Самым дешевым напитком был «Сок тарантула», как его здесь называли. Его приготавливали так: в бочонок заливали два галлона чистого спирта, бросали туда прессованный жевательный табак и полдюжины подгорелых персиков и заливали все это пятью галлонами воды. Если там чего-то недоставало, так это обычно спирта, но предприимчивые виноделы доливали в эту адскую смесь все что угодно, лишь бы получить желаемое количество «Сока».
Я ходил из одного притона в другой, внимательно вглядываясь в лица посетителей в надежде найти кого-нибудь из знакомых. Вся эта публика была мне хорошо известна — ее можно найти в любом порту мира. Это грубые, скандальные люди, всегда готовые схватиться за нож или ударить кулаком. Наконец в танцевальном салуне Мерфи мне повезло. Зайдя туда, я заказал пиво — пиво Мерфи можно пить спокойно, не боясь за свой желудок, — и принялся разглядывать публику. В эту минуту ко мне подошел высокий худой человек с золотым кольцом в ухе.
На лице его выделялась большая нижняя челюсть и желтоватые глаза. На нем была плантаторская шляпа с повязанным под ней платком, коричневый пиджак и шарф вокруг шеи. Несмотря на худобу, от него исходило ощущение силы.
— Можно доверять пиву, Сэкетт, да и Мерфи тоже — до определенной степени.
— Благодарю, — ответил я. — Но можно ли доверять незнакомцу с кольцом в ухе?
— Меня зовут Тинкер, — сказал он, и это имя мне все объяснило.
В нашем штате оно известно всем — Тинкер был лудильщиком и коробейником, который странствовал по горным тропам, продавая и покупая всякую всячину. Он приехал откуда-то издалека, но всем казалось, что он всегда жил с нами, и хотя Тинкер выглядел тридцатилетним, ему вполне могло быть и девяносто. Он в одиночку путешествовал по Кумберландским и Скалистым горам, а также по Голубому хребту. Его знали и в Хайлэнд-Рим, и на всем пространстве от Песчаных Сбросов до Чокколоко. Помимо всего прочего, он был знаменит тем, что делал такие отличные ножи, какие вам в жизни не приходилось видеть. Но он редко кому продавал их, и никому не дарил.
— Рад встрече с вами, — сказал я. — Мне нужен человек, который хорошо ориентируется в рукавах дельты.
— Я немного ориентируюсь в них, — сказал Тинкер. — Но я знаю тех, кто изучил их досконально. У меня здесь есть друзья.
Тинкер был цыганом и среди обитателей нью-орлеанского дна пользовался огромным уважением. Быть может, он был у них тут за главного, или занимался магией, или просто лучше других обращался с ножом — этого я не знал.
— Они поймали Оррина, — сказал я. — За этим стоят люди по имени Андре Бастон и Хиппо Суон.
— Когда Сэкетт выбирает себе врага, — заявил Тинкер, — он никогда не выбирает слабого. Эти люди — хитрые и коварные, Телль Сэкетт.
— Значит, вы меня знаете?
— Когда у вас здесь в порту несколько лет назад случилась заварушка, я был среди тех, кто направлялся в Моголлон. Мы ехали туда вместе с вашим кузеном Ландо. Ландо — мой друг. Где мне искать вас, если найдется, что сообщить?
— Я остановился в отеле «Святой Карл». Если меня не будет, спросите там негра по имени Иуда Прист и передайте ему то, что захотите сообщить мне.
— Я знаю этого человека, да и кто его не знает?
— Ну и что вы о нем скажете?
— Таких людей, как он, надо поискать.
Тинкер отошел от бара и жестом подозвал к себе человека, стоявшего неподалеку от нас. Он положил руку на мою.
— Это — Телль Сэкетт, мой друг.
— Понятно, — ответил человек.
Тинкер взглянул на меня.
— Теперь вас никто не тронет, — сказал он. — Можете ходить по Новому Орлеану совершенно спокойно. Правда, за болота и берега проток я не ручаюсь.
Нас окружала пропахшая потом толпа, толкавшаяся, ругавшаяся, так и норовившая залезть тебе в карман или воткнуть в тебя нож, но когда я повернулся, чтобы уйти, она расступилась, и я пошел без всяких препятствий. В толпе я заметил приятеля Тинкера и его самого, окруженного друзьями. С тех пор один из них всегда сопровождал меня, держась неподалеку.
Цыгане знали, как обделывать свои делишки в Новом Орлеане, и там их было гораздо больше, чем принято считать.
Я очень устал от своего похода по притонам и зашагал в сторону отеля, но тут передо мной возник Хиппо Суон.
— Привези моего брата назад, в отель «Святой Карл», — велел я ему. — Если я сам пойду за ним, тебе придется плохо.
Он рассмеялся и оглянулся по сторонам, ища своих людей, но они неожиданно куда-то исчезли, и вокруг нас образовалось открытое пространство. Хиппо это не понравилось. Он никого не боялся, но здесь, в этом квартале, его люди перестали его слушаться, и он никак не мог понять почему. Он пришел сюда с полудюжиной молодцов, а оказался вдруг один на один со мной.
У него была белая кожа и толстые губы, а маленькие глазки, в которых светилась жестокость, заплыли жиром. Он оказался еще крупнее, чем показался мне вначале. У него были тяжелые мощные плечи и руки, а кисти толстые и широкие.
— Значит, мне придется плохо? Очень хорошо, мой хвастунишка, очень хорошо, — насмешливо бросил он.
Мне очень не нравился этот тип. Терпеть не могу людей, нарывающихся на драку, а он был именно таким. Однако его приходилось принимать всерьез — он был жесток, и жесток потому, что любил жестокость.
— Если с головы Оррина упадет хотя бы один волос, Хиппо, я брошу на съедение рыбам то, что от тебя останется.
Он снова рассмеялся — Хиппо меня не боялся. Впрочем, я всегда считал угрозы пустой тратой времени, но сейчас я должен был спасти своего брата, и, если угроза сможет хоть на время оттянуть расправу с ним, я готов был угрожать сколько угодно.
— Какая разница — одним Сэкеттом больше, одним меньше? — фыркнул он.
— Тебе-то, конечно, никакой, зато для нас — разница большая.
— Для нас? Я вижу только одного Сэкетта.
Я улыбнулся.
— Хиппо, — спокойно произнес я, — нас столько, сколько нужно. Правда, я никогда не видел больше дюжины Сэкеттов за раз, за исключением одного случая — «Золотой свадьбы» их прадедушки и прабабушки. Тогда собралось больше ста мужчин из нашего рода, и я не скажу, что сосчитал всех.
Хиппо мне не поверил, но ему не понравилось, что его люди вдруг исчезли. Насторожили его и взгляды странных людей со смуглой кожей, которых он заметил в толпе. Возможно, он часто видел этих людей раньше, но сегодня они почему-то смотрели на него с нескрываемой враждебностью.
— Ничего, придет время, — прорычал он сквозь зубы, — я тебе переломаю хребет! — И он показал жестом, как он это сделает. Не сомневаюсь, что такими огромными ручищами можно сломать все что угодно. Потом он повернулся и ушел, а я возвратился в отель «Святой Карл» и переоделся к ужину.
Я надел новый костюм, сшитый для меня портным, и остался доволен своим видом — костюм сидел как влитой. Всю свою жизнь я носил одежду, сшитую моей матерью из ткани, которую она собственноручно ткала. Кое-что я сам шил себе из оленьих шкур или покупал в магазинах городков, чье население занималось разведением скота. Такого костюма, как сейчас, у меня еще не было.
Я выглядел очень элегантным, но неожиданно мне в голову пришла мысль, которая меня расстроила, и я отвернулся от зеркала. С чего это я вдруг так вырядился? Я ведь всего лишь деревенский парень, неисправимый провинциал, у которого все руки в мозолях от тяжелой работы и который большую часть времени проводит в седле.
И зачем я сшил себе этот прекрасный костюм? Когда еще я смогу его надеть? И что я делаю в этом роскошном отеле? Мое место у костра, среди ковбоев и на постоялых дворах, ведь я бродяга, все мое имущество — лассо и седло. И лучше мне об этом не забывать.
Впрочем, иногда мужчина может забыть о своем происхождении. Вот Оррин, например. Женщины не зря любят его — он красив, хорошо танцует, любит музыку, а поет так, что бобры вылезают из своих прудов послушать.
Ничего этого нельзя сказать обо мне. Я — крупный мужчина непримечательной наружности, у меня широкие плечи, большие руки, лицо широкоскулое и книзу сужается. В дополнение ко всему оно обезображено шрамами, которые я получил в таких местах, куда приличные люди предпочитают не соваться. Есть у меня шрамы и на сердце — женщины, которым я оказывал внимание, рано или поздно бросали меня.
Мягкие ковры, белое белье, сверкание дорогого стекла и серебра — все это не для меня. Я рожден для того, чтобы дышать запахом горящих сосновых веток, спать под открытым небом, прямо на земле или под фургоном, вдыхать запах паленой шерсти, когда клеймят животных, или запах пороха.
Тем не менее я начистил свои сапоги, пригладил, насколько мог, волосы и, подкрутив усы, спустился в ресторан.
Ловушки, которые ставит нам жизнь, не всегда сделаны из стали, да и приманкой часто служит совсем не то, что думаешь.
Когда я вошел в ресторан, она сидела в одиночестве, а когда взглянула на меня, ее глаза расширились, а на губах заиграла легкая улыбка.
Она была красива, так красива, что мое сердце заболело при виде ее. Неожиданно мне стало страшно, и я уже собрался было уйти, но она быстро и грациозно поднялась и сказала:
— Мистер Сэкетт? Вы — Вильгельм Телль Сэкетт?
— Да, мэм, это я. — Я теребил в руках шляпу. — Да, мэм. Я собирался поужинать. А вы уже отужинали?
— Я ждала вас, — ответила она, опустив глаза. — Боюсь, вы подумаете, что я веду себя чересчур смело, но я…
— Ничего подобного, — ответил я и пододвинул для нее стул. — Мне ужасно надоело ужинать одному. Похоже, только я ужинаю здесь в одиночестве, больше никто.
— А вам часто приходится бывать в одиночестве, мистер Сэкетт?
Она взглянула на меня своими большими, нежными глазами, и я почувствовал, что теряю голову.
— Да, мэм. Я много путешествовал по таким местам, куда не ступала нога человека, по горам и далеким равнинам, где не встретишь никого… кроме грабителей да, изредка, койотов.
— Вы, должно быть, очень смелый человек.
— Нет, мэм. Я просто не знаю другой жизни. И все это кажется вполне естественным, если ты вырос на лоне природы.
Мне вдруг стало трудно дышать — черт бы побрал эти тугие воротнички! Они всегда натирают мне шею. Да еще револьвер съехал на живот и нещадно давит. Я почувствовал, что на лбу у меня выступили капельки пота, я мучился от того, что не могу их вытереть.
— Ваше лицо такое… такое жесткое! Я имею в виду кожу, она похожа на красное дерево.
— Ну, сейчас она еще не такая жесткая, — сказал я. — Обычно бывает и грубее. Помню я, было время…
Но я вовремя остановился — это была история не для нежных девичьих ушей. Она неожиданно дотронулась до моего лица:
— Вы не возражаете? Я просто хочу убедиться, что ваша кожа в действительности такая, какой кажется.
Ее рука была нежной, как перья голубки. Я почувствовал, что мое сердце бешено заколотилось, и испугался, что она это тоже услышит. Давно уже ни одна женщина не обращалась со мной так.
Вдруг кто-то подошел к нашему столу.
— Мистер Сэкетт? Вам записка, сэр. — Тут тон говорившего слегка изменился, и я узнал голос Иуды: — Здравствуйте, мисс Бастон.
Глава 5
Я ходил из одного притона в другой, внимательно вглядываясь в лица посетителей в надежде найти кого-нибудь из знакомых. Вся эта публика была мне хорошо известна — ее можно найти в любом порту мира. Это грубые, скандальные люди, всегда готовые схватиться за нож или ударить кулаком. Наконец в танцевальном салуне Мерфи мне повезло. Зайдя туда, я заказал пиво — пиво Мерфи можно пить спокойно, не боясь за свой желудок, — и принялся разглядывать публику. В эту минуту ко мне подошел высокий худой человек с золотым кольцом в ухе.
На лице его выделялась большая нижняя челюсть и желтоватые глаза. На нем была плантаторская шляпа с повязанным под ней платком, коричневый пиджак и шарф вокруг шеи. Несмотря на худобу, от него исходило ощущение силы.
— Можно доверять пиву, Сэкетт, да и Мерфи тоже — до определенной степени.
— Благодарю, — ответил я. — Но можно ли доверять незнакомцу с кольцом в ухе?
— Меня зовут Тинкер, — сказал он, и это имя мне все объяснило.
В нашем штате оно известно всем — Тинкер был лудильщиком и коробейником, который странствовал по горным тропам, продавая и покупая всякую всячину. Он приехал откуда-то издалека, но всем казалось, что он всегда жил с нами, и хотя Тинкер выглядел тридцатилетним, ему вполне могло быть и девяносто. Он в одиночку путешествовал по Кумберландским и Скалистым горам, а также по Голубому хребту. Его знали и в Хайлэнд-Рим, и на всем пространстве от Песчаных Сбросов до Чокколоко. Помимо всего прочего, он был знаменит тем, что делал такие отличные ножи, какие вам в жизни не приходилось видеть. Но он редко кому продавал их, и никому не дарил.
— Рад встрече с вами, — сказал я. — Мне нужен человек, который хорошо ориентируется в рукавах дельты.
— Я немного ориентируюсь в них, — сказал Тинкер. — Но я знаю тех, кто изучил их досконально. У меня здесь есть друзья.
Тинкер был цыганом и среди обитателей нью-орлеанского дна пользовался огромным уважением. Быть может, он был у них тут за главного, или занимался магией, или просто лучше других обращался с ножом — этого я не знал.
— Они поймали Оррина, — сказал я. — За этим стоят люди по имени Андре Бастон и Хиппо Суон.
— Когда Сэкетт выбирает себе врага, — заявил Тинкер, — он никогда не выбирает слабого. Эти люди — хитрые и коварные, Телль Сэкетт.
— Значит, вы меня знаете?
— Когда у вас здесь в порту несколько лет назад случилась заварушка, я был среди тех, кто направлялся в Моголлон. Мы ехали туда вместе с вашим кузеном Ландо. Ландо — мой друг. Где мне искать вас, если найдется, что сообщить?
— Я остановился в отеле «Святой Карл». Если меня не будет, спросите там негра по имени Иуда Прист и передайте ему то, что захотите сообщить мне.
— Я знаю этого человека, да и кто его не знает?
— Ну и что вы о нем скажете?
— Таких людей, как он, надо поискать.
Тинкер отошел от бара и жестом подозвал к себе человека, стоявшего неподалеку от нас. Он положил руку на мою.
— Это — Телль Сэкетт, мой друг.
— Понятно, — ответил человек.
Тинкер взглянул на меня.
— Теперь вас никто не тронет, — сказал он. — Можете ходить по Новому Орлеану совершенно спокойно. Правда, за болота и берега проток я не ручаюсь.
Нас окружала пропахшая потом толпа, толкавшаяся, ругавшаяся, так и норовившая залезть тебе в карман или воткнуть в тебя нож, но когда я повернулся, чтобы уйти, она расступилась, и я пошел без всяких препятствий. В толпе я заметил приятеля Тинкера и его самого, окруженного друзьями. С тех пор один из них всегда сопровождал меня, держась неподалеку.
Цыгане знали, как обделывать свои делишки в Новом Орлеане, и там их было гораздо больше, чем принято считать.
Я очень устал от своего похода по притонам и зашагал в сторону отеля, но тут передо мной возник Хиппо Суон.
— Привези моего брата назад, в отель «Святой Карл», — велел я ему. — Если я сам пойду за ним, тебе придется плохо.
Он рассмеялся и оглянулся по сторонам, ища своих людей, но они неожиданно куда-то исчезли, и вокруг нас образовалось открытое пространство. Хиппо это не понравилось. Он никого не боялся, но здесь, в этом квартале, его люди перестали его слушаться, и он никак не мог понять почему. Он пришел сюда с полудюжиной молодцов, а оказался вдруг один на один со мной.
У него была белая кожа и толстые губы, а маленькие глазки, в которых светилась жестокость, заплыли жиром. Он оказался еще крупнее, чем показался мне вначале. У него были тяжелые мощные плечи и руки, а кисти толстые и широкие.
— Значит, мне придется плохо? Очень хорошо, мой хвастунишка, очень хорошо, — насмешливо бросил он.
Мне очень не нравился этот тип. Терпеть не могу людей, нарывающихся на драку, а он был именно таким. Однако его приходилось принимать всерьез — он был жесток, и жесток потому, что любил жестокость.
— Если с головы Оррина упадет хотя бы один волос, Хиппо, я брошу на съедение рыбам то, что от тебя останется.
Он снова рассмеялся — Хиппо меня не боялся. Впрочем, я всегда считал угрозы пустой тратой времени, но сейчас я должен был спасти своего брата, и, если угроза сможет хоть на время оттянуть расправу с ним, я готов был угрожать сколько угодно.
— Какая разница — одним Сэкеттом больше, одним меньше? — фыркнул он.
— Тебе-то, конечно, никакой, зато для нас — разница большая.
— Для нас? Я вижу только одного Сэкетта.
Я улыбнулся.
— Хиппо, — спокойно произнес я, — нас столько, сколько нужно. Правда, я никогда не видел больше дюжины Сэкеттов за раз, за исключением одного случая — «Золотой свадьбы» их прадедушки и прабабушки. Тогда собралось больше ста мужчин из нашего рода, и я не скажу, что сосчитал всех.
Хиппо мне не поверил, но ему не понравилось, что его люди вдруг исчезли. Насторожили его и взгляды странных людей со смуглой кожей, которых он заметил в толпе. Возможно, он часто видел этих людей раньше, но сегодня они почему-то смотрели на него с нескрываемой враждебностью.
— Ничего, придет время, — прорычал он сквозь зубы, — я тебе переломаю хребет! — И он показал жестом, как он это сделает. Не сомневаюсь, что такими огромными ручищами можно сломать все что угодно. Потом он повернулся и ушел, а я возвратился в отель «Святой Карл» и переоделся к ужину.
Я надел новый костюм, сшитый для меня портным, и остался доволен своим видом — костюм сидел как влитой. Всю свою жизнь я носил одежду, сшитую моей матерью из ткани, которую она собственноручно ткала. Кое-что я сам шил себе из оленьих шкур или покупал в магазинах городков, чье население занималось разведением скота. Такого костюма, как сейчас, у меня еще не было.
Я выглядел очень элегантным, но неожиданно мне в голову пришла мысль, которая меня расстроила, и я отвернулся от зеркала. С чего это я вдруг так вырядился? Я ведь всего лишь деревенский парень, неисправимый провинциал, у которого все руки в мозолях от тяжелой работы и который большую часть времени проводит в седле.
И зачем я сшил себе этот прекрасный костюм? Когда еще я смогу его надеть? И что я делаю в этом роскошном отеле? Мое место у костра, среди ковбоев и на постоялых дворах, ведь я бродяга, все мое имущество — лассо и седло. И лучше мне об этом не забывать.
Впрочем, иногда мужчина может забыть о своем происхождении. Вот Оррин, например. Женщины не зря любят его — он красив, хорошо танцует, любит музыку, а поет так, что бобры вылезают из своих прудов послушать.
Ничего этого нельзя сказать обо мне. Я — крупный мужчина непримечательной наружности, у меня широкие плечи, большие руки, лицо широкоскулое и книзу сужается. В дополнение ко всему оно обезображено шрамами, которые я получил в таких местах, куда приличные люди предпочитают не соваться. Есть у меня шрамы и на сердце — женщины, которым я оказывал внимание, рано или поздно бросали меня.
Мягкие ковры, белое белье, сверкание дорогого стекла и серебра — все это не для меня. Я рожден для того, чтобы дышать запахом горящих сосновых веток, спать под открытым небом, прямо на земле или под фургоном, вдыхать запах паленой шерсти, когда клеймят животных, или запах пороха.
Тем не менее я начистил свои сапоги, пригладил, насколько мог, волосы и, подкрутив усы, спустился в ресторан.
Ловушки, которые ставит нам жизнь, не всегда сделаны из стали, да и приманкой часто служит совсем не то, что думаешь.
Когда я вошел в ресторан, она сидела в одиночестве, а когда взглянула на меня, ее глаза расширились, а на губах заиграла легкая улыбка.
Она была красива, так красива, что мое сердце заболело при виде ее. Неожиданно мне стало страшно, и я уже собрался было уйти, но она быстро и грациозно поднялась и сказала:
— Мистер Сэкетт? Вы — Вильгельм Телль Сэкетт?
— Да, мэм, это я. — Я теребил в руках шляпу. — Да, мэм. Я собирался поужинать. А вы уже отужинали?
— Я ждала вас, — ответила она, опустив глаза. — Боюсь, вы подумаете, что я веду себя чересчур смело, но я…
— Ничего подобного, — ответил я и пододвинул для нее стул. — Мне ужасно надоело ужинать одному. Похоже, только я ужинаю здесь в одиночестве, больше никто.
— А вам часто приходится бывать в одиночестве, мистер Сэкетт?
Она взглянула на меня своими большими, нежными глазами, и я почувствовал, что теряю голову.
— Да, мэм. Я много путешествовал по таким местам, куда не ступала нога человека, по горам и далеким равнинам, где не встретишь никого… кроме грабителей да, изредка, койотов.
— Вы, должно быть, очень смелый человек.
— Нет, мэм. Я просто не знаю другой жизни. И все это кажется вполне естественным, если ты вырос на лоне природы.
Мне вдруг стало трудно дышать — черт бы побрал эти тугие воротнички! Они всегда натирают мне шею. Да еще револьвер съехал на живот и нещадно давит. Я почувствовал, что на лбу у меня выступили капельки пота, я мучился от того, что не могу их вытереть.
— Ваше лицо такое… такое жесткое! Я имею в виду кожу, она похожа на красное дерево.
— Ну, сейчас она еще не такая жесткая, — сказал я. — Обычно бывает и грубее. Помню я, было время…
Но я вовремя остановился — это была история не для нежных девичьих ушей. Она неожиданно дотронулась до моего лица:
— Вы не возражаете? Я просто хочу убедиться, что ваша кожа в действительности такая, какой кажется.
Ее рука была нежной, как перья голубки. Я почувствовал, что мое сердце бешено заколотилось, и испугался, что она это тоже услышит. Давно уже ни одна женщина не обращалась со мной так.
Вдруг кто-то подошел к нашему столу.
— Мистер Сэкетт? Вам записка, сэр. — Тут тон говорившего слегка изменился, и я узнал голос Иуды: — Здравствуйте, мисс Бастон.
Глава 5
Это имя произвело тот эффект, на который и рассчитывал Иуда, — я вернулся с облаков на грешную землю. Одного слова оказалось достаточно, чтобы разрушить воздушный замок, который я выстроил в своем воображении, но я был благодарен Иуде — мне в этом замке делать нечего. Ни одна красивая девушка не станет кокетничать с таким мужчиной, как я, просто так, без всякого умысла.
Мисс Бастон улыбнулась Иуде своей приветливой улыбкой, но мне показалось, что в ее глазах сверкнула ярость. Будь у нее такая возможность, она убила бы его на месте.
На мгновение я забыл о записке, которую передал мне негр, но Фанни напомнила мне о ней.
Иуда ушел, не дождавшись ответа на свое приветствие, но я не думаю, что он надеялся его получить. Мисс Бастон посмотрела на записку в моей руке и сказала:
— Ну, вот так всегда — как только я завожу разговор с красивым мужчиной, тут же кто-нибудь вмешивается и отвлекает его. Прошу вас, прочтите эту записку позже.
Но я только улыбнулся в ответ — ко мне уже вернулась способность рассуждать здраво.
— Я думаю, там что-то важное.
Развернув записку, я прочитал: «Сегодня в 11 вечера в доме Абсента». Вместо подписи одним быстрым движением пера, но на удивление похоже, был нарисован профиль Тинкера.
Я сложил записку и, спрятав ее в карман рубашки, застегнул пуговицу. Я почувствовал, что Фанни сгорает от желания вырвать у меня эту записку своими белыми ручками, но пусть не надеется — она получит ее только в том случае, если убьет меня! Я догадался, что она тоже это поняла.
— Я так мечтал познакомиться с вами, мэм, — солгал я, а потом добавил: — Оррин сказал мне, что уже встречался с вами один раз и скоро снова собирается вас увидеть.
Ресницы Фанни дрогнули — мои слова озадачили ее. Неужели я виделся с Оррином? Планируя убрать моего брата, она конечно же не учла, что люди видели ее в обществе Оррина и рассказали об этом мне. Люди вообще от природы разговорчивы и всегда готовы поделиться с собеседником тем, что видели и слышали. В этом-то и была ошибка Фанни — никогда не надо забывать о свидетелях, если хочешь кого-то убрать.
Я увидел, что Фанни нервничает, хотя и пытается это скрыть, — ей не давал покоя вопрос, видел ли я на самом, деле Оррина, или нет, и разговаривал ли с ним?
— Боюсь, вы неправильно поняли своего брата, — сказала Фанни, стараясь скрыть свое беспокойство. — Мы с ним встретились случайно и виделись недолго. А знаете, мне он очень понравился. Собственно, я пришла сюда затем, чтобы разузнать, где он. Он должен был зайти к нам, но почему-то не зашел, так что, когда мне сказали, что вы в городе, я решила спросить вас. Не знаете ли вы, где ваш брат?
— А я собирался задать этот вопрос вам, мэм. Он всегда держит свои обещания, так что, если он не пришел, значит, с ним случилось что-то из ряда вон выходящее. Мы с ним собирались здесь кое-что сделать.
— Если мы можем чем-нибудь вам помочь, мистер Сэкетт, не стесняйтесь, обращайтесь к нам. У нас здесь много друзей, наша семья живет в Новом Орлеане с момента его основания.
— Я думаю, в те времена мужчинам здесь жилось несладко, — сказал я. — Ведь в Новом Орлеане почти не было женщин. Пока, наконец, им не прислали девиц из «исправительного дома».
Когда губернатором Луизианы был Бьенвиль, он обратился к правительству Франции с просьбой прислать в Новый Орлеан женщин, чтобы мужчины, жившие здесь, могли жениться. В ответ на свою просьбу он получил то ли восемьдесят восемь, то ли восемьдесят девять девиц, отбывавших во Франции наказание в тюрьмах или в «исправительном доме» в Париже. Однако эти девицы так и не смогли избавиться от своих пороков и доставляли Бьенвилю уйму хлопот, позже ему стали присылать девушек из других слоев общества. Всех их снабжали сундучками и самыми необходимыми вещами. Этот опыт оказался удачным — девушки отличались серьезным отношением к жизни, стремились создать семью и, что самое важное, знали, как вести хозяйство и воспитывать детей. Их прозвали filles a la cassette — девушки со шкатулками.
Теперь же, как рассказывали мне жители Нового Орлеана, никто не хотел признаваться в родстве с девицами из «исправительного дома», можно было подумать, что все они умерли, не оставив потомства. Зато все утверждали, что прапрабабушками у них были девушки со шкатулками. Я это знал, но решил притвориться, что никогда не слыхал о существовании этих девушек.
— Впрочем, вполне возможно, что некоторые из этих девиц со временем остепенились и стали хорошими матерями, — сказал я. — Так что не стоит стыдиться такого родства.
Лицо мисс Бастон побагровело, и она резко сказала:
— Мы не имеем никакого отношения к девицам из «исправительного дома», мистер Сэкетт! Бастоны происходят из очень хорошего рода…
— Не сомневаюсь, — согласился я. — Конечно, все это дела давно минувших дней, и сейчас, без сомнения, ваша семья вносит огромный вклад в процветание Луизианы. И среди ее членов наверняка есть выдающиеся личности.
Впрочем, тут я покривил душой — из того, что я слышал о Бастонах, я сделал вывод, что это довольно пустые люди. Уважением горожан пользовался, похоже, только один Филип Бастон. Остальные кичились своими именами и старинными домами и с удовольствием занимались всем чем угодно, только не работой. Одна ветвь этого рода дала штату уважаемых людей, плантаторов, общественных деятелей, солдат и других выдающихся личностей; представители же другой ветви, как раз той, к которой принадлежали Андре и Фанни, отличались страстью к азартным играм и мотовству и в свое время занимались работорговлей, а в наше время — другими всякого рода сомнительными делишками.
Я прекрасно видел, что вызываю у Фанни неприязнь и что она уже жалеет, что решилась на эту, как я назвал про себя, вылазку — разузнать, что мне известно, а что — нет.
Однако надо признать, что ее трудно было сбить с толку.
— Если у вас есть дело в Новом Орлеане, мы будем рады вам помочь. Не могли бы вы рассказать, в чем его суть?
Теперь, обдумав ситуацию, я понял, почему Бастоны так переполошились: они испугались — а вдруг мы что-нибудь раскопаем или раскроем какую-то их тайну.
Уверен, не будь в этом деле замешаны большие деньги, Бастонов было бы не видно и не слышно. Наш отец ушел в горы с Пьером… Что они хотели там найти?
По-видимому, Пьер знал или думал, что знает, где находится золото. Предполагалось, что экспедиция вернется очень быстро, а это значит, что она отправилась за золотом, которое было уже добыто, а потом спрятано.
— Дело в том, — сказал я, — что мы с Оррином хотели найти следы нашего отца. Несколько лет назад он ушел из этого города и исчез.
— А вы не думаете, что он уже умер?
— Конечно, он умер, но нам хочется знать где и как. К старости нашу мать стал очень беспокоить вопрос, что случилось с ее мужем. Я подозреваю, что отец отправился в горы проводником у охотников, если его не убили еще здесь, в городе. Впрочем, как только мы узнаем что-нибудь об отце, мы тут же вернемся домой.
— В Теннесси?
— Нет, мэм. Сейчас мы живем в Нью-Мексико, но вскорости собираемся переехать в Колорадо и обосноваться в Ла-Плате. Кое-кто из членов нашей семьи уже там. Наш брат, Тайрел, сейчас в Санта-Фе, если… уже не едет сюда.
— Сюда?!
Я уловил в голосе Фанни беспокойство и понял, что она подумала: со сколькими же Сэкеттами ей еще придется иметь дело?
— Да, мэм. Тайрел может тоже сюда приехать. Этот парень лучше всех в нашей семье умеет докапываться до истины. Он был начальником полицейских участков в нескольких городах и хорошо знает, как надо вести следствие.
Мы заказали ужин и немного поболтали о том о сем. Было еще рано, и у меня оставалось немного времени до встречи с Тинкером. То, что он послал за мной, означало, что ему удалось узнать что-то важное, иначе он не стал бы меня беспокоить.
Мне показалось, что Фанни старается побыстрее сменить тему — ей не хотелось говорить об Оррине. Она принялась болтать и рассказала мне множество любопытных историй о французском квартале Нового Орлеана, о старых домах и плантациях.
— Мне так хочется показать вам наш дом, — сказала она. — У нас очень красиво — вокруг старого дома растут огромные дубы, с которых свешивается бородатый мох, повсюду цветы, а как прекрасны зеленые лужайки!
— Представляю себе, — сказал я, совершенно искренне разделяя ее восторг. В Новом Орлеане много красивых уголков, и будь у меня возможность побродить по городу, я бы куда с большим удовольствием посетил эти уголки, чем кварталы с притонами… если бы у меня было время.
Старые районы города были полны очарования и создавали атмосферу покоя и уюта, зато те улицы, где располагались притоны, придавали этому городу неповторимый колорит.
— Вы упомянули Колорадо, — сказала Фанни. — А где вы собираетесь жить?
— Я уже сказал, что кое-кто из членов нашей семьи обосновался в горах Ла-Плата. Это в юго-западной части штата, как раз за горами Сан-Хуан.
Я опытный рыбак и без труда узнаю, когда рыбка клюнула. Не знаю, что изменилось в лице Фанни, но я безошибочно догадался, что при упоминании названия Сан-Хуан она навострила уши.
Сан-Хуан — это не какая-то цепочка холмов, а огромная горная страна. Четырнадцать ее вершин поднимаются на четырнадцать тысяч футов и выше; это одна из самых суровых местностей в мире. Когда там начинает идти снег, нужно как можно быстрее сматываться, иначе раньше весны оттуда не выберешься.
— Какие они, горы? Я их никогда не видела.
Я смотрел на Фанни, но мои глаза не видели ее. Я представил себе Ла-Плату, текущую с гор и вбирающую в себя воды мелких горных речушек. Течение Ла-Платы бурное, а вода холодная, поскольку начало свое она берет высоко в горах, там, где лежат вечные снега. В бурных водах реки отражается синева неба и облака, плывущие в вышине; деревья, растущие по ее берегам, отбрасывают на нее свою тень. Передо мной мысленным взором предстали запруды бобров; река перед ними разливается, образуя озера, поверхность которых напоминает зеркало. Изредка проплывет по нему бобр, оставляя за собой расходящийся след, и вновь зеркальная поверхность отражает стволы осин, листья которых уже позолотило осеннее солнце. Я видел каньоны, в которых царит такая тишина, какая стояла, наверное, на Земле на второй день творения. А воздух здесь так прозрачен, что на горизонте сквозь фиолетовую дымку проглядывают горы Нью-Мексико, до которых многие десятки миль.
— Мэм, — сказал я, — я не знаю, чего вы хотите от жизни, но советую вам однажды ночью обратиться к Богу и попросить его, чтобы он дал вам возможность пройтись в одиночестве по горной долине в ту пору, когда цветут дикие цветы.
Попросите его, чтобы он позволил вам посидеть на берегу горной речушки в лучах солнца, пронизывающих стволы осин, или проехать верхом по высокогорному плато, любуясь суровыми скалистыми вершинами, над которыми нависают черные грозовые тучи — огромные, набухающие с каждой минутой, готовые пролиться дождем и в одно мгновение превратить долины в бурлящие озера… Попросите Бога показать вам все это, и тогда вы узнаете, что такое божественная красота.
Эти горные вершины полны величия, а облака — великолепия, мэм, а панорама, открывающаяся взору с высоты, исполнена неповторимого очарования.
Знаете ли вы, какие виды открываются с высоты, мэм? Довелось ли вам когда-нибудь останавливать своего коня на самом краю глубокого каньона, в котором царит темнота и лежат глубокие загадочные тени? Или увидеть оленя, который замер на краю долины и поднял свою голову, чтобы посмотреть на вас? И вы замираете неподвижно, подобно деревьям, окружающим вас, боясь спугнуть его? Видели ли вы когда-нибудь, как играет форель на зеркальной поверхности горного озера? А я все это видел, мэм, и, клянусь Богом, это поистине великолепно!
Какое-то мгновение Фанни сидела молча глядя на меня.
— Вы странный человек, Телль Сэкетт, и я думаю, нам лучше больше не встречаться. — Неожиданно она встала. — Вы можете погубить меня, угадав мои желания, а я могу погубить вас, потому что такова моя натура.
— Нет, мэм, я не смогу погубить вас, угадав ваши желания, поскольку вы желаете того, что не имеет истинной ценности. Все ваши желания — это безделицы, хотя, как вы полагаете, они могут возвысить вас в глазах людей.
Вы, наверное, думаете: будь у вас побольше денег, вам удалось бы окружить себя стеной и таким образом отгородиться от жизни, но это пустые надежды. Там, где я живу, тоже есть люди, которые хотят того же, что и вы, и способны, как и вы, пойти на все, чтобы заполучить желаемое, но все они в конце концов оказываются на обочине жизни.
Что касается меня, мэм, то меня не так-то легко погубить, как вы думаете. Вы не сможете предложить мне ничего такого, что я мог бы сравнить хотя бы с одной прогулкой верхом по горным тропам, и это не пустые слова. Человек, который вкусил прелесть свободной жизни в горах, не променяет ее на жизнь в собачьей конуре.
После этих слов Фанни ушла, а я стоял и смотрел, как она уходит, красивая, изящно одетая женщина. Никогда раньше я не видел, как от меня уходит женщина, и мне было жаль ее отпускать. Я был одинок — Анж бросила меня, хотя нам с ней было хорошо. Что же касается Дорсет, то она тоже ушла, и я не знаю, увидимся ли мы с ней когда-нибудь.
Сидя в одиночестве за столом, я выпил еще один бокал вина и задумался над тем, что меня ждет.
Я знал дом Абсента. Это было место, популярное среди молодежи Нового Орлеана — многие приходили сюда выпить или встретиться со своей подружкой. Здесь всегда было многолюдно, так что на нас никто не обратит внимания.
Я заплатил по счету и вышел в теплый покой ночи. На улице было много людей — они гуляли, разговаривали и смеялись. Из окон кафе и танцевальных салунов доносилась музыка. Я шел по проспекту, не прислушиваясь к голосам и изредка останавливаясь, чтобы проверить, нет ли за мной слежки.
Мисс Бастон улыбнулась Иуде своей приветливой улыбкой, но мне показалось, что в ее глазах сверкнула ярость. Будь у нее такая возможность, она убила бы его на месте.
На мгновение я забыл о записке, которую передал мне негр, но Фанни напомнила мне о ней.
Иуда ушел, не дождавшись ответа на свое приветствие, но я не думаю, что он надеялся его получить. Мисс Бастон посмотрела на записку в моей руке и сказала:
— Ну, вот так всегда — как только я завожу разговор с красивым мужчиной, тут же кто-нибудь вмешивается и отвлекает его. Прошу вас, прочтите эту записку позже.
Но я только улыбнулся в ответ — ко мне уже вернулась способность рассуждать здраво.
— Я думаю, там что-то важное.
Развернув записку, я прочитал: «Сегодня в 11 вечера в доме Абсента». Вместо подписи одним быстрым движением пера, но на удивление похоже, был нарисован профиль Тинкера.
Я сложил записку и, спрятав ее в карман рубашки, застегнул пуговицу. Я почувствовал, что Фанни сгорает от желания вырвать у меня эту записку своими белыми ручками, но пусть не надеется — она получит ее только в том случае, если убьет меня! Я догадался, что она тоже это поняла.
— Я так мечтал познакомиться с вами, мэм, — солгал я, а потом добавил: — Оррин сказал мне, что уже встречался с вами один раз и скоро снова собирается вас увидеть.
Ресницы Фанни дрогнули — мои слова озадачили ее. Неужели я виделся с Оррином? Планируя убрать моего брата, она конечно же не учла, что люди видели ее в обществе Оррина и рассказали об этом мне. Люди вообще от природы разговорчивы и всегда готовы поделиться с собеседником тем, что видели и слышали. В этом-то и была ошибка Фанни — никогда не надо забывать о свидетелях, если хочешь кого-то убрать.
Я увидел, что Фанни нервничает, хотя и пытается это скрыть, — ей не давал покоя вопрос, видел ли я на самом, деле Оррина, или нет, и разговаривал ли с ним?
— Боюсь, вы неправильно поняли своего брата, — сказала Фанни, стараясь скрыть свое беспокойство. — Мы с ним встретились случайно и виделись недолго. А знаете, мне он очень понравился. Собственно, я пришла сюда затем, чтобы разузнать, где он. Он должен был зайти к нам, но почему-то не зашел, так что, когда мне сказали, что вы в городе, я решила спросить вас. Не знаете ли вы, где ваш брат?
— А я собирался задать этот вопрос вам, мэм. Он всегда держит свои обещания, так что, если он не пришел, значит, с ним случилось что-то из ряда вон выходящее. Мы с ним собирались здесь кое-что сделать.
— Если мы можем чем-нибудь вам помочь, мистер Сэкетт, не стесняйтесь, обращайтесь к нам. У нас здесь много друзей, наша семья живет в Новом Орлеане с момента его основания.
— Я думаю, в те времена мужчинам здесь жилось несладко, — сказал я. — Ведь в Новом Орлеане почти не было женщин. Пока, наконец, им не прислали девиц из «исправительного дома».
Когда губернатором Луизианы был Бьенвиль, он обратился к правительству Франции с просьбой прислать в Новый Орлеан женщин, чтобы мужчины, жившие здесь, могли жениться. В ответ на свою просьбу он получил то ли восемьдесят восемь, то ли восемьдесят девять девиц, отбывавших во Франции наказание в тюрьмах или в «исправительном доме» в Париже. Однако эти девицы так и не смогли избавиться от своих пороков и доставляли Бьенвилю уйму хлопот, позже ему стали присылать девушек из других слоев общества. Всех их снабжали сундучками и самыми необходимыми вещами. Этот опыт оказался удачным — девушки отличались серьезным отношением к жизни, стремились создать семью и, что самое важное, знали, как вести хозяйство и воспитывать детей. Их прозвали filles a la cassette — девушки со шкатулками.
Теперь же, как рассказывали мне жители Нового Орлеана, никто не хотел признаваться в родстве с девицами из «исправительного дома», можно было подумать, что все они умерли, не оставив потомства. Зато все утверждали, что прапрабабушками у них были девушки со шкатулками. Я это знал, но решил притвориться, что никогда не слыхал о существовании этих девушек.
— Впрочем, вполне возможно, что некоторые из этих девиц со временем остепенились и стали хорошими матерями, — сказал я. — Так что не стоит стыдиться такого родства.
Лицо мисс Бастон побагровело, и она резко сказала:
— Мы не имеем никакого отношения к девицам из «исправительного дома», мистер Сэкетт! Бастоны происходят из очень хорошего рода…
— Не сомневаюсь, — согласился я. — Конечно, все это дела давно минувших дней, и сейчас, без сомнения, ваша семья вносит огромный вклад в процветание Луизианы. И среди ее членов наверняка есть выдающиеся личности.
Впрочем, тут я покривил душой — из того, что я слышал о Бастонах, я сделал вывод, что это довольно пустые люди. Уважением горожан пользовался, похоже, только один Филип Бастон. Остальные кичились своими именами и старинными домами и с удовольствием занимались всем чем угодно, только не работой. Одна ветвь этого рода дала штату уважаемых людей, плантаторов, общественных деятелей, солдат и других выдающихся личностей; представители же другой ветви, как раз той, к которой принадлежали Андре и Фанни, отличались страстью к азартным играм и мотовству и в свое время занимались работорговлей, а в наше время — другими всякого рода сомнительными делишками.
Я прекрасно видел, что вызываю у Фанни неприязнь и что она уже жалеет, что решилась на эту, как я назвал про себя, вылазку — разузнать, что мне известно, а что — нет.
Однако надо признать, что ее трудно было сбить с толку.
— Если у вас есть дело в Новом Орлеане, мы будем рады вам помочь. Не могли бы вы рассказать, в чем его суть?
Теперь, обдумав ситуацию, я понял, почему Бастоны так переполошились: они испугались — а вдруг мы что-нибудь раскопаем или раскроем какую-то их тайну.
Уверен, не будь в этом деле замешаны большие деньги, Бастонов было бы не видно и не слышно. Наш отец ушел в горы с Пьером… Что они хотели там найти?
По-видимому, Пьер знал или думал, что знает, где находится золото. Предполагалось, что экспедиция вернется очень быстро, а это значит, что она отправилась за золотом, которое было уже добыто, а потом спрятано.
— Дело в том, — сказал я, — что мы с Оррином хотели найти следы нашего отца. Несколько лет назад он ушел из этого города и исчез.
— А вы не думаете, что он уже умер?
— Конечно, он умер, но нам хочется знать где и как. К старости нашу мать стал очень беспокоить вопрос, что случилось с ее мужем. Я подозреваю, что отец отправился в горы проводником у охотников, если его не убили еще здесь, в городе. Впрочем, как только мы узнаем что-нибудь об отце, мы тут же вернемся домой.
— В Теннесси?
— Нет, мэм. Сейчас мы живем в Нью-Мексико, но вскорости собираемся переехать в Колорадо и обосноваться в Ла-Плате. Кое-кто из членов нашей семьи уже там. Наш брат, Тайрел, сейчас в Санта-Фе, если… уже не едет сюда.
— Сюда?!
Я уловил в голосе Фанни беспокойство и понял, что она подумала: со сколькими же Сэкеттами ей еще придется иметь дело?
— Да, мэм. Тайрел может тоже сюда приехать. Этот парень лучше всех в нашей семье умеет докапываться до истины. Он был начальником полицейских участков в нескольких городах и хорошо знает, как надо вести следствие.
Мы заказали ужин и немного поболтали о том о сем. Было еще рано, и у меня оставалось немного времени до встречи с Тинкером. То, что он послал за мной, означало, что ему удалось узнать что-то важное, иначе он не стал бы меня беспокоить.
Мне показалось, что Фанни старается побыстрее сменить тему — ей не хотелось говорить об Оррине. Она принялась болтать и рассказала мне множество любопытных историй о французском квартале Нового Орлеана, о старых домах и плантациях.
— Мне так хочется показать вам наш дом, — сказала она. — У нас очень красиво — вокруг старого дома растут огромные дубы, с которых свешивается бородатый мох, повсюду цветы, а как прекрасны зеленые лужайки!
— Представляю себе, — сказал я, совершенно искренне разделяя ее восторг. В Новом Орлеане много красивых уголков, и будь у меня возможность побродить по городу, я бы куда с большим удовольствием посетил эти уголки, чем кварталы с притонами… если бы у меня было время.
Старые районы города были полны очарования и создавали атмосферу покоя и уюта, зато те улицы, где располагались притоны, придавали этому городу неповторимый колорит.
— Вы упомянули Колорадо, — сказала Фанни. — А где вы собираетесь жить?
— Я уже сказал, что кое-кто из членов нашей семьи обосновался в горах Ла-Плата. Это в юго-западной части штата, как раз за горами Сан-Хуан.
Я опытный рыбак и без труда узнаю, когда рыбка клюнула. Не знаю, что изменилось в лице Фанни, но я безошибочно догадался, что при упоминании названия Сан-Хуан она навострила уши.
Сан-Хуан — это не какая-то цепочка холмов, а огромная горная страна. Четырнадцать ее вершин поднимаются на четырнадцать тысяч футов и выше; это одна из самых суровых местностей в мире. Когда там начинает идти снег, нужно как можно быстрее сматываться, иначе раньше весны оттуда не выберешься.
— Какие они, горы? Я их никогда не видела.
Я смотрел на Фанни, но мои глаза не видели ее. Я представил себе Ла-Плату, текущую с гор и вбирающую в себя воды мелких горных речушек. Течение Ла-Платы бурное, а вода холодная, поскольку начало свое она берет высоко в горах, там, где лежат вечные снега. В бурных водах реки отражается синева неба и облака, плывущие в вышине; деревья, растущие по ее берегам, отбрасывают на нее свою тень. Передо мной мысленным взором предстали запруды бобров; река перед ними разливается, образуя озера, поверхность которых напоминает зеркало. Изредка проплывет по нему бобр, оставляя за собой расходящийся след, и вновь зеркальная поверхность отражает стволы осин, листья которых уже позолотило осеннее солнце. Я видел каньоны, в которых царит такая тишина, какая стояла, наверное, на Земле на второй день творения. А воздух здесь так прозрачен, что на горизонте сквозь фиолетовую дымку проглядывают горы Нью-Мексико, до которых многие десятки миль.
— Мэм, — сказал я, — я не знаю, чего вы хотите от жизни, но советую вам однажды ночью обратиться к Богу и попросить его, чтобы он дал вам возможность пройтись в одиночестве по горной долине в ту пору, когда цветут дикие цветы.
Попросите его, чтобы он позволил вам посидеть на берегу горной речушки в лучах солнца, пронизывающих стволы осин, или проехать верхом по высокогорному плато, любуясь суровыми скалистыми вершинами, над которыми нависают черные грозовые тучи — огромные, набухающие с каждой минутой, готовые пролиться дождем и в одно мгновение превратить долины в бурлящие озера… Попросите Бога показать вам все это, и тогда вы узнаете, что такое божественная красота.
Эти горные вершины полны величия, а облака — великолепия, мэм, а панорама, открывающаяся взору с высоты, исполнена неповторимого очарования.
Знаете ли вы, какие виды открываются с высоты, мэм? Довелось ли вам когда-нибудь останавливать своего коня на самом краю глубокого каньона, в котором царит темнота и лежат глубокие загадочные тени? Или увидеть оленя, который замер на краю долины и поднял свою голову, чтобы посмотреть на вас? И вы замираете неподвижно, подобно деревьям, окружающим вас, боясь спугнуть его? Видели ли вы когда-нибудь, как играет форель на зеркальной поверхности горного озера? А я все это видел, мэм, и, клянусь Богом, это поистине великолепно!
Какое-то мгновение Фанни сидела молча глядя на меня.
— Вы странный человек, Телль Сэкетт, и я думаю, нам лучше больше не встречаться. — Неожиданно она встала. — Вы можете погубить меня, угадав мои желания, а я могу погубить вас, потому что такова моя натура.
— Нет, мэм, я не смогу погубить вас, угадав ваши желания, поскольку вы желаете того, что не имеет истинной ценности. Все ваши желания — это безделицы, хотя, как вы полагаете, они могут возвысить вас в глазах людей.
Вы, наверное, думаете: будь у вас побольше денег, вам удалось бы окружить себя стеной и таким образом отгородиться от жизни, но это пустые надежды. Там, где я живу, тоже есть люди, которые хотят того же, что и вы, и способны, как и вы, пойти на все, чтобы заполучить желаемое, но все они в конце концов оказываются на обочине жизни.
Что касается меня, мэм, то меня не так-то легко погубить, как вы думаете. Вы не сможете предложить мне ничего такого, что я мог бы сравнить хотя бы с одной прогулкой верхом по горным тропам, и это не пустые слова. Человек, который вкусил прелесть свободной жизни в горах, не променяет ее на жизнь в собачьей конуре.
После этих слов Фанни ушла, а я стоял и смотрел, как она уходит, красивая, изящно одетая женщина. Никогда раньше я не видел, как от меня уходит женщина, и мне было жаль ее отпускать. Я был одинок — Анж бросила меня, хотя нам с ней было хорошо. Что же касается Дорсет, то она тоже ушла, и я не знаю, увидимся ли мы с ней когда-нибудь.
Сидя в одиночестве за столом, я выпил еще один бокал вина и задумался над тем, что меня ждет.
Я знал дом Абсента. Это было место, популярное среди молодежи Нового Орлеана — многие приходили сюда выпить или встретиться со своей подружкой. Здесь всегда было многолюдно, так что на нас никто не обратит внимания.
Я заплатил по счету и вышел в теплый покой ночи. На улице было много людей — они гуляли, разговаривали и смеялись. Из окон кафе и танцевальных салунов доносилась музыка. Я шел по проспекту, не прислушиваясь к голосам и изредка останавливаясь, чтобы проверить, нет ли за мной слежки.