Страница:
Лазарь Лагин
СТАРИК ХОТТАБЫЧ
ОТ АВТОРА
В книге «Тысяча и одна ночь» есть «Сказка о рыбаке». Вытянул рыбак из моря свои сети, а в них – медный сосуд, а в сосуде – могучий чародей, джинн. Он был заточён в нём без малого две тысячи лет. Этот джинн поклялся осчастливить того, кто выпустит его на волю: обогатить, открыть все сокровища земли, сделать могущественнейшим из султанов и сверх всего выполнить ещё три его желания.
Или, например, «Волшебная лампа Аладдина». Казалось бы, ничем не примечательная старая лампа, можно сказать – просто утиль. Но стоило только потереть её – и вдруг неведомо откуда возникал джинн и выполнял любые, самые невероятные желания её владельца. Вам угодны редчайшие яства и пития? Пожалуйста. Сундуки, по самые края наполненные золотом и драгоценными камнями? Готово. Роскошный дворец? Сию же минуту. Превратить вашего недруга в зверя или гада? С превеликим удовольствием.
Предоставить такому чародею по собственному вкусу одарить своего повелителя – и снова посыпались бы всё те же драгоценные сундуки, всё те же султанские дворцы в личное пользование.
По понятию джиннов из старинных волшебных сказок и тех, чьи желания они в этих сказках выполняли, это и было самое полное человеческое счастье, о котором только и можно было мечтать.
Сотни и сотни лет прошло с тех пор, как впервые были рассказаны эти сказки, но представления о счастье долго ещё связывались, а в капиталистических странах у многих людей и по сей день ещё связываются с сундуками, битком набитыми золотом и бриллиантами, с властью над другими людьми.
Ах, как мечтают те люди хоть о самом завалящем джинне из старинной сказки, который явился бы к ним со своими дворцами, сокровищами! Конечно, думают они, любой джинн, проведший две тысячи лет в заточении, поневоле отстал бы от жизни. И возможно, что дворец, который он преподнесёт в подарок, будет не совсем благоустроен с точки зрения современных достижений техники. Ведь архитектура со времён калифа Гарун аль Рашида так шагнула вперёд! Появились ванные комнаты, лифты, большие, светлые окна, паровое отопление, электрическое освещение… Да ладно уж, стоит ли придираться! Пусть дарит такие дворцы, какие ему заблагорассудится. Были бы только сундуки с золотом и бриллиантами, а остальное приложится: и почёт, и власть, и яства, и блаженная, праздная жизнь богатого «цивилизованного» бездельника, презирающего всех тех, кто живёт плодами своих трудов. От такого джинна можно и любое огорчение стерпеть. И не беда, если он не знает многих правил современного общежития и светских манер и если он иногда и поставит тебя в скандальное положение. Чародею, швыряющемуся сундуками с драгоценностями, эти люди всё простят.
Ну, а что, если бы такой джинн да вдруг попал в нашу страну, где совсем другие представления о счастье и справедливости, где власть богачей давно и навсегда уничтожена и где только честный труд приносит человеку счастье, почёт и славу?
Я старался вообразить, что получилось бы, если бы джинна спас из заточения в сосуде самый обыкновенный советский мальчик, такой, каких миллионы в нашей счастливой социалистической стране.
И вдруг я, представьте себе, узнаю, что Волька Костыльков, тот самый, который жил раньше у нас в Трёхпрудном переулке, ну, тот самый Волька Костыльков, который в прошлом году в лагере лучше всех нырял… Впрочем, давайте я вам лучше всё расскажу по порядку.
I. НЕОБЫКНОВЕННОЕ УТРО
Как раз в это время из соседней комнаты донёсся голос матери:
– Нечего спешить, Алёша. Пусть ребёнок ещё немножко поспит – сегодня у него экзамены.
Волька досадливо поморщился.
Когда это мама перестанет наконец называть его ребёнком!
– Ну что за чепуха! – ответил за перегородкой отец. – Парню скоро тринадцать лет. Пускай встаёт и помогает складывать вещи… У него уже скоро борода расти начнёт, а ты всё: ребёнок, ребёнок…
Складывать вещи! Как он мог это забыть!
Волька сбросил с себя одеяло и стал торопливо натягивать штаны. Как он мог забыть! Такой день!
Семья Костыльковых переезжала сегодня на новую квартиру в новеньком шестиэтажном доме. Ещё накануне вечером почти все вещи были запакованы. Мама с бабушкой уложили посуду в ванночку, в которой когда-то, давным-давно, купали младенца Вольку. Отец, засучив рукава и по-сапожницки набрав полный рот гвоздей, заколачивал ящики с книгами.
Потом все спорили, где складывать вещи, чтобы удобнее было их выносить утром. Потом пили чай по-походному, за столом без скатерти. Потом решили, что утро вечера мудренее, и легли спать.
Одним словом, уму непостижимо, как это он мог забыть, что они сегодня утром переезжают на новую квартиру.
Не успели напиться чаю, как с грохотом ввалились грузчики. Первым делом они широко распахнули обе половинки двери и зычными голосами спросили:
– Можно начинать?
– Пожалуйста, – ответили одновременно мать и бабушка и страшно засуетились.
Волька торжественно вынес на улицу к крытому трёхтонному грузовику диванные валики и спинку.
– Переезжаете? – спросил у него соседский мальчишка.
– Переезжаем, – небрежно ответил Волька с таким видом, словно он переезжал с квартиры на квартиру каждую неделю и в этом не было для него ничего удивительного.
Подошёл дворник Степаныч, глубокомысленно свернул цигарку и неожиданно завёл с Волькой солидный разговор, как равный с равным. У мальчика от гордости и счастья слегка закружилась голова. Он набрался духу и пригласил Степаныча в гости на новую квартиру. Дворник сказал: «С нашим удовольствием». Словом, налаживалась серьёзная и положительная беседа двух мужчин, когда вдруг из квартиры раздался голос матери:
– Волька! Волька!.. Ну куда девался этот несносный ребёнок?
Волька помчался в опустевшую, непривычно просторную квартиру, в которой сиротливо валялись обрывки старых газет и грязные пузырьки из-под лекарств.
– Наконец-то! – сказала мать. – Бери свой знаменитый аквариум и срочно влезай в машину. Будешь там сидеть на диване и держать аквариум в руках. Больше девать его некуда. Только смотри не расплескай воду на диван…
Непонятно, почему родители так нервничают, когда переезжают на новую квартиру.
II. ТАИНСТВЕННЫЙ СОСУД
В конце концов Волька устроился неплохо.
Внутри машины царил таинственный и прохладный полумрак. Если зажмурить глаза, можно было вообразить, будто едешь не по Трёхпрудному переулку, в котором прожил всю свою жизнь, а где-то в далёких сибирских просторах, где тебе предстоит в суровых боях с природой возводить новый гигант советской индустрии. И, конечно, в первых рядах отличников этой стройки будет Волька Костыльков. Он первый соскочит с машины, когда караван грузовиков прибудет к месту назначения. Он первый раскинет свою палатку и предоставит её заболевшим в пути, а сам, перекидываясь шуточками с товарищами по стройке, останется греться у костра, который он же быстро и умело разведёт. А когда в трескучие морозы или свирепые бураны кое-кто вздумает сдавать темпы, ему будут говорить: «Стыдитесь, товарищ! Берите пример с показательной бригады Владимира Костылькова…»
За диваном возвышался ставший вдруг удивительно интересным и необычайным перевёрнутый вверх ногами обеденный стол. На столе дребезжало ведро, наполненное разными склянками. У боковой стенки кузова тускло поблёскивала никелированная кровать. Старая бочка, в которой бабушка квасила на зиму капусту, неожиданно приобрела столь таинственный и торжественный вид, что Волька нисколечко не удивился бы, если бы узнал, что именно в ней проживал когда-то философ Диоген, тот самый, который из древней греческой истории.
Сквозь дырки в брезентовых стенках пробивались тоненькие столбики солнечных лучей. Волька прильнул к одной из них. Перед ним, словно на киноэкране, стремительно пробегали весёлые и шумные улицы, тихие и тенистые переулки, просторные площади, по которым во всех четырёх направлениях двигались в два ряда пешеходы. За пешеходами, поблёскивая просторными зеркальными витринами, возвышались неторопливо убегавшие назад магазины, наполненные товарами, продавцами и озабоченными покупателями; школы и дворы при школах, уже пестревшие белыми блузами и красными галстуками наиболее нетерпеливых школьников, которым не сиделось дома в день экзаменов; театры, клубы, заводы, красные громады строящихся зданий, ограждённые от прохожих высокими дощатыми заборами и узенькими, в три доски, деревянными тротуарами. Вот мимо Волькиного грузовика медленно проплыло приземистое, с круглым, кирпичного цвета куполом заветное здание цирка. На его стенах не было теперь обольстительных реклам с ярко-жёлтыми львами и красавицами, изящно стоящими на одной ножке на спинах неописуемо роскошных лошадей. По случаю летнего времени цирк перешёл в Парк культуры и отдыха, в огромный брезентовый шатёр цирка Шапито. Недалеко от опустевшего цирка грузовик обогнал голубой автобус с экскурсантами. Десятка три карапузов, держась по двое за руки, шли по тротуару и солидно пели звонким, но нестройным хором: «Не нужен нам берег турецкий!..» Наверно, это детский сад шёл гулять на бульвар… И снова убегали от Вольки школы, булочные, магазины, клубы, заводы, кинотеатры, библиотеки, новостройки…
Но вот наконец грузовик, устало фырча и отдуваясь, остановился у нарядного подъезда нового Волькиного дома. Грузчики ловко и быстро перетащили вещи в квартиру и уехали.
Отец, кое-как распаковав ящики с самыми необходимыми вещами, сказал:
– Остальное доделаем после работы.
И ушёл на завод.
Мама с бабушкой принялись распаковывать кухонную и столовую посуду, а Волька решил сбегать тем временем на реку. Правда, отец предупредил, чтобы Волька не смел без него ходить купаться, потому что тут страшно глубоко, но Волька быстро нашёл для себя оправдание:
«Мне необходимо выкупаться, чтобы была свежая голова. Как это я могу явиться на экзамены с несвежей головой!»
Просто удивительно, как Волька умел всегда придумывать оправдание, когда собирался делать то, что ему запрещали!
Это большое удобство, когда река недалеко от дома. Волька сказал маме, что пойдёт на берег готовиться по географии. И он действительно собирался минут десять полистать учебник. Но, прибежав на реку, он, не медля ни минуты, разделся и бросился в воду. Шёл одиннадцатый час, и на берегу не было ни одного человека. Это было хорошо и плохо. Хорошо – потому, что никто не мог ему помешать всласть выкупаться. Плохо – потому, что некому было восторгаться, как красиво и легко Волька плавает и в особенности как он замечательно ныряет.
Волька наплавался и нанырялся до того, что буквально посинел. Тогда он понял, что хватит, совсем было вылез из воды, но передумал и решил напоследок ещё разок нырнуть в ласковую прозрачную воду, до дна пронизанную ярким полуденным солнцем.
И вот в тот самый миг, когда Волька уже собирался подняться на поверхность, его рука вдруг нащупала на дне реки какой-то продолговатый предмет. Волька схватил его и вынырнул у самого берега. В его руках был скользкий, замшелый глиняный сосуд необычной формы. Больше всего он походил, пожалуй, на древнюю амфору. Его горлышко было наглухо замазано зелёным смолистым веществом, на котором было выдавлено нечто, отдалённо напоминавшее печать.
Волька прикинул сосуд на вес. Сосуд был тяжёлый, и Волька обмер.
Клад! Клад со старинными вещами, имеющими огромное научное значение!.. Вот это здорово!
Быстренько одевшись, он помчался домой, чтобы в укромном уголке распечатать сосуд.
Пока он добежал до дому, в его голове уже успела сложиться заметка, которая завтра обязательно появится во всех газетах. Он даже придумал для неё название: «Пионер помог науке».
Потирая ушибленную коленку, Волька запер за собой дверь, вытащил из кармана перочинный ножик и, дрожа от волнения, соскрёб печать с горлышка сосуда.
В то же мгновение вся комната наполнилась едким чёрным дымом и что-то вроде бесшумного взрыва большой силы подбросило Вольку к потолку, где он и повис, зацепившись штанами за тот самый крюк, на который предполагалось повесить бабушкину люстру.
Внутри машины царил таинственный и прохладный полумрак. Если зажмурить глаза, можно было вообразить, будто едешь не по Трёхпрудному переулку, в котором прожил всю свою жизнь, а где-то в далёких сибирских просторах, где тебе предстоит в суровых боях с природой возводить новый гигант советской индустрии. И, конечно, в первых рядах отличников этой стройки будет Волька Костыльков. Он первый соскочит с машины, когда караван грузовиков прибудет к месту назначения. Он первый раскинет свою палатку и предоставит её заболевшим в пути, а сам, перекидываясь шуточками с товарищами по стройке, останется греться у костра, который он же быстро и умело разведёт. А когда в трескучие морозы или свирепые бураны кое-кто вздумает сдавать темпы, ему будут говорить: «Стыдитесь, товарищ! Берите пример с показательной бригады Владимира Костылькова…»
За диваном возвышался ставший вдруг удивительно интересным и необычайным перевёрнутый вверх ногами обеденный стол. На столе дребезжало ведро, наполненное разными склянками. У боковой стенки кузова тускло поблёскивала никелированная кровать. Старая бочка, в которой бабушка квасила на зиму капусту, неожиданно приобрела столь таинственный и торжественный вид, что Волька нисколечко не удивился бы, если бы узнал, что именно в ней проживал когда-то философ Диоген, тот самый, который из древней греческой истории.
Сквозь дырки в брезентовых стенках пробивались тоненькие столбики солнечных лучей. Волька прильнул к одной из них. Перед ним, словно на киноэкране, стремительно пробегали весёлые и шумные улицы, тихие и тенистые переулки, просторные площади, по которым во всех четырёх направлениях двигались в два ряда пешеходы. За пешеходами, поблёскивая просторными зеркальными витринами, возвышались неторопливо убегавшие назад магазины, наполненные товарами, продавцами и озабоченными покупателями; школы и дворы при школах, уже пестревшие белыми блузами и красными галстуками наиболее нетерпеливых школьников, которым не сиделось дома в день экзаменов; театры, клубы, заводы, красные громады строящихся зданий, ограждённые от прохожих высокими дощатыми заборами и узенькими, в три доски, деревянными тротуарами. Вот мимо Волькиного грузовика медленно проплыло приземистое, с круглым, кирпичного цвета куполом заветное здание цирка. На его стенах не было теперь обольстительных реклам с ярко-жёлтыми львами и красавицами, изящно стоящими на одной ножке на спинах неописуемо роскошных лошадей. По случаю летнего времени цирк перешёл в Парк культуры и отдыха, в огромный брезентовый шатёр цирка Шапито. Недалеко от опустевшего цирка грузовик обогнал голубой автобус с экскурсантами. Десятка три карапузов, держась по двое за руки, шли по тротуару и солидно пели звонким, но нестройным хором: «Не нужен нам берег турецкий!..» Наверно, это детский сад шёл гулять на бульвар… И снова убегали от Вольки школы, булочные, магазины, клубы, заводы, кинотеатры, библиотеки, новостройки…
Но вот наконец грузовик, устало фырча и отдуваясь, остановился у нарядного подъезда нового Волькиного дома. Грузчики ловко и быстро перетащили вещи в квартиру и уехали.
Отец, кое-как распаковав ящики с самыми необходимыми вещами, сказал:
– Остальное доделаем после работы.
И ушёл на завод.
Мама с бабушкой принялись распаковывать кухонную и столовую посуду, а Волька решил сбегать тем временем на реку. Правда, отец предупредил, чтобы Волька не смел без него ходить купаться, потому что тут страшно глубоко, но Волька быстро нашёл для себя оправдание:
«Мне необходимо выкупаться, чтобы была свежая голова. Как это я могу явиться на экзамены с несвежей головой!»
Просто удивительно, как Волька умел всегда придумывать оправдание, когда собирался делать то, что ему запрещали!
Это большое удобство, когда река недалеко от дома. Волька сказал маме, что пойдёт на берег готовиться по географии. И он действительно собирался минут десять полистать учебник. Но, прибежав на реку, он, не медля ни минуты, разделся и бросился в воду. Шёл одиннадцатый час, и на берегу не было ни одного человека. Это было хорошо и плохо. Хорошо – потому, что никто не мог ему помешать всласть выкупаться. Плохо – потому, что некому было восторгаться, как красиво и легко Волька плавает и в особенности как он замечательно ныряет.
И вот в тот самый миг, когда Волька уже собирался подняться на поверхность, его рука вдруг нащупала на дне реки какой-то продолговатый предмет. Волька схватил его и вынырнул у самого берега. В его руках был скользкий, замшелый глиняный сосуд необычной формы. Больше всего он походил, пожалуй, на древнюю амфору. Его горлышко было наглухо замазано зелёным смолистым веществом, на котором было выдавлено нечто, отдалённо напоминавшее печать.
Клад! Клад со старинными вещами, имеющими огромное научное значение!.. Вот это здорово!
Быстренько одевшись, он помчался домой, чтобы в укромном уголке распечатать сосуд.
Пока он добежал до дому, в его голове уже успела сложиться заметка, которая завтра обязательно появится во всех газетах. Он даже придумал для неё название: «Пионер помог науке».
Проскользнув мимо кухни, где мама готовила обед, Волька юркнул в комнату с такой быстротой, что чуть не сломал себе ногу: он споткнулся о люстру, которую ещё не успели повесить. Это была знаменитая бабушкина люстра. Когда-то, ещё до революции, её собственноручно переделал покойный дедушка из висячей керосиновой лампы. Это была память о дедушке, и бабушка ни за что в жизни с ней бы не рассталась. А так как вешать её в столовой было не так уж красиво, то предполагалось повесить её как раз в той комнате, куда сейчас и забрался Волька. На сей предмет был уже вколочен в потолок большущий железный крюк.
«Вчера в Н-е отделение милиции явился пионер Костыльков Владимир и вручил дежурному клад из редких старинных золотых вещей, найденный им на дне реки, на очень глубоком месте. Клад передан милицией в Исторический музей. По сведениям из достоверных источников, Костыльков Владимир – прекрасный ныряльщик».
Потирая ушибленную коленку, Волька запер за собой дверь, вытащил из кармана перочинный ножик и, дрожа от волнения, соскрёб печать с горлышка сосуда.
В то же мгновение вся комната наполнилась едким чёрным дымом и что-то вроде бесшумного взрыва большой силы подбросило Вольку к потолку, где он и повис, зацепившись штанами за тот самый крюк, на который предполагалось повесить бабушкину люстру.
III. СТАРИК ХОТТАБЫЧ
Пока Волька, раскачиваясь на крюке, пытался разобраться в том, что произошло, дым понемножку рассеялся, и Волька вдруг обнаружил, что в комнате, кроме него, находится ещё одно живое существо. Это был тощий и смуглый старик с бородой по пояс, в роскошной чалме, тонком белом шерстяном кафтане, обильно расшитом золотом и серебром, белоснежных шёлковых шароварах и нежно-розовых сафьяновых туфлях с высоко загнутыми носками.
– Апчхи! – оглушительно чихнул неизвестный старик и пал ниц. – Приветствую тебя, о прекрасный и мудрый отрок!
Волька зажмурил глаза, снова их раскрыл: нет, этот удивительный старичок, пожалуй, ему и на самом деле не мерещился. Вот он, потирая сухонькие ладошки и всё ещё не поднимаясь с колен, таращит умные и не по-стариковски шустрые глаза на обстановку Волькиной комнаты, словно это невесть какое чудо.
– Вы откуда? – осторожно осведомился Волька, медленно раскачиваясь под самым потолком, точно маятник. – Вы… Вы из самодеятельности?
– О нет, о юный мой повелитель, – высокопарно ответствовал старичок, оставаясь всё в том же неудобном положении и немилосердно чихая, – я не из неведомой мне страны Самодеятельность. Я вот из этого трижды проклятого сосуда.
С этими словами он вскочил на ноги, бросился к валявшемуся поблизости сосуду, из которого ещё продолжал струиться небольшой дымок, и стал яростно его топтать, пока от сосуда не остался ровный слой мелких черепков. Затем старичок с хрустальным звоном выдернул из бороды волосок, разорвал его, и черепки вспыхнули каким-то небывалым, зелёным пламенем и мгновенно сгорели без следа.
Но Вольку всё ещё глодало сомнение.
– Что-то вроде не похоже… – протянул он, – сосуд был такой маленький, а вы такой… сравнительно большой.
– Не веришь, презренный?! – свирепо вскричал старичок, но тут же взял себя в руки, снова рухнул на коленки и с такой силой стукнулся при этом лбом о пол, что в аквариуме заметно колыхнулась вода и сонные рыбки всполошённо заметались взад и вперёд. – Прости меня, о юный мой спаситель, но я не привык, чтобы мои слова брались под сомнение… Знай же, благословеннейший из отроков, что я не кто иной, как могучий и прославленный во всех четырёх странах света джинн Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, то есть сын Хоттаба.
Всё было настолько интересно, что Волька даже позабыл о том, что он висит под потолком на ламповом крюке.
– Джин?.. Джин – это, кажется, такой американский спиртной напиток?..
– Не напиток я, о пытливый отрок! – снова вспылил старичок, снова спохватился и снова взял себя в руки. – Не напиток я, а могущественный и неустрашимый дух, и нет в мире такого волшебства, которое было бы мне не по силам, и зовут меня, как я уже имел счастье довести до твоего много – и высокочтимого сведения, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, или, по-вашему, Гассан Абдуррахман Хоттабович. Назови моё имя первому попавшемуся ифриту, или джинну, что одно и то же, и ты увидишь, – хвастливо продолжал старичок, – как он задрожит мелкой дрожью и слюна в его рту пересохнет от страха.
И случилась со мной – апчхи! – удивительная история, которая, будь она написана иглами в уголках глаз, послужила бы назиданием для поучающихся. Я, несчастный джинн, ослушался Сулеймана ибн Дауда – мир с ними обоими! – я и брат мой Омар Юсуф Хоттабович. И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот доставил нас насильно. И Сулейман ибн Дауд-мир с ними обоими! – приказал принести два сосуда: один медный, а – другой глиняный, и заточил меня в глиняном сосуде, а брата моего, Омара Хоттабовича, – в медном. Он запечатал оба сосуда, оттиснув на них величайшее из имён аллаха, а потом отдал приказ джиннам, и они понесли нас и бросили брата моего в море, а меня в реку, из которой ты, о благословенный спаситель мой, – апчхи, апчхи! – извлёк меня. Да продлятся дни твои, о… Прости меня, я был бы несказанно счастлив узнать твоё имя, прелестнейший отрок.
– Меня зовут Волька, – ответил наш герой, продолжая медленно раскачиваться под потолком.
– А имя счастливого отца твоего, да будет он благословлён во веки веков? Как твоя почтенная матушка зовёт твоего благородного батюшку – мир с ними обоими?
– Она зовёт его Алёша, то есть Алексей…
– Так знай же, о превосходнейший из отроков, звезда сердца моего, Волька ибн Алёша, что я буду впредь выполнять всё, что ты мне прикажешь, ибо ты спас меня из страшного заточения. Апчхи!..
– Почему вы так чихаете? – осведомился Волька, словно всё остальное было ему совершенно ясно.
– Несколько тысячелетий, проведённых в сырости, без благодатного солнечного света, в холодном сосуде, покоящемся в глубинах вод, наградили меня, недостойного твоего слугу, утомительным насморком. Апчхи!.. Апчхи!.. Но всё это сущая чепуха и недостойно твоего драгоценнейшего внимания. Повелевай мной, о юный господин! – с жаром заключил Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, задрав вверх голову, но продолжая оставаться на коленях.
– Прежде всего поднимитесь, пожалуйста, с колен, – сказал Волька.
– Твоё слово для меня закон, – послушно ответствовал старик и встал на ноги. – Я жду твоих дальнейших повелений.
– А теперь, – неуверенно промолвил Волька, – если это вас не затруднит… будьте добры… конечно, если вас это не очень затруднит… Одним словом, мне бы очень хотелось очутиться на полу.
В тот же миг он оказался внизу, рядом со стариком Хоттабычем, как мы будем в дальнейшем для краткости величать нашего нового знакомого. Первом делом Волька схватился за штаны. Штаны были совершенно целы.
Начинались чудеса.
– Апчхи! – оглушительно чихнул неизвестный старик и пал ниц. – Приветствую тебя, о прекрасный и мудрый отрок!
Волька зажмурил глаза, снова их раскрыл: нет, этот удивительный старичок, пожалуй, ему и на самом деле не мерещился. Вот он, потирая сухонькие ладошки и всё ещё не поднимаясь с колен, таращит умные и не по-стариковски шустрые глаза на обстановку Волькиной комнаты, словно это невесть какое чудо.
– Вы откуда? – осторожно осведомился Волька, медленно раскачиваясь под самым потолком, точно маятник. – Вы… Вы из самодеятельности?
– О нет, о юный мой повелитель, – высокопарно ответствовал старичок, оставаясь всё в том же неудобном положении и немилосердно чихая, – я не из неведомой мне страны Самодеятельность. Я вот из этого трижды проклятого сосуда.
С этими словами он вскочил на ноги, бросился к валявшемуся поблизости сосуду, из которого ещё продолжал струиться небольшой дымок, и стал яростно его топтать, пока от сосуда не остался ровный слой мелких черепков. Затем старичок с хрустальным звоном выдернул из бороды волосок, разорвал его, и черепки вспыхнули каким-то небывалым, зелёным пламенем и мгновенно сгорели без следа.
Но Вольку всё ещё глодало сомнение.
– Что-то вроде не похоже… – протянул он, – сосуд был такой маленький, а вы такой… сравнительно большой.
– Не веришь, презренный?! – свирепо вскричал старичок, но тут же взял себя в руки, снова рухнул на коленки и с такой силой стукнулся при этом лбом о пол, что в аквариуме заметно колыхнулась вода и сонные рыбки всполошённо заметались взад и вперёд. – Прости меня, о юный мой спаситель, но я не привык, чтобы мои слова брались под сомнение… Знай же, благословеннейший из отроков, что я не кто иной, как могучий и прославленный во всех четырёх странах света джинн Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, то есть сын Хоттаба.
Всё было настолько интересно, что Волька даже позабыл о том, что он висит под потолком на ламповом крюке.
– Джин?.. Джин – это, кажется, такой американский спиртной напиток?..
– Не напиток я, о пытливый отрок! – снова вспылил старичок, снова спохватился и снова взял себя в руки. – Не напиток я, а могущественный и неустрашимый дух, и нет в мире такого волшебства, которое было бы мне не по силам, и зовут меня, как я уже имел счастье довести до твоего много – и высокочтимого сведения, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, или, по-вашему, Гассан Абдуррахман Хоттабович. Назови моё имя первому попавшемуся ифриту, или джинну, что одно и то же, и ты увидишь, – хвастливо продолжал старичок, – как он задрожит мелкой дрожью и слюна в его рту пересохнет от страха.
И случилась со мной – апчхи! – удивительная история, которая, будь она написана иглами в уголках глаз, послужила бы назиданием для поучающихся. Я, несчастный джинн, ослушался Сулеймана ибн Дауда – мир с ними обоими! – я и брат мой Омар Юсуф Хоттабович. И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот доставил нас насильно. И Сулейман ибн Дауд-мир с ними обоими! – приказал принести два сосуда: один медный, а – другой глиняный, и заточил меня в глиняном сосуде, а брата моего, Омара Хоттабовича, – в медном. Он запечатал оба сосуда, оттиснув на них величайшее из имён аллаха, а потом отдал приказ джиннам, и они понесли нас и бросили брата моего в море, а меня в реку, из которой ты, о благословенный спаситель мой, – апчхи, апчхи! – извлёк меня. Да продлятся дни твои, о… Прости меня, я был бы несказанно счастлив узнать твоё имя, прелестнейший отрок.
– Меня зовут Волька, – ответил наш герой, продолжая медленно раскачиваться под потолком.
– А имя счастливого отца твоего, да будет он благословлён во веки веков? Как твоя почтенная матушка зовёт твоего благородного батюшку – мир с ними обоими?
– Она зовёт его Алёша, то есть Алексей…
– Так знай же, о превосходнейший из отроков, звезда сердца моего, Волька ибн Алёша, что я буду впредь выполнять всё, что ты мне прикажешь, ибо ты спас меня из страшного заточения. Апчхи!..
– Почему вы так чихаете? – осведомился Волька, словно всё остальное было ему совершенно ясно.
– Несколько тысячелетий, проведённых в сырости, без благодатного солнечного света, в холодном сосуде, покоящемся в глубинах вод, наградили меня, недостойного твоего слугу, утомительным насморком. Апчхи!.. Апчхи!.. Но всё это сущая чепуха и недостойно твоего драгоценнейшего внимания. Повелевай мной, о юный господин! – с жаром заключил Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, задрав вверх голову, но продолжая оставаться на коленях.
– Прежде всего поднимитесь, пожалуйста, с колен, – сказал Волька.
– Твоё слово для меня закон, – послушно ответствовал старик и встал на ноги. – Я жду твоих дальнейших повелений.
– А теперь, – неуверенно промолвил Волька, – если это вас не затруднит… будьте добры… конечно, если вас это не очень затруднит… Одним словом, мне бы очень хотелось очутиться на полу.
В тот же миг он оказался внизу, рядом со стариком Хоттабычем, как мы будем в дальнейшем для краткости величать нашего нового знакомого. Первом делом Волька схватился за штаны. Штаны были совершенно целы.
Начинались чудеса.
IV. ЭКЗАМЕН ПО ГЕОГРАФИИ
– Повелевай мною! – продолжал Хоттабыч, глядя на Вольку преданными глазами. – Нет ли у тебя какого-нибудь горя, о Волька ибн Алёша? Скажи, и я помогу тебе.
– Ой, – всплеснул руками Волька, кинув взгляд на бодро тикавший на его столе будильник. – Опаздываю! Опаздываю на экзамен!..
– На что ты опаздываешь, о драгоценнейший Волька ибн Алёша? – деловито осведомился Хоттабыч. – Что ты называешь этим странным словом «эк-за-мен»?
– Это то же самое, что испытания. Я опаздываю в школу на испытания.
– Знай же, о Волька, – обиделся старичок, – что ты плохо ценишь моё могущество. Нет, нет и ещё раз нет! Ты не опоздаешь на экзамен. Скажи только, что тебе больше по нраву: задержать экзамены или немедленно оказаться у врат твоей школы?
– Оказаться у врат, – сказал Волька.
– Нет ничего легче! Сейчас ты будешь там, куда ты так жадно тянешься своей юной и благородной душой, и ты потрясёшь своими познаниями учителей своих и товарищей своих.
С приятным хрустальным звоном старичок снова выдернул из бороды сначала один волосок, а за ним другой.
– Боюсь, что не потрясу, – рассудительно вздохнул Волька, быстренько переодеваясь в форменную одежду. – По географии я, честно говоря, на пятёрку не вытяну.
– Экзамен по географии? – вскричал старик и торжественно поднял свои иссохшие волосатые руки. – Экзамен по географии? Знай же, о изумительнейший из изумительных, что тебе неслыханно повезло, ибо я больше кого-либо из джиннов богат знаниями по географии, – я, твой верный слуга Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Мы пойдём с тобой в школу, да будут благословенны её фундамент и крыша! Я буду тебе незримо подсказывать ответы на все вопросы, которые будут тебе заданы, и ты прославишься среди учеников своей школы и среди учеников всех школ твоего великолепного города. И пусть только попробуют твои учителя не удостоить тебя самых высочайших похвал: они будут иметь дело со мной! – Тут Хоттабыч рассвирепел: – О, тогда им придётся очень, очень плохо! Я превращу их в ослов, на которых возят воду, в бездомных собак, покрытых коростой, в самых отвратительных и мерзких жаб – вот что я с ними сделаю!.. Впрочем, – успокоился он так же быстро, как и рассвирепел, – до этого дело не дойдёт, ибо все, о Волька ибн Алёша, будут восхищены твоими ответами.
– Спасибо, Гассан Хоттабыч, – тяжко-тяжко вздохнул Волька. – Спасибо, только никаких подсказок мне не надо. Мы – пионеры – принципиально против подсказок. Мы против них организованно боремся.
Ну откуда было старому джинну, проведшему столько лет в заточении, знать учёное слово «принципиально»? Но вздох, которым его юный спаситель сопроводил свои слова, полные печального благородства, утвердили Хоттабыча в убеждении, что помощь его нужна Вольке ибн Алёше больше, чем когда бы то ни было.
– Ты меня очень огорчаешь своим отказом, – сказал Хоттабыч. – И ведь, главное, учти: никто моей подсказки не заметит.
– Ну да! – горько усмехнулся Волька. – У Сергея Семёновича такой тонкий слух, спасу нет!
– Теперь ты меня не только огорчаешь, но и обижаешь, о Волька ибн Алёша. Если Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб говорит, что никто не заметит, значит так оно и будет.
– Никто-никто? – переспросил для верности Волька.
– Никто-никто. То, что я буду иметь счастье тебе подсказать, пойдёт из моих почтительных уст прямо в твои высокочтимые уши.
– Просто не знаю, что мне с вами делать, Гассан Хоттабыч, – притворно вздохнул Волька. – Ужасно не хочется огорчать вас отказом… Ладно, так и быть!.. География – это тебе не математика и не русский язык. По математике или русскому я бы ни за что не согласился на самую малюсенькую подсказку. Но поскольку география всё-таки не самый главный предмет… Ну, тогда пошли побыстрее!.. Только… – Тут он окинул критическим взором необычное одеяние старика. – М-м-м-да-а-а… Как бы это вам переодеться, Гассан Хоттабыч?
– Разве мои одежды не услаждают твой взор, о достойнейший из Волек? – огорчился Хоттабыч.
– Услаждают, безусловно услаждают, – дипломатично ответил Волька, – но вы одеты… как бы это сказать… У нас несколько другая мода… Ваш костюм слишком уж будет бросаться в глаза…
Через минуту из дома, в котором с сегодняшнего дня проживала семья Костыльковых, вышел Волька, держа под руку Хоттабыча. Старик был великолепен и новой парусиновой пиджачной паре, украинской вышитой сорочке и твёрдой соломенной шляпе канотье. Единственное, что он не согласился сменить, была обувь. Сославшись на мозоли трёхтысячелетней давности, он остался в своих розовых туфлях с загнутыми носками, которые в своё время свели бы, вероятно, с ума самого большого модника при дворе калифа Гаруна аль Рашида.
И вот Волька с преобразившимся Хоттабычем почти бегом приблизились к подъезду 245-й мужской средней школы. Старик кокетливо посмотрелся в стеклянную дверь, как в зеркало, и остался собой доволен.
Пожилой швейцар, солидно читавший газету, с удовольствием отложил её, завидев Вольку и его спутника. Ему было жарко и хотелось поговорить.
Перескакивая сразу через несколько ступенек, Волька помчался вверх по лестнице. В коридорах было тихо и пустынно – верный и печальный признак, что экзамены уже начались и что Волька, следовательно, опоздал!
– А вы, гражданин, куда? – благожелательно спросил швейцар Хоттабыча, последовавшего было за своим юным другом.
– Ему к директору нужно! – крикнул сверху Волька за Хоттабыча.
– Извините, гражданин, директор занят. Он сейчас на экзаменах. Зайдите, пожалуйста, ближе к вечеру.
Хоттабыч сердито насупил брови:
– Если мне будет позволено, о почтенный старец, я предпочёл бы подождать его здесь. – Затем он крикнул Вольке: – Спеши к себе в класс, о Волька ибн Алёша, я верю, ты потрясёшь своими знаниями учителей своих и товарищей своих!
– Вы ему, гражданин, дедушкой приходитесь или как? – попытался швейцар завязать разговор.
Но Хоттабыч, пожевав губами, промолчал. Он считал ниже своего достоинства беседу с привратником.
– Разрешите предложить вам кипячёной воды, – продолжал между тем швейцар. – Жара сегодня – не приведи господь.
Налив из графина полный стакан, он повернулся, чтобы подать его неразговорчивому незнакомцу, и с ужасом убедился, что тот пропал неизвестно куда, словно сквозь паркет провалился. Потрясённый этим невероятным обстоятельством, швейцар залпом опрокинул в себя воду, предназначенную для Хоттабыча, налил и осушил второй стакан, третий и остановился только тогда, когда в графине не осталось ни единой капли. Тогда он откинулся на спинку стула и стал в изнеможении обмахиваться газетой.
– Ой, – всплеснул руками Волька, кинув взгляд на бодро тикавший на его столе будильник. – Опаздываю! Опаздываю на экзамен!..
– На что ты опаздываешь, о драгоценнейший Волька ибн Алёша? – деловито осведомился Хоттабыч. – Что ты называешь этим странным словом «эк-за-мен»?
– Это то же самое, что испытания. Я опаздываю в школу на испытания.
– Знай же, о Волька, – обиделся старичок, – что ты плохо ценишь моё могущество. Нет, нет и ещё раз нет! Ты не опоздаешь на экзамен. Скажи только, что тебе больше по нраву: задержать экзамены или немедленно оказаться у врат твоей школы?
– Оказаться у врат, – сказал Волька.
– Нет ничего легче! Сейчас ты будешь там, куда ты так жадно тянешься своей юной и благородной душой, и ты потрясёшь своими познаниями учителей своих и товарищей своих.
С приятным хрустальным звоном старичок снова выдернул из бороды сначала один волосок, а за ним другой.
– Боюсь, что не потрясу, – рассудительно вздохнул Волька, быстренько переодеваясь в форменную одежду. – По географии я, честно говоря, на пятёрку не вытяну.
– Экзамен по географии? – вскричал старик и торжественно поднял свои иссохшие волосатые руки. – Экзамен по географии? Знай же, о изумительнейший из изумительных, что тебе неслыханно повезло, ибо я больше кого-либо из джиннов богат знаниями по географии, – я, твой верный слуга Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Мы пойдём с тобой в школу, да будут благословенны её фундамент и крыша! Я буду тебе незримо подсказывать ответы на все вопросы, которые будут тебе заданы, и ты прославишься среди учеников своей школы и среди учеников всех школ твоего великолепного города. И пусть только попробуют твои учителя не удостоить тебя самых высочайших похвал: они будут иметь дело со мной! – Тут Хоттабыч рассвирепел: – О, тогда им придётся очень, очень плохо! Я превращу их в ослов, на которых возят воду, в бездомных собак, покрытых коростой, в самых отвратительных и мерзких жаб – вот что я с ними сделаю!.. Впрочем, – успокоился он так же быстро, как и рассвирепел, – до этого дело не дойдёт, ибо все, о Волька ибн Алёша, будут восхищены твоими ответами.
– Спасибо, Гассан Хоттабыч, – тяжко-тяжко вздохнул Волька. – Спасибо, только никаких подсказок мне не надо. Мы – пионеры – принципиально против подсказок. Мы против них организованно боремся.
Ну откуда было старому джинну, проведшему столько лет в заточении, знать учёное слово «принципиально»? Но вздох, которым его юный спаситель сопроводил свои слова, полные печального благородства, утвердили Хоттабыча в убеждении, что помощь его нужна Вольке ибн Алёше больше, чем когда бы то ни было.
– Ты меня очень огорчаешь своим отказом, – сказал Хоттабыч. – И ведь, главное, учти: никто моей подсказки не заметит.
– Ну да! – горько усмехнулся Волька. – У Сергея Семёновича такой тонкий слух, спасу нет!
– Теперь ты меня не только огорчаешь, но и обижаешь, о Волька ибн Алёша. Если Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб говорит, что никто не заметит, значит так оно и будет.
– Никто-никто? – переспросил для верности Волька.
– Никто-никто. То, что я буду иметь счастье тебе подсказать, пойдёт из моих почтительных уст прямо в твои высокочтимые уши.
– Просто не знаю, что мне с вами делать, Гассан Хоттабыч, – притворно вздохнул Волька. – Ужасно не хочется огорчать вас отказом… Ладно, так и быть!.. География – это тебе не математика и не русский язык. По математике или русскому я бы ни за что не согласился на самую малюсенькую подсказку. Но поскольку география всё-таки не самый главный предмет… Ну, тогда пошли побыстрее!.. Только… – Тут он окинул критическим взором необычное одеяние старика. – М-м-м-да-а-а… Как бы это вам переодеться, Гассан Хоттабыч?
– Разве мои одежды не услаждают твой взор, о достойнейший из Волек? – огорчился Хоттабыч.
– Услаждают, безусловно услаждают, – дипломатично ответил Волька, – но вы одеты… как бы это сказать… У нас несколько другая мода… Ваш костюм слишком уж будет бросаться в глаза…
Через минуту из дома, в котором с сегодняшнего дня проживала семья Костыльковых, вышел Волька, держа под руку Хоттабыча. Старик был великолепен и новой парусиновой пиджачной паре, украинской вышитой сорочке и твёрдой соломенной шляпе канотье. Единственное, что он не согласился сменить, была обувь. Сославшись на мозоли трёхтысячелетней давности, он остался в своих розовых туфлях с загнутыми носками, которые в своё время свели бы, вероятно, с ума самого большого модника при дворе калифа Гаруна аль Рашида.
И вот Волька с преобразившимся Хоттабычем почти бегом приблизились к подъезду 245-й мужской средней школы. Старик кокетливо посмотрелся в стеклянную дверь, как в зеркало, и остался собой доволен.
Пожилой швейцар, солидно читавший газету, с удовольствием отложил её, завидев Вольку и его спутника. Ему было жарко и хотелось поговорить.
Перескакивая сразу через несколько ступенек, Волька помчался вверх по лестнице. В коридорах было тихо и пустынно – верный и печальный признак, что экзамены уже начались и что Волька, следовательно, опоздал!
– А вы, гражданин, куда? – благожелательно спросил швейцар Хоттабыча, последовавшего было за своим юным другом.
– Ему к директору нужно! – крикнул сверху Волька за Хоттабыча.
– Извините, гражданин, директор занят. Он сейчас на экзаменах. Зайдите, пожалуйста, ближе к вечеру.
Хоттабыч сердито насупил брови:
– Если мне будет позволено, о почтенный старец, я предпочёл бы подождать его здесь. – Затем он крикнул Вольке: – Спеши к себе в класс, о Волька ибн Алёша, я верю, ты потрясёшь своими знаниями учителей своих и товарищей своих!
– Вы ему, гражданин, дедушкой приходитесь или как? – попытался швейцар завязать разговор.
Но Хоттабыч, пожевав губами, промолчал. Он считал ниже своего достоинства беседу с привратником.
– Разрешите предложить вам кипячёной воды, – продолжал между тем швейцар. – Жара сегодня – не приведи господь.
Налив из графина полный стакан, он повернулся, чтобы подать его неразговорчивому незнакомцу, и с ужасом убедился, что тот пропал неизвестно куда, словно сквозь паркет провалился. Потрясённый этим невероятным обстоятельством, швейцар залпом опрокинул в себя воду, предназначенную для Хоттабыча, налил и осушил второй стакан, третий и остановился только тогда, когда в графине не осталось ни единой капли. Тогда он откинулся на спинку стула и стал в изнеможении обмахиваться газетой.