Страница:
Мы когда-нибудь встретимся снова,
Кто – копейкой, кто – центом звеня,
Я – проездом с Канар, вы – с Ростова…
Я спешу, извините меня!
Над равниной прохладою веет,
В зарубежные дали маня,
Патриоты в цене на Бродвее…
Я спешу, извините меня!
Может быть, вы раскаетесь позже,
На карьере лопатой звеня,
Слыша эхо из Бельгии с Польшей:
«Я спешу, извините меня!»,
Замолчите, не надо, не спорьте,
На судьбу уже поздно пенять…
Я звоню вам из аэропорта,
Я спешу, извините меня!
ВОЗВЫШЕННО-ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА
Не пашу я и не сею,
Все страдаю за Расею,
От ее забот лысею,
От ее скорбей грущу.
Не вагоны разгружаю,
Не детишек я рожаю –
Беспокойство выражаю
И в грядущее тащу.
Не по шучьему веленью,
Не по волеизъявленью,
Я борюсь с душевной ленью,
С надругательством судьбы –
Я бы как бы весь бы встал бы,
Я бы как бы всем бы дал бы,
Я бы надолбы да дамбы,
Я бы эх бы да кабы,
Мне бы, значит, зов трубы –
Уж я вам бы напахал бы!
ФАНТАСТИЧЕСКОЕ ДОПУЩЕНИЕ
Допустим, ты – пришелец жукоглазый,
Со жвалами, в хитиновом покрове,
Рожденный на планете Ыбламаунт
В созвездии Нелепо-ли-намбяше,
И, ветром галактическим несомый,
На био-крио-трио-звездолете
К нам в мегаполис тупо залетевший,
Как залетает дура-малолетка,
Поверив ослепительному мачо.
Допустим, ты родился при Иване
Не Грозном и не Третьем – Годунове,
Хоть никаких Иванов Годуновых
В истории отнюдь не наблюдалось,
А тут, гляди, взяло и наблюлось.
И с этой исторической развилки,
Чудес в ассортименте стартовало:
Отечество без каверз процветает,
Америка накрылась медным тазом
И в космос полетели москали.
Допустим, ты – король подземных эльфов,
Гномья лесного принц и канцлер орков,
Ты – посох мага, ты – топор героя,
Ты – болт из потайного арбалета,
И артефакт чудесный – тоже ты.
Вокруг тебя империи трясутся,
На кладбищах пируют некроманты,
Сражаются друг с другом кто попало,
А ты им и руки не подаешь,
Поскольку и велик, и бесподобен.
Допустим, ты – фантаст-недописатель,
Который допускает то и это,
Воображает множество безделиц,
Придумывает массу несуразиц
И кучу зарабатывает денег
Таким своим извилистым талантом.
Нет, денег мы, пожалуй, не допустим –
Уж больно фантастично допущенье.
Но в остальном…
ВЕРЛИБРЕТТО
ВЕРЛИБР ТРЕТИЙ
Хотел прожить жизнь тихо. Не получилось.
Хотел – счастливо. Тоже получилось не очень.
Хотел одного, получил другое.
Смотрю в зеркало, изумляюсь тому, что вижу.
Хотел – прожить.
Не вышло. Пока ещё живу.
Пока ещё хочу.
ВЕРЛИБР ЧЕТВЕРТЫЙ
Если бы я был героем-любовником, я бы портил девок косяками.
Если бы я был героем-резонером, я бы всех научил, как жить.
Если бы я был героем-неврастеником, я бы заламывал руки.
Если бы я был бытовым, рубашечным героем, я бы ругался при дамах.
Если бы я был характерным героем, я бы носил бакенбарды.
Ах, если бы я хоть чуточку был героем!..
ВЕРЛИБР ПЯТЫЙ
Мои взаимоотношения с судьбой просты: «Я – кукла».
Я – перчаточный болванчик.
Властная рука наполняет меня, толкая на поступки. Опустев, я страдаю. Подчиняться – легко, вспоминать о подчинении – мучительно.
Я – тростевой герой.
Управляющие трости создают видимость свободы. Дарят возможность широкого жеста. Я – оратор, романтик, существо возвышенное и патетическое. Если герой велик, его ведут на тростях сразу несколько человек. Одному ведущему не справиться с великим героем.
Я – марионетка.
В отличие от прошлых обличий, не способных сопротивляться кукловоду, теперь я обладаю малой толикой самостоятельности. Пусть даже это обусловленно всего лишь весом и инерцией.
Вешу, следовательно, существую.
Хрупкость марионетки – цена ее крошечной свободы.
ВЕРЛИБР ШЕСТОЙ
У каждого свой свет и своя тьма.
Но если они начинают именоваться с заглавной буквы – Свет и Тьма, Добро и Зло становятся неотличимы друг от друга ни по методам, ни по облику.
Я хотел бы никогда не встречаться с ними, когда они в этом жутком обличьи.
Мы связаны нитями. Для одного это – паутина, для другого – шерсть маминого свитера, для третьего – нити марионетки, а для четвертого – струны арфы.
Потому что смысл – не в ответах, а в вопросах.
Почему я не родился философом?
Риторические вопросы – удел неудачников.
ВЕРЛИБР СЕДЬМОЙ
От трагедии до фарса – один шаг.
Подавляющее большинство людей обезножело. Они не в состоянии сделать этот шаг. Топчутся на месте, моргая в недоумении. Только что было смешно, а вот теперь, значит, практически сразу, без предупреждения, без письменного уведомления, уже совсем несмешно. Нет, говорят они, мы так не согласны. Вы уж будьте любезны, скажите нам заранее, что мы должны делать в следующую секунду: плакать или смеяться?
Мы подготовимся, настроимся…
Эти люди не живут.
Они все время готовятся, и все время не готовы.
Потому что от фарса до трагедии – тоже один шаг.
Хотите банальность? Наша жизнь короче этого шага.
ВЕРЛИБР ВОСЬМОЙ
Хорошая штука – скорость нервных реакций. Полезная. Торопясь и успевая, мы выигрываем время. А что проигрываем?
Жизнь?
Мудрость?
Ничего?
Зато, медля, колеблясь и опаздывая, мы чувствуем себя значительными.
Пусть самообман, но какой приятный…
ВЕРЛИБР ДЕВЯТЫЙ
Есть вещи, которые не надо знать.
Нельзя. Вредно.
Например, нельзя знать, что будет с нами после смерти. Можно предполагать. Верить. Философствовать на эту тему. А знать – не надо. Никому не надо. Такое знание обесцвечивает жизнь.
Хорошо, спорьте со мной. Возражайте. Приводите тысячу аргументов. А потом задумайтесь: вот вы знаете. Не верите или догадываетесь – знаете.
Что, легче?
Жить – легче?
ВЕРЛИБР ДЕСЯТЫЙ
Поэзия – любимая жена.
Техническая поэзия – вышколенная, опытная проститутка.
Слабая поэзия – случайная попутчица. Потому что хочется, а на лучшую не хватает средств.
ВЕРЛИБР ОДИННАДЦАТЫЙ
Иногда кажется, что я не живу, а переживаю.
Когда я что-то делаю, я кидаюсь очертя голову в холодную воду и бултыхаюсь, как придется, лишь бы не околеть. Обычно выплываю; и на том спасибо. Зато позже… О, позже я многократно вспоминаю, как было дело. Размышляю, правильно ли поступил. Прикидываю, как мог бы поступить иначе. Думаю, что все бы сделал гораздо лучше, если бы не всяко-разное. Вижу, что упустил очевидный плюс. Мыкаюсь, озабочен грозными минусами. Жую, жую, пробую на вкус горькую слюну…
Произошедшее ходит во мне по кругу.
Без толку, без пользы.
Я перевариваю сам себя, и тем сыт.
ВЕРЛИБР ДВЕНАДЦАТЫЙ
Почему трехлапая собака вызывает больше сочувствия, чем одноногий человек? Вид больной обезьяны терзает душу сильней, чем нищая старуха, ковыляющая в магазин за буханкой хлеба. И ведь нельзя сказать, что животных мы любим, а людей – не слишком. Себя-то уж наверняка любим больше всех собак и обезьян, сколько их ни есть. Ребенок смотрит сериал «Никки», рыдает, видя раненого дельфина, из последних сил рвущегося на свободу. Спустя полчаса этот же ребенок лупит своего сверстника – завалил на землю, уселся сверху и тычет кулачками в замурзанную физиономию побежденного.
Мы нервные, как бешеные голуби. Скандальные, как зайцы весной. Хрюкаем, ржем, рычим. Мы видим в зверях – людей, вот и сочувствуем. А в людях мы чаще всего людей не видим.
Разве что в зеркале.
ВЕРЛИБР ТРИНАДЦАТЫЙ
Ненавижу определение «творческий человек».
Сразу представляется: сидит эдакая сопля на придорожном камешке и ноет. Весна – слякоть, лето – жара, осень – дожди, зима – холодно; и от всего у него душевный геморрой. Коллеги – завистники, поклонники – льстецы, жена – стерва, равнодушные – мерзавцы; и опять же от всех у него эррозия шейки музы. Вдохновение в бегах, быт заел, клоп укусил; ну и, кто б сомневался, хрупкая натура не выдержала столкновения с айсбергом реальности.
Треснула от яиц до темечка.
Говорят, Мейерхольд, когда его называли творческим человеком, без промедления бил в морду. Потому что гений.
ВЕРЛИБР ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ
Искренность не является художественным достоинством.
Когда творец кричит на каждом перекрестке, что вложил в творение всю свою душу – он смешон. Когда умоляет пожалеть его, обессиленного, выплеснувшего в равнодушные лица всю кровь из вен – смешон вдвойне. Кому нужна его душа? Кому нужен он без души, оставленной в творении?
Важно другое: появилась ли у творения собственная душа? Единственная и неповторимая? Шлепните ребенка по заднице, пусть закричит, пусть жизнь проживет – тогда и посмотрим…
Искренность – твой залог перед Богом.
Но выкупать залог придется на другие средства.
ВЕРЛИБР ПЯТНАДЦАТЫЙ
В луче света пляшут пылинки. Танец их прост и незатейлив. Они кружатся, взмывают, чтобы опуститься, сталкиваются, чтобы спустя миг разлететься в разные стороны. Прах к праху, свет к свету. За их танцем можно наблюдать вечно. Но вечность – фигура речи, не более.
Во тьме космоса пляшут солнца. Танец их сложен и грандиозен. Они летят, вспыхивают, чтобы погаснуть, сжимаются, чтобы взорваться и прожечь насквозь шелковую подкладку мироздания. Мрак к мраку, свет к свету. Звезды-слоны, звезды-кони, звезды-олени – части вселенской карусели. Но карусель – фигура речи, не более.
В органической каше, густо замешанной на страхе и страсти, булькают люди. Их бульканье похоже на кваканье жаб в пруду. Они кипят, развариваются, преют, сдабриваются маслом, ложатся бок-о-бок; ах, эти мелкие людишки заварят кашу, уж будьте уверены… Крупинка к крупинке, судьба к судьбе. Где-то там, в общей кастрюле, на дне – я.
Я – тоже фигура речи.
Не более.
ВЕРЛИБР ШЕСТНАДЦАТЫЙ
Один и тот же человек наслаждается 6-м концертом Штеймана для фагота с оркестром, а час спустя – дегенеративным комик-шоу «Загляни под юбку». Один и тот же человек рыдает, стоя в Кремерской галерее искусств у «Скорбной Регины», а назавтра точит слезы, листая очередной том похождений межпланетной страдалицы Анны-Марии Рудивокс.
Ты подаешь нищему грошик и тратишь сотню на проститутку. Переводишь старушку через дорогу и забываешь о могиле собственной матери. Свято блюдешь диету, чтобы взять однажды и напиться до полусмерти под бифштекс, жареный с кровью. Ссоришься с другом, миришься с врагом; путаешь одного с другим, говоришь комплименты и гадости каждому из них поочередно, и ты искренен во всех случаях.
Почему «ты»? – я.
Мы.
Мир стал бы отвратителен, будь мы устроены иначе.
ВЕРЛИБР СЕМНАДЦАТЫЙ
Мы уделяем снам слишком большое внимание.
Вещий сон. Дурной сон. Сон в руку. «Дорожная карта» сновидений. Путешествия в мире грез. Проникновение в иные реальности. Астрал, ментал, эфир… За всем этим фейерверком кроется страх – банальный, скучный, как вид из окна на стройплощадку. Когда мы в сознании, когда бодрствуем – мы ясно чувствуем, как привычки, стандарты и нормы огораживают нас защитным кругом.
А во сне?
Во сне к нам могут подкрасться, и мы не услышим. Во сне нас обидят, а мы не успеем защититься. Беззащитность сна, уязвимость сна; доверчивость, которая расшатывает опоры настороженности. Давайте увешаем ее медалями и орденами, нарядим в загадочный костюм, наденем маску с длинными носом и ушами, похожими на нетопырей; придадим страху оригинальности, добавим тайны, как перчику в суп…
Сон любят сравнивать со смертью.
Еще один слой шелухи.
ВЕРЛИБР ВОСЕМНАДЦАТЫЙ
Труднее всего – делать.
Это значит – ошибаться. Это значит – уставать. Изыскивать средства. Собирать силы. Пахать, как вол. Надрываться, как проклятый. Стремиться к завершению. Пробивать. Строить. Создавать.
Нет, не работать.
Делать.
Это значит – обзаводиться врагами. Привлекать советчиков. На любое дело советчики летят, как сами знаете кто сами знаете куда. Спорить. Доказывать. Нести. Выслушивать дурацкие шуточки. Узнавать, что если бы делали они, то сделали бы лучше. Давиться этим сволочным «бы». Бредить ночами чужим, злым, коровьим; «А м-мы-ы б-бы-ы…» Спать вполглаза. Рвать жилы. Делать, короче.
Ну, вот – сделал. Вытер мокрый лоб. Выдохнул:
«Хорошо! И хорошо весьма…»
Думаете, вам за это поставят памятник? Клизму вам поставят…
ВЕРЛИБР ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
Человеку, лишенному чувства ритма, не объяснишь, почему одна танцовщица кордебалета разрушает всю сценическую композицию. Сколько ни тычь в девушку пальцем, отстукивая четверти и восьмушки на подлокотнике кресла – впустую. Пожмет плечами, и пошлет тебя к чертовой матери, чтоб не мешал любоваться.
Человеку, лишенному музыкального слуха, не объяснишь, почему тебя корежит, когда вторая скрипка берет чистое фа вместо фа-диез. Ну, диез. Жалкие полтона. И кроме второй скрипки, в оркестре полно других инструментов – хороших, правильных. И музыка приятная. Тирьям-пам-пам. Иди отсюда, зануда.
Человеку, лишенному чувства юмора, не объяснишь, в чем соль анекдота. Хоть по десятому разу изложи, акцентируя каждый нюанс – соль окончательно растворится в воде отчуждения, и раствор потеряет даже намек на вкус. Так же и он не сумеет доказать тебе, что пустить ветры в гостиной, полной народу – это верх комизма.
«А нам нравится!» – и кончен разговор.
Господи, за что караешь?! – раздавая достоинства, рождающие ворох проблем… Нравится, да? Очень нравится?!
ВЕРЛИБР ДВАДЦАТЫЙ
Удивительная штука – достоверность.
Досточтимая верность. Достопочтенная верность. От-и-до-верность. На-все-сто-верность. А если задуматься: чему верность? Правде, скажете вы. Реальности. Прожиточному минимуму фактов, который мы зовем реальностью. Вот так скажете вы, и попадете пальцем в небо.
Неплохое достижение – пальцем в небо. И пальцу приятно, и небу без разницы. Ходишь потом, демонстрируешь направо и налево чудесный палец, хвастаешься…
Достоверность – это сличение подозрительной загогулины с нашим куцым жизненным опытом. С нашим представлением о том, какие бывают загогулины. С нашей уверенностью, что уж мы-то знаем в загогулинах толк. С нашим убеждением, что любой другой жизненный опыт – чушь и набор фантиков. Достоверность, синьоры и синьориты – это очная ставка чужака-пришельца с Его Высочеством Самомнением, наследным принцем страны Самообмана. И ни на грош больше, право слово.
Шлюха она, эта ваша достоверность.
СЕГОДНЯ И СЕЙЧАС
ПРОСЬБА
Положи меня, как печать на руку,
Положи меня, как тавро на сердце,
Положи меня, как сухарь в дорогу,
Как грозу на дол, как года на старца.
Положи меня – я уже не встану,
Я навеки здесь, я весь был и вышел,
Облака над кручей от счастья стонут,
Родники под кручей журчат: «Мы – ваши!»,
Родники журчат, а вода все слаще,
Облака летят без пути, без ветра,
Если я зову, а меня не слышно –
Положи меня песней безответной…
* * *
Я жить хочу.
В любое время суток.
В ночи.
С утра.
Я жить хочу.
Не отбирайте, суки!
Не отбира…
НОЯБРЬ
Мой любимый город тих и светел,
Догорают лип осенних свечи.
Кто мне шепчет в уши? Это ветер.
Кто идет за мною? Это вечер.
Зябко и просторно в старом сквере,
Зыбь тумана трепетна и нервна,
Если и воздастся, то по вере,
Если не воздастся, то поверь мне.
Вал листвы несется вдоль аллеи,
Пахнет небом, холодом и тленьем –
Осень. Встать с молитвой на колени,
И просить не счастья, а продленья…
* * *
Ах, осень – моветон!
Жонглировать печалью,
Как сорванной печатью,
Над пестрым шапито,
И в стареньком пальто
Идти пустынным сквером,
В мечтах, что было скверно,
Но будет лучше, что
В алмазах небосвод
Взойдет над нашим домом,
И ветру быть ведомым
Сквозь ночи волшебство,
А прочие приметы,
Как стертые монеты,
И крылья за спиной,
И старики в пивной…
* * *
Напиши стихи про меня,
Про того, кого променял
На щепотку строк, горстку рифм –
Напиши, прочти,
Повтори.
Напишу стихи про тебя,
Ненавидя, веря, любя,
Брошу жертву в пасть алтарю –
Напишу, прочту,
Повторю.
Заверстаем жизнь, как сонет,
Гороскопом строчек-планет,
Возведем стихом новый Рим –
Завершим, прочтем,
Повторим.
ИЗГОЙ
Расставьте знаки препинанья
В ряд на стене
И, уходящему в изгнанье,
Махните мне
Платком, рукой ли, запятою,
Стальным тире –
Изгой, бастард, я вас не стою,
Я на заре
Уйду, оставив зябкой тенью
В стекле окна
Нерукотворный знак сомненья.
Мой вечный знак.
ОДНОКЛАССНИКИ
Из дома в дорогу, из грязи в князья,
Из будней в затёртые праздники…
Так Галич писал: мол, уходят друзья.
Да что там друзья! –
Одноклассники.
Не видел, не слышал, давно позабыл,
По встречам отнюдь не печалился,
И вдруг, как звонок от индейки-судьбы:
Машиной, инфарктом, случайностью…
У старого снимка потерты края, –
Углы деревянного ящика –
И в ужасе смотришь, как прошлое "я"
Смеется в лицо настоящему.
ЗИМНЯЯ СКАЗКА
Пади в объятья февраля –
Гуляки, пьяницы, враля,
Убийцы красноносого,
Шута седоволосого.
Теперь вас двое – феврали,
Метельной пляски короли,
С берлогами-утробами,
С коронами-сугробами.
Пляши, пляши, пляши,
Во тьме завьюженной души,
Пока не явится кошмар
Всех февралей на свете – март.
СЦЕНАРИЙ
Пьяный и красивый,
На лихом коне,
Я скачу Россией,
Как в плохом кине.
Прянут злые тигры,
Упаду с коня –
И полезут титры
В небо из меня…
ЭПИТАФИЯ НА МОГИЛЕ ФИЛОСОФА
Здесь я лежу, а мог бы ты лежать,
Постели этой нам не избежать,
И глупо ждать, когда придет пора –
Ложись сегодня, как я лег вчера.
О ХАНДРЕ
Мы, увы, не молодеем,
Не становимся бодрее –
Доктора и лицедеи,
Украинцы и евреи.
Мы живем и в ус не дуем,
Только ус, глядишь, седеет –
Мудрецы и обалдуи,
Арлекины и злодеи.
Что-то ночью скверно спится,
Кашель долог, нрав несносен,
И кружит, кружит как птица
То ли ангел, то ли осень.
А потом шальное солнце
Полыхнет в оконной раме,
Котофеев хор бесовский
Распоется меж дворами,
Бес в ребре ударит рогом,
Ангел в небе спляшет джигу,
И дорога-недотрога
Тихо спросит: «Эй, вы живы?»
Эй, мы живы? Смех, и только –
Платим смерти неустойку:
«Эй, мы живы!»
Эка малость –
Пополам хандра сломалась!
ЛИРИКА
Я не умею о любви.
Беру ненюханную розу
И романтическую прозу,
«Шерше ля фам» и «Се ля ви»,
Охапку вздохов на скамейке,
Мгновенья чудного итог,
Аплодисменты шапито
И ужин старенькой семейки,
Ансамбль курских соловьёв,
Улыбку гладенькой мулатки,
Традиционные заплатки
Паяцев, кислое жнивьё
С пейзажа, писанного маслом,
Которым кашу, милый друг,
Нам то ли портить недосуг,
То ль настроение угасло,
Затем беру вчерашний суп,
Пасть рокового чемодана,
Колоду карт, где дура-дама
Валета-блудня тянет в суд,
Крыжовник, от дождя рябой,
Немного страсти, много лени,
И столбенею в удивленьи:
Любовь! Гляди-ка ты! – любовь…
МОЛЬБА
Приснитесь мне таинственной и томной,
В колье из огнедышащих камней,
Приснитесь мне однажды ночью темной,
Приснитесь мне.
Приснитесь мне владычицей видений,
И неисповедимым колесом
Скрипичной лжи Вивальди – рыжий гений! –
Вкатитесь в сон.
Приснитесь мне нагой и беззащитной,
Вне страсти, вне томленья, в тишине,
Когда итог измерен и сосчитан –
Приснитесь мне.
Приснитесь мне в унылой тьме алькова.
О, легиона девственниц скромней,
Изнемогая в страсти, как в оковах,
Приснитесь мне.
Приснитесь мне нелепой, небывалой,
Невиданной нигде и никогда,
Предчувствием вселенского обвала
Шепните: «Да…»
Слова – оправа вечности резная.
Приснитесь мне, сама того не зная.
ДОЖДЬ
За окном танцует дождь,
Теплый, благостный, нездешний –
Дурачок, куда идешь?
Глупый, камо ты грядеши?
Горстка радостных минут,
Смех над гибнущим Содомом,
А потом тебя распнут
На асфальте перед домом.
Встав зеркальною стеной,
Дождь смеется надо мной:
"Посиди, прикован к креслу,
Обожди, пока воскресну!"
СТАРОСТЬ
Ощутите старость в сорок,
Как звонок.
Пусть в избе хватает сора –
За окно!
По сугробам ветер свищет,
Что ж, зима…
Время – деньги, время вышло,
Пуст карман!
Ах, нелепая свобода –
Скоро в путь,
От обеда до забора,
Как-нибудь,
К тем заоблачным высотам
Вдалеке,
Клюквенным забрызган соком,
Налегке.
ПОЖАР
На Луне горят леса
И Луна мерцает красным,
А вокруг молчат, безгласны,
Небеса.
На Луне горят леса.
Лунный Заяц бросил спичку,
Как горящую жар-птичку.
Полчаса,
Полчаса гляжу в окно,
Царским пурпуром взволнован.
Век ли старый, миг ли новый –
Все равно.
Смейся, битый арлекин:
Век ли, миг ли, фигли-мигли,
Раз в овраге псы настигли –
Скаль клыки.
Потому что ночь темна,
Потому что очень жарко,
Потому что очень жалко,
И – Луна.
ПРАЖСКИЙ АНГЕЛ
Тихий ангел с сигаретой,
Грустный ангел с дерзкой чёлкой,
В Праге осень дольше лета,
Поцелуй впечатан в щёку
Золотым листом осенним,
Знаком гибнущих вселенных.
В Праге осень – воскресенье
Из невинно убиенных.
Меж готических костёлов
Улочка – тесней оврага,
В Праге осень бьётся в стекла:
«Где ты, ангел?»
«Здесь я, Прага!»
На брусчатке параллелей
Солнца жирная сметана,
Как печать бен-Бецалеля.
В Праге осень – это тайна.
Ах, от тайны убегу ли?
Кровяным плющом увита,
В Праге осень – смех горгульи
На плечах святого Витта.
На часах – глухая полночь,
Ангел укатил в трамвае,
В Праге осень – это помощь.
К счастью, так еще бывает.
ПРАВДА
В тополином пушистом безумьи переулками шествует май,
Над Помпеей бушует Везувий, и как хочешь, его понимай,
Потому что весна на исходе, и вальсирует дева Земля,
А симфония близится к коде, где оркестр взорвут тополя –
Ах, фаготы, гобои, кларнеты, ах, пушинки вселенской гульбы,
То ли были мы, то ли нас нету,
То ли были вы, то ли не бы…
Дирижер в переулках смеется, тонкой палочкой режет углы,
А над городом яблоком – солнце, облака, как сугробы, круглы,
И цветущая вишня спокойна за грядущие чудо-плоды,
Потому что, скажите, на кой нам заметать за собою следы,
Уходить без остатка, без звука, без последнего хрупкого «до»,
Что висит, будто сладкая мука, над домами, над горной грядой,
Где антенны, и кошки, и хлопья уходящей до срока весны…
Я не верю, что сломаны копья.
Я не верю, что клетки тесны.
МОЛИТВА О СМЕХЕ
Люди, признайтесь, что я вам сделал?
Встав за столом, не сказал тоста?
Заперт душой в темноте тела,
Тихо прошу, неуклюжий, толстый:
Господи, не обдели смехом!
Смехом не обдели, Вышний!
Милостью, счастьем, удачей, небом –
Это как выйдет, но смехом…
Слышишь?
СУДЬБА
Мне судьба говорит: «Не лезь!»,
А я лезу.
И стоит судьба, словно лес
Из железа.
Мне судьба говорит: «Постой!»,
А я – ходу!
И судьба – осенней листвой
В непогоду.
Мне судьба говорит: «Дружок!..»
А я – в лоб ей.
И горит судьба, как ожог,
Хоть ты лопни.
Мне судьба говорит: «Ложись!»,
А я спорю.
И течет судьба, словно жизнь,
Прямо к морю.
ТЕРЦИНЫ
Привет, Вергилий, хмурый проводник!
Сегодня я – ведущий, ты – ведомый.
На небесах – чужой, в аду – как дома,
Луч света в царстве тьмы, в песках – родник,
Чужой среди своих, сквозь слезы – смех,
Готов вести тебя я без помех
По всем гееннам мира. Друг мой милый,
Страх нас сопровождает до могилы,
А за могилой он уже не страх,
Сгорев дотла на гибельных кострах.
О, в пекле – тишь да гладь! Иное дело,
Когда душа – заложница у тела,
А тело хочет жить. И вопль души
Лишь подтвердит: все средства хороши
Для достиженья цели. Целься, друг мой,
Вздымай сиюминутные хоругви,
Освой архитектуру на песке,
Сегодня – весел, завтра же – в тоске,
Сейчас и здесь, где хоровод материй
Напоминает хоровод истерик
У дамочек нервических. Вперед,
Всегда вперед, кривя в улыбке рот,
За кругом кругом, за другом – враг, и снова,
Опять, всегда, в начале было слово,
В конце был жест, а в середине – мы,
На хрупкой грани вечности и тьмы,
На острие ножа воздвигся дом…
Мы, впрочем, заболтались. Что ж, идем.
* * *
И никто не позовет.
Я и сам бы не пошел бы
С вашей развеселой шоблой
В обезумевший поход,
Я и сам бы ни за что
Никуда ни с кем ни разу,
В драном драповом пальто,
С неоконченною фразой,
Исказив ухмылкой рот,
Изваляв в опилках душу…