выходы и действуют круглосуточно.
— Он даже не подозревает о вашем приезде, — возразил Бейлор. — Не знает, кто вы.
— Сразу поймет, как только вы скажете.
— Какое имя назвать? — кисло поинтересовался офицер.
— Апачи. Вполне достаточно.
— Он поймет, в чем дело?
— Непременно.
— Мне ваша кличка ни о чем не говорит.
— И не должна.
— Вы определенно не желаете, чтобы мы сработались.
— Весьма сожалею.
— Значит, приезжать вы не хотите. Где же мы встретимся?
— В парке «Вилла Боргезе». Я вас найду.
— Да, пожалуй, это проще, чем мне отыскать вас.
— А ведь вы ошибаетесь, Бейлор.
— В чем?
— Да в том, что мы якобы не сработаемся. — Огилви промолчал, а затем добавил: — Встречаемся через два часа. К тому времени объект уже может связаться с вами.
* * *
Март, как правило, не самый лучший месяц для парка «Вилла Боргезе». Прохлада римской зимы, хоть и не очень суровой, еще не исчезла полностью. Еще не раскрылись бутоны, не вспыхнули красками продолговатые и круглые клумбы — гордость парка весной и летом. Несметное число тропинок, проложенных между линиями к зданию знаменитого музея, казались чуть грязноватыми, зелень — немного блеклой, деревья — сонными. На скамьях вдоль переходных трон лежал слой пыли. Над парком висела легкая дымка; которую обычно смывают апрельские дожди. Но пока природа хранила мартовскую безжизненность.
Огилви стоял у огромного дуба позади музея, граничащего с парком. Было слишком рано, и по аллеям слонялось всего несколько студентов и туристов, томящихся в ожидании момента, когда смотритель распахнет двери, ведущие к сокровищам Боргезе. Бывший оперативник, вновь вернувшийся к деятельности, посмотрел на часы. На его изборожденном морщинами лице промелькнула тень раздражения. Время приближалось к восьми сорока, и сотрудник военной разведки опаздывал уже больше, чем на полчаса. Недовольство Огилви было обращено в равной мере как на себя, так и на Бейлора. Торопясь отвергнуть визит в посольство и желая показать, что командует операцией, он избрал очень плохое место для рандеву. Никуда не годное место. Огилви это понимал. Видимо, и подполковник сообразит, если даст себе труд подумать. Скорее всего; он и опаздывает по этой причине. На самой вилле Боргезе слишком тихо в столь ранний час, она стоит слишком уединенно, и на ее территории чересчур много укрытий, из которых можно вести наблюдение как визуально, так и с помощью приборов. Огилви выругался про себя, это явно не лучший способ утверждения своего авторитета и претензий на руководство. Подполковнику, видимо, пришлось избрать кружной путь, менять средства передвижения, использовать различные уловки в надежде обнаружить слежку. Фотокамеры КГБ нацелены на посольство, и Бейлор оказался в нелегкой ситуации в результате деятельности вашингтонского осла с загадочной кличкой Апачи, которая как нельзя более подходит для коробки с корнфлексом.
Загадка в имени, конечно, была. Но она не имела ничего общего ни с глупостью, ни с маркой корнфлекса. Семь лет назад в Стамбуле два секретных агента с кодовыми именами Апачи и Навахо едва не расстались с жизнью, пытаясь предотвратить организованное КГБ убийство.
У них ничего не вышло, но в ходе операции в четыре утра Навахо попал в критическую ситуацию на пустынном в это время бульваре Ататюрка. Команды убийц из КГБ перекрыли все пути спасения. Гибель казалась неизбежной до того момента, как Апачи, прорвавшись на огромной скорости по мосту на украденной машине, притормозил у тротуара и приказал партнеру либо прыгать к нему, либо остаться без черепа. Под бешеным огнем Огилви сумел проскочить, получив касательное ранение в висок и две пули в правую руку. Человеку, которого семь лет тому назад звали Навахо, было не просто забыть Апачи, ведь без него Майклу Хейвелоку пришлось бы закончить счеты с жизнью в Стамбуле. Огилви очень рассчитывал на хорошую память Навахо.
Звук. Сзади. Он резко повернулся, перед его лицом была черная ладонь, из-за которой виднелось черное лицо. На Огилви внимательно смотрели неподвижные, широко поставленные глаза. Бейлор дважды резко повернул голову и приложил указательный палец к губам. Затем, медленно приблизившись к Огилви, потащил его за толстый ствол дуба и кивнул головой в сторону южного сада, за дальним входом в каменное здание музея. Примерно в сорока ярдах от них находился мужчина в темном костюме, с каменным выражением лица. Он двигался то в одну сторону, то в другую, словно не знал, по какой тропинке пойти.
Издалека до их слуха донеслись один за другим три сигнала автомобильного клаксона и шум мотора. Мужчина замер на мгновение и побежал на звуки. Через несколько мгновений он исчез за восточной стеной виллы Боргезе.
— Отвратительное место, — сказал подполковник, взглянув на часы.
— Это сигналила ваша машина?
— Моя машина стоит у ворот, ведущих на Винито. Сигнал был едва слышен, на что я и рассчитывал.
— Прошу прощения, — произнес бывший оперативник. — Я слишком долго не был в деле. Обычно я не совершал подобных ошибок. В Боргезе прежде было многолюдно.
— Не стоит беспокоиться. Кроме того, я вовсе не уверен, что вы совершили ошибку.
— Давайте сразу поставим все на свои места. Не надо убивать меня добротой.
— Вы не так меня поняли. Ваши чувства нисколько меня не волнуют. КГБ никогда не вело за мной наблюдения, насколько мне известно. Что же случилось сегодня?
Огилви улыбнулся. Значит, все-таки он стоит у руля операции.
— Вы же распустили по всему Риму своих следопытов. Я уже, кажется, имел возможность об этом упомянуть.
Черный офицер помолчал, в его взгляде таилась тревога. Нарушив затянувшееся молчание, он произнес:
— В таком случае с моей службой в Риме покончено.
— Возможно.
— Не возможно, а совершенно точно. Именно поэтому я и опоздал.
— Значит, он все же нашел вас, — мягко сказал рыжеволосый агент.
— Он бил из всех орудий. Я окажусь первым, кто будет разоблачен. Он напал на след Каррас и шел по нему до порта Чивитавеккия. Там ей удалось скрыться. Он не сказал, каким образом и на каком судне. В порту он не только выскочил из устроенной ему ловушки, но и использовал ее в своих интересах, получив нужную информацию от мелкого портового гангстера. То, что он узнал или думает, что узнал, превратило Хейвелока в ходячий пороховой погреб.
— Что именно ему удалось выяснить?
— Он узнал о двойном предательстве. По отношению к нему якобы была применена идентичная тактика: мы настроили женщину против него.
— Каким же образом?
— Кто-то убедил Каррас в том, что он работает на Советы и намерен ее убить.
— Все это мешок дерьма.
— Я только повторяю его слова — точнее то, что сообщили ему. Впрочем, в его версии, если вдуматься, есть определенная логика. Она многое объясняет. В КГБ наверняка есть неплохие актеры, которые могли сыграть ее роль. Это была бы вполне оправданная операция. Мужчина выведен из игры, женщина в бегах. Нейтрализована весьма эффективная пара.
— Вся эта история от начала до конца не более чем мешок дерьма, — возразил Огилви. — Дженны Каррас не существует, она погибла на пляже под названием Монтебелло на побережье Коста-Брава. И она работала на КГБ — была глубоко законсервированным агентом ВКР. Никакой ошибки мы не допустили, но в данных обстоятельствах это не имеет никакого значения. Я слышал, конечно, медицинские термины, но если перевести их на наш язык, они означают лишь одно: у парня поехала крыша. Он мечется между реальностью и своими фантазиями. Но в общем-то он рехнулся.
— Рассуждает он дьявольски убедительно.
— Потому, что не врет. В этом тоже его безумие. Он видел то, что видел.